Миссионерские радости

Митрополит Токийский и Японский Сергий (Георгий Алексеевич Тихомиров) родился 3 июня 1871 года в селе Гузи Новгородского уезда Новгородской губернии в семье протоиерея Алексия Тихомирова († 1927), настоятеля сельской церкви, и матушки Александры († 1916). В семье было семь детей: четыре сына и три дочери. Георгий был вторым сыном.

Он получил образование в Духовном училище и затем в Духовной семинарии г. Новгорода и по окончании в 1892 году курса семинарии был послан для получения высшего богословского образования в Санкт-Петербургскую духовную академию.

26 августа 1895 года в академии он принимает постриг с именем Сергий во имя преподобного Сергия Радонежского. 2 декабря 1895 года в Исаакиевском соборе монах Сергий был рукоположен в иеродиакона, а 4 декабря в соборе Александро-Невской лавры – в сан иеромонаха.

В 1896 году иеромонах Сергий (Тихомиров) окончил академию и был назначен инспектором Санкт-Петербургской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Должность инспектора помогла архимандриту Сергию приобрести значительный опыт в деле воспитания духовного юношества.

В 1901–1903 гг. архимандрит Сергий был вице-председателем религиозно-философских собраний, которые проходили в Петербурге, где познакомился и подружился с философом и публицистом В. В. Розановым.

В 1903 году архимандрит Сергий принимал участие в торжествах прославления великого Угодника земли Русской преподобного Серафима, Саровского Чудотворца. Свои впечатления он изложил в книге «Письма из Сарова», изданной в том же году в Петербурге. В предисловии к читателям он писал: «Многие очень интересуются всем, что было в Сарове в эти святые дни и просят, даже письмами, поведать им обо всём... Чувствую я и сам некоторый долг пред многими: видел я то, чего многие не видели и обязан всё, мною пережитое передать для славы Божией и Его великого Угодника...

Писать нарочитые воспоминания потребовалось бы и времени немало, да в них не могло бы быть ни той живости, ни той точности, которая могла бы быть при иных условиях в таких воспоминаниях...

Поэтому я и решился предать тиснению то, что не предназначалось для тиснения: написанные мною из Сарова письма в Валдай, одному моему товарищу… Если предлагаемые письма хотя отчасти представят читателю то, чем жили сотни тысяч русского народа в Сарове в дни торжеств июльских, – моя совесть была бы спокойна: долг свой я тогда выполнил. Архимандрит Сергий».

По истечении трёх лет инспекторской службы отец Сергий был назначен ректором той же семинарии. Шесть лет ректорства в семинарии составили для него серьёзную административную и педагогическую школу. За это время он написал и свою магистерскую диссертацию на тему: «Черты церковно-приходского и монастырского быта в писцовой книге Водской пятины 1500 г. (в связи с общими условиями жизни)», за которую был удостоен 8 октября 1905 года степени магистра богословия.

Затем последовало назначение его ректором Петербургской духовной академии с возведением в сан епископа Ямбургского, третьего викария Петербургской епархии. Архимандриту Сергию в это время было 34 года.

Наречение его во епископа Ямбургского состоялось 5 ноября 1905 года на заседании Святейшего Синода. В своей речи при наречении архимандрит Сергий сказал: «Жизнь незаметная, жизнь в тиши семинарских стен кончилась теперь. Я вывожусь на дорогу широкую, я поставляюсь отныне на месте слишком высоком... Разве можно без смущения великого положить руку на то рало, на которое я должен ныне её положить? Стоять постоянно на страже не только учебных, но и научных интересов; стараться быть если не во главе, то и не в самом конце учёной коллегии профессоров, разумно править молодёжью, выбранной из зрелых и лучших представителей семинарий; быть по должности и для общества всегда представителем здравого голоса богословской мысли и науки... Всё это – задачи великие и сложные», – говорил архимандрит Сергий, развивая далее мысль о необходимости постоянного такта и разумного отношения к окружающим событиям.

«Я услышал глас Ваш, зовущий меня к святительству, – сказал он в конце речи. – Скорблю и смущаюсь, но приемлю. Приемлю, уповая на молитвы действенные, и их сейчас у Вашего Святейшества прошу». Такой оценкой встречал архимандрит Сергий трудности предстоящего ему служения и встречал их без страха, с твёрдой верой в водительство Божие.

На следующий день, 6 ноября, в Троицком соборе Александро-Невской лавры состоялась хиротония архимандрита Сергия во епископа Ямбургского. После литургии, при вручении жезла новопоставленному епископу, митрополит Антоний (Вадковский) произнёс речь о силе, созидающей Церковь Христову. Он сказал, что апостолы могли положить основание Церкви Христовой только силою свыше, дарованною им в день Святой Пятидесятницы. «Это не была сила материальная. Не в славе мирской и богатстве она заключалась и не в поддержке князей и сынов человеческих (Пс.145:3). Это была сила Духа Святого, дарования духовные, вера и любовь. Ими Церковь созидалась, ими крепла и возрастала и мир ими победила...»

21 марта 1908 года преосвященный Сергий был назначен в Японию епископом Киотоским, помощником начальника Русской духовной миссии архиепископа Николая, апостола Японии. В этой стране перед молодым епископом Сергием открылось новое поле – для миссионерской деятельности. Позади был солидный опыт работы с духовным юношеством, а перед глазами – пример апостольских трудов архиепископа Николая, и преосвященный Сергий сразу же стал его деятельным помощником.

В июне 1908 года он прибыл в Токио.

В августе 1908 года епископ Сергий сопровождал архиепископа Николая в поездке в г. Осаку, где строилась православная церковь. «Удивительное уменье у владыки архиепископа выбирать для миссийских зданий красивые и удобные места! Прекрасен наш Суругадай в Токио, царящий как бы над городом. Красиво наше место в Мацуяме. В лучшей части города – восточной – находится наше место и здесь!»¹ – писал владыка Сергий в своих путевых заметках, которые позже были опубликованы в журнале «Христианское чтение».

Епископ Сергий был одарён способностью к иностранным языкам: он уже владел греческим, латинским, древнееврейским, английским, французским и немецким и быстро осваивал японский язык во время ознакомительных поездок по Японии.

Архиепископ Николай видел в епископе Сергии, своём преемнике, истинного миссионера. В письме от 16 января 1910 года к архиепископу Макарию (Невскому) он писал: «Преосвященный Сергий всё более и более являет себя превосходным миссионером. По-японски говорит уже так свободно, что произносит проповеди большим собраниям язычников и его отлично понимают и награждают аплодисментами по японскому обычаю. Христиане же везде ждут его и жаждут его назиданий, и он почти постоянно в путешествии по церквам. Нисколько он не устал от жизни в Японии; напротив, всё больше и больше нравится ему миссионерское служение, и он располагает всю жизнь свою отдать этому служению. Укрепи его Бог в этом его добром настроении!»² В следующем письме от 3 мая 1911 года владыка Николай писал владыке Макарию: «Служит же он [епископ Сергий] весьма усердно. Уехавши с нового года для посещения наших южных церквей, он только в Великую Пятницу сыскался в Токио, а во вторник Фоминой недели отправился в церкви на север от Токио. Везде, конечно, его посещения многополезны, оживляют церкви, одушевляют иереев и катехизаторов и способствуют успехам проповеди. Но недостаточно его одного на все многочисленные наши церкви, рассеянные по всей стране. Ещё бы двух таких же ревностных миссионеров нужно. Молим Бога и обращаем в Россию взоры и слово о сем»³.

Поездки епископа Сергия на Южный Сахалин, аннексированный Японией после поражения России в Русско-японской войне 1904–1905 гг., сыграли важную роль в возвращении православных храмов местным верующим. Японские войска конфисковали многие храмы и использовали их как административные или хозяйственные здания, но во время трёх посещений Южного Сахалина между 1909 и 1911 гг. владыка Сергий смог добиться возвращения храмов верующим и бесплатной аренды церковной земли. Сообщения владыки часто публиковались в русской церковной периодике тех лет.

В качестве представителя Русской духовной миссии в Японии епископ Сергий принимал участие в Общероссийском миссионерском съезде, который проходил в Иркутске с 6 по 18 августа 1910 года. После этого он провёл четыре месяца в поездках по России.

В 1911 году исполнилось полвека с тех пор, как архиепископ Николай впервые ступил на японскую землю. К этому времени в Японии насчитывалось 266 православных общин, в которых было 33 017 христиан, 1 архиепископ, 1 епископ, 35 священников, 6 диаконов, 14 учителей пения, 116 проповедников-катехизаторов. Земная жизнь владыки Николая подходила к концу, всё чаще его посещали болезни. Мысль о кончине не покидала святителя Николая, и в присущем ему шутливом тоне он представлял, как владыка Сергий будет говорить надгробное слово: «Братия и сестры. Смотрите: долго жил, а всё-таки умер... И почему умер? Потому, что был гневлив, тороплив, удержу в работе не знал... Так смотрите же, – будете ему подражать, обязательно и вы умрёте». Все это говорилось с таким благодушием, что удивляться приходилось, как владыка может спокойно говорить о том предмете, о коем люди не привыкли и думать-то спокойно.

В предпоследнем письме к владыке Сергию от 2 декабря 1911 года как бы в наставление владыка Николай писал: «Берегите здоровье. Ох как надо беречь здоровье. Будете невнимательны к своей карада⁴, очень пожалеете потом».

3 февраля 1912 года, в семь часов вечера, святитель Японский мирно отошёл ко Господу. В семь часов пятнадцать минут 12 ударов колокола возвестили о кончине святителя Николая. 4 февраля вся Япония уже знала о смерти «Никорая». 9 февраля была совершена литургия, которую возглавил епископ Сергий в сослужении начальника Корейской духовной миссии архимандрита Павла (Ивановского) и 9 иереев-японцев, при пении миссийских школ, после чего состоялось прощание с владыкой Николаем. Отпевание совершалось по-японски. Верхом почёта, какое воздала Япония владыке Николаю, было то, что сам император Японии прислал на гроб владыки великолепный и громадный венок из живых цветов. Сам император Японии увенчал победными цветами главу святителя Божия. Внутри венка были два иероглифа: «Он-Си», то есть «Высочайший дар»... Так закончил свою деятельность в Японии владыка Николай.

19 мая 1912 года епископ Сергий становится епископом Токийским и Японским.

С неутомимой энергией продолжал преосвященный Сергий дело своего предшественника, руководя церковной жизнью обширной паствы. Японская Церковь постепенно возрастала и внутренне укреплялась под материнским крылом Русской Православной Церкви.

В 1913 году под его руководством начинает издаваться богословский журнал Сэйкёо Ситёо (Направление Православной Мысли).

По обстоятельствам времени преосвященный Сергий не присутствовал на Всероссийском Поместном Соборе 1917–1918 гг. Но как только он узнал о восстановлении патриаршества и об избрании митрополита Московского и Коломенского Тихона Патриархом Московским и всея Руси, он немедленно встал в должное к нему отношение: в православных храмах Японии имя патриарха Тихона стало неизменно возноситься за всеми богослужениями. Судьбы Матери-Церкви были приняты близко к сердцу православными японцами и их духовным отцом епископом Сергием.

Дальнейшие события в России весьма затруднили общение с Московской Патриархией. Но это общение всё же имело место. В 1921 году владыка Сергий за свои труды был награждён саном архиепископа. Православная Церковь в Японии продолжала твёрдо сохранять верность своему законному священноначалию в лице патриарха и Священного Синода. Она не была причастна ни к деяниям карловацкого высшего церковного управления, ни заменившего его Архиерейского Синода. Не искала Японская Церковь и покровительства других Церквей, хотя в период обновленческого раскола были предложения пойти «под Вселенского Патриарха».

В 1923 году Православную Церковь в Японии постигло страшное испытание. Случившееся землетрясение разрушило Воскресенский собор в Токио и постройки Миссии, погибла библиотека и почти всё материальное достояние Церкви. В напряженных трудах по сбору средств и по восстановлению собора архиепископ Сергий провёл полные шесть лет. На восстановительные работы собора потребовалось до 170 тысяч йен, из которых 80% составили жертвы православных японцев.

В 1925 году скончался Святейший патриарх Тихон. Патриаршим местоблюстителем стал митрополит Крутицкий Пётр (Полянский), а после его ареста, с 10 декабря 1925 года, в управление Русской Церковью вступил митрополит Сергий (Страгородский) в звании заместителя патриаршего местоблюстителя.

В сентябре 1927 года митрополит Сергий писал архиепископу Японскому Сергию, запрашивая о положении Православной Церкви в Японии и об отношении её к Матери-Церкви. Отвечая на это письменное отношение заместителя патриаршего местоблюстителя, архиепископ Сергий сообщал: «Японская Православная Церковь есть дщерь Русской Православной Церкви: её Русская Церковь родила, вскормила и до 1917 года всячески питала. Никогда не имея в голове и мысли об автокефальности, Японская Православная Церковь по своему иностранно-подданному составу христиан и священнослужителей, и по особенностям расы, из коей составлена, и даже по географической отдалённости была уже давно внутренно самостоятельной de facto, хотя никогда не имела юридического о сем акта от Матери-Церкви Русской (не считая таковым приветствие от Московского Поместного Собора 1917–1918 гг., присланное на имя Японской Православной Церкви).

Японская Православная Церковь всегда мыслила и мыслит себя в лоне Московской Патриархии, поминая прежде в молитвах патриарха и ныне поминая неизменно местоблюстителя и его заместителя. Но признание в такой или иной форме её юридической автономности я приветствовал бы от (всего) сердца, как дар, коего достойна Японская Православная Церковь...»⁵

Митрополит Сергий и Священный Синод соглашались с доводами архиепископа Японского о необходимости предоставления автономии Японской Православной Церкви, но, возлагая решение этого вопроса на предстоящий Поместный Собор и на будущего патриарха, они действовали в интересах церковного единства, укрепляемого верностью Православной Церкви в Японии.

За архипастырские труды и успехи по восстановлению Воскресенского собора в Токио Патриарший Священный Синод Указом от 30 апреля 1928 года за № 1058 наградил архиепископа Японского Сергия правом ношения бриллиантового креста на клобуке.

Освящение главного престола в честь Воскресения Христова состоялось 15 декабря 1929 года. В торжествах освящения приняли участие всё японское духовенство и до трёх тысяч православных японцев, собравшихся со всех концов страны праздновать «победу своей веры». Это был триумф Православия среди инославных церквей Японии; более того – триумф христианства вообще в стране языческой.

В 1931 году архиепископ Сергий был возведён в сан митрополита.

К 30-летию архиерейства и 40-летию монашества митрополит Японский Сергий был награждён предношением Святого Креста за богослужением.

В 1939 году в Японии был принят закон, по которому все религиозные организации должны были пройти регистрацию для получения статуса юридического лица. Иностранные граждане не могли возглавлять христианскую общину, и митрополит Сергий лишился права руководить Японской Православной Церковью. На Соборе Японской Церкви 1940 года владыка Сергий передал временное управление Церковью Арсению Ивасава Хэйкити, который не был священнослужителем и наотрез отказался стать главой Церкви. Церковным комитетом был выдвинут кандидатом в епископы старейший японский протоиерей, воспитанник святителя Николая протоиерей Иоанн Оно. В феврале 1941 года он был пострижен в монашество с именем Николай, а 14 марта того же года была совершена его хиротония. Главой Японской Церкви стал епископ Токийский и Японский Николай (Оно). С того времени и до настоящих дней предстоятелями Японской Православной Церкви являются японцы.

Митрополит Сергий, живший сначала в своей квартире, поселился затем в доме Миссии, устроил в нём молитвенное помещение и с 8 октября 1941 года начал совершать богослужения и требы. Его служение в домовой церкви продолжалось более трёх лет беспрепятственно.

За это время в жизни Матери-Церкви произошли крупные перемены: 8 сентября 1943 года Собор епископов избрал патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия Патриархом Московским и всея Руси; 15 мая 1944 года патриарх Сергий скончался и патриаршим местоблюстителем стал митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий; началась подготовка к созыву Поместного Собора Русской Православной Церкви.

Обо всех этих событиях митрополит Сергий знал и, по-видимому, пришёл к мысли вернуться на Родину, так как в октябре 1944 года уже имел на руках документы о советском гражданстве. В это же время Московская Патриархия отправила ему письменное приглашение прибыть к ноябрю на Собор архиереев для предварительного совещания о порядке созыва Поместного Собора.

Это приглашение, вместе с письмом патриаршего местоблюстителя, митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, митрополит Сергий получил 1 декабря 1944 года. Сообщая о получении вызова, он пишет: «Душою я сейчас бы улетел на Родину, земно поклонился бы исповедникам-иерархам.., дышал бы русским воздухом, питался бы русской пищей, утешался бы общением с братьями архипастырями; может быть, даже послужил бы где-нибудь Святой Церкви Божией. Но... неожиданно оказалось препятствие, не дозволяющее мне совершить длинное путешествие вообще и в особенности по холодной Сибири, – это моё здоровье...»

Митрополит Сергий уже давно страдал болезнью сердца и почек, и вместо поездки на Собор в Москву ему было предписано лечь в больницу на 3–4 недели. Подчинившись этому, митрополит Сергий написал: «Вот потеплеет, сил прибавится, и весной-летом, аще Богу будет угодно, возвращусь под Ваше мудрое водительство...»

В мае 1945 года митрополит Сергий был арестован японскими властями и подвергнут тюремному заключению по подозрению в шпионаже в пользу Советского Союза. Через 40 дней он был отпущен на свободу, однако его здоровье было окончательно подорвано.

10 августа 1945 года митрополит Сергий скончался за три недели до военной капитуляции Японии. Похоронен владыка был в Токио на кладбище Янака, рядом со своим учителем святителем Николаем.

С кончиной митрополита Сергия Православная Церковь в Японии потеряла в его лице духовного отца, наставника и верного ходатая в признании за этой Церковью права на самостоятельную жизнь. 10 апреля 1970 года делегация Японской Православной Церкви получила от Патриарха Московского и всея Руси Алексия Томас об автономии. Тогда же, 10 апреля, был причислен к лику святых архиепископ Японский Николай.

Галина Гуличкина

В три часа тридцать минут 28 июля мы выехали из Токио в Мацуяму на освящение вновь устроенной нашей церкви. На вокзале «Симбаси» собрались к этому времени владыка архиепископ, я, посольский протоиерей отец Пётр Иванович Булгаков, американский епископальный священник Г.С. Джефрис, воспитанник Кагара, иподиакон Исида, наш слуга Иван... Компания не малая! Смотря по вкусам, а ещё более по карманам, наша компания распределилась по всем трём классам. Мы с владыкой уселись в вагон I класса, имея в душе намерение ночью хоть сколько-нибудь и поспать. А сидеть в вагоне предстояло ровно 24 часа! Желание «поспать» поэтому вполне понятное.

Ливень, а не дождь послал нам последний привет из Токио. Но, как всякий ливень, он продолжался недолго. Опять засияло солнышко. И лишь не стало той невыносимой жары, по какой мы добирались до «Симбаси». Полетели пред нашими глазами рисовые поля, хвойные деревья... Пересохшие реки, покрытые зеленью горы, постоянные селенья, богатая растительность... Налево то появляется, то опять скрывается море... Летят одна за другой станции, и лишь на больших получаем возможность постоять у вагона и, хотя несколько размять ноги... Непривыкшее ухо с трудом переносит выкрикивание торговцев: «бенто-бенто», «о-ча» и т. п. Но – раздаётся свисток, и мы мчимся далее!

В вагонах, и даже у нас, теснота страшная. Сидим плечо к плечу. А приближается и ночь. Как же спать-то будем?.. На наших глазах «счастливцам» уготовляют постели, но стоимость спального места не по миссионерскому карману. Приходится выжидать, что нам останется...

И вот наступила томительная ночь!.. Спать хочется, а спать нельзя... Сидим и дремлем сидя... Владыка при малейшей попытке устроить его хоть сколько-нибудь удобнее сердится... Приходится видеть, как старец старается заснуть, облокотившись на футляр от митры... На моё счастье ушла с двух часов ночи толстая-претолстая «тётенька», и с её уходом я получил себе ещё два места (по крайней мере!) и, сокративши свою длину наполовину, я заснул часа на два.

Дождались и утра!.. И хотя чувствовали себя какими-то помятыми, но всем стало веселее, все говорили бодрее. Стакан же крепкого чаю в вагоне-столовой совсем оживил нас...

Пролетели пред нашими глазами Киото, Осака, Кобе... Поезд теперь пошёл ещё ближе к морю, награждая нас иногда чудными картинами... В три часа дня мы приехали на станцию Хиросима, откуда в маленьких вагончиках переехали в Удзино: здесь мы и должны были сесть на пароход, отправляющийся на остров Сикоку, в порт Такахама.

Три часа с половиной в ожидании парохода не показались столь длинными: у нас был взят свой чай, и мы большую часть времени утешались.., но не около самовара, а всего лишь около «хибаци»!..

В шесть часов тридцать минут сели на довольно тесный пароход и поехали по «средиземному» японскому морю...

Красиво было ехать при дневном свете. Эти постоянные острова и островочки, эти причудливые очертания береговых гор; лазурь неба; блеск воды: лодки; паруса!., бинокля я, кажется, из рук не выпускал.

Но вот – стемнилось! Пассажиры куда-то поубрались. На палубе стало просторнее... Как легко дышала грудь, вдыхая свежий морской воздух!.. Скоро взошла луна... Её отражение в воде; освещённые ею острова; наконец, некоторая всё же «таинственность» ночи!.. Чем-то волшебным веяло около тебя!.. Мои спутники предпочли дремать; но не мог я оторваться от картины, которую забыть не смогу: так она восхитительна! Но описать эту картину – нужно быть поэтом, а не миссионером!..

Четыре часа езды на пароходе меня совершенно освежили. Бодрым я спускался на пристань в Такахаме, где нас встречали уже христиане. Уселись в поезд и минут через двадцать добрались до своей цели: приехали в г. Мацуяму.

Пешком мы шли по улицам города. Весь город уже спал. Тишина кругом. С неба светит высоко поднявшаяся луна... В воздухе – тепло... Дышится как-то особенно легко... Да! Чудная ночь была, когда мы добирались до своей Миссии...

Здесь нас ждал чай с бесчисленными комарами; первые новости хозяев; первые расспросы наши... И уже в первом часу ночи мы забрались на свои постели, под пологи, владыка – в доме отца Фомы, я – в доме катехизатора.

Сон не заставил себя долго ждать. И, вероятно, он лишь ждал момента, когда усталая голова коснётся подушки... Постоянный же приток свежего воздуха в «воздушном» японском домике ещё более помогал сну здоровому и крепкому.

30 июля в шесть часов утра я уже ходил около церкви. В воздухе полное затишье. Серое небо как будто обещает желанный дождь. Действительно, скоро начал накрапывать сначала мелкий дождик; постепенно усиливаясь, он наконец перешёл в сильный прямой дождь... Я сидел у окна и думал: у нас в России, в родной Новгородии, сказали бы: «Ну, теперь пойдут грибы»... Однако воображение ненадолго перенесло меня в далёкую Родину!.. Тучки разошлись, солнышко засияло; и так хорошо, так легко дышалось после дождя под тёплыми лучами солнышка!

Напившись чаю, мы с владыкою архиепископом пошли прежде всего осмотреть церковь. Белая, что снег, с двумя главами, с шестью колоколами, церковка кажется особенно родною, дорого́ю среди мира языческого. Но и в язычниках она возбуждает большой интерес, и часто можно видеть группы прохожих, внимательно рассматривающих новый наш храм. Хочется верить, что это любопытство постепенно будет сменяться серьёзным проникновением в учение Христово. Хочется думать, что Божьей помощью да трудами местного батюшки увеличится церковь мацуямская и 19 христиан принесут со временем плод сторицею!

Церковь имеет знакомую русским форму корабля. Купол храма возвышается несколько над куполом колокольни. Собственно церковь имеет форму квадрата, стороны которого имеют по 31 сяку⁷. Алтарь – с юга на север 27 сяку, с запада на восток 13 сяку. Одного размера с алтарём и паперть, но она имеет направо небольшую ризницу, налево – кладовую и ход на колокольню. Вышина стен церкви – 24 сяку, высота церкви с куполом – 44 сяку.

Войдя в церковь, мы долгое время смотрели молча, переживая первое впечатление, произведённое новым храмом. Невольно и мы прежде всего сказали: «Риппа» – «красиво», что так часто говорят язычники, осматривающие наш храм... Шесть небольших окон формы ромба на южной и северной стороне храма, четыре больших – по два на каждой – дают необыкновенно много света и, кажется, белый цвет стен делают ещё белее! Иконостас работы московской. Сделан под дуб. Изящной простоте иконостаса вполне соответствует изящная, но строгая, стильная живопись икон (работы Гурьянова⁸), без малейших выпадок в сторону любимого декадентства. Царские врата с обычными изображениями Благовещения и четырёх евангелистов; Господь Вседержитель, Архистратиг Михаил, Воскресение Христово, Вознесение Господне – вот правая половина первого яруса; Богоматерь, Архистратиг Гавриил, Крещение Господне, Рождество Христово – левая половина того же яруса иконостаса. Над царскими дверьми изображение Тайной Вечери. Во втором ярусе – посредине Святая Троица, направо Сретение Господне, Успение Богоматери и на одной доске лики святителя Иоанна, патриарха Цареградского, и преподобной Ксении; налево – Введение во храм, Рождество Пресвятой Богородицы и на одной доске – лики святителя Николая и преподобного Сергия Радонежского. Крест увенчивает этот несложный, но полный иконостас. Как отличительную и приятную черту иконостаса хочется отметить полное отсутствие золота и позолоты и довольно крупные фигуры святых на иконах. Кроме иконостаса на стенах помещены киоты с изображениями Воскресения Христова и 12 праздников (на южной), Успения Богоматери и чтимых икон Её и святых угодников (на северной).

В алтаре устроен престол из местного гранита. За престолом образа Господа Вседержителя, над жертвенником – Моление о чаше. Два окна дают алтарю света достаточно. Не составляет большого недостатка и сравнительно низкий потолок алтаря: большого скопления служащих в этом алтаре в будущем не предвидится.

На колокольне звон около 36 пудов, с большим колоколом в 19 пудов 30 фунтов. Вот-то будет новость, когда загудят среди гор мацуямских наши московские колокола, здесь ещё доселе не известные. А наш Иван уже приспособляется и к этой колокольне, практикуясь в трезвоне с обвязанными языками. Вероятно, думает поразить всех своим искусством!

Вся церковь стоит на фундаменте из серого гранита, уложенного в три ряда, и имеет три входа со ступенями из этих же гранитных плит.

Построена церковь на главной улице Мацуямы [Ицибаннчо – первая улица], в виду местной старинной крепости, в соседстве с присутственными местами. Участок земли выбран военнопленными и куплен за 1600 йен, из которых побольше половины пожертвовали они. Средства же на построение церкви и на обзаведение её утварью и ризницей даны одною доброй московской благотворительницей, не пожелавшей открыть миру своё имя.

Церковь построена по способу японскому. Всё выполнено необыкновенно изящно, прочно, а задумано хозяйственно. Не стыдно было бы такою церковью украсить и русский город! И как отрадно, что есть ещё души добрые, смотрящие выше национальности и для славы Христа в далёкой стране не жалеющие своих средств!.. Хотелось бы завопить: души добрые! отзовитесь и ещё! Тормозится дело Божье силой материальной – отсутствием достаточных средств... Всюду нужда... Но боюсь свои заметки обратить в воззвание...

Ярко светило и очень грело солнце! Но мы не отказались от своего намерения начать осмотр Мацуямы сегодня же. Часов в девять с минутами мы пошли, а владыка архиепископ остался хлопотать в церкви. Да и видал он всё, что для нас так ново! Пошли, кроме меня, отец Пётр Булгаков, отец Сергий Судзуки из Осака, Г. С. Джефрис и семинарист Кагэта. Пройдя немного по улицам города, мы оказались скоро среди рисовых полей: нас невольно тянуло русское сердце туда – к своим соотечественникам, на кладбище!.. Невесёлое начало осмотра!.. Но так понятно для русского!

Переходя долину между городом и горами, мы видели ту площадь, где стояли бараки наших военнопленных: более 3000 солдатиков переживали здесь, в этой долине, своё горе горькое!.. Сколько слёз от горя, сколько слёз от тоски, сколько вздохов от стыда слышала ты, теперь молчащая долина?!

Вот мы приближаемся к заветной цели – к белеющему ещё издали памятнику на могилах русских воинов. Томно... Льёт пот... Хочется хоть немного охладиться... Но в буддийской «тера» нашлась лишь дождевая вода... С большой усталостью взошли мы на площадь кладбища и невольно осенили себя крестным знамением... Здравствуйте, страдальцы-земляки!.. Привет вам от родной земли!.. Но земляки не отвечали...

Кладбище расположено на склоне горы, от города вёрстах в трёх. Живописный уголок! Гора поросла деревьями, главным образом – сосной. Вдали виднеется море. Белеют паруса лодок; дымит какой-то пароходик... Под тобой – Мацуяма со своей горой-крепостью, со своими многочисленными домиками... Свежая зелень рисовых полей так говорит о жизни деревенской; но, однако, среди зелени – ползёт маленький поезд! Далеко за городом зеленеют, синеют, темнеют горы... К жизни зовёт здесь вся природа!..

И вот здесь-то, в этом чудном уголке, под жёлтым песком горы залегли наши солдатики! С надеждою на победы, с верою в себя, в свои силы, с жаждою славы шли они сюда, на дальний злополучный восток... Но не то судил им Бог!.. Позор плена, страдания в госпиталях и в конце – смерть на чужбине... Горько на душе за земляков-солдат, за всю армию, за всю Россию!.. И в каком-то мрачном свете казалось всё... Вот эти памятники-плиты на каждой могилке!.. Вот этот памятник, сооружённый военнопленными... Что они?.. Конечно, для сердца братского – это естественное дело любви... Но ведь есть сердце гражданина?.. И весьма чуткое оно! А оно настойчиво говорит, что и этот памятник, и эти плиты есть не что иное, как вечные памятники русского позора... Но сооружены они не бывшими врагами нашими, а нами же самими!.. Пройдут годы... Но плиты будут стоять и надписями своими говорить многое... Придёт сюда для прогулки молодёжь... Воскреснут в ней воспоминания прошлой славы, проснётся сознание своей былой силы, явится жажда успехов... А потом?.. Впрочем, может быть, я ошибаюсь! Но и помимо этих памятников уж слишком много наших трофеев разнесено по всей Японии; при виде этих трофеев воспитываются в школах будущие граждане... Зачем же прибавлять нам самим то, на чём воспитывается это чувство?.. Я смотрел на могилки... Они так «устроены», находятся в таком «порядке»; наблюдает за ними усердно здешнее военное начальство... Но мне невольно вспомнились японцы, приезжавшие в Россию за прахом своих 17 умерших пленных… И я невольно спрашиваю себя: кто с гражданской точки зрения поступает разумнее?..

Горькое чувство искало для себя выхода. И этот выход мы нашли в молитве... Я совершил литию, отец Пётр пел, молились наши спутники... Горячо мы помянули «православных воинов и всех, за Веру, Царя и Отечество на поле брани и в море живот свой положивших». От души неслась наша молитва «Со святыми упокой». И верится, что страдальцы искупили своей кровью за Родину грехи свои вольные и невольные... «Вечная память»... – да!.. Вечная память героям-мученикам... Но скорейшего забвения нашего позора дай, Господи!

На обратном пути – то же яркое солнышко, та же жара... Но некоторое уныние, большая задумчивость, отсюда – усталость... Хотелось как-нибудь забыться, и мы упросили Г. С. Джефриса спеть что-нибудь из своих погребальных гимнов, что он и исполнил с видимым удовольствием.

Уже в первом часу дня мы снова увидели главки своей церкви и могли отдохнуть от жары и от впечатлений под кровлей своих домов.

31 июля. Сегодня я, отец Пётр и Кагэта осматривали город. Ни один из нас Мацуямы не видал. Поэтому решили ходить «на авось» по южной и западной части и удовольствоваться тем, что случайно увидим. Ходить сначала было легко: от солнышка спасались под зонтиками. Весьма прохлаждал нас и ветерок.

Город довольно большой. Жителей около 40 тысяч. Улицы есть всякие: и довольно широкие, и очень узкие. На одной мы встали трое в ряд и заняли собою всю улицу поперёк! Однако даже в таких улицах чистота замечательная! Есть и довольно большие дома, даже на европейский лад. Но преобладают, конечно, дома японские и делают Мацуяму весьма типичным японским городом. Торговля большая: магазины чуть ли не в каждом доме. На некоторых вывесках есть надписи, сначала неожиданностью своею нас поразившие: «портной», «бакалейная», «поставщик господ русских офицеров. Портной Чибо». Продаются разные хорошие европо-американские товары, чемоданы и обувь и т. п. Печальное напоминание о столь недавнем печальном прошлом! Впрочем, напоминание не единственное: нас везде узнавали, и часто можно было слышать: «росиязин» (то есть русский).

Нам хотелось увидеть как можно больше, поэтому ходили мы по разным направлениям, и не всегда удачно. Соблазнил нас, например, сосновый парк. Мы зашли в него... Идём... Но чувствуем, что между нами и Мацуямой всё более и более начинают залегать рисовые поля... Как ни приятно было ходить в тени, но зайти очень далеко было не в наших интересах... И нам пришлось спрашивать, как пройти в Мацуяму не возвращаясь вспять... По одной улице мы шли до того, что пред нами оказалось поле, и нам волей-неволей пришлось гулять обратно.

А солнышко грело уже немилосердно. Почему-то больно становилось и глазам. Скорее до дому!.. Но дом оказался очень далеко, и не скоро пришлось протянуть усталые ноги!

В городе, конечно, много буддийских тера и синтоистских мия. Мы в некоторые из них заходили. В одной же тера неожиданно встретили гостеприимство. Бонза, встретив нас поклоном, предложил войти в самый храм. Опускать случая не хотелось; мы сняли свои сапоги, конечно и шляпы – и вошли внутрь тера. Бонза сразу же начал показывать свою утварь: только вчера у них был большой праздник, и было достано всё праздничное, торжественное... Пред изображением Будды довольно изящные серебряные подсвечники. За особым столом, пред ним же, два серебряных аиста на двух черепахах, изящной работы (и аист, и черепаха – символы долголетия: аист – 1000 лет, черепаха – 10000 лет). Тут же вазы с цветами, горшок с сосной (опять символ долголетия). Бонза принёс разные столики, уставил их, как они стояли вчера, и пред нами произвёл репетицию, как он вчера молился: и руки молитвенно складывал, и кадильницей кадил! Словом, он с полной охотой знакомил нас со своим богослужением. Показал и молитвенники свои (в свитках).

Поблагодарив бонзу, собрались было мы уходить, но он предложил нам чаю. Что ж делать?.. Отказываться неловко! Уселись мы на корточки... Нам подали японский чай... Начались разговоры... Бонза сразу же узнал, что мы русские... «Русские мне очень нравились... Они очень религиозны... Солдатики, приходившие к нашему храму, всегда снимали шляпу»... – Да! Мы любим сами на себя лить ушаты помоев. А вот хвалит религиозность солдатиков чужой, да ещё – бонза! И хвалит не потому, конечно, что говорит с нами! Оказалось, что все почти буддийские тера были заняты нашими солдатиками! В одной из них даже совершалось наше богослужение. И бонзы с особым удовольствием прятали своих идолов и уступали место Христу. Почему? Да потому, что «солдатики религиозны! Они всегда пред храмом шапку снимают. Они и с нами (бонзами) раскланиваются, чего не делают даже многие японцы»... Так рассуждали бонзы во время войны, передавал нам батюшка из Осака отец Сергий Судзуки. То же пришлось услышать нам непосредственно от бонзы. Порадовалось сердце моё! Ведь давно ли в грозной проповеди возвещалась грозная правда, что наши дальневосточные грады – это новые Содом и Гоморра. Имя Христово хулилось тогда среди язычников. И досадно было за носителей этой гнилой культуры на Дальнем Востоке. Имена и положения их Ты, Господи, веси!

Но вот не наносный слой, не кора дерева, а самая сердцевина его появляется среди язычников. И с чувством удовлетворения приходится слышать, как доброю жизнью наших солдатиков, их религиозностью прельстились даже бонзы... Не видим ли, что Бог всё ведёт к лучшему. И в самом несчастье Он направляет жизнь наших солдатиков на пользу блуждающих во тьме язычников.

Я пригласил бонзу прийти в воскресенье к нам и посмотреть нашу торжественную службу. Поблагодарив его за радушие, провожаемые его поклоном до земли (по местному обычаю), мы вышли из храма на улицу; а здесь уже собралось достаточно любопытствующего народа...

Хотелось поскорее домой. Но улица как будто нарочно увеличивалась. Идём мимо крепости, идём мимо казарм, смотрим мимоходом солдатское учение. И так-то было приятно, когда крыша домика укрыла нас от солнца и незаменимый самовар готов был для утомившихся пошехонцев. Не один раз самовар нуждался в повторении. Но и потому отчасти, что он размерами не рассчитан на русских любителей чая! А всё-таки – вывод: без плана городов не осматривать!

Вечерком, когда начала уже спадать жара, я и Кагэта сели в миниатюрный вагончик местного поезда и за пять сен переехали через долину по I классу в Доочо – так называется местечко вёрстах в трёх от Мацуямы, у подножия гор. Славится оно своими минеральными водами. Но не на воды мы приехали в настоящий раз: после полутора месяцев городской жизни в Японии меня тянуло поближе к природе, в горы, на поля. А время и обстоятельства давали мне пока достаточно досуга.

По лестнице из дикого, нетёсаного булыжника поднялись мы прежде всего к мия, синтоистскому храму. 119 ступеней прошли не без отдыха. Около мия, в виде ограды, установлены тёсаные плиты с надписями. «Что за памятники?» – спрашиваю. Оказывается, это памятники тем, кто жертвовал деньги на храм – мия; и содержание текста всегда одно и то же: «такого-то года, месяца и числа столько-то ен внёс (или внесли) такой-то (или такие-то) из такого-то города». Взносили увековеченные на плитах по 25, 15, 10 и даже пять йен: вносили иногда группами... Невольно задаёшься вопросом: а сколько же стоит плита, если она ставится и за пятирублёвую жертву?.. Такие же плиты около синтоистского храма в самой Мацуяме образовали уже сплошную ограду.

От мия мы пошли по парку, точнее – по сосновому лесу, расположенному по склонам гор. Шаг за шагом поднимались мы выше и выше. Под ногами – крупный, твёрдый песок; он весьма облегчал нашу дорогу. Долго мы любовались в бинокль на окрестности! Прикрытое лёгкой дымкой море, зелень рисовых полей, синева гор – как всё это вместе взятое говорило о красоте, Богом по природе разлитой!..

Однако можно и выше подняться, – почему же не попробовать? А для меня подъем на гору – совершенная новость. Пошли. Для того чтобы не падать духом, намечали мы себе какой-нибудь пункт, где будем отдыхать... И так-то долго ползли!.. Устали... Пот каплями падал с лица... Но близко уже и последняя намеченная сосна... Несколько секунд – и мы у ней... Господи! Что за красота открылась пред нами и под нами! Горы и долины, поросшие соснами, иногда гигантских размеров... В оврагах озерки, речки, ручьи с их непрерывным шумом... Налево от нас, к востоку, по тёмной синеве гор плывут серые и белые облака. Красива гора, облаком как бы разрезанная на две части!., и невольно даёшься обману, тёмные верхи гор принимая за тёмные тучи. А высота?!. Чрез городскую крепость (а она ли не на высокой горе?) видим море! Мацуяма пред нами, что на ладони... Мы определяем, где сегодня блуждали... Казалось бы, не ушёл отсюда. Но гром всё приближается. Дождём закрываются уже ближайшие горы. И мы спешим вниз. Лишь на полпути мы заметили доску, на которой значилось, что гора эта – священная, почему и вход на неё не совсем свободный (впрочем, положительного запрещения не было). Но дело уже было сделано! Тем не менее мы предпочли другой дорогой спуститься в Доого. Попали опять к мия, но уже, с другой стороны, откуда и спустились по тёсаным плитам, по 130 ступеням. Несколько отдохнув в парке, хотели было мы идти на поезд, но до отхода оставался почти час: сама судьба толкнула нас на рисовые поля. По прекрасной дороге среди полей, уже при вечерней прохладе, плелись мы домой, ежеминутно, кажется, получая впечатления новые!..

Всё поле до малейшего кусочка засажено рисом. Вырос уже много: вершков по 8–10–12 в вышину. А когда я ехал из России полтора месяца тому назад, его только ещё пересаживали. Мой спутник познакомил меня очень подробно с культурой риса. Каждый хозяин делит своё поле на отдельные полоски; каждая из них ограждается небольшим валиком земли, который и не даёт выхода для воды. Ранней весной все эти полоски заливаются обильной водой, которая и поддерживается в таком количестве, чтобы вершка на два покрывала землю. Словом, искусственно устраивается болото, так как рис – болотное растение. Поля перерезаны канавами, иногда обложенными камнем; через эти камни вода не спускается с полей, а проводится на поля и распределяется по разным полосам. Ранней же весной каждый хозяин удобряет свои полосы, вливая в воду жидкий раствор того, что мы в России охотно уступаем чухонцам и колонистам. Рис сначала сеют в особые полоски, где он закореняется и подрастает. Около июня месяца, с наступлением дождей, все в деревне выходят на поля, и, хотя выше колен в воде и жидкой земле – перекапывают полосы, снова несколько их удобряют, а затем уже, прямо в воду, рис пересаживается в расстоянии один от другого около 8 вершков. Красивы так посаженные поля! Рис растёт правильными рядами и вдоль, и поперёк. Конечно, получаются правильные ряды и в других направлениях. Припоминается мне: еду я в ночь на 14 июня в Токио. Кругом вновь посаженный рис. Поля залиты водой. И в этих полях как красиво отражались огни летевшего мимо них нашего поезда. Но и лягушек на полях, вероятно, нужно считать не тысячами, а миллионами. Концерт их настолько звучный, что ход поезда не заглушал его... Но это было тогда, теперь же лягушек уже мало слышно. Красивы поля и теперь! Правильно выстроенные, стоят не стебли, а кустики риса... Мы считали, сколько стеблей в кустике: находили разное: 8–10–15 стеблей!., разве это не награда за труды весенние? Но с пересадкой риса не кончаются заботы о нём. Хозяин продолжает ходить на поля; следит, чтобы держалось известное количество воды; в известное время полется поле. Да! На полосах я не заметил ни одной посторонней травки, – так тщательно пропалываются они! Когда нужно, прибавляет удобрение, которое здесь же, на полях, и хранится в особых цементных ямах, почему не во всякое время приятно пройтись по полю. Наступят ветры в сентябре – хозяева будут болеть душой за свой рис. Но потом – снимут урожай и деревни торжественно спразднуют праздник риса.

Я с большим интересом слушал рассказ о культуре риса. И мои мысли переносились на милую родину. Громадные пространства земли лежат у нас под полями; не меньшие пространства – под пустырями. Видали ли они отношение к себе столь заботливое, как здешние «уголочки» и «квадратики»? Были ли они хотя раз перекопаны рукою, когда можно размять каждый клочок земли? Были ли они когда-нибудь удобрены так, как здешние поля? Невольно мне припоминается один давний фельетон М. О. Меньшикова⁹. Он там проводит, по-видимому, парадоксальную, но совершенно справедливую мысль, что несчастье России не в малоземелье, а в многоземелье. Это последнее – причина того, что «художественной» обработки земля не видит у нас, встречая к себе отношение «варварское». Понятны и результаты! Здесь обычный урожай даёт сам-пятьдесят, а у нас? в России?.. Явился проповедник нового начала в земледелии – Н. А. Демчинский¹⁰, – встречают его с недоверием. А сколько доброго нового предлагает он в своей грядковой культуре хлебов для России! Я сказал бы, может быть, не очень много, если бы стал утверждать, что рано ли, поздно ли, но в этой системе естественный и желательный выход из аграрных затруднений... Верится, что наступит время, когда и с небольшой полоски будет получать мужичок то же, что он теперь с трудом собирает с десятины. Вычитал я в газетах, что господин Демчинский производит нынче посадки свои в Александрии у дворца Её Величества, пред зданием Государственной думы... Неужели занимается заря лучшего будущего?..

Проснись же, русский мужичок! Пойми, что земля любит заботливое отношение к себе и за него она воздаст больше, чем сторицею. Но жестоко она мстит за варварское обращение с собой, отнимая у мужичка и то, что он имеет.

Просвети же, Господи, нашу матушку Русь светом ученья, знаний. И тогда мирным путём она сбросит с себя тот кошмар, который так её сейчас давит, мучит и который так ужасно выливается в дикие формы пожаров, грабежей, убийств и всякого насилия.

Долой варварство, забвение ему! Вперёд, на почётное место – знание; и вечное царство ему!

1 августа. В восемь часов утра наша церковь наполнилась богомольцами. Впрочем, посторонних не было; пришли свои, приехавшие на освящение. Отец Сергий Судзуки из Осака совершил малое освящение воды. Пели певчие, приехавшие главным образом из Киото, частию – из Токио. После водоосвящения владыка архиепископ облачился в мантию, епитрахиль, поручи, омофор и митру. По возгласе и обычном начале частица мощей святого мученика Мардария, вложенная в сребропозлащённый ковчежец, по помазании её св. миром была помещена в уготованное для неё внутри гранитного престола место. Прочитана положенная на этот случай молитва и пропет псалом. По окроплении святой водою гранитная плита, толщиною вершка в четыре, была рабочими уложена на престол, и таким образом он был подготовлен к имеющему быть послезавтра освящению.

Вечером мы собрались компанией в Доого, покупаться в тёплых минеральных водах. Рассказывают, что известны эти воды очень давно, полторы тысячи лет тому назад. Открытию их помогла цапля. Крестьяне подметили, что одна цапля, сломавшая себе ногу, аккуратно являлась к источнику и становилась в него, после чего скоро поправилась. Тогда-де и люди стали лечиться из этого источника. Приезжал на воды когда-то в древние времена император и этим способствовал ещё большей популярности источника. В настоящее время здесь устроены хорошо оборудованные ванны, которые и посещаются охотно японцами. Около ванн масса гостиниц, получился настоящий маленький городок.

Мы взяли особое помещение, за один час заплатили два йена и отправились поблагодушествовать вчетвером: владыка, я, отец Пётр и Джефрис. Нам дали японское кимоно, и я впервые в жизни превратился в японца!.. Впрочем, для меня в полтора месяца это очень много... Но и «дай-сикёо» тоже участвовал в маскараде!.. И, кажется, второй раз за всю свою долгую жизнь в Японии! Наше «переодевание» дало пищу остроумию, и мы много говорили о «маскарадах»...

Вода в ваннах горячая, около 37° R! После постоянной жары, неизменного пота – этот час был для нас большим облегчением. Затем – японский чай в занятой нами комнате, к нему печенья в виде цапли – памятка о той, которая открыла воды… И мы на маленьком поезде возвратились в Мацуяму, на вокзал «Ицибаннчо», называемый по улице, на которой стоит и наш храм.

2 августа. Завтра – освящение храма. Все усиленно хлопочут. Все проверяют себя и порученное им дело. Но, кажется, более всего хлопот приходится на долю владыки. Им собраны все лица, принимающие участие в освящении; и всем-то он всё растолковывает, указывает... Да и понятно это!.. Ведь не часто и у нас в России бывают освящения церквей. Здесь же это событие – большая редкость. Путаться же во время службы – было бы и неудобно, и несколько зазорно пред присутствующими, среди которых будет много лишь любопытствующих, совершенно не склонных всё покрывать любовью своею.

Заведовавший постройкой храма иподиакон и ризничий из Токио Комура постоянно и усиленно хлопочет: и в церкви нужно всё в порядок привести, и прочие хлопоты хозяйственные на его ответственности. Озабоченное его лицо часто мелькает мимо моих окон. Но, вероятно, он всё исполнит так же хорошо, как хорошо сумел построить церковь.

Мой слуга Иван (вернее – наш общий с владыкой) не сходит с колокольни, упражняясь в трезвоне, конечно, с языками, обвязанными сукном... Хорошо трезвонит, – сам знает. Но всё ещё кажется мало. И, задумчиво стоя на колокольне, он перебирает колокола, желая, кажется, всю свою душу вложить в трезвон. Отличительная черта японца: до точности, до изящества отделать то дело, которое поручено ему.

Во дворе масса японских ребятишек. Натащил их сюда господин Джефрис. Он и поёт с ними школьные песни про японских героев, и показывает им картины, и учит их по-православному креститься; сам поёт им свои религиозные гимны. Тип миссионера во всяком случае весьма интересный. Может через час собрать слушателей.

Как и в России к большому торжеству плетутся из разных концов богомольцы, так и здесь. Весь день приходят люди с саквояжами, с узелками в руках. Это христиане, приехавшие на торжество из Кобе, пришедшие из разных концов острова Сикоку. Шли пешком некоторые по 50 вёрст, лишь бы попасть на молитвенное торжество. Это ли не любовь к церкви своей? Это ли не преданность ей? Много иногда говорят в журнальных статьях неладного о религиозном настроении японских христиан. Но ведь настроения особенно сильно сказываются в исключительных случаях! И эти-то случаи ясно говорят о том огне Христовой веры и Христовой любви, который согревает душу японца-христианина и делает его достойным членом Христовой Церкви. По печальным исключениям делать общее заключение – несправедливо; и таково именно мнение некоторых минутных наблюдателей жизни японца-христианина. Мы же верим, что Устроитель церкви Господь «благих» из них «во благости соблюдёт», «средних лучшими сотворит», а «лукавых – исправит».

В шесть часов вечера всенощная. Звону не было. Такой уговор с городскими властями, что звонить будем лишь по воскресеньям... Жаль, но что ж пока делать! Звони же громче о Христовой вере по воскресеньям, родной московский колокол! Возвещай язычникам, что вливается в их тьму свет веры Христовой! И не устоит Будда пред Христом!.. Богомольцев было немного: ведь и христиан-то в Мацуяме пока 19 человек! Но церковь была наполнена значительно: присутствовали в большей части язычники. Стоял всенощную приехавший из Кобе русский консул А. С. Максимов. Певчие пели очень хорошо и очень торжественно. Служба совершалась на середине храма. Как он уже украшен теперь! Пред иконостасом накладного серебра подсвечники, пред иконами праздников – большие лампады. Стоит пара очень хороших хоругвей. Все аналои, столики – в новых, чистых облачениях. На особом столике – все церковные сосуды и принадлежности Святого Престола и Жертвенника – всё сделано из серебра. Да! Хорошо украсила нашу церковку благочестивая москвичка. Вечная молитва о её душе – вот та благодарность, которую ей принесёт Церковь Японская. После всенощной владыка архиепископ беседовал с народом; и несомненно его горячее слово убеждения западёт в души не только христиан, но и тех, что присутствовали при богослужении... Дай-то Боже, слову нашему здесь найти почву добрую!..

Тихий вечер после всенощной. Присутствовавшие при богослужении мало-помалу расходились. Я сидел у окна в доме катехизатора и утолял жажду чаем. Подходит после некоторых колебаний какой-то японец и, видимо стесняясь, спрашивает, можно ли ему завтра быть на освящении, так как он неверующий... Невольно подумалось мне, не из того ли этот муж класса людей, что нощию приходят, сначала всё испытывая, но тем преданнее Церкви делаясь потом... Конечно, он будет зрителем нашего торжества!..

Супруга катехизатора, моего хозяина, привела ко мне трёх японок; одна из них – девочка лет семи – только что крещена. Другие – около 15–16 лет; уже оглашены, и, кажется, в понедельник будет их крещение. Я приветствовал их. Пожелал им доброго жития по заповедям Христовым, чтобы их родные (а они – язычники), видя их доброе житие, Христа и веру Его прославляли и в конце сами пришли в ограду Христову. Они осенили себя в ответ на моё приветствие крестным знамением; а я благословил их своим благословением.

Представили мне язычника, уже в возрасте, изучающего веру Христову. Ещё только шесть раз он слушал катехизатора. Он тоже просил моего благословения... Я сказал ему, чтобы он, начав идти ко Христу, не остановился на этом спасительном пути, а довёл его до блаженного конца; говорил ему, что Христос недалёк от тех, кто ищет Его; если мы сделаем к Нему шаг, Он – выражаясь образно – сделает к нам тысячи шагов; если мы полюбим Его, – Он бесконечно более возлюбит нас; если мы только вздохнём по Нём, – Он уже готов войти в сердце наше; если же призовём Его, – Он, стоящий при дверях сердца нашего, стучащий в него, сразу же входит в сердце христианина и поселяется в нём. Этого последнего счастья я и пожелал будущему новому члену Христовой Церкви и благословил его на дальнейший путь ко Христу.

Нужно видеть, с какой радостью слушают твоё наставление, с какой готовностью его влагают в сердце! С добрым чувством, с мечтами о славном будущем Церкви в Мацуяме и во всей Японии я закончил день свой и встал на молитву, подготовляясь к завтрашней службе.

3 августа. Сегодня с раннего утра на дворе церковном хлопоты. Ворота украсили флагами. Приготовили места для тэты. Кажется, в сотый раз проверили, всё ли готово к освящению. Рядом с моей квартиркой уставлены ящики с коробками гостинцев: это подарки от церкви христианам и добрым соседям.

Ровно в девять часов утра звонко раздался первый в Мацуяме удар колокола; за ним второй, третий... И полились звуки колокола православного над городом языческим!.. Трезвон в три приёма дополнял впечатление. Смело, мощно гудел колокол... И невольно мысли переносились на далёкую родину, где, перекрестившись по третьем ударе, спешат к церкви наши крестьяне и наполняют их... Однако сходство пока ограничилось звоном... Сходились любопытствующие язычники. Но они останавливались по большей части на улице (Ицибаннчо). В церковь же проходили лишь нарочито приглашённые и получившие билеты.

К девяти часам в церкви уже были губернатор г. Мацуяма господин Андоо, главный судья города господин Такахаси, начальник местных войск полковник Фудзии, начальник полиции господин Курота, три редактора местных газет: г. Мацуяма [Кайнан-Симбун], г. Суосаки [Ихими-Сим-пу] и г. Табэ [Иё-Ници-Ници-Симбуи]. Русские власти представлял консул из Кобе А. С. Максимов. Пришёл в церковь и бонза, у которого я угощался чаем...

Все прибывшие с нами из Токио и для нас из Киото, все местные и собравшиеся из окрестностей христиане, несколько наиболее почтенных язычников – вот и все, при которых состоялось освящение престола и храма.

Владыке архиепископу сослужили благочинный – протоиерей отец Симеон Мии, протоиерей отец Пётр Булгаков, отец Сергий Судзуки, отец Фома Маки и отец Фома Такеока при диаконе Петре Уцида.

Конечно, обычным порядком, лишь на японском языке, совершалось освящение храма. Читанные внятно, громким голосом молитвы не могли, конечно, не войти в уши язычников. И хотя все они стояли «истуканами», тем не менее хорошо уже, что стояли: и помимо воли они могли ознакомиться с тем, чего обычно предпочитают не знать и что в то же время отрицают! Не в тесноте среди народа, не при красном звоне прошли мы и с крестным ходом, сзади которого, конечно, язычники не ходили.

Литургию сослужил владыке и я. Вышедшее было «начальство» к Херувимской песне возвратилось и терпеливо стояло не только литургию до конца, но и молебен. Вся главная часть литургии с её поэзиею, с её молитвенными восторгами прошла пред ними. И кто знает, не возрастит ли Господь в сердце кого-нибудь из них любовь к Себе? Не призовёт ли кого-нибудь из них в Свою ограду? Вера ведь всегда от слуха! Благодарственным молебствием, а после него – торжественным пением «Ику то семо» (Многая лета) закончилось наше торжество освящения храма...

Я так ещё недавно из России... Ещё живы в моей памяти эти бесконечные при освящениях звоны, перезвоны, трезвоны... Как живые стоят радостные лица участников постройки храма... Тысячи богомольцев, рвущих на части кусочки мыла, бросающих на престол платки... Всего этого не было в таком количестве, а кой-чего – и совсем, здесь... Но радость христиан, получивших себе храм, радость владыки, которому Господь судил соорудить и ещё святилище Себе, велика! Со стороны же язычников мы не видели по крайней мере ни смеху, ни тем более злобы!..

Непосредственно после литургии все участники торжества, христиане и приглашённые язычники, собрались в помещении местного клуба – единственное помещение, где можно было заказать, «с позволения сказать», европейский обед, и, хотя хозяева упирались долго, навязывая обед скоромный, тем не менее и постненьким обедом накормили мы весьма сытно! Подавались всякие рыбы, во всевозможных приготовлениях, все ели всё и не оставляли... Пили только лимонад. День был нарочито жаркий, поэтому много его пили!.. И как мы были рады, когда наконец-то подали сладкое и чай по-английски: признак скорого конца... В добром здоровье, но нуждаясь в отдыхе возвратились мы домой. В шестом часу губернатор приезжал к владыке с нарочитою целью – поблагодарить его за праздник... Какая деликатность! Мы в свою очередь благодарили его за посещение. Да и есть, мне кажется, за что благодарить! Ведь каждая подробность освящения, все наши гости, обед – всё это становилось достоянием местных газет. И местные жители не могли не видеть большого к нашей церкви внимания со стороны своих властей... А ведь окружающее настроение далеко не безразлично в деле проповеди в городе языческом!..

Первая служба, совершённая во вновь освящённом храме, – оглашение одной женщины с двумя малютками (крещение её отложено по личным её обстоятельствам на некоторое время). Не Сам ли Господь указывает на назначение новой церкви быть рассадником Христовой веры на острове Сикоку?!

После всенощной состоялась беседа владыки архиепископа. Ещё несколько дней назад по разным местам города катехизаторам были разрешены объявления на громадной величины листах; в них извещалось население об имеющих быть беседах 3-го вечером – «Дай-сикёо Николая» и 4-го вечером – «сикёо Сергия». Часам к семи вечера церковь мало-помалу начала наполняться язычниками, а к половине восьмого их было уже достаточно; конечно – человек 40 детей разных возрастов, совершенно не знакомых с дисциплиной в наших храмах; но они всё же не препятствовали проповеди. Владыка архиепископ вышел после службы и сел посреди церкви на стуле. Японцы по своему обычаю, конечно, все сидели. Уже смеркалось. Лишь свет лампадок у образов Спасителя и Божией Матери разгонял тьму. Да на паперти горела лампа – оттуда постепенно входили язычники. Среди полумрака при гробовой тишине раздавалось убеждённое слово старца-святителя. Говорил он о Боге едином, в трёх Лицах познаваемом; о творении всего мира из ничего; о творении человека. Говорил долго, стараясь как можно яснее изложить для язычников то, чего они не знают и что составляет основу нашей веры. А число слушателей всё росло и росло. Вместо утомившихся детей приходили юноши, мужи и даже старцы... Какого-то слепца ввели и усадили под руки... Я сидел тоже среди народа. Не чувствуя ещё особого удовольствия сидеть по-японски, я сидел на ступеньке кафедры и поэтому мало выделялся среди прочих. И как умилительно было смотреть на этих язычников, приютившихся у самых ног проповедника! Ни усмешек, ни улыбки! Отношение к проповедуемому слову самое серьёзное!.. Пошли же, Господи, Свой свет в сердца сидящего здесь во тьме народа! Не бежит он от Христа и идёт к Нему. Эти 200 язычников – разве не доброе знамение христианского будущего?.. После владыки архиепископа говорил проповедь отец Сергий Судзуки, проводивший мысль о том, что настоящий храм, построенный щедрою русскою благотворительницею, есть подарок мацуямскому народу, на который нужно ответить устройством церкви из многих христиан. Уже поздно, около десяти часов вечера, расходились язычники из нашего храма. Господь, конечно, ведает судьбы Церкви. Он знает, где слово наше находит почву добрую, где оно падает на камни. Но, рассуждая по-человечески, можно ли было храму с бо́льшим успехом начать свою деятельность... Завтра буду говорить я. Первый раз в жизни среди язычников. Говорить буду о Христе Спасителе... Много я говаривал проповедей в Питере, но сейчас невольно сердце сжимается... И, конечно, не за блеск проповеди смущается оно: говорить ведь буду ещё чрез переводчика... Но сознание, что я, быть может, спасу кого-нибудь, – какое это и трудное, и вместе ответственное сознание! Господи, помоги мне в моём выступлении на делание новое!..

Поздно вечером, сидя с персиками в руках (а они здесь так хороши!), мы с владыкой делились впечатлением дня и составляли планы на ближайшее будущее. Он решил выехать во вторник, 5-го числа, и проехать на островок Оки, куда выбросило после Цусимского сражения 13 наших моряков: нужно посмотреть могилки; да, быть может, удастся как-нибудь узнать от местных жителей, не осталось ли от выброшенных на берег каких-либо документов о их личности. Трудная владыке предстоит дорога – почти вся без поездов, на курумах и пешком! Помоги ему Господи! Я же останусь здесь до Преображения, когда вечером и отправлюсь чрез Кобе в Осака.

4 августа. Ещё в шестом часу утра начались приготовления к святому крещению; а в шесть часов я уже стоял в притворе, где присоединялись к Христовой Церкви пять человек: два юноши в возрасте 22 и 20 лет (гимназист), мальчик 12 лет и две девочки лет по 14–16. Они уже давно оглашались; уже пели на церковных служениях, совершавшихся катехизатором; теперь и они сделались нашими братьями и сестрами во Христе. Новокрещённые получили имена – Александр, Владимир, Азария, Мария и Марфа. Владыка архиепископ, поздравив их с принятием святого крещения, делал им свои наставления, ещё ранее благословив их крестиками. Благословил новых христиан и я, пожелал им, чтобы они, подобно св. князю Владимиру, были распространителями веры Христовой среди язычников; подобно святому Александру Невскому, были защитниками Православия от инославных исповеданий; чтобы они своим чистым житием влекли ко Христу и своих семейных (а присоединённые все – из семей языческих).

Итак, для первого дня новой церкви – пять новых христиан! Начало вполне благоприятное... Катехизатор горит желанием работать. Работает сейчас ещё над восемью душами, а мечтает привести ко Христу в течение года до 30 человек. Помоги ему Господь!..

В восемь часов началась заупокойная литургия. Поминались православные воины, за Веру, Царя и Отечество умершие и в разных концах Японии погребённые... Грустный список!.. 373 человека (из них христиан 354 человека)! И где-где не лежат сейчас русские кости! В синодике, составленном владыкою, кроме имён есть ещё особо помещённые сведения: кто именно, когда и где умер и где погребён. Оказывается, 25 мест, где жили военнопленные, сейчас скрывают у себя умерших на далёкой чужбине защитников Родины!.. Мацуяма (97 человек), Хамадера близ Осака (86 человек), Нарасино близ Токио (34 человека), Ниносима (34 человека), Сасебо (20 человек), Фукуока на Киу-сиу (17 человек), Нагоя (15 человек), Кумамото (13 человек), Каназава (10 человек), Фусими (7 человек), Химедзи (6 человек), Цусима (5 человек), Кокура (4 человека), Сендай (4 человека), Фукуцияма (3 человека), Такасаки (3 человека), Маидзуру (3 человека), Куруме (3 человека), Тоёхаси (2 человека), Даири (2 человека), Дзенцуудзи (2 человека), Маругаме (1 человек), Оцу (1 человек), Сидзуока (1 человек), лазарет Котохирамару (3 человека).

Не кажется мне, снова повторю, чтобы эти вечные памятники русского позора способствовали восстановлению нашего престижа на Дальнем Востоке. И неужели тогда, когда это окажется по законам природы возможным, нельзя будет русских людей возвратить в Россию, устроив для них где-нибудь под Владивостоком и братскую могилу, и братский памятник?.. Японцы сделали это со своими военнопленными, не убоявшись расстояний. А мы чего бы должны были бояться?!. Чем меньше памятников позора, тем лучше для нас!..

После литургии совершена была в церкви торжественная панихида... Присутствовал на ней наш консул в Кобе А. С. Максимов... Больно, очень больно было слушать этот длинный список!.. И усиленно душа молилась за тех, кои не по вине своей умерли прежде времени, не по вине своей и лежат сейчас, развеянные в разных концах Японии... Господи, упокой страдальцев в обителях, где нет ни печали, ни воздыханий. Вечная радость да будет для тех, кто не видел этой радости, смежая среди чужих свои очи навеки!..

После обеда отправились мы на русское кладбище. День был очень жаркий. Поэтому многие поехали туда на курумах, и лишь некоторые пошли пешком. Я оказался в числе последних, и не потому только, что под зонтиком не так страшен жар, а и потому главным образом, что никак не могу привыкнуть ездить на человеке... А лишь крайняя нужда заставляет меня прибегать к этому способу передвижения, в котором всё же столько унизительного для человеческого достоинства!

Владыка архиепископ, я, протоиерей Пётр Булгаков, диакон Д. К. Львовский, консул А. С. Максимов, офицер – слушатель Восточного института С. Д. Рудницкий – вот русские, пришедшие сегодня к своим собратьям. Были и наши спутники – японцы, человек десять. Литию совершал я, помянув «православных сынов и всех, за Веру, Царя и Отечество на поле брани и в море живот свой положивших». Случайный состав богомольцев дал, однако, прекрасный хор. И сколько души, русской молящейся скорбной души чувствовалось, когда разносились чудные звуки русского пения заупокойного!.. «Со святыми упокой» – не звуки одни произносились... Душа как бы выпрашивала у Творца покоя страдальцам.... И даёт Он им его!.. «Вечная память» закончила наше моление... Долго побыли на кладбище, мы уходили, благословляя всех защитников Родины, магометан же и евреев поручая особому Божиему смотрению, промышлению... Всех их, наших защитников, упокой, Боже!..

Вечером, после всенощного бдения, назначена была моя беседа для язычников. Уже к концу службы собралось достаточно язычников. Были сделаны некоторые приготовления, вызванные вчерашним опытом: поставлен стол и на нём лампа, – чтобы видно было и лицо говорящего. Народ при входе направлялся вперёд, чтобы не делать этого во время беседы. Начал проповедовать отец диакон П. Уциза о том, что служит для нас пищей истинной... Пока он говорил, церковь была полна, и я начал говорить имея уже до 200 слушателей. Меня переводил протоиерей Симеон Мии, кандидат Киевской академии. Повторив кратко содержание беседы владыки архиепископа, я говорил приблизительно вот что: Господь всё создал добрым, прекрасным. Он и человека создал безгрешным, бессмертным. Но первые люди не послушались заповеди Творца, оказали Ему «ослушание», согрешили, пали. Человек через это перестал быть приятным, безгрешным, царём; к нему Создатель приспособил и природу, которая отселе начала приносить человеку вред или, в лучшем случае, не стала приносить той пользы, какую могла. Нужно было восстановить человека в его достоинстве, как бы вновь создать его для жизни по правде. И Господь, создавший из ничего первого Адама, Своим всемогуществом дал бытие и второму Адаму, который родился от Девы Марии и поэтому был человек, но родился без мужа, по наитию Божьему, и поэтому был Бог. Этот Богочеловек назывался Иисусом. Мы Его называем Христом. Кратко сказав о годах детства Христа Спасителя, я перешёл к Его общественному служению. Коротко поведал слушателям: к кому, для кого пришёл Христос Спаситель («Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы»); какое иго благое и лёгкое возложил Он на нас (кратко заповедь блаженства; заповедь о любви к Богу и ближним; прочитал слова на местной иконе: «О сем разумеют все, что вы Мои ученики, если любовь будете иметь между собою»). Затем сказал я, что слова Иисуса были и делом, и кратко поведал о чудесах, как проявлениях не столько Его силы, сколько любви. Вот Кто был наш Иисус Христос в жизни Своей!.. Однако враги Его предали на суд, добились Его смерти; и Он, будучи безгрешным человеком, стал вполне удовлетворяющею Божью правду жертвою за грехи людей!.. Изобразив кратко страдания Христа, я поведал потом о Его воскресении, в котором всё человечество получило источник для новой жизни; о Его вознесении, в котором Он всё человечество привёл к Богу, Своему Отцу. Жить по вере во Христа, с Богом, жизнью блаженной, – такова наша надежда.

В заключение своей беседы я поблагодарил слушателей за внимание, высказал надежду, что они не станут смеяться над тем, чего не знают (это неразумно); узнать же нашу веру могут легко, ибо мы ни от кого не прячемся, открыто говорим и своё Евангелие всюду распространяем.

Свою беседу я пояснил имеющимися на иконостасе изображениями из жизни Спасителя. Я старался, с одной стороны, быть совершенно понятным, с другой – сознательно обходил те пункты, которые требуют нарочитого и долгого разъяснения. Конечно, представленная мною схема проповеди моей лишь сколок того, что я говорил. Значительно моему воодушевлению способствовало то, что «дайсикёо», укладывавший вещи в дорогу, не мог присутствовать на беседе: доселе не могу не сознавать себя учеником, сдающим урок, когда проповедь мою слушает начальство моё¹¹.

Слушали меня язычники с большим вниманием. Какой-то юноша лет 18–20 сидел прямо предо мною, не пропускал ни одного слова, а когда я пояснял, что есть на иконостасе, – он так и впивался глазами своими!.. Были и выходившие во время проповеди; но место их почти сразу же восполнялось вновь пришедшими. При полной церкви я закончил свою беседу открытым исповеданием своего убеждения: не устояли языческие боги и греко-римская философия пред христианством – не устоит пред Христом и Будда; и, конечно, не сегодня, не завтра, но наступит время, когда Солнце правды Христовой озарит Своим светом Страну восходящего солнца!..

С большим удовлетворением исполненного честно долга я сижу за вечерним стаканом чая... Слово Божие сеется. Христос же возрастит его во время Своё. И лишь сознание, что не могу я говорить пока без переводчика, весьма огорчает меня... Скоро ли?.. Впрочем, побольше куропаткинского терпения: в 50 дней заговорить на новом языке трудно. Завтра уезжает «дайсикёо»: что-то отрывается, к чему я уже успел привыкнуть. Сегодня уехал кой-кто из нашей компании. Скоро ехать из Мацуямы и мне. Поеду на новые места, к новым людям, и теперь – на труды!

5 августа. Проводили владыку архиепископа. Встали все в пять часов утра, напились чаю и в шесть часов двадцать минут поехали в Такахаму – небольшой, но очень оживлённый торговый порт вёрстах в пяти от Мацуямы. Простились с владыкой, желая ему самого счастливого пути. В восемь часов отошёл его пароход в Удзи-но. А мы отправились домой, по пути соединяя приятное с полезным... Путь наш до городка Мицу лежал по живописному берегу моря... То мы шли среди искусственных ущелий, то выходили на откосы береговых гор и шли по широко устроенной дороге. Горы покрыты прекрасной сосной. Всюду – зелень, растительность. На море снуют пароходики, гудят густым басом пароходы, совершающие рейсы в Кобе, Симоносеки. Белеют своими парусами лодочки... Как обильно бьёт жизнь здесь! И как хорошо дышалось здесь при солнышке!.. Здесь в первый раз я почувствовал вполне, что такое морской запах!..

Соблазн был велик... Как пройти мимо прозрачной воды моря? И мы, выбрав берег песчаный, а не каменистый, решили выкупаться. На берегу лишь рыбак чинил свой баркас. Море было что зеркало. В воздухе жара... Как приятно было идти в воду!.. И долго мы шли, пока оказалась достаточная глубина... Я не купался с прошлого года. Говорить, что за удовольствие получил я!.. Однако я часто забывался, и усиленно приходилось очищать рот, когда я случайно пил этот сильный соляной раствор. Удовольствие было настолько приятным, что не уезжай я завтра, – непременно опять побывал бы в Мицу, в море!..

Но целью нашей было, конечно, не купанье!.. Мы пробирались в Мицу, в одну христианскую семью. Услугами поезда не воспользовались потому, что, изучая Японию, я считаю необходимым изучить и её природу, и все стороны её жизни... Мицу – городок небольшой. И даже местный «Невский проспект» такой ширины, что зонтиком со средины улицы можно указывать в магазинах и направо, и налево товары! Христианская семья – Пётр и София и брат Петра – Иаков, молодые люди. Нашему приходу (я ходил с катехизатором и Кагэтой) очень обрадовались. Лучший японский чай, лучшая посуда, персики – всё это быстро появилось: любовь их двигала ими и нами очень чувствовалась... Сидя по-японски мы долгонько, не менее часу, провели среди своих братьев во Христе. Уже несколько лет прошло, как они стали христианами, и я давал им наставление дорожить полученным счастьем и чаще посещать свой храм... Да, приятно видеть христианина в городе языческом! А эта иконочка Черниговской Божией Матери, этот аналойчик, эти книжки – Святое Евангелие и др., – как всё это утешает сердце среди кругом царящей тьмы!.. – Уходя от доброй семьи, я пожелал, чтобы она была местом, откуда начнёт собираться церковь в Мицу, и, к своему утешению, узнал, что уже в этом доме раз в неделю собираются по нескольку язычников и слушают приходящего к ним катехизатора... Так-то зачинается Церковь Христова и в этом городке, и можно надеяться, что помощью Господа эти три христианина дадут плод достаточный... – Говорить ли о том, что на улицу провожали меня христиане, что они не стеснялись и здесь открыто брать благословение моё!!!

Завтра – Преображение Господне. Я по этому случаю служил всенощную, выходя на литию и величание. Кроме певчих и нескольких христиан, в церкви присутствовали два протестантских миссионера и несколько язычников. Невольно я вспомнил 5 августа минувшего года, когда с сотнями штиглицких трезвенников я ездил крестным ходом в Шлиссельбург. Да! Когда-то наступит время, когда и здесь будут массы христиан, когда и они будут искать себе удовлетворения в молитве церковной и в благочестивых упражнениях?!.

6 августа. Литургию совершал в сослужении отца Сергия Судзуки и отца Фомы Такеока. Я, конечно, служил ещё по-славянски. Не много было и молящихся: везде у язычников работы – гонит нужда на работу и христиан!.. После литургии посещал христиан. Ещё по пути нас встретили новокрещёные Александр и Владимир. Они поселились пока в японской гостинице. Видно, что они нас ждали с радостью! Кофе, яблоки, виноград – всё ими предлагалось от сердца. А мы принимали их угощение с благодарностью... Хорошие юноши, подающие надежду большую! И дай Бог, чтобы они действительно стали теми столпами, какими их чают видеть: твёрдые в вере христиане так нужны везде и так до́роги в таком новом для христианства пункте, как Мацуяма.

Мы в доме новокрещёной Марфы... У неё отец – больной ногами, мать и маленькие братья и сёстры... – все язычники. Девочка встретила нас с радостью. Перекрестилась истово (так делают все христиане: вероятно, желая показать свою веру), а я её благословил... И поразили меня её родители! После всех церемоний привета они начали благодарить меня за то, что мы хлопотали около их дочери (я-то меньше всех!). Я поблагодарил родителей за то, что они не препятствовали Марфе удовлетворить желание сердца своего; говорил им, что христианство учит любви ко всем, и только любви и всему доброму научена будет и дочь их; их просил её любить по-прежнему; а Марфу наставлял любить своих отца и матерь и горячо молиться за них... Удивительно мирная атмосфера царила около нас. С большим почётом, с благодарностью за посещение, которое надолго останется памятным, провожала меня эта языческая семья с Марфой-христианкой. Марфа – воспитанница гимназии.

В доме новокрещёной Марии (тоже гимназистка) мы встретили опять необыкновенное радушие! Хлопотала и сама Мария, и её братишка, лет 12, Азария, тоже крещённый 4-го числа. Но более всех, конечно, их мать-язычница. Она вдова: лишилась своего мужа (военного чина) уже давно и теперь всю свою душу отдаёт воспитанию детей... Явился кофе, груши... Но не это было приятно, а та благодарность, которую мы услышали за хлопоты от матери-язычницы... Где тут нетерпимость? Где тут гонение на Христа?.. Но это и не безразличие, не индифферентность в вопросах веры!.. Нет, – это тихое, но глубокое сознание превосходства восходящего Солнца правды пред заходящим Буддой. Мы зашли в семейство оглашаемого. Большая семья! Что-то больше шести человек! Оглашается собственно хозяин. Но можно ли сомневаться, что за ним последуют и его дети и таким образом получится полная домашняя церковь?.. Мы побеседовали в этой семье достаточно, и я выразил надежду, что в следующий раз найду уже здесь Христа. Предупредил, однако, чтобы оглашаемый не считал того, что получит от катехизатора, полным учением: он должен будет всю жизнь учиться, проникать глубины христианства и тогда всё же не сможет сказать: я знаю всё... Глубоким поклоном провожали нас члены этой семьи, пока только слышавшей о Христе!

Но всё, что мы видели, меркнет пред тем, что мы встретили в семье Лукии, недавно крещённой... Лукия – девочка лет десяти. Отец её, язычник, довольно богатый, по-нашему – извозопромышленник: имеет около 60 курума. Едва только мы вошли, выбежала радостная Лукия, перекрестилась, взяла благословение... Как-то особенно приятно было приветствовать эту героиню. Поступив в нашу воскресную школу, она скоро полюбила Христово учение и выразила настойчивое желание принять христианство; окружающие её родители, братья и сёстры – все язычники, но она этим не смутилась. Получив от родителей разрешение, она и сделалась христианкой с именем Лукии. Услышав наши голоса, выскочил из-за перегородки отец и приветствовал нас радостным «dovso» – «пожалуйста». Мы начали снимать обувь. И здесь произошло препирательство между мною и отцом: тот во что бы то ни стало хотел снять мою обувь. Но мои ботинки меня выручили, и я во время спора успел сдёрнуть их. Поразительное уважение ко мне, представителю другой веры! Мы поднялись во второй этаж. Уселись на полу. Я начал обычно: поблагодарил отца за то, что он позволил Лукии поступить по влеченью сердца своего; в ответ я получил тоже благодарность за хлопоты, которые понесли мы около Лукии. Я сказал отцу: Христос всех Сам любил; Он нас учит всех любить. Поэтому и Лукию мы будем учить любить всех, и особенно родителей. Наша вера никогда не разрушает семьи, а напротив – укрепляет. Поклоном благодарности были встречены мои слова. Я затем сказал, что хотя мы прежде всего молим Господа о душах своих, но мы желаем всем и земных благ; мы и в церкви молим, чтобы Господь «сокровища» верующих исполнил всякого блага. И сейчас я с особенным удовольствием желаю хозяину всяких благ в жизни, богатства и благополучия. Конечно, язычник принял благожелание с восторгом; однако, я продолжал, и в богатстве не забывайте, что вы человек, и никогда не делайте того, за что было бы пред собой стыдно... Язычник в свою очередь говорил мне, и прежде всего он поблагодарил меня за то, что я не погнушался зайти к нему, столь низкому человеку (на это я возразил, указывая, что считаю его одним из наиболее добрых представителей японского народа и поражён незаслуженным гостеприимством – той порой нам уже был подан чай). «Я никогда не забуду, – продолжал хозяин, – этого посещения и считаю его делом особой благодати Божией». Господи! Уши отказывались слушать, что они слышали! И это говорит язычник! Да. «И во Израиле такой веры Я не обретал», – говорил когда-то Христос Спаситель. И как эти слова припоминались мне в семье сего язычника. Затем начались обычные разговоры. Узнав, что мне уже 37 лет, хозяин был поражён моложавым моим видом (а ему только 40, но выглядит куда старше!)... Я объяснил ему, что считаю это даром Божиим... И язычник со мной вполне согласился, особенно узнав, что я не женат и что я уже 15 лет не ем мяса... Мы начали прощаться... С меня хозяин взял слово, что я буду у него непременно в следующий приезд в Мацуяму, на что я заявил, что сочту это своим долгом... Я благословил Лукию, поцеловал её в голову. Начал одеваться, а мой хозяин, как Фома неверующий, освидетельствовал меня осязанием, действительно и тело моё так же хорошо, как свежо лицо моё... Сколько трогательного в этой простоте! Провожая на улицу и напутствуя благожеланиями, отпустил нас отец Лукии... Да! Когда я пообещал побывать у него ещё, катехизатор выразил надежду, что к той поре хозяин сделается уже христианином. На что я заметил, что Господь Сам влечёт к Себе и Он знает, кого и когда призвать в Свою Церковь. Лукию уже призвал, – будем надеяться, что Своим премудрым Промыслом призовёт Он и её отца! Зайдя на несколько минут в семью уже оглашённую, но ещё не крестившуюся (она в это время обедала), мы отправились домой, делясь впечатлениями всего пережитого. Мы были в нескольких языческих семьях. Мы – носители той веры, которую давно ли гнали, преследовали? И что же мы видим? Отрываются в веру Христову некоторые члены семьи – отцы же и матери нас встречают благодарностями. И далее в нашем посещении усматривают особую благодать Божию! Это ли не почва, подготовленная для сеяния! Это ли не примеры, вдохновляющие на работу!.. Каким-то окрылённым я шёл домой. И думалось мне, как я потом буду подолгу беседовать с язычниками; как Христос через мою немощь будет проявлять силу Свою; как впоследствии умножится верующие братья в Мацуяме! Беседуя со мной, тот же добрый язычник пожелал, чтобы я скорее изучил их язык и беседовал с ними без переводчиков. Да! Как будет это приятно для себя, полезно для дела. И дай Боже поскорее дожить до этих счастливых дней!

После обеда шли усиленные приготовления к отъезду. Около шести часов вечера я простился с церковью, с батюшкой, с катехизатором, с их семействами и в 6 часов 20 минут, провожаемый на вокзале христианами, принимавшими от меня благословения, отбыл в Такахаму. «Прощайте», – вот последнее слово в Мацуяме, которое нарочито на сей случай изучил молодой христианин. До Такахамы (5 вёрст) меня проводили катехизатор и слуга мой Иван. В восемь часов вечера наш пароход «Минитогава-мору» отвалил от пристани, направляясь в Кобе.

6 августа. Ровно в восемь часов вчера наш пароход отчалил от берега. Слава Богу: кажется, сегодня отдохнуть удастся – пассажиров на пароходе совсем мало. Но соседство не очень-то приятно: у самого люка в каюту поставили несколько больших корзин с курами, петухами и утками, и они не замедлили скоро создать около себя полную обстановку курятника...

До Кобе нужно ехать часов 18–19. Билет I класса стоит лишь пять рублей с копейками, а II – даже три рубля! И за эту цену не только везут, но ещё поят и кормят! Удивительно дёшевы здесь переезды! Впрочем, нельзя и мечтать о тех удобствах, какими избалованы путники в России...

Было совершенно темно. Лишь слабый бумажный фонарь несколько освещал палубу. Внизу плескали волны. Вдали по берегу непрерывной цепью виднелись огоньки. Моим спутником на три часа оказался господин губернатор Мацуямы. Усевшись на корме, мы, как уже знакомые, очень оживлённо с ним беседовали. Слуга нам подал кофе. Господин Андоо вспоминал время, когда в Мацуяме были русские военнопленные… Трудно было, говорил он, ему тогда. Заведовал военнопленными полковник, который часто с ними «не ладил»... Приходили офицеры с жалобами к нему; но что он мог сделать?.. «Одно и говорил всегда своим подчинённым: чтобы они неизменно помнили, что русские, конечно, не гости наши, но они – и не преступники, не враги, и чтобы сообразно с этим устанавливали свои отношения к пленным...» Иосиюдин Андоо с удовольствием вспоминает время, когда он 35 лет назад приезжал в Россию учиться (в Северном институте) и её изучать. Он в совершенстве овладел русским языком; много путешествовал по России; увидел Россию «и беленькою, и чёрненькою» и поэтому полюбил её. Когда мы, говорил господин Андоо, пробыли в России восемь лет, уезжали из России, мы плакали: так мы сумели узнать и полюбить её. В настоящее время, занимая ответственный пост, г. Андоо причисляется к той группе японских политических деятелей, которые твёрдо настаивают, что о России нельзя судить по отзывам газет английских и американских; что её нужно «понять», а для этого необходимо изучать её и на месте. При взаимном понимании, которого у нас не было, не было бы и той печальной страницы в истории взаимных отношений России и Японии, которая так неожиданно и мрачно явилась... Из частностей, заслуживающих внимания, не могу умолчать о прекрасном отзыве о русском солдате, который был сделан господином Андоо. С большим уважением он относится к владыке архиепископу, трудами которого устроилась «Святая Православная Церковь», – знаменательно такое почтительное отношение язычника к Православной Церкви? Впрочем, русскому-то языку Андоо начал учиться в нашей семинарии! О многом и другом мы беседовали с господином Андоо, и он произвёл на меня прекрасное впечатление. Симпатична и сама обстановка его жизни. Дом у него в Мацуяме очень хороший, но вполне японский. Вышел он ко мне в настоящем японском костюме и даже в туфлях, без носков, как здесь мужчины обычно в комнатах ходят. Ездит на велосипеде и по городу, и по своей губернии и находит это очень удобным, так как может легко и скоро попадать туда, куда на куруме ехать или очень долго, или совсем невозможно. А на острове Сикоку железных дорог совсем мало, почти нет. Да и не предвидятся они: слишком много гор и слишком недостаточно населения, чтобы при самом сильном движении окупались расходы по постройке дороги... Вообще господин Андоо – типичный представитель той нации, что, по его словам, «за очень малые деньги делает очень много дела», не гоняясь за внешним блеском, за представительством.

Откланявшись сердечнейшим образом, я не дождался одиннадцати часов вечера и отправился в каюту, где после нескольких неудачных попыток найти подходящее для головы положение (спальных приборов, конечно, нет) всё-таки устроился, положив руку вместо подушки, и заснул... Помогла мне несколько под утро уже, как после оказалось, японская подушечка: это – деревянная подставочка, вершка четыре в ширину, вершка три в вышину; основание несколько шире верха: к ней прикреплён мягкий валик... Я «почувствовал», что «снаряд» этот – для головы, взял его с полки и очень хорошо на нём спал. Дамы употребляют его для того, чтобы не портить своей причёски. Но мне кажется, что такие подушки и гигиеничны весьма, так как воздух постоянно окружает голову и вставая утром не чувствуешь, что вся твоя голова мокра, что так обычно здесь в эти жаркие месяцы.

7 августа. Уже образовавшаяся привычка подняла меня и теперь в шестом часу утра. На пароходе уже начиналась жизнь. Все вставали и умывались. Умывален, подобных нашим, нет. Да и самый способ умываться иной. Наливается небольшой таз воды, и японец, положив в него своё коротенькое полотенце – «тенугуй», долго этим полотенцем моет свои руки... Затем, сменив воду и выжав тенугуй, он опять же полотенцем моет своё лицо: руками мыть лицо у них не принято! Выжав хорошо тенугуй, японец им же и вытирает своё лицо, конечно, поэтому несколько после мытья всегда влажное. Тенугуй остаётся при японце влажным весь день, и он им в жаркую погоду постоянно утирается... Я тоже пошёл на палубу и, дождавшись своей очереди, мылся, однако, по-своему, хотя бы потому только, что пока тенугуев не имею. А удобная вещь!

И несомненно удобнее в жаркую погоду наших носовых платков!

В белом подряснике, в белой шляпе, в носках (сапоги здесь снимаются при входе на пароход и заменяются или туфлями, или «зоори») уселся я опять на корму парохода и с восхищением снова любовался тем морем, которое таким очаровательным показалось мне вечером, при луне, когда мы ехали из Удзино в Такахаму. Слишком больших водных пространств пока ещё не видели мы... Всюду – и направо, и налево, и впереди, и позади – острова и островочки... Вот уже давно-давно тянется остров направо... Горы его то покрыты лесом и манят к себе своею зеленью, то вдруг зажелтеют своими песками. В разных местах видны береговые поселения... Рыбачат рыбаки на своих душегубках, поражая европейца своим упрощённым до крайних пределов костюмом, близким к костюму нашего праотца до падения его и во всяком случае не сложнее его костюма по падении... Здесь же, в лодке, маленькие ребятки-японцы, лет до трёх-четырёх включительно; они-то, конечно, все «нагишом»... Невольно думаю: так вот когда и как привыкают к морю, начинают любить его и потом дают отечеству блестящих моряков... Вот налево, должно быть, очень высокие горы... Набежало громадное облако... Ползёт по ним... Вот-вот проскочит среди облака синева гор, но набежавшее облако вновь скрывает её... Красиво!.. И не один я, а привыкшие к своим красотам японцы, и те берут бинокли и засматриваются чудными картинами!.. Вот, что оторванный, стоит среди других маленький-маленький островок... Но от него идёт ряд скал... И этот ряд скал ясно говорит, что да, этот островок действительно оторван!.. – Изредка на берегу виднеется дымок: то или завод, или какая-нибудь фабрика... Среди таких-то прелестей шёл наш пароход, двигаясь понемногу вперёд. Но вот и город Такамацу! Мы вошли в его гавань и причалили к пристани.

В Такамацу стояли около часа, но на берег не сходили, так как пароход мог всегда отчалить, окончив погрузку товара. С парохода виден был довольно большой город и в нём обширная крепость из тёсаного булыжника – принадлежность всех, кажется, старинных больших городов...

Пассажиров к нам село очень мало. Но погрузили товару, особенно рису, очень много. Судно с рисом причалило к нашему пароходу, и кули с рисом так быстро залетали в умелых руках рабочих! Но песни, заунывные песни – как своим мотивом они напоминают нашу «Дубинушку»! Погрузив последнее место, рабочие, быстро раздевшись, здесь бросились в море. И, конечно, только так они и могли охладиться после своей тяжёлой работы в жаркий день.

Вся пристань заставлена фруктами; персики же превосходны. Таких вкусных и крупных я ещё не видал! А говорят, что на острове Сикоку они не так давно и появились, чуть ли не со времени последней войны. Поразительна и дешевизна их: самые крупные и самые зрелые покупал я по 20–25 копеек за десяток. Пассажиры здесь тоже достаточно нагрузились фруктами...

От Такамацу мы шли без остановки до Кобе. Конечно, берегов ни разу из вида не потеряли, но этот переезд совершался уже по более открытому морю. Встречались пароходы и пассажирские, и грузовые. Неизбежные всюду рыбаки. Около двух часов дня мы уже подходили к Кобе, а около половины третьего дня, пройдя мимо громадного количества коммерческих судов (Кобе уступает по своей торговле лишь Иокогаме), причалили к пристани.

Встретил нас представитель здешних христиан, которые заранее разузнали о моём проезде и теперь собрались в одном доме, чтобы получить от меня благословение и послушать моего наставления. На курумах мы приехали в дом Даниила Цуда, – он занимается вырезыванием печатей. Поднялись наверх... Там было 14 человек из 20 христиан, числящихся в Кобе. Я всех благословил и, когда мы уселись на полу, я сказал приблизительно следующее: «Я рад приветствовать сейчас христианскую общину города Кобе. Небольшая она, – но слава Богу и за то, что она существует. Как среди глубокой тьмы ночной приветливо ласкают глаз яркие звёздочки, так отдыхает и душа моя при виде этих христиан, как звёздочки горящих среди мрака язычества. Горите же, братья и сестры! Горите ярким огнём веры и любви. У всех нас есть Солнце правды – Христос Спаситель. Он оставил нам пример Своей жизни. Читайте Святое Евангелие, и вы увидите, как нужно жить, чтобы ярко гореть своею жизнью среди язычников. Христос оставил нам Своё возвышенное учение. Читайте Святое Евангелие, принимайте его своим сердцем, и вы невольно по своей жизни сделаетесь светильником, горящим в тёмном месте! Вам, этой малой общине, необходимо гореть огнём веры и любви... На вас ведь все смотрят; по вам судят о Христовой вере. Не будете жить по примеру и учению Христа, – имя Его будет всеми хулиться среди язычников. Будете жить по учению Христа, – своим добрым примером, а может быть и убеждённым словом, вы привлечёте ко Христу тех, которые сейчас не в ограде церковной. И умножится тогда христианская община наша... Итак, на светлую жизнь по Христову Завету я и благословляю вас». – По окончании моего приветствия начались сердечные разговоры... Один из детей, ещё грудной младенец, потянул ко мне ручонки... Я его взял на руки: он так хорошо улыбался!.. Но, однако добрался до моих волос, и я наглядно убедился, что все дети одинаковы!.. Около получаса мы провели с христианами.

Затем я сделал визит нашему консулу А. С. Максимову... Русью запахло у него! И эта вывеска с нашим двуглавым орлом и старинною надписью, и варенье к чаю, и русские конфекты Ландрина... Невольно мысленно перенёсся на далёкую-далёкую Родину!..

В пять часов двадцать минут, провожаемый представителем христиан, я сел в поезд и через пятьдесят минут прибыл уже в Осака. На вокзале встретил меня катехизатор, а в миссийском здании – отец Сергий Судзуки и человек 20 христиан. После взаимных приветствий я расположился в имеющихся здесь архиепископских комнатах.

8 августа. Удивительное уменье у владыки архиепископа выбирать для миссийских зданий красивые и удобные места! Прекрасен наш Суругадай в Токио, царящий как бы над городом... Красиво наше место в Мацуяме... В лучшей части города – восточной (а Осака делится на четыре части: восточная, западная, северная и южная) находится наше место и здесь!.. Одной стороной (около 30 сажен длиной) оно выходит на улицу, противоположная сторона круто обрывается к реке Ёдокава, имея внизу до реки несколько домов. В ширину место занимает около 17 саженей и граничит с соседями. Прежде здесь помещался лучший ресторан в городе с видом на реку и три её моста (почему ресторан и назывался «Санкёо-роо» – трёхмостный). Теперь эти здания заняты церковью, квартирой диакона, архиерейскими комнатами, катехизатором и другими служащими при церкви. Места в доме очень много, комнаты все просторны. И жаль лишь, что всё это уже обветшало, частью сгнило, частью подгнило и требует не ремонта, а замены его новым. Господь даст, скоро и начнётся здесь постройка, сначала домов, а потом и церкви!

Часть денег на церковь уже есть: это щедрый дар Её Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны (пять тысяч рублей) и все пожертвования, собранные преосвященным Андроником [Никольским] и другими на церковь в Мацуяме и переведённые сюда (около восьми тысяч). Надеемся, что Господь пошлёт добрых людей и их помощью воздвигнется храм, приличный для города, в котором уже сейчас около одного миллиона двухсот тысяч жителей!.. Дай-то Господи!

Настоящая церковь – в честь Покрова Божией Матери. Она занимает большую комнату старого японского дома. Алтарь довольно тесный, и, хотя над престолом потолок несколько возвышен, тем не менее возгласы раздаются как-то глухо, будто из гроба! Иконостас до потолка церкви, то есть аршина четыре в вышину! Икона Спасителя и Божией Матери, святого Пантелеймона и Александра Невского писаны на Афоне и, как значится на обратной стороне их, посланы для о. архимандрита Анатолия, известного деятеля здесь, – «в город Японию»... Память о том счастливом времени, когда Японию могли считать ещё городом! Как быстро меняется история! Изображения двух Архистратигов дополняют иконостас. На стенах – большие образа Спасителя, Божией Матери, святителя Николая и преподобного Сергия. В небольших багетных рамках – иконы 12 праздников. Низкий, довольно закоптелый потолок. Вместо двух стен – стеклянные ширмы, вместо третьей – обычные ширмы... Духота при некотором скоплении народа... Как всё это настойчиво говорит, что пора уже Осаке дать церковь, которая и для молитвы была бы удобна, и взоры всех к себе привлекала бы: не Христу прятаться от Будды!

Так называемые «архиерейские комнаты»... В них живали отец архимандрит Анатолий, отец архимандрит Владимир, преосвященный Андроник. Временно поместился в них и я, не намереваясь, по воле владыки, переезжать сюда до постройки нового приспособленного помещения... Что они из себя представляют?.. В одной комнате кабинетный столик, койка (устроенная, вероятно, человеком очень низкого роста) и в стене шкафик для одежды. Два окна. Потолок легко достаётся рукой. Но в комнате есть чугунка, комната оштукатурена, одна стенка её снаружи обложена даже кирпичом. Можно думать, что зимой здесь и не столь холодно. Но размеры её невелики: шесть шагов в длину и шесть шагов в ширину. Другая комната, которую можно назвать гостиной, или залом, или столовой, – на всякую потребу (смотря по времени или по гостям), несколько больше: шесть шагов в длину и, считая нишу с библиотечными полками, уже восемь шагов в ширину, с низким опять потолком. Но здесь чугунки нет. Вместо окна – стеклянная стенка из раздвижных рам. Едва ли здесь зимой может держаться тепло! К комнате примыкает небольшая галерейка. Вот и вся архиерейская квартира! Невелика она! Но утешаться можно тем, что у владыки архиепископа в Токио квартира едва ли больше... А кроме того, вид на реку, на Осака, отсутствие днём солнца – всё это разве не достоинства квартиры! Правда, густой дым фабричных труб, непрерывный стук на заводах, запах варёного масла с завода, приютившегося почти рядом с нами; но всё это так знакомо петербургскому жителю, что я попал здесь как бы в старую, родную атмосферу!.. По комнатам и меблировка! Но всё необходимое есть: можно и писать, и обедать сидя по-европейски; на галерейке же очень приятно и помечтать после обеда!.. В такой-то обстановке я сейчас поселился и буду жить до переезда в Киото.

Намеревался было я сразу же посещать христиан; но отец Сергий Судзуки уверил меня, что это лучше сделать после предположенного по поводу моего приезда «кангейская», – а он будет лишь 10-го. И я, согласившись с ним, занялся осмотром и изучением города.

Ближе всего к нашему храму оказалась осакская крепость. Из дикого камня, с белыми башнями, окружённая рвом, эта крепость очень красива и в своё время могла быть очень сильною. Построена крепость Хидеёси в 1583 году; в настоящее же время в ней стоят войска. Внутрь крепости я не пытался проникнуть, да и не интересовала меня она с этой стороны. Ограничился же я беглым наружным её осмотром.

По намеченному плану осмотра мы с Кагэтой должны были пройти в длину почти всю улицу к морю. И хотя меня предупреждали, что улица очень длинная, тем не менее я пошёл, руководясь соображением, что города на курумах не изучишь... Действительно, шли-шли, а улица, кажется, лишь прибавлялась!.. Было жарко, а это ещё более «удлинило» нам путь. Наконец-то мы попали в кварталы, сплошь занятые храмами; из этих храмов подробнее осмотрели более значительные из них – Коотцу, синтоистский храм, посвящённый императору Нинтоку, и немного южнее его – Икутама, тоже синтоистский храм. Идя по улицам, мы поражены были тысячами богомольцев-язычников. Все шли имея подвязанными у пояса небольшие мешочки, наполненные рисом. Смотря по усердию, а может быть и по уважению к известному храму, они и кидали в большие ящики у входа в храмы или щепотки, или зёрна риса... Некоторые кидали даже и монеты... На улице стояли бонзы и время от времени позванивали в колокольчик, напоминая о себе богомольцам... Щепотки риса опускались и в их мешки, и из зёрен они собирали целые мешки!.. С храмовых дворов пахло ладаном; запах его мне почему-то стал противным: слишком нанюхался в Мацуяме! Шумят барабаны... бренчат какие-то инструменты... Я зашёл в два храма. И вот что увидел... При входе в храм, под особым навесом, в ограждённом шнурами месте, совершается моление... Молятся за тех, кто изъявит желание... Впрочем – «кто даст полкопейки, за того сейчас вознесём молитву», – так при нас торжественно заявил жрец... Значит – молятся за избранных. Главный жрец сидит на председательском месте пред жертвенником, его обмахивают большими веерами двое молодых служителей храма (мера далеко не лишняя ввиду горящего впереди костерка и сильного жара и без него!) По бокам четыре (по два на стороне) жреца с небольшими в руках палочками с позвонками. Направо от жреца – барабан и около него храмовый служитель... Пред жрецом на жертвеннике огонь от постепенно подкладываемых тонких палочек. Над костерком вверху болтаются, движимые тёплым согретым воздухом, бумажки на шнуре, закоптелые; жрецы уверяют народ, что здесь чудо: бумажки-де не горят... Однако это чудо легко прорепетировать хотя бы над лампой... Когда набралось достаточно желающих помолиться, главный жрец торжественным движением правой руки берёт записочку на палочке и, держа её в левой руке, в правую берёт лежащий пред ним меч, держа его у плеча; в такой позе он что-то заунывно читает... В известный момент ударяет его сосед в барабан, а ассистенты в такт барабану потряхивают своими палочками и в такт же твердят что-то устремив свои глаза в пространство... Молитва кончена... Главный жрец делает мечом какие-то движения в воздухе, а потом как бы намеревается проткнуть им записочку... Но ограничивается только намерением... Записочка передаётся храмовому служителю, подкладывающему огонь (кстати, в костюме, в каком в трамваи воспрещено пускать...), тот щипцами её укладывает на костерок, а жрец на место кладёт свой меч... Я долго стоял, наблюдая это богослужение... И злобные глаза идола (бог огня), пред которым молятся, и бессмысленно устремлённые в пространство глаза «ассистентов», и театральные приёмы главного жреца, и совсем неприличный (от жары!) костюм прислуживающего; шум барабанов, позвонков, бормотанье жрецов; усердное шептание молитв крестьянами; а рядом же японцы с папиросами и в шляпах; наконец – «за полкопейки помолимся»!.. В каком-то тумане вышел я на улицу и долго не мог разобраться во впечатлениях от всего виденного... Да! Шуму много... И какую противоположность этому шумливому служению составляет наше православное богослужение – это тихое, неземное общение души, молящейся с Богом, внемлющим молитве!... Долго мы шли потом на юг, желая достигнуть храма Теннодзи, этого религиозного центра Осака. Поражаешься необыкновенными размерами площади, занятой отдельными храмами и строениями, объединёнными под общим названием «теннодзи». Здесь самый большой в Японии колокол, висящий в особой постройке, довольно изящной. В прудах – тысячи черепах, которых кормят любопытствующие богомольцы. С пагоды – пятиэтажной башни, куда я поднялся за 3 сена, прекрасный вид на Осака, на поля, на море... Кстати, от крыши до перил пятого этажа этой башни сделана проволочная сетка... Это на тот случай, чтобы с башни не кидались вниз «влюблённые, но безнадёжные парочки», что здесь очень часто повторялось. Если молодые люди не надеялись соединить свою судьбу здесь, они кончали жизнь одновременной смертью, с твёрдой верой, что там никто не помешает их любви… Говорят, это и сейчас очень часто повторяется... А ещё говорят, что японцы не знают любви!

Однако время шло очень быстро, и для того, чтобы попасть вовремя к обеду, – а нас сегодня пригласил обедать староста Мацукава, – мы должны были взять дзинрикися: обеды здесь всегда аккуратно – в 12 часов дня, по выстрелу пушки.

Впервые я ел в частном доме японский обед и позволю себе его описать. Мы все (а нас оказалось мужчин десять человек) уселись на пол; уселись правильно по-японски (соединив большие пальцы ног, мы на ноги плотно сели)... И если мои сотрапезники чувствовали себя, что рыба в воде, то я воздержался бы это сказать про себя... Однако терпел! Полтора часа терпел!.. Хозяйка и вообще женская половина дома за обед вместе не садится: она наблюдает «со стороны», чтобы гости кушали, и постоянно накладывает в небольшие чашечки «гохан» (то есть варёный рис)... Пред каждым из нас поставили по большому деревянному подносу, на котором наставлены были все яства обеда. Вот здесь, налево, – чашечка с рисом, прикрытая крышкой... Рис по мере надобности прибавляется: он заменяет хлеб. Рядом чашечка с супом, опять прикрытая крышкой... И суп обычно дополняют, ибо чашечка – не больше полтарелки... На деревянном блюдечке – рыба жареная с соусом; в небольшой чашечке нарезанная тонкими пласточками сырая рыба с хреном. На маленьких блюдечках, отдельно – такван (солёная редька), нарацуке (особо приготовленные дыни, пласточками), сладкие бобы, картофель разных сортов, разная зелень... Небольшая чашечка с соей (без неё обед не состоится), в виде миниатюрной чашечки сосуд для «саке». И, конечно, «хаси» – две палочки, вершков по шесть длины, с несколько утончёнными концами: это – вместо наших ножа и вилки... – едят как-то вместе всё! То поедят суп, то рыбу, то зелень! Словом, – дело вкуса, но не этикета или обычая. Рис едят палочками, держа чашечку с ним в левой руке (большой палец – на верхнем краю; два следующих – протянуты вдоль бока чашки; два последних держат чашку снизу)... Суп едят палочками! Точнее – ими таскают из супа рыбу, зелень; жидкое же прихлёбывают, как-то втягивая в себя, отчего получаются обычные здесь, но не совсем красивые у нас звуки... Рыбу, особенно сырую, прежде чем опустить палочкой в рот, обмакивают в сою... Жареную рыбу разрывают на кусочки всё теми же «хаси» очень искусно. «Такван» и «нарацуке» едят уже в конце обеда: но наш сыр!..

Обед был поставлен, конечно, не прямо на пол, но на прекрасно связанную шерстяную скатерть. Однако – ставят и на пол! Нельзя сказать, чтобы сиденье по-японски развивало мой аппетит... Тем не менее я ел обед с большим удовольствием. Всё для нашего вкуса ново – это правда; но всё – вполне хорошо; и многое, например сырая рыба, очень вкусно! Палочками владел в совершенстве (правда, практиковался в Токио, когда к обеду просил себе рис, который очень люблю), так что своим умением удивил господина Мацукава! Но вполне выдержал пред ним экзамен, когда палочками совершенно твёрдо брал мелкий круглый картофель. Кончая есть рис, обедающие всегда в чашку наливают японского чаю (почему чайник с ним неизменно около риса): находят это вкусным – рис с чаем; с другой стороны – так очищают чашку, ибо – рис оставлять не полагается... «Саке» попробовал лишь хозяин. Начав обед поклоном взаимным, гость-японец кончает его поклоном благодарности, говоря: «Тайхённи годсоо – самадиасто», – фразу не особенно и для них вразумительную (что-то вроде: «очень почтенное угощение было»). Конечно, христиане и пред обедом, и после обеда молятся.

Так-то я впервые принял угощение японское и выдержал вполне экзамен!.. Припоминаю невольно, как я, вступив на японскую почву, попросил себе в Цуруге обед... Подали японский... Рис, палочки, масса блюд. Последнее не столь страшно. Но от палочек у меня тогда холодный пот на лбу выступил! Вспомнив всё, что знал из «Токухона» по-японски, я сказал «сази», и мне принесли ложку (сази), нож и вилку... Но как быть с рисом? Есть его не умел, а хлеба по «Токухону» ещё не учил (а оказалось – слово простое, хотя и не своё: пан!)... Пришлось есть и без хлеба, и без риса! А какая же еда без хлеба!.. Пропали и мои блюда! Теперь, думаю, я удивил бы в Цуруге своею «образованностью». Однако обед мне ноги очень утомил. И после сегодняшних хождений я боюсь – не повредил бы он мне ноги и серьёзно!

После обеда съездили мы на трамвае в осакский порт. Сев в вагон в городе, мы довольно далеко ехали за город среди рисовых полей, пока наконец доехали до цели. Мои спутники, сами предложившие эту, в мои планы не входившую, поездку, всё время дремали, до клевания носом включительно. Впрочем, часы были послеобеденные; а этим занятием упражнялись и другие многие. В порту вид очень красивый. Не без причины сюда ездят осакские жители ловить рыбу (конечно, в чистой воде моря) и провести часок-другой на громадной пристани. Мы шли по этой пристани около семисот шагов! Доски, покрытые когда-то какой-то смолой, страшно накалились и от них, что от печки, подогревало... Всюду сидят люди с удочками; а некоторые ухитряются ловить даже в щели пристани! Мы пробыли здесь около получаса, осматривая в бинокль порт и море. И совершенно усталые двинулись в обратный путь.

Однако вечером я с Кагэтой пошёл опять в город: очень хотелось посмотреть подробнее город, в котором мне, может быть, придётся жить. Мы шли долго-долго по длинной, узенькой улице на юг. Дойдя до намеченного ранее на плане моста, мы пришли несколько на запад и главной улицей столь же долго возвращались обратно. Главная улица!., невольно захотелось смерить её ширину... Переходя от магазина одной стороны к магазину другой, – мы ширину смерили: семь шагов, иногда восемь, и только раз – девять, да и то благодаря магазину, несколько ушедшему вглубь... И на такой-то узенькой улице сосредоточилась вся торговля! Народ суетится, шныряя взад и вперёд в магазинах и около них – заколачивают ящики; среди прохожих лавируют велосипедисты... Суета и теснота!.. – Днём значительная часть улицы покрывается от солнца холстами, натянутыми вверху на проволоки... Впрочем, это заметил я и на более широких улицах.

Для осакских уличных мальчиков я представлял большой интерес. При виде меня они обычно перешёптывались и так-то внимательно оглядывали с головы до ног... Иногда проходили мимо не обращая внимания. Разве про себя продекламируешь: «по улицам слона водили»... Но достаточно кого-либо из них, не улыбаясь тоже смерить взглядом с головы до ног, – и все убегут врассыпную!.. Но малейшая улыбка – и наоборот – все с улыбками придвинутся! Однако – сзади не бегут!.. Вообще же не только в подряснике и с длинными волосами, но и в рясе, и в панагии ходить по улицам здесь не стеснительно: очень много воспитанности у публики. И напрасно «вольтерьянцы» будут доказывать противное!

Ноги, казалось, отказывались служить, когда я возвращался домой. Когда же, сев при входе в дом снимать сапоги, я сказал: «Да, я устал порядком», такой весёлый смех поднял среди всех мой спутник, тоже едва приплётшийся! Ведь мы друг друга всё время уверяли, что «ещё ничего, не устали».

9 августа. Необыкновенная усталость с самого утра. Ноги – как будто вёрст сорок только что сделали. Пришлось отсиживаться, а вернее – отлёживаться на кушетке дома. Однако с обеда несколько «воскресли» и, хотя немного могли посмотреть город. Под окнами моей квартиры направо и налево два моста. Среди них за рекой – крыши двух храмов. Мы и решили идти на правый мост и, посмотрев храмы и местность около них, возвратиться домой левым. Так и сделали.

С мостов открывается хороший вид на нашу Миссию. Правда, она несколько закрыта находящимися внизу и рядом с нею домами. Но когда воздвигнется настоящий Божий храм, да с хорошей колокольней, – несомненно он будет царить над всею местностью.

Проходя к другому мосту, мы зашли в Теммо-но-Тендзин, очень чтимый народом храм (синтоистский). Громадное количество жертвованных фонарей, жертвованных мешков с рисом, бочек с вином говорит о том почтении, какое народ питает к герою, имени которого посвящён этот храм.

Большой ширины улица – оказалась зелёным и фруктовым рынком. Дешевизна фруктов меня совершенно поразила! Даже бананы приходятся не дороже трех копеек за штуку; а про фрукты местные и не говорю. Через мост, по имени храма называемый «Тендзин», возвратились мы домой, где ждал нас обед.

Перед всенощной прибыли воспитанники семинарии Найто и Каминага, лето проводившие поблизости на берегу моря (Сума), где они состояли учителями японского языка у русских офицеров-восточников. Прибыл катехизатор из Вакаяма. Все они собираются на завтрашний «кангейкай».

Всенощная совершена была очень торжественно. Собралось христиан достаточно. А певчих – даже очень много: что-то около 25 человек: усилили хор трое из проезжающих в Токио мацуямских спутников и семинаристы. Церковь, несомненно низка; в ней несколько душно. Но это не мешало при мерцании свечек и лампадок всем горячо молиться... Проповедь говорил приехавший из Вакаямы катехизатор. Я же буду говорить завтра после обедни и на «кангейкае»... Вечером получил письмо от катехизатора из Оказаки с просьбою – сообщить день и час, когда я буду проезжать через их станцию в Токио, так как христиане желают получить у меня благословение. Я ответил на письмо, что услышал голос оказакских христиан, желающих видеть меня, в свой маршрут включу и Оказаки и некоторое время среди них пробуду. Это будет лучше минутной встречи на вокзале...

Молитвенным приготовлением к завтрашней службе закончил я субботу, не столь богатую внешними впечатлениями, но тихую, молитвенную, радостную!

10 августа. Воскресенье. Я совершал литургию, впервые решившись произносить не один, а большую часть возгласов по-японски. Доселе остерегался, опасаясь неправильным произношением нарушить благоговение молящихся. Но первый мой опыт был настолько удачен, что вселил в меня бодрость, и в Киото буду совершать литургии таким же порядком.

По окончании службы я обратился к народу с проповедью. Евангельское чтение об исцелённом у подножия Фавора бесноватом (Мф.17:14–23) дало мне предмет проповеди. И я говорил о твёрдой, несомненной вере как необходимом условии получения просимого («по неверию вашему»), о молитвенном единении с Богом и о чистоте сердечной («молитвою и постом»), при которых твёрдая вера может и горы переставлять. Указав на то, что вся наша жизнь – постоянная нужда в Божией помощи, я к молитве с твёрдою верою призывал свою паству; а напомнив, что вся наша жизнь – есть чудо милости Божией, я предостерегал паству от сомнений в получении просимого. И я доволен, что слушателями был вполне понят!.. А в числе их были и язычники.

Один из них, солдат, по окончании службы подал мне записку следующего содержания: «Милостивый государь! Позвольте мне спросить. Я хочу посещать Вас. В котором часу сегодня можно посещать Вас? Пока – прощайте. Кадет 8-го пехотного полка М.». Я его тут же пригласил к чаю. Он оказался кадетом, в Токио посещавшим наш храм: ему очень нравилось наше четырёхголосное пение. Теперь же он служит в полку (так здесь все кадеты до военного училища, кажется, служат полгода) и посещает осакскую церковь... Мы о многом говорили; и договорились до вопроса: о чём же собственно или о ком молится Православная Церковь... Отвечать фразами на этот вопрос было бы и не так убедительно, и довольно неопределённо. И я предпочёл прочитать ему молитву, читаемую иереем на литургии святителя Василия Великого во время «О Тебе радуется». Кадет-солдат слушал её с большим вниманием и без преувеличения был поражён её всеобъемлемостью!.. После долгой ещё беседы, часа через полтора, он ушёл от меня, попросив разрешения бывать у меня в Токио, куда он скоро возвратится. Так-то, – не знаешь сам, где, как и когда сеется слово Божие!

Весь день до вечера приходили ко мне за благословением христиане: это – прибывавшие на конгейкай мои знакомые уже христиане из Кобе и ещё не знакомые – христиане из Вакаяма. Расстояние вёрст в 50–60 не удержало их, желавших видеть и слышать своего «сикёо»... При начале служения видеть такую поразительную любовь к церкви далеко не безразлично. И я сердцем, полным любви к верующим и благодарности к Богу, приветствовал их всех. А самовар, кажется, и со стола не сходил!

Большая комната между входом в миссийский дом и церковью прекрасно украшена. Под потолком висят перевитые несколько ленты разных цветов, перекрещиваясь между собой и давая пёструю, но красивую картину: всюду под потолком фонарики и разнообразные изделия из цветного стекла. Красные фонари с белыми крестами на них во множестве пред входом в дом и вдоль дома. Впереди – ниша задрапирована материей, украшена зеленью и цветами: это – место для ораторов. Ввиду многолюдности собрания отгорожена ширмами часть церковного помещения: здесь поставлен стол для меня и для других почётных гостей. Комната к семи часам вечера была наполнена народом; впереди сидели небольшие дети – мальчики и девочки, ученики и ученицы воскресной школы.

Началось собрание, конечно, пением «Царю Небесный» (по-японски) и моим благословением. А затем, по моему желанию, был пропет малышами воскресной школы японский гимн: и как стройно и твёрдо пропет!.. Отрадно было видеть этих малышей, от детства воспитывающих в себе чувство гражданственности; и скорбно было переноситься мыслью туда, где в этот возраст, наверное, звучно споют разные «отречёмся», но не сумеют спеть своего национального гимна!.. Так-то подготовляются победы! Так-то люди стремятся сознательно к поражениям и позору! Гимн прослушали стоя, покрыли его аплодисментами; а далее – «кангейкай» шёл по определённой программе.

Открыл его сам отец Сергий Судзуки, как распорядитель, речью, в которой рекомендовал меня собравшимся и высказал причины, почему они радуются и должны радоваться при встрече меня. Его сменил один из старост осакских господин Полик Курота, приветствовавший меня от лица всей осакской церкви. Другой староста – фотограф господин Яков Хирота – обратился ко мне лично от себя с пространнейшею речью, которая, как от него и нужно было ожидать, вся проникнута словом Божиим. Затем начались речи девочек и мальчиков, обучающихся в воскресной школе. Все «ораторы» в возрасте от 9 до 12 лет входили на кафедру свободно, говорили без малейшего смущения, вполне по-детски и, конечно, вполне заслуженно встречались и провожались аплодисментами... Что они говорили? Да, конечно, одно: «Приехал епископ, и мы радуемся», но ту мысль воплощали в разные формы, начиная от суворовски-кратких до более растянутых... Некоторые (из девяти) для образца детского красноречия я позволяю привести здесь: «Сегодня Сергий сикёо-сама приехал, сделанный японским епископом. Истинно сегодня мы имеем радостный день. Поэтому вместе с вами поздравляю его. Аминь». Это говорила девочка Александра Мори. Другая девочка, Любовь Окамура, ораторствует уже подробнее: «Господа! Какой весёлый день мы имеем! И не без причины такой весёлый день. Мы ежедневно с радостью ожидали «сикёо-сама», который приехал теперь в Осака. И сегодня вместе с вами, господа, я могу видеть его почтенное и нежное лицо. Какая же эго для нас радость! Я всегда желаю надолго этому епископу остаться в осакской церкви и любить нас. Аминь». Речь детская, женская, но в заключительной фразе не без тенденции, навеянной, вероятно, совне! Уже серьёзнее о том же почти говорила Надежда Ооцука: «Я ежедневно ожидала, чтобы «сикео-сама» приехал; сегодня он приехал в эту церковь. Для нас это истинная радость. И я прошу, чтобы «сикёо-сама» в осакской церкви оставался и за нас, осакских христиан, молился Богу. А мы молим Бога, чтобы нам исполнить архиерейские наставления и увеличить осакскую православную церковь. Аминь. Меиджи 41, восьмого месяца 23 дня. Осака». От девочек не отставали мальчики. Малютка Павел Мацуков, мой посошник и постоянный алтарный прислужник, говорил: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Я ежедневно-ежедневно ждал, чтобы «сикёо-сама» приехал сюда. Сегодня он пришёл в нашу церковь. Истинно я полагаю, что для меня нет радости больше этой! Поэтому будем исполнять наставления «сикёо», которые он преподал, и этим мы обрадуем Бога. Сегодня, случившись на «кангейкае» я радостно и предлагаю вам такое слово». – Но лучше всех сказал мальчик, ещё не принявший христианство, Кикутароо Акифуса: «Я ещё не стал сыном Божиим, но всегда ходил в воскресную школу и слушал рассказы о Боге. В сегодняшний день, когда я встретил давно ожидаемого епископа Сергия, я получил радость, больше которой для меня нет. Когда меня сделают чадом Божиим, «сикёо-сама» приедет в Осаку епископом, – об этом я теперь молюсь Господу Богу. И я вместе с вами, господа, радуюсь и радостно с вами встречаю нового епископа. Меиджи 41, восьмого месяца 23 дня».

Меня все эти детские лепеты очень тронули; и невольно думал я: что́ это, как не ангельское благовестие мира и любви при начале моего служения Церкви Японской!.. И я вслед за детскими речами нарушил программу и в кратких словах поблагодарил их за то, что пережил в эти минуты...

Далее говорили Юлия Сиракова, как представительница женского Православного общества, и Марфа Судзуки. От певчих с коротким приветом выступил Мори (он же и староста), пожелавший мне «поскорее сделаться японцем». Речи сменились пением. По-славянски (да!) спели певчие «Благослови, душе моя, Господа», и спели очень хорошо. За речами катехизаторов Игнатия Ивама и Якова Ивата следовала моя ответная речь, или, как значилось в программе, –мои «наставления». Я поблагодарил Бога, давшего мне видеть паству, любящую пастырей, и увещевал слушающих сплотиться в тесное братство для взаимной поддержки среди житейских бурь. Пением по-славянски «Хвалите имя Господне», а затем молитвою и моим благословением закончился официальный «кангейкай». Помещение несколько сократили, закрыв церковь, и начали часть неофициальную, которая была не длинной, но интересной и даже весёлой. Развлекались не одни только дети!

Прежде всего началось угощение. Из-за занавеси начали обносить нас, сидевших за столом, китайским чаем, разными печеньями, фруктами, гостинцами. Последними я делился с детьми воскресной школы, особенно с ораторами... Всем же христианам были разнесены хибаци с чайниками; появились чашечки и – японский чай; в особых бумажках всем были разнесены сласти. Всё это устраивается на средства, собранные всеми христианами; и мысль невольно переносится к временам, когда были ещё живы «вечери любви». Пока мы угощались, в соседней комнате группа детей готовилась к представлению; по программе громко значилась «Идеальная красавица»... Однако представление оказалось и не столь сложным, и не столь страшным, но очень весёлым: дети, человек десять, стали по росту, начиная с высокого; им на лицо шнуром подвязали нечто вроде маски: картонные овалы размера головы, более широким концом – вверх; но – совершенно чистые, не зарисованные; старшая девочка имела на лице такой же картон, но очень красиво нарисованные на нём глаза, брови, нос, рот... – Все держась друг за друга стали лицом (то есть картоном) к публике. Сначала – недоумение: что же дальше? Почему столь громкое название? Но когда старшая раздала детям кисточки с тушью и когда дети «наизусть» начали разрисовывать свои овалы-картоны, уставляя «приблизительно» на место глаза, нос, рот, – смех увеличивался, кажется, с каждым мазком, доведя некоторых чуть не до истерики: уж очень интересные лица получались под кистью этих, невольно слепых, живописцев-малышей. Кому отдать пальму первенства «по красоте», – сказать было невозможно: «все были одинаково хороши»! Невинная вещь, но столько здорового смеха и веселья внесла она в собрание!.. Когда развеселившееся собрание несколько успокоилось, выступил со своим номером девятилетний Миша Сэнума, сын ректора семинарии. Маленький, в европейском костюмчике цвета хаки, загоревший на берегу моря что араб, он довольно смело запел одну из детских песен про японских героев. Задача нелёгкая: и петь нужно правильно, и слова помнить твёрдо! Миша, однако, блестяще справился и с тем, и с другим. В одном месте, правда, призадумался было, и ему уже «для конца» бурно аплодировали; но Миша не удовлетворился аплодисментами, а продолжал петь и довёл свой номер до благополучного конца... Конечно, не говорю уже о восторге публики и аплодисментах в награду за благородную настойчивость!..

Пением мне «Многая лета» (по-славянски) закончился «кангейкай». Я уходил в свою комнату под впечатлением полной любви и благожелательства, что слышалось во всех речах. А эти речи детей! А эти невинные игры! Это детское пение! Да, умеют здесь и веселиться! Умеют с детства воспитывать чувство самостоятельности, инициативы, сознание гражданственности...

Удивительно ли, если с детства выступающий с речью в возрасте зрелом своим словом будет зажигать толпу; а другой, распевая теперь песенки про своих героев, со временем со всей душой сам ринется в бой.

Уроки хорошие для тех, кто не стыдится брать уроки... А их нужно брать нам, если мы желаем блага своей великой Родине!

11 августа. Сегодня я посещал христиан в их домах. Староста восточной части города Хиро-та ездил несколько впереди, предупреждая христиан о моем приезде: предосторожность далеко не лишняя ввиду полной свободы в костюме, какую позволяют себе японцы в домах в жаркую летнюю пору. Меня сопровождал отец Сергий Судзуки. С восьми часов до одиннадцати часов утра мы успели посетить десять семейств. Мужья по большей части на работе или на службе. Исключение – старички, сидящие дома. Встречали нас хозяйки, дочери и маленькие дети. Сняв при входе в квартиру сапоги, мы входили в комнату. На приличном месте – иконки и икона Спасителя и Божией Матери. Помолившись, приветствовали хозяев уже сидя по-японски... Впрочем, в двух домах были настолько предупредительны, что приготовили даже стул для меня... Сидя минут пятнадцать говорили мы о семейном положении и прочем, я попутно делал наставления и благожелания... Той порой, несмотря на моё предупреждение вчера, появлялся японский чай (а дедушка Тит даже китайским раздобылся и нас угощал!), кофе, фрукты, печенья... Видимо готовились, от сердца предлагают, и не хватало сил отказать хозяевам и хотя что-нибудь мы пробовали... Да, любви к себе я видел очень много. И чувствуется, что посещённые христиане – преданные Святой Церкви Божией её чада!..

В обстановке домов и квартир нет-нет и проглянет прежнее прошлое... То на видном месте изображение «Хотэй», одного из «сици-фукуд-зин» – семи богов счастья; то в другом месте на длинном полотне – изображение «инори» – лисицы (которую считают японцы покровительницей риса и боготворят) и над ней – изображение Богоматери. Но это – в семье, где муж (зюнса – городовой) ещё язычник. Вообще же такое приятное впечатление производят на тебя эти иконки Спасителя и Божией Матери! Что-то родное-родное на чужой земле! А в некоторых домах даже курили наш ладан (две сестры – вдовушки, обе Анны) и зажигали восковые свечи (дедушка Тит).

Проезжая по одной улице, мы обогнали похоронную языческую процессию. Хотя очень многие здесь трупы сжигают, тем не менее большинство их ещё погребает. Умершего усаживают в небольшую бочку, причём не очень-то церемонятся, если труп не входит в неё, позволяя переламывать ноги, хребет, шею... Впереди процессии на дзинрикися ехал бонза, сзади него – мужчина с громадным зонтиком, сегодня не раскрытым по случаю серого дня. Двое мужчин с большими вазами, в коих помещены ветви какого-то дерева, и сзади них молоденький прислужник храма. Затем – умерший, скрытый в особый ящик – носилки формы усечённой пирамиды; около него курится ладан. Несут носилки четверо. Сзади гроба на дзинрикися и пешком – родные и знакомые. Сколько опять того, что напоминает и наши погребальные обряды! К сожалению, я не мог быть свидетелем самого погребения: нужно было посещать христиан.

После обеда, с двух часов, я опять отправился к христианам: нужно было докончить восточную часть и по возможности посетить христиан южной части. Ездили теперь до половины восьмого, посетили 15 семейств. В двух домах не застали никого дома. В одном доме нас встречали малютки 5–7 лет – родители на работе. Опять везде – большое радушие, большая радость при нашем появлении... Желание хотя чем-нибудь оказать нам своё особое внимание... Не выделились из общего настроения и те три семьи, которые навеяли было на меня большую грусть... Так, одна старушка с детьми уже давно-давно не бывала в церкви... Встретила с радостью. Но я ей много говорил о том, что называться только христианкой – мало; нужно жить жизнью Церкви Христовой, а для этого не забывать того места, где эта жизнь бьёт особым ключом: не забывать церковных собраний, да и в детях воспитать эту святую привычку. В другой семье муж, дотоле деятельный член Церкви, стал общаться с англиканами... Жена, больная женщина, очень об этом скорбит... Но больным оказался и этот доктор... Мы поднялись к нему, приветствовали его, и я пожелал ему скорейшего выздоровления, выразил свою скорбь, что он предпочёл англиканство в то время, когда оно само, в лице своих многих представителей, ищет единения с Церковью Православною. Вот мы в семье, члены которой уже давно забыли нас, не забывая англикан... Но в воскресенье, вчера, были за нашей службой, молились, к святому кресту прикладывались, антидор брали. Я здесь высказал твёрдую надежду, что семья эта приходила не ради только торжества, но из любви к родившей их Церкви, и пожелал ей постоянного живого общения с нами. Такие факты из жизни Церкви скорбью отзываются на душе... Но, к своему утешению, я и в этих домах встретил наши иконы и, конечно, то же радушие и ту же любовь! Будем Бога молить, да не разъединятся с нами окончательно поколебавшиеся наши чада. А где не бывает колеблющихся?!

По возвращении домой узнал, к великому прискорбию, что владыка архиепископ, благополучно съездивший на остров Оки и возвращающийся в Токио, три часа был в Миссии, но нас не мог дождаться и уехал. Как жаль! А так мне хотелось бы поделиться с ним радостями, много без него пережитыми; поделиться с ним своими думами; расспросить его о его путешествии, да и посмотреть его: ведь ездил он не с экспрессом, а всякими способами, через горы... Придётся ждать Токио и там, за обычной часовой прогулкой, «докладывать ему главу», но теперь уже не только из питерской жизни, но и из своего путешествия.

Вечером у меня собрались отец Сергий, отец диакон, три катехизатора, и мы долго беседовали: очень их интересует церковная жизнь и разные церковные обычаи в России!.. Однако почти дневное сидение по-японски сильно сказалось на моих ногах, как будто я совершил долгий-долгий путь! И в одиннадцать часов вечера я простился со своими собеседниками.

12 августа. Ранним утром мы с отцом Сергием снова отправились посещать христиан. На сегодня нам остались северная и западная части. С нами ездил по северной части староста Мацу-кова, а по западной – он же и староста Курота. Мы посетили 20 семейств и этим окончили посещение осакских христиан, отложив до следующего раза тех, которые находились в пригородах.

Почти все семьи полностью христианские. Здесь с полною любовью все встречали нас, и мне оставалось лишь просить и вперёд не ослабевать в той ревности, в том усердии к Церкви Божией, о которой удостоверяет батюшка. Лишь одному уже почти глухому мужу я внушал, что грешно из-за ложного стыда не бывать в церкви... Согрешил, но одумался, покаялся... Бог простит! А теперь – к Нему и опять в братское общение со всеми (бросил жену-христианку, он жил некоторое время с язычницей; но теперь покаялся и семейный союз восстановлен). И трогательно было видеть, как искренно каялся в своём поступке этот заблудший сын и как радовался, слыша моё понуждение ходить в нашу церковь.

Лишь в двух семьях мы встретили и язычников – в одной невестка, в другой – отец семейства. Но и они уже слушают слово Христово, с любовью встречали нас. И верится, что недалеко то время, когда и эти семьи едиными устами и единым сердцем прославят Отца и Сына и Святого Духа.

Усердию христиан не было и пределов! Кто угощал чаем всяких родов, кто – кофе, кто предлагал печенье, конфекты, груши, виноград. Волей-неволей хотя немного приходилось чего-нибудь попробовать! Далее в карманы нам навязывали гостинцы. И мы, взяв в одном доме, в ближайшем отдавали их каким-нибудь детям. Один христианин, по окончании нами северной части, предложил даже нам обед: было двенадцать часов, время японского обеда. Дом господина N очень большой, прекрасно отделанный. Хозяин, несомненно, богатый и богатство нажил своим трудом. Характерно для него изречение, висящее на одной из стен его дома: «Один час стоит тысячи рублей»... Моим спутникам был предложен обед японский, но мне почему-то европейский: в трёх приготовлениях рыба. Подали нож и вилку. Подали даже стул!.. Но стол японский, рассчитанный на сидящих на полу, и моя пища оказывалась где-то низко, ниже моих колен... Хотя и не очень-то приятно было расставаться со своим стулом, но делать было нечего: пришлось опять сесть по-японски... А за эти два дня я сидел уже так много, что у меня, к сожалению, заболела одна нога. Таким-то образом я обедал наполовину по-европейски, наполовину по-японски, получился «русско-японский обед». Хозяева на этот раз лишь угощали нас: обедали одни гости. Очень было приятно узнать, что господин N не останавливается и перед денежными жертвами на храм Божий, и даже – значительными: так, на новый храм он дал 100 ен...

Но детки христиан! это часто – что ангелочки! Простота, доброта, безыскусственность! Вот в одной семье мы говорим, а ко мне подбегает малютка, показывает свой волчок, спускает его сам и меня учит спускать его... И как он был рад, когда и я сумел спустить волчок!.. В другом доме во время самых оживлённых разговоров мальчик и девочка (лет 8–5) принесли ко мне цельный ящик игрушек. Тут и малютка-японец, тут и разодетая госпожа, и прислуга, и молодой самурай, скачущий на коне. И я должен был делиться: разговаривая с родителями, пересмотреть и эти детские забавы (действительно хорошие). Один мальчик лет пяти быстро садится по-японски при моем входе в дом и, кланяясь до полу, отчётливо здоровается со мной: «конници-ва...» Невольно захотелось приласкать этого милого мальчугана. А когда я уходил, я уже сам «подвёл» его: отвесив ему поклон, говорю «сайео-нара...» Но он быстро пришёл в себя и с прежней церемонией ответил прощальным: «сайео-нара». Но особенно мне запомнилась девочка четырёх лет. Я сижу и обедаю. По здешнему обычаю гостя почётного обмахивают веером, пока он сидит. Это делает или прислуга, или небольшие дочери... И вот этого-то малютку, которого от земли едва видно, усадили около меня! Усерднейшим образом он махал веером во все время обеда. Лицо такое, как будто он совершает какое-то священнодействие! Иногда я в шутку брал от девочки веер и её обмахивал: на лице её – полнейшее недоумение; она с удивлением осматривала всех и, едва получала веер в свои руки, немедленно же принималась опять за своё занятие. Пришлось этому милому ребёнку, а вместе и несколько большей её сестре, покупать по игрушке, кажется по волчку. Вообще дети здесь очень привыкли к внешнему виду священника; не пугают их ни волосы, ни одежда: исключение очень редкое!.. Дай-то Господи, чтобы выросли они и дали Святой Церкви преданных её членов!..

Встретили мы и больных старушек, в трёх семьях. Все они лежали на постелях. Одну застали за чтением Святого Евангелия. Более отрадного явления вообще, а в стране языческой в особенности, и представить себе трудно! Одна старушка выразила желание приобщиться Святых Христовых Таин; ей назначили день, когда придут... Вообще, по словам батюшки, долг исповеди и Святого Причастия христиане исполняют и охотно, и аккуратно. Некоторые же приобщаются даже по нескольку раз в год. Но, несомненно, и эта сторона церковной жизни много зависит от усердия и преданности своему делу священника. И там, где иерей теплохладен, там не столь исправны верующие! Но чья здесь вина горше? Верующих ли?

С отрадным чувством снова отмечаю: не встретил я ни одного дома, где не было бы святых икон! Даже более: пред многими иконами устроены небольшие аналои, и на них лежат книжки, ладан, иногда – свечи... Это ли не показатель открытого исповедания веры?

Итак, вчера и сегодня я имел возможность видеть христиан японских лицом к лицу; не тех христиан, которые идут постоянно в церковь, берут у тебя благословение, заходят к тебе с визитами, а почти всех христиан Осака с их разнообразным общественным и имущественным положением, со всеми видоизменениями их сердечных настроений. И какое общее моё мнение о них?

Нет никакого сомнения, что они искренно уверовали во Христа и твёрдо преданы Ему. Горячность их веры сказывается не только в их речах, беседах, но и в ревностном исполнении всего, что требуется от человека верующего: и в церковь они ходят с охотою, и на клиросе поют усердно, и на исповедь приходят аккуратно; церкви своей помогают и своими жертвами, и своим трудом. Не отметают они и обрядов церковных, истово совершая крестное знамение, усердно молясь на коленях, возжигая свечи и даже ладан... А братского общения, а взаимной любви между ними сколько! И как поэтому редко бывает, что христианин или охладевает к Церкви Божией, или даже временно порывает общение с ней... И эти печальные случаи нисколько не говорят против «общего» настроения христиан, часто лишь как бы призывая их к особой бдительности к себе, как бы предостерегая их. Расти же, благодатью Божиею одушевляемая, осакская церковь, и возрасти в «мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова!..»

От того, что есть, мысль невольно несёт меня к тому, что могло бы быть!.. Что такое Осака? Фабричный и торговый город прежде всего... А несомненно простой, трудящийся народ даёт прежде всего лучших по искренности христиан. Далее, Осака – город с миллионом двумястами тысячами жителей! Ведь это – две трети Токио! Ведь это – почти Петербург! Вот что за ниву представляет Осака! А деятели на этой ниве? Священник, диакон, катехизатор и… больше никого! Но катехизатор ещё состоит и учителем пения, и регентом; да он же с вечера воскресенья до утра среды переезжает в соседний порт Кобе, где в 1907 году было двести восемьдесят пять тысяч жителей... Итак, полтора миллиона народу и три деятеля!.. Жатва поистине многа, но деятелей так мало! Помоги Господи и этим трём (слава Богу! все из семинарии!) ревностно продолжать свой нелёгкий труд. Но ясно, что силы наши здесь нужно по крайней мере утроить, а если принимать во внимание лишь катехизаторов, то и удесятерить!.. И сделано было бы это сейчас, но людей нет; а людей нет, ибо – нет средств на их подготовку, на их образование. А если же и есть ещё кой-где люди, – нечем хотя бы скромно вознаградить их!.. А ведь и вознаграждение-то невелико! 14–12–10 ен в месяц жалованья... Господи! неужели же дело Твоё будет стоять, тормозиться под гнётом грубой, но большой силы денег?! Добрые люди! Помогите внести свет в тёмную полуторамиллионную массу!.. Вот – в Токио: там есть работники, не мала и церковь: до трёх тысяч христиан... А здесь?.. Всего лишь около трёхсот человек! Скоро начнём строить церковь для Осака... В ней будут молиться осакские христиане. В ней будут поминаться погребённые в Японии русские воины... Хотелось бы видеть церковь, вполне приличную по городу. Хотелось бы иметь при церкви всё, что может влечь к ней народ, и прежде всего – школу. Сама молодая Царица прислала нам жертву нескудную. Есть жертвы из России, собранные через преосвященного Андроника... Но как нужны для дела средства ещё, ещё и ещё!.. Если кто-либо прочтёт эти строчки и сердце его «расширится», – пусть не колеблется таковой! Святое дело будет делаться в Осака; рано ли или поздно – но это дело широко разовьётся! И пусть таковой хотя бы крохами от жизненной трапезы своей помог Христу, воцаряющемуся в Японии, пока рядом, но в будущем – взамен Будды...

Опять как будто не дневник, а воззвание! Но люди добрые!! Поймите меня, когда предо мною в окно видны дымящиеся трубы миллионного города; когда предо мною – муравейник трудящегося люда... А в душе – сознание немощи, бессилия... Не просить, а кричать хочется: помогите Христовой Церкви в Осака достигнуть больших пределов!..

Окончив посещение христиан, я зашёл в католический собор. Снаружи красное кирпичное здание в форме креста. Но внутри собор этот меня поразил своим великолепием. Три престола, богато украшенные алтари, ковры; все колонны, арки и потолки красиво обделаны деревом под дуб. Даже размер собора: при его высоте легко может поместиться в нём до тысячи христиан. Вот, думалось мне, нам соорудить бы хотя подобное что-нибудь! Но это – конечно – мечты: слишком чувствуется разница в материальных средствах! Так, при этом соборе, в большом доме, живут епископ, три священника и проповедник. Кроме того, у католиков в Осака есть священники при госпитале, где тоже есть церковь. Да и третья церковь есть, только помещается в японском доме! Вот как щедро предлагают и свои средства, и себя католики, лишь бы приобрести Христу язычников!.. Но нет таких средств в распоряжении нашем. И здесь – скорбь наша!..

При осмотре католического собора меня поразила икона Божией Матери самого строгого византийского письма. Даже надписи греческие. Висит на видном месте между главным и правым алтарём. К сожалению, проводник не мог сказать, каким образом она сюда попала...

Вечером собрались у меня отец диакон, катехизаторы. Расспрашивают всё о России, о Русской Церкви. И насколько приятно беседовать с ними о предметах серьёзных, например о мощах, настолько тяжело отвечать на басни, вычитанные ими откуда-то; например, они спросили, верно ли, что в России вор, прежде чем обокрасть дом, завешивает чем-нибудь иконы; верно ли, что разбойники, ограбив на дороге, дают на проезд до дома, и т. п. Чего только, видимо, не плетётся на Россию! Бедная Россия!

13 августа. Сегодня усталые ноги усадили меня до обеда дома. И я припоминал всё, что мне пришлось видеть во время посещения христиан. Я посетил 45 квартир. Были здесь и комнаты вдовушек, были и богатые дома старост. Но всюду меня поражала простота обстановки, однообразие в устройстве комнат и слишком уже лёгкая постройка домов! Вот дом состоятельного человека: войдя с улицы чрез узенькую, низенькую решетчатую дверь, отодвигаемую в сторону по решетчатым же ширмам, мы стоим на маленьком пространстве земли, хорошо утрамбованной, или залитой цементом, или выложенной кирпичом: аршин-полтора в ширину, аршина два-три в длину. Здесь японцы оставляют свои тэта, здесь мы снимали свои сапоги. Отсюда шагнув четверти на две вверх, мы уже стояли в комнате, сплошь устланной «татами», из соломы искусно сплетёнными матами вершка полтора в толщину. Все ширмы днём сняты, и лишь стенки, в которые они вставляются, показывают нам следующую комнату, где обычно в углу, под потолком, устраивается божничка: нечто вроде висящего вниз отверстием, вверх дном оштукатуренного ящика. Здесь христиане ставят иконы, а язычники своих идолов или вешают свои изречения и изображения... Далее обычно маленький дворик, иногда размером в квадратную сажень. Но в нём всегда растёт дерево или два и стоят горшки с соснами, с цветами; иногда банки с рыбой: это домашний садик. Если дом богатый, а его я и разумею, то за садиком опять есть комната-две; а около садика везде, и в доме бедном, вы найдёте то, что обычно прячется куда-нибудь подальше, но что здесь в одной своей половине устраивается даже без дверей. Впрочем, в этом отношении в Японии царят ещё привычки и взгляды райского человека... Не скажу, чтобы это соседство, особенно с наиболее почётной комнатой, служило к услаждению обоняния почтенных гостей... Из такого дворика, или из комнаты, лестница ведёт во второй этаж, если он есть. Лестница – всегда хорошо лакированная, эфирно-построенная... Там, во втором этаже, всегда больше света, много воздуха; всегда больше чистоты, хотя чистота и в нижних комнатах большая! Отсюда особая лесенка идёт на черепичную крышу и по черепичной крыше на самый её конёк, где устраивается, на подставных тумбочках, дощатая площадка с квадратную сажень величины (иногда больше, но часто меньше), с перилами и с угольными столбиками, в половину сажени в вышину: связанные между собою, эти столбики и служат основанием для тех бамбуковых шестов, на которых здесь сушат белье... Отсюда можно хоть что-нибудь увидеть дальше стен своего «садика». Отсюда же горожане смотрят на пожары: по первому удару сигнального колокола, кажется, все крыши усеиваются народом! Таков состоятельный дом. Чем беднее хозяин, тем меньше комнат. Но прихожая, две хотя бы маленьких комнатки и «дворик"-«садик» всегда есть.

Обстановка в домах самая простая. Столов и стульев нет: пьют и едят сидя на полу. Иногда бывает для работ или столик, или конторка, но на ножках вершка в четыре: приспособлены они для сиденья перед ними на полу. Всегда – комод с 10–12 большими ящиками и несколькими маленькими. Всегда «хибаци» – или в деревянном ящике, или в глиняном сосуде: это жаровня с таганом, с постоянными горячими углями; отсюда закуривают свои трубки и хозяин, и хозяйка; здесь всегда стоит чайник с горячей водой (но не кипятком), почему в каждую минуту может быть приготовлен японский чай. На стенах нет никаких украшений и картин; исключение – изречения, написанные иероглифами на продолговатых листах и в тоненьких рамках висящие где-нибудь под потолком. Изречения пишутся (или принадлежат по меньшей мере) уважаемым человеком. Спальные принадлежности днём прячутся куда-нибудь в особый уголок за ширмой и поражают своей несложностью.

Вот, в общих чертах, японский домик и дом! Моё впечатление от него, конечно, не в его пользу: и не очень светло, и зимою, вероятно, не очень тепло, и не очень просторно; и вообще... как-то очень скучно. Но в этих домах живут и нашей европейской обстановкой, хотя бы, например, стульями, даже тяготятся. Но, впрочем, смотря на внешнюю обстановку квартир наших, они ею восхищаются, повторяя постоянно «кирси» «кирси» (красиво)... Но вернусь, однако, к сегодняшнему дню.

Сегодня мы известили нашего консула в Кобе А. С. Максимова о своём намерении съездить на кладбище русских военнопленных, живших в Хамадере, в девяти милях от Осаки. К двум часам А. С-ч прибыл, и мы, показав ему Миссию, поехали на вокзал «Нанба», откуда трамваем и направились в Хамадеру: до этой станции ходят трамваи через каждые три минуты. Поездом же нужно ехать до станции Отсу, ещё три мили дальше; но поезда ходят реже. Проехали Осака, летели пред нами пригороды, проехали фабричный город Сакаи. Наконец, минут через двадцать, мы и в Хамадере. Называется это местечко «ко-оэн» – парк, и недаром: оно всё окружено сосновым бором! Лежит оно на берегу моря, и сюда ездят осакские жители на морские купанья. А для русского сердца это место должно быть памятно тем, что здесь жили наши артурцы... до двадцати двух тысяч героев-солдат. В Хамадере мы взяли дзинрикися и долго, минут сорок, ехали почти до Отсу: здесь среди полей рисовых и устроено русское кладбище. Оно обнесено деревянным забором с железными воротами... Налево от входа ряды песчаных холмиков с широкими плитами в возглавиях; на каждой плите надпись по-русски (несколько – по-польски, две по-еврейски, одна по-татарски) и по-японски. Несколько могил и направо от входа. Всё это – артурские герои, сданные вместе с крепостью и здесь свои кости сложившие! Вот кому достойно иметь вечную память на Родине и там же – место вечного упокоения!.. – Сразу же при входе, направо, стоит громадный камень-памятник, сооружённый жителями окрестных селений. Памятник воинам, погребённым здесь. И каким симпатичным он казался бы, если бы надпись на нём не упоминала, что эти восемьдесят девять, здесь погребённые, из числа тех двадцати двух тысяч, что жили здесь. Памятник служит сразу двум целям и есть дело столько же уважения к павшим, сколько и гордости своим подвигом.

Уже издали видна довольно высокая гранитная круглая колонна с двуглавым орлом наверху: это памятник павшим товарищам от товарищей артурцев. На пяти гранях основания этого памятника – надписи по-русски («мир праху вашему») и соответственные – по-польски, по-немецки, по-еврейски и по-татарски. Над надписями – как бы эмблемы вероисповеданий: кресты четырёхконечный, восьмиконечный, четырёхконечный, что-то вроде звезды и месяц серпом... Всё это объединено верхом: двуглавым орлом. И так понятно, и так симпатично! Но признаюсь, я никак не могу уразуметь тех четырёх литых одноглавых орлов, коими увенчаны четыре (из восьми) колонны оградки... Что это? Символ ли орлиной мощи защитников Орлиного гнезда? Или это изобретение тех, кои на плитах и на памятнике подчеркнули свою Польшу?.. Если последнее, – было бы очень-очень грустно!..

Обойдя всё кладбище, мы остановились около этого памятника, и я совершил литию по всем, за Веру, Царя и Отечество жизнь свою положившим... С неба ярко светило солнышко. Синело вблизи море, сегодня не столь спокойное. На нём белели паруса... Около ограды толпились собравшиеся с полей японцы. Из-за кустов смотрели три солдата с винтовками, возвращающиеся с ученья... А мы, русские, бродили среди этих безмолвных могил... И хотелось услышать голос от них, от этих неподражаемых храбрецов... И сердце моё чувствует этот голос... Это вечный укор тем, что героев увенчали позором сдачи!., это – сильное желание лежать на той земле, за которую бедные солдатики родных побросали, недоедали, недопивали, ночи не спали, жизни своей не жалели...

Упокой, Господи, души всех, здесь погребённых, там, где нет ни печали, ни воздыхания! Но дай и костям этим лечь на родной земле!

В переполненных вагонах мы возвратились в Осака и пароходиком, если только так его можно назвать, приехали по грязным осакским каналам и речкам к мосту чрез Едо-кова («тенд-зин») вблизи Миссии. Здесь меня ждал с ответным визитом один из старост осакской церкви; напившись чаю с ним, я и поспешил дать отдых уставшим ногам.

Однако почему же я так скоро стал уставать? Неужели же ещё сказывается почти двухдневное сидение по-японски?

14 августа. Сегодня я оставляю Осака и переезжаю в Киото. Всё утро прошло в сборах к отъезду. Кажется, и собирать-то нечего. А пожил неделю – и тут лежит, и там стоит твоя вещь; и здесь твоё письмо, и там твоя записка! Сходил попрощаться к батюшке отцу Сергию Судзуки, к диакону отцу Петру Уцида. У катехизатора был ранее. Все работники на осакской Христовой земле – умные, скромные, добрые люди... Помоги им, Господи, в их трудах! А трудов им так много! В двенадцать часов собрались у меня пообедать причт, старосты общин церковных и наиболее прилежащие церкви христиане; всех было 12 человек. Я приготовил обед европейский, с ножами, и вилками, и ложками... Прошёл он очень семейно... Много вносил оживления один старец, восхищавшийся «ложкой»: как всё это, говорит, мудро придумано!.. И однако он предпочёл есть зелень из супа вилкой! Отец диакон в конце обеда сказал мне сердечный привет; а я ещё раз засвидетельствовал своё полное удовлетворение всем, что встретил среди осакских христиан, и около двух часов дня отбыл на вокзал. Ровно в половине третьего подошёл поезд, а в два часа тридцать пять минут мы уже поехали, оставляя позади далёкую, в копоти, Осаку, но сердечную, бодрую, с надеждами на христианство в ней, и направились в Киото...

Уже первая станция по пути в Киото – Суита – приятно поражает нас полным отсутствием копоти и дыма. Чем дальше едем среди полей, среди гор, тем воздух становится прозрачнее. Переезд из Осака в Киото занял всего один час девятнадцать минут. Время пролетело незаметно в беседе с осакским катехизатором, поехавшим для служения со мной в Киото; около четырёх часов дня я уже здоровался с киотским протоиереем отцом Симеоном Мии. Встречал на вокзале и представитель местных христиан. Во дворе церковном толпой встретили меня воспитанницы женского училища, местные христиане, семьи батюшки, отца диакона и катехизатора. Мне отвели помещение на верху священнического дома, где в ожидании всенощного бдения я и подкреплялся чаем, делясь своими осакскими впечатлениями.

Часов в пять пришли христиане и попросили у меня «наставлений». Здесь вообще любят слушать наставления, и к таким просьбам всегда нужно быть готовым. Уселись они на полу, человек десять, а я, сидя на стуле, начал свою беседу с ними... Конечно, беседа могла быть только самою простою! Я выразил радость, что приехал в Киото, именем которого я титулуюсь, я сказал, что смотрю на Киото как на свой в некотором роде город, процветание церкви в котором для меня далеко не безразлично; почему со своей стороны я постараюсь, когда получу возможность, внести долю труда в тот труд, который здесь несут уже местные деятели. Отметив далее те препятствия, которые распространению веры Христовой в Киото ставятся уже тем одним, что Киото – центр религиозной жизни буддийской и синтоистской (как в России – Москва), я горячо призывал всех христиан сплотиться в тесную семью работников и всем нести долю своего труда по распространению веры Христовой. Сравнив Церковь Христову с телом, с организмом, я частью указывал на то, чем могут помочь нам в деле проповеди Христа и миряне: одни – благотворением, другие – проповедью частною среди знакомых язычников, а все непременно – доброю жизнью по заветам Христа. Закончилась же наша беседа совершенно по-домашнему, и какой-то глубокой стариной, чем-то из первых времён христианства повеяло, когда я должен был им поведать, распространяется ли вера Христова в Мацуяме, в Кобе, в Осака и твёрдо ли в вере стоят тамошние братья! Взаимно довольные, мы расстались без десяти минут в шесть часов вечера; а ровно в шесть часов раздался удар колокола: зазвонили на колокольне собора.

По случаю двунадесятого праздника и по случаю моего первого приезда встречу мне устроили в церкви с мантией. Служил отец Симеон Мии с диаконом отцом Т. Кано. Пели певчие женского училища. Христиан немного было, – но достаточно, если принять во внимание, что и всех-то христиан в Киото ещё не так много (около ста человек)! Я выходил на литию и величание; я же и окончил службу. В числе молящихся приятно было видеть русского офицера-казака, И. А. Захаревского с женой и малютками-детьми: с отрадным чувством отмечал, что и здесь, и в Токио проживавшие на практике русские, студенты-восточники не забывают в праздники храма Божиего!.. Как с русскими не познакомиться?! А на чужбине забываются все требования «приличий»... Лишь бы увидеть родное лицо!.. Так и с ними я здоровался, как с давно уже знакомыми! Они у меня после всенощного пили чай. А я завтра у них буду обедать.

Поздно вечером, вдыхая полною грудью чистый воздух, я сидел у открытого окна и мечтал... В самом деле, почему бы не жить епископу Киотоскому в Киото? Почему бы благоразумно не избежать осакской копоти? Правда, видел я дым и копоть в Петербурге; но там всё же не летала сажа на кабинетный стол кусками!

А ведь живя в Киото, с полным удобством я мог бы работать и для него, города громадного (около трёхсот восьмидесяти пятисот тысяч жителей), и для Осака, и для Кобе! Переезды между этими городами так скоры и так дёшевы!

Вопрос этот теперь особенно меня интересует ввиду предстоящей постройки домов и церкви в Осака. Но об этом нужно говорить с Дай-Сикёо¹²...

15 августа. Путешествуя, чуть не забыл я свои юбилейные дни! А ведь вчера исполнилось уже два месяца моего пребывания в Японии. Слава Богу за эти два месяца! Конечно, я ещё не заговорил по-японски, но всё же и не стоял в этом отношении на мёртвой точке. Но я успел уже несколько ознакомиться с людьми и с их нравами: с жизнью японцев и её особенностями, с христианами и с их настроением, с деятелями Японской Церкви; наконец – с природой и её красотами. И скажу по совести: я не мог не полюбить той нивы, на которую Господь призвал меня! Не отозвался на моём здоровье и несколько другой, сравнительно с петербургским, климат... Как же не сказать от полноты благодарного сердца: Богу, всё к лучшему устрояющему, за всё и всегда слава и благодарение!

Сегодня я отслужил в киотоской церкви литургию. Церковь новая, освящена в 1903 году, деревянная, в честь и память Благовещения Пресвятой Богородицы. Довольно просторный алтарь, трёхъярусный белый иконостас хорошего письма, очень просторная церковь, масса света, прекрасный малиновый ковёр – всё это так приятно для глаз, так отрадно для души!.. Хорошо, уютно чувствуется в этой «миленькой» (скажу по-институтски) церкви! Снаружи белая, с особо выдающимся алтарём, с высокой колокольней, церковь ласкает взор русского человека среди бесконечного количества здесь буддийских «тера» и синтоистских «мия»! На колокольне семь колоколов весом около 98 пудов. Громко звон их раздаётся далеко кругом! В день освящения здешней нашей церкви Микадо был в Киото; и когда он, окружённый свитой, садился в экипаж, у нас зазвонили... Микадо прислушался... И этим молчаливо как бы узаконил наш звон (императорский дворец находится от церкви очень близко).

В церковном дворе помещаются дом священника, дом диакона, дом церковного сторожа, женское училище и дом сторожа этого училища. Словом, население наше здесь немалое? Весь дворик засажен всевозможными местными деревьями: соснами, криптомериями, фисташками и др., – и так-то красиво выглядит! Под окнами у меня растут смоковницы и большие кусты олеандров!.. К сожалению, олеандры уже отцвели!..

И соседей хороших дал Бог нам здесь: два громадных дома начальных народных училищ, пустые летом, с тысячным населением в учебное время. При них – прекрасный двор для игр. Живёт Миссия с соседями в полном мире.

Вообще же наша церковь и здесь занимает одно из наиболее спокойных мест в городе, имея в ближайшем соседстве прекраснейший дворцовый парк. На восток и запад красиво высятся горы, у подножия которых и расположился г. Киото.

На литургии было молящихся человек до 40: здесь двунадесятых праздников язычники, конечно, не знают и в такие дни работают, приходится работать и трудящимся христианам. Я по-японски произнёс уже восемь возгласов; остальное же произносил по-славянски. Но, по словам отца Мия, это не должно смущать меня: славянский язык окружён в представлении верующего японца ореолом какой-то священности, и его слушать они любят. Конечно, может быть, это и так; но всё же нужно поскорее изучить богослужение по-японски...

По окончании богослужения все подошли чинно к святому кресту, все получили антидор, здесь неизменно везде раздающийся; и при торжественном трезвоне я возвратился домой.

Обед у русского офицера Ивана Александровича Захаревского. Совершенно неожиданно я был порадован и вознаграждён за два месяца некоторых лишений!.. Я ел русские щи!.. Самые настоящие русские щи! Даже более: ел русский кисель! Далее ещё более: пил чай с вареньем!.. Да! как всё родное делается особенно родным на чужбине, и как такая даже мелочь может трогать тебя, живущего не обычаями, не жизнью Родины!..

Получил несколько писем из России от своих родных, друзей и знакомых, – всё это скопилось за время моего путешествия и прислано мне владыкою архиепископом, восполнившим сегодня мои оскудевающие динарии. В своём препроводительном письме он пишет: «Не торопитесь в Токио, а исполните всё преднамеренное, посетите и порадуйте все места, означенные в Вашем письме». Итак, я ещё буду и в Нагоя, и в Оказаки, и в Тосхаси, и в Сидзуока!.. Ещё и ещё я буду знакомиться с христианами!.. Сопровождать меня и переводить мои речи будет, по предложению владыки, отец Симеон Мии, наш благочинный. «Будьте всегда благодушны, радостны, совершенно здоровы, – на 50 лет жизни в Японии для служения Божьему делу», – пишет владыка. Да, дело здесь истинно великое, святое, и я молю Господа, да удостоит Он и меня послужить этому делу! Только 50-ти-то лет, конечно, не прослужить мне: недостанет годов моей жизни!.. «Ангел Божий да сопутствует вам...» Спасибо владыке!.. Да, с этим спутником бодро иду и пойду вперёд на служении, которое мне всегда так нравилось и которое так меня теперь увлекает!.. Вперёд!.. На труды!..

В четыре часа пошли мы знакомиться с городом. И прежде всего направились в дворцовый сад-парк. По пути зашли в синтоистский храм Горё – хранитель верхней, северной части города... Запомнилось, что здесь бонза играл с японцами в шахматы или в шашки. Парк очень большой и красивый; а воздух в нём такой хороший! Как приятно было бы здесь ранним утром сидеть с «Токухоном», а вечерком почитать газетки из России!.. Зданий дворца близко не видели: они за стеной, и видны лишь крыши с громоотводами. Но видно, что и они – старинной японской постройки и – говорят – отличаются своей простотой! Здесь жили японские императоры до настоящего включительно, который вот уже 41 год живёт в Токио (восточная столица). Изредка, при проездах, он останавливается и в Киото, которому дано даже официальное название «Сайкёо» – (западная столица) – название, правда, не привившееся. К северу от дворцового парка и далее к западу громадное пространство занимает конгрегационная академия: здесь готовятся образованные и искусные пасторы для проповеди христианства среди японцев. В своё время эта академия была основана и содержалась на американские деньги, но теперь японцы стряхнули с себя заморскую зависимость и имеют свои средства и своего ректора (профессора же и прежние продолжают служить в академии). Прекрасные каменные дома академии, женского училища, гимназии, молитвенного дома; деревянные дома для студентов, профессоров; всюду сады и садики: чувствуется в каждом деревце, в каждом камне та большая материальная сила, которая всё это в своё время воздвигала, а теперь поддерживает. Кстати, земля под все эти здания была куплена, говорят, чуть ли не по пять сен за «татами»¹³; а теперь её не уступят и за 10–16 ен!.. Так в своё время сумели сделать выгодную покупку!..

Идя вдоль северной стороны дворцового сада, мы направились к епископальной церкви. Высокая башня, увенчанная крестом и обвитая вьющимися растениями, придаёт небольшой церкви много красоты. Внутри её всё изящно и очень просто. На престоле стоит четырёхконечный вызолоченный крест, две вазы с цветами; но больше ничего: нет никаких священных изображений!.. При церкви состоит живущий поблизости старец-епископ и священник. Мы посидели на скамьях в церкви, и мысли мои неслись к тому золотому времени, когда молитвы о соединении Церквей принесут плод свой... Кто знает, быть может, именно эта церковь, епископальная, и подаст вам ранее других руку общения!.. Буди, буди!.. А теперь!.. Какая горечь, какой стыд чувствуется, когда в стране язычников видишь эти храмы разных христианских исповеданий... И один Христос, и несколько!.. «Еда разделися Христос?» – так и хочется закричать! А вреда, сколько непоправимого вреда даёт наше деление на исповедания делу проповеди! Господи! Ты дай силу разрозненным сёстрам-Церквам собраться воедино; пусть будут подавлены самолюбия; да прозрим все очами веры в тех пунктах, где нужно всем прозреть!.. Да будет едино стадо! Ведь один у всех нас Пастырь – Христос! Заглянули в синтоистский храм Гоо. Небольшой храм. Но около него опять пушка с разбитым стволом: добыча 37 года Меиджи (т. е. добыча в последнюю войну). Да!.. Везде-то «добычи»!.. Беглым осмотром замка Ниджо, в котором останавливался сёгун, приезжая представляться императору, мы закончили обзор города сегодня, отложив продолжение на дальнейшие дни. Наши спутники направились домой, а мы с отцом Симеоном пошли в христианские семьи, а потом – к катехизатору и отцу диакону. Везде нас уже с нетерпением ждали... Зажжены лампадки... Пред иконами мы прежде всего совершили краткую молитву. Отец Симеон говорил краткую сугубую ектению по-японски, а я заканчивал молитву отпустом и благословлял членов семьи. Икона, лампадка, тихо произносимая ектения, тихое пение «Сю аварё-мэё» – «Господи, помилуй...» Какою тихою радостью веет в твоё сердце от этой обстановки!.. И с какою любовью пото́м выливаются твои слова к добрым христианам. В одном доме – жена, муж и усыновлённый мальчик; в другом – муж и жена, девочку похоронили в прошлом году; в третьем – муж, жена и четверо детей: благословенная семья! Везде нам предлагали угощение, и с какою любовною настойчивостью!.. Опять – чай и фрукты!.. К моему удовольствию, почти везде приготовлены сегодня для меня стулья, обязан этим я – вероятно – отцу Симеону! Стульям я был от души рад: двухдневное осакское сиденье «по-японски» продолжает ещё сказываться, и левая моя нога решительно протестует против новшества: она в ступне так распухла, что впервые в Японии мне пришлось прибегнуть к помощи медицины!..

Пошёл дождь. Намеченная прогулка на главную улицу для ознакомления с нею, к моему удовольствию, не состоялась… И я с большим удовольствием «тростию и чернилами» завершаю день свой... Около меня сидит сынок отца Симеона и следит за процессом письма... Но, к сожалению, наша беседа с ним не шла ещё дальше «улыбок»...

16 августа. Серое утро... В воздухе – полная тишина... Часов в восемь утра пошёл очень сильный дождь. Надежды на то, что небо прояснится, не сбылись. Дорогу сильно нагрязнило. Наша поездка для осмотра города не могла состояться. Однако после обеда мы всё же на дзинрикися съездили в два дома к христианам. В одном вся семья сидела за работой: заготовляют мелкие бумажные игрушки для детей... В другом – христианин лишь один хозяин-аптекарь, которого рекомендуют знатоком языков; несколько слов он знает и по-русски... В обоих домах мы помолились и побеседовали. Люди – хорошие. Однако жаль, что некоторые русские, попадая в Японию, занимаются не тем, чем следовало бы, и в числе «достопримечательностей» русских у аптекаря не нашлось ничего, кроме многих портретов Л. Н. Толстого и Гапона, – дар русского революционера Б-а!..

В шесть часов вечера пошли мы ко всенощному бдению. Звонаря хорошего здесь временно нет. И вот, вспомнив золотые годы своей юности, поднялся я на высокую колокольню. Подо мной – город, из которого, что из сердца, в своё время била ключом жизнь и государственная, и религиозная. Затих город, как покинутая столица. Но центром религиозным остался. И по-прежнему тысячи богомольцев идут к его старинным храмам!.. Шесть часов... Раздался удар колокола, за ним второй, третий!.. И полились затем родные звуки!.. И думал я, смотря на эти крыши тера и мия, – чувствуете ли, кто здесь благовестит? Чувствуете ли, что здесь благовествуется? Сознаёте ли, что каждый новый удар колокола – это как бы новая весть о победе благовествующего Христа, каждый новый удар его – как «похоронная» вашему господству!.. Но молчат крыши кумирен... Взял я верёвки всех семи колоколов; привычные из детства руки не изменили мне и на этот раз... И с каким чувством я по-русски перебирал колокола… И заговорили родные колокола! Без слов, но звуками они широко и громко вещали Христа! Трижды отзвонил я... С большими думами я спускался вниз... Господи! Помоги мне так же громко, дерзновенно вещать Тебя, как дерзновенно звучали эти колокола! И если медь звенящая зовёт к Тебе, – помоги и мне, словом живым, звать к Тебе этих во тьме сидящих и тьме служащих!..

Хорошо молилось за всенощной. Собралось достаточно народа, сзади которого я стоял. И как хорошо молится этот народ! Вдохновенным словом на завтрашнее евангельское чтение «о должнике тмою талантов» закончил отец протоиерей Симеон Мии богослужение.

17 августа. Сегодня я совершил вторую литургию в киотоской церкви. Верующих было более, чем третьего дня. Все слушали спокойнее, увереннее; и с чувством полного удовлетворения я отдыхал дома по окончании литургии. Был дан отдых и верующим. Женщины разошлись по церковным домам и пили чай, а мужчины благодушествовали около своих «хибаци». По звонку собрались снова в церковь, и я предложил народу свою немудрёную беседу. Сказав при вступлении, что у нас в Церкви Своим светом светит только Христос, Единый Учитель, все же, начиная с апостолов, заимствуют свет от Него, я предупредил слушателей, что и я приношу в Японию не своё слово, но слово Единого Учителя Христа и разумение этого слова святыми апостолами. При своём первом общении с киотоскими христианами я решил представить им в возможно полной картине жизнь человека-христианина вообще и в разных его положениях общественных и семейных, в частности. Указав на нашу обязанность «мудрствовать горняя, а не земная», ибо мы умерли со Христом для земного (Кол.3:1–3), я нарисовал пред слушателями, что такое ветхая одежда, которую они должны сбросить (Кол.3:5–9), и что такое, в противоположность ей, новая одежда, в какую они должны облечься (Кол.3:10–15). Одетый в новую одежду, человек должен неустанно молиться (Кол.4:2), поучаться в слове Божием, назидаться богослужением (Кол.3:16), всю свою жизнь устраивать во славу Божию (Кол.3:17). Частнее изложил я кратко обязанности жён, мужей, детей, родителей, слуг и господ (Кол.3:18, 4:1); особо сказал об обязанности к пастырям (Евр.13:17). Прося молитв и за себя при начале моего благовестнического труда в Японии (Кол.4:3), я поручил слушателей Богу мира, Который и произведёт в них всё благоугодное чрез Иисуса Христа (Евр.13:21–22).

Мою беседу переводил отец протоиерей Симеон Мии. Во время беседы оба мы сидели. Сидели и слушатели. Беседа длилась более часа, но менее полутора часов. Не было в моей беседе глубокой философии, высокого богословствования; но ведь всё это может оказаться тем брашном, какое ещё непригодно для требующих млека (1Кор.3:2) и может поэтому лишь вред принести, испразднит крест Христов!.. Вся моя забота была обращена на то, чтобы в доступной, но и для сердца понятной словесной форме изложить, как нужно «благоразумно жить среди внешних». И сердце моё чувствовало, что усилия мои не пропали и я вполне был понят своею киотоскою паствою. По окончании беседы, так же, как и при начале, была произнесена молитва. Я благословил каждого в отдельности и с миром отпустил уже в начале второго часа дня в дома свои!

Пообедали у Ивана Александровича Захаревского: всё равно что в родной России побывали! И затем отправились осматривать город. На сегодня решили ограничиться кое-чем в западной его части. Вот мы у величественного синтоистского храма Тендзин. Этот министр в своё время отличался мудростью, любовью к литературе и стихам: изображения стихотворцев украшают его храм. Он любил волов и ездил на них: волы, и металлические, и каменные, всюду во дворе храма! Он любил сливы – сливами засажен и двор, и сад при храме. Но немало пожертвовано этому богу и вина... Любил ли он его или – «так», мне не сказали... Посмотрели синтоистский храм Хирано, интересный как образец старинной, простой и изящной постройки храмов. Долго пробыли в Кинкакудзи – в золотом павильоне. Его в 1397 году устроил сёгун Иосимицу. Здесь показываются различные изображения, вещи, комнаты, связанные с его именем. Но ошибся бы тот, кто предположил бы, что этот павильон действительно золотой! Однако следы позолоты на потолке и стенах ещё ясно видны, и даже как будто ремонтируют его, может быть и золотом... Около павильона – пруд с необыкновенным множеством рыб и красных, и обыкновенных: очень интересное зрелище не только для детей, но и для взрослых, когда на брошенные тобою зёрна накидывается сразу, может быть, не одна сотня и крупной и мелкой рыбы и когда туда же «поспешает» со своей «быстротой» черепаха! Походив около закрытого за поздним часом¹⁴ храма Мео-синдзи (секты Зен), мы поездом отправились в Аравияма (Бурная гора), полюбоваться видом, который считается лучшим в Киото. За пять копеек быстро мы доехали до станции Сага, а оттуда через пятнадцать минут дошли до горной речки «Ооигава», пробивающейся среди сжимающих её гор. Заплатили по 10 сен с человека и на большой лодке направились вверх по её течению. Направо от нас – дачки, приютившиеся в этом прелестном уголке. В одной, очень хорошей, живут бонзы. А налево – высокая гора, вся по склону заросшая лесом – сосной, криптомериями и пр. Красива гора и теперь! Но весной, когда обильно цветущие (но бесплодные) сакуры (вишни) своим розоватым покровом покрывают всю гору, когда цвет сакуры мешается с зеленью сосен и криптомерий, – эта гора притягивает к себе всё население Киото! Мы поднялись вверх, сколько могли. Прозрачная вода... Скалы направо, и налево, и под нами на дне реки... Как хорошо дышалось в этой чудной обстановке... Быстро спустились вниз и поездом добрались до Киото... «О-цуки-сама» – луна ярко светила нам. В восемь часов все мы уже отдыхали дома и от впечатлений, и от усталости.

18 августа. Погода необыкновенно благоприятствовала, и я весь день осматривал город и посещал христиан. Уже в восемь часов утра мы с отцом Симеоном пробирались по узким улицам населённой беднотой западной части города. Не без труда в комнатах находили того, к кому направлялись. Но нужно же видеть и радость бедняков при виде у себя «сикёо»! Вот бедняк сидит и работает «Каракаса» – японский зонтик: это его ремесло. Одет недостаточно. Жена ещё язычница, ненадолго вышла куда-то. При виде нас радость бедняка так ясно сказалась даже на лице! Беседы же его я никогда не забуду. Бедняк считает себя счастливым, что ему здесь, в городе, удалось даже «сикёо» видеть у себя: в деревне и священника-то не дождаться! Считает себя недостойным того, чтобы такой высокий гость входил в его столь грязную хижину, и утешается тем, что и Спаситель, не чуждавшийся грешников, и родился не во дворце, а в яслях... Это ли не голос глубокой веры!.. И я говорил бедняку, чтоб он честным трудом продолжал зарабатывать себе пропитание; указывал ему на пример святого апостола Павла, делателя палаток; сказал ему, что комнатка, так богато украшенная святыми иконами, для меня дороже многих палат!.. Благословляя бедняка на труд, благословляемый им за посещение, я начал было прощаться с ним, но он пожелал проводить нас до следующего христианина и оставил нас лишь тогда, когда мы, направляясь домой, сели на трамвай. С добрым сердцем и другой христианин: не имея своих детей, он употребляет и свои средства, и своё время на воспитание чужих сироток. С такими-то впечатлениями в начале дня садился я на дзинрикися, направляясь в восточную часть города.

Проехали мимо местных учебных заведений: первая гимназия, высшая гимназия, женская гимназия, многочисленные здания университета, его клиники. В последнем, получив разрешение от секретаря провожатого, мы побыли долго и, хотя поверхностно, но всё же осмотрели университет. В нём сейчас уже четыре почти оборудованных факультета: юридический, медицинский, физико-математический и историко-филологический. Учащихся около восьмисот человек, кои с 11 сентября (29 августа) и начнут свои занятия. Университет весьма недавний (существует немного более десяти лет); здания довольно приличны; но бо́льшая часть всё же деревянных.

Проехали мимо императорской могилы; находится среди поля (как и много других), но тщательно сохраняется. Близко к ней дом бабушки – ревностной христианки, к ней мы и заехали. Её сын – юрист, получивший образование в Германии; состоит профессором университета и советником на острове Формозе. Мы с бабушкой помолились, а к чаю вышел и профессор с женой. Необыкновенно почтительны и ласковы. Профессору «некогда» заняться вопросами веры; тем не менее он вполне одобряет бабушку и даже поощряет её ревность к церкви Божией. Когда-то знал несколько слов и по-русски, но теперь на нашем языке нем.

Поднимаясь постепенно в гору, мы добрались до Гинкакудзи, серебряного павильона, в котором серебра, однако, ещё менее, чем золота в Кинкакудзи – золотом павильоне!.. Почему-то и сюда попали лопаты, кирки, топоры, ружья, сабли, взятые в последнюю войну!.. Бедное русское сердце! Ни одного-то храма не посетишь, чтобы не быть уколотым глубоко-глубоко, в самое сердце!.. И так-то по всей Японии!.. Заинтересовала меня здесь одна старинная картина... Пред взором посетителя постепенно проходит жизнь человека в нескольких моментах... Разодетая японка важно сидит. Она же – спит. Растолстевшая – она вся кем-то изранена. Умершая уже – она облеплена мухами. Труп её едят собаки и клюют вороны. Под кустом валяется обглоданный полутруп. Костяк. Развалившиеся кости. Могильный памятник... Весьма назидательное изображение, не менее одинаково годное и для христианской России!..

Осмотрел синтоистский храм «Тайнёкуден», выстроенный недавно в память 1000-летия г. Киото, необыкновенно большой, необыкновенно пёстрый от сочетания красных и белых красок, но всё же красивый; мы уже в первом часу дня, чтобы сохранить больше времени, заехали в гостиницу, где и обедали вполне по-японски: суп с рыбой, рыба сырая с уксусом и имбирём, яичница; конечно, всякая зелень: бобы, такван (солёная редька), нарацука (особо приготовленные дыни) и пр. Рис вместо хлеба; «хаси» – палочки вместо ножа, вилки и ложки; сидение на полу – словом, вот уже опять обед вполне «по-японски», и с успехом. Отдыхать было некогда. Проехав мимо строящихся зданий промышленной выставки и городской библиотеки, вполне европейских и очень красивых, мы направились в зоологический сад. Как?.. Епископ – и в зоологический сад?.. Да! Епископ был в зоологическом саду! Но это не тот сад, что невежеством обращён в увеселительное заведение!.. Здесь зоологический сад – исключительно «вспомогательное» для науки и для школы учреждение! Как, оказывается, многому-многому мы можем и должны поучиться у японцев. Я по саду ходил: конечно, не веселился, как дети, но сел на дзинрикися не без приобретения для себя! Посетили затем мы христианское семейство аристократов – мать и две дочери: муж служил помощником управляющего государственным банком в Токио, а сейчас стал во главе какого-то промышленного предприятия в Киото. Конечно, обстановка в доме очень хорошая; но душа-то и у них та же христианская! С такою же охотою они прослушали нашу молитву, и так же истово они крестились, взяв чашки чаю, и с такою же любовью брали моё благословение!.. Вспоминаю старушку, жену профессора... И с благодарностью Богу говорю: да, вера Христова истинно пленяет и еллина, и варвара!.. С удовольствием напившись здесь чаю, правда по-английски, мы направили дальше свои стопы. И, соображая время, поспешили к могиле Хидеёси: подъём на гору, где она находится, до четырёх часов вечера.

Гора Амидасаминэ находится на юго-восточном углу Киото. Влекло нас на неё, конечно, не столько почтение к памяти излюбленного народного героя, для нас памятного тем, что он первый издал указ против христиан, сколько те прекрасные виды, что с горы открываются на город и окрестности. Подъем идёт постепенно: в разных местах мы поднялись на 32 ступени, постепенно поднимаясь помимо этого без ступеней и между этими небольшими лестницами. Но вот мы у самого подножия горы. Взяли себе пропуск за пять сен и пошли наверх довольно твёрдо. Отец Симеон отстал! Пройдя 63 ступени, мы могли немного отдохнуть на площадке. И таким-то порядком мы поднялись по четырём лестницам в 63 ступени и по одной в 61 ступень. Затем могли вздохнуть: несколько саженей, около 50, шли без подъёма; четыре ступени на средине площадки, конечно, не подъем! Но это было как бы нарочитым отдыхом пред последним, самым большим подвигом: нужно было пройти 172 ступени, и по довольно крутой лестнице, без площадки!.. Ноги тряслись, спирало дыханье, когда наконец-то в последний раз мы подняли ноги и оказались у гробницы Хидеёси. Что за чудный вид открылся пред нами! Кругом Киото – горы; а он, эта древняя столица, что в котловине приютился среди них! Красота горы, да и расстояние, однако, делало здания городские, и вообще-то не крупные, ещё более мелкими! Лишь европейски построенные Kyoto-Hotel, Муако-Hotel, Городская дума, почта, государственный, несколько частных банков что большие ящики высились над городом!.. Краснеет вдали башня епископальной церкви. Зеленеют императорские сады. Резко выделяются своими широкими крышами храм Хангандзи. Около одного из них высоко бьёт фонтан. Кой-где дымят немногочисленные фабрики. И на этом-то, в общем, сером фоне красиво белеет наша церковка! Что белая лодочка с белым парусом плывёт она среди окружающего её моря язычества! Не хотелось отрывать глаз от очаровательной картины!.. Величественная картина!.. Мысли невольно понеслись далеко вперёд!.. О чём я думал определённо – сказать трудно! Но невольно я запел, плохо умел петь, сначала «Отче наш», потом «Царю Небесный», потом «Святый Боже»... И много ещё пел бы я, представляя себе христианское будущее этой страны и этого города. Но поднявшиеся японцы, против их воли может быть, сомкнули мне уста, и я смолк... вероятно к удовольствию Хидеёси, кости которого едва ли были покойны при пении молитвы Господней! Гранитный памятник – могила, обнесённая гранитной же оградой из плит, – не особенно интересовал меня и как-то не отпечатался в моей памяти... Но эта панорама Киото!.. Грешно быть в этом городе и сюда не взобраться!.. Не вдруг-то мы спустились и вниз по этим 555 ступеням! И спуск при усталых ногах не показался мне легче подъёма. Под горой продаётся лимонад. Как это кстати!.. Было уже около пяти часов, когда мы садились снова на дзинрикися. Нужно было поспешать: закрытые с пяти часов храмы много ускоряли дальнейший наш осмотр. Заехали мы в храм-музей тысячерукой Кваннон (богиня милосердия), где находится 33333 изображения её. Собственно статуй – одна в средине со множеством рук и по 500 по сторонам; стоят они правильными рядами на ступенях, постепенно повышаясь. Но на голове каждой статуи находятся маленькие статуйки: все они и дают будто бы число 33333. Многие из статуй здесь же в коридоре ремонтируются, что нисколько не способствует понижению религиозного их почитания. Зашли на несколько минут к Дай-буцу – к великому будде. Изображена грудь, шея и голова – всё из досок, довольно плохой работы: громадные размеры головы (вышина – 42 фута, длина головы 30 футов, ширина 24 фута, окружность шеи 36 футов) делают фигуру довольно безобразной; когда же, обходя этого Дай-буцу по плохоньким лесам, видишь сзади его пустую голову, обращённую чуть ли не в чердак, – невольно является смех... Но говорят, даже и здесь простой народ способен молиться... Проехали мимо поминальных храмов Хогандзи; здесь погребён прах основателя этой секты. Последователи секты свои трупы сжигают и считают за счастье, чтобы их прах был похоронен именно здесь, где бы они ни жили!.. После долгих скитаний по японским храмам наконец-то мы опять добрались до светлого уголка: мы у христиан! Помолились, посидели, пили пшеничный чай, ели персики; душевно побеседовали... Посетив буддийский храм Кёомидзу-дера – старинный храм с высокой пагодой, проехав чудным парком Маруяма в храм Цион-ин, к сожалению, оказавшийся в лесах по случаю ремонта, мы направились в дом христиан, где я получил столь же великое утешение, как и в начале дня! Порадовал меня прежде всего глава семьи... Сколько в нём веры в Бога, любви к Церкви!.. Три года он лежал, разбитый параличом; недавно почувствовал облегчение и первый свой выход сделал не куда-нибудь в другое место, а к моей службе в церковь! Это ли не любовь к Церкви! А сестра хозяйки!.. Она меня встретила ещё на вокзале, когда я приехал в Киото; между тем, пока ещё лишь «слушающая», а не христианка... Вчера она была в церкви: молилась, прикладывалась к Святому Кресту... Сегодня же она заявила, что теперь она уже многое в учении Христа поняла и желает креститься... Меня же просила дать ей имя, «только полегче для произношения»... И вспомнил я ту святую, которая не в Грузии только почитается равноапостольной, и назначил этой будущей христианке святое имя «Нина». С какою радостью она приняла его! Хорошо чувствовалось у христиан!.. Забывалось, что нужно от них уходить. Однако дзинрикися взяты только до семи часов вечера, и мы поехали домой... Нас ждал всё тот же добрейший земляк с семьёй, и у Ивана Александровича мы закончили свой полный впечатлений день. Можно сказать, что я уже познакомился со своим Киото.

19 августа. Погода опять очень хорошая. Солнышко светит сквозь дымку, позволяя ходить и без зонтика. Ночью уже веяло прохладой, почему и утро было свежим. Мы сегодня оканчивали и посещение христиан, и осмотр города. Первым по намеченному плану был католический храм. Каменный, снаружи белый, по внутренней своей отделке этот храм Святого Франциска мало чем отличается от осакского: те же три престола с цветами на них; такие же колонны из дерева, арки из дерева, деревянная обшивка потолка... Сначала даже думаешь, не повторение ли это осакского храма... И здесь так же величественно, как и там... Но, слава Богу, в Киото и наша церковь может не уступить католической.

В семье резчика по металлу шесть человек христиан: дедушка и бабушка, муж и жена, двое детей – налицо три христианских поколения. В другой христианской семье, столь же любвеобильной, как и первая, на почётном месте присланная из России крестным отцом лейтенантом Б. икона Смоленской Божией Матери. Крестница Мария – очень радушно нас угощала сластями и персиками.

Этим домом мы и закончили посещение христиан в Киото... Внутренние впечатления часто трудно выливаются на бумагу; и здесь – всего мною у христиан пережитого мне не передать! Но с верою в будущую христианскую Церковь в Киото, которая из настоящего вполне здорового корня вырастет в большое дерево, я покину свой город!

Поблизости у нас были храмы, осмотреть которые было совершенно необходимо: иначе – в Риме были бы, а папы не видали! Это – храмы Хонгандзи. Но ещё ранее мы зашли в храм Хон-кокодзи секты Ницирен. Храм был закрыт, но сторож с удовольствием не только впустил нас в храм, но и руководил нами при осмотре его. Убранство храма было очень хорошее, даже богатое! Желая показать нам статую Ницирена, основателя секты, стоящую в нише за жертвенником, сторож поставил нас между стеной и этим жертвенником: удивительное отношение к своей святыне!.. В соседнем храме в это время совершалось моление: там звонили позвонки, и мы пошли туда. Жрец в облачении, налево от него другой, с молоточком, направо молоденький послушник... Под мерное постукиванье второго все трое на разные голоса читали что-то: конец молитвы возвещал жрец, ударяя в металлическую дощечку... Оказалось, они совершали поминовение умерших. Если бы не постукивание молоточка, обстановка много напомнила бы деревню, большой праздник в ней и чтение поминаний па проскомидии... Мы достояли, минут 20 и пошли к небольшому храму, вернее часовне, где чтится память Хидеёси. Здесь последователи этой секты исполняют свои благочестивые опыты... При нашем посещении вокруг «часовни» ходили, почти бегали, двое – один старик, другой молодой... Старик, кажется, куда-то поспешал и, шлёпая своими тэта, постоянно обгонял молодого. А нужно было обойти часовню сто раз! В руках чётка; на устах «Наму мёохоо ренге кёо» (в отличие от секты Хонгандзи, где молятся, повторяя слова «Наму Амида-Буцу»)... Но, должно быть, слова были только на устах, так как ни спешка, ни благочестивое упражнение не мешали старику с удивлением осматривать пришедшее чудо – миссионера с длинными волосами!.. Я стоял и думал: как – право – легко, по-видимому, спастись! Повторяй только с почтением название молитвенника (Наму мёохоо ренте кёо) – и спасение обеспечено. Ведь это всё равно, если кто-нибудь из православных стал бы повторять, скажем, слово «часослов, часослов, часослов» или «поклоняюсь молитвеннику, поклоняюсь молитвеннику» и т. п. Секта не столь распространённая, но необыкновенно фанатичная, и нужно было не без риска за дальнейшее своё пребывание в храме произнести противоположную этой формулу молитвы в Хонгандзи...

Мы в храмах Хонгандзи. Сначали «Ниси-Хонгандзи» (западный Хонгандзи), потом «Хнгаси-Хонгандзи» (восточный Хонгандзи). Оба храма необыкновенно велики, очень красивы и по архитектуре, и по отделке, всегда в них есть богомольцы. Когда мы ходили по одному из них, конечно, без шляп, в это время старушки и старички, молодые женщины с детьми сидели пред главным жертвенником и повторяли без конца свою спасительную формулу «Наму Алшда Буц»... И как неприятно было видеть, когда какой-то японец в европейском костюме, окружённый двумя-тремя японками, в шляпе разгуливал по храму громко смеясь; ему вторили его спутницы... Зачем такое неуважение к тому чувству народа, которое – пусть оно и ложно – составляет его «святое святых»?.. – У меня при входе в храмы, чьи бы то ни было, невольно поднимается рука и снимается шляпа. А в дополнение – объявление на очень видном месте: «Курить воспрещается». Неужели и оно нужно? Около «Хи-гаси-Хонгандзи» лежит толстый канат, 228 футов длины; сплетён он из женских волос: жертва благочестивых последовательниц секты в г. Ниигата ко времени постройки храма. Жертва тем более ценна, что японки так дорожат своими волосами! Вот с каким фанатизмом придётся иногда иметь дело! А ещё пишут и говорят о без-религиозности японцев!

Этим мы и закончили осмотр города. Конечно, всё бегло, всё поверхностно, даже далеко не всё, что можно бы осмотреть. Но такова судьба всех «путников», а стилем высоким – «турги-тов»!.. Но и того, что я видел, совершенно достаточно для общего мнения о Киото: тихий, спокойный город, прекрасные виды, чистый воздух, величественные храмы, ревностные поклонники их... Дал бы Бог и мне поработать здесь! Тогда, при благоприятных внешних условиях, и мы с помощью Божией противопоставили бы силе человеческой силу Божию... И видится мне в дали веков, как и здесь Христос сметёт Будду: Буди-буди!

В три часа дня собрались в моей комнате все члены причта с жёнами, все служащие в женском училище: они пришли получить себе «наставления». По обычном молитвенном начале мы уселись и я говорил служащим Церкви Божьей о том, чтобы они бдительно пасли вверенное им стадо Божие; чтобы они ревностно его преумножали с твёрдою верою в то, что языческие верования, как измышления человеческие, не смогут остановить распространения веры Христовой, как дара Божьего, подобно тому как никакие искусственные преграды, создаваемые человеком, не сильны остановить раз вырвавшийся из недр горы стремительный поток. Жён их я просил помогать своим мужьям в деле распространения Христовой веры. Как вообще женщина скорее может понять женщину, так и здесь: быть может, безыскусственное, но убеждённое и тёплое слово жены батюшки, отца диакона или катехизатора может сделать своё великое дело. Пусть же собирают они около себя кружки́ верующих и ещё только расположенных к вере женщин и детей, пусть они беседуют с ними и этим они увеличат число тех деятелей, которых так мало на ниве киотоской. Служащих в женском училище я просил помнить, что они и обучают, и воспитывают будущих жён и матерей, этих носительниц семейного воспитания. Важность дела и материал, над которым они работают, требуют и соответственного настроения работников. Вот если его гнуть грубыми руками, будет только ломаться. Но если его сначала согреть, умягчить, – тогда из него можно лепить что угодно. Старательная рука может приноровить фигурку изящную, тогда как небрежная рука даст и фигуру нехорошую. Обогрейте, приласкайте вырванную из тьмы язычества девочку, внимательно работайте над её обучением и воспитанием. И каких прекрасных жён и матерей можете тогда воспитать вы! Закончил свою беседу я обращением ко всем без различия их положений: как в теле человека все члены друг другу нужны, друг другу помогают и только разнообразие их даёт тело, так и здесь; Богом даётся разнообразие положений в Церкви, но все – одинаково члены Церкви, обязанные к взаимной любовной работе. К этой-то любви как основе общей, братской работы я и призывал в заключение своей беседы свою небольшую аудиторию. Подали чай, мне китайский, прочим японский; к чаю – разные сласти. Началась непринуждённая беседа от сердца к сердцу... Я здесь узнал, что собрания служащих, подобные настоящему, в квартире батюшки бывают ежемесячно: это как бы самопроверка служащих церкви через известный промежуток времени. И как нужно воинству, в постоянной борьбе с язычниками находящемуся, так проверять время от времени свои силы! Здесь же я узнал и другие, не менее утешительные вести! Так, все христиане не реже одного раза в месяц собираются в домах по очереди для взаимного утешения и назидания. Все женщины составили женский кружок и собираются ежемесячно в квартире отца диакона. Как отрадно было узнать об этом единении верующих, как приятно было видеть это царство любви, созидающей в том городе, который своим упорным сопротивлением христианству особо требует напряжённой христианской жизни. Я делился воспоминаниями из своей прошлой петербургской проповеднической деятельности. Говорил о незабвенных лаврских вечернях, об общем пении на них и указывал на положительную необходимость ввести пение как оживляющий, воодушевляющий элемент и на наши собрания в Японии... Уже в шесть часов вечера разошлись мы. Я под обаянием той любви, которую вот уже не первый день наблюдаю среди тех, у которых Господь мне привёл жить. Сохрани, Господи, всех нас и впереди в этой любви созидающей!

Вечером я позвал к себе Ивана Александровича [Захаревского] с семьёй; хотелось по-семейному посидеть; решено было устроить шоколад. Но... в нужную минуту оказалось все: и шоколад, и кастрюльки, и огонь, и чашки, – только не могли нигде найти молока: его здесь не так-то много; но, конечно, и без шоколада мы сумели в дружеской беседе провести мой последний вечер в моём Киото.

20 августа. Последние часы в Киото. Почему-то первый раз за время своего путешествия я чувствую грусть пред отъездом... Впрочем, и природа здесь чудная, и люди здесь хорошие... Привязаться можно было к Киото не без оснований. Утром сходили в фотографию, где снялись на общую группу «с «русской колонией», как мы прозвали дом Ивана Александровича. Позавтракали у него и этим лишили себя возможности обедать: очень уж по-русски был устроен завтрак! В 12 часов, простившись со всеми, провожаемый детьми за ворота (а детей так много на церковном дворе!), я поехал на дзинрикися на вокзал. В Нагоя, Оказаки и Тоёхаси меня сопровождает отец благочинный, протоиерей Симеон Мии. На вокзал явились проводить меня отец диакон, катехизатор, некоторые из христиан и из христианок, даже оглашаемые. В полном составе были воспитанницы женского училища. Всех я на вокзале благословил. И трогательно было видеть этих исповедников и исповедниц, открыто являющих пред всеми свою принадлежность к сынам и дщерям света. При пожеланиях скорее приехать на постоянное житьё в Киото, при криках «сайео-нара» – «прощайте» – тронулся мой поезд, и гостеприимный Киото остался у меня позади! Благослови, Господи, мой дальнейший путь!

Ещё пред отъездом из Киото накрапывал мелкий дождик. Мало-помалу он разошёлся, и когда мы подъезжали к станции Баба, дождь лил уже вполне. К сожалению, поэтому мы не видели во всей красоте громаднейшего озера Бива, на которое туристы из Киото устраивают нарочитые экскурсии. Дали и горы были скрыты от глаза или дождём, или туманными облаками. Послеобеденное время располагало всех ко сну. В вагоне было тесно; дремали сидя, вернее – клевали носом. Я предпочёл усиленно бодрствовать. Передо мною неслись чайные и шелковичные плантации, бамбуковые рощи; всюду рисовые поля, всюду жильё. Вот мы проехали мимо большого города Хиконэ: здесь жил министр Ии Камон-но-Нами, первым решившийся открыть порт в Японии для иностранцев, но за это впоследствии убитый японцами в Токио... Плохо даже верится, что всё это разыгралось лишь 50 лет тому назад!.. Проехали станцию Секинахара, где произошла страшная битва между Иэясу и Хидеёри: это японское Бородино. Через пять часов пути нас встретил густой чёрный дым заводских труб: мы подъехали к Нагоя. На вокзале меня встретил местный батюшка отец Пётр Сибаяма, в рясе и с кабинетским крестом и человек 8–10 христиан. Опять – с какой отрадой я благословлял их, когда они подходили ко мне на платформе под благословение!.. А ещё говорят иногда и, к сожалению, пишут, что японцы, принимая христианство, делают лишь на время выгодное для себя дело!.. Нет, такие христиане устрашились бы открытого проявления себя на вокзале! В церковном доме меня опять ожидали мужчины, женщины и дети. Вместе с приехавшими со мною они составили очень большую группу, и я приветствовал их краткою речью. Сравнив себя с военачальником, который знакомится со вверенными ему воинами, я поведал нагойцам, сколько утешения душа моя уже восприняла в Мацуяме, в Кобе, в Осака, в Киото... Окрылённый, воодушевлённый, я сейчас совершаю путь свой к Токио. Уверенностью, что и церковь нагойская не покажется мне иною и вместе с прочими, куда я ещё поеду, порадует меня, я закончил своё приветствие, заявив, что завтра же я ближе познакомлюсь с христианами в их домах, а вечером – и побеседую со всеми ими. Благословив всех, я затем провёл вечер в беседе с семьёй батюшки – единственного пока работника в Нагоя... Поужинали... Японские «хаси» – палочки, японские кушания – всё это меня уже нисколько не смущает; а зелень их – даже очень нравится. Под пологом-сеткой я укрылся от знакомых по матушке России супостатов – комаров, но ещё более лютых (москиты, а в Киото их нет!). «Отцы» очень долго и оживлённо беседовали... Но или они всё же кончили беседу, или меня одолел сон, но я скоро забылся...

21 августа. Церковь в Нагоя не столь многочисленна: нет и ста человек; семейств христианских около 15. Однако в числе христиан есть лица интеллигентные, лица со средствами; и они не остановились пред расходами, купили землю и построили на ней просторный церковный дом с помещением для священника и с временною церковью. Катехизатора при церкви временно нет: все обязанности несёт на себе пока один священник. Обязанности псаломщика и певцов исполняют христиане.

Утром мы поехали по домам христиан, неся в их жилища мир Христов. Успели сегодня посетить все 15 домов, из них 13 до обеда и два после обеда. Везде встречали, по обычаю, необыкновенно ласковый приём; и это тем дороже, что состав нашей церкви здесь особенный: есть городской судья, есть фармацевт, служащий в городском госпитале, старичок – первый в Нагоя христианин, в своё время бывший фотографом; пять(!) фотографов, в том числе – лучший в городе Мидзутани; редактор местной газеты; бывший председатель страхового общества... Словом, церковь «интеллигентная» вообще и церковь «фотографов» в частности! Меня заинтересовало количество фотографов-христиан; дело же объяснилось очень просто: дедушка Илья, занимаясь фотографией, не забывал своих сотоварищей по ремеслу знакомить и со Христом, и вот – мы имеем теперь столько добрых христиан из фотографов. Все они церкви преданы, а один из них – Мидзутани – состоит даже ктитором церковным! У него мы сегодня и обедали; у него же и снимались во многих видах. Примеру фотографов следует и городской судья. Будучи сам ревностным христианином, он исполняет в церкви обязанности псаломщика, жена его поёт в хоре, а дома он проповедует Христа!.. И вот уже два судьи слушают сейчас учение Христово!.. Так-то Богом установленными путями растёт и множится церковь нагойская! Имеет церковь в Нагое и добрых сердцем, щедрых жертвователей, которые отыскивают бедных и помогают им; таков предобрый человек, занимающийся изготовлением шёлковых бумажников. Занятие его оказалось очень выгодным. Господь благословляет христианина достатком. А он делится им с бедняками. Воздай, Господи, вечным блаженством сему скромному труженику за те минуты блаженства, какие щедрая рука его доставляла беднякам-христианам. К прискорбию, один из встречавших вчера на вокзале сегодня уже тяжко страдал; мы помолились у его постели о его здравии, ободряли и утешали его, как могли...

В то время, когда мы были у дедушки Ильи, в соседнем буддийском храме ударили в колокол – призывали к богослужению. Я не хотел упустить случая посмотреть их моление, и мы пошли. Храм оказался принадлежащим секте Зен. Совершали заупокойное моление по скончавшемся докторе-женщине – монахине этой секты... То, что я увидел, поразило не только меня, но было новым даже и для отца Симеона Мия! На жертвеннике горят свечи и лампады. В храме сидят молящиеся. А в середине, пред жертвенником, их главный бонза, жрецы и монахини секты Зен, всех 16 человек; трое старших в цветных, богатых облачениях. Твердя под такт, отбиваемый барабаном, какой-то индийский стих (нараспев), они медленно ходят в четыре ряда, делая зигзаг: в то время как первый ряд идёт к югу, второй к северу, третий к югу, четвёртый опять к северу... Они, конечно, совершают этот зигзаг, переходя постепенно из ряда в ряд и после четвёртого ряда опять направляясь к первому. Медленное покачивание жрецов, медленное нараспев повторение одного и того же стиха, глаза, устремлённые в пространство, барабанный бой, удары колокола, после которых главный жрец один произносит несколько «в нос» какой-то стих, – всё это так было интересно. Но и грустно! Невольно хотелось спросить; о чём молитесь вы, не верующие почти ни во что?.. Не ответили бы на этот вопрос ни жрецы, ни молящиеся, ибо они не понимают тех стихов, кои они повторяют на неведомом им языке. Нас в храме приняли с большим почётом: провели мимо жертвенника и усадили так, чтобы всё было видно... А мы посещали христиан в Нагоя (только!) в полной форме: я был в панагии, а отцы Мии и Сибаяма – в кабинетских крестах... Конечно, первый вопрос был – кто мы... Усиленно оставляли нас пить чай и видимо опечалились, когда мы поспешили и не остались, а в храме той порой уже накрывалась поминальная трапеза. В четвёртом часу мы возвратились домой. Здесь я получил привезённые мне из Токио письма; все с Родины и из России!.. Моё доброе настроение стало совсем хорошим; и я в таком-то святом настроении шёл на беседу с христианами, устроенную по случаю моего приезда, в семь часов вечера.

На собрание вечером явились почти все христиане. Спели молитву «Царю Небесный», после которой я обратился к собравшимся со своим словом, в основу которого я положил слова святого апостола Павла из Послания к Солунянам, из 5 главы (1Сол.5:11, 15–25). Да! Сколько жизни, современной жизни в апостольских наставлениях! Читаешь послание, а сам видишь пред собою своих японских христиан с их нуждами... Беседу мою слушали со вниманием большим. По окончании её певчие спели приветственную мне песнь, а редактор газеты от лица церкви приветствовал меня особым адресом, в котором выразил радость, что я приезжаю в Японию при улучшившихся взаимных отношениях народов, и пожелал мне успеха в работе, которой предстоит много, для умножения церкви в Нагое и вообще в Японии. Кратко ответил на речь и я, призвав всех к усиленной проповеди Христа в домах своих; успех такой проповеди несомненен – пример фотографов тому доказательство... Мне спели русское «Многая лета», пропели «Достойно есть» и часть официальную закончили, приступив к другой части, неофициальной. Подали японский чай, разные сласти, и начались разговоры с разными лицами, на разные темы... Оживились особенно дети... Долго мы мирно беседовали... Но время шло, и собрание таяло, постепенно уводили и уносили детей!.. И когда я благословил последних трёх, долго сидевших около «хибаци» с трубками, было уже около половины одиннадцатого вечера. Так-то Господь привёл мне познакомиться и с церковью нагойской. Христиане добрые! Ни ослабевших, ни уклоняющихся от церковного общения – нет. Да множится же среди них «дело веры, труд любви и терпение упования»!

22 августа. Утром съездили мы на русское кладбище военнопленных... И здесь – кладбище! Вот уже третье за время моего недолгого пути! Конечно, кладбище за городом, на красивом месте, но оно помещается вместе с японским военным кладбищем. Направо от входа в него и лежат пятнадцать наших солдатиков, из них двенадцать православных, один католик и два мусульманина. На могилах стоят небольшие каменные плиты с русскою надписью имени, фамилии погребённого, части, в которой он служил, и с датой его смерти. Кроме этого, есть общий памятник в виде колонны, увенчанной двуглавым орлом и крестом; надпись на нём, к сожалению, так уже выветрилась, что её и прочитать почти невозможно! Я совершил литию на могилках. Шли со мной отцы Мии и Сибаяма. Грустно видеть эти могилки, заброшенные на далёкую чужбину... Кто-то посетит их?.. Кто-то вздохнёт на могилках этих героев?.. Случайные русские так редки, да и все ли они вспомнят о земляках?.. Но особенно грустно заговорили эти могилки здесь, на этом кладбище: вот рядом с ними ограждённое место павших в японско-китайскую войну воинов; вот свежие памятники указывают место погребения воинов, павших в Маньчжурии... Японскому солдату, оказывается, лежать на чужбине не полагается, и прах его привозится и погребается в родной земле. Дождутся ли и наши солдатики того дня, когда соберут их кости в общие гробы и перевезут их в Россию... Братская могила на родной земле была бы лучшею наградою и вечным памятником нашим героям-воинам.

Ровно в двенадцать часов пообедали мы по-японски, напились чаю и в час дня поехали на вокзал, покидая Нагою и направляясь в Оказаки. Явились провожать христиане в очень большом числе... Среди них резко выделялась фигура дедушки Ильи, пришедшего под большим зонтиком и с большой палкой!.. Большая борода придаёт ему такой патриарший вид!.. Всех христиан я благословил, поблагодарил за ласковый приём, пожелал не ослабевать в вере и умножать церковь... Все пред вагоном стояли без шапок и шляп... Тронулся поезд, и я, благословляя всех, двинулся в путь. Но ещё долго с платформы посылали мне свои прощальные приветы добрые христиане.

Итак, мы едем в Оказаки – нечто вроде небольшого уездного города. Однако церковь здесь исстари славна и сейчас не мала! Ещё в Мацуяму писали мне из Оказаки, прося уведомить о дне и часе моего проезда: христиане хотя на минуту хотели видеть меня и получить моё благословение... Теперь Господь приводит меня повидаться с христианами долее и побеседовать с ними. Слава Богу! День стоял очень хороший. Мои спутники прилегли «на минутку» отдохнуть; а и переезд-то всего один час двадцать минут. А я впервые за время отлучки из Токио взялся за русские газеты, так любовно присланные мне владыкою архиепископом. Материала много: не читал ничего с 15 июля, а присланы газеты до 1 апреля, и я с жадностью набросился на них. Но пробежать успел лишь три номера, и уже нужно было выходить: приехали на станцию Оказаки, от города отстоящую вёрстах в 4–5.

Конечно, опять встреча! Отец диакон Исида, катехизатор, несколько христиан, не менее 10, среди них – доктор... После взаимных приветствований мы заняли нанятый вагончик конной тяги и «поплелись» в Оказаки... И так-то мне вспомнились вагончики, и теперь ещё ходящие, должно быть, по Гороховой к Волкову!.. У остановки вагона – масса христиан, горячо меня приветствовавших. Благословив их общим благословением, я со спутниками уселся в дзинрикися и через несколько минут подъехал к церковным зданиям.

И земля церковная, и дома, на ней устроенные, – всё это приобретено местными христианами на свои средства. На очень большом участке земли в настоящее время находится устроенный совсем как церковь молитвенный дом. Здесь и алтарное помещение, довольно просторное, с престолом; здесь и очень хороший иконостас; достаточной вышины потолки. Жаль лишь, что здание уже ветшает и требует замены его новым. А как бы хорошо было увенчать его куполом и колокольней и освятить! Находится оно рядом с синтоистским храмом, и богомольцы этого последнего всегда идут мимо креста, увенчивающего наше здание.

В просторном доме катехизатора приготовили помещение для нас с отцом Симеоном. Недолго нам пришлось переправляться с дороги. Наскоро напились чаю, умылись, надели свои рясы, и – на делание. Христиане, побросавшие свои занятия, наполняли церковный двор, постоянно заходя ко мне за благословением. Детки следили с удивлением за нашим чаепитием, умываньем, переодеваньем. Около половины пятого христиан пригласили в церковь; я положил обычное начало и по молитве начал свою беседу. Говорил я о тех основных настроениях, которые неизменно в жизни должны отличать каждого христианина; призывал к вере в Бога живого, в трёх Лицах познаваемого, но к вере не как бессодержательному слову, не как безотчётному признанию чего-то высшего над собой, а к вере живой как сознательному, таинственному объединению с Богом; я призывал к любви, при которой для христианина существует прежде всего всё, что вне его: Бог, ближние, а потом уже он; к любви, при которой он всех обнимает своим сердцем, живя не для себя, а для других; я говорил о надежде, которая так же одушевляет христианина на его пути к Царству Небесному, как ослабевающего пловца в житейском море подбодряет вдали виднеющийся огонёк маяка. Свою речь я старался основать строго на словах Самого Спасителя, святого апостола Павла, святого апостола Петра... Я не стеснялся временем: для общения с христианами и прибыл ведь я! И употреблял все усилия несколько отвлечённый предмет беседы сделать совершенно ясным для всех. Уже в седьмом часу вечера, выслушанный при гробовом молчании и с необыкновенным вниманием, добрался я до конца. Всех потом благословив, я объявил, что по примеру святых апостолов и мы приехали не только благовестить, но и мир Христов в дома верующих принести, что и исполним завтра. В заключение ещё раз я призывал верующих проснуться, если кто из них спит; встряхнуть дремоту, если у кого она есть, и с твёрдою верою в помощь Божию и в славное будущее Христовой Церкви в Японии идти к язычникам с благовестием Слова Божия, не ожидая, когда они к нам пойдут. Надеждою, что ещё не успею я состариться, а уже увижу церковь оказакскую преумноженною и, может быть, буду молиться в храме, созданном усердием христиан, я закончил свою речь.

Было очень жарко. Хотелось после беседы хотя немного освежиться на воздухе… И мы мимо синтоистского храма пошли на соседнюю гору (Кабутояма), откуда открылся нам чудный вид на лежащий под нами город. Вдали – рельефы гор; ближе – поля, река, город... И, если бы не сырость, начавшая нападать к вечеру, кажется, не ушёл бы с горы!..

23 августа. День, необыкновенно обильный впечатлениями. Рано я сегодня поднялся – уже в 5 часов утра; но здесь и все так рано встают! Вот и пригодилось мне, что я по совету Дай-Сикёо приучил себя вставать в 6 часов утра! С 6 часов ведь вся Япония уже на ногах! Всё утро писал, а с 8 часов утра поехал по домам христиан. В первом же доме оказался глазной доктор... Благочестивый человек, имеющий семью из 7 человек. Изучает русский язык и просил выписать для него курс анатомии. Ожидавшие его пациенты не препятствовали ему и молиться вместе с нами! Вот мы у старичка со старушкой... Богатые люди, а ещё более благочестивые! Все свои дела побросают, если только есть какое-нибудь дело церковное! Эта пара – общепризнанное украшение церкви! Старушка же всё время плакала от радости при нашем посещении! Мы у доктора Тонака... Роскошный дом... На молебне имён не перечтёшь! Когда же я стал делать отпуск, предо мной стояла целая церковь! Пятнадцать человек христиан! Из них десять семейных и пять служащих у доктора! Доктор необыкновенно предан церкви и отличается большою щедростью. Его тесть, тоже доктор – старик, основа и украшение церкви в Хамамацу... Конечно, вырваться без угощения мы не могли... Дыни, арбуз, шоколад, бисквиты... Но сердца, широкого любящего сердца сколько! Оказалось, что и ковры, и одеяла, и подушки, и ножи, ложки и вилки – всё это прислано в мою квартирку любовью доктора! Да и вид-то у него какой-то патриарший: широкое лицо, окладистая борода, костюм наподобие нашей рясы!.. Говорят, что, когда он в Тоёхаси посетил наших пленных, к нему один солдатик подошёл под благословение... И неудивительно!.. Такая у него... даже «протоиерейская» осанка! Мы у дедушки с бабушкой... На стенах длинное копьё и штык на шесте: дедушка – самурай, участвовавший в войнах ещё до реформ 1868 года!.. Пред нами старушка, сын которой состоит доктором в другом городе... К сожалению, не удалось мне побывать ещё у одного доктора, живущего в стороне за городом... Да! Нагоя – церковь фотографов, а Оказаки – церковь докторов! А причина опять одна: были здесь два преданнейших церкви доктора, они-то и распространяли Христа среди соработников. Не урок ли, каким путём и теперь нам направить усилия! Путём домашней проповеди, путём семейного ознакомления со святым Евангелием. Посетил я сегодня 16 домов, везде встречал любовь великую, много встретил и радостей; божнички у некоторых христиан – что угольники на Святой Руси!.. Тут и иконки Спасителя, и икона Божией Матери, и святого Александра Невского... На стенах – виды Суругадая и портреты Дай-Сикёо... – Да, не без основания церковь оказакская считается одною из лучших!..

Пообедали. Время близилось к отъезду. Один за другим подходят христиане, берут у меня благословение и остаются в комнатах церковного дома. Прибегают дети. Быстро делают земным поклоном привет и бегают по двору... Собралось народу около 50 человек. Пришла плакавшая на молебне старушка и принесла три коробки с печеньем: одну мне, одну отцу Мию и одну просила передать владыке архиепископу. Когда же я её поблагодарил как только мог и благословил, она голосом заплакала... Господи! За грехи ли мои такая любовь верующих!.. Вот благочестивый старец со старушкой несут мне коробку японских «о-Каси», конфет. Было уже час тридцать дня. В два часа нужно выезжать конкой до станции... Сердце требует сказать что-либо муравейнику, около меня кипевшему, и я, созвав всех к своей комнате (три четверти стояли на улице), сказал приблизительно следующее: «Вы, братие, живёте среди язычников. На вас, как на людей новой веры, обращены взоры всех. По вашей жизни язычники оценивают не вас, но веру нашу, нашего Христа... Святой апостол Павел когда-то писал некиим христианам: «имя Божие вами хулится среди язычников». Братие! Что может быть для нас дороже Христа, дороже славы Его святого имени? Будем же жить так, чтобы, смотря на нас язычники не смеялись над нами, над верой нашей, над Христом, а напротив, говорили: да, – вот это истинная вера! да, – добру и жизни доброй учит людей проповедуемый Христос! Братья! Христос учил не только словом, но и жизнью Своей. Живите и вы, как научил словом и примером Христос, – и вы станете проповедниками Христа среди сидящих во тьме собратий ваших. И не так трудно вам жить жизнью доброй. Вчера я вам говорил много о любви как основном настроении христианства. И сейчас опять повторю: любите и любите! Как среди тёмной ночи трудно идти без света и всегда можно споткнуться, упасть, ушибиться и убиться, так невозможно идти без светоча и в жизни... А где этот светоч? Да именно любовь. Она осветит вам ваш жизненный путь! Она покажет вам все подводные скалы житейского моря, все ямки, все камни жизненной дороги! Она проведёт вас по всем извилинам жизненной тропинки! При любви для вас ясными станут все ваши отношения и к Богу, и к ближним, и к себе. Научитесь же любить, – и вы будете светить своею жизнью среди окружающей вас тьмы. Но и в жизни так бывает, что, когда среди ночи зажигается свет, всё недоброе, нечистое, злобное прячется от света... Зажгите же, братия, свет любви и веры в мире языческом, и верится мне, что при этом свете и сами язычники станут постепенно лучше... Впрочем, время ехать. Прощайте, благослови вас Господь. Молюсь, да стоит твёрдо вера, да множится любовь ваша, да поддерживает вас бодрость духа, надежда. Прошу и ваших молитв, да поможет мне Господь скорее слиться с вами и устами, и душою; и тогда мы единым сердцем и едиными устами будем славить Отца, и Сына, и Святого Духа». За буквальную точность беседы, конечно, не ручаюсь, но мысли верны... Опять пошли под благословение... Багаж отправили прямо на станцию, а мы до «бася» – «конки» – пошли пешком... Ясный, очень жаркий день. Узкие улицы г. Оказаки. Идут по ним «сикёо» Сергий, в подрясничке, под зонтиком, отец Мии и большая толпа христиан: старцы, мужи, жены, дети... Из лавок, из домов выглядывают любопытные язычники. Из лежащих по пути домов выходят остальные христиане... Картина умилительная!.. Она сама уже отвечает на вопрос, что за христиане в Японии... Мы с представителями церкви уселись в вагончик... Ко мне протягиваются для благословения руки, протягивают ко мне деток, стоят старики со слезами на глазах!.. Можно ли выдержать себя спокойным при такой обстановке?.. Показался вагон, я преподал общее благословение... Оказаки остался скоро вдали. На вокзале пришлось несколько подождать, но время шло незаметно в беседе с провожавшими. Подкатил поезд, которым мы и вчера приехали; мы ещё раз горячо простились с христианами и уселись в вагон... Станция не из больших, остановка минутная... Уже поезд идёт далеко за станцией, а фигура доктора с большой бородой всё ещё на платформе и шлёт нам привет любви! Прощай, церковь оказакская! Прощай! Не уехал бы от тебя сегодня, но ждёт нас и церковь в Тоёхаси, самый почётный и ревностный христианин которой приехал за нами в Оказаки и теперь едет вместе с нами.

От Оказаки до Тоёхаси езды один час. Поезд идёт быстро. Вместо рисовых полей везде по сторонам шелковичные плантации... Направо опять показалось море с его островками, лодочками... В четыре часа с минутами мы уже выходили на станции Тоёхаси, где нас встречал местный батюшка отец Акила Хирота и человек десять почтенных христиан. А когда мы вышли на площадь, со мною начали раскланиваться и направо, и налево: это христиане и христианки, вышедшие встречать меня (на платформу идут не все: здесь всюду за выход на платформу – 2 копейки). Уселись на дзинрикися... Образовался поезд тележек в 20!.. И с такой-то торжественностью мы ехали по улицам очень большого города Тоёхаси. Нам отвели помещение в церковном доме, который построен общиной христиан на свои средства... Сюда собрались все встречавшие меня на вокзале, все встречавшие меня здесь, и я поздоровался с ними кратким приветствием, пожелав им, как людям вообще, здоровья телесного, этого величайшего дара Божиего; как христианам здоровья душевного, без которого немыслим истинный христианин. Благословив каждого в отдельности, я отпустил всех по домам до всенощного бдения, которое начиналось в семь часов вечера.

Церковный дом очень большой, двухэтажный. Во втором этаже устроена временная церковь... Алтарь достаточный, иконостас – резной работы русских военнопленных; иконы очень хорошие, особенно Спасителя и Божией Матери. В настоящее время у христиан уже собрана часть денег на постройку новой церкви, план которой висит в комнате собраний; и, быть может, не за горами то время, когда Тоёхаси украсится православным храмом, но, вероятно, на другом месте, уже общиною приобретённом.

Местные певчие спели всенощное бдение очень хорошо; церковь молящимися была наполнена. По окончании службы я обратился к собравшимся с простым своим словом: я выразил радость при виде их любви к храмам Божиим и к богослужению. Храмы, говорил я, – это особые места, в коих неограниченный пространством Бог как бы ограничивает Себя местом, нарочито являя Себя здесь для ограниченного человека... И, хотя престол этого храма ещё не освящён, но и на нём совершается бескровная жертва... И в нём поэтому Бог скорее услышит молитву верных... Однако построение настоящего «селения» Божия всё-таки должно быть постоянным желанием всех вас... Начинайте же скорее. Средства отчасти есть. А далее Бог поможет. Ходите в церковь, говорил я далее, молитесь общественною молитвою. С нею никогда не может равняться молитва частная. Одна свечка ярко горит, а несколько свечей горят гораздо ярче: один из вас тепло молится, а несколько несравненно теплее и поэтому скорее будут услышаны! Одна свечка даёт малое пламя, а пучок свечей большое, ибо в нём несколько светилен дают как бы одну светильню, разделённый на несколько свечей воск даёт как бы одну свечу. Так и в церкви: несколько молящихся дополняют душевную теплоту друг друга и образуют ту молящуюся единицу, которая сильна раздвинуть небеса и низвести на верующих милость Божию. В костре сырое полено не сразу горит, но, согретое и высушенное теплом других, и оно загорается; и в церкви человек с холодом в сердце не вдруг-то загорится ярким огнём веры! Но его обогреют своею молитвою братья, и он, смотря на пример братьев, тоже ярко начнёт верою гореть и тепло молиться... Призывом к усердному посещению общественных молитв в храме я и закончил свою немудрёную беседу.

Постепенно расходились верующие. Многие заходили ко мне за благословением. Но дети! И здесь, как и в Оказаки, они меня поражают! Так они смелы! Приходят в комнату, быстро занимают сидячее положение («по-японски»), поклон до полу и «конницива» или «сайео-нара». А не везде они одинаково спокойно смотрят на длинные волосы и бороду!

Опять пришлось ночью прятаться от комаров под пологом. Но и общая усталость, и принятая ванна скоро смежили мои глаза... В двенадцатом часу ночи я уже мирно спал.

24 августа. Воскресенье. Литургию служил отец Акила. У местных певчих оказались голоса; есть и умение петь. В самых простых мотивах послышалось мне что-то совсем уже русское! И моё сердце не обмануло меня: все эти мотивы – наследие военнопленных солдатиков, живших и в Тоёхаси. Во время «запричастного» я беседовал с верующими, опять наполнившими церковь. Взяв в основу своей беседы из Послания к Галатам, из главы 5, (Гал.5:16–17), я прежде всего постарался как можно яснее нарисовать, как в человеке сначала царствовал дух: как человек, послушавшись плоти, воцарил в себе плоть, причём дух не умер, но как бы отошёл на второй план; как Христос Спаситель, победив плоть, оживил дух и его восстановил в царственных правах... Затем я убеждал не слушаться велений плоти, в нас ещё говорящей, ибо плоды её очень уж грязны (Гал.5:19–20), последствия очень печальны – потеря того, куда стремимся (Гал.5:21). Победить плоть с её страстями – вот цель христианина, хотя бы достижение её стоило страданий распятия (Гал.5:24)! Победив плоть, христианин этим самым развяжет крылья Духу бессмертному и незаметно для себя украсит себя чудными плодами Духа, каковы: любовь, радость, мир (Гал.5:22–23) и проч. Увещанием не тщеславиться своею праведностью, не раздражать упрёками слабых, не завидовать духовно сильным (Гал.5:26), а напротив – носить тяготы друг друга для исполнения закона Христова (Гал.6:2) и призванием на дело христианина благодати Господа Иисуса Христа, любви Бога и Отца и общения Святого Духа закончил свою беседу. После литургии местный фотограф-христианин увлёк меня к себе в фотографию, а затем и сам приехал к церковному дому и здесь фотографировал всю церковную общину. Пообедали. Простились с отцом Мием, возвращающимся в Киото, и в два часа поехали посещать христиан.

Посетили около 20 домов, всех христиан Тоёхаси. В каждом доме нас ждали: пред иконами или горела лампадка, или зажигали свечи. Ладан курили при начале молебна почти везде. Иногда семья стояла молебен со свечами. Заранее у всех приготовлена записочка с именами о здравии. А после молебна – сколько и желания, и усилий угостить или по крайней мере усадить!.. У старост (общиной обычно управляют выборные старосты со священником во главе) мы останавливались долее и рассуждали о положении церкви в Тоёхаси. Состав церкви – почти исключительно люди состоятельные или интеллигентные. Есть владетель завода, изготовляющего сою (староста); заводчик по обработке риса (староста), офицер-поручик, два фотографа, парикмахер, торговцы разным товаром... Все люди христиански твёрдо устроены и производят впечатление искренности и убеждённости. Особенно же работает для церкви заводчик сои, первый в Тоёхаси богач, господин Танака. Около шести часов вечера окончили мы посещение христиан. Оставался ещё час, пока светло на улице. Мы пошли посмотреть место, купленное уже лет семь назад под будущую церковь. Место очень большое (560 цубо – около 560 кв. саж.), но и цена большая: 2600 ен! Однако христиане усматривают в нём и неудобства: место находится рядом с дивизией. Опасаются поэтому, не встретит ли себе препятствий наш звон. Пошли затем посмотреть город: прошли по главной улице, вышли куда-то к памятнику первого императора. Но начал накрапывать дождик, и к семи часам мы поспешили возвратиться домой.

Начали подходить христиане. По местному обычаю благодарят за посещение и потом усаживаются в большой комнате собраний. Здесь стоит большое «хибаци» – как не усесться около него! Человек десять кругом, некоторые покуривают трубки; то помолчат, то поговорят... Подсел и я.., и разговорам не было конца!.. Говорил я о светлых надеждах на будущее христианства в Японии, утешая христиан; отвечал на вопросы о почитании в России воскресных дней; о летнем рабочем дне русского крестьянина... Допрашивали они меня и о том, верно ли, что в России крестьяне не все грамотны (стыдно пред грамотными японцами было!)... Очень их интересовали и наши белые ночи, и зимние короткие дни... Словом, видимо много слыхали про Россию, но очень мало её знают!.. Уже с начала одиннадцатого я всех их благословил и отпустил. Мы собрались ко сну, намереваясь завтра пораньше съездить на православное кладбище за город, где похоронены два русских солдатика...

25 августа. Утром шёл дождь, и настолько большой, что ехать на кладбище за город было немыслимо. Со скорбью в сердце ходил я по своей комнате да посматривал, не пошлёт ли Господь «вёдрышка»; но дождь перестал лишь в девятом, а в десятом часу отходил наш поезд. Пришлось мысленно послать привет двум землякам-солдатикам!..

На вокзал явилась, кажется, вся христианская община! Как дети около отца, они собрались около меня; я благословил каждого в отдельности, простился со всеми и уселся в подошедший поезд... Язычники массой смотрели на новое для них зрелище. При сердечных пожеланиях тронулся наш поезд. Я направлялся в Хамамацу. Отец Акила Хирота несколько заболел, и я поехал уже лишь с Кагэтой, как своим переводчиком. Дорога недолгая – всего час! Проехали мимо Бентендзима – морских купаний и чудного озера!.. Поезд долгое время шёл по дамбе, потом по мосту, имея и направо, и налево воду. Всюду рыбаки, а далеко направо – пенящийся морской прибой!.. Хорошо было на душе после всего хорошего, что я видел везде, и только что – в Тоёхаси; и такою прекрасною казалась мне прекрасная и в действительности природа...

И в начале двенадцатого часа утра поезд остановился в Хамамацу. К нашему вагону подъезжал юноша Иоанн, сын здешнего доктора Моисея Оота, и радостно приветствовал нас. Тут же оказались его папа, и катехизатор, и даже христиане!.. А и домов-то христианских в городе всего восемь!..

Мы поехали по улицам города. Улицы довольно чистые, но труб фабричных очень много. Говорят, они изукрасили Хамамацу в последнее время. Много труб ещё только поднимаемых! Производят на фабриках материи; есть заводы музыкальных инструментов. Близость к городу моря; срединное положение между Нагоя и Сидзуока; фабрики и заводы; – всё это быстро увеличивает население Хамамацу (уже теперь 25 тысяч). Но, к сожалению, скорбят христиане, с увеличением фабрик портятся и нравы жителей...

Недолго нам пришлось ехать, вот мы уже у зелёного дома, со стены которого так приветливо зовёт к себе восьмиконечный вызолоченный крест!.. Это – молитвенный дом христиан г. Хамамацу и его окрестностей (всех до 80 человек). Внизу устроена временная церковь; иконостас в ней очень хороший и – мне кажется – много лучше иконостасов Нагоя, Оказаки и даже Тоёхаси; вверху – комнатка на случай приезда священника (своего здесь нет; ездит из Тоёхаси отец Акила Хирота). Здесь же квартира катехизатора.

В верхней комнатке я и поместился было... Юноша Иван (японское имя – Какуси) не забывал нас, и наша комната постепенно наполнялась всякой всячиной! Китайский чай, американское печенье к нему, прекрасный виноград, груши, яблоки... Всё это доставлялось из дома его папаши. В двенадцать часов нам принесли оттуда же прекрасный японский обед... Господи! – думалось мне. Люди только-только меня увидели, а с какой любовью не только делают для тебя всё, но стараются даже угадать твои желания!.. За что? За что? Но вот чрез некоторое время пришла прихворнувшая было супруга доктора Оота, и для меня сразу всё стало понятным: столько даже на лице её доброго сердца, нежной теплоты, материнской ласки!..

В ожидании беседы постепенно подходили христиане. Привели старца-слепца и усадили его в моей комнатке. Пришёл доктор из-за города... «Как? Второй доктор?.. Да нет ли у вас тут и ещё докторов?» И что же? Оказалось, сейчас в Хамамацу пять докторов! Это – старец Оота и его четыре ученика по вере... Ждут ещё шестого! И тогда действительно можно будет говорить, что церковь здешняя – церковь докторов!..

Меня этот факт навёл на много светлых дум!.. Вот, мечталось мне, сейчас здесь один доктор привёл ко Христу четырёх докторов... Его зять в Оказаки, доктор Танака, тоже имеет своих учеников по вере среди собратьев по профессии... В Нагоя около старца – фотографа Миясита сколько появилось фотографов-христиан!.. Наступит время, когда вот таким-то путём, путём семейных, родственных влияний через знакомства, ученье Христово не слабой струёй, но стремительным потоком начнёт вливаться в страну японскую и напоит всех, кто увидит в этом потоке воду чистую, воду живую!..

Невольно обращаешь внимание и на то, что не люди необразованные, а люди просвещённые, да ещё кто́? – доктора, во всём обычно видящие кровь да мясо, – принимают веру Христову! И не только сами её свято содержат, но и собратьев влекут ко Христу!.. Пред Христом склоняет свою главу здесь не только буддист или синтоист, но – и образованный человек!.. Это ли не сила Христова! Это ли не победа Его над сильными века сего?..

Ровно в два часа, как было объявлено христианам, спустился я вниз, в церковь. Там зажжены лампадки; христиане уже сидят в ожидании проповеди. Помолились мы Царю Небесному, и я начал свою «беседу»... «Беседа»... Сколько в этом слове простого, сердечного, желанного!.. Это не торжественно раздающееся слово, в котором именно по причине его торжественности трудно очень развернуться душе! Это не поучение, которое постоянно тебе напоминает о кратком времени и вынуждает поскорее на поучения... «Беседа» – это общение одной души с другими душами; это постоянное чтение чужих душ по выражению лиц, по глазам, по общей настроенности! «Беседа»... – сколько здесь твоя душа, твой ум изгибается, чтобы идти рядом с душами братьев и быть им понятным!.. Люблю я «беседовать» вообще... А сегодня беседовал как-то особенно сердечно. И казалось мне, что мои слушатели говорят со мною, так живо отвечали на мои слова лица этой семьи христиан!.. О чём я беседовал?.. Да, конечно, опять обратился за помощью к неподражаемому святому апостолу Павлу; он давал мне содержание; а я его переживал, отливал в доступные для слушателей, а главное – отвечающие потребностям минуты и времени формы. И сердце моё чувствовало, что я не на камни сеял и был не только понят, но и принят своими слушателями! Может ли быть для проповедника награда лучше этого сознания!

Кончилась беседа. Полтора часа продолжалась она. Но не чувство усталости у тебя на душе, а какое-то отрадное сознание сделанного доброго дела!.. Право, и сам как-то мягче, как-то лучше, сердечнее сделаешься, когда вот так-то побеседуешь с христианами!.. Впрочем, мы ведь всегда «уча учимся»... Так даже говорит какая-то латинская пословица.

Пришёл в свою комнатку, но милый «Какуси» уже пленил мой дорожный саквояж, а доктор и супруга не позволяли и думать о ночлеге где-нибудь в другом месте, и нас повели к себе. Дом их – в нескольких шагах, и я чрез пять минут был уже на новом месте, но в атмосфере любви ещё более напряжённой.

Доктору сейчас 65 лет. Несколько отпущенные (а не бритые) волоса с лёгкой проседью, такая же бородка, густые усы. Японский костюм. Тихие, скромные манеры. Природное благодушие, написанное на лице и особенно в добрых глазах. Супруга появляется всегда с доброй улыбкой и неизменно с каким-нибудь угощением, но, занятая домом, постоянно убегает, сказав: «гомэн насай» – извините. Какуси-Иван, красивый юноша с открытыми, добрыми глазами, высокого роста, необыкновенно подвижный, очень развитый. Таковы Моисей, Лидия и Иван, среди которых я оказался.

Свой вход в семью я начал молитвой. У доктора устроена особая комнатка – часовня... В ней есть всё: и иконы строгого письма, и копии с Дольчи и др. Аналойчик, свечи, ладан... Как уютно чувствовалось в этой «храмине», в этой «келейке» добрых христиан! Молилось сердце моё!.. Тихо на мои слова отвечал пением катехизатор... Сосредоточенно молились хозяева дома... По отпусте я благословил эту семью, этот столп хамамацкой церкви, и благословляя пожелал и счастливой жизни семейной, и полезной деятельности на облегчение страждущих братий, и научного роста, и плодотворной помощи нам по насаждению веры Христовой среди язычников... Искренне, горячо меня благодарила вся семья...

На коридоре около этой «часовни» стоит кресло – единственный представитель нашей мебели... Но кресло это «памятное»: на нём сидел японский принц, бывший у хозяина, а теперь ожидало это кресло нашего владыку архиепископа... Но не дождалось пока... А пришлось посидеть хоть минутку на нём мне... И будет оно опять стоять под прикрытием и опять будет ожидать «дай-сикёо» или «сикёо». Не могу умолчать об этом!.. Какая любовь, какое уважение к «дай-сикёо» чувствуешь и здесь, как и везде! Отрадно, что люди «знают своего спасителя» от тьмы язычества!.. И не забывают его.

Город занимает площадь не очень большую, да и домов христианских не так много. Мы решили посещать христиан пешком: много приятнее, чем на курумах! Не могу забыть семьи слепца! Сам слепой, жена тоже слепая! Оба успели уже состариться!.. Но за свою долгую тяжёлую жизнь они не прибегали к чужой помощи, сами исполняя все домашние работы. Нужда так изощрила их органы, что даже нитку в иголку старушка продевает сама. Не помешало им несчастье воспитать и детей, из которых две дочери, уже почти невесты, и четыре сына. Я помолился за них и благословил старцев на дальнейшее терпение среди испытания, которое, как огонь золото, очищает нашу душу от всего нечистого... Призывал я их к бодрости, ибо поднятые на ноги дети должны и сумеют успокоить старость своих страдальцев-родителей. Рады были нашему посещению старички очень; но радость их трудно и описать, когда мы ещё и присели у них хотя ненадолго!..

С особым отрадным чувством вспоминаю я семью Кавааи. Здесь мне пришлось увидеть сразу четыре поколения христиан! Дедушка Гедеон, его сын – хозяин, его внуки и внучки, из коих один учится в университете, и даже правнуки!.. Четырнадцать имён поминал я о здравии на ектении!.. Ведь это – настоящая община по здешним местам!.. Радушно приняли нас здесь!.. Очень уже радушно и тепло!.. Дедушка был рад необыкновенно!.. «Вот, дедушка, Господь привёл вам видеть какую домашнюю церковь! 14 человек ведь», – сказал я; а дедушка перекрестился и заплакал слезами радости! И эти слёзы старика много говорили молодёжи!.. Пожелав старцу дожить до ста лет, я пошёл далее, провожаемый на улицу всей семьёй, на удивление язычникам: дом-то очень богатый и среди соседей выдающийся.

Не торопясь, шли мы по улицам города, попутно и осматривая его. Юноша Иван охотно нас со всем знакомил... Однако пришло время и домой возвращаться, и через несколько минут мы уже опять видели пред собою лица наших добрых хозяев. Осталось нам съездить к другому доктору, но он за городом: отложили на завтра. Остался ещё поохладевший христианин; но начав сладким, мне не хотелось заканчивать день горьким, поэтому и этот дом остался до завтра.

Вечер прошёл совершенно по-семейному... Посреди комнаты стоял низенький столик: отсюда всё время не снимались гостинцы, фрукты, печенья... Под ноги при сидении обычно подкладываются особые подушки: мне таких наложили штук шесть и усадили меня на них... Юноша Иван принёс массу фотографий, картин, альбомы... Всё время их рассматривали, разговаривали, шутили... Хозяйка принесла «бан-лиси» (ужин) и так настойчиво им угощала, что я изменил себе и ужинал с хозяином по-японски... Постепенно приходили христиане. Начали подходить христиане даже из деревень, узнав о моём приезде! Разговорам не было конца. И хотя разговоры не переходили в тон и форму проповеди, тем не менее – полагаю я – не без пользы для сердца, для души уходили из докторского дома братья по вере, когда пришло время спать и когда я дал им благословение прощальное.

Хозяева много хлопотали о более покойном сне, и спать было очень хорошо! Изводившие было меня с вечера два комара сами лезли на явную опасность; и поэтому, можно сказать, покончили жизнь самоубийством. Через полчаса же, не более, закончили свой концерт и обитательницы чердаков. И я заснул крепким сном!

26 августа. Давно уже, тринадцать лет назад, с этого числа я стал монахом. Цель моя тогда была вполне определённая! Но мой сотоварищ по иночеству уже успел послужить в Америке и теперь возвратился в Россию. А я не управился туда, куда влекло тогда меня сердце моё... И лишь теперь Господь привёл меня миссионерствовать... Но не Америка, а Япония стала жребием моим. Господь строит жизнь человека. Ему нужно было вести меня по распутиям жизни на милой Родине. Он привёл меня теперь и сюда... И как легко у меня сейчас на душе!.. Благослови же, Господи, моё дальнейшее иночество, но – уже иночество миссионерское...

Рано я проснулся сегодня. Будить никого не хотелось, и я осмотрелся в той обстановке, в какой нахожусь. Моя комната – верх изящества! Конечно, на полу соломенные «татами»; конечно, потолок из досок некрашеных. Но все доски, все бруски, все столбики так выскоблены, так отполированы, так отлакированы, что всё блестит, глаза ласкает и внушает осторожность, бережливость, чистоту... Плюнуть на пол, облокотиться на столбик, сесть на перила, пройти по лакированным доскам каблуками – да не хватит совести!.. И действительно, чистота удивительная! В нише стоят разные статуэтки; на искусственном суку́ – чучело орла. Две высокие лампы на полу... На стенах, в нишах, на длинных листах, писанные тушью цветы: работа изящная. Выше раздвижных ширм, под самым потолком, широкое-широкое полотно со столь знакомым мне теперь береговым видом Японии: тут и горы с выдающимися вершинами, тут и сосенки, покрывающие эти горы, и эти извилистые заливы, и эта даль моря с белеющими парусами!.. Как всё это красиво на самом деле и как превосходно схвачено на картине!.. А вот «Фудзи-сан», священная, самая высокая гора Японии!.. Столь знакомое (видишь чуть не в каждом доме!) изображение горы, на половине прикрытой дымкой облаков, на верху белеющей снегом... Да! Простота и изящество здесь сочетались очень умело и говорят много о вкусе хозяев...

Но... появился тихо милый Какуси, увидел меня уже бодрствующим и столь же быстро исчез, как и появился. Но вместо него пришли слуги приводить комнату в её дневной вид... А далее – сердечный утренний привет, утренний чай и составление более удобного распределения дня... Я уже согласился ехать не в девять часов и не в одиннадцать часов, как значилось в предварительном моём расписании, и даже не в час дня, как хотелось непременно, а лишь в три часа, как признал за лучшее доктор! Но его соображения вполне серьёзны: хочется сняться на группу всею церковью; между тем до двух часов все дети в школах!.. Впрочем, я и не рвался очень-то от тепла!

Около девяти часов сели мы на дзинрикися и поехали сначала к доктору... Две версты – недалеко!.. Выехали за город; едем по прекрасной дороге... По сторонам – рис, где уже желтоватый, где совсем зелёный... Картофель разных сортов, горох, бобы... Высоко поднимает свою голову гаолян. Едва пробивается из земли новой посадки редиска....

Везде крестьянские поселения или отдельными домами, или деревнями... На дороге то и дело переезжаем селения... Но нашего доктора всё нет! Было почти уже 10 часов, когда наконец-то с главной дороги мы свернули на узенькую дорожку и направились к чему-то вроде мызы: здесь и жил доктор!.. Оказалось, что действительно до него две версты, только японских! А русских целых восемь! Не ожидал нас в такую даль к себе доктор; но тем приятнее для него было наше посещение... Времени терять нам было нельзя. Мы совершили пред иконками – а их опять много – краткий молебен, выпили по чашке японского чая и, оставляя хозяину мир Христов, провожаемые благодарностями всей его семьи, простились с ним... Тележки наши долго плелись до большой дороги. Но семья доктора всё ещё стояла у ворот своего дома, посылая нам временами свои приветы. И лишь деревня, в которую мы въехали, не дала возможности и мне ещё и ещё отвечать на прощальные приветы доктора своею шляпою... Так-то сердечно принимают здесь христиане своего «сикёо»... И тепло поэтому на сердце!..

При самом въезде в город находится тот дом, в котором живёт поохладевший христианин... Не без сердечного волнения я к нему подъезжал. Должно быть, в сотый раз проверял себя, как бы не сказать «сгоряча» чего-нибудь лишнего, но в то же время и не забыть существенного! Но Господь не судил мне в Хамамацу заговорить иным языком: христианина сего и его семьи мы дома не застали... Пришлось поручить катехизатору сказать христианину, что я у него был и что, если ещё буду в Хамамацу, опять приду к нему... Этим мы и закончили своё прямое дело в Хамамацу. Отпустили «дзинрикися» и пешком направились к дому. По пути зашли в старую крепость... Уже в ветхость приходит она!.. Но наверху устроен домик, и за три сена нас пропустили на крышу этого дома (на терраску, которую можно видеть почти на каждом доме)... Прекрасный по обыкновению вид открылся перед нами. Вот город с торчащими кверху трубами, этими грозными надгробными памятниками здоровью рабочего люда, вот за городом – гимназия, где учится Какуси-Иван; ещё далее видны казармы. Конечно – неизменное здесь, на Токайдо, море... Горы кругом... Вероятно, и сегодня опять не один раз полезем в туннель!.. Да! Как красива здесь природа!.. Вот где поистине раскрыта великая книга с ясно написанными в ней глаголами о присносущной силе и Божестве Творца всех этих красот природы...

Проходили мимо здания, специально построенного для упражнений гимнастических, и прежде всего – для «дзюу-дзицу»!.. Как было не зайти сюда после всего, что с таким воодушевлением и так картинно описывал нам Какуси!.. При нашем появлении учитель немедленно мне прислал стул; а подростки, поклонившись друг другу по-японски, парами начали бороться. Большею частью поединки кончались быстро, но в двух парах сошлись ловкость с ловкостью, и мы долго сидели, восхищаясь сими юношами!.. Да! С сих лет начинают, – что же будет дальше?.. К сожалению, больших гимнастов сегодня не было и «что бывает дальше», этих «чудес», мне не пришлось видеть! Учитель с большим почтением нас провожал. Когда я уже вышел и прошёл много вперёд, он от спутников узнал, что я – помощник владыки архиепископа Николая; и нужно было видеть его смущение, что не оказал он «должного» приёма!.. И издали мне посылал он свой последний поклон... Имя владыки и мне часто помогает! За чужой крепкой спиной и мне чувствуется недурно!..

Уже в обеденный час возвратились домой. Сытно по-японски пообедали... Доктор мне дал свою карточку, Какуси подарил открытки «Хамамацу»: трогательные мелочи! Пока я приготовлял к отъезду свой багаж, подошло время сниматься на группу. Отыскивая наиболее удобное, просторное и красивое место, остановились на синтоистской мия, к которой и собрались христиане... Дедушка Гедеон, к сожалению, не приехал: сил мало... Дам усадили направо и налево от меня (а говорят о приниженном положении женщин здесь!), а мужчины, с доктором во главе, стояли... Впрочем, старичок какой-то тоже сидел... И опять фотографический снимок! Пойдёт время, а я буду пересматривать все эти снимки и с любовью вспоминать тех, среди которых я встретил столько любви!

Нужно было поспешать... Я горячо простился с хозяевами... Владыке архиепископу они послали корзину фруктов... А мне от всех христиан подарили «тушечницу» – коробку с принадлежностями для японского письма тушью и кистями... Опять «тушечница»! Принимаю как настойчивое напоминание любви: нужно упорно изучать японский язык...

Прощальное благословение всех собравшихся на проводы христиан... Торопливые приветы направо и налево ввиду приближающегося поезда... Слово глубокой благодарности из окна вагона... Общее всем благословение... Всё это – на удивление глазеющей публике!..

Звонков не бывает... Свисток. Плавно тронулся вагон… И я направился далее, оставив в сердце своём навсегда Хамамацу и его добрых христиан. А Оота-сан! А Какуси! А его мама! Скучно было уезжать из Хамамацу!

Дальнейшей, и последней, нашей остановкой был г. Сидзуока. Город – большой, губернский, но церковь в нём сравнительно молодая, успешно управляемая старцем отцом Матфеем Кагэта и распространяемая опытным катехизатором.

Расстояние от Хамамацу до Сидзуока три часа езды, но я поехал экспрессом и к пяти часам вечера был уже у последней цели своего путешествия. Отец Матфей и христиане встретили меня на вокзале, откуда, благословив всех, я и направился в церковный дом. Находится он в центре города, около старинной крепости; поражает своей необыкновенной теснотой: могут с трудом поместиться человек 50, а для сотни недостало бы ни места, ни воздуха! Отец Матфей совершил краткий молебен по случаю моего приезда, а я к собравшимся уже всем христианам обратился с речью, содержание которой и план намечала мне 12-я глава Послания к Римлянам. Церковь молодая, мудрствовать не было удобным! Хотелось быть для всех понятным, и это определило большую простоту и в содержании, и в построении моей речи.

По окончании беседы определили общим советом с христианами, когда мне удобнее ехать к ним по домам, и, конечно, мои планы въезда в Токио в одиннадцать часов утра рушились: отъезд отложили до четырёх часов дня. Обедом или ужином – не знаю – в гостинице закончили мой день господин Кондо, местный староста, и отец Матфей и, пожелав мне покойной ночи, здесь же устроили для меня и прекрасный ночлег.

27 августа. С восьми часов утра поехал я по домам христиан г. Сидзуока – их здесь 21. Как и всюду, я был везде желанным посетителем. И так-то хорошо чувствовалось на сердце, когда, глядя на лик Спасителя или Божией Матери, поминал я имена живущих «в доме сем»... Душа отрывалась от земли и молила Господа утвердить всех их в вере, совершить в любви... Посетил между прочими одного небогатого сапожника. Он так был обрадован посещением, что не находил и формы, как бы поблагодарить... На вокзал же явился с корзиною фруктов, чем совершенно растрогал меня!.. Посетил дом только что скончавшегося христианина Петра. Его сегодня погребают. Крещение он принял лишь четыре дня назад, хорошо оглашенный; принял христианство по глубокому убеждению. Семья ещё языческая. Но одна дочь – христианка, замужем в Нагоя за фотографом-христианином. Я помолился о здравии нагойских христиан, а потом совершил краткую литию по рабе Божием Петре. Петь было некому: пел сам. И с таким-то чувством я пел «Со святыми упокой»! Ведь предо мною истинно святая душа только что в воде святого крещения омывшегося Петра... «Вечная память» да будет и Петру, и всем, кои своим примером жизни сеют Христово учение в мире языческом! Дом был наполнен и язычниками, и христианами. Я не удержался и сказал приблизительно следующее: «Братие! Христианство не знает «умерших» – оно знает лишь «уснувших»: и раб Божий Пётр не умер, но спит продолжительным сном. Наступит время, и он проснётся, но уже для жизни вечной, блаженной. Но он сотлеет, скажете вы?.. Да, тело его сотлеет. Но Господь, давший нам тело из ничего и вдохнувший в него душу бессмертную, разве не силен и вновь душе живой дать тело, но уже нетленное, безболезненное?.. Как ни хорошо бывает жить в гостинице, но человеку всегда хочется возвратиться в свой дом... Настоящий мир – это гостиница, в которой мы временно живём; и только потому, что мы «обживаемся» в этой гостинице и не знаем радостей вечных селений, только поэтому мы скорбим при виде смерти!.. Не скорбеть, братья, нужно нам, а радоваться; и верьте, что и раб Божий Пётр лишь переселился в обитель Отца Небесного для жизни вечной в нетленном теле!.. Не будем же скорбеть, имея такое упование, а утвердимся в крепкой вере, что жива душа Петра, оживёт и его тело, и будет воскресший Пётр вечно жить, но уже не в гостинице, а в доме Отца Небесного. И будем Господа молить, да сподобит и нас Он увидеть сии небесные наши обители! Братья! В воде Святого Крещения христианин омывается от всех грехов, ранее им содеянных: такова вера наша. Петра Господь сподобил скончать своё земное странствование в день святого крещения... Счастливый Пётр! И прислушайтесь к голосу души его, исходящему из гроба; прислушайтесь все, а особенно вы, семейные его!.. И вы услышите, как он говорит: «Довольно вам ходить во мраке! Будет вам валяться в грязи! Светит яркое Солнце – Христос: к Нему скорей спешите! Одна истина, одна вечная правда, одна чистая жизнь – у Него, к Нему всей душей прилепитесь!» Возлюбленные! Иного не сказал бы сейчас новокрещёный преставльшийся Пётр, ибо он видит теперь истину лицом к лицу... Да подвигнет же нас гроб ко кресту, ко Христу»! – Говорил я совершенно неожиданно для себя и сам чувствовал тогда силу своих слов... Но постарался сейчас записать... Нет! Всё не то!.. Впрочем, мысли всё же сохранились...

При дальнейших посещениях я получал одни утешения, а в доме местного «столпа» – Кондо (магазин обуви и чемоданов) меня даже попросили сказать нарочитое «наставление». В семье 14 человек, аудитория вполне достаточная, и я говорил о том, чтобы слушавшие меня своею жизнью славили Христа среди язычников и тем без слов помогали бы делу проповеди, которую несём мы. Говорил я и о вере в славное будущее Церкви в Японии... Как луна, звёзды, электричество, лампы, свечи не нужны с восходом солнца, так теряют силу и все тера и мия с их учением и служениями; и не за горами то время, когда предвестница великого Света – заря сменится ясным днём, и Солнце правды осенит, просветит Страну восходящего солнца!.. Кондо много делает по объединению христиан; много помогает им, помогает Церкви Божией; он – душа местной общины. И поддержать его в вере, ободрить его надеждою на светлое будущее было так справедливо и понятно!

Побывал я и на кладбище – оно не так далеко от дома одного из христиан... Кладбище за городом, на поле, общее с язычниками; впрочем, христиане всё же как будто придерживаются одного места. Когда мы пришли на кладбище, в это время готовили могилу для умершего Петра. Напротив свежей могилы лежит подпоручик 12-го Восточно-Сибирского полка Алексей Григорьевич Лазарев – один из пленных офицеров... Памятник его в полном порядке, но из четырёх цепей около памятника осталась лишь одна, и та, вероятно, на время!.. Я совершил литию, – пришлось опять самому и петь! Поминал его и всех убиенных и утопших воинов; и в этой молитве хотя немного нашёл успокоение себе: не могу доселе простить себе, что испугался дождя и не побывал у двух солдатиков на кладбище в Тоёхаси!

Около часу дня возвратился я в гостиницу. Обедать было некогда, так как через полчаса назначено было отпевание Петра, и я к половине второго пошёл в молитвенный дом. Около него стояли уже толпы народа. Пред самым домом громадные букеты, аршинной вышины, живых цветов. В молитвенном доме полно: собрались проводить своего собрата почти все христиане; были и язычники: женщины-родственницы в белых костюмах – здешний траур... – Истово совершал старец отец Матфей чин отпевания. Не очень стройно, но весьма терпимо пели певчие... Все стояли с возжёнными свечами... И так веяло у этого гроба смерти жизнью! Так чувствовалось здесь дыхание Христовой любви, всё оживляющей, всё созидающей!.. Ведь что иное, если не любовь братская, привела сюда всю церковную общину?.. Нет ни слёз, ни стонов... Говорят, не полагается. Спокойно, не торопясь все простились с умершим, целуя иконку и венчик... Заколотили крышку гроба гвоздями и по завершении отпевания вынесли гроб на улицу... Здесь его уставили на очень изящные носилки. Впереди цветы и столб с надписью и крестом на нём, затем – отец Матфей в облачении, с крестом в руке, катехизатор в стихаре; далее гроб, родные и знакомые позади... Процессия очень торжественная и на язычников всегда производит сильное впечатление... Я не имел времени идти на кладбище и возвратился в гостиницу. Наскоро обедал; за полчаса до отхода поезда возвратился ко мне радостный отец Матфей: семья Петра очень тронута всем, что она встретила у гроба и при погребении, и выразила желание поскорее присоединиться ко Христу... Так-то у нас и гробы источают жизнь, как некогда из гроба воссияла Жизнь для всего мира!.. В братском общении с верующими, заходившими проститься, проводил я последние минуты в Сидзуока, а в четыре часа сорок пять минут, провожаемый всею христианскою общиной до вагона, я уже отправлялся «домой», в Токио... И опять – как отрадно видеть, когда наперерыв у тебя берут благословение христиане! Неужели и такое открытое «исповедание» своей веры не убедит в обратном тех, кои непременно везде, и у японцев-христиан в частности, хотят видеть неискренность?..

Быстро полетел наш экспресс... В вагоне тесно... Сидим плечо к плечу... Постоянно раздаются пронзительные свистки паровоза, а за ними зажигается электричество: мы через несколько секунд въезжаем в туннель... Какой-то особо резкий шум колёс, неожиданная обстановка ночи, едкий дым, проникающий сквозь незримые щели... Всё это несколько треплет твои нервы... Но вот мы опять вылетаем на свет Божий... Направо неизменное море; налево, позади и впереди – горы!.. И опять туннель, и опять горы!..

Хотелось мне очень посмотреть Фудзи-сан. Из-за этого я намеревался было выехать из Сидзуока пораньше. Однако темнота наступила быстро и в семь часов всё было покрыто мраком. Луна же, так красиво потом освещавшая море, ещё не выходила. А в эту пору мы и проезжали станцию Готемба, с которой путешествуют на Фудзи-сан!

Ровно в девять часов вечера, по расписанию, поезд наш подошёл к Симбаси, вокзалу в Токио. С каким-то нетерпением я ждал этой минуты и с каким-то радостным волнением ехал по улицам уже «своего» города, направляясь в «наш» Суругадай, во «свою» квартирку!.. Около десяти часов вечера я был уже у себя дома. Слава Богу!..

***

Итак, я совершил месячную поездку по церквям Японии. Это моя первая поездка. Довольно неожиданно она совершена мною... Теперь, когда этот месяц уже позади, когда я опять сижу за своими обычными занятиями, переживая всё, чем Бог только что наградил меня, что скажу я, заканчивая свои заметки?..

Твёрдо идёт на брань военачальник, знающий верность долгу и любовь к себе своих воинов. Окрылённый, воодушевлённый на дальнейшую работу, приехал и я из своего путешествия, так много испытал и твёрдой веры христиан, и их Христовой любви.

Богу, Строителю судеб и народов и каждого из людей, за всё слава и поклонение!.. Благодарение Ему и за те дни сердечного утешения, которыми Он благословил меня в истекший месяц.

Чувствую, что этот месяц меня как бы «присосал» к Японии, к её добрым христианам... Лучшего средства «утешить» меня, «упрочить» меня в Японии не мог и придумать мой владыка архиепископ. За это ему земное поклонение.

С верою в помощь Божию, с удвоенной энергией берусь сейчас опять за изучение языка...

А читателям вынуждаюсь сказать: до свиданья! До следующего моего путешествия по церквям Японии!

3 января, в субботу, я получил возможность исполнить настоящую просьбу христиан в городах Маэбаси и Такасаки и, прибыв к ним, вместе с ними провёл несколько незабвенных дней.

Недалека дорога – часа три езды поездом. Недолгое путешествие – всего оно заняло пять дней. Невелики были поэтому и сборы мои. Вечером, накануне отъезда, пришёл к владыке за инструкциями и советами. «Теплее одевайтесь! А в остальном – Дух Святый научит вас всему»... Неспокойно спалось ночью: беспокоила мысль, как бы не проспать. Но вот уже шесть часов утра. Наскоро напились с ректором семинарии Иваном Акимовичем Сенума чаю и, напутствуемые благопожеланиями и благословениями владыки, уселись в дзинрикися. С неба посылали нам привет ещё светившиеся звёзды. На колокольне нашего Суругадая раздавался трезвон к субботней литургии.

На расписаниях поездов в Японии вы напрасно стали бы искать станцию Токио. Такой станции нет. Все же токийские станции носят название той местности, в которой они находятся. Так, есть станция Симбаси – для поездов на юг от Токио, станция Реогоку, – для поездов на восток от Токио, станция Уэно, – для поездов на запад и главным образом на север от Токио и станция Иидамаци – для поездов на запад от Токио. Нам нужно было садиться на станции Уэно. В шесть часов сорок минут утра, без всяких предварительных звонков, раздался довольно пронзительный свисток, и, осенив себя крестным знамением, мы двинулись на делание на Христовой ниве.

Утром рассветает здесь столь же быстро, сколь быстро темнеет вечером. Не заставил себя долго ждать рассвет и теперь. Вот зарумянилось небо. Всё ярче и ярче становилась окраска его восточного склона. Красиво блещут своими золотистыми верхушками закрывающие этого царя природы облака. Но им ли спорить с ним?! Могуче выкатывается светило на ясный простор. И, удержанное на время облаками, тем великодушнее светит оно теперь миру.

Не избалован я красотами природы! Не награждает нас ими довольно-таки унылый север. И здесь невольно восхищаешься каждой новостью! Летит поезд к западу. Далеко налево, всё более и более оставаясь позади, подняла к небу свой правильный конус Фудзи-сан. Великолепна эта гора – гордость Японии в своём снежном уборе, когда на общем блестящем фоне, за десятки вёрст, резко выделяются все её впадины своими теневыми цветами. Но освещённая утренним солнцем Фудзи-сан предстала сегодня пред нами в своём розоватом одеянии. Розоватые же вершины тех хребтов, кои, нагромождённые один на другой, виднеются около Фудзи-сан, ещё более великолепия придают всей этой волшебной картине.

Однако летит поезд, летит и время! Солнышко поднимается всё выше и выше, и, к сожалению, бледнеют на горах краски, и мы в конце концов видим пред собою лишь знакомый белоснежный конус!

Направо и налево – поля, поля и поля! Но теперь они покрыты тонким льдом: мы въехали в «небывалые» холода: Реомюр показывал – 4°. Кое-где виднеется ещё выпавший 28 декабря и не успевший растаять снег. Среди облетевших деревьев приветливо выглядывает зеленеющий бамбук; много жизни в соснах, криптомериях; а этот забор из земных лиственных деревьев, подёрнутый наверху, точно бордюром, молодыми ярко-красными побегами, невольно напоминает русскую раннюю весну. А мы едем ведь в самую суровую здесь зиму. Но вот на огороде женщина таскает из гряды редьку. Этим картина зимней обстановки вполне была дополнена.

В Японии есть обычай довольно подробно рекомендовать нового человека собравшемуся обществу. На этот случай и мой спутник пожелал узнать мою жизнь в деталях. И долго, проезжая среди этих красот природы, видя жизнь, ключом бьющую весь год, не исключая и зимы, долго я вспоминал и рассказывал и детство своё золотое, и юность бодрую, весёлую, и служебные годы свои. Факты, события, – все они воскрешали в моей памяти и новгородские лихи и болота, и дремучие леса, и суровые зимы, и весеннюю и осеннюю непролазную грязь, и зимний сезон крестьянской спячки. Уж слишком резкий контраст. Одно там, другое здесь... И невольно под давлением этих противоположных воспоминаний и переживаний задавался я вопросом: уже не здесь ли начало разгадки многих событий исторических?

Однако мои размышления скоро были прерваны. Станция Симмаци – по-русски «Новгород». Мы только что начали шутить по поводу того, что я-де приехал в Новгородию, как в вагон пришёл начальник станции со справкой: «еду ли я», – то христиане из Маэбаси запрашивали сюда по телеграфу. Таково их нетерпеливое ожидание; и, чувствуя в нём нечто большее, чем простое любопытство, я невольно углубился в другие думы. И просил Господа Бога быть со мною при моём общении с христианами. Вот – город Такасаки... На станции приветствуют меня батюшка отец Иоанн Оно с катехизатором. Батюшка едет со мною до Маэбаси. Промелькнули шесть миль, разделяющие эти два города. И около десяти часов утра, проехав 69 миль, мы прибыли к своей цели.

Маэбаси – главный город провинции Гумма с населением около 40–50 тысяч. Сделавшись административным центром и сосредоточив в себе мир чиновный, он, однако, уступил своему соседу – Такасаки – в торговом отношении.

На станции меня встречали представители христиан – старосты, человек десять; во главе их стоял в чёрной русской рясе, с золотым кабинетским крестом на груди местный священник отец Павел Морита. Язычники с большим любопытством смотрели на нашу встречу. Но любопытство их перешло в удивление, когда начальник станции почтительно провожал нас по платформе, а кондуктора отдавали нам честь. Подчиняясь на месте составленному плану, я прошёл прежде всего в дом начальника станции Уме Тароо Нагара. Он ещё не христианин. Говорю «ещё», потому что глубоко верю, что его многолюбящая и благочестиво настроенная душа скоро найдёт Христа. Но жена его Марфа Нагара уже давняя христианка (из Сендая). Замечательна история этой женщины! Она тяжко болела в продолжение 17 лет. Положение её становилось безнадёжным. Доктора отказывались от всяких надежд. Благочестивая Марфа пожелала «особороваться». Над нею было совершено Таинство елеосвящения, и после него она настолько оправилась, что могла уехать в Сендай, на Родину, откуда через месяц возвратилась совершенно здоровой. Появление Марфы в городе уже здоровой было большим событием, и о нём много писали местные газеты. Сама же Марфа глубоко верит, что помощь она получила от соборования, и её убеждение весьма повлияло и на мужа. И недалёк он уже от Царствия Божия!

Перед святыми иконами теплится лампадка. Горят на трёхсвечнике свечи. Из маленькой кадильницы (в виде чашечки; употребляются и у буддистов) курится фимиам. Дом наполнился встречавшими меня христианами. И горячо неслась к Богу недолгая молитва наша... Хотелось после молитвы пожелать чего-нибудь хозяевам… И я пожелал хозяину поскорее стать христианином, объединиться с нами и с женою в молитвах и благословил его на начало доброго пути. Батюшка поспешил в «Кайдоо» – в церковный дом, а мы несколько минут провели в приятной беседе, принимая радушное угощение хозяев.

Однако время ехать. Уселись на дзинрикися. И довольно длинным поездом направились к церковному дому. Появление длинных волос в провинциальном, хотя и губернском, городе было событием, и под выстрелами сотен пар не только детских глаз я проезжал по узким улицам. Минут 10–15 езды, не более, и мы останавливаемся у ворот «Кайдоо».

Церковный дом стоит в глуби довольно обширного двора-сада. К нему ведёт от наружных ворот прямая дорога-аллея. В воротах из веток хвойных деревьев, свитых в густые гирлянды, устроена прекрасная арка, на верху которой мелкими жёлтыми плодами изображена славянская надпись: «желанный»... В воротах – батюшка в парчовой ризе, со святым крестом на блюде и катехизатор в стихаре; на улице – большая толпа любопытствующих; вдоль дороги-аллеи, до церковного дома, христиане всех возрастов в праздничных нарядах. Солнышко приветливо ласкает эту Христову семью. При пении «Достойно есть» (конечно, по-японски) я прошёл в церковь, где отец Павел Морита немедленно же начал благодарственный молебен. Призвав на своё вступление в церковь Маэбаси Божие благословение и видя христиан, за мой приход к ним Бога благодарящих, я не умолчал и сказал им краткий привет: «Мы, братья, только что переживали воспоминания событий детства Христа Спасителя. Ещё под сводами святых храмов как бы продолжает звучать ангельское благовестие мира: «Слава в вышних Богу, на земли мир, в человецех благоволение»... И будет оно продолжаться в святых церквях за каждой почти службой... Между тем что мы видим около себя? Вот готовы ринуться в бой между собою народы, и народы христианские. Вот готовятся ввести в жизнь в другом конце света законы – законы, миру не служащие. Вот во дни святых воспоминаний раздаются стоны ужаса, вопли раненых, видятся слёзы сирот в благословенной Италии. Ссоры, вражды, разделения; и даже более – убийства, грабежи, разбои всюду и в семьях, и в обществах... И невольно задаёшься вопросом: воспет мир, а видим всюду вражду, – как это понять? Что за неожиданность?..

Братья! Ничего неожиданного здесь нет! Вот, на полях вифлеемских ещё не замерли чудные аккорды ангельского песнопения, а Ирод уже «метётся», и скоро те же вифлеемские поля оглашаются плачем безутешных матерей... Не пророчественное ли здесь указание наших будущих судеб?.. А тогда настойчиво сердце требует ответа: да где же этот мир, Ангелами воспетый? В самом деле, где он? Ответ как будто труден, а на самом деле так он прост! Рождались великие полководцы мира – Ангелы не встретили их песнями о мире. Во дворцах сменялись императоры – ни один из них не был приветствован этим небесным гимном! Являлись великие законодатели, они упорядочивали жизнь человека, но и они не вызвали небесного привета... Но вот рождается Младенец Христос – и поля оглашаются чудными ангельскими песнями... А если так, – где же мир?

Да – конечно – у Христа! И только – у Него, около Него, у тех, кто носит в себе дух Его! Враждуют народы – плохие они, значит, христиане! Враждуют общества, классы, семьи, отдельные лица – не прониклись они, значит, духом Христовым, нося имя Христово! Раздаются там и здесь вопли отчаяния среди напастей жизни – нет у сих людей, значит, Христа как благого Распорядителя их жизни. Печально всё это? Скорбно? Но Сам Христос говорил, что Сын Человеческий, снова придя, найдёт глубокое падение веры в Него и – конечно – каждому воздаст по делам его.

Итак, братья, мир есть, но его нужно искать, и ищите только у Христа! Вас Христос призвал к Себе, призвав из среды многомиллионной массы язычества. Припадите же в эти дни священных воспоминаний к яслям Спасителя и прислушайтесь, что скажет вам Младенец – Царь мира. Возьмите в руки Его Святое Евангелие и укладывайте каждое слово Его в сердце своём. Устройте свою жизнь так, как скажет вам через Святое Евангелие Младенец – Царь мира. Словом, сделайтесь христианами не по имени только, а и по душе!

И вы тогда почувствуете тот благодатный мир, который напрасно вне Христа ищет человечество. Как яркий светильник, вы будете светить тогда своею мирною жизнью среди царящей вокруг злобы и вражды. Как благовонный цветок, вы резко будете выделяться из всех и привлекать к себе жаждущие свежего воздуха души. А есть они и в язычестве!..

Пусть лежат в грязи те, для коих грязь – своя обстановка. Но это не люди! Пусть ходят запачканными в грязи другие – они, быть может, не видали чистых людей! Бог вас избрал из многих! Будьте же чисты, как кристалл! Не скверните, не пачкайте себя никакою злобою! И тогда глядя на дышащие миром христианские общины, и враги наши должны будут воспеть: «на земле мир есть!»

Об этом и – сколько помнится – так я говорил. Потом всех по очереди благословил и, так как настало уже урочное время японских обедов, в квартире отца Павла в этом же церковном доме нашёл себе и приют, и трапезу.

Во время трапезы обсуждался план моей работы в Маэбаси, и так как церковь здесь не малая [57 домов, 272 человека], а всех христиан хотелось посетить в их домах, то с часу дня мы и поехали на дзинрикися по городу. Морозец держался, но светило и солнышко, и было достаточно тепло в тёплом подряснике и комнатной рясе. Батюшка и катехизатор сопровождали меня.

Вот мы в доме Спиридона Фукасава – один из старост, наиболее живой член общины; здесь остановились мой спутник и приехавшие для служения из Токио диакон и иподиакон. На кратком молебне стоит предо мною 25 человек, представители трёх поколений. Это ли не домашняя церковь! И я много говорил о том, чтобы сия домашняя церковь, вдохновляемая Христовою любовью, ярко светила своею доброю жизнью для окружающего её мира языческого. Дом регента Павла Оонума. Я говорил о той милости Божией, которая дала ему возможность войти в дело Ангелов на небе, и, напоминая, что чтецы и певцы – уста общины молящейся, просил и регента, и катехизатора продолжать быть хорошими устами церкви. В доме старосты Иоанна Окаямы говорил я о том, что старосты не только хозяйством церковным должны ведать, но и о духовном росте своей общины промышлять: падающих – поднимать, колеблющихся – поддерживать, дремлющих – будить, всё живое соединять в крепкую семью... Вот мы в великолепном чертоге... Хозяин Пётр Такаку – главный заведующий знаменитым здешним шёлковым производством. В его палатах останавливаются императорские принцы во время своих путешествий. При виде этих чертогов невольно говорилось о том, чтобы раб Божий Пётр особенно заботился в душе своей уготовать чертог для Господа... Малюткам Петра Фунацу говорю о необходимости и пользе много и усердно трудиться и учиться. Учителю народной школы Неофиту Като напоминаю, как он своею жизнью, своею душою без слов может вещать впечатлительным детям, насколько благ Христос. Григорий Такахаси... Благочестивейший человек... Не особенно богат, но всегда первый отзывается на всякую церковную и братскую нужду. И я повторял лишь его внутренние переживания, когда говорил о сладости работы для Христа! Иоанн Кимура, его родной брат, священником на Кюусюу. Он знает, насколько священник нуждается в помощи энергичных старост, и поэтому я призываю его к доброй работе. У Якова Наказимы стоит на молебне 14 человек! Я говорю этой домашней церкви о любви как той примете, по которой истинного ученика Христова нужно узнавать (Ин.13:35), и призываю их к жизни по любви Христовой. Авраам Ватанабе прежде вёл широко торговые дела (шёлк), но нынче его благополучие поколебалось. Как не сказать было о том, что Господь даёт каждому то, что ему для души полезно; как не утешить было его надеждою, что Тот, Который берёт, может столь же скоро и легко и опять дать, если человек не оскорбит Его своим ропотом и маловерием! Мы в доме Акилы Кувазима... Хозяйка – душа христианских женщин, их, так сказать, «староста». И долго я говорил о жизни женщины, этой живой носительницы семейных традиций и религиозных верований; о долге женщин-христианок нести Христа и в души своих знакомых, а часто и родственных язычниц. С глубоким вниманием слушала меня раба Божия... Её жизнь, говорила она, была несчастна, и теперь всю себя она отдаёт Христу и Его делу... И не слова это были!.. По крайней мере, когда я встал для последнего благословения, её душа сказалась сколь неожиданно, столь же ясно: она бросилась к моим ногам и начала целовать их, и никакие усилия не могли остановить её!.. Провожаемый благодарными слезами за посещение и наставление, ушёл я. Но этот порыв благочестивой христианки, эти её слёзы и теперь ещё жгут меня... И понудительно говорят мне: к кому удостоил меня Господь приехать и чем, как не самоотверженной работой, я могу Ему воздать!.. Посетили дома Петра Хасебе, Давида Мацумото... В доме Петра Каммури только что схоронили пятнадцатилетнюю дочь: напомнил я плачущим, что Господь жнёт спелую пшеницу и что не людям со своими планами вмешиваться в планы Божии. Молясь об усопшей, родители должны сосредоточить теперь свою любовь на здравствующих детках и беречь их здоровье как зеницу ока. У Ноя Кувадзима на молебне стоит 12 человек, и все с возжёнными свечами... Ярко горят свечечки! Светло в комнате стало! И я говорил о жизни христиан, которая должна светить столь же ярко и столь же мощно разгонять около себя тьму и мрак (а дело было уже к вечеру...). Домом благочестивейшего Мартиниана Тоомия мы и закончили сегодняшнее посещение христиан.

Побывали до шести часов вечера в 17 домах... Но в некоторых из них молились вместе дома или родственные, или слишком далёкие: так было сделано для того, чтобы все могли получить моё наставление и благословение (посетить все дома не было бы времени). В каждом доме мы помолились. Пред святыми иконами – лампадки или свечи, всюду – ладан... Со всеми я побеседовал. Всех я благословил...

А сколько радости при входе! А сколько любви в непременных скромных угощениях!.. Сердце не позволяло кого-либо оскорбить отказом!.. Но любовь христиан не только провожала нас при выходе из дому: она следовала за нами по пятам!.. И, возвратившись в Кайдоо, мы здесь нашли и фрукты, и печенья, и даже яства – суси!.. Да! Прекрасные здесь христиане! Имея такую здоровую основу, такой здоровый корень, можно в Маэбаси, помощью Божией, воздвигнуть прекрасное здание, вырастить ветвистое дерево!

Ровно в семь часов зажглись лампадки и свечи в церкви и началось всенощное бдение... Полная церковь молящихся, старательное и довольно успешное пение хора, пережитые среди христиан минуты – всё это особенно подвигало душу на беседу с Господом. Проповедь после службы говорил катехизатор из г. Уэно – Судзуки. Преподав всем общее благословение, я отпустил христиан в свои дома.

После службы ко мне зашли представиться и побеседовать все катехизаторы прихода отца Павла: местный Илия Сато, из Уэно – Павел Судзуки, из Гокане – Павел Теразима, из Асикага – Ал. Мурокоси. Пригласил я сюда же и представившегося мне англиканского миссионера-японца. Долго мы беседовали за стаканом чаю! Прощаясь, англиканин сказал: «Я одинаково чту и своего священника и вашего отца Павла, и своего епископа и вас»... Благословляя его, и я ему сказал, что глубоко верю, что те, которые откололись от нас (мы ни от кого не откалывались), по силе церковной молитвы снова соединятся в единое стадо с нами; и глубоко убеждён, что Англиканская Церковь скорее других подаст нам руку общения: любовное отношение к нам её представителей – хорошее знамение желанного будущего. Под впечатлением полного содержанием дня я ушёл в комнатку на втором этаже, отведённую мне для ночлега. И уже далеко за полночь удалось мне лечь на отдых. Твёрдая японская подушка-валик, толстое японское одеяло в виде громадного халата с воротом и рукавами, бумажные ширмы с трёх сторон вместо стен; наконец, просвечивающиеся щели – всё это было для меня новостью! И, однако, тепла было достаточно для того, чтобы спать здоровым сном. Пение же петухов среди ночи по всему городу вносило и некоторое разнообразие!

Так прошло 3(16) января. Новое впечатление от каждой проеханной мили, от каждого встреченного человека, от каждого пережитого часа; впечатление бодрящее, к жизни вперёд зовущее! Благодарение же Господу, из атмосферы серых будней приведшему меня на этот ликующий, сияющий день Христов!

Воскресенье, 4 (17) января. С самого раннего утра солнышко светило ярко; очень скоро оттаяла земля и начали таять остатки снега. На дворе церковном и в церкви постоянные хлопоты: приготовляются к первой в Маэбаси архиерейской службе. За полчаса до службы и я спустился вниз. Потянулись ко мне за благословением христиане: одни благодарят за вчерашнее посещение, другие представляются... Но вот на спине несёт молодой человек параличного старца и спускает его у моих ног... Сколько было радости у сего страдальца (Иосиф Сайто), когда я благословил его! С каким восторгом на лице он продолжал осенять себя крестным знамением, умилённо глядя на меня!..

К десяти часам всё в церкви было готово, и я по маленькому колокольчику пошёл в церковь. «Даже кафедру устроили», – удивился я... Но каково же было моё удивление, когда кафедра неожиданно оказалась мягкой! Оказывается, христиане сложили квадратом свои «футоны» (подушки под ноги, для сиденья на полу) и прикрыли их ковром! Церковь была полна молящимися. Пели очень хорошо, не исключая и «εις πολλά» на женских голосах. Проповедь сказал ректор семинарии Иван Акимович Сенума: меня берегли к дневной беседе с язычниками.

По окончании литургии все христиане приложились ко святому кресту и до двух часов ушли по домам. Пообедав вполне по-японски (а нужно заметить, что хорошо приготовленный японский обед куда вкуснее плохо приготовленного европейского; а так как... словом: японскому обеду бываешь рад!), и я ушёл в свою клетушку на второй этаж. Раздвинул бумажные ширмы. Лучи солнышка ворвались в комнатку и быстро нагрели её... И вот здесь-то, под тёплыми лучами солнышка, обдумывал я окончательно беседу свою!.. Приближался час моей беседы... Всё идёт и идёт народ... Вот у самых ворот сняли шапки... Эти не чувствуют себя здесь дома: это наверняка язычники! Вот парами пришли более 40 девиц какого-то среднего учебного заведения... Вот язычники в европейской одежде – это, вероятно, люд чиновный, какие-нибудь «начальства»!.. Высокая фигура американца-миссионера, две девочки-подростка с ним; ещё какой-то миссионер-протестант... Все эти люди спешат в наш церковный дом. Что их влечёт послушать проповедь приезжего православного епископа? Недовольство пустотою жизни вне Христа? Или простое любопытство? Сознание величия проповедуемого Христа? Или желание лишь провести время? Однако лица у всех серьёзные. Все идут как-то озабоченно. И невольно тревожно забилось сердце моё. Идут, ожидают от тебя, быть может, ответа на запросы души... Неужели не дам?.. Спешат к тебе за желанным словом.... Неужели уйдут в разочаровании?.. Близилось время беседы – тревожнее билось сердце моё!.. Сознаюсь, в России не переживал я таких волнений и в сотой степени! Напряжённо работает голова, поднимая откуда-то из глубины новые доводы, новые мысли... Неожиданно пред сознанием встают положения, которые так ясны теперь, но которые доселе почему-то не приходили в голову!.. Мысли тут же облекаются в наиболее убедительную, но и возможно изящную форму... Заходят люди... Спрашивают тебя... Ты что-то говоришь им... Но твоё сознание ясно только на одном пункте... И пункт этот – предмет беседы... Однако вот уже и урочное время... Меня приглашают... Перенёс я себя, сколько мог оторваться от земли, пред очи Всемогущего Бога и у Него просил себе помощи на делание моё на ниве, столь – видимо – жаждущей благотворной влаги!

В церковном доме поснимали уже все ширмы. И всё же – всюду полно! Тут и рядовые горожане-язычники, тут и члены Городского управления! Вот сидит директор учительской семинарии, а вот и господин Секигуци, член Парламента от Маэбаси! Рядами чинно сидят девицы; на стульях рассажены американцы... Поражает преобладание мужчин... Полностью отсутствуют дети, не всегда помогающие проповеднику... И всё ещё идут, и идут! Христиане, как гостеприимные хозяева, встречают посетителей и каждого провожают на его место: потеснятся соседи, смотришь – и поместился человек... Особенно хлопочет дедушка Спиридон Фукасава, у которого в городе столько связей и столько знакомств... Собралось, по счёту христиан, не менее 300 язычников. Это ли не нива??? Христиане же толпились позади церкви...

Запели певчие молитву «Царю Небесный»... Язычники сидели... Отец Павел Морита говорит вступительную речь, в коей – по местному обычаю – сообщает собравшимся сведения обо мне... Запели «Отче наш» – конечно, всё по-японски!.. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь»... – молилось в это время сердце Господу, чтобы днесь Он через мою немощь дал насущный хлеб и сей, сидящей сейчас в ожидании хлеба народной массе!.. При гробовом молчании собравшихся я начал свою речь…

И говорил я о земле, прекрасной в разнообразии своих гор, морей, заливов, рек, в разнообразии своей чудной растительности; говорил я о множестве наполняющих её организмов... Говорил я об этом величественном звёздном мире с его центром – солнцем. Переносил мысль слушателей от этого солнца к возможному, но неведомому нам иному солнцу... [ср. Епископ Феофан, на (Рим.1:20)]. Ставил я всё это величие, всё это великолепие, всю эту разумность видимого мира пред сознанием своих слушателей и задал им вопрос: где причина того, что всё это есть? Другими словами – Кто причина всего этого? Не случай (ибо это было бы чудом не меньше Бога), а Бог, – вот Кто причина всего великолепного разнообразия природы! Сказав затем о Боге нашем, Который был уже тогда, когда не было ни мира, ни времени (о Боге вечном); о Боге нашем, Который в Божественной мысли Своей носил этот чудный план великолепного мира (о Боге личном); о Боге нашем, Который, будучи вечным, может быть только Духом, ибо материя не вечна; – я сказал далее, что как природа и наука не знают двух предметов равных, так не может быть и двух богов равных: один из них непременно будет меньше другого, а потому не будет богом; поэтому мы знаем не много богов, а Единого Бога, явившего Себя роду человеческому в трёх Лицах – Отца, Сына и Святого Духа...

Единый, вечный, бессмертный Дух – Бог сотворил всё, что только есть и на земле, и во всём мире. Изложил далее возможно подробно и ясно историю миротворения по Библии в её постепенности и, указав на поражающее сходство новейших научных данных с древним Моисеевым сказанием о миротворении, я особенно подробно изложил творение человека. «Дыхание жизни» человек получил непосредственно от Творца бессмертного, и оно, это дыхание жизни, эта человеческая душа, – тоже бессмертна и, тоскуя по Боге, влечёт человека к небу.

Кратко сказал о райских днях, о несчастном падении первого человека, о размножении грешного человечества по всему лицу земному.

Необходимо было воссоздать прежнего доброго человека. И вот премудрость Божия благоволит, чтобы Божество воплотилось в человечество... Рождённый от Девы Марии Иисус и был сим и Богом и Человеком, – был Богочеловеком! Он Своею жизнью, во всём исполняя волю Божию, научил и показал, как люди должны и могут жить по-Божьему; а Своею смертью Он удовлетворил оскорблённую правду Божию... Все верующие в Сего Богочеловека Иисуса и есть новые люди, живущие по воле Божией, а не своей. Их-то мы и называем христианами!

На вопрос, чему учил Христос, не так легко отвечать кратко! (сия Святая Книга – Святое Евангелие, – вот чему учил Он! Берите её, прочитайте, и узнаете. Но коротко сказать можно. «Страждущим и обременённым» предлагает Он Своё учение на горе́. Вникните в это учение!). И я проанализировал пред слушателями всю Нагорную беседу (Мф.5, 6, 7).

Что же считает первым Христос в Своём учении? Не землю и тело, а небо и душу! Не факты и поступки, а их основу, их подкладку, предшествующее им настроение! Чего Он требует сначала, потом и после всего? Любви, любви и любви! Любовь – это «примета христиан». Развив поподробнее это учение о любви, я и закончил свою беседу призывом: в век вражды, ссор, убийств, войн, что всегда разделяет и разрушает, идти к Богу – носителю, раздаятелю всеобъемлющей любви, которая всё соединяет, утверждает!..

Уверенностью, что только при вере в этого Бога-Любовь Япония будет вполне духовно счастлива, я и закончил свою беседу.

Пропели «Достойно есть»... Я всех слушателей поблагодарил... Благословил... Поблагодарил гостей и батюшку... А они – всё сидят!.. Уже ведь пять часов! Целых три часа шла беседа! Из них два с половиной пришлось на мою долю! И они ещё не утомлены?..

Да! Приятно, отрадно было видеть, как тебя пожирали глазами. Ни один человек не нарушил своего духовного равновесия своим уходом! При виде столь жаждущей слова аудитории ещё более поднимался дух и делалось всё, что было в моих силах, чтобы удовлетворить слушателей... Удовлетворились ли? Посеяно ли слово Христово в чьё-либо сердце?.. Хотелось бы заглянуть в души моих слушателей!.. Но есть признаки и утешительные!..

Так, в местных газетах подробно была описана обстановка беседы и прямо заявлено, что беседа произвела сильное впечатление, почему она-де и будет изложена на страницах газеты... Ожидаю номеров: интересно, как изложит мои слова газета языческая! Вот передают, что во время беседы к господину Секигуци прибежали из дому: «жена-де опасно больна»... «Если больна, – пусть приедет такой-то доктор», – отвечает Секигуца, а сам отказывается уйти; и скоро он был доктором извещён, что жена его «не так уж больна! Не к смерти»... Вот у меня письмо в руках: одним язычникам очень понравилась – оказывается – история миротворения; другие желали бы ещё и ещё слушать нравственное учение Христа...

Словом, сердце чувствует, что предо мною сидели не бесплодные камни! Но если бы и таковые были, разве Божия Сила не способна их уготовать в почву добрую?.. Богу и поручаю я посеянные мною семена!

Разошлись мои слушатели... Сердце преисполнено радостного сознания!.. Но и горло напоминает о себе... И как приятно было выпить стакан горячего молока! Приходят радостные христиане... Вот один из них подносит мне большое блюдо «суси» (бутерброды из риса и сырой рыбы, рака, яиц, каракатицы)... Заходит ко мне довольный Уме-Тарго Нагара, начальник станции, коего я угощаю «суси» и чаем.

Около шести вечера христиане пригласили меня в помещение церкви. Занавес с крестом скрывает от нас иконостас... Уставлены «покоем» низенькие японские столы... За поперечным уготовано место мне... Поставлены большие чашки с приготовленным кушаньем... Все мы помолились, и я сказал привет, в коем перенёс моих добрых христиан к «вечерям любви» первых веков и пожелал – не оскудевать никогда в братской любви!.. Тридцать христиан-мужчин участвовали в этой скромной трапезе, и все были страшно довольны, видя, что их «Сикёо» и сидит по-японски «терпеливо» (да и не дурно!), и ест их кушанье не вилкой, а палочками-хаси!

В семь часов вечера снова собрались в церковный дом христиане: в этот час у них был назначен «кангей-консинкай», приветственное и дружелюбное собрание. Очень мило оно было составлено! После молитвы певчие спели по-русски «Боже, Царя храни» и даже повторили его дважды! Все собравшиеся слушали гимн наш стоя. Непосредственно за нашим был спет и японский гимн, по моей просьбе тоже повторенный... Я, вне программы поблагодарив свою паству за её деликатное сердце и пожелав великим соседним народам, русскому и японскому, славного будущего на почве постепенного укрепления взаимного уважения и дружественных отношений, провозгласил «банзай» Его Величеству Российскому Императору и Его Величеству Японскому Микадо... Поднялись кверху руки, и могучее «банзай» заключило эту маленькую «международную» манифестацию...

Катехизатор церкви в Маэбаси Илия Сато начал «кангей-консинкай» своею тёплою речью, как представитель церкви. Его сменили мальчик воскресной школы, девочка воскресной школы: недлинны, несложны, но трогательны необычайно эти детские выступления! Говорила затем представительница женщин, заговорил и рядовой христианин – Спиридон Фукасава. Речь его не была краткою: заранее он испросил себе не менее 20 минут. Речь его была построена по строгому плану, но несомненно – ещё более строго выношена в его сердце! И по последней причине она не могла не произвести сильного впечатления на слушателей... Спиридона сменяли один за другим катехизаторы – Мурокоси, Судзуки, Терадзима... Все эти речи успели уже достаточно расшевелить сердца собравшихся, и весьма ясно они подсказали и мне и направление и содержание моей речи, коею и должна была закончиться официальная часть «кангей-консинкая»... Поблагодарив слушателей своих за ту любовь, которую преизобильно все христиане изливают на меня и в своём обращении со мною, и в своих речах ко мне и обо мне, я сказал им, что теперь больше, чем когда-нибудь, я могу с сердцем неколеблющимся сказать Господу: «Вот я, Господи! Готов я, пошли меня»! И отдать свои силы на служение тому делу, величие и святость коего вижу ясно, но и нужды коего сознаю... Однако успех дела, посылаемый всегда Господом, немыслим, если мы сами будем дремать и не пойдём бодро вперёд. Поэтому и батюшка, и катехизаторы должны теперь работать в 10, в 100 раз больше; работать не покладая рук! Но и каждый христианин должен сознать, что нести Христа в среду́ язычества – дело и его! Каждый должен стать проповедником Христа в среде своих знакомых, своих сверстников, своих сослуживцев. И тогда-то дело наше «закипит» и, подкрепляемые Божьей помощью, мы бодро пойдём в своих сердцах, в своих домах – «вглубь», а вне домов – и «вширь»... Диавол будет тормозить наше дело. Неприятно ему подобное шествие вперёд Христа. Могут явиться не только столкновения самолюбий, материальная недостача, духовное расслабление, но и международные войны!.. Но будем уразумевать его корни и на каждое препятствие ответим удесятерёнными силами! И посрамится тогда лукавый! И победно пойдёт вперёд Христос!..

Приблизительно это я говорил. «Не я, не батюшки, не катехизаторы только, а все мы не покладая рук должны работать для Христа! С надеждою на помощь Божию, объединившись и оживившись, – вперёд, к большой победе!» Вот сущность моего обращения к христианам. И христиане здесь послушны! Они ждут зова и отвечают на него не только бурными аплодисментами! «Мы все славным присутствием Вашего Преосвященства в нашем городе много и много оживлены и возбуждены духом в великую нашу духовную пользу», – пишут мне из Маэбаси. И – конечно – это так на самом деле. А тогда – цель пока достигнута. Бог же да хранит их духовную ревность до следующего нашего общения!

Началась часть неофициальная. Всем раздали по «кульку» гостинцев. Всем разнесли японский чай. Мне принесли даже горячее молоко... Явилось на сцену «кото»: играла на нём женщина под аккомпанемент скрипки; впервые слышу это сочетание, и весьма недурное! Играют на «кото» две женщины, – одна недавно перешла к нам из протестантства... Там и здесь после игры разговаривают... А предметов для разговора сколько угодно!.. И лишь в десять часов двадцать минут вечера запели заключительную молитву, и я благословил всех с пожеланием покойной ночи. Уж слишком обилен впечатлениями был день. И все мои попытки успокоить роившиеся в голове моей мысли и вместе с этим заснуть долго-долго не имели успеха! На башне городской большой колокол давно уже пробил двенадцать, а желанного сна нет как нет!

5 (18) января – утро какое-то «хмурое», солнышка нет. Нависли свинцовые облака... Однако нет ни снегу, ни дождя. С восьми часов утра я опять поехал по домам христиан и нашёл в них то, умолчать о чём не могу. Посетив семью катехизатора, коему я коротко повторил то, что говорил вчера всем катехизаторам и батюшке, мы приехали в дом Иосифа Сайтво: это – тот параличный старец, коего приносили ко мне в воскресенье. В семье у него десять душ. Прежде он был старостой церкви, и старостой деятельным: стои́т, бывало, он на чтении канона святого Андрея Критского... А после и смотрит: кого не было на каноне... И бросив свои дела, ходит по этим домам, убеждает, а то и насильно заставляет идти в церковь!.. И памятник таких трудов – полная церковь и теперь за каждым богослужением... Настаёт Новый год... Старец Иосиф спешит прежде всего, в шесть часов утра, в церковь. Начав день молитвою, потрапезовав затем с семьёй, он отправляется, бывало, с поздравлениями – визитами. И первый его визит – куда? Да на кладбище! И только помолившись Господу об усопших Иосиф отправлялся к живым!.. Так мне описывал его отец Павел… И я говорил старцу, что Бог болезнями не только вразумляет, но часто очищает грешную душу здесь, чтобы здесь пострадав плотью, человек там получил бы одну лишь награду. И в этом сознании указывал я ему источник утешения... Я прошёл через дворик, я усаживаюсь в «курума». А Иосиф, взятый на плечи своим сыном, издали ласково кивает мне головой!.. Другой старец, Симеон Тачая, и его старица Анна; в семье девять человек. Симеон не пропускает службы ни в один праздник... Он несёт себе домой просфору, режет её на части и вкушает часть каждое утро: «Не могу иначе к работе приступить!» – говорит он... Святое сознание!.. И добр старец, и никто ему не даст уже 80 лет с большим лишком!.. Праведные угодники Симеон и Анна, привитые в храме, здесь узрели своими очами желанное «спасение»... Милостей от Господа в час, в который и не ожидаем, пожелал я своим старцам, Симеону и Анне, подражателям жизни своих небесных покровителей. Милые детки в доме Афанасия Кувабары, служащего доктором в тюрьме. Хозяин вчера нарочито заходил ко мне и извинялся, что «не может опустить служебных часов»: его дома действительно не было. Иоанн Ханата, древний самурай, служит смотрителем тюрьмы... Вчера он почти весь день провёл с нами, в церковном доме, – но то были его свободные часы. Сегодня же и он на службе: «За всю жизнь не пропустил и часу; как же сегодня буду неисправен?.. И как же мне, старому человеку, получать замечания от начальства, да ещё молодого»?.. – И Иоанн ушёл на службу, оставив всю свою любовь ко мне в своём доме: я был здесь и встречен, и даже угощаем исключительно тепло! Не правда ли, поучительный пример служащего японца!!. Вот эта-то исправность и точность даже в малом и ведёт к великим результатам в большом!.. Игнатий Наканима имеет мануфактурную лавку... К нему мы ехали уже при очень большом снеге... В магазине бывает много покупателей... И все, конечно, знают, что хозяин христианин... «Своею честною торговою деятельностью прославьте жизнь христианина», – вот о чём говорил я хозяевам... В семье мальчик-пятилетка... Таковые здесь ходят в школы, подготовительные к начальной... Здесь их обучают патриотическим и историческим песенкам: помаленьку вводят в школьную дисциплину; слегка занимаются с ними гимнастикой, много – играми... Родители не могли не похвастать своим любимым чадом, и крошка очень смело и прекрасно спел нам песенку про «Момо-тароо»... Посетив дома Авраама Адзусова и Иосифа Каваками (кузница), мы возвратились в «Кайдоо». Лишь восемь домов сегодня мы посетили, но в них видели семейств гораздо больше. Дома же за городом, не числящиеся в церкви Маэбаси, мы посетить не имели никакой возможности: время было слишком кратко, а впереди нас ожидала ещё церковь в Такасаки!.. Итак, дело своё благовестническое здесь я закончил. Осталось прощание и отъезд.

Пообедали. Один за другим спешат христиане, стряхивают снег и принимают прощальное благословение. Совершили прощальную молитву в церкви... Всем – видимо – хотелось проводить меня, но снег шёл немилосердно! И мокрый снег!.. Тогда подали дзинрикися свои тележки... Спиридон Фукасава всех рассадил, и по снежным улицам мы тянулись к вокзалу линией в 30 с лишком тележек. Здесь я был увлечён в дом уже известного читателю начальника станции – язычника, где прощальный завтрак японский со мною разделила почти вся собравшаяся меня проводить христианская община. Ули-тароо-Нагара всех поразил своею любовью и почтительностью ко мне... В заключение, выпросив от меня фотографическую карточку, которую я ему и обещал послать из Токио, он проводил меня и спутников в вагон. Свыше 40 христиан стояли у вагона и по очереди брали у меня благословение. С обнажёнными головами они проводили мой поезд...

С большою любовью вспоминая церковь в Маэбаси, я через восемнадцать минут езды прибыл уже в Такасаки. Все поля были занесены снегом, и картина окрестностей так мне напомнила родную Русь! Недоставало лишь деревенской лошадки, запряжённой в сани, и мужичка в армяке с кнутом!.. Но на дорогах виднелись длинные воза с грузом: медленно подвигались они вперёд на облипших снегом колёсах, уступая неимоверным усилиям своих возниц-японцев: здесь и грузы по большей части перевозятся людьми!

Такасаки – большой торговый город в провинции Гумма, поблизости к губернскому городу Маэбаси. В противоположность Маэбаси, здесь прежде всего преобладает мир торговый, денежный. В городе стоят войска; в своё время здесь жили русские пленные. Всех жителей и здесь около 40–50 тысяч. В сопровождении отца Павла, регента и одного христианина я прибыл в Такасаки около трёх часов сорока пяти минут дня. Меня встретили христиане – до десяти человек – и, всё ещё под снегом, мы направились в «Кайдоо», в церковный дом. Здесь с крестом на блюде стоял у ворот местный батюшка отец Иоанн Оно. Приложившись к святому кресту, я при пении «Достойно есть» (конечно, по-японски) пришёл в церковь, где и был совершён краткий, обычный при архиерейской встрече молебен. Церковка наполнилась христианами, и я приветствовал общину таким «новогодним» приветом: «Братья! Я впервые вас вижу в новом году, а потому по доброму обычаю позвольте вам сказать: «С Новым Годом». К новому году «благожелают», желают счастья… И я вам желаю счастья! Но... я желал бы остановить ваше внимание одну минуту на вопросе: что такое счастье... И через это объяснить вам, какого счастья я желаю вам, как христианам. Итак, – что же такое люди называют счастьем?

Богатство – счастье, говорят одни. Да, – большое счастье! Со средствами в руках я могу и сам достигнуть возможного умственного и нравственного совершенства, и детей своих могу прекрасно воспитать, и ближним могу оказать самую разнообразную помощь... Да, богатство – большое счастье!

Но... если я, имея средства, лишь стану роскошествовать, пить, есть, веселиться и развратничать; если мои средства не научат детей труду, а моя дурная жизнь совратит и их; если страсть к деньгам понудит меня увеличивать мои средства всё более и более, хотя бы через слёзы и стоны бедняков, – тогда разве не справедливо будет столь же положительно сказать: да, богатство – большое несчастье.

Здоровье – счастье, говорят другие. Да, – большое счастье! Со здоровьем я могу всегда достать себе пропитание и довольство; со здоровьем я могу безбедно устроить свою семью. Здоровому человеку доступны семейные радости, он восхищается красотами природы. Здоровый человек может и Богу помолиться столько и тогда, сколько и когда хочет. Здоровье – большое счастье!

Но если здоровье моё затмило во мне память о Боге и часе смертном; но если избыток своих сил я отдаю разгулу и разврату; тогда и болезнь, иногда и тяжкая, о Боге и душе мне напоминающая, не есть ли счастье? Тогда и страдания, заставляющие «престать от греха» и очищающие мою душу, разве они – не счастье? Да, в этих случаях и болезнь – большое счастье!

Дети – счастье, слышишь от иных... Конечно! Не только счастье, но благословение Божие! Они – спаивают, что цементом, брачные союзы; они – дают родителям минуты радости; заботы об их воспитании дают родителям благороднейшее занятие. Дети увеличивают Церковь Божию... Дети пекутся о своих родителях-старцах. Они молятся о них по их смерти!..

Но если дети начнут причинять родителям лишь слёзы; но если своею дурною жизнью они лишь опозорят честное имя родителей; но если они, войдя в физическую силу, махнут рукой на родителей, подобно животным, бросающим своих родителей с возрастом; но если они, изломанные жизнью, будут проклинать день своего рождения, – тогда, быть может, не иметь таких детей есть тоже счастье? И это несомненно!

Итак, – что́ же счастье? Богатство – счастье, но и бедность – счастье. Здоровье – счастье, но и болезни – счастье. Дети – счастье, но и бездетность или смерть детей – может быть счастьем. Так и в прочих отношениях: одно и то же может быть счастьем и несчастьем! Мир народов и борьба их, благорастворение воздуха и стихийные бедствия – всё это несёт душе то вред, то пользу, бывает поэтому для неё то счастьем, то – несчастьем!

Люди, желая себе счастья, желают прежде всего приятного себе: богатства, здоровья, детей, мирной жизни, приятной погоды. А Бог посылает человеку не то, что ему приятно, но то, что его душе прежде всего полезно: и здесь посылаются иногда бедность, болезни, лишение детей, войны, поветрия...

Дитя, у которого отнимают опасный предмет, например блестящий нож, красивый ядовитый плод, – капризничает. И лишь со временем благодарит родителей. Капризничает-ропщет и человек, когда Бог не даёт ему того, что ему нравится, а даёт то, что ему не нравится. Но со временем, постигнув пути Божии, человек возблагодарит Господа! Братья! Вы – христиане. Вам особенно нужно постигать пути любвеобильного Бога! Вам особенно покорно нужно принимать то, что посылает вам любящий вас Отец Небесный! Так и примите же от Него всё с любовью и покорностью! Богатство или бедность; здоровье или болезни – всё это разнообразие жизни до полной противоположности, всё – есть дар Божий, есть поэтому наше счастье от Бога!.. Нам же нужно лишь понять это счастье и уметь им воспользоваться к своему благу.

Итак, – ещё раз: счастья вам от Господа желаю, истинного счастья! Он, как Всеблагой, пошлёт вам лишь то, что для души полезно. А вы всё это, хотя бы и неприятное для тела, примите как дар Божий и воспользуйтесь им для пользы души! И тогда вы покажете, что вы – истинные христиане!»

По окончании привета я благословил всех собравшихся и в ожидании всенощного бдения (завтра – Крещение Господне) я прошёл в квартиру катехизатора: это небольшой в саду японский домик с одной комнатой шагов по шесть в длину и ширину – так-то незамысловато живут наши трудники!.. Приходящие и уходящие христиане, разговоры о завтрашнем богослужении и всём завтрашнем дне, общие сведения о церкви в Такасаки – всё это наполнило с избытком свободный час, и в шесть часов мы пошли ко всенощному бдению. Церковь невелика. Но все её углы и столбики-колонки украшены гирляндами из зелени и миконами (мандаринами) на ветках... Перед святыми иконами горят лампадки... Церковь наполнена богомольцами достаточно. Певчие поют с воодушевлением и очень хорошо... Как и в Маэбаси, я службу слушал стоя на клиросе, и душа моя пережила немало тёплых минут.

По окончании службы у меня попросили наставления, и наставления о жизни по Христу. И взяв себе в руководство 12-ю главу (Рим.12) Послания к Римлянам, я долго и много учил и убеждал. Часа полтора продолжалась моя беседа... Выслушали её при гробовой тишине. Время было уже не раннее, когда кончилась наша «духовная вечеря», и я поэтому поспешил на ночлег. Его приготовили мне в доме христианина Сутоо. Это – богатый христианин. Дом его – настоящий дворец. В нём останавливаются императорские принцы; памятник таких посещений стои́т в саду. Прадедушка заведует электричеством в Такасаки; дедушка занимается шёлковым производством; сын его Яков, первый по благочестию и первый хлопотун в церкви Такасаки; маленькая его дочка-правнучка весело резвится по комнатам. Мы познакомились со всем семейством. Бабушка, конечно, сразу же окружила нас своею большою любовью... Напившись чаю из той чашки, из которой пил, посещая Такасаки, владыка архиепископ и которая сохраняется, как святыня, я занял отведённые мне палаты и заночевал с удобствами не меньшими, чем императорский принц (но, конечно, на полу, ибо здесь о койках в японских домах что-то не слышно!). Вот такова-то вся счастливая жизнь миссионерская! Сегодня спишь под шёлком, а завтра, может быть, положишь кулак под голову вместо подушки! Сегодня роскошествуешь около жареного «унаги» (угря), а завтра, может быть, будешь рад и «дайкону» (редька)! Полезная жизнь, ибо она приучает быть одинаково довольным и в скудости, и в сытости! А это – счастливое настроение!

6 (19) января праздник Крещения Господня. Ещё вчера вечером прекратился снег и наступившее тепло быстро сгоняло снег. Сегодня день совершенно тёплый, ясный. Снег тает быстро. Но грязи вместо него обильно!.. Литургию начали в половине десятого утра. Сослужили мне отец Павел Морита и отец Иоанн Оно. Отец диакон Стефан Кучимия и иподиакон Моисей Кавамура (оба из Токио), как бывалые, весьма способствовали чину и благолепию. Пели певчие очень твёрдо и стройно, чем весьма удивили и порадовали меня. Проповедь сказал ректор Иван Акимович Сенума. По окончании литургии я ещё не мог совершить по-японски чина освящения воды, – совершил его отец Иоанн. Я же дал, по здешнему обычаю, святой крест христианам, которые от отца Иоанна принимали кропление святой водой. Литургия закончилась. Я пошёл в свою комнатку выпить стакан чаю. А христиане той порой приготовили несложный «кангей-консинкай». После молитвы сказал горячую речь отец Иоанн, один за другим приветствовали меня трое детей, обратился с речью катехизатор Сам. Акуду. А потом попросили слова и от меня; да так я думаю, что, собственно, для этого слова все и собрались! А здесь были не только христиане Такасаки, но и из соседних городков Аннака и Томюка. Речь моя была «всё на ту же тему», лишь в иных образах: «Братья! Вот взошло солнышко ясное... Время полевых работ... Уходит поселянин на поле ранним утром... Он копает землю, перекапывает; он ходит по колено в воде и жидкой грязи; он сажает рис, он сажает овощи... Он полет сорные травы... Пот льёт с его лица; поустал он... Но – ещё высоко солнышко! Ещё много можно сделать на поле, на огороде!.. И поселянин продолжает работу, продолжает свой нелёгкий труд до позднего вечера. Идёт день за днём. А всё белеет на солнышке обмотанная полотенцем голова поселянина: он не покидает упорно своего труда! Кажется, на полосе делать более нечего?.. Тогда он ходит около своей полосы, увеличивает свою полосу для будущей посадки риса, поднимая целину, разрыхляя землю, выдёргивая сорные травы... Кончается лето: обильно хлеба у такого поселянина! Идёт год за годом, а растёт его полоска, растёт и его достаток! Таков старательный поселянин!

А вот и лентяй! Солнышко уже высоко, а он лишь потягивается! Солнышко уже к полдню, а он только что вышел на полосу! Солнышко ещё далеко от заката, а уже заболела его спина, устали его руки… И он спешит домой! И опять дремлет, спит! Что сегодня, то и завтра; что завтра, то и через неделю! Плохо обработана полоска, плохие ростки риса задавлены сорными травами; задичала земля и около полоски, и корни сорных трав незримо в глубине земли ползут на полосу. Какой уж может быть здесь урожай! Бедность ныне, ещё бо́льшая бедность на следующий год... А впоследствии грозит и настоящий голод!

Братья! Что в делах «века сего» то же мы можем усмотреть и в вопросах «духовной жизни». Не без причины же Христос Спаситель брал для поучения образы и картины из окружающей природы. Родился у нас Христос Спаситель. Воссияло из Вифлеема наше Солнце правды. И у нас теперь – постоянный день (Рим.13:12)! Обычный день начавшись склоняется к вечеру: наш день, день жизни во Христе, не вечереет!..

Не уподобимся же ленивому поселянину! Не проспим утра нашей жизни духовной! Не заснём среди бела дня! Не уйдём с работы, подобно лентяю, прежде времени!

Воссиял для нас Христос! Вскопаем же глубоко сердца наши; разрыхлим, умягчим жёсткие души наши; посеем в них семена словес Божиих; тщательно будем пропалывать свои сердца, выдёргивая с корнем всяческие нечистые думы, скверные помыслы! И Господь благословит нас добрыми плодами во время своё!

Но не замкнёмся только в себя! Зарастёт около нашей полосы лесом земля, – откуда ростки получат воздух, свет? И заглохнут они! Пойдём же и мы работать и около себя! Здесь дикие растения, корни коих могут засорить нашу душу, – это буддийские и иные заблуждения! Будем расчищать их около себя, выпалывать, вырубать! Будем выдёргивать их с корнями! Не пустим их на свою полосу, в своё сердце! И тогда – не только дадим своему сердцу свет и воздух, но и около себя понесём и распространим этот свет Христов, этот воздух благодетельный!

Итак, братья, бодро за работу! За работу над своими сердцами! За работу и около себя! Не покладая рук поработаем и получим успех! И себя утвердим, и Христову Церковь расширим!

Братья! Вот вам ещё пример... Спит многомиллионный, обширный Китай... Безмятежно спит... А его в это время раздирают… И он теряет то, что имел. Бодро смотрит около себя не столь широкая, не столь многочисленная Япония. Стремительно она идёт вперёд. И приумножается, и улучшается она постепенно! Говорю это вам – японцам: столь же бодро и мы посмотрим около себя! Будет нам беречь только себя! Перейдём все в наступление! Мы – ваши военачальники в деле Христовом. Вы – наши воины. Двинемся едиными силами вперёд – и победа обеспечена! Одни начальники ничего не сделают, если воины спят! Дайте же вы нам вашу бодрую помощь, дружно все двинемся на общего неприятеля! И тогда не за горами то время, когда вместо мрачной надписи «Будда» ярко будет переливаться разными цветами радуги над островами нашими дорогое имя – «Христос!».

Трудно повторять на бумаге то, что говорило сердце… Помню ясно одно, что когда я закончил беседу, готов был я тут же идти по путям и халугам и вещать имя Христово, полоть плевелы и расширять ниву Божию!.. Певчие «прекрасно» спели: «Коль славен наш Господь»... И как эта случайно спетая, заранее приготовленная песнь отвечала минуте и настроению! Но певчие!.. Поют и поют по-русски, не понимая ни слова по-русски!.. Сколько ведь нужно было употребить труда для того, чтобы приготовить это удовольствие для «Сикёо»!.. Спасибо им!

Наскоро японский обед, и мы поехали по христианам. Нелегко было выходить из «курумы» даже на больших улицах, а в разных закоулках, да ещё в темноте, приходилось, к сожалению, испытывать неприятное ощущение липкой, тяжёлой грязи на сапогах. Но откладывать дела было нельзя, ибо завтра нужно уже возвращаться в Токио; а впереди работы ещё так много!

Итак, мы ездим по домам христиан. Посетил я сегодня 15 домов: из них в пяти находились или члены семьи, или родственники, или прислуга – язычники. Как было не начать наступления! И я твёрдо и настойчиво до упрямства звал всех их ко Христу; родным указывал на их обязанность знакомить своих близких со своим сокровищем, чужих же упрашивал испытать, насколько благ наш Христос... И, к моему утешению, мне везде обещали или скоро окрестить мальчика, или продолжить слушание учения Христова, или начать это слушание... И меня поражало это смиренное внимание слову проповедника и скорый отклик на него... «А вы – в атаку уже переходите», – шутит мой спутник-ректор и с таким восторгом видит эту «атаку»!.. Григорий Ямамото, Пётр Огава, Иосиф Нислока, Яков Акиха, Яков Сутоо, Яков Мита, Агния Иосида, Павел Хигано, Иона Сука, Ал. Хигано, Моисей Хасунома, Моисей Самата, Иоанн Уэхара, отец Иоанн Оно, Иосиф Сутоо – вот домохозяева, у которых я сегодня побывал, с которыми я побеседовал, которых в их домах я поучал и благословлял... Во всех домах пели вместо «Царю Небесный» – «Во Иордане крещающуся»...

Лишь в половине восьмого вечера я возвратился в церковный дом. И возвратился опять в семью христиан: они уже собрались сюда и поджидали меня!.. Я уселся в своей комнате пить чай... Предо мною поставили печенье, изюм, яблоки... А христиане расположились на полу, грея над «хибаци» свои руки (привычка!)... Человек до 30 их здесь собралось... «Расскажите что-нибудь», – просят… И я начал им рассказывать... Говорил им о праздновании в России воскресного дня, о русских деревенских праздниках, о «заветных» днях, о молебнах, о дожде и по поводу безведрия, о крестных ходах по полям, о свечах в церквях, о просфорах за здравие и за упокой, о тельных крестиках, о совершении крестного знамения, о времени крещения младенцев... Слушатели всё прибывали... Комнатка становилась душною, – отодвинули ширмы... Слушали с захватывающим интересом про жизнь Матери-Церкви; и многие здесь же и записывали всё в свои книжки... Так-то среди этого дела незаметно пролетело время и, как ни жаль было, но приходилось проститься с задушевными христианами и уже в одиннадцатом часу отправиться на покой в дом Сутоо. Завтра кончаю дело в Такасаки и, уступая просьбам, думаю съездить, если позволит погода, в близкий городок Аннака.

7 (20) января солнышко светит ещё теплее; снега почти уже нет; но грязи, соответственно, ещё более стало. С половины восьмого утра мы уже отправились по домам христиан. В доме Елисея Минегиси юноша лет 20 с отнявшимися ногами... Такое доброе лицо!.. Находит утешение в чтении Святого Евангелия... Читает и другие книги... В доме Петра Ямагуци не крещённый ещё, но уже готовящийся к Святому Крещению ученик. У Иоанна Накохора собралось на молитву до 10 человек. Василий Хосоя состоит учителем школы, в которой обучаются не имеющие возможности попасть в гимназию мальчики... Было ещё половина девятого, и мы молились в школе в присутствии 6–8 мальчиков... Посетили дома Даниила Кадзима. Саввы Умесава, Иосифа Судзуки... Во всех домах – обычная молитва, непременное моё краткое наставление и, конечно, столь же непременное какое-либо угощение: или японский чай, или кофе, или фрукты... И здесь, как в Маэбаси, я не мог посетить всех домов (их – 31, при 105 христианах). Но и здесь отдалённые дома приходили в город, соединялись где-нибудь в общей молитве и получали моё благословение.

Во время войны в Такасаки жили пленные. В тера (кумирня буддийская) «Рюукоози» был устроен лазарет. Три солдатика скончались здесь и погребены на военном кладбище около этой тера.

Посетив христиан, я и поехал к своим землякам.

Ключа от кладбища в тера не оказалось, и пока бегали за ним в город (а это заняло минут двадцать), мы зашли в тера. Осмотрели всё... Заинтересовались сложением пальцев Амида для благословения. Начали рассуждать... Однако скоро пришёл бонза, нас усадил, начал угощать чаем, печеньем (здесь же, в тера). Мы представились друг другу. Я всячески старался заговорить с моим хозяином по вопросам, нам с ним близким, но он упорно держался в рамках чая, печенья и военнопленных и лишь вскользь кидал на меня испытующие взгляды... Словом, – бонза уклонялся от беседы, и весьма возможно, что заметка газеты о моей проповеди в Маэбаси немало повлияла на это.

Попали на кладбище. В углу, совершенно особняком, лежат под плитами три солдатика: Сампсон Мельниченко, рядовой Квантунской Красной Армии, † в мае 1905 г., Степан Шеленок, стрелок 20 Сибирского полка, † в мае 1905 г., и Николай Ткачук, ст. мастер. 2-й бат. 1 Стр. Арт. див., † в окт. 1905 г. В головах у них стоят деревянные кресты... Я совершил литию по-славянски и вместе с отцом Оно и с ректором пели сколько могли... Светит солнышко... Через забор выглядывают любопытствующие японцы... А эти герои мирно спят в земле... Верим, что принял Господь молитву нашу грешную и мирное облегчение дал и душе их... «Вечная память» по-славянски, по-японски; и, дав землякам последнее поклонение, мы возвратились в «Кайдоо»... Здесь немного отдохнули. Но, к прежнему чаю, к прежним печеньям прибавив опять лишь чай и печенье, мы отправились на вокзал «Иидзука» (в Такасаки же) и отсюда направились в Аннака.

Аннака – городок, в коем около десяти тысяч жителей. Здесь есть четыре христианских дома и «Кайдоо» – церковный дом с квартирою катехизатора Ал. Сайтоо. День был ясный, тёплый. На душе хорошо!.. Мы едем прямо на запад. Направо, немного позади, постепенно повышаясь, резко выделяются своим белым снежным покровом горы Акаги (6325 фут.), впереди причудливые очертания гор Харуна (3500 фут.) – на них уже не столь много снега, и вид их пёстрый... Впереди поезда высоко к небу подняла свои правильные конусообразные очертания Асамо-яма (8230 фут.) – это действующий вулкан... На вершине его виден дым... Налево от нас поражают своими остроконечными формами красивые горы Мёоги... Сюда путешествуют иностранцы – любители сильных ощущений. К сожалению, 5–6 миль заняли всего минут пятнадцать – и мы уже уселись в дзинрикися: до города ещё ехать пятнадцать-двадцать минут. Прекрасная дорога на поле; новый мост через р. Усцигава... Однако въехали в город и сразу же попали в грязь: здания не дают солнышку там скоро высушить дорогу.

По довольно топкой грязи мы добрались до Иосифа Масуда... Это – староста церкви в Аннака, и к нему теперь нам было «по пути». Помолились... Хозяин принёс альбом с автографами... Я записал ему по-русски: (Мф.5:16, 10:16). Мой спутник Иван Акимович Сенума тоже записал по-японски. В семье оказалась сестра хозяина, протестантка, и наш разговор невольно перешёл на вопрос о том, насколько протестантство удовлетворяет ум и душу... Отсюда приехали в церковный дом... Пусто!.. Ни души!.. Лишь жена катехизатора растерянно встречает нас... Сами зажгли лампадки и совершили молитву... А оказывается, все христиане теперь на вокзале и почему-то с другим поездом встречают меня!.. Мы подождали!.. Бежит чуть не плачущий от досады катехизатор, входят один за другим члены небольшой здешней общины... И когда отсутствующих более не оказалось, я приветствовал собравшихся кратким словом своим: «Братья! Рождается в Вифлееме Младенец Иисус... Кого Он, как Человек, мог привлечь в немощи Своей? И однако идут к Нему пастухи, видят Его и поклоняются Ему... Не ясно ли, что Христос – Бог привлёк их к Себе?.. Но то были простецы! А вот – мудрецы века сего, волхвы из далёкого Вавилона, пришли поклониться «Царю Иудейскому»... И перед ними опять предстал слабый Младенец... Но и мудрость человеческая поклонилась Сему слабому Существу... Не ясно ли опять, что Христос – Бог привлёк их сердца к Себе?.. В это же самое время мятутся власти в лице Ирода, они хотят убить Младенца, льётся невинная кровь тысяч младенцев... Но не побеждает мирская власть Христа: Младенец Иисус спасается, хотя сначала и бегством в Египет! Такова первая страничка истории христианства. А затем она повторяется постоянно на пространстве веков!.. Миру предлагается Христос... И простые сердцем, и гордые своим разумом идут к Нему, и Божественная сила Христа влечёт их к Себе безу́держно. Власти же мирские то преследуют Христа, то терпят Его, то не замечают Его, и лишь в последние времена в святых странах и сами влекутся к Нему и увлечены Им. И пастыри и три волхва вырастают в 12 и 70 учеников, а эти последние разрастаются до огромных размеров и покрывают собою почти всю вселенную! Лет 50 назад на севере, в Хакодате, родился и для Японии Христос: там повторились ясли Вифлеема... Поклонились Ему в Японии не только простецы, но и мудрецы века сего: не соблазнились они простотою Христа, узрели они в Нём своего Бога... Не мы, не люди убедили их в Божестве Христа: Христос Господь Сам привлёк их к Себе! Власти же сажали их в тюрьмы!.. Шло время... Небольшая группа христиан разрослась в десятки, в сотни, в тысячи... И теперь уже 30 тысяч и простецов, и мудрецов, согласно с нами славящих Христа; не преследуют нас и власти... Так доселе... Что же дальше?.. А дальше и здесь будет то же, что везде было! и эти 30 тысяч, постепенно увеличиваясь, разрастутся в сотни тысяч, в миллионы! Будет это: ибо здесь действуем не мы – люди, а Сам Христос Своею Божественною силою. Не бойся же, малое стадо, не смущайся, церковь в Аннака! В скромном помещении собрались мы теперь; немного нас, – всего четыре семьи! но и здесь Христос привлечёт к Себе ещё и ещё! И видится мне время, когда большим собранием в обширном храме мы будем здесь славить Христа!

Но вы ждёте от меня и наставления? Кратко оно будет и несложно, ибо кратко и общение моё с вами: Отец Небесный устроил великую вечерю и призвал на неё много народов. Хотя и в поздний час, но входят на эту вечерю и граждане Японской империи. Среди них вошли и вы, возлюбленные! Из десятка тысяч вошли пока только четыре дома! Поймите же милость Щедрого Бога и питайтесь обильно от трапезы Господней! Вам обильно предлагается и Истинный Хлеб и Вино в святых Таинствах, вам обильно предлагается и вода живая в словесах евангельских. Вкушайте же! И познавайте, насколько благ Господь!..

Но не без причины Он избрал и вас из среды многих; и не для того ли Он избрал вас, чтобы вы, сами трапезуя, и другим вещали о сладости трапезы вашей! Вещайте же! Собирайте на трапезу ваших сограждан! Да наполняется вечеря возлежащих! И таким-то путём да распространится Христос и здесь, и по всей Японии»!

Благословив христиан, напившись с ними чаю, я отправился посетить остальные три дома. Вот Иоаким и Анна Судзуки с дочерью... Зять – адвокат – ещё язычник, однако на молитве стоял. Я говорил о праведных Богоотцах, кои на конце дней своих получили радость от Господа, и, убеждая старцев подражать им, говорил о возможной и для них радости от Господа. И радость эта пришла им здесь же: мы перекидывались с адвокатом-язычником всё время вопросами о вере, и он выразил желание слушать учение Христа... Вот недавно погоревшая семья – Мария Хонда; погорели и образа; я дал сюда образок Божией Матери... Оставался ещё дом старца, который своим патриаршим видом, своим добрым лицом невольно обращал на себя внимание. Дом его – за городом, внизу, у р. Усуи-гава... Мои спутники пошли по грязи, но близкой дорогой. Меня же повезли в объезд. Далеко от дома встретил меня сын старца Якова Такеи, гимназист... Мы помолились... Хозяин занимается шёлковым производством и хлопотами по церкви... Благословив его первое дело, я особенно звал его на работу церковную, столь дорогую в Церкви малой! Хозяин предложил нам трапезу. Она была тем более приятною, что мы сегодня ещё вкушали лишь чай, печенье и фрукты!.. Потрапезовали. Посмотрели производство шёлка. И так как время близилось к половине пятого вечера, поспешили на станцию и в пять часов возвратились опять к себе, в Такасаки; возвратились для того, чтобы приготовиться к отъезду и проститься.

Поезд-экспресс отходил в семь часов тридцать две минуты вечера. Мы имели в распоряжении два часа времени. Христиане толпятся в церковном доме, берут благословение, благожелают. Мечтаем вместе о будущей поездке, когда и здесь, и в Аннака можно будет устроить беседы с язычниками... В шесть часов краткий напутственный молебен... Я горячо благодарю христиан за тёплый приём, ещё раз призываю к единению и бодрости и как на повод к единению указываю на начатую ими постройку церкви, начатую пока лишь сбором денег... Простились мы, и на дзинрикися около семи часов вечера отправились на вокзал.

Необычайную картину представлял вокзал! Комната первого класса вся наполнена японцами... Все такие довольные!.. Все так рады, что и на их долю выпала возможность «оживиться»! Это почти все христиане Такасаки... Велико было их радушие, и оно продолжилось до конца: христиане не позволили даже купить нам билеты, а купили их на свой счёт...

Сопровождаемый благожеланиями христиан, оставил я Такасаки. Меня провожал до Токио отец Иоанн Оно. Пошёл дождь. Но не страшен теперь он был! Дело своё я сделал, и дождь нам помешать уже не мог! Поезд шёл немного больше двух часов. Да за разговорами и время пролетало незаметно! В 10 часов вечера мы были уже на вокзале Уэно, а через полчаса я опять вошёл под родную кровлю своего «Суругадая»... Владыка, конечно, не спал и уже поднимался ко мне, когда я, сняв рясу, поспешил к нему...

Первые впечатления... Мои восторженные разговоры... Воспоминания владыки... И лишь без четверти двенадцать ночи я простился с владыкой и ушёл к себе... А здесь – русская почта: письма, газеты... Разве мыслимо заснуть, не прочитав всего?.. И долго-долго я сидел, поглощая всё, что было предо мною...

Кончаю свои заметки... Уже девять дней прошло, как я возвратился из поездки в Маэбаси и Такасаки... А на душе – всё ещё ощущение чего-то сладостного, приятного, радостного!.. Да! Такое святое общение с христианскими общинами поистине – миссионерские радости!.. Господь посылает их нам в ободрение!..

Завтра уезжаю на Кюу-сюу и Сикоку... Два месяца среди христиан! Два трудовых, но, верю, и радостных месяца... Радостно еду на дело... Бодро еду! Вперёд! Не покладая рук! В наступление! Господь – наш помощник!

1 августа. Город Отару на острове Хоккайдо. Сегодня я отправляюсь на Карафуто: так называют японцы Сахалин. Цель моей поездки: разыскать тех русских, которые там, слышно, ещё остались, и удовлетворить их духовные нужды; с другой стороны – посетить и успевших уже переселиться туда некоторых из православных японцев. Сопровождает меня священник из г. Саппоро о. Николай Сакураи.

Утро прошло в сборе нужного для далёкой поездки багажа. Постепенно приходят с прощальными благожеланиями христиане. Вот уже и двенадцать часов. Помолившись пред путешествием, мы большой уже компанией направляемся к пристани. Из попутных домов выходят христиане и присоединяются к нам. Наша компания растёт и растёт! Но вот уже и гавань... До 20 пароходов, и больших, и маленьких, стоит в ней... Среди них где-нибудь и тот, на котором я должен через какой-нибудь час уехать на Сахалин.

Куплены уже билеты... Паспортов при этом не спрашивали! Да их и нет в Японии. Однако требуют или визитную карточку, или словесный ответ на вопросы: имя и фамилия, возраст, народность, род занятий, постоянный японский адрес... Это же спрашивают и при остановках в гостиницах, когда почти сразу же является к тебе «бантоо» (приказчик) и от имени «ядочёо» (хозяина гостиницы) просит дать ему, для доклада в «кейсацу» (в полицию), сии сведения... И если тебе «не имут веры», то спросят ещё и добавочно: где ночевал предшествующую ночь и где будешь ночевать завтра...

Толпятся христиане, спеша сказать какую-либо любезность, пожелание... Суетятся пассажиры... Томительные полчаса проходят, и нас перевозят на пароход. Для сего подали небольшой портовый пароходик и громадную баржу у него на буксире. Разделили овец от козлищ: пассажиров I и II класса усадили на пароходик, пассажиров III класса погрузили на баржу... Краткий свисток... Последние прощальные благожелания… И мы поехали к своему пароходу.

«Камикава-мару» – так называется наш пароход. Он не из малых пароходов (1457 тонн), принадлежит богатейшему из японских пароходных обществ – обществу «Ниппон Юусен Кайся» (Японское общество почтовых пароходов), имеющему прекрасные, большие пароходы и установившему рейсы и в Америку, и в Европу, и в Австралию, и по внутренним японским водам.

Ровно в два часа дня по расписанию подняли якорь. Раздался густой бас парохода... Сирена то и дело взвизгивает, переливаясь эхом по береговым горам. Осторожно лавируя среди пароходов в гавани, мы выходим в открытое море и берём курс прямо на север.

Я еду по второму классу. Помещается он в корме парохода. Есть каюты. Но что за каюты! Теснота в них поразительная! В моей, например, каюте 6 мест, и пять из них заняты пассажирами. А в каюте нет и 9 кубических аршин воздуха! А сегодня ещё к тому же и жарко... Придётся ли хоть сколько-нибудь заснуть?

Однако среди кают, расположенных «покоем»¹⁵, есть и столовая. Здесь можно и чаю напиться, если он у тебя имеется... Здесь же можно и пописа́ть свои впечатления.

О. Николай Сакураи едет по третьему классу. Он расположен в носовой части парохода, теснота в нём ещё бо́льшая! Каждый пассажир, правда, имеет спальное место, но на нём кроме досок – ничего: обыкновенные русские нары в два этажа! О. Николай не без удовольствия поэтому проводит время на полунейтральной почве в нашей столовой. А полученные «боем» (воу) от меня 50 копеек не только мирят его с присутствием в моём помещении о. Николая, но и побуждают предупредительно ухаживать за обоими нами.

Мерно постукивает машина... Вспенивают винты морскую воду. Лазоревая, она перекатывается волнами позади парохода. Мы стремимся на север. Налево сливаются с горизонтом воды «Ниппон-кай» – Японского моря; направо синеют в дымке берега Хоккайдо. Первую остановку будем иметь завтра на Сахалине.

Пассажиры поснимали свои «рейфуку» – парадные кимоно и хаори. Уже в упрощённом костюме, в соломенных «зоори» (сандалии) выползают они на палубу. Вот одни из них играют в кольца, бросая их на один из 9 клиньев, стоящих перпендикулярно к квадратной доске. В другом месте на полу мелом нарисованы клетки с написанными в них цифрами: пассажиры и пароходная прислуга гоняют особой палкой плоские круги... Но или рука игроков непривычна, или глаз не умеет определять расстояния, или просто нет охоты играть... но редко-редко кольцо повиснет на клине или круг попадёт на намеченную клетку...

Клонится к вечеру день... Исчезают один за другим пассажиры... Но какова же была моя радость, когда пришёл ко мне из III класса земляк, Сергей Григорьевич Ел-в. Сын одного из петербургских домовладельцев, молодой человек учился в Берлине, где и изучил японский язык теоретически. Теперь же он – с прошлой осени – студент университета в Токио, владеющий японским языком настолько, что на нём уже сдавал экзамены и писал сочинения. Путешествуя с чисто образовательною целью, он со своим спутником-французом едет по III классу. А это на японских железных дорогах и пароходах равняется подвигу.

Льются без конца разговоры наши с земляком... Но всему приятному бывает конец. Да и чай формозский уже выпит. Стемнело... После дневной жары так начала пронизывать вечерняя прохлада! Волей-неволей пришлось поспешить в свою каюту, где сон не заставил себя долго ждать!

***

2 августа. С утра небо облачное. Дует прохладный ветер. Холодно на палубе... Но не особенно тепло и на душе!.. Ведь по этому проливу, быть может по этому самому месту, избитый, израненный, без запаса топлива, уходил от неприятеля наш герой «Новик»... Не судил ему Бог добраться до материка, но всё же он достиг родного ещё тогда берега... Погиб герой! Слава и честь ему и его героям...

И всё же... наша гордость, если за грехи наши Бог ей не судил возвратиться в Россию, почему не покоится безмятежным сном в пучине морской? И вот: открытки с поднимаемым и поднятым «Новиком» и сейчас продаются в Отомари, а из железа его изогнутый «ялик» и доселе висит для «позора» (для обозрения) в парке г. Отару, где действительно подвергается позору (в ялик¹⁶ забираются для пьянства и… т. д.)... Почему «Новик» стал теперь уже «Судзуя», и незабвенный защитник русского Порт-Артура ныне послан охранять японский «Рёдзюнко» (Порт-Артур)?! И неужели не воскреснет в русском флоте другой могучий богатырь «Новик» в память потомству о герое?..

Обо всём этом горько сокрушалось сердце!.. Ждёт оно лучшего будущего... Но кто уразумеет пути Господни?..

***

Налево невысокой полосой тянется берег Сахалина, японского Карафуто. Как забилось бы сердце прежде при виде этого клочка Родины, родной земли! Но теперь в душе лишь горькое сознание: было наше, да теперь не наше!.. Краска стыда на лице, боль в сердце!

Около десяти часов утра «Камикава-мару» бросил якорь по крайней мере в версте от берега: мы прибыли в г. Отомари (бывший Корсаковский Пост).

Уже поджидали нас здесь баржи и пароходик. Опять разделили пассажиров на «чистых» и «нечистых». Я с пассажирами I и II класса поехал пароходиком налево, в, собственно, Отомари, а пассажиров III класса повезли направо, в так называемый Сакаи-маци (часть Отомари).

***

Не знаю, чем был Корсаковский Пост при нашем русском владении южной частью Сахалина. Теперь же здесь вырос настоящий японский городок «Отомари»! Новые дома, широкие улицы, масса магазинов, школа, казармы, буддийские кумирни. Говорят, в городе уже сейчас есть до 700 «домов» (т. е. квартир). Весь берег уставлен лодками рыбопромышленников. Погружают в пароходы лес, привозимый из тайги. От Отомари начинается Дековильская железная дорога и тянется к северу до г. Тоёхара (бывшей Владимировки).

Выйдя на берег, я достоверно знал только одно: в деревне Третьей Пади есть русский Никита Иванов, к которому мне теперь и нужно было прежде всего добраться. Правда, можно туда доехать и поездом, но он идёт лишь через два часа. и этим поездом я уже намерен ехать дальше, до г. Тоёхара. Необходимо было взять экипаж и лошадь. Подскочил какой-то японец с услугами... «Нам нужен экипаж до Третьей Пади», – спрашиваю я. «Есть», – отвечает японец и забирает наш багаж... Идём... Порожние экипажи встречаются и проезжают мимо... Я не понимаю, почему же их не нанимают... Начинаю беспокоиться... Но о. Николай уверяет меня, что у сего японца и собраны все бася! Минут пятнадцать шли. И что же оказалось? Японец притащил нас в свою гостиницу для отдыха!.. А это – в лучшем случае чашка японского чаю, 20 копеек «чаевых» да потерянный час времени; а в худшем – опоздание на поезд и ломка всего маршрута путешествия!.. Разумеется, экипажа при гостинице не оказалось!

Я возмущён был таким обманным обращением с пассажирами до глубины души; сконфужен был и о. Николай. А наш спутник взялся сейчас же достать экипаж и побежал обратно за теми экипажами, которые уже встречались. С кучером мы сторговались сами; а спутнику-японцу пришлось уплатить 50 копеек за «далёкий» путь и хлопоты...

Не отметил бы сей бесцеремонности приказчиков гостиницы, если бы она была случайной. Но вот в конце июля минувшего года я прибыл поездом в порт Удзина. «Есть пароход до Такахама? Когда уходит?» – «Есть, сейчас уходит»... Берутся приказчиком наши вещи... Мы спешим за ним... И вдруг наши вещи вносятся в гостиницу и нам приказчик «с сожалением» заявляет, что пароход пойдёт лишь в 6 часов вечера и нам «здесь» удобно подождать остающиеся четыре часа...

Разумеется, раз нет парохода, – обождать где-нибудь нужно. Но так пассажиру и нужно сказать: «Нет парохода, у меня обождите»... А тут обман и обман!..

Это неприятное явление очень нужно помнить всем путешествующим по Японии. Иначе их притащат в гостиницу, и они будут кушать «гохоп» (рис), пить японский чай со сластями... Счёт будет расти и расти!.. А в то же самое время и пароходы могут уйти, и экипажи разъехаться!

Уселись мы на телегу. Телега рессорная, сиденье удобное, лошадка прекрасная. Мы поехали в деревню Третья Падь.

Грунтовая дорога от Отомари до Тоёхара тянется почти всюду вдоль железной дороги. Лишь до Третьей Пади она идёт чрез тайгу и горы, с большими подъёмами и с большими же спусками. По сторонам дороги еловые леса, много пихты, много берёз, есть даже и рябина! Словом, даже деревья-то напоминают Россию, а не Японию!.. Около лошади масса слепней, «крючков», мух... Ну чем не русская деревня!

Уже побольше полдороги проехали мы, а и всего-то не больше 6–8 вёрст! Встречается нам русская двуколая телега, с русской дугой, со старичком-русским в кучерах. На телеге сидят ещё кавказец и кореец.

– Здравствуйте, батюшка, – здоровается старичок, снимая шапку... Лицо его расплывается в широкую улыбку.

– Здравствуй, дедушка! Не ты ли – Никита Иванович?

– Так точно, батюшка! Я самый и есть! Да откуда вы меня знаете?

– Семён Савельевич мне про тебя в Японии сказал, – говорю я.

При имени Семёна Савельевича даже кореец оживился и пробормотал: «Семён Савельевич» – так хорошо здесь помнят этого благочестивого старца, ныне разносящего по Токио хлеб!

Поговорили мы с Никитой Ивановичем. Православным оказался и кавказец Чемия. Условились, что я в Третью Падь приеду на обратном пути из Тоёхара завтра утром; а они сегодня и завтра поговеют пред исповедью и святым причастием. Сегодня же лишь отдохнём в доме Никиты Ивановича, где сейчас осталась его «баба».

Потряслись мы далее... Вот уже и деревня Третья Падь! Обычные русские бревенчатые дома, при них дворы, хлева. Но во всех домах живут уже японцы. Лишь под окном одного дома стоит русская женщина: это и будет дом Никиты Ивановича, решили мы.

Домик довольно старый, покосившийся; внутри теснота, не особенно-то и чисто. Но образов, правда дешёвеньких, много. Есть портреты Российского Царствующего Дома.

В связи с домиком дворик для коровки, – ходят по нему телята, куры. В конюшне стоит лошадка. Невдалеке русская курная баня... Словом, не особенно богатое, но полное хозяйство у старика!

Устинья Елисеева оказалась бабой говорливой. Много жаловалась на японцев, которые-де в войну перерезали у неё всех коров и кур... Говорила и о притеснениях, чинимых им теперь: пашню-де отобрали под железную дорогу; а когда старик в обмен попросил себе земли, ему-де предложили её в тайге. «Было время – корчевал; теперь годы ушли и не в мои 70 лет корчевать тайгу», – будто бы только и мог ответить Никита Иванович. «Один разор (разорение), батюшка», – жалуется Устинья...

Однако приближалось время прихода поезда, и мы пошли на «станцию».

***

«Станция»... Громкое название... Но напрасно вы думали бы, что здания её в самом деле похожи на станцию!.. Вот какой-то сарайчик, скорее будка: здесь склад предполагаемых товаров. Сейчас двери открыты, пустой... В маленьком станционном здании даже и пола-то настоящего нет! И обитателей нет. Грязь невозможная: даже вещей негде поставить! Прибежал откуда-то японец, и от него мы узнали, что поезд идёт в своё время и что билеты продаются в поезде... Расположились ждать.

Подбежали ребятишки, довольно грязные, руки в бородавках: они приехали сюда с родителями с острова Сикотан (Шикотан) из группы Курильских. Младший из них – видимо посмелее – после некоторой нерешительности начинает: «Этта – рука»? «Рука», – отвечаю... «Этта – море»? – «Море». И т. д. с неизменными в начале «этта» (это). Но запас слов известных – видимо истощился... Тогда мальчики, указывая предмет и говоря: «Этта»? – спрашивали его название... Этот неожиданный урок русского языка продолжался у нас до самого прихода поезда. Оказалось, что в начальной японской школе на Сахалине японцев уже обучают русскому языку. А обучают ли русских мальчиков на русском Сахалине японскому языку?.. Или... «на что нам японский язык»? Или – «обойдёмся и без него»?.. А тогда нечего и удивляться, что о нас всё знают, а мы о других ничего не знаем!..

Подошёл поезд... В составе его – вагончики II и III классов и товарные платформы. Мы буквально «влезли» в вагончик и поехали к северу. В вагончике может поместиться не больше 12 человек без багажа, а с багажом (для которого единственное место – пол!) трудно сидеть и восьмерым! Локомотивчики – парные, платформы приспособлены для перевозки леса прежде всего. Билеты продают в вагонах, кроме конечных пунктов дороги, где продают их и на станциях. Всех станций – 8: Сакаи-Маци, Отомари, Первая Падь, Третья Падь, Соловьёвка, Мицулевка, Хомутовка, Тоёхара.

Железная дорога проходит равниной. Направо и налево видны громадные леса, выжженная трава, отчасти засеянные полосы. Дома в деревнях исключительно русской постройки: новых японских домов не видно совсем... Вот на пожарной лестнице (хиноми) виден русский колокол: непременно или от часовни, или от русской церкви!.. Сейчас этот колокол извещает о пожарах...

Что ж?.. Всё же лучше, чем звонить на молитву в тера (буддийской кумирне)!.. На станции Мицулевка тонкий голосок кричит: «пан-пан» (хлеб-хлеб)... Оказывается, продаёт его полячек Миша...

Жарко. Местами пыльно. Даже в вагонах масса слепней! Выехав в два часа двадцать минут, мы в пять часов дня были уже в Тоёхара.

Тоёхара – административный центр японского Карафуто, местопребывание японского губернатора. Во время русского владения здесь был русский посёлок «Владимировка». Дома русской постройки сохранились ещё и теперь. Покосившаяся на юго-восточный угол, с не снятым ещё крестом, стоит и большая церковь. Всюду полуразвалившиеся заборы, заброшенные дворы.

К «Владимировке» с южной части примыкает правильно распланированный новый японский город Тоёхара. Широкие улицы; конечно – всюду новые дома; красиво отстроенные присутственные места (управление островом, дом губернатора, почта); на всех углах улиц – колодцы с тесовыми шатрами над ними; несколько в стороне – дымящиеся трубы завода; казармы местного гарнизона... Масса магазинов... Словом, настоящий город! Правда, пока есть лишь до 300 домов; правда, не все улицы мощёные; конечно, – масса ещё пустырей... Но, видимо, администрация верит в возможное развитие города, ибо распланированные улицы тянутся далеко к югу...

Ещё во время остановки на какой-то станции просунулось в окно вагона знакомое лицо... «Да ведь это услужливый человек из гостиницы в Отомари»... Сейчас справляется о моём благополучии. А от о. Николая узнаю, что отделение их гостиницы есть и в Тоёхара и что «они уже сговорились» по полтора рубля в сутки за человека... Какова настойчивость! Не пожалел денег за проезд, лишь бы уловить меня в свою гостиницу!

По прибытии на вокзал он, конечно, опять завладел нашим багажом и провёл нас в небольшую, спокойную гостиницу. Посетителей в ней не было. И нам в двух комнатах второго этажа удобно было не только отдыхать, но и молиться с христианами.

Впрочем, отдыхать положительно было некогда! Завтра в четыре часа дня снимается с якоря наш пароход, и до этого времени мы с о. Николаем должны по возможности окончить здесь всё своё дело. Поэтому, заказав к возвращению обед, мы и пошли прежде всего отыскивать христиан.

Нашли Иоанна и Зою Накао – муж служит в конторе лесопильного завода; нашли Тита Ми-ура – служит в аптеке; Кирилла Огасавара – служит переводчиком русского языка в «Карафу-точёо», в управлении островом. Всех их вечером пригласили к себе в гостиницу для молитвы. А затем пошли искать русских.

Ипполит Федоровский, Иосиф Чибашвили – вот русский и «почти русский», оставшиеся в Тоёхара! И ещё есть «русские», но тоже – с прибавкой «почти», ибо они мусульмане и католики. Случайно здесь же был и Алексей Богданов из Муравьевского... «Эх! Баба дома осталась! Вот жалеть-то будет!» – «Так позови её скорее!» – «Батюшка! Да до Мураевьевского от Корсакова вёрст 60 будет! Пароходы не ходят, берегом дороги нет. Разве лодкой попадёшь!» Пришлось и мне весьма пожалеть, что 60 вёрст и обратно, без дороги, я в этот раз никак не могу сделать: приехал, так сказать, «для разведок» лишь и времени в распоряжении мало!

Все русские с великой радостью встретили меня и с «восторгом» приняли приглашение сегодня вместе помолиться, исповедаться и приготовиться к принятию Святых Таин.

Зашли к большой церкви... Совершалась прежде в ней служба Божия... А потом, говорят, поселился в ней какой-то чиновник... Далее, говорят, в ней поместилось то, что и называть-то омерзительно... На смену сей мерзости в церковь поместили частного жильца... Подхожу к бывшей церкви: из неё женщина-японка выносит ушат с помоями... Больно-больно сжалось русское сердце... Неужели, в самом деле, нельзя было сохранить церковь, хотя бы и запечатанною, но всё же церковью? Неужели нельзя было не допустить, чтобы место святых вздохов молитвенно настроенной души не было обращено, хотя бы и временно, в место пьяного, мерзкого разгула?..

Пред церковью налево какой-то дощатый шатёр-сарайчик. Говорят, здесь свалено церковное имущество... Если «свалено», то – разумеется – теперь немного от него осталось. Но... наверху бывшей церкви и доселе ещё стоит крест... Не уверяет ли он душу твою, что наступит время, когда изгонится из-под него мерзость запустения и снова под сводами дома Божия немногие оставшиеся русские вознесут хвалы и прошения Господу?.. Ей, буди-буди, Господи!

Вечером собрались в нашем помещении, в гостинице, и японские христиане, и русские – православные. Я с русскими в одной комнате, о. Николай с японцами – в другой. С чего начну?.. Слёзы на глазах русских, шесть лет не видавших священника, подсказывали мне, что прежде всего нужно утешить наболевшую русскую душу... И я начал «Канон молебный ко Пресвятой Богородице». Пришлось самому и петь, и читать... И горячо молилась душа за тех, вздохи коих как бы рассекали воздушные пространства, достигая святого подножия Престола Божьего!..

Окончив молебен, я прочитал молитвы пред исповедью, а потом принял и исповедь сих трёх русских, из коих были двое... по 18 лет не бывшие на исповеди!.. А потом – молитвы приготовительные после исповеди, каноны и акафисты, и молитвы ко святому причащению... Как мирно, как свято прошло время до полуночи!.. Общею молитвою русских и японских христиан, общим моим наставлением, правда японцам – по-японски, и закончил я свой день, в который моё русское сердце приняло много скорбей; но моё пастырское сердце получило немалые утешения!

Не могу не отметить двух впечатлений дня. Проходим мы по улице, мимо казарм местного гарнизона. В какой-то лавчонке полулёжа расположился солдатик... И только что мы миновали его, как вдогонку раздаётся: «Роске, роске!..» (так японцы презрительно обзывают русских, наподобие русского «япошка», коверкая по-своему непонятное им слово «русский»). Мы с о. Николаем продолжали путь, не обращая на безобразника внимания... Тогда крики «роске, роске, роске» раздавались всё сильнее и сильнее... Разумеется, и собака – полает, полает и перестанет... Перестал и сей безобразник... Но ведь это был не уличный мальчишка, а представитель армии, столь прославленной своей дисциплиной!.. Вскоре нас обогнал другой солдат и, зайдя в «сакая» (винная лавка), покупал «саке» (рисовая водка). Итак, на окраине можно и в «сакая» заходить, можно и безобразничать?.. Четырнадцать месяцев не слыша в Японии ни от кого слова бранного, услышать брань, да ещё от солдата, – тяжело!..

А вот и другое впечатление... Захожу в аптеку к христианину Миура... Сюда же входит вскоре и С. Г. Ел-в... – «Да вы каким образом узнали, где я»? – «А я спросил городового, который мне и сказал, что сейчас вы ходили туда-то, а теперь находитесь здесь»... Карточки визитной в Тоёхара я ещё никому не давал... А кто приехал, – городовой уже знает!.. Восхищаюсь его «всё-видением» и особых комментариев не делаю: они понятны без слов.

3 августа. Сегодня утром, рано встав и за обедницей приобщив Святых Таин земляков, я в семь часов утра садился уже в поезд, направляясь в Третью Падь. Проезжаем мимо деревни Елани: мелькает ещё русская вывеска с русским гербом... За станцией Хомутовкой – заросшее высокой травой русское кладбище с крестами, стоящими прямо, покривившимися, повалившимися... Вдоль линии железной дороги проходит дорога грунтовая... Едет верхом кавказец... Увидя меня в окно, снимает шапку... На телеге развалились татарин и русский... Опять издали снимают шапку... Да! Как всё же русское сердце сживается с батюшкой!.. И побранит оно попа, и песенку про него споёт, и в присловья его вставит... А встретится с попом, – и благословение берёт, и руку целует, и – слёзы на глазах!.. Эх, неизведанная ещё ты, но добрая-предобрая душа русская!..

Но вот мы и в Третьей Пади! Когда батюшку поджидают, чего можно ожидать в русской избе? Конечно, всё прибрано и подметено. В переднем углу стол, покрытый скатертью, с блюдом воды для водосвятия... Зажжены лампадки... Лежат свечи... А Устинья? Да, разумеется, засучив рукава печёт пироги и сажает булки в печь... Но чувствовалось, что рановато мы приехали...

И, вероятно, Устинья сильно обрадовалась, когда я, давая ей время управиться с печкой, предложил той порой съездить на кладбище, где не отпетыми погребены «Пётра», а раньше его – Иван и Трофим... Быстро запрягли в русскую двуколую телегу лошадку... Положили куль сена. И какой приятной показалась русская трясучка-телега после рессорных японских «бася»... По косогору, постоянно переваливаясь слева направо, справа налево, ползла наша телега, и наконец она остановилась пред молодняком лиственницы и берёзки... «Приехали», – говорит Никита Иваныч... Но... где же кладбище?..

Пред нами стоит один крест с русскою и японскою надписями: «Здесь, батюшка, Пётра будет»... Но других могилок не видно! «Иван и Трофим где-нибудь здесь», – утешает себя Никита, разыскивая могилки среди молодняка... Но поиски не увенчались успехом!.. «Батюшка! Да много их здесь нахоронено! Помяни их всех»!.. И вот я среди леса, при жужжании слепней, изъедаемый комарами, пел надгробные песни над костями тех, кои нашли себе покой за старые грехи свои вдали от Родины... Призри, Господи, на их тяжкие работы, на их душевные муки! Упокой души их вместе с праведными! Вечный покой дай им!..

С обнажёнными головами стояли у могилы сотоварища по горю Никита и кавказец... «Спасибо, дорогой батюшка», – как ласково прозвучала их душа, отдохнувшая в молитве по сотоварищам!..

Недалеко от могилки Петра – разбросанные головни дров... «А это что»? – «А это они, значит, жгут своих покойников, батюшка»... – «Так прямо на костре и жгут»? – «Так, батюшка, на костре и жгут!.. А смороду-то! И на версту близко не подходи»!..

Как грубо жгут они своих покойников здесь, на Сахалине! И как благоустроены их «касооба» (крематории) в таких, например, городах, как Отару, Кобе!.. (Называю только эти крематории, ибо только их я осматривал).

Возвращаемся... Впереди скачет на своей лошади кавказец и из-под густых, нависших бровей весьма-таки свирепо поглядывает по сторонам... Молодецкая посадка на лошади, ловкая езда, но... взгляд!.. Впрочем, был бы вероятно лихим казаком-горцем, если бы не попал сюда.

О. Николай по-русски ничего не понимает, и это обстоятельство совершенно развязало язык Никиты... «Эх, батюшка! И побранились же мы после войны! Ведь... кому нас отдали? Хоть бы людям отдали, а то – сущим дикарям!» Я пробую возражать, но мой Никита непреклонен: «Ты сам, батюшка, рассуди: никакого образованного понятия не имеют! Мы, к примеру, ежели рыбу ловим, – одно берём, другое отбрасываем. Они нет: начисто берут! Всё, значит, скушают!.. Да что ты говоришь, батюшка! Эво, – у меня собака пропала... Где бы ей, родимой, деваться?.. Они сожрали!.. Всё, батюшка, кушают! Простите за выражение: и крысу кушают, и змею кушают... Сущие дикари»... Разошлась душа Никиты, вспоминая «всеядение» японцев... Что мне было говорить? Опровергать его слова? Но мне самому, на Кюу-сюу, один японец показывал шкурку – чучело змеи... «А мясо жена съела», – заявил он в простоте... «Как съела»? – изумился я... «Да, была больна и съела, как лекарство»...

«А пашут ли они землю? Сеют ли что-нибудь»? – «Как не сеять, батюшка! Сеют! Редьку свою сеют», – и Никита засмеялся довольно злым смехом... «Только им до нас далеко! Вот, скажем, – мы: ярицу сеяли и сеем, и хорошо родится. А они – редьку! А и здесь: у нашей бабы уже огурцы, а у них – одна мякина... Вот на море так они молодцы»!.. Однако я разочаровал, кажется, несколько Никиту, сообщив ему, что в Японии и на полях они молодцы и делают чудеса... За разговорами незаметно мы возвратились и в деревню...

Пироги и булки уже спеклись... Устинья поэтому встретила нас торжествующим взглядом. Я начал молитву... Отслужил молебен Спасителю, Божией Матери, святителю Николаю и всем святым... Совершил чин водоосвящения... Исповедал Никиту, Устинью и кавказца Чемию и, возможно полнее приготовив их ко святому причащению (а они со вчера постились), – приобщил...

В тесной, жаркой комнате часа три продолжались молитвы... Утомился я... Подали опять чай из розовых цветов; прекрасный чай! Подали огурцы свежие (из Японии), разные русские пироги... И, закусив немного, мы опять взгромоздились на куль сена и, провожаемые благодарностию Устиньи, под конвоем кавказца Чемия переехали версты за 2, во Вторую Падь: здесь дом Иакова Маркизовича Чемия, при нём Стефанида Мартынова с девочкой Марией. Здесь же оказались Николай Зеленов и цыган Николай Копаненко.

Конечно, и здесь опять – молебны, исповедь, молитвы, святое приобщение... Стефанида не вставая с колен всё время плакала, рыдала... Пусть они были и есть – грешники!.. Но Христос для грешников, для их спасения и пришёл с неба! И Он видит сердце людское, Его горячо любящее; и облобызает это сердце... И Он прострёт к сим страдальцам Свои Пречистые, изъязвлённые, наболевшие руки и привлечёт их, за веру, любовь их, к Себе в обители, убелив багряное, как снег... Господи, спаси сих малых!..

***

Время летело, а не шло среди молитвы... И когда я окончил всё, было уже так поздно, что нужно было поспешать: иначе уйдёт наш пароход. К Никитиной лошади припряг Чемия свою... С Никитой мы простились... На телегу уселся Чемия, на облучок – цыган... «Когда я у генерала (японца) служил в кучерах, как пущу, бывало, пару вовсю, так и кричит! А на тройку и не усадить было!.. А на свою тележку усядется, ноги подберёт, на спинку откинется, и… доволен», – разглагольствует цыган... А сам действительно пускает пару «вовсю»! Подпрыгивает моя телега, подпрыгиваем мы с о. Николаем на куле сена, невольно ухватившись за верёвки... А пара несётся! И лишь боязнь опоздать на пароход да нежелание уподобиться в глазах цыгана японскому генералу удерживали меня от того, чтобы попросить: «Потише! Поосторожней!» И мы не опоздали: приехали вовремя... «До Владимировки летом два часа еду», – торжествующе заявил цыган.

Мы сели на пароход «Камикава-мару», который вскоре и снялся с якоря... Усталость необыкновенная... Жажда страшная... Напившись чаю, я улёгся «на часок-другой» отдохнуть. Но каково же было моё удивление, когда вдруг слышу пароходный свисток и вижу свет в каюте: оказывается, я проспал всю ночь, не просыпаясь; было уже пять часов утра, и мы подъезжали к г. Маука на западном берегу японского Карафуто...

4 августа. Погода стоит прекрасная. Пароход наш близко к берегу не подошёл: бухты настоящей нет, а в небольшой заливчик небезопасно входить и маленьким пароходикам. Часов в шесть утра мы уже были на берегу и направились вслед за «банто» (приказчиком) в гостиницу. Итак, мы уже в Маука!

Маука – совершенно новый японский город. У нас, русских, здесь был небольшой рыбачий посёлок, кажется – рыбные промыслы господина Семёнова. А теперь здесь город из 800 домов с 5000 населения! Места широкого для города нет, поэтому он растянулся далеко по берегу. Главное занятие населения – рыбный промысел. До г. Маука установлены правильные рейсы пароходов «Ниппон Юусен Кайся» (Японское общество почтовых пароходов) и «Осака Сеосен Кайся» (Осакское общество коммерческих пароходов). Ходят пароходы и большие, до 1500 тонн, но, придерживаясь больше берега, ползают и маленькие, в 100–300 тонн, частных лиц. Есть и пассажиры. Но прежде всего удивляет количество грузов! И они-то, эти неисчерпанные нами, русскими, богатства, дают возможность видеть, хотя бы в Маука, ежедневно до 5 пароходов! Везут рыбу, везут «комбу» (морскую капусту), везут «касу» (рыбное удобрение), «абура» (неочищенный рыбий жир) и даже лес!

Мы поместились в гостинице. Узнав адрес японцев-христиан, уже успевших переселиться и сюда, направились к ним. Семья Хебииси (Иоанн, Фотиния, Пётр) с радостью встретила нас. В семье Ямамото (Иосиф, Марина, Дария) дедушка-плотник отсутствовал: ушёл на заработки в Томарноро. От Хебииси узнали, что в Маука есть и ещё христиане: Такеуци Петр, к сожалению, бывший в отлучке, и переселившаяся с Курильских островов семья рыбака Такеда Ефрема... В домах Хебииси и Ямамото мы совершили краткие молебны, вечером назначив исповедь и крещение младенца. А к Такеда Ефрему решили идти. Живёт он вёрстах в шести от г. Маука, в деревне Томаманай, на берегу моря, от Маука к югу.

Дороги настоящей до деревни Томаманай нет, как нет и настоящей деревни! Мы всё время шли морским берегом, переходя от одного рыбачьего жилища к другому. Направо – лазурь моря, гладкого «что масло» (вместо «что стекло» по-японски «что зеркало» у нас). Дымит только что отправившийся в обратный путь наш пароход «Камикава-Мару». Кой-где видны рыбачьи лодки: достают японцы морскую капусту. На берегу – ямы с котлами и подобиями печек под ними: здесь вываривают рыбий жир. Теперь его не варили. Но запах оставался ещё сильный и очень тяжёлый! Кое-где на берегу по камешкам разложена и сушится морская капуста – «комбу»... Налево невысокие береговые горы острова, покрытые выжженным погибающим лесом... Изредка пробивается ручеёк, мы его переходим по перекладинам. Вот идёт густо обросший волосами айну, совсем русский мужичок, с хорошей бородой, но непричёсанной головой... Взгляд суровый... За ним – женщина айну с курчавыми чёрными волосами, но... японского типа, и едва ли настоящая айну...

По пути зашли мы прежде всего на русское кладбище... На берегу, на вершине пригорка, залегли земляки!.. Вот могила с большим синим крестом, обнесена оградкой... Вот ещё крест... В надписи кто-то прощается с милой Лизой... Могилки без крестов... А вот опрокинутый, и не временем, а людьми, прекрасно сохранившийся гранитный памятник: «In memory of Er. Ney, Captain of the Russian Schooner «Aleute», who died here 3-d October 1884». Около кладбища никакой ограды нет. Я совершил литию по всем здесь погребённым землякам...

Однако добрались мы и до дома Ефрема Такеда!.. Его дочь ещё издали увидела нас и, прибежав навстречу, довела до дома отца... Впрочем, дома, собственно говоря, нет: устроен наскоро большой шатёр, по бокам обколоченный тёсом, а наверху покрытый тростником. Конечно, нет никакого потолка; вместо него – нары из жёрдочек. Но пол какой-то есть; а когда его прикрыли соломенными циновками, он выглядел весьма прилично... В углу под закопчёнными жёрдочками, под закоптелым тростником крыши висит святая икона. А когда пред нею, во время молитвы, загорелись свечи, – каким миром повеяло в этом почти нищем жилье! Я не без труда, конечно, согнувшись, стоял под жёрдочками, стараясь не зацепить головой всюду развешанных над дымом курящегося костра лососей.

Совершив обычный краткий молебен, я семье Такеда сделал наставление, как до́лжно жить, будучи христианином. О. Николай приступил к исповеди его и всей его семьи, а я той порой пошёл на близлежащее кладбище. Оно небольшое, семейное (господина Семёнова), обнесено забором; хорошо сохраняются кресты и памятники. Совершил я и здесь литию.

Рядом с этим кладбищем – кладбище айну. Над могилой, где у нас ставят крест, они вкапывают просто обрубок дерева, но непременно с обрезком торчащего кверху сука. И этот сук, и самый обрубок дерева выше этого сука украшены, правда, не особенно изящной резьбой. Вблизи этого кладбища началось уже и японское кладбище.

К концу исповеди возвратившись в жильё Такеда, я вместе с ним молился во время святого причастия. И после разных бесед с ним все мы поспешили обратно в Маука; начинало уже вечереть. Вечером была совершена исповедь христиан г. Маука и крещение младенца...

5 августа. Около десяти часов утра мы сели на пароход «Дайре-мару» (1335 тонн), принадлежащий обществу «Осака Сеосен Кайся». Это – прекрасный пароход, с 24 местами в каютах II класса, с обширной столовой, с электрическим освещением, в дополнение – и с недурным столом. Он, несомненно, даёт путешественнику все удобства, какие только можно желать в море, да и цены за проезд куда дешевле цен «Ниппон Юусен Кайся»! Пароход-ледокол поддерживает постоянное сообщение с Карафуто даже в глухую зиму. Он обслуживает ныне две линии: западную – Отару Отомари, Маука, Наяси и обратно и восточную – Отару, Отомари, восточный берег и обратно. Рейсы совершаются попеременно. Если прибавить сюда ещё два парохода «Ниппон Юусен Кайся» до Маука и обратно да рейсы пароходов других обществ и предпринимателей до Наяси и обратно, – можно себе представить то лихорадочное оживление, какое наблюдается около южного Сахалина в сезон рыбной ловли!

Погода опять роскошная. Идём вдоль берега, но на почтенном расстоянии. По берегу нет, кажется, версты, где бы не было или рыбачьих домов, или промыслов, или целых селений. В наиболее оживлённых пунктах имеют остановки даже большие пароходы. Так, от Маука до Наяси мы заходили и грузились или разгружались (рис, рогожи, верёвки, японские «татами», «сеодзи» и т. п.) в Нодасон, Одеккоро, Томарноро, Кусуннай, Мосбисиной и Наяси. А грузили всегда одно и то же: «касу» (удобрение из остатков вываренной рыбы), «комбу» (морская капуста) и лес.

В Томарноро выходил я на берег. Это пока не очень большое селение. Однако его будущее несомненно; в восьми вёрстах отсюда найден каменный уголь и уже прокладывают к нему «дековильку». В ожидании «жизни» строят всюду новые дома.

В числе плотников оказался и Иосиф Ямамото из Маука. Ради него мы выходили на берег. А потом, пригласив его в гостиницу, за него и с ним помолились, его довольно питали наставлениями. А в заключение все вместе пообедали... Уже под вечер мы возвратились на пароход, доставив старичку Иосифу своим посещением большое утешение.

6 августа. Продолжаем ехать, направляясь прямо на север. Опять прекрасная погода... Пассажиров II класса немного и – конечно – все мы перезнакомились. Говорили о многом. Но не все разговоры приятно вспоминать. Так, однажды краска стыда за Русь Святую покрыла моё лицо... Я слышал, что в деревне Кусуннай есть «русские»; но православные ли они, – неизвестно... Пароход будет стоять в Кусуннае мало. Выйти на берег «на авось» – можешь остаться и без парохода (ибо селение далеко от берега), и без русских (если они или католики, или мусульмане). Как быть?.. А с нами как раз ехал какой-то чиновник-японец из деревни Кусуннай... Я его и попросил передать русским, что я такого-то числа буду проезжать обратно, почему – если среди них есть православные – они выехали бы к пароходу: тогда можно было бы высадиться на берег. А что бы он не «спутал», я то же самое написал на визитной карточке... Но как же стыдно мне стало, когда сей самый японец-чиновник заявил, что ни один из семи русских, проживающих в Кусуннай, моей карточки прочитать не может, ибо все они неграмотны... Для выразительности японец закрыл глаза ладонями и сравнил русских в Кусуннае со слепыми...

Японцы, сами почти все без исключения грамотные, и хорошо грамотные, с удивлением видят неграмотность русских... Что чувствует русское сердце при виде этих столь оскорбительных жестов?!! Горько, больно, досадно... И всё же мало сказано для того, чтобы назвать своим именем твоё чувство...

Эх, взойди скорее над Русью солнце просвещения! Скорее, шире, глубже озари ты своим светом Родину милую. И тогда... тогда: православно и твёрдо верующая, царю своему великому беззаветно преданная и вместе с сим хорошо просвещённая Русь – каким она могучим великаном, каким поразительным колоссом станет среди народов света! Скорее, скорей приди это золотое время!

***

Как проходил у нас день на пароходе?.. Часов в шесть утра все вставали (в Японии всегда, и все встают в пять-шесть часов утра). Пассажирам бой подаёт японский чай. Но «бою» уже вручено 50 копеек «на чай», и он с удовольствием во всякое время нам подаёт кипяток и чайные приборы. А чай я всегда имею свой. После ночлега в довольно жаркой каюте чай пьётся с особенным аппетитом.

В восемь часов утра подают асамеси – утренний завтрак. Как и в частных домах, к «асамеси» рыба не полагается; а о мясе и говорить, конечно, нечего: его японцы почти в обычном быту не употребляют. Утром подавали, например, следующее: нечто вроде русских кислых щей – мисосиро (но... всего 5–6 глотков, на дне маленькой чашечки); нечто вроде супа – суимоно (например, с тофу, истёртым горохом, приготовленным в виде густого киселя); нечто вроде яичницы (а иногда и она)... И, конечно, на крошечных блюдечках (меньших, чем наши для варенья) разное «о-коко»: тут и два пласточка солёной редьки (такван), тут и два ломтика нарацуке (в гуще от водки саке выдержанные дыни; маленькие, бессемянные ещё арбузики, огурцы и даже редька); тут и насу в соли и горчице (баклажаны), и просоленные, засыпанные сахаром сливы (мме)... Счеюм – иногда очень много, но содержанием всегда мало...

Но ведь все это, в сущности, дополнение! А фундамент – три чашки тёплого, только что сваренного риса... Однако и с ним даже тяжело на желудке не станет!

После «асамеси» что делать до двенадцати часов дня? Газеты и журналы – одни и те же со дня отбытия парохода из Отару... Музыки нет. И вот многие пассажиры, не теряя дорогого времени, опять забирались в каюты, опять сладко засыпали! Другие поднимались на палубу и, немного посмотрев в бинокль на окрестности, где-нибудь на плетёном кресле или на плетёной кушетке тоже начинали сладко дремать... К моему счастью, в моем чемодане оказались книжки, и они-то спасли меня от безделья и его верной подруги – скуки...

Ровно в двенадцать часов дня приглашает бой к хиромеси, к дневному завтраку. Это опять ещё не обед, а лишь завтрак; но он полнее уже утреннего, и за ним подаётся рыба. Вот, например, точное меню одного из таких завтраков: суп из травы, кажется – шнитки; рыба «бури» под соусом; рыба «ся ке» (или «са ке» – кета) под уксусом, с луком... Конечно, как и утром, разный десерт в виде «о-коко»... А фундамент и этого завтрака – три чашки тёплого риса!

После двенадцати часов все правоверные японцы, разумеется, ложились опять спать, вероятно для того, чтобы лучше варил желудок... А я опять поднимался на свою позицию, где у меня было уже и «моё кресло»... И опять: читал и учил; учил и читал... А иногда и пел... Так пел я, и очень много, и сегодня... Ведь сегодня – Спасов день... Сегодня – двунадесятый праздник... А я без служб, среди моря... Где-то далеко-далеко поют крестьянские голоса: «Преобразился еси на горе, Христе Боже»... Вот как бы слышу: старческий голос стройно запевает: «На горе преобразился еси, и якоже вмещаху, ученицы Твои славу Твою, Христе Боже, видеша»... То – на моей Родине справляется сегодня храмовой праздник... А я здесь, в море, вторю этому пению... Долго я пел!.. Кажется, всю всенощную спел... И этим хотя отчасти выполнил лишение службы в этот день...

Часа в три выползает из своего помещения о. Николай. «О-ча доо-дес ка»? – «Насчёт чаю как»? – спрашивает о. Николай... Опять раздаётся: «Бой-сан! О-юу хитоцу». – «Господин бой, кипятку»! Забегал бой, зазвенела посуда... Выползают из своих кают (а столовая – среди них) полусонные пассажиры... Уже знакомым стало: «О-ча хитоцу икага дес ка»? – «Аригато гозаммас» («Чаю чашку не угодно ли?» – «Благодарю вас»): это мы с о. Николаем «утешаемся» чайком... А около нас угощаются пассажиры.

В пять часов вечера опять приглашает бой в столовую: подан бонмеси, вечерний завтрак, по составу своему скорее всего подходящий под наше понятие «обед». Дают перемен больше, почти все – рыбные; иногда подают если и не мясо, то во всяком случае что-то вроде него, чаще всего обрезки кожи какой-то птицы... Вот образец «бонмеси»: кислое «мисо-сиро», суп с рыбой «соя», рыба «бури» под соусом, рыба жареная (или чаще – печёная). Неизменное «о-коко». Рыбу подают «по сезону»: то вас закармливают всячески рыбой «ся ке» (кета); то царицей стола является «каре» (камбала); то вас всюду преследуют «иваси» (сардинки) и т. д.: верный определитель, какая рыба сейчас ловится...

И вообще – рыба здесь вовсе не монашеское и не постное блюдо. А также, и даже более в употреблении, как в России яйца, масло, молоко, мясо. Рыбу варят; рыбу пекут, посыпав солью и положив на особые проволочные решёточки или просто лишь продев на деревянные иглы-палочки; рыбу жарят – подражание «Западу»; рыбу маринуют; наконец, нарезав пласточками, рыбу подают сырую (так называемую «сасими»), но непременно с соей, тёртым хреном или тёртой редькой... «Сасими» безусловно вкусная пища; лучшие «сасими» – из рыб «кацуо», «магуро» и «тай»...

«Оцури» – повторение блюда – разрешается лишь для «мисо-сиро»... Разумеется, самое меньшее – по три чашки едят риса... При этом в последнюю чашку просят влить или чаю, или кипятку (и это блюдо называется или «чадзуке», или «юудзуке», и уверяют, что... вкусно)...

Впрочем, если в виде блюда подано «τορορό» (тёртый горный картофель, дающий тягучую, слизкую массу), то рису едят и по 5, и по 6, и даже по 10 чашек! Налив сверху немного «τορορό», чашечку риса опускают в горло буквально в две-три секунды: рис делается скользким и… сам спешит в горло...

В «заключение» обеда в чашку, из которой вы ели рис, наливают «юу» (кипятку); японец пополощет в этом «юу» свои «хаси» (палочки для еды), ополоснёт этим «юу» края чашечки... Словом: вымоет посуду и… сию водицу выпивает «непременно»!.. А затем – в руки «зубочистка», кои непременно подаются к обеду, и… начинается поголовное «ковыряние» в зубах, удаление остатков обеда изо рта...

Всё, что подано на подносе, для еды подано... Однако европейцу приходится быть очень осторожным, ибо подают не только воробьёв или мясо кита и акулы... Вот подано на тарелочке несколько мелких рыбок и рачков: всё залито какой-то чёрной, сладковатой массой... Однако среди рыбок и рачков вижу и не рыбу, и не рака, а всего лишь небольшого водяного таракана с лапками, роговыми крыльями... «О. Николай, что это такое»?.. Даже о. Николай, прищурившись, покачал головой: «Муси»? (т. е. насекомое?) – спрашивает он у боя. «Нет, рак»... И о. Николай успокоился, и лишь отплюнутые крылышки сказали ему, что за рака он съел...

Впрочем, «муси» (насекомые) сами по себе не претят вкусу японца... «Какая интересная муха», – говорю я, увидев муху с длинными крыльями и тонким, длинным брюшком... «Эта муха – очень вкусная», – отвечают... Ушам не верил... «Едят её»? – «Едят»... – «Эх, прав Никита из Третьей Пади», – только и мог я сказать!..

Но вот и солнышко уже зашло!.. Минут пятнадцать, не более, и становится уже темно. Зажигают электричество, но лишь до десяти часов вечера. А потом – лампы с довольно вонючим керосином... Часов девять вечера: появляется о. Николай. Бегает бой. Выползают пассажиры... Наливается чай... Как всё изо дня в день – одно и то же! О. Николай пьёт чай уже который раз! Тем не менее, взяв его на язык, или пригубив, уже в 20-й раз чавкает губами, то ли определяя всё ещё вкус чая, то ли желая продлить вкусовое удовольствие...

Начинаются между ним и пассажирами разговоры... Говорит что-нибудь пассажир... О. Николай, прищурив глаза (вероятно, чтобы не так было видно небольшое бельмо на одном глазе) и постукивая трубкой о коробку с пеплом и углями, поддакивает пассажиру своим «наруходо»... «Наруходо»... «наруходо»... «наруходо»... – только и слышишь в комнате...

Но вот заговорил и мой о. Николай... Говорит всегда о буддизме и синтоизме... Говорит как-то отрывисто, отдельными фразами; скажет и задумается, как бы после думает: «А что я сказал»... Теперь уже пассажиры курят табак и отвечают ему своим: «соо-дес не»! И это «соо-дес не», с не, всегда произносимым в верхних нотах, в тон вопросительного согласия, и это безучастно-загадочное «наруходо» продолжалось каждый вечер часа по два...

«Что они?.. Друг другу верят или не верят?» – старался я дать себе ответ, слушая разговоры, пересыпаемые знаками согласия: «наруходо» и «соо-дес не»!.. И ответа сего я себе не дал...

Не досиживал я до конца этих «наруходо» и «соо-дес не»... Часов в десять вечера уходил я в свою каюту и укладывался спать... Все глуше и глуше доносятся до меня сии «сфинксы»... Вот я почти заснул... И лишь время от времени долетающий до меня взрыв японского тонкого трескучего смеха будит меня... Но вот, очнувшись, я вижу около себя лишь мрак... Слышу слабый стук поворачиваемого руля да глухие удары об воду лопастей винта... Но и тишина в столовой, в каютах, и мрак кругом, и это равномерное постукивание винта – всё это лишь убаюкивает, и... я снова засыпаю, теперь уже до утра, не беспокоемый надоевшими «наруходо» и «соо-дес не».

7 августа. В пять часов утра «Дайре-мару» остановился против деревни Наяси, крайней цели моего путешествия. На берегу видны японские строения рыбных промыслов. В глубине долины, на значительном расстоянии от берега, раскинулась русская деревня. Вот издали выделяется новенькое здание церкви... Невольно поднялась рука... Снимаю шляпу и молюсь на высоко к небу поднимающийся крест... Но горько разочаровывает меня японец: теперь это уже не храм Божий, а всего лишь временное помещение «кейсацу» (полиции)...

Лодочка доставляет нас на берег... Тихо море... Прозрачна зеркальная поверхность воды: виден на дне каждый камешек... Солнышко начинает пригревать и обещает день жаркий. На берегу одним из первых вас встречает городовой, которому и вручил я свою визитную карточку. «Русские в Наяси есть; их здесь до 50 человек» – вот положительное, что я узнал от него. Он же любезно довёл нас с о. Николаем до деревни и передал нас первому встретившемуся русскому. Растерялся земляк от неожиданной встречи: «Батюшка, пойдём к старосте; уж он тебе всё изъяснит»... Пошли к старосте.

Высокий, широкоплечий мужик Евстафий Емельянов Лысенко, несмотря на ранний час, уже был на ногах. Справила печку и его жена Анна. Вхожу я в дом, – обомлела она от неожиданности. Евстафий пинками будит своих детей, – а их шестеро... Ползут из-под полога белоголовые ребятки. Наскоро подметает избу Анна. А Лысенко расспрашивает, какими судьбами и откуда Господь привёл меня к ним, в деревню Наяси...

Как молния, разносится весть по деревне: «Батюшка приехал»... А батюшка в последний раз был здесь ещё перед войной... С тех пор, лет 6, никто из духовных в деревню Наяси не приезжал.

Идут мужички, бегут бабы, толкутся дети... Бабы берут благословение и плачут... ручьём льются их слёзы!.. «Да чего вы, тётушки, расплакались?» – «Батюшка, да что Христа тебя видим! И откуда тебя Господь прислал? Шесть лет что гиляки¹⁷ живём: священника не видали»...

И опять слёзы... «Нет, – неужто это не сон? И кто нас, ссыльных, мог вспомнить?..»

Слёз вначале так много было, что даже мужички не сдержались: «Ну, чего расплакались? Приехал батюшка, – слава Богу: всё нам теперь, значит, справит», – утешает Кузьма Ефимыч... А сам говорит дрожащим голосом и рукавом слезы утирает. Выталкивают детей, толпящихся позади... «Складывай руки!.. Ишь, дурень!.. Да ты, батюшка, уж прости: только что, кажется, креститься не забыли!»

Поуспокоились земляки. Мне и о. Николаю подали чай. «Батюшка! А это кто же с тобой будет»? – спрашивают... «Да это о. Николай, священник из японцев»... – «Японец – и священник?.. И у них, стало быть, есть православные?..» И как же поражены были земляки, когда узнали, что православных в Японии – до 31000 и что я среди них-то и для них и служу!.. «Говорит батюшка, что священник, – бери благословение... Что ж, что японец», – наставляет староста... И о. Николай благословил всех, и все ему целовали руку.

Поразвеселились все... Разговорились... Друг другу рассказывают, как кто узнал о моём приезде, где узнал, от кого узнал... «Батюшка приехал!..» – «Откуда? Из Александровки что ли?» – «Нет, не из Александровки, а из Японии...» – «Русский?» – «Да говорит по-русски; стало быть, русский». – «Врёшь! Бабья брехня! Кто нас здесь вспомнит...»

Но все по «бабьей брехне» бежали, смотрели, плакали и радовались! Уже одни эти слёзы, слёзы искренней радости, показали мне, как я здесь был нужен. А что было дальше в течение дня?! Как русская душа постаралась от батюшки взять всё, что только ей хотелось!.. И с какой радостью сердце моё рвалось всё это им дать!..

В церкви, правда ещё не освящённой, а лишь пред войной построенной, «полиция». Где же будем молиться? После некоторого совещания выбрали избу Кузьмы Евфимова, хозяйка которого Марина и побежала всё приготовлять для молитвы. А я той порой намечал себе, что же я должен сегодня сделать? Чем я должен утешить этих русских, истинно забытых сирот!..

Вижу, есть грудные дети... Вероятно, есть некрещёные.

Вот, думаю, первое дело... – «Тётушки, а некрещёные дети есть у вас?» – «Ой, батюшка! Да уж в тайгу за ягодами ходят, а всё ещё не крещены! Это Бог тебя прислал к нам, кормилец наш! А если бы, чего не дай Бог, да умерли некрещёными?.. Да по смерть сего греха не отмолить бы! Глаза все выплакали бы!..» И опять слёзы!.. А ведь слёзы – заразительны!..

«У кого же дети некрещёные?..» – «Да у меня – Федька, пятый годок; у Мусатова – Антошка, пятый годок; у Суворова – Павлушка, на четвёртом году»... Всех оказалось шестеро! Однако всем уже даны христианские имена...

Я распорядился найти чистую кадку, вымыть её и приготовить воду. Да и детей хорошенько вымыть.

Шесть лет не был здесь священник... А люди-то, кроме детей да частию жен, ссыльные... «Исповедь, вероятно, им нужна», – рассуждаю я... «Конечно, братцы, вы все должны будете исповедаться; а кто достоин будет, тех я и Святых Таин приобщу», – предлагаю я. «Родимый наш! Да есть у нас по 18 лет «на духу» не бывшие! Живём что гиляки! Грешим, а душу открыть некому! Вот моя девка-то: «А что я батюшке сказывать-то буду на духу?» – спрашивает. – Забыла, как и исповедаются-то! А ведь 16-й год ей пошёл!..»

Я распорядился, чтобы все, кто сегодня думает принять Святое Причастие, отнюдь ничего не пили, не ели, не курили. Вместе помолимся усердно, и Господь, видя наше желание и усердие, и один день нашего говения не отринет!..

Однако среди общего хора радующихся нашлись и «уроды»... «Мы – что ж? Исповедаться – не прочь! Только, батюшка, отпусти нас сейчас: нужно идти в тайгу, на соболя», – упрашивают меня трое, все не старше 30 лет... Один – из бывших фельдшеров...

«Не в тайгу вам, а водки захотелось! Бесстыжие! Ужо успеете насосаться! Не слушай ты их, батюшка! Непутёвые они у нас», – шумят мужички...

«Соболи от вас, братцы, не уйдут; а я от вас сегодня уеду. Шесть лет священника не было. Я вот приехал сегодня... А когда в следующий раз священник приедет, – знаете ли? Пьёте – значит, грешите. А если Бог по душу пошлёт? А если вас в тайге медведь заломает? Кому вы на том свете в пасть попадёте?.. И погибнет навеки душа ваша!.. Подумайте: я для вас откуда приехал? А вы от меня в тайгу бежите!.. Душу свою на соболя меняете... А может быть – и на водку? Нехорошо!.. Должны остаться и усердно Богу молиться».

И остались! И со всеми исповедались сии ветром колеблемые трости!

«А много ли, братцы, похоронено у вас за это время неотпетых?» – опрашиваю я. Начинают считать: Иван, Петра... Насчитали 11 человек. Да кроме них – ещё два католика... Все особенно жалеют бабушку Пелагею: «Всех детей у нас принимала; и всё боялась, как бы не умереть без священника... Вот, двух неделек только не дождалась: схоронили её»...

«Да как же вы, братцы, погребали-то без священника?» – спрашиваю. «Вестимо, как, батюшка! Книжки, по чему бы читать, нет. Да и грамотных нет! Почитаем молитвы, кто что знает. Разумеется, свечи зажжём. И ладану курим много. Вот и всё!»

Конечно, решили непременно побывать на кладбище и там совершить общую панихиду по всем усопшим, поминая неотпетых поимённо.

«Батюшка! Воды священной который год уже нет», – перебивают друг друга бабы. «Коровушку подмыть или в колодезь касть попадёт, – нет водицы! Насвяти ты нам её побольше»!

«Чего затараторили? Вишь – сам приехал: всё нам, значит, исправит батюшка», – уже обещают за меня мужики.

И разве можно было в чём-либо отказать этой скучающей без святой воды русской душе?.. О, глубоко – в самые тайники русской души – залегла православная церковность! Лежит она часто годами, не питаемая... Питают её иногда все, только не мы, пастыри... Питают и в «ин двор сманивают» … И кто виноват в этом блуждании забываемых овец нашего стада? Умолчим мы пред своею совестию? Но сурово взыщет с нас эту погибшую, но русскую, значит – в основе православную душу Господь!..

Труды дня намечены. Необходимые приготовления сделаны. Да и восемь часов уже! Перешли мы в избу Кузьмы Евфимовича. В переднем углу обычные деревенские иконы. Прилеплены к киотам свечи. Под иконами столик, предназначенный для Дароносицы и прочего, нужного для Святых Таинств и молитв. Но... тараканов, клопов!.. И откуда только они брались? Особенно клопы, и большие, и маленькие, ползли и по книжкам, и в книжки! Вероятно, намереваясь почистить угол, растревожила их Марина... Пришлось просить что-нибудь другое, свободное от насекомых, на чём можно было бы расположиться... Принесли тогда большой стол. И хотя он стеснил нас, но можно было, не видя на книжке клопов, начинать Святые Таинства.

Пред купелью выстроились кумовья с детьми. Полная изба народа. Здесь же и один японец, пришедший «посмотреть», как мы молились (и смотревший до отъезда...)

Особливо внятно стараюсь читать я молитвы. Молятся мои земляки. Каждую попытку малюток заплакать успокаивают словами: «Не плачь, батюшка крестик даст». Вот всех уже я троекратно погрузил; спели уже «Елицы во Христа крестистеся»... А вот и конец святого крещения!

«Батюшка! Да думали ль мы, что нам сегодня такую радость Бог пошлёт?! Целуйте батюшку, ребятишки»! Благословил я новокрёщеных, поцеловал их. А они – какими «именинниками» выглядывали весь день!! Все-то их особенно ласкали, с особенным вниманием все к ним относились. Чувствовало русское сердце, что сии малютки сейчас больше, чем когда-либо после, дети Божии.

Терять времени нельзя было. Я собрал всех. Прочитал «Покаянный канон», вычитал молитвы пред исповедью и обратился к исповедникам «приблизительно» с такими словами:

«Братья и сестры! Если кто-либо из нас упадёт в грязь, ведь не остаётся лежать в ней? Если таковой в разуме, если он не пьян, – сразу же встаёт и прежде всего «обчищается»: он вытирает руки, он чистит шапку, одежду, он моет ноги. И только вычистив всю грязь трезвый человек не стыдится продолжать путь свой.

Что для тела – грязь, то для души нашей – грехи. К сожалению, подобно телу и душа наша часто падает в разную грязь – грехи и этими грехами грязнит себя!

И кто из нас не осквернял своей души грехами? Кто?.. Все мы постоянно грешим!.. Нет дня, чтобы мы не согрешали, души своей не пачкали!

Конечно, согрешали и вы, братья и сестры! Может быть, тяжко согрешали, душу свою грехами пачкали...

Но вставали ли вы из грязи духовной? Пытались ли вы очистить душу свою от грехов?..

Вы плачете?.. Чувствую, что грехи, эта грязь духовная, давила вас... Но знаю, что у вас и священника не было, который помог бы вам душу вашу очистить...

Вот теперь Господь привёл мне приехать к вам и для вас... Очистите же свои души от всякого греха, как бы тяжки они ни были, как бы давно они ни были совершены!

Вы среди горя роптали на Бога; вы думали о дурных делах: кайтесь! И Господь рукою моею грешною очистит помыслы ваши.

Ваше сердце сквернилось при виде чужой красоты, чужой женщины, чужого богатства; вы в сердце носили вражду на брата, завидовали ему: кайтесь! И сделаетесь чистыми в сердцах своих!

Вы своими руками били брата, убивали человека, воровали вещи соседа; ваши ноги носили вас в тайгу красть соболей товарища, ваши ноги не ослабевали, увлекая вас в заведения пьянства и разврата: кайтесь! И Господь не помянет вам беззаконий ваших, простив вам всё прошлое дурное!

Кайтесь и ничего не утаивайте! Иначе – сокрытый грех вдвойне вам поставится в вину! Вам каяться стыдно!. Вот именно: пристыдите себя пред Господом. И тогда вперёд не сделаете многого из того, ради чего вам было стыдно!

А очистив свою душу, берегите её, как новую, чистую, дорогую одежду! Ведь всех нас ждёт Господь в Своём Царстве, на Своём брачном пиру... Как же мы войдём туда, если будет у нас одежда-то небрачная, нечистая?

Подходите же сюда! И кайтесь не мне, а Самому Христу, обременённые грехами братья и сестры! И от Самого Христа рукою моею грешною получите полное грехов отпущение!

С сердцем сокрушённым сюда приступайте, – и тогда с миром душевным отсюда возвратитесь».

***

Конечно, трудно после записать чернилами то, что говорила душа!.. Исповедь началась.

Идут девочки, мальчики. Крестятся все хорошо. И краткие молитвы знают.

Идут подростки – девушки, юноши... На последних пьяные примеры уже налагают свою печать.

Подходят к тебе женщины, мужчины, начиная с молодых... Сколько слёз! Сколько и в слезах, и в речах чувствуешь пережитых скорбей! Но... жизненные катастрофы почти у всех были «из-за вина»... И все эти катастрофы – дело прошлого. А теперь, в общем, как добра, хотя и позаросла тернием, сия нива Божия!

Да, святое дело делалось в сей час в убогой хижине: души грешные к Богу возвращались! В душе – возвышенное настроение. И как иногда, помимо твоей воли, в сие святое дело врывалась улица!..

Вот я исповедую девочку. Открывается её детская душа... А сзади слышится из сеней: «Ишь ведь руками заходила! Отпусти руки»!.. И душа малютки на время опять скрылась в раковину, что улитка...

А вот и ещё... Исповедую... Первый взрослый даёт несколько серебряных мелких монет... Не беру, – оставляет. От второго решительно не беру и первому деньги возвращаю... И вот слышу под окном: «А сколько ему готовить?» – «Готовь-то, пожалуй, готовь. Только этот что-то не берёт»...

И так больно на душе стало, тяжело!.. Не за себя, ибо сам я не брал просто потому, что и нужды не имел брать, служа на жаловании... Горько за тех, кои, если не возьмут, – с голоду помрут. А разве возможно при этом охранять ту поэзию отношений, какая наблюдалась, например, у нас в деревне Наяси?.. Скоро ли, когда-то и все пастыри получат возможность «не брать»?..

Кончилась исповедь. Я прочитал канон и молитвы ко Святому Причащению; совершил обедницу. Трудно петь одному, но пришлось; ибо помогавший временами староста Евстафий лишь приводил меня в замешательство: слишком немузыкален он.

Все удостоились святого причастия... Конечно, мало было говения! Да и не было его почти! Но Господь видел сердце сокрушённое и смиренное земляков моих. И верю, что «веру вместо дел вменил» Он им. И они приобщились Святых Таин не в осуждение, но во оставление соделанных ими грехов и в жизнь вечную...

Уже двенадцать часов миновало. Пересохло горло. Чувствуется усталость. Жара и в избе, и на улице большая. Решили с часок отдохнуть.

Мне подали чай. Пересматриваю запись оказавшихся налицо крестьян в деревне Наяси: Павлюк Соколов, Тарнешинский, Осинцов, Ананьев, Иванов, Таскиных двое, семья Ефимовых – восемь человек, семья Лысенко – восьмеро, семья Рачук – девять человек, семья Стрюкова – четверо, семья Суворова – восемь человек, семья Мусатова – четверо. Всех русских в деревне Наяси нашёл 49 человек. Сверх сего семья Аех, католика, состоящая из 10 человек, живёт с русскими душа в душу. Итак: 59 человек заброшены, забыты, оставлены без религиозного утешения, без нравственного назидания!.. Прибавить сюда не только мною посещённых на юге японского Сахалина, но и рассеянных сверх сего по восточному берегу единицами, – какая нива, жаждущая влаги, пастырской о ней заботы!..

Пью чай... Но чем бы закусить?.. Пост. Молока, масла, яиц – нельзя, хотя всего этого в деревне Наяси – в изобилии... Подали рубленой кислой капусты да принесли малосольную горбушу с чёрным хлебом, которого я так давно не видал, показалось мне всё это роскошнейшим обедом. Хотя всё ж я недоумевал, почему бы меня не угостить было хотя бы деревенскими щами и кашей?.. Или постеснялись предложить столь «грубую» пищу?.. Жаль лишь о. Николая: без риса он, вероятно, «страдает»...

Солнышко после полудня всегда как-то скорее катится к западу. Нужно временем дорожить!.. Принесли чистое железное ведро с водой из ключа, и я начал чин водоосвящения. Староста по-прежнему старается подпевать, подтягивает, но лишь путает меня. Отец Николай читает Апостол по-японски (умеющего читать по-русски не нашлось). Но вот погружение святого Креста. «Спаси, Господи, люди Твоя», – запеваю я... И ушам не верю!.. «И благослови достояние Твое», – подхватывают, и не очень уж врозь, и правильно поют до конца… Вторично запеваю: «Спаси, Господи, люди Твоя»... На этот раз староста даже пальцем кому-то пригрозил: рано-де... И как дружно допевался тропарь святому Кресту!.. Проявились и тенора на словах «победы благоверному императору нашему»...

Да, проснулась русская душа, когда запели «Спаси, Господи»... Проснулась, ибо услышала пришедшуюся ей по духу песнь церковную, молитву за своего царя-батюшку, за его победы... И никакими гимнами не заменить для сердца народного сей чудной церковной молитвы-гимна!

Освящена вода. Как в деревне вечером под Крещение Господне, – звон бутылок, начавшаяся было толкотня. И как в деревне же, – покрывающий этот шум голос старосты: «Тише, не напирай, всем хватит! Не хватит, – батюшка ещё насвятит»... Радовался я... Не шуму, конечно, а тому живому религиозному чувству, которое «нудит» поскорее взять святой водицы... А без неё – так тяжело в быту русского человека!

В чашку взяли святой воды и пошли по русским домам... Был второй день Преображения Господня. С пением «Преобразился еси на горе, Христе Боже», «Спаси, Господи, люди Твоя» и «На горе преобразился еси» я обошёл все русские избы. Везде непременно святые иконы. Обстановка везде самая русская... Окропил я святой водой давно, вероятно, не окроплённые жилища земляков.

«Отец просит зайти и к нам», – заявляет Лех-сын. Просят за него и все русские. Захожу я и к Фабиану Леху. Фабиан и Франциска, сыновья Теофил с Михаленой, Войцех с Юзефой, Ян, Францишек, Болеслав, Изидор... Трое последних, начиная с 10-летнего (!) Франциска, – не крещены; вторично женатый Фабиан, и оба сына – не венчаны!.. «Батюшка! Да нет ли у вас в Японии и наших-то? Скажи им, что совсем забыли нас»... И заплакал старик!..

В углах его дома – православные иконы, лампадки... «Да он лучше нас», – нахваливают русские... «Это они, батюшка, сейчас говорят... А вот напьются пьяные и кричат: твоя вера – польска вера!.. Нет, и моя вера – не польска вера, а Христова вера», – рассуждает Фабиан.

Чтобы быть понятнее душам католиков, я спел краткий молебен Спасителю («Пречистому Твоему образу») и Божией Матери («К Богородице прилежно ныне притецем»...). Молились все на коленях, но крестились, конечно, по-своему. Ко святому кресту подползали на коленях, приняли кропление святой водой. Окропил я их дом, а старик даже скотный двор просил окропить!

Живёт он зажиточно. Хозяйство большое. Дом широкий. Семья согласная. Здесь, закончив дневные труды свои в деревне, я и отдохнул несколько, уложив свой багаж. Ибо время было уже направляться и к пароходу, куда пойдём не прямо, а зайдя прежде на кладбище...

***

Вся деревня как один человек пошла со мной. Идём мимо бывшей церкви. В открытые двери видны перегородки с проволочными решётками: совсем присутственное место. Чины полиции смотрят на нашу процессию из дверей.

Вот строят новый дом: не-то для полиции, не-то для солдат, говорят. Спускаемся в очень мокрую долину и с подмоченными ногами поднимаемся на пригорок с недавно вырубленным еловым лесом: здесь-то и находится кладбище. Обнесено забором. Всё заросло травой саженной вышины. Пришлось ломать и утаптывать её, чтобы пробраться к могилке недавно погребённой бабушки. Вместе с нами пришли и католики. Просят помянуть и их умерших, двое из коих погребены тоже без отпевания.

Под открытым небом начал я панихиду... Горячо молились земляки... Ладан высоко поднимался к небу... Посылало нам свои мягкие лучи клонившееся к закату солнце... Молились души наши за души страдальцев, тела коих сокрыты под сими крестами. И верилось, что к небу, мощно раздвигая пространства, несётся наша соединённая молитва за почившую скорбную русскую душу; и милостивым оком, как это солнышко, взирает Господь на молитвы наши...

***

Свисток... Первый!.. Спешно собираем свои узелки и берегом идём до лодки...

«Батюшка! А всё же возьми хоть на дорогу! Ведь ты же расходовался из-за нас», – уговаривают дорогой земляки. «Нет, я не возьму: я жалованье получаю, и ваших денег мне не нужно. А если другой батюшка приедет, да без жалованья, – не обидьте его»...

«Что вам прислать из Токио?» – спрашиваю... «Батюшка, свечей пришли: без них и праздник не в праздник; что нужно будет, заплатим», – просят одни. «Батюшка, да пришли ты к нам хоть какого-нибудь «учителишку». Стыдно нам пред японцами!» – «Даже не учителя, а хотя бы лишь «учителишку"», – просят другие. «Батюшка, если уж священника нельзя к нам, хоть бы сам-то приезжал! Часто ты не можешь? Ну – раз в год», – просят все...

Вот чего просили у меня земляки на прощанье! Дай им священника питать их душу, дай им учителя питать ум их ребят, дай им свечей (а иконы есть у них)... И заброшенная на чужбину, когда-то преступная, а теперь добрая душа русского сахалинца будет довольна.

О посылке свечей я сразу же написал в Токио владыке архиепископу. И он послал в Наяси не только свечей, но и иконок и даже Псалтирь.

А сам в душе дал себе слово: ещё раз побывать у сахалинцев, и по возможности – в будущем году.

Взяли все благословение... «Отец ты наш родной! Вечно твоё имя поминать будем», – причитывают крестясь женщины... Спускают с песка на воду свою лодчонку мужички. Последнее благословение издали ещё стоящим на берегу русским... Последнее «прощайте» проводившим меня на своей лодке мужичкам... Я поднялся по трапу на «Дайрей-мару». А через каких-нибудь полчаса он уже снялся с якоря... Мы вышли в море и взяли курс на юг: возвращаемся опять в Отару...

Деревня Наяси, где столько святых часов провёл я в этот день, быстро скрылась из виду. Но остались навсегда в моем сердце её обитатели! Управь и утешь их Ты, Господи!

8 августа. Весь день шли морем. В Кусуннай не заходили: не было ни туда, ни оттуда груза.

9 августа. Часов пять провёл я на берегу, у христиан г. Маука.

10-го числа, не заходя в Отомари, пароход мой «Дайрей-мару» благополучно возвратился в порт Отару, откуда я и направился 1 августа на Сахалин.

В девять дней объехал я и юг, и запад японского Сахалина: слава Богу. А восточный берег – делать нечего – посетить придётся в другой раз...

Вторично пришлось мне побывать у русских на южном Сахалине гораздо раньше, чем сам я мог думать в прошлом году, прощаясь с земляками в деревне Наяси. Дело в том, что в первых числах мая я снова отправился на остров Хоккайдо, докончить обозрение тех церквей, коих не успел обозреть прошлой осенью. Опять я буду около г. Отару... А от Отару так близко и до Сахалина!.. И вспомнилась мне та великая духовная радость, какую я принёс русским «сиротам» на Сахалине в прошлом году... И неодолимо влекло сердце ещё раз съездить на Сахалин и ещё раз порадовать русскую душу ссыльных.

Но и рассудок оправдывал мне эту поездку... В прошлом году краткие строки мои о сахалинцах в «Московских Ведомостях» вызвали такую горячую редакционную статью... А отзывчивые души стали даже жертвы присылать в «Миссию, вспомнившую сахалинцев»... Не обязан ли я был нравственно пред сими жертвователями ещё раз съездить к русским ссыльным?.. А с другой стороны, в июле-августе мне придётся быть на иркутском Миссионерском съезде... И там могут заинтересоваться остатками нашего Православия на южном Сахалине... А съезд – величина настолько почтенная, что не хотелось являться на него с впечатлениями только «прошлогодними». Нужно было пережить и видеть всё вторично, чтобы при докладе чувствовать себя твёрдым.

А так как и сердце, и рассудок только «поддакивали» друг друга, то я и поехал, получив разрешение своего владыки архиепископа. Но для сокращения путевых расходов наполовину поехал на этот раз один, без спутника.

***

17 мая. Я выехал из Отару на пароходе «Цуруга-мару». Небольшой, тонн в 700, грязненький пароход... Какою роскошью мне представились прошлогодние «Камикава-мару» и «Дайрей-мару», когда я познакомился с сей посудиной. Совершает «Цуруга-мару» рейсы срочные по восточному берегу Сахалина... И, конечно, имея грузов всегда больше, чем пассажиров, он не особенно-то и заботится о сих последних!..

По II классу кроме меня едет ещё какой-то японец. В III классе пассажиров много. Преобладают женщины, и молодые и средних лет. Распоряжается ими какая-то уж очень бойкая женщина... Что же бы это за компания, думаю я... Но вот эта бойкая женщина с помощником капитана заходит в нашу столовую. Не удивила она меня своим табаком... Но этот звонкий, деланный смех с откидыванием головы на спину... Но это хлопанье руками по рукам и коленям соседа!.. Ах, думаю, вот кто ты!.. Идут к ней одна за другой, якобы по делу, девицы... Одни – с открытым лицом, другие – закрывают рот передником, третьи – даже нос почему-то прячут... Нет сомнения: в новоприобретённые владения высылаются передовые отряды населения, пересылается на южный Сахалин людской «товар».

На палубе – оживление среди служащих. А полчаса пробыл я там, – и противно стало... Противно не среди гор зелёного лука, не среди тюков рогож и соломенных верёвок (для рыбного груза), а среди той «развязавшейся» нравственно команды, которая, вероятно, решила: «И стоит ли одного стесняться?». И я поспешил заключить себя в каюту.

«Сергий-сан! Сергий-сан! Интересное явление», – кричит, вбегая в мою каюту, бой. Я поднялся на палубу... Оказывается, мы окружены дельфинами... Вот они в стороне идут стадом, – потемнело полосой море! А здесь одиночки, пары, тройки сопровождают... Вот изгибается в полудугу их зеленоватая спина: дельфин выпрыгивает из воды и затем ныряет; но движение его тела и на двухсаженной глубине так прекрасно видно с палубы!.. Нет-нет, – и далеко отстанут они... Но потом опять сзади видны их прыжки... Всплески воды всё ближе и ближе... А вот наш «почтенный конвой», и он уже с нами!..

Долго я наблюдал жизнь этих созданий Божиих... Что их влечёт к нам, к пароходу, к опасности?.. Конечно, жажда пищи!.. И неразумная тварь так разумно и «смело» ищет себе пищи.

А на палубе... увы!.. Разумные творения, испугавшись труда, торгуют собой... Хочется верить всё же, – торгуют для получения «пищи», а не для развлечения... Как мы часто в своей пошлой жизни бываем ниже неразумных тварей!..

Пароход вышел из Отару в три часа дня. Было пасмурно... Не летел, а как бы «пылил» дождик... Погода ускорила сумерки... А вот и ночь-благодетельница, так помогающая коротать морские переходы!

***

18 мая. В шесть часов утра прошли маяк «Вакканай». Вот его башня, которую с её фонарём я осматривал в прошлом году. За стеной виднеется дом, где я молился у чиновника маяка Григория Ивата и где потом кратко беседовал о Боге и Христе для всех обитателей маяка... Заглохло ли посеянное слово Божие? Или, сохраняемое благодатью Божиею, мало-помалу растёт, корни даёт; а может быть, есть и ростки уже...

Направляясь к северо-востоку, вошли в пролив Сооя. Говорят, всегда в нём покачивает. Но на этот раз нас качало весьма сильно. Пытался я писать что-нибудь. Но неожиданно вдруг как бы исчезает под тобою стул, куда-то вниз уплывает бумага… И ты прерываешь работу в недоумении. Полчаса напрасных попыток – и я пошёл поближе к машинному отделению, на палубу, где качка не ощущается стол сильно.

В десять часов утра, пересёкши пролив, прошли мимо мыса Ниси – «Ноторо-Мисаки» (мисаки – мыс; у нас – Крильон). Солидные кирпичные здания маяка говорят тебе, что они прежней, русской постройки... Случайно услышал я здесь, что на днях «Дайрей-мару», на котором я с таким удобством путешествовал в прошлом году, во время тумана идя из Отомари в Маука, несколько «взял вправо» и всем корпусом перескочил через гряду камней. Счастливо «проскочив», он, однако, сейчас в доке исправляет помятое днище, и едва ли мне придётся воспользоваться его услугами.

Пароход наш плетётся по-черепашьи... Но – всё ближе и ближе берег, к которому направляешься. Фиолетовые краски заменяются постепенно зелёными. На зелёном поле начали выясняться подробности – ущелья, лес, кустарник... А вот уже успевшие как-то посереть, потускнеть так ярко блиставшие своей белизной здания бывшего Корсаковского Поста, ныне Отомари... Раздаётся свисток, а через четверть часа уже мы на якоре, вдали от берега.

***

Что муравьи найденного червяка, сразу же окружили пароход и как бы присосались к нему многочисленные баржи. Вот здесь сбрасывают в лодку под почтовым флагом почту... Много тюков!.. И всё, конечно, газеты!.. Ибо разве можно представить себе японский дом без газеты и свежих новостей?!.. Вот почему во всякую минуту от Сахалина до Формозы вся страна от верхов до низов её населения знает, что она желает, – ибо она дышит одним воздухом, питается одной пищей, по всем её органам течёт одна и та же кровь... А когда нужно, – и встаёт опять вся страна как один человек... Вспомнить хотя бы 1904–1905 годы!.. А достигнуто это, с одной стороны, образованием всеобщим, а с другой – дешевизной газет поразительной!.. Совершенно в другом конце выгружают в баржу рис, рогожи, верёвки... Бережно укладывают старые комоды... А вот баржа и для нас, пассажиров... Показываются из «нутра» парохода невиданные, позеленевшие лица: сильно, вероятно, пострадали они в море... А вот и «они», несчастные женщины!.. Но как они изменились! В шёлковых кимоно, в роскошных «оби» (поясах), с белыми лицами! С «белыми» больше, чем у европейцев! При этом белизна лица на шее постепенно принимает оттенок широкого воротника, то розоватого, то голубоватого, то фиолетового... Ловко выкрасили снаружи «смердящий извнутри духовный гроб»... И жалко их... Но не одни «они» красятся! Бо́льшая часть женщин здесь при выходе «в свет», в парадных случаях, красятся... И невольно улыбнулся я, вспомнив одну карикатуру в японском журнале... Причёсанная по всем правилам голова японки по плечи... Недостаёт ей чего-то... И вот около головы масса «пожарных лестниц», а взобравшиеся на них маляры своими громадными кистями наводят «белизну» на эту голову...

Все высадились... Выгрузили сюда же наш багаж. Заскрипело заднее весло, и управляющее лодкой, и дающее ход лодке, наподобие рыбьего хвоста... Полчаса езды... Заплачены 25 сен (копеек) – «хаскецин», плата за «хасике», за лодку… И мы уже на берегу, но не в Отомари собственно, а в так называемом «Сакаи-маци».

Рвут друг у друга мой багаж «банто», приказчики гостиниц. Но я предложил им самим выбрать не самую роскошную, а самую тихую («сидзука-наядоя») гостиницу. Задумались они, посовещались… И я оказался в одной из ближайших гостиниц «Муц-кан». Три часа дня уже миновало. Последний поезд в Тоёхара (бывшая Владимировка) уже ушёл. И мне предстояло в «Муц-кан» непременно ночевать.

До обеда и наступления сумерек время ещё есть. Можно и город посмотреть, – а в прошлом году я его видел мельком.

Пошёл я ненадолго, а прогулял два часа. Широкая шоссированная улица, длина её версты 2. По обе стороны улицы японские дома, вернее – магазины. Всё, что в обычном японском городе, то же и здесь: ничего нового, оригинального. Те же «гетая» (магазины «гета» – деревянной японской обуви; «я», прибавленное к названию предмета, даёт понятие магазина, лавки, где им торгуют; например, «сакана + я» – «саканая» – рыбная торговля, лавка), те же «о-касия» с гостинцами на сумму в полтора рубля; неизбежные лавки с зеленью (из Японии) и всякими «соленьями»; вяленая и солёная рыба; парикмахерские, часто в избушках на курьих ножках, но с зеркалами... В белых кимоно, с белыми наносниками и наротниками стригут и бреют и лица, и головы положительно всей мужской половины Японии парикмахеры... Много им дела!.. Вот книжный магазин. Здесь – игрушки детские... Вот грохочет молот кузнеца... Обычная картина всякого японского города...

Но необычно то, что так много домов пустых и заброшенных!.. Дома, заколоченные досками... Выбитые стёкла... Изорванные бумажные сеодзи (ширмы)... В другом месте – навешенные замки, покачнувшиеся столбы... Нередко увезённые уже сеодзи, амадо (дождевые ставни), татами (соломенные маты)... Уныло лишь на столбах висит крыша!.. Но ветер своё дело делает, – и вот в ином месте столбы, потолок, крыша – всё обрушилось в одну общую груду... На одной только главной улице (Ханчёо) я видел до 120 сих развалин-домов!.. А такие же развалины и на боковых улицах...

Что это значит? – недоумевал я... Но случайно приставший ко мне японец-спутник всё мне разъяснил!.. «Было до 1300 домов жилых. Но только теперь половина из них опустела!» – «Куда же делись?» – «О-куни-е кафимасита» – возвратились на Родину, в Японию... Не мог я не поверить сему японцу... Ведь «дом», по понятию японскому, это «квартира» (а не крыша!). Если под одной крышей – пять квартир, по-японски будет – «пять домов» (так получаются страшные цифры пожаров: в Осака сгорело 15000 домов, в Аомори – 7000 с большим. Не домов, а квартир. А в таком случае и виденные мною с 150 домов-крыш дадут 150 x 3 (а может быть, и 150 x 5) – 4в50 или даже 750 пустых «домов»...

Словом – невесёлая картина, картина запустения... Что случилось?.. А вероятно новые владения, неведомые владения, не использованные русскими сокровища, северная Калифорния, новый Тайвань (Формоза) – так вообразили себе некоторые предприимчивые победители. А им ещё вторили: скорее заселить, скорее утвердить, удивим мир «культурой» на бывшей пустыне... И размахнулась широко страна, кинула туда большую волну предпринимателей... Понастроили они города... Вот вырос из земли Отомари...

Но чем жить? Рыбный промысел – с мая по сентябрь... Хлеб и овощи – плохи... О рисе и думать нечего... В недрах острова или мало, или ничего... А что есть, – то удел богачей... Лесные дачи?.. Поставка шпал?.. Но и это не дело мелких!..

Пришлось друг у друга покупать гета (обувь), каси (гостинцы), зелень, соленья, посуду... саке... Но стоило ли для сего ехать сюда? А наступившая зима заставила многих поторопиться с ответом... «Не стоило сюда ехать», – многие, полагаю, со слезами сказали, бросая понастроенные ими дома... И вот – всюду пустые дома, разваливающиеся и развалившиеся дома!..

На склоне горы устроена большая начальная школа... без школы японское население немыслимо. Тем более – город, имеющий всё же тысячи жителей!

Вот буддийская кумирня (тера)... Это «Хигаси-Хонгандзи», восточный Хонгандзи... Довольно скромное помещение... «Амида» рисованный: здесь статуй не признают.

А вот довольно изящное здание буддийской кумирни с тремя башенками: это «Ниси-Хонгандзи», западный Хонгандзи... Место для богомольцев в 72 татами (36 кв. саж.), золотом горящий «буцудан» (нечто вроде «божницы» со статуей «Буцу», т. е. Будды...). Кроме главного, ещё два боковых, так сказать, «придельных» «буцудана»... Впрочем, богатство секты «Монтосю» (или Хонгандзи), особенно его западной (Ниси) ветви, общеизвестны...

Зашёл я к главному «бонзе» (боозу, или осёо-сан)... Но и он, несмотря на свои блестящие буцуданы, жалуется, что и их секта здесь не процветает... Бросая насиженные места, родство, связи, привычки, японцы часто вместе с этим как бы освобождаются от связывавших их пут, цепей... Ни «свои» кумирни с их праздниками, ни «свои» кладбища с неизбежными буддийскими панихидами, ни родство с бонзами, ни влияние консервативных дедов и бабушек, – ничто не связывает уж их... И вот «не процветает», жалуется бонза...

Но где у них «не процветает», – почти всегда «процветает» у нас, христиан… И кто знает, не будет ли успешна проповедь Христова и среди японцев Сахалина так же, как она успешна среди переселенцев Хоккайдо?.. И не ждут ли уже её здесь?.. Ведь вот: прохожу мимо большого пустого дома... «Что здесь?» – спрашиваю... «Был клуб, да прекратился. А теперь, говорят, приедет от Николая учитель и откроет здесь проповедь», – так мне уже толковал мой собеседник, не подозревавший, что и я ведь от Николая!..

***

Совершенно особняком стоят казармы местного гарнизона... Среди зданий есть и безусловно хорошие: например, почтовая контора... Собственно, в Отомари можно видеть и рубленные из брёвен дома: это то, чего не успели сжечь русские... К шести часам вечера я уже добрался в свой «Муц-кан»... Добрался никем не потревоженный... Лишь сотни сахалинских собак, несмотря на их видимую скромность, всегда тебе напоминали: «бди»... Да возмущали часто твою душу эти «зазывания» ударами в стёкла из многих домов... «Где я?.. Неужели в каждом доме – притон?»... И, быть может, в этом вопросе не так много преувеличения?! Ведь сколько их вышло сегодня навстречу вновь прибывшему товару!!!

По возвращении в гостиницу пообедал. Что за «обедище» предложили мне! Мисосиро (кисловатый суп-щи), суп из камбалы со стручковым горохом, сырая рыба с морской капустой, раки (омары) с зеленью, печёные рыбки со свежими огурцами, раковины «хотате», жаренная по-европейски рыба... Для «Сахалина» более чем замечательно!

Прямо против окон моей комнаты, по ту сторону долины, по склону горы видна большая русская деревня Порандомари. На крышах заплаты белые, красные, серые; то японцы уничтожили печи, посрывали трубы, заделав их отверстия железными листами и дранкой.

Вечером пришёл городовой... Кто я, откуда, куда направляюсь, по какому маршруту буду путешествовать, что я проповедую... Вот темы нашей более чем часовой беседы. Что ему нужно было, – он записал в свою книжку. Моей же проповеди ему о Боге, о Христе и Его учении он, кажется, совершенно не уразумел!.. По крайней мере, уже простившись, уже выйдя в коридор, он снова возвратился ко мне и, видимо, собравшись с силами, вопросил: «А всё же вы, сюкёо Сергий и находящийся в Токио Дай-Сюкёо Николай, – «ками-сама» или нет (боги или нет)?». И был порадован моим категорическим заявлением, что мы решительно не боги, а такие же, как и он, люди, лишь верующие в истинного Бога...

Ушёл городовой, – пришли юноши Акила Симода (служит в пароходной конторе) и Сергий Исе (служит на телефонной станции) – их я через приказчика гостиницы вызвал к себе. Совершил для них краткий молебен, наставлял доброй жизни в этом городе разврата, одарил их образочками, крестиками. Добрые, честные, верующие юноши!.. Незаметно за разговорами и чаем летело время. Простились мы до утра, а я попросил себе постель.

***

19 мая. Но плохо спалось ночью. С одной стороны – в соседней комнате поместились очень беспокойные люди. Да и через улицу, в разукрашенном японскими фонарями большом доме, всю ночь раздавались дребезжащие звуки японского «сямисень», коим вторили визжащие какую-то песню женщины и гогочущие мужчины. Лишь пред рассветом кончилась эта оргия!.. Уж не дебют ли вчера прибывшей партии?..

В семь часов двадцать минут утра я уже уехал в Тоёхара (Владимировку), провожаемый на станции Акилой Симода.

Поезд ходит в составе II и III классов и нескольких товарных платформ. До Третьей Пади линия проходит исключительно берегом; а затем, на полпути к Соловьевке, море остаётся налево и позади, а линия направляется прямо на север, до Тоёхара, по низменной равнине.

С 16 августа (н. ст.) 42 года Мейдзи (т. е. 1909 год) действует на линии следующий тариф:

Принимая во внимание, что расстояние между Сакаемаци и Тоёхара всего вёрст 36, плата 1 ен 30 сен по II классу и 70 сен – по III классу, безусловно, высокая.

В сторону Сакаемаци почти все товарные поезда идут груженные лесом и, главным образом, шпалами. 60 шпал на платформу, 10 платформ в поезде – и 600 шпал поездом уже доставлены... Целые штабеля шпал занимают берег в Сакаемаци. А небольшой пароходик постоянно подвозит баржи с ними от берега к пароходу: шпалы идут для постройки железных дорог в Корее. При мне пришёл и начал погрузку шпал большой пароход «Модзи-мару».

Лесные заготовки – около ст. Хомутовка и г. Тоёхара главным образом. Везут лиственницу.

Все берега моря в 1, во 2, в 3-й Пади заняты селёдками. Ловится она здесь во множестве. Но её, селёдку, не солят японцы! Часть её сушат на солнце, на мухах. Массу же варят, добывая рыбий жир. Вываренные же остатки сушат, или прессуют, или просто в кулях отправляют в Японию для удобрения «хатаке» (сухих полей) и «та» (водяных, рисовых полей). Это – так называемый «кас».

На станции Мицулевка Миша Любовицкий, полячек, опять продаёт хлеб. Их здесь – семья: отец, мать, три брата, четыре сестры. Имеют пашню, скот. Пекут к проходу поездов хлеб. Все католики. В прошлом году посетил их ксёндз-француз. Но они все – неграмотны! Миша благоговейно принял благословение.

Говорят, что дековильку¹⁸ между Отомари и Тоёхара нынче перешьют в обычную линию типа японских железных дорог и железную дорогу протянут далее на север, до селения Дубки (Найбуци) – земляные работы на этом последнем участке уже производятся.

Таким образом, железнодорожная паутина, начавшись на крайнем юге японского Сахалина, постепенно расширяется к северу. И никто не заметит, как сия паутина в самом скором времени дойдёт до 50° северной широты!

Выехав из Сакаемаци в семь часов двадцать минут утра, в десять часов я прибыл в г. Тоёхара, где и остановился в гостинице «Хокун-цукан». Станция железной дороги – уже на новом месте в связи с перешитием и удлинением всей железнодорожной линии.

Совершив в гостинице обычные обрядности, т. е. отдав свою визитную карточку и записав в «домовой» (гостиницы) книге: «кто, откуда, куда, когда», я отправился сразу же в «Карафуточёо» (главное управление Карафуто) за получением сведений о количестве русских православных на Сахалине и о селениях, где они ещё остались. Если бы встретились мне в получении сих сведений затруднения, намеревался побывать у «чёокан» (у губернатора).

И главное управление островом, и дом губернатора, и дом начальника гарнизона – деревянные, хорошие здания; красиво серое здание почты. И вообще в городе много домов «европейской» постройки, с окнами, с трубами печей. Город распланирован красиво, улицы вытянуты прямо, улицы широкие. Для выдержания плана не останавливались ни перед чем! Так, на месте задуманного и разбиваемого города оказалось оставленное русскими кладбище: все гробы вырыли и с костями и трупами их сожгли. И теперь от бывшего кладбища и следа нет!

Жилые участки – благоустроены. Но масса участков лишь намечены вырытыми вдоль улиц канавами. На них, вместо жилья, лишь ямы и рядом груды добываемого щебня.

Дороги – не наезженные. Движения на улицах нет. Случайно прошедшая девочка – что тень, одна куда-то задумчиво бредёт... Но – «оодоори», главная улица, много оживлённее!

Пришёл в «Карафуточёо». Приняли предупредительно и провели к какому-то большому чиновнику, который, выслушав мою просьбу, откровенно заявил, что кто из русских и где сейчас находится, они и сами с достоверностью не знают, ибо последние их сведения относятся к 40 году Мейдзи (1907 г.)... Но перепись «русских» по их местожительству в 40 году – есть, и её он предложил мне для соответствующих выписок.

Однако сделать выписки оказалось не так легко: переписаны не только русские по рождению, но все русские подданные: здесь и русские, и польские, и грузинские, и немецкие, и татарские имена!! А кто из них «православный» – сведений совершенно нет, ибо нет и графы о вероисповедании!.. Пришлось по фамилиям и именам догадываться: «вероятно, русский; вероятно, православный»... И кроме рассеянных по разным местам острова одиночек, я выписал было цельными семьями оставшихся русских в Новоалександровске, в Магунготан, в Сикка... – в селениях по восточному берегу... Но один из русских, Федоровский, дал мне о сих русских более точные сведения: «Мартын – католик; эти – возвратились «на материк»; этот – бродяжничает... А Павел Дымский – лишь назвался так «по бродяжничеству» есть же он – еврей чистой крови Розенберг»... «Но, может быть, он православный? Веры он какой?» – спрашиваю я. «Веры? Смотря по обстоятельствам; но, конечно, на самом деле никакой»...

Но всё же отдельные лица оказались и в Магунготане, и в Сикка, и в д. Елани, в д. Романовском, в д. Муравьевском, в д. Малое Такое; конечно, в прошлогодних местах...

Надо бы всех их посетить; но они так разбросаны, а восточная пароходная линия так бедна срочными рейсами (вместо 9 рейсов по западному берегу здесь лишь 3 рейса!), что на посещение всех христиан мало было бы и месяца! Нет, особого иерея для православных сюда нужно просить!

***

Окончив своё дело в «Карафуточёо», сходил я в большую Владимировку, а ныне часть г. Тоёхара. До 40–50 домов бревенчатой русской постройки; есть и хижины в 2 окна, но есть и большие, на две избы, дома в 6 окон. Наличники, под окнами берёзки, всё это так напоминает русскую деревню! Но... трубы и здесь разрушены, то же – и печи; для переносных же печей – железные рукава выведены в сделанные в простенках отверстия. Надворные постройки – всюду одно разрушение!

А вот и бывшая церковь! Имеет форму креста, вышина сруба 17 венцов. Крыта тёсом, есть обитый железом шпиль, не снят ещё и крест. Покосилась на юго-восточный угол, но далеко ещё не сгнила. Из бывшего алтаря и из южного окна – железные трубы. Сейчас в ней живут «писаришки», объяснил мне Федоровский.

При церкви – сколоченный из досок шатёр. В нём есть какие-то два ящика. Может быть, и с церковными вещами, хотя бо́льшая часть их принята консулом из Хакодате. Валяются металлические свечи, есть поломанная гробница плащаницы. Разбросанные книжки, среди коих немало «Бросьте курить».

Тут же примитивная бывшая звонница, но колоколов уже нет. Один из них, пудов в 15, висит на «хиноми» (пожарной вышке) в д. Хомутовка; на колоколе видна надпись «Валдай». Другой, пуда 2, тоже на «хиноми» в д. Соловьевка... – Да! Грустно-грустно стало на сердце, когда я посмотрел на сие «разорение» и домов русских, и дома Божьего... И неужели так и не очистится от мерзости запустения дом молитвы?.. А ведь как было бы удобно именно в нём совершать молитвы во время посещения русских, будут ли то впоследствии мои посещения или посещения другого иерея...

Из русских нашёл одного лишь Ипполита Федоровского да больную, с отнятыми ногами, Анну Богданову. К вечеру, впрочем, пришли ещё – Димитрий Кутузов и Никанор Щербаков, последний из д. Малое Такое...

Федоровский пьян не был, но и трезв не был; Кутузов, по определению Федоровского, был «в настроении», т. е. тоже полупьян, полутрезв. Щербаков – трезв; но и он, как и первые двое, в каторгу попал «из-за вина»... Сколько зла причинило и причиняет это «вино» русскому люду, – кто изочтёт! Гибнут души людей русских, гибнет здоровье, разрушаются семьи, доходит до нищеты страна... А мы все пьём и пьём с одной стороны; предлагаем и предлагаем – с другой… И кто грешнее пред Богом, пред страной, пред своей совестью: пьющие ли, часто слабовольные, ещё чаще безграмотные, или предлагающие сознательно вредоносное зелье?..

Нет! Ни «попечительства» разные, ни меры борьбы с пьянством, самые энергичные, ни словесные убеждения – ничто не удержит «слабую волю»... Удержит же её одно: отсутствие абсолютное вина... Но для сего от нашего государственного бюджета не должно нисколько «пахнуть вином»... И неужели сохранить в кармане народа 700 миллионов страшнее для государственного хозяйства, чем заставить народ пропить 700 миллионов?!.

Жалкий народ – эти слабовольные пьяницы!.. «Ваше преосвященство! И этот домик был мой, и этот – был мой», – говорит мне Федоровский, из бывших дьячков... – «А теперь?» – «А… всё пропил!.. Постройки – пропил... Денег тысчонки четыре было: пропил... Лошади были, скота много было: пропил... Как схоронил свою покойницу, – каждый день пью, кажется», – плачет, но повествует Федоровский...

А мы, зная таких, будем проектировать: цену на бутылку поднять, по мелочам не продавать, на этикетках череп изображать?.. Нет, – если совершенно производство водки воспретим, – перестанет пьянствовать Россия... И чем скорее, тем лучше: ведь и Китай уже воспретил и бросает употребление опиума!

Посетил я семью японских христиан: Накао Иоанна и Зою... До слёз были обрадованы моим приходом!..

В их доме вечером и устроили молитвенное собрание. Желая доставить радость русским, я спел пасхальную утреню. Федоровский, уже совершенно трезвый, всё время стоял на коленях и молился плача: «Истинная Пасха для меня! ну а завтра и умирать готов! только бы Господь укрепил меня не пить»... И широкий крест сказал мне, сколько доброго чувства было сейчас в его душе!

Прочитал молитвы пред исповедью, канон покаянный. А исповедь отложил до завтра, в надежде ещё более трезвого настроения.

Уже поздно вечером в доме татарина Садыка Гафорова я посетил лежащую в постели Анну Богданову и отслужил за её здоровье молебен Божией Матери. Завтра же здесь исповедую всех и кого можно будет, приобщу. Да и водосвятие совершу: просит освятить дом не только Анна Богданова, но и Садык Гафоров: «Бог-то один», – говорит он.

Поздно вечером возвратился я в «Хохунцу-кан», где меня «с интересом» расспрашивал «банто», где я был, с кем виделся, что делал и т. д. Удовлетворил полностью столь неожиданное любопытство.

***

20 мая. Рано утром у Садыка Гафорова собрались все русские. Я всех исповедал и совершил утреню и обедницу, всех приобщил Святых Христовых Таин. В половине восьмого утра я уже окончил все свои дела в Тоёхара и, собрав вещи, решил отправиться до д. Хомутовки на телеге («бася»), ибо по пути, в шести вёрстах от Тоёхара, в д. Елани, есть русский Николай Зеленое.

Попросил в гостинице нанять мне «бася»; но после переговоров по телефону с кем-то мне ответили: «Дорога худая, а поэтому бася нет». Что дорога до Хомутовки не худая, я сам видел: ведь она всё время проходит мимо железнодорожной линии… И я начал тревожиться: «Почему бы не было бася»!

Приходит проститься Зоя Накао. Я ей говорю, что не могу получить бася... «Неправда! бася есть. Мои знакомые и дают-то экипажи. Сейчас устрою»... – побежала к телефону, говорила с несколькими местами, то соединяя, то разъединяя. С полчаса я ждал. И дождался! Возвращается она, совершенно потерявшаяся, и, боясь посмотреть в глаза, говорит: «Дорога худая, а поэтому бася нет». Плохо дело, думаю: кем-то не приказано давать. «В таком случае найдите мне «аннаи», путеводителя, который проводил бы меня через д. Елань до ст. Хомутовки, да и багаж бы помог нести»... Пошли. Искали или нет – не знаю, но ответили: «Теперь рабочая пора и свободных людей-де нет»... Ответ был настолько лживо-деланный, что я решил «действовать»: попросил счёт, расплатился, вызвал Ипполита Федоровского и, дав ему один саквояж, сам, взяв чемоданчик, простился с хозяевами гостиницы... «Вы бы подождали поезда», – в десятый раз советуют растерявшиеся от неожиданности хозяева «Хо-кунцукан».

Итак, я пошёл с Федоровским. И вопреки, несомненно, чьему-то желанию, ибо и дорога оказалась прекрасной, и экипажи встречались. Жарко было, да и небольшой багаж обоим нам постепенно стал казаться большим, но путь сокращался разговорами: Ипполит Иванович рассказывал разные эпизоды из истории завоевания Сахалина японцами и их первоначального «военного» хозяйничанья на острове. Час с четвертью ходу – и мы в д. Елани. Николай Зеленов был в тайге; но возвратился сразу же по лаю собаки, а встретила нас маленькая Маня Козловская (хозяева Езед и Ядвига были в отлучке; у них Зеленов служит работником). Для Зеленова отслужили молебен святителю Николаю. Напились молока, закусили чёрным хлебом и пошли далее до ст. Хомутовки.

Козловские, поляки, имеют землю и скот и живут исправно... «Почему же вот они-то богатеют, а не беднеют?» – спрашиваю я... «А потому, – отвечает спутник, – что Езед во время войны не только не был полезен, но был, наоборот, нам, русским, вреден: всегда шёл-де впереди японцев, указывая им местонахождение дружин и все тропы»... Грустное, но многопоучительное для нашей дальневосточной земельной политики сообщение!..

Через час мы были уже в Хомутовке, у станции... Встречает нас жандарм: «Вы были в Елани»? – «Да». – «Вы были у Козловских?» – «Да, в доме Козловских; но не у них, а и у Зеленова». – «Теперь поедете куда?» – «Я в Третью Падь»... Честь под козырёк... Да: что значит «телефон»! все-то всюду знают, где я и что я...

Время до поезда есть... Пошли с Федоровским до кладбища, где в числе прочих есть и его «покойница», жена Розалия. Кладбище заросло травою. Но крестов много, есть и очень даже большие! Я отслужил литию, во время которой Федоровский плакал на могиле своего «ангела хранителя»: «Жива была – берегла меня; не стало её – всё пропил»... Жалко было смотреть на эти горькие-горькие слёзы: много горя сказывалось ими!..

Во время литии подошёл какой-то японец... «Го-куро десита» («проявили почтенную заботу»! Проще: «благодарю вас»), – говорит он, язычник, мне. А потом дополняет: «Как видите, забор рушится и кладбище не в должном порядке. А души предков нужно чтить. Поэтому я уже однажды просил в деревенском управлении починить забор»...

Меня тронула и эта благодарность за молитву на забытых могилах, и эта трогательная забота о сохранности кладбища... Но всё же... неужели же и о наших кладбищах будут заботиться лишь японцы-язычники?.. А мы-то – что же? Ведь есть же русские на острове? И разве не может быть при них иерея или иеромонаха, который бы и соблюдал всюду среди русских остатки веры и церковности?..

Простился я с Федоровским и поездом поехал до Третьей Пади.

Поезд в Третью Падь пришёл в четыре часа дня. От станции до дома Никиты Ивановича – недалеко. Взял я чемоданчик и саквояж и иду помаленьку пешком. Рисуется моему воображению радость Никиты Ивановича и Устиньи, когда мы сейчас встретимся... А вечером?.. В тиши побеседуем обо всём, а затем и помолимся, сколько душе будет угодно!.. Есть у дедушки баня: схожу в русскую баню и, заночевав здесь, завтра поеду до Второй Пади... Так мечтает душа моя... Но вот я и у дома деда!..

На дверях – замок. Дома никого нет. Ставлю багаж на крылечко и сам усаживаюсь здесь же. Подходит мальчик-японец и сообщает, что дед «пашет»... Но другой его поправляет: пахал, но уже сейчас не пашет, а пьёт... Я просил их сообщить деду о моём приезде.

Прошло полчаса, не меньше... Идёт дед... Идёт и покачивается... В сапогах, в красной рубахе с жилетом... благообразный мужчина!.. Но – несомненно нетрезв…

«Батюшка! Да ты опять приехал! Вот-то спасибо»!.. Открывает дверь... Входим в дом... Ходит курица-наседка с цыплятами... Деду это показалось «неприличным», и – давай ловить цыплят и сажать под печь! Кричит курица, пищат в пьяных руках цыплята, пыль в избе... Напрасно я убеждал деда, что он лишь больше грязи наделал!..

«А Устинья, где»? – «Сейчас, батюшка, придёт! Она в горах скот пасёт»... Действительно, скоро и Устинья пришла и вошла в избу, бросилась в ноги ко мне и зарыдала: «Батюшка! Да хоть ты-то вразуми его, бесстыжего! Что заработает, то и пропьёт! Вишь, опять налакался!» – «Молчи, молчи», – ворчит Никита... А Устинья продолжает: «Вот при батюшке-то – «молчи, молчи»; а без тебя, батюшка, скажешь ему вот так, а он – «в харю»... И бьёт»... Но тут и «при батюшке» пьяный Никита сказал так сильно, что Устинья заплакала, но разговор прекратила...

Какая уж молитва, какой ночлег в избе с пьяным хозяином!.. И я попросил Никиту запрячь лошадь и отвезти меня во Вторую Падь. А той порой Устинья всё же успела дать мне стакан чаю и угостила кислой капустой. Уселись мы на куль соломы и поехали... «Дедушка, и зачем ты так пьёшь?» – «Батюшка дорогой! да как не пить, когда водка сама в рот льётся! вот сегодня: приходит японец: «Дед, спаши полосу» … – «Давай полтора рубля» … – Даёт... ведь они – дураки!., работы на два часа, а и полтора рубля дают!., ну, вспашешь, – и сам выпьешь, и ему поднесёшь»... – «Дед, перестань пить! Ведь тебе уже под 70 лет! Живи трезво, по-Божьи! Береги деньгу», – усовещеваю я... – «Батюшка!... Береги деньгу... Да для кого её беречь-то?.. Эх, жизнь наша сахалинская!.. Там, на материке, была жизнь... А здесь – не живём, а доживаем»...

Как-то тяжело, душно стало от этих слов деда... Да, они здесь доживают свою разбитую жизнь... И потому, конечно, что в своё время никто не научил их начать новую жизнь... Да и как они «доживают"-то свою незадачливую жизнь?! не «доживают» а «пропивают»... И здесь уж виноваты те, которые и на острове не научили каторжную массу не пить...

Помню Никиту Ивановича в прошлом году: одна доброта на трезвом лице старичка... Символ трезвой России... А сегодня пьяное лицо, грубые слова, отчаянная философия... Словом, в миниатюре пьяная Россия... Темно, грустно было на душе, когда наша телега, переехав громадную гору дворового навоза и едва не опрокинувшись, остановилась у дома Чемия во Второй Пади.

Яков Маркизович Чемия-Маркозович – хозяин этого дома. Живёт с женой и дочерью. У него же работают Иосиф Чибашвили и цыган Николай Копаненко. Все выбежали на улицу, Чемия захватил мои вещи, и напрасны были мои протесты: «Чтобы русский батюшка да от русских уехал ночевать в японскую гостиницу! Нельзя допустить»! И я остался... Отвели мне чистую комнату; угостили меня горячим молоком с хлебом... И долго вечером мы беседовали о разных предметах. Оказывается, от страха пред японцами русские бежали, побросав всё; а другие и после войны уходили или «на материк», или на север Сахалина... Но таковых убеждали японцы не бросать «даром», а «продать» им собственность... И вот простецы заключали «для формы» запродажные, а японцы за два-пять рублей делались «собственниками». Чемия не оказался из таковых: вся его земля осталась за ним со всеми на ней постройками. А это даёт ему хороший доход. Например, нынче он сдал свой берег (песок) в аренду на 2 месяца рыболовного сезона для вяленья селёдки и просушки «кас» за 500 рублей, – деньги хорошие! Впрочем, любопытен вообще факт: оставшиеся на юге Сахалина русские – почти все одиночки, или бобыли; а грузины, мингрельцы, поляки, армяне, татары – почти все собственники...

Но Чемия и землепашеством занимается: сеет овёс, пшеницу, ячмень, картофель. Не бездельничает он и в прочие месяцы: ловит соболей, по два месяца не возвращаясь из тайги... Однако, будучи должен скупщику соболей крупную сумму, он 43 соболя продал ему за 500 рублей!.. Дешевизна поразительная!

Приходило время и спать... Через комнату из коридора доносятся странные звуки... Вслушиваюсь: несомненно, есть там сильно пьяные... «Кто»?.. Расстроился мой Чемия!.. «Простите, но сейчас пришли совершенно пьяные Егор Бубер и Иван Рыбкин... Ничего не сознают... завалились в коридоре»... – «Да откуда они?» – «Собственно из Отомари; там хлеб пекут и продают... Но сейчас пьянствуют»... Противные звуки страдающих пьяниц доносились до нас... Опять мрачно стало у меня на душе... Кого из собственно русских я видал! Федоровский, Кутузов, Рыбкин, Бубер, Никита Иванов, Щербаков, Зеленое, Богданова... И первые пятеро были или полутрезвы, или полупьяны, а вот сейчас и безобразно пьяные!.. А Садыки, Чемии и т. п. – трезвы... Мрачно, больно на душе.

Совершил я с трезвыми насельниками дома Чемия вечерние молитвы и лёг спать на мягкой перине... Ничего не думая, ложился я спать. И нужно же было войти Чемия и предупредить (с грузинским выговором): «Пожалуйста, чтоб в голове никаких мыслей не было! Спите совершенно спокойно»!.. И лишь после сего милого предупреждения «некие мысли» полезли в голову, и я несколько искоса поглядел на висящие на стене два ружья... Но отдавшись в волю Божию и поверив человеку, я спал спокойно...

21 мая. Встали все в пять часов утра. Пришёл из Третьей Пади в новой пиджачной паре, вымытый, пригладившийся Никита Иванович. Можно было начинать посему и службу. И здесь я совершил пасхальную утреню, всех шестерых исповедал, четырёх приобщил Святых Таин...

Весьма просил исповедать его Иван Рыбкин, уже пришедший в сознание (не больше). Но я пьяного исповедать отказался, а он в эти два дня вытрезвиться не обещал!.. Раб вина! Оно им владеет.

А рассуждения даже не вставшего на ноги, а лишь «очнувшегося» Егора Бубера так типичны и так вместе с этим дики: «Как, значит, увидишь земляка, – так и обрадуешься; а как обрадуешься, – так, значит, и выпьешь». И по такой пьяной логике, несомненно, весьма многие пьют!..

Уже девятый час утра был, когда кончились наши молитвы. Цыган взял мои вещи и проводил меня до станции Первая Падь... Здесь, когда мы ожидали поезда, подошла какая-то японка... «Это – баба Бубера», – говорит цыган. Оказывается, разыскивает своего Бубера, который подрядился в какие-то места доставлять белый хлеб, а сам третий день пропадает... Вот оно, пьянство-то, что делает! Разумеется, – погулял и поставку прогулял!

Наконец я в одиннадцатом часу снова в Отомари!!!

На станции встретил меня Сергий Исе. У него в квартире я совершил молебен, напился чаю и отдохнул. Душой отдохнул, попал опять в атмосферу трезвости, чистоты, вежливости...

«Наверно, и рады же были все русские», – говорит Сергий Исе… И я вспомнил полутрезвого Федоровского, «в настроении» Кутузова, «не живу, а доживаю» Никиты Иванова; с омерзением представил плававших наутро в своих же извержениях Бубера и Рыбкина...

А вместе с сим предносятся мне и трезвый Садык, и земельные собственники Козловские, Любовицкий, Чемия... И больно стало на душе... Словно что-то тяжёлое подступило к моему горлу... И я, как ни старался скрыть свою душу, горько зарыдал, заплакал, к ужасу Сергия Исе, прекратившего свои разговоры...

«Пьют они; но они все «отонасии» (скромные, тихие)», – как бы отгадывая меня, читая мою душу, говорит Исе... И, конечно, говорит правду...

Какой-то камень налёг на меня... Уж продолжать ли? Не возвратиться ли в Японию, к своим христианам, – там я пьяных среди них не видал ни одного...

Но рассудок говорит: а кто же узнает о сей тяжкой болезни русских на Сахалине? И лучше – узнать болезнь во всём её ужасе и приняться за её лечение, нежели, испугавшись её размеров, сбежать и предоставить землякам потонуть в вине.

Да и те жены и дети, да и мужчины, что с такою радостью встречали меня в минувшем году в деревне Наяси, разве не порадуются моему приходу, приходу «батюшки», и нынче?..

И я бросил свои колебания и, решив продолжать путь свой, возвратился в свою гостиницу «Муцкан». Как бы в ответ на мои сомнения, при входе в гостиницу Бог послал мне ещё русского, Иова Баскакова... Продаёт хлеб... Конечно, выпито. Но мало. – «Батюшка! Уж стар я! Умирать скоро буду! А 20 лет «на духу» не был», – просит он... «Ну разве я не нужен здесь вот для таких-то стариков», – окончательно утверждая себя, сказал я в душе; и обещал деда исповедать завтра, если только он отселе до завтра не выпьет и капли вина. Обещал.

Пообедал. Подали «сасими» (сырую рыбу), суп из маленьких рачков, тухлую икру (селёдка), хотате (раковина), яичницу... Забега́л «повидаться» Акила Симода. А я, утомлённый не столько делом, сколько впечатлениями пережитого, прилёг отдохнуть.

Вечером приехал ко мне в гостиницу армянин Менас Обикианц и «иудей» Морозов. Первый торгует пушниной, скупая её у охотников (соболя, например, по 12–13 рублей) и продавая в Осака торговому дому Мори (соболя по 25 рублей и более). Он же состоит поставщиком хлеба для японского охранного судна (охраняет лежбища катикос на Тюленьем острове, убивать коих временно совершенно воспрещено ввиду оказавшегося оскудения их: всего 1900 голов. Русские-де истребили в своё время, хищничая). Имея средства, он пользуется некоторой популярностью в Отомари. Что делает при нём «иудей», – трудно сказать. Но когда Менас повествовал о своих занятиях, «иудей» Морозов временами докрашивал недостаточно ярко сказанное, вставив что-нибудь вроде фразы: «Вообще – он всех выручает». «Одним словом – он (т. е. Менас) добрый человек»...

Из беседы с Менасом узнал, что большой колокол (около 50 пудов) сгоревшей церкви в бывшем Корсаковском Посте ныне находится в башенке буддийской тера Ниси-Хонгандзи. Он же сообщил мне, что проживающие на острове орочоны¹⁹ (свыше 300 человек) и гиляки (свыше 100 человек в своё время почти все были крещены в Православие; но хранят ли они веру, – он не знает.... Если это правда, то долг наш – найти брошенных в дикой тайге овец Христова стада и спасти их от тех волков, кои построили уже свои тера, несомненно устремятся поглотить и души сих детей природы. Здесь же сообщили гости мои, что кроме церкви в Тоёхара и Наяси есть ещё оставленные церкви в селениях Галкин-Врасский (Сеяны) и в Крестах....

2 мая. Менас прислал за мною экипаж, на коем я и съездил к нему. Живёт на месте бывшего Корсаковского Поста, и, проезжая, я видел некоторые здания русской постройки: дом, построенный в Камчатку для русского архиерея, здание приюта, беседка... Всё это теперь на «Яма-ноуе» (а раньше – на Средней горе)... Около Маяка сохранилось русское кладбище.

Менас – армянин, но просил отслужить молебен Спасителю, что я и исполнил. А после сего в отведённой комнате исповедал я действительно жаждущего исповеди и хорошо к ней приготовившегося Иова Баскакова, вчера встретившегося со мной у гостиницы... И сколько вот таких, и жаждущих и очень нуждающихся в исповеди, бродит ещё по острову, ночуя сегодня здесь, завтра там! И где их найдёшь, если ты приехал ненадолго?.. Нет, нужен настоятельно для хранения остатков каторжной души или иерей добрый, или иеромонах благочестивый!..

После обеда ещё раз провёл время в молитве и беседе с добрыми юношами Сергием Исе и Акилою Симода. Расплатился с гостиницею и около восьми часов дня сел на пришедший пароход общества «Ниппон Юусен Кайся» «Хиросаки-мару» (более 1400 тонн). Пароход (сестра «Камикава-мару») хороший; капитан понимает по-русски. На рейде стояли ещё «Модзи-мару» (грузил лес и шпалы), три рыболовных парохода по 100–300 тонн, «Рясюу-мару» (ок. 3000 тонн; правительственный пароход, обслуживающий маяки)... Итого три больших и три маленьких парохода!.. Конечно, все в торговой, восточной части порта.

Вдали, в западной части, почти сливается по окраске с водой охранное военное судно... И туда торговым судам и лодкам вход абсолютно воспрещён... Интересное, почему-то не отмечаемое явление: у японцев никогда военный и торговый порты вместе не устраиваются! На юг (в Кюу-сюу) торговый порт Нагасаки, военный – Сасебо, во внутреннем море – торговый порт Кобе, военный – Куре, в Японском море торговые порты Миядзу и Цуруга, военный – Майдбузу, вблизи Токио – торговый порт Екохама, военный – Екосука, на севере Японии – торговый порт Хакодате, военный – Оминато.... Наконец разделили громадной дистанцией и здесь стоянку военного судна от торгового порта...

Этим-то и объясняется, что и состояние флота, его передвижения здесь так же мало знают и свои, как и иностранцы. А и матросы – вне всяких влияний тех, кои, воображая себя существами сознательными, солдатскую массу считают не иначе как материалом «бессознательным»... И стремятся привести её «к сознанию»...

23 мая. Вчера снялись с якоря в половине седьмого вечера. Мне предоставили четырёхместную отдельную каюту, в которой я и спал прекрасно. Переход от Отомари до Маука занимает тринадцать часов. В семь часов утра мы уже высаживались в Мауке. Был сильнейший от берега («ямасе») ветер. Но нас вёл пароходик, и напрасно пассажиры ахали и кричали: «Кикен-да» – (опасность!); мы благополучно добрались до берега... А за сорванными с привязи у парохода баржами поспешил в море портовый катер. Меня встретил «банто» (приказчик) из гостиницы «Кобай-кан» – сообщили о моём приезде телефоном. Гостиница прошлогодняя, люди знакомые, будет много спокойнее!

Известил о своём приезде христианина Иоанна Хебииси, а с ним вместе до обеда посетил всех здесь находящихся христиан: Петра Такеуци, Марину, Ямамото, дом его, Хебииси. А после обеда, до шести часов, сходили с ним в дом Томаманай к Ефрему Токеда. Все христиане-японцы были порадованы моим посещением и молитвой у них. А я был утешен, видя твёрдое стояние в вере чад Японской Церкви, в такой дали от иерея не потерявших ревности своего сердца.

Этим дело моё в Маука и было уже кончено. Можно было бы завтра и ехать далее... Но заменяющий пострадавшего «Дайрей-мару» пароход «Сумидагава-мару», слышно, старый и тихоход... Едва ли он сможет выполнить рейс по расписанию!

24 и 25 мая. Я напрасно ждал парохода; в море – буря, и «Сумидагава-мару» где-то отстаивалась.

Наконец 26 числа мне телефоном сообщили, что пароход после двенадцати часов придёт, и действительно я в три часа сел на «Сумидагава-мару» для того, чтобы ехать до деревни Наяси.

Итак, Маука позади. Большой город, и по-прежнему «живой», торговый город! Десять раз в месяц издаётся даже небольшая газетка (впрочем, по небольшой газетке есть и в Тоёхара, и в Отомари). Соединён телефонами с Отомари и Тоёхара. Разговор с Отомари за пять минут 50 копеек, разговор с Тоёхара за пять минут 20 копеек. Пароходы заходят ежедневно по нескольку... А зимой через Маука идёт сообщение и почтовое, и товарное с Тоёхара и Отомари, ибо порт Отомари совершенно замерзает и около месяца не может ходить даже ледокол!

Рыба в Маука дёшева. Десятифунтовая кета – копеек 80, такая же треска – копеек 15, селёдки – на 10 копеек 15 штук. Особенно много ловится трески. И селёдка ловилась, но нынче здесь ничего не поймали! Крабов («кани») – масса!

Конечно, и здесь есть школа, больница, кумирни... Пустующих домов не видно... Несомненно Маука – город с будущим...

***

«Сумидагава-мару» (около 700 тонн) – один из пароходов-ветеранов «Осака Сёосен Кайся», постройки 1887 года. В настоящее время перевозил только грузы. Но за аварией и «Дайрей-мару» пришлось вспомнить и его и поставить на столь долгую линию.

Удобств для пассажиров – никаких. Кают II класса нет; все помещаются на корме, в общей каюте. Каждому пассажиру даётся одно одеяло (вместо матраца) и подушка-катышек. Спят рядами на полу... Не скоро я выйду из этого парохода, и перспектива нескольких подобных ночлегов не очень-то радовала меня!

Но услышал нечто и утешительное для себя... С нынешнего лета пароходы «Осака», «Сёосен», «Кайся», через рейс, идут за «Наяси» почти до русской границы, до деревни Анбецу (в 3 вёрстах от Пилева)... Итак, четыре часа стоянки в Наяси, четыре часа ходу до Анбецу, два часа стоянки в Анбецу, четыре часа обратного хода до Наяси... Я имею четырнадцать часов в своём распоряжении – время совершенно достаточное для того, чтобы исправить для русских все требы.

Погода серая... Холодно... Но остров довольно красив! По тёмно-зелёному фону пихт и елей как резко выделяется свежая зелень кудрявой берёзки!.. Красивый, природой устроенный ковёр!..

Утром, днём и вечером – кормят. Но не очень-то хорошо! Так, на обед подали: «сасими» (сырая рыба), суп из раков и печёная, не очень свежая рыба... Всё же лучше, чем ничего!

***

В ночь на 27 мая пришли в Нодасан, грузились, а потом стояли до трёх часов утра.

Немного пройдя на север, снова заходили на какой-то промысел и грузились.

27 мая. Вознесение Господне. Утром пришли на промысел № 197 и грузили «касс» (рыбное удобрение)...

Провёл я первую ночь на «Сумидагава-мару»... Холодно, а имею лишь одно одеяло... Как быть? Пришлось лечь на пол в подряснике и двух рясах, не раздеваясь, да прикрыться одеялом... И всё же было холодно... Однако сон взял своё и я спал.

Стояли в Томарноро. Быстро развивается это место! Вот уже коптит на берегу локомотивчик, доставляющий по дековильке вагоны с каменным углём из начатых копей... Шумят вагонетки – то устраивают пристань, очевидно, для погрузки каменного угля...

Медленно плетёмся мы на север! Ведь для пассажирского парохода от Маука до Нодасан ходу два часа, от Нодасан до Томарноро два часа, от Томарноро до Кусинная два часа – всего шесть часов... А мы вот уже больше суток ползём, и всё ещё далеко до Кусинная!..

28 мая. Вчера к вечеру разъяснело. И пассажиров осталось мало: в I классе – один и во II – двое... Мало пассажиров, можно попросить лишнее одеяло!.. Но мне даже и просить не пришлось: за меня попросил у боя два одеяла для меня мой сосед, не предполагая, что я понимаю его речь: «Иностранцу дай два одеяла... Вообще к ним нужно быть внимательным! А иначе – возвратится в свою страну, и кто знает, что он напишет про нас в своих журналах и газетах...»

По какому побуждению, для меня было безразлично, но я был очень благодарен бою, из двух одеял мне приготовившему матрац, а два одеяла давшему мне для тепла... Теперь уже можно было спать и раздевшись!..

28 мая. Утро совершенно ясное. Останавливались в Усиро (или Усиёро; промысл – Усуто-манай). Ровно в десять часов утра пароход пришёл в Наяси и бросил здесь якорь... Сильный прибой волн... Однако высадка на берег произошла совершенно благополучно. Слава Богу! Я – у крайней цели моего путешествия!

Ещё из г. Маука я послал в Наяси, в полицию, телеграмму с просьбою известить русских о моём прибытии пароходом «Сумидагава-мару». Но пароход шёл не по расписанию, с опозданием на двое суток. Да и как определить, что за пароход идёт! И вот все русские и 26 мая, в среду, и 27-го, в Вознесение, выходили к каждому пароходу встречать меня... А пароходов-то приходило по четыре в день! Вышли они и сегодня, все от мала до велика... Разумеется, не с радостью только, а с умилением, с восторгом не только они встретили меня, но и я встретился с ними!

Здесь же, на берегу, встретил меня и полицейский чиновник, коего я и поблагодарил за оказанную услугу по извещению русских... После сего полиции я больше не видал.

В доме старосты Евстафия Емельяновича Лысенко отдохнул, со всеми поздоровался, напился чаю. Конечно, все, ожидая меня, постились сегодня и просили исповедать их, приобщить Святых Таин. Я поэтому немедленно и приступил к исполнению тех треб, совершить кои сюда прибыл.

Для молитвы опять отвели дом Косьмы Ефимова. На этот раз – ни клопа, ни таракана! Все полы вымыты, вымыты и окна, и стены; на полах – половики; около икон – расшитые полотенца... То же – и в прочих избах, из коих избы штукатуренные к моему приезду выбелены...

Прежде всего в прошлогодней кадочке-купели я совершил крещение Виктора, младенца Александра и Параскевы Суворовых. Помогали петь мне Лысенко и Ефимов, подтягивали и дети. Немного занятий с ними, и получился бы недурной хорик!

После крещения младенца я приступил к исповеди всех, бывших в Наяси налицо. Предварительно я сказал им поучение, располагая их к исповеди сокрушённой, смиренной и откровенной. Исповедались 27 человек; из прочих 18 православных, живущих в Наяси, двое вечером лишь возвратились из тайги, где охотились на медведей; пять – малолетние дети; трое уехали в Александровское за покупками, один – в няньках, двое – в отхожих работах.

Кроме сих сорока русских, здесь же семья католика Леха в десять человек. Так что вся наша колония – в пятьдесят человек. Сравнительно с прошлым годом выбыли Тарношенский (в Пилево), Таскины двое (в Пилево), Мусатовы четверо (в Пилево) – всего восемь человек. Да умер Николай Стрюков...

Окончив исповедь, я вычитал молитвы пред святым причастием, ещё раз сказал поучение, призывая всех молить Господа, да сподобит Он нас причаститься не в суд или во осуждение, но в жизнь вечную... Спели мы опять не очень стройным хором обедницу. И я удостоил всех не по говению их, а по вере и душе их причастия Святых Таин.

В заключение сей благодатной службы я ещё раз сказал поучение, убеждая земляков жить так, как тому учит и словом, и примером жизни Сам Христос, Которого только что они восприняли в себя... С глубоким вниманием все слушали меня. А Лысенко, Ефимов, католик Лех и женщины сначала плакали, а под конец почему-то и разрыдались!

«Ждали мы тебя, батюшка, со среды. Думали, Пасху ты нам отпоёшь. Яиц наготовили. Не привелось!..»

Я объяснил землякам, что и я стремился в день отдания Пасхи быть у них. Но пароход из Отару вышел на день позже, в Отомари из-за бури простоял ещё день... И вот я, прожив без дела в Маука два лишних дня, лишился вместе с этим радости вместе с земляками петь Пасху... Но наполовину «лишение» мы восполнили, похристосовавшись после причастия «по-русски»... Для нас и сегодня была «Пасха!»

Совершив крещение, исповедав всех и приобщив, я решил отдохнуть. Подали самовар, солёную горбушу, кислую капусту, чёрный и белый хлеб, яблоки и даже лимонад. Не без аппетита я весьма «насолился» и, конечно, напился чаю. Разумеется, зашёл с русскими разговор... О чём? Да всё о том же: детей учить негде!

«Спрашивают нас японцы обо всём подробно... ну, конечно: где будете учить детей... А нам, батюшка, уж так-то стыдно! Где уж будешь их учить! Вот – ихние дети все в школу идут, а наши шатаются»...

«Батюшка, да пришли ты учителя! Век за тебя будем Бога молить! Вот, письмо прислали: двое только могли читать. Да туго читают! А церковную печать – и туго, да и не всю! Умер Стрюков. Конечно, собрались все, как следует… И японцы горячо приняли участие. Кутья. Ладану много. Свечи. А кто будет вычитывать? Алёшка зачитал было... Да не всё мальчишка может»...

Да! слушаешь эти жалобы-просьбы русского сердца... и стыдно становится за нашу здесь безграмотность, и больно от сознания: «А как же помочь-то можем??..»

Но нужен, непременно нужен здесь учитель! А что нужен священник, – и не говорю уже! А лучше бы всего благочестивый, самоотверженный иеромонах и при нём псаломщик-учитель, тогда дети воспитывались бы в страхе Божием, стали бы грамотными. Тогда и все наясские земляки стали бы добрыми людьми! И если бы возвратились в Россию, то не дикарями, а добрыми христианами!

Иеромонаху или священнику тёплый дом крестьяне дают, и учителю квартиру дадут. И под школу избу отведут!.. Для совершения же молитв нужно непременно испросить обратно в наше пользование церковь. Этого требует наше достоинство, все её доселе зовут: «рококу-но тара» – Русская Церковь... этого требует правда: церковь строена при помощи казны, брёвна ношены обществом... Да и пора место святое очистить от мерзости: сейчас в церкви уже не полиция, для коей построен особый дом, а... квартира доктора, свою жену и семью оставившего в Японии, а сюда поселившего «жену для караудуто», свою «вице-жену» (гон-сай)... И это – в бывшей церкви!..

***

После четырёх часов совершил водоосвящение. Святую воду опять всю разобрали в бутылки. А я со святой водой пошёл по домам и отслужил молебны: у Ефимова Михаилу Архангелу (в его деревне праздник), у Соколова – Вознесению, у Суворова – Божией Матери, у Ананьина – преподобному Сергию, у Лысенко – Иоанну Воину, у Павлюка – преподобному Серафиму, у Рачука – святителю Николаю, у Леха – Спасителю и Божией Матери...

В каждом доме свечи, кое-где ладан. За образами – вербы... Всюду я кропил и дома, и насельников их святой водой! Со мною из дома в дом ходили все русские, поэтому можно сказать, что я для всех них отслужил 7 разных молебнов.

Кончил молебны... Раздал всем крестики, образочки... «Батюшка, мне!» – протягиваются детские ручонки... Последний молебен был у Леха-католика, где мы и отдыхали за разными разговорами.

Деревня Наяси началась в 1894 году... Жить было весело, привольно! Заимки – большие. Рогатого скота – до 400 голов. Охота на медведей и соболей. А соболя здесь по 25, 30, а иногда и по 40 рублей шкурка! Народ всё прибывал и прибывал. Раз в год бывал и священник.

А теперь жить стало скучно, особенно из-за детей: негде их учить! Коровушек держат, лошадей тоже (у Леха, например, 10). Сеют овёс, жито, ярицу, сажают картофель. Но рожь последние два года родится плохо...

Японцы сначала горячо было взялись: крестьян населять будем, говорили... участки нарезали... с нас налог на землю хотели было брать... но климат не пришёлся по ним. Болеть стали. Поумирали многие. В Японию многие стали возвращаться... о переселении крестьян теперь что-то ничего не говорят! А и нас не так уж утеснять стали: вот – весь луг косили, никто не возбраняет!

Праздников не забывают. Так, под Пасху пекут куличи, красят яйца... «Ночью попоём, почитаем кто что знает, а наутро и разговляемся». В Вербное воскресенье вербы в дом приносим, а в Троицу берёзками дома украшаем... Стараемся всё соблюдать по-православному: без этого скучно!.. всячески – блюдём!

На русский берег в Александровку прежде ездили свободно, но потом Лысенко и Леха позвали в полицию и вычитали: «Это (например, чёрный хлеб, по 12 кирпичей чая) можете привозить из России, а, например, сахар, табак, белую муку, ситцы можете-де и здесь, в Японии, купить... а если что привезёте недозволенное, – тогда везите в Отомари и там в таможне платите пошлину...» Так вычитали...

Но, разумеется, батюшка, что можно, то открыто привезём, а чего не можно, то и припрячем, да привезём. Только путь-то долгий: если попутный ветер, то 4 суток (180 вёрст): иначе – и 3 недели пропутаешься!..

Японцы здесь, в Наяси, много пьют... вероятно, сюда тоже кто похуже приезжают, полагают земляки... «А заведениев этих!.. Да оборони Бог! открытых четыре! Да в отдельных домах сколько их, по одной, по две! Ночью трынкают, поют; уму непостижимо, что делается»!..

«И удивительно, батюшка! Нас в гости позовут – жена сидит у порога: «Не принято вместе с гостями» говорят...»

«А вот «этих» позовут, – вместе с ними пьют, играют... это «принято»...»

Удивительно подметили точно то явление во взаимных отношениях мужа и жены и посторонних весёлых женщин («чейся» и т. п.), которое так удивляет всякого постороннего своим противоречием! Со своей женой – не принято (жена, знай своё место!), с весёлыми развратницами – принято...

Но, в общем, живут с японцами мирно, а многих из них даже хвалят.

В свою очередь и японцы отзываются о русских не иначе, как «отонасии» (скромные). Но неизменно прибавляют: только пьют водки много...

Жизнь теперь в Наяси стала дорога... Даже летом русские продают японцам яйца по 5 копеек за штуку, а зимой – и 10 копеек. Много у них покупают японцы и кислой капусты, только рубить просят покрупнее...

***

Уже поздно вечером, отдохнув у Леха за чаем и разговорами, пошли мы всей деревней на кладбище. Здесь я отслужил панихиду по новопреставленном Николае (Стрюкове) и по всем здесь почивающим... Просил посреди кладбища для общих панихид и на долгую память сделать большой крест...

Среди вонючей разложенной по берегу рыбы прошли до пристани... Парохода ещё нет, но начались сумерки, почему я убедил всех сейчас проститься и идти с Богом по домам: может быть, лишь под утро придёт пароход!..

Уступили земляки и простились... Все девушки и женщины кланялись в ноги, целуя их... Это на улице-то!.. А руку целуют все почему-то даже по три раза... Да! живо в них сердце верующее!

А говорить ли, как они меня снабжали «подорожниками»!.. Одна несёт чёрный хлеб, другая два десятка яиц; вот Лех накладывает банку капусты, Лысенко завязывает в бумажку три селёдки... «Что ж мы ещё забыли?.. Да! Сахару»! – говорит старик Лех... И тащит большой кусок сахару, отколотый от головы... «Ты для нас тут заместо отца... Бог тебе здоровья дай!.. А уж мы помолимся за тебя!..»

Простились мы с земляками... Утирая слёзы, поплелись многие в деревню. А я, Лысенко и Лех остались на берегу ждать парохода... Уже стемнелось. А его всё нет и нет...

«Может быть, он лишь утром придёт», – говорит мне служащий в Пароходном обществе... Как быть? Что делать?.. Решили: староста Лысенко на берегу будет караулить пароход, а я пойду к Леху и если не засну, то хотя прилягу...

Пуховая перина, пуховые подушки... Прочитал я наши вечерние молитвы... Молилась вся семья Леха. А старик даже растрогался: «И вы, и мы – одному Богу и об одном молимся!»

«В России: «сахалинцы, сахалинцы»... Нас боятся... А ты-то, батюшка, не бойся!» – ворчит засыпающий дед... Да разве можно было бояться сих овец!..

Однако ожидание, боязнь проспать слишком приподняли нервы... Лежал, но не спал. В двенадцать часов – сирена... Но – тревога ложная: пришёл казённый пароход; наконец, в три часа ночи, свисток... бежит Лысенко... а я уже оделся и захватил багаж – скорым шагом спешил на берег. В половине четвёртого бой приготовлял уже мне спаньё и я, один в каюте, спокойно заснул до утра после трудов пережитого дня... Свисток... Простите, земляки! А может быть – кто знает? – и до свидания!

Итак, снова я на «Сумидагава-мару» и теперь уже этим пароходом еду до г. Отару в Японии!.. Капитан очень обрадовался моему обратному прибытию на его пароход и, вместо того чтобы дать мне билет, Наяси-Отару переделал мой прежний билет на обратный... А билет «туда и обратно» процентов на 25 дешевле билетов в два конца!..

Уже 29 мая. Но наверху холодно и ветрено. Невольно отсиживаешься и отлёживаешься в каюте.

В Усиро не заходили, пройдя прямо до Кусиннай, куда и прибыли в 5 часов вечера. Лишь час здесь простояли. Взяли пассажиров и почту и к 8 часам вечера были уже в Томарноро. Здесь вышли все севшие было пассажиры – партия разведчиков каменного угля, и я опять остался один!

В Томарноро ночевал пароход. Волны не было, постукивания машины не слышно. Правда, после полуночи пошёл сильный дождь и его шум о палубу мешал было спать. Но натянули тент, настала тишина. И я, улёгшись под двумя одеялами (не раздеваясь, в подряснике и двух рясах, так было холодно!), проснулся уже под тремя! Это заботливый бой охраняет меня от нападения бореев... Удивительно вообще вежливы и услужливы бои!

30 мая. По причине дождя погрузка была невозможна, и мы лишь в половине одиннадцатого утра вышли за грузом на рыбалку Одекоро. Утих дождь. Но западный ветер развил сильную волну, почему мы, прокачавшись на волнах до трёх часов дня, пошли было обратно в Томарноро. Но волны расходились настолько сильно, что пароход бросить якоря не решался: может волной сорвать с якорей и выбросить на береговые камни... Как быть?.. До Маука на юг – четыре часа хода, до Нодасан два часа; на север до Кусиннай – два часа... Но ни в один из этих так называемых портов мы не могли зайти: все они одинаково беззащитны от северо-западного ветра!.. Пришлось выйти в море, и там, легко работая винтом, пароход боролся с волнами и ветром до четырёх часов утра! Итак, тринадцать часов мы качались на волнах; а я хотя и не болел, но тринадцать часов вылежал из-за ветра и дождя в каюте... Тяжёлое ощущение во время качки! Сидеть – сразу закружится голова. Лежишь с открытыми глазами – опять пред тобой предметы то представляются двигающимися, а то – и летающими! Но закрыть глаза чем-нибудь – много легче переносится качка. Ощущение верха и низа так ясно и при закрытых глазах... А когда тебя качнёт вправо, когда кинет влево; когда ты поползёшь по полу со всеми одеялами ногами вперёд, а когда – головой вперёд, – трудно предугадать!.. Нет аппетита, не хочется даже чая, болят от долгого лежания бока... Неприятные часы!..

31 мая. В четыре часа утра снова пришли в Одекоро. Но волна была ещё сильная, с берега дали сигналы: «Баржи выйти не могут». И мы пошли опять в Томарноро!.. Лишь теперь, в девять часов утра, мы захватили почту и пассажиров, протолкавшись в Томарноро и около него с трёх часов вечера 29 числа до девяти часов утра 31 числа, т. е. 37 часов!!!

Но волна постепенно утихла. Мы снова (уже в который раз!) зашли в Одекоро и погрузили 1200 кулей «кас» (рыбного тука). Число баржей не так велико, – одни разгружают в пароход, другие нагружают на берегу. А до берега – не менее версты. И мы кончили погрузку лишь в половине шестого вечера...

Всё же какова настойчивость капитана! Каково желание взять груз! Сколько раз он проходил и уходил! А не бросил ведь груза! Хотя если бы и бросил, то не на зиму груз остался бы, а всего на неделю! Нет, – без сомнения «Оосака Сёосен Кайся» недаром называется «Сёосен», коммерческим обществом: интересы и свои, и промышленников блюдёт!!

Снявшись с якоря в половине шестого вечера, мы в семь часов вечера прибыли в Нодасан. По пути встретился вычинившийся пароход «Дайрей-мару». Долго капитаны переговаривались системой флагов, где грузы взяты и куда нужно зайти и взять!..

В Нодасан погрузили массу «абура», рыбьего жира; в жестяных ящиках из-под американского керосина пересылают его в Японию, где уже рыбий жир поступает для очистки на специальные заводы...

1 июня. На рассвете ушли из Нодасан в Тообуцу (около Нодасан); здесь погрузили «кас», рыбий жир, сушёную треску.

Пароход наш не только нагрузился, но, кажется, даже «перегрузился». Больше нигде не будем грузиться не потому, что грузов нет, а потому, что некуда грузить! Ящиками с рыбьим жиром и сушёной треской завалены все палубы, все проходы!.. Пароход сел глубоко, и немного кренит его. Но если не будет большой волны, опасного ничего нет!..

В три часа дня прибыли в г. Маука, но я на берег не выходил: весь город был украшен флагами, фонарями. Сегодня здесь «праздник завоевания Сахалина». Да, к моему удовольствию, и недолго мы стояли здесь! В пять часов вечера уже снялись с якоря, направляясь прямо в Отомари. В числе пассажиров – профессор и два члена парламента, ездившие в окрестности Наяси и далее, отыскивать каменный уголь. Нашли и образцы его везут.

***

Впервые берег Маука – Ниси Ноторо прохожу не ночью. Какая разница с тем, что я видел к северу от Маука! Селений почти нет, рыбалок мало... Чем объяснить, что юг японского Сахалина пустыннее, чем его север?..

Разговорился я с профессором-геологом. Учился он, оказывается, в Германии... На положение Сахалина смотрит здраво: летом – да, оживлённо здесь; но все эти рыбаки – пришлые люди из Аомори – Акита – Ниичата – Каназава и вообще – с западного берега Японии... Зимой же все они уезжают в Японию и остров «наканака хиракемасен» не поддаётся развитию. Вот если здесь разовьётся каменноугольное дело, требующее круглый год рабочих, – тогда будет надежда на его развитие!..

И чувствуется, что в словах представителя науки много-много «трезвости», спокойного и правдивого взгляда на вещи...

2 июня. В половине девятого утра прибыли в Отомари. На рейде стоит громадный пароход «Хокуто-мару», грузит шпалы в Корею. При нас из Охотского моря пришёл китобойный пароход «Хакуун-мару» с иностранцем-китобоем на борту. Притащил захваченного цепью сбоку кита, но говорят – не из больших: всего саженей 8 в длину.

Разумеется, я на лодочке ездил его посмотреть! В порту ещё небольшой рыболовный пароход. И при нас же вошёл «Хиросаки-мару»... Итак, пять пароходов одновременно!

Ровно в двенадцать часов дня снялись с якоря... Слава Богу: теперь без остановки до Отару. Надоело безделье!..

Пароход шёл, как усталый под большой ношей путник. Но, на его и наше счастье, погода была хотя свежая, но не бурная, и мы 3 июня в три часа дня бросили якорь в порту Отару.

Итак, ещё раз я съездил к русским на Сахалин!.. Где-то позади остались и пьяненькие, и пьяные Буберы, Рыбкины... Но их покрывают собою в моём сердце радующиеся и душу радующие жители Наяси.

Да, одни из них «в опасности». Гибнут они от пьянства в невежестве.

Но и другие без Церкви, без учителя, без батюшки, без утешения скорбят, печалятся...

Пошли же, Господи, всем им врачей, утешителей, просветителей! Да загорятся ярким светом для сих «сирот» и храмы Божии, и школы в стране чужой!

Иерея, учителя, храмов, школу – вот чего я желаю и прошу для возлюбленных, несчастных русских на южном Сахалине.

Не напрасны были слёзы сирот-сахалинцев! Не остались не услышанными Богом вздохи их много-много настрадавшихся сердец!

Не отказал, по милости Божией, в их святых желаниях Святейший Синод! С 1911 года на южном Сахалине открыт приход, в состав коего должны войти оставшиеся в японской части острова русские, переселившиеся на южный Сахалин православные из японцев и все православные орочоны. Даны Святейшим Синодом и средства для иерея и псаломщика. Даже более, чем ожидать можно, получил южный Сахалин: даны Святейшим Синодом потребные суммы и на содержание учителя.

Слава и благодарение Богу, подвигшему сердца святителей обласкать своею милостью сахалинских сирот!

***

Великое дело – средства, деньги... Но кто пойдёт из матушки-России в такую даль? Кто предпочтёт благоустроенным приходам сих разноплемённых и всюду рассеянных овец Христова стада? Кто, не прельстившись работою в организованных уже приходах, возьмёт мужество идти на развалины и начать снова всё организовывать?..

И невольно тревогой билось сердце... А что, если опозоримся?.. А что, если окажется, что деньги дать много легче, чем найти хороших людей?.. Что если и с деньгами останешься без людей? Ведь ещё тяжелее будет тогда и твоё сознание... А каково и сахалинцам-то сознавать: «И за деньги-то к нам не идут»...

Да, поволновалось сердце немало. И не только тогда, когда не было найдено для Сахалина никого, – ни иерея, ни псаломщика, ни учителя! Но, кажется, ещё более тревогой было сердце полно, когда найденный иерей о. Н. два месяца не ехал к нам, да и вестей о себе не давал.

Но рассеялись наконец облегавшие сердце тучи, засветилось в душе яркое солнышко. Весело смотрится на мир Божий! Заранее радуешься радостью сахалинцев: хотя и поздно, но прибыл, у нас уже о. Н!..

Прервал я своё путешествие по северо-восточным церквям Японии и, встретившись в г. Аомори с о. Н., проехал с ним на остров Хоккайдо, в г. Отару, уже знакомый читателям порт. Как дважды побывавший на южном Сахалине, я имею поручение проводить к месту службы прибывшего о. Н.

Нет никакого сомнения, что только тот, хотя бы и отдалённый, край страны почувствует себя частью единого целого, одной империи, в который вливается постоянно жизнь митрополии с её продуктами, с её людьми, с их интересами и из которого обратно льётся жизнь в митрополию... Но этот «взаимообмен» будет сонным, вялым, если мало путей сообщения с краем. А при совершенном отсутствии путей сообщения и совершенно прекратится сей взаимообмен «кровью», жизнью у окраины с центром.

Посчастливилось в этом отношении Южному Сахалину! Сообщение Японии с островом устроено идеально хорошо! Но пусть вместо фраз говорит дело! Как можно попасть на Южный Сахалин?

Прежде всего отправляются на Южный Сахалин из Хакодате через Отару, с заходом в Отомари, до г. Маука пароходы «Ниппон-Юусен-Кайся» «Хиросаки-мару» и «Камикава-мару» (по 1450 тонн). С мая по октябрь включительно они делают по 6 рейсов ежемесячно, в ноябре – пять рейсов, в декабре – два рейса, в апреле – три рейса. Таким образом, эти пароходы, обслуживающие прежде всего почтово-пассажирское движение, делают 46 рейсов в год, прерывая их лишь на январь – март, когда гавани Отомари и Маука покрыты льдом.

Но даже и в эти холодные месяцы не останавливается сообщение с островом! Его поддерживает пароход «Дайрей-мару» (Осака-Сёосен-Кайся). Пароход-ледокол и при своих значительных (1337 тонн) размерах прекрасно справляется со льдами в Отомари и Маука. Посещает он следующие порты по западному берегу острова: выйдя из Отару и зайдя в Отомари, он имеет остановки в Маока, Нодасан, Томариоро, Кусиннай, Осёро, Кита-Наяси, Амбецу и на обратном пути – те же, кроме Осёро, но вместо этого заходит на остров Кайбато (Монерон). Итак, в 9 пунктов заходит «Дайрей-мару», совершая с апреля по ноябрь включительно по три рейса ежемесячно до Амбецу (у русской границы), а с декабря по март включительно – по три рейса укороченных (Отару – Отомари – Маока – Кайбато – Отару). Три рейса ежемесячных дают 36 рейсов годовых!..

То же коммерческое (Сёосен) общество содержит рейсы и по восточному берегу острова. Но бурное Охотское море даёт возможность плавать лишь с мая по октябрь включительно, когда пароход «Цикугогава-мару» (ок. 700 тонн) совершает рейсы дважды в месяц, посещая пункты: Хакодате, Отару, Отомари, Чибисани, Тоннай, Сакаехама, Хигаси-Сирарака, Моттомари, Сиска, Чиривисани, Аузараси-дзима, Циппуто- мари, Уеннай (у русской границы) и обратно те же порты. В 6 месяцев «Цикугогава-мару» посещает остров 12 раз.

Но этим ещё не исчерпываются срочные рейсы на Южный Сахалин. Вот по восточному берегу, заходя в те же порты, ходит раз в месяц частный пароход «Цуруга-мару», делая 6 летних рейсов.

А по западному берегу два раза в месяц, 16 раз в год, ходит пароход «Суруга-мару»; выходя из Хакодате, с заходом в Отару, он посещает Кайбато, Хонтоо, Пироци, Маука, Урандомари, Нодасан, Томариоро, Кусиннай, Усиноске, Моебиси, Осёро, Естор, Кита – Наяси, Амбецу и те же пункты в обратном направлении.

Я уже не говорю о грузовых гигантах-пароходах, постоянно грузящихся лесом в Отомари; о бесчисленных пароходах и пароходиках частных рыболовных компаний; о специальных грузовиках каменного угля... Одних срочных почтово-пассажирско-грузовых рейсов 46 + 36 + 12 +6 + 16 = 116. Количество почтенное, говорящее само за себя!.. И хотелось бы для уразумения сей цифры лишь спросить: а сколько срочных рейсов делается на северный русский Сахалин?

Да, северная новая окраина Японии связана живыми нервами с новой своей митрополией!

29 августа (11 сентября) мы с о. Н. прибыли в Отару. Но срочный пароход «Дайрей-мару» отложил свой отход до завтра. Пришлось дожидать сутки, закупая кое-что необходимое для Сахалина.

Ровно в двенадцать часов дня 30 августа (12 сентября) загудела сирена: то «Дайрей-мару» выходил из гавани. Погода была прекрасная, расстояние до Отомари – 227 миль, должны придти в Отомари, при благоприятной погоде, завтра в 9 часов утра. Переход занимает всего лишь 21 час, а у пароходов «Ниппон-Чоусен-Кайся» даже 19 часов. Впрочем, тихоходы плетутся от 25 до 30 часов.

К сожалению, лишь в море узнал я, что в то время, когда мы выходили из Отару, приехал сюда, направляясь в Токио, сахалинский губернатор господин Хараока. Разумеется, много приятнее было бы иметь дело с самим хозяином, – а дел предстоит мне исполнить много, и довольно щекотливых. Но пришлось утешать себя тем, что не может же остров остаться без хозяина, а если нет дома губернатора, будет всегда на месте его заместитель.

Немало хлопот причинили нам и билеты! Купили мы их до самой крайней цели нашего путешествия, с правом делать в попутных портах остановки. Билет будет действителен на 3 месяца, разъяснили нам в агентстве. Каково же было наше удивление, когда контроль заявил, что билет сей допускает перерыв путешествия лишь на 5 дней, а потому у нас он неизбежно потеряет силу. И, вероятно, указание на нелепость сих 5 дней, когда рейсы совершаются через 11 дней, убедило капитана оказать нам особую (чокусецу) любезность, разрешив воспользоваться сим билетом и на следующем рейсе «Дайрей-мару».

Свежий, прохладный ветерок не располагал проводить время на палубе. А скоро наступил и вечер, когда, наслушавшись вдоволь граммофонной какофонии, можно было лечь спать: мы с о. Н. в особой каюте. Жаль лишь, что от табаку, да ещё дурного, нет спасения и в каюте: ползёт его дым через все щели!..

31 августа (13 сентября)... Ясное утро. Давно уже мы оставили налево «Нисиноторо-мисаки»... Налево виднеется берег, который уходит куда-то в глубь залива, постепенно принимая всё более бледные цвета.... Вместо него вырисовывается всё яснее и яснее другая, правая сторона залива... Вот уже заметны крыши, дымит какая-то труба... пред самым входом на рейд Отомари обгоняет нас вышедший на 2 часа позднее «Хиросаки-мару»... Мы прибыли в Отомари...

Но как быстро меняется картина! С юго-востока над самой водой надвигается тёмное облако: то стелется всё ближе и ближе туман. Ещё пять минут, – и исчез из виду даже наш сосед «Хиросаки-мару»; лишь по грохоту подъёмной лебёдки можно было определять, где стоит гигант, грузящий лес... Не видя ничего пред собой и определяя берег лишь по шуму, по звукам, плывём мы на большой барже... Пронизывает туман до костей, отсырела одежда, неприветливо встречает Сахалин нас!..

Лишь на полчаса каких-нибудь опоздали мы, и пришлось ждать вечернего поезда. А до него ещё 6 часов! Остановились и обогрелись в гостинице. А потом сходили посмотреть город... Одна из первых встреч: идёт Егор Бубер... Это – тот самый Бубер, который был безнадёжно пьян в прошлом году и довёл меня почти до слёз малодушия... нынче трезв, одет в чистый пиджак... «Прости, батюшка, за всё, что было в прошлом году», – догадался начать свой разговор Бубер...

«Ну ладно, что чувствуешь свою вину... Бог простит... Всё ещё пьёшь?» – спрашиваю я... «Никак нет, больше не пью... так что ихняя «сача» (т. е. саке) мне вредна, а спирту стало не достать»... – Так или иначе, но даже Бубер не пьян и, кажется, не пьёт... Ещё встреча: идёт молодой парень с закрученными усами... оказался – Фома Кривовезов и, кажется, весьма рад был, когда пришло время сказать «прощайте»...

В городе перемен мало... Строятся кое-где новые дома... и рядом с этим – масса домов пустых, заброшенных, полуразрушенных, развалившихся... Оказывается, сначала в Отомари было «Карафуточёо», управление островом... Разумеется, масса чиновничества кормила город. Но «Карафуточёо» перевели в г. Тоёхара, и отселе началось некое запустение Отомари...

Впрочем то, что осело, видимо, осело твёрдо. Что же касается властей города, то ими делается всё, что только может послужить к процветанию города. Право, глазам не верилось, когда увидел я от самой пристани Сакаимаци до станции Отомари проложенную лёгкую конно-железную дорогу в две колеи!.. И вот те 4 версты, которые брали столько времени и сил у тебя, теперь едешь в лёгком вагончике за 5 копеек. Да, «по щучьему веленью» выросла эта дорога, и многие за неё спасибо говорят и скажут!..

Но это «щучье веленье» ещё яснее почувствовалось, когда около 4 часов вечера мы пришли на станцию... Где «игрушечная» железная дорога? где эти «паровозы-самовары»? где эта дековилька?.. В мае прошлого года я ещё смеялся над нею, а в сентябре того же года дековилька была перешита на обычную японскую железную дорогу!.. Устроены станции-игрушечки в городе Отомари и Тоёхара... «Игрушечки», – ибо так красивы они, окрашенные в бледно-розовый цвет! Увеличено число станций до Тоёхара на две... А говорят – ведут железную дорогу и к северу от Тоёхара... Но это увидим после!..

В шесть часов вечера прибыли мы в город Тоёхара, где и остановились в знакомой уже мне по прошлому году гостинице «Хокуи-цукан». Вскоре пришёл христианин-японец Иоанн Накао, с которым и провёл я свой первый вечер в Тоёхара.

Итак, я в Тоёхара, в столице острова, и бок о бок с властями... Можно приступить к делам...

«Но какие у меня дела?» –спросит читатель. Разумеется, цель моей поездки – не проводить лишь к месту служения о. Н. Он сам – 31 года, из бывших военных: смог бы сам на остров приехать и русских отыскать...

Но есть дела, требующие именно моего присутствия. Дело в том, что, получив причт для Сахалина, его высокопреосвященство обратился к императорскому послу, гофмейстеру Н. А. Малевскому-Малевичу²⁰, с просьбою исходатайствовать нам у японского министерства иностранных дел возвращение церковных зданий и церковных вещей, оставшихся после русских в южной части Сахалина... Официального ответа мы не получали. Но переводчик при «Карафуточёо» господин А. известил письмом своего знакомого иерея, отца Павла Морита, что по распоряжению губернатора острова все церкви приготовлены к сдаче, собраны-де и церковные вещи... Ждут лишь из Токио «приёмщика»... Поверив всецело сему письму, мы даже спешили «принимать» отдаваемое обратно нам... Тем грустнее было стать лицом к лицу пред неким «недоразумением»...

Пасмурное утро 1 (14) сентября. Я только что отделался от корреспондента, как доложили мне, что пришёл из «Карафуточёо» переводчик, господин А. С радостью я приветствовал его... Но не столь радостны были вести его... «Церкви освобождены от насельников и починяются... Собраны и церковные колокола... Но губернатор уехал в Токио... Сегодня он туда прибудет и сегодня-завтра он телеграммой же ответит относительно передачи вам церковных зданий и вещей... Дело в том, что ждали вас дней на 10 позднее... Но губернатор уже извещён о вашем прибытии»... – Таковы первые речи; не скажу, чтобы от них ясно стало на душе. Но делать нечего, – нужно ждать телеграммы и распоряжений.

Съездили на извозчике в русскую Владимировку... В доме татарина Садыка Гафорова взяли комнату для походной церкви... Повидались с Анной Богдановой... Порадовал меня старик Ипполит Федоровский: совершенно перестал пить и занимается разноской хлеба. Но узнал я и скорбные вести: цыган Николай Копаненко, мой кучер в третьем году, мой провожатый в прошлом году, убил прошлой осенью на охоте японца и присуждён к 7 годам тюрьмы... Убил поляк русского в Мачунготане... От сего русского, Крылов его фамилия, остались жена и четверо сирот... Скорбно и стыдно, что и на Сахалине не усмирились их души и дерзнули на убийства! Впрочем, – в пьяном виде!..

К вечеру о. Николай уже раскинул свою походную церковь и начинает в ней свои ежедневные службы... Без них он скучает – так полюбил он сии часы общения с Богом, всего лишь нынче удостоенный священства, получив к нему подготовку на московских курсах протоиерея Иоанна Иоанновича Восторгова²¹.

2 (15) сентября. Ясная погода, хотя набегающие облачка и не дают ещё забыть вчерашней непогоды... Весьма прохладно. Ровно в семь часов утра я был уже в доме Садыка, где и вступил в исполнение неожиданно явившихся моих обязанностей: прочитал часы и спел обедню, ибо псаломщика о. Николай не привёз, а петь и читать здесь некому. С великим духовным утешением пел я обедню. И тем лучше молилась душа, что батюшка о. Николай служил как-то особенно хорошо, одухотворённо... В Бога он уходит, с Ним он как бы сливается во время молитвы... И дай-то Господи, чтобы поняли его русские страдальцы, услышали глас его и пошли бы на его огонёк... Но боюсь, – не огрубели ли их души настолько, что не их нужно будет ждать к себе, а самому придётся идти к ним и искать их... И достанет ли на сие у о. Николая и уменья, и желанья?.. Помоги ему Ты, Господи!

Чудно было на душе, когда я возвращался после литургии к себе в гостиницу... Но настроение моё ещё более повысилось, когда пришёл в 9 часов переводчик и сообщил, что телеграмма от господина губернатора получена и его заместитель господин Накагава ждёт меня с о. Николаем и прислал за нами губернаторских лошадей.

Поехали мы в «Карафуточёо...» В губернаторском кабинете принял нас заместитель губернатора господин Накагава – симпатичнейший человек лет 50, в генеральском чине, джентльмен в полном смысле слова, джентльмен не по внешней отделке, а по благородству своей души.

Мы представились ему. А он высказал радость по поводу того, что с приездом о. Николая и русские получают пастыря, попечителя своих душ... А затем сразу сообщил мне, что господин губернатор, повидавшись в Токио с кем нужно, телеграфировал вчера следующее: а) собранные из разных мест церковные колокола, числом 7, они теперь же «сасиагемас», дарят нам обратно; б) не имея по закону права уступать землю в собственность иностранцам, они теперь же дают на 10 лет в бесплатную аренду участки земли под церковными зданиями с правом возобновлять при надобности аренду; в) что же касается церковных зданий в Тоёхара, Крестах, Галкине-Врасском и Наясах, то возвратить их нам в собственность здесь, на Карафуто, есть полное желание. Но в Токио вырабатывают какие-то особые правила, по объявлении коих и может лишь состояться официальное возвращение нам церквей... А до той поры-де губернатор разрешает нам пользоваться зданиями и починять их...

Конечно, приятнее было и о церквах услышать: «каеси-мас» – «возвращаем», но пришлось пока удовлетвориться и тем, что получили!.. Особенно ценно возвращение нам колоколов: душа удовлетворена!

Только что я успел возвратиться в гостиницу, как господин Накагава прибыл с ответным визитом. Право, как-то душа невольно влечётся к сему благородному человеку. Но недолог был наш разговор: в одиннадцать часов тридцать минут дня отходит поезд на север от Тоёхара, и этим поездом я намерен выехать для осмотра и «чернового» приёма церквей в Крестах и в Галкине-Врасском.

Ровно в одиннадцать часов тридцать минут дня уселся я с переводчиком г. А. в вагон и поехал от ст. Тоёхара на север. Итак, дорога на север от Тоёхара не в разговорах только: она – «по щучьему велению» явившийся факт! Пока открыто движение лишь вёрст на 15, до деревни Березняки. На этом пространстве, однако устроено три станции – Кусано (Луговое), Конума (Ново-Александровское) и Томиока (Березняки). Но полотно железной дороги почти совершенно готово и далее на север, проходя через Кресты, Большое Такое, Малое Такое, Галкин-Врасский до Дубков. Частью и на этом пространстве движение начинается нынче осенью; но совершенно открывается вся линия лишь будущей весной.

Отомари – Тоёхара – Сакоехама (т. е. Корсаков – Владимировка – Дубки) – вот линия железной дороги... И сколько удобств она доставляет рыбопромышленникам! Теперь не нужно будет ждать в Отомари 10 дней парохода, чтобы попасть в рыбалки по восточному берегу. Четыре-пять часов езды – и ты дважды в день можешь прибыть туда!..

А говорить ли, сколько удобств эта линия доставляет жителям той долины, которая от Солонески тянется почти до Дубков!.. Сколько лесу «выкачает» эта линия с тех гор, что лежат направо и налево от неё!..

Да, если пароходы берут в изобилии то, что дают берега и прибрежные воды, то эта линия вошла в самую середину острова и даёт митрополии его произведения.

Но управление островом не намерено ограничиться этой дорогой... И не за горами, вероятно, время, когда отдающие благоустройству острова всю свою душу местные деятели осуществят своё намерение, т. е., протянув железную дорогу к северу (по восточному берегу) до Мануе, выведут её на западный берег в Кусуннай.

От Тоёхара до Томнока поезд не шёл и часу. А в Томнока нас уже ждала подвода из деревни Большое Такое, заказанная по телефону... Не правда ли, весьма удобно сидеть в Тоёхара и заказывать по телефону себе подводу! А ведь Большое Такое – самая обычная деревня!

Подал нам пару лошадей татарин Юсуп Сафыулла, экипаж – обычная рабочая двуколая телега. На соломе – соломенный мат, по-японски сидеть удобно. Но когда я попытался сесть по-русски, мои ноги оказались на уровне головы... Пришлось в первой лавчонке попросить пустой ящик и его иметь за сиденье. Не особенно комфортабельно. И не всегда безопасно. Но при некотором внимании можно было и не вывалиться из телеги.

Дорога от Березняков через Кресты, Большое Такое до Малое Такое – ещё постройки русских каторжников. Говорят, пред самой войной или во время её были отпущены большие суммы на её ремонт... Но эти суммы дороги не улучшили нисколько, и сейчас она хороша там, где и без помощи людей будет всегда хороша, – т. е. по горкам; сносна на ровных местах... Но ямы и непролазная грязь на низменных местах. И как обидно слышать: «Погоди, батюшка, – от Малое Такое до Галкина будет новая дорога, японская! Закатись!» И действительно, – там «закатись»; а как нашей постройки, – так «берегись, батюшка»... Обидно русскому сердцу... Но японскому уменью строить и поддерживать дороги – слава!

Однако мы уже и в деревне Кресты... Русских здесь не осталось никого. Но стоит в рощице берёзок, ясеней и других деревьев наша большая церковь. Крестообразное бревенчатое здание, подгнили лишь нижние венцы. Куполок сгнил, креста нет. Иконостасная перегородка осталась. Рамы, счётом шесть, сделаны новые, за счёт «Карафуточёо». Не успели в одной из них вставить 3–4 стёкол... Но: «Стёкла вот сейчас будут вставлены», – здесь же мне объяснил начальник местных деревень. Устроены ими же новые двери наружные, новая солея... Вообще спасибо: употребили все усилия, чтобы дать нам не развалины, а подобие церкви... но, разумеется, – внутри пустота!

Пред церковью, вероятно, висел колокол; над звонницей цел ещё крестик. Направо и налево от входа к церкви дома – полагаю, были церковные. Теперь в большем из них школа. Забора уже нет.

Осмотрев церковь, я принял от неё ключ. Здесь же отмерили и тот участок земли, что даётся нам в аренду. Поставили знаки: «Японская Православная Церковь»...

Дело было кончено... Опять торжественно взгромоздился я на ящик из-под американских керосиновых жестянок и поехал далее. Можно было доехать, конечно, и до Галкина-Врасского. Но там предстояло бы затруднение с ночлегом, поэтому, доехав до Большого Такое, в нём и заночевали.

Деревня Большое Такое далеко не так велика, как можно подумать, судя по её названию. Однако здесь помещается деревенский начальник, есть городовой, почтовое отделение и даже телефон...

Но какую грусть наводит и эта деревня, да и другие бывшие русские деревни!.. Населения русского нет: часть убита на войне, часть перестреляна во время войны, многие ушли «на материк», некоторые предпочли материку северный Сахалин... Население бросило свои постройки, побросали свой скот, который массами погибал от голода в тайге...

А новое население, так быстро выстроившее города Отомари, Тоёхаро, Маука, так переполнившее всю береговую линию, – новое японское население внутри острова на русские места, в русские деревни, идёт туго... И вот одни дома стоят без рам и дверей, но ещё с крышей; другие уже и без крыши, и без потолка!.. Вот вместо двора, когда-то громадного, остались лишь столбы да часть брёвен!., кое-где видны жители... Но, видимо, и им избы русские не по душе!.. Да, картина разрушения всюду!.. Есть даже совершенно опустевшие деревни (Ивановское).

Но почему не бежит население на готовое хозяйство?.. Мне кажется потому, что Сахалин даёт всё, что не нужно японцу-крестьянину, и не даёт того, что ему нужно...

Много травы, можно разводить коров. Да. Но японцы давно ли пили молоко только в больницах? А и теперь, выпив молока, морщатся больше, чем после стакана уксуса!.. Творог? Но его считают «испортившимся» молоком и выбрасывают... Масло коровье? Но из 10 человек его не будут есть пятеро, предпочитая ему масло растительное. Мясо? Но буддийская Япония не ела и не могла есть мяса, а теряющая старую веру Япония, если бы захотела мяса, нашла бы его всюду и помимо коров (куры, воробьи, выдры и т. д.).

Потом: хорошо родится рожь, особенно ярица. Но японцы не знают употребление чёрного хлеба, да и вообще хлеба! Родится овёс. Но на что он? Кормить лошадей? Но на что они? Ведь рисовых полей здесь не устроишь! А картофель, огурцы, особенно редьку, фуки (дудки), гобо (лопух) можно возделывать и без лошади!..

И вот стоят пустыми русские дома в деревнях. Не видно, чтобы строили крестьяне свои дома. Совершенно нет новых распашек. Да и на старых лишь «пробы», «попытки» что-нибудь сеять... И это рядом с большими хозяйствами русских!

Да и русские дома! В них стёкла, много света: японцы стёкла заклеивают бумагой. В них полы, а не мягкие соломенные татами (мары): но на полах без обуви ходить холодно, а сидеть на досках жёстко. В них печи: но печи занимают-де много места – их срывают. А «хибаци» – жаровни зимой недостаёт...

Так или иначе, но население в деревни идёт туго. Да и то, что идёт, – беднота! Мне кажется, что только при условии, если японец-крестьянин переменит одежду, обувь, пищу – словом, если он переродится, – только при этом условии возможна крестьянская колонизация острова...

Доселе же торговцы, рабочие и чиновники в городах, рыбаки по берегам – вот состав населения!..

Но о Большом Такое! Уже издали заслышали хозяина-старика собаки, за околицей радостным визгом встретившие его. У дома – жена, дочь взрослая, дети... Все здороваются, целуя руку у батюшки... «Вот так мусульмане!» – думаю.

Отвели мне просторную, чистую комнату... Чай, булки, в масле жаренные, молоко холодное, молоко парное, молоко топлёное... Много молока!.. Словом, радушие без конца!..

Дед-старик Юсуп Сафы-юлла 30 лет на Сахалине, 20 лет уже «с правами», из саратовских татар... Состарился, а всё ещё мечтает о Родине: там есть ещё сестра...

Жена, старшая дочь – все они ушли в хозяйство! Ведь одних коров у Юсупа 36!.. Только подоить их сколько времени нужно!

Зять-татарин Гайнулла деятельный хозяин, имеет 4 лошадей, пашет, косит, на охоту по соболя ходит...

А четыре мальчика Дзямальдин, Камальдин, Джалалдин, Шяряфдин... Один красивее другого!.. Двое уже ходят в японскую школу и по-японски знают куда лучше, чем по-русски...

Впрочем, старик просит букварей и, сам будучи грамотен по-русски и по-татарски, хочет учить по-русски деток... А что касается японского языка, то здраво он рассуждает: «Выучишь чужой язык, – не за плечами его носить!.. А когда-нибудь, может, и пригодится»!..

Весь вечер прошёл в беседах с милой семьёй... «Сколько же вы запахиваете»? – «А трудно, батюшка, сказать! Сколько сил хватает!» – «А сена косите сколько?» – «А опять, косим где хотим и сколько хотим... И всегда достаёт!..» Словом, и земли, и воли много! Были бы лишь люди да силы!.. И всё же... домой, в саратовские края хочется... О, Родина!..

Вечером предложили мне и г. А. (переводчику) прекрасный ужин... Потом я помолился по-своему, а Дзямальдин, Камальдин и прочие «дин» по-своему... На прекрасной постели я и нашёл себе здесь же покой, недостававшее звено в раме заставив ящиком – сиденьем с телеги...

3 (16) сентября ночью был мороз, и настолько сильный, что побелели мосты и крыши. Нам ещё предстояло съездить вёрст за 13 в деревню Галкин-Врасское. Опять та же телега, тот же ящик из-под керосиновых жестянок вместо скамьи... Побольше наложили лишь сена... Поехали.

До Малое Такое дорога русской постройки. Яма на яме. Но проехали благополучно. В реках, в речках, в ручейках, в канавах – всюду, куда только есть ход, масса «горбуши», по-японски «масу». Был её «ход», нынче особенно обильный... И вот горбуша тысячами вялится и сушится около жилищ айну, «масу» массой лежит выброшенная на берег и гниёт, издавая зловоние, массу её волокут по дороге, будучи не в силах снести, ребятишки; «масу» ещё не горбатая всюду видна в мелкой воде, скопившись на каменистых перекатах... Но бо́льшая часть её уже горбатая и даже побелевшая... Значит, негодная...

Интересна вообще жизнь и этой рыбы – «горбуши» и других, такой же породы (например, кета). Идёт она несметной массой, направляясь в устья речек, метать икру... В это время она ещё совершенно красная, что кровь, и очень толстая, жирная... Массу этой прекрасной рыбы и перехватывают рыбаки, особенно айну, в устьях сахалинских речек...

Но рыба идёт постепенно, справляясь со стремительным течением речек, вверх, предпочитая каменистые и песчаные мели глубоким местам. По мере того, как горбуша поднимается вверх, она делается всё тоньше и тоньше, тёмный цвет её спины переходит в коричневый, потом в бурый, наконец в пёстрый... Мясо из красного делается розовым и в конце – почти белым... Спина выгорбливается больше, чем у леща, голова вытягивается и заостряется... Получается доскообразная горбатая рыба...

Наконец она покрывается пузырями. А иногда и без них издыхает. Вся рыба, пошедшая метать икру, в море не возвращается и непременно издыхает.

Рыба солёная, вяленая, сушёная очень дёшева и служит хорошим подспорьем сахалинцам. Кормят ею и собак.

Часа полтора езды, и мы в Малом Такое, где отдохнули в семье Никанора Щербакова. У него очень ждут батюшку, ибо есть некрещёные дети; да и свадьбу задумал Никанор.

От Малое Такое до Галкина-Врасского дорогу русской постройки забросили. Японцы построили новую дорогу. И мы по ней уже не плелись, а великолепно ехали... Удивительно хорошо строят свои дороги японцы!

В Галкине-Врасском нас ждал уже начальник местных деревень, постоянно живущий в Дубках... Смерили землю под церковью, поставили знаки, принял я церковь... И здесь церковь приличная. Материал прочный, сохранились даже царские двери, конечно, без икон. Северные и южные двери сделаны вновь, починены рамы, вставлены стёкла. И здесь сделано всё, чтобы остатки церкви сдать нам в сколько-нибудь сносном виде. Спасибо!

Но и здесь ни русских, ни православных японцев нет. Церковь приняли. Но как ею пользоваться? Или и её перенести в Тоёхара и из материала нескольких церквей устроить одну, да хорошую?..

В два часа дня я возвратился уже в Большое Такое. Поезд из Томиока уходит пока раз в день, в час дня. К нему мы опоздали. Пришлось ещё раз заночевать у добрейшего Саулы-юлла...

День был ясный, тёплый. Но утренник напугал хозяев, и вся взрослая половина семьи ушла на заимки жать овёс. С ними же работают и нанявшиеся у татарина в работники Иван Баев, Николай Зеленое и Иосиф Чибашвили. Но кроме этих трёх в Б. Такое есть и ещё русские – всегда пьяный старик Димитрий Кутузов и товарищ его по ремеслу Ванька непомнящий... «Только, батюшка, он на самом деле есть Димитрий Соловьёв», – объяснили мне русские... Разумеется, они были не в поле!

С Камальдином сходил я на русское кладбище... К югу оно от деревни... Высокой травой и мелкими деревцами заросло оно... Есть ещё кресты, даже заборчики около могил... Но много крестов подгоревших... Весьма смутился было я: неужели язычники японцы, так почитающие могилы, уничтожают кресты и заборчики... Но мальчик Камальдин разъяснил мне, что кресты подгорели во время пожара тайги, когда высокая сухая трава помогает огню проходить большие пространства и по пути уничтожать не только кресты на могилах, но и церкви и целые деревни... Так сгорела церковь в Березняках с частью деревни... А нынче сгорела часть деревни Елань...

Сходил я с Камальдином и на реку... Близко она, – на их задворках... Горбуша хорошая, горбуша горбатая... Горбуша с икрой ещё, горбуша на берегу гнилая... Достаточно было нам с Камальдином полчаса, и мы крюком, насаженным на длинный шест, выкинули на берег 7 хороших, с икрой, рыбин весом до пуда...

Приамурские рыбаки когда-то жаловались на Муравьёва: «Обманул-де их! Говорил: идёт баба на реку за водой и коромыслом бьёт бобра, а ведром черпает рыбу»... А рыбы-де не так много!.. – Что касается бобров, то коромыслом их на Сахалине не бьют, но рыбу при ходе достают даже руками! А медведи, выходя к речкам, выбирают лучшую рыбину и, схватив её лапой, откусывают лишь голову, прочее бросая... Рыбные богатства – быль, а не сказка.

Вечером опять полный стол уставили радушные хозяева. А к ночи оказалось и стекло уже вставленным... Спокойно, в чистоте и тепле спал я... И мне весьма позавидовал, вероятно, г. А., в гостинице которого всю ночь был шум: один из посетителей убил свою молодую жену, сбежавшую от него и оказавшуюся здесь в услужении...

4 (17) сентября возвратился я в Тоёхара. На ст. Томиока, бывшей деревни Березняки, сходил на место сгоревшей церкви: стоит большой крест, предполагаю на месте алтаря.

Сюда ежедневно доставляются шпалы и рельсы: укладывают спешно путь к северу.

В Ново-Александровском устроен конский завод... Сюда же предполагают перенести из Троицкого и опытное поле...

Прибыв в Тоёхара, остановился было в скромном помещении Иоанна Накао. Но господин Накагава (ицибучёо) просил меня, ввиду предстоящих ещё дел и постоянных сношений личных и телефоном, остановиться опять в гостинице. Делать нечего, – «Хокуицукан» снова приютил меня...

Немедленно же сделал мне визит господин полицмейстер острова (санбучёо) Маида. Он оказался ревностным христианином-англиканином. Прибыл ко мне в сопровождении своего «бокуси» (пастора) Ооя... Оказывается, англиканский пастор живёт в Тоёхара уже 5 лет... Проповедует... Успех имеет... По праздникам собрания устраивает... И эти собрания посещаются всеми протестантами, без различия сект...

А мы-то доселе медлили, уступали поле брани... Ещё ладно, что не соблазнились и наши христиане!..

5 (18) сентября. Побывал ещё раз в «Карафуточёо». Сообщил господину Накагава о результатах моей поездки в Кресты и Галкин-Врасский... Поблагодарил его за все любезности, коими я так обильно пользовался в пути... Но господин Накагава, по телефону командовавший всеми этими любезностями, решил – кажется – продолжить их до конца в высшей мере: по его распоряжению пароход «Дайре-мару» будет стоять в Наяси не столько, сколько нужно по расписанию, а столько, сколько нужно мне для исполнения моего дела... Не любезно ли?..

Наконец-то сегодня я получил и нечто реальное: мне передали колокола, собранные в Тоёхара. Хранили их в кладовой, а доселе они висели на «хиноми», японских пожарных лестницах (каланчах), и извещали пожары... К сожалению, два колокола, один без обозначения веса, приблизительно пудов в 10, и другой в 5 пудов, оказались разбитыми, с трещинами...

Итак, церковные, освящённые колокола, опять вы возвращаетесь на своё служение! Слава Господу, призревшему на поношение святынь Своих!..

Принял я сегодня и в бывшей Владимировке участок земли под церковью... принял и церковь... но что за церковь! Нижние два венца сгнили... Вся она осела на юго-восточный угол... И рублена-то она была, видимо, наскоро, небрежно... а теперь, когда в ней перебывали японское полицейское управление, японская школа, частные лица, она представляет собою какое-то решето: всюду всеми вырезались двери, дверки, окна, оконца... Конечно, всё это «заштопано» наскоро, но церковь отсюда не улучшилась... Балки под полом сгнили, и пол проваливается... Всюду щели, грязь... Ремонтировать её?.. Но это потребует больших денег... А в таком виде молиться в ней прямо-таки грешно!.. Лучше всего её разобрать и её материалом воспользоваться как дополнением при перенесении сюда церкви из Крестов...

В эту-то церковь я временно и перевёз те 4 колокола, что сегодня принял в «Карафуточёо».

6 (19) сентября принял я и прочие 3 колокола, но для сего пришлось съездить в Отомари, где они были собраны. И этот день – день сюрпризов: с каждым шагом поражаешься, видя любезность местных властей!..

Прибыл на вокзал... Хочу купить билет: не продают! «Вы-де служитель «веры», а все также, в пределах Южного Сахалина, пользуются правом бесплатного проезда по железной дороге по билету II класса»... – «Какую цель преследует эта льгота?» – спрашиваю я у переводчика... А ответ язычника слушайте вы, православные россияне! «Нужно поднять нравственность жителей острова, а для сего необходимо утвердить веру; посему-де и льготы предоставляются»... Какую веру утвердить, – это вопрос другой... И вот представителям всех вер предоставляют льготный проезд!.. Право же, поучительно!..

Приезжаю в Отомари... Встречает начальник города с чиновниками... В кладовой хранится большой колокол... Ведут туда... Вход усыпан песком, кладовая обтянута материями национальных цветов... Ими же завёрнут и колокол... Сдёрнули материи, – и предо мною 50-пудовый прекрасный колокол с двумя маленькими колоколами... «Возвращаем не с досадой, а с любовью», – так заявили мне... Итак, полно колоколу нашему звонить в буддийской кумирне! Опять он скоро будет «благовестить» в православном храме! Богу, нашему Благодетелю, слава!

Несложна история этого колокола... Принадлежал он церкви в Отомари... Церковь во время высадки здесь японцев сгорела со всем Корсаковским Постом. Но колокол спрятали. Однако «Ванька выдал», и им завладели солдаты... Но куда его девать? И вот армейское начальство дарит колокол буддийской кумирне (Ниси-Хонгондзи), откуда он сейчас и возвращается «к себе домой»...

Наняв рабочих, я распорядился доставкой колоколов на станцию для следования в Тоёхара... Но на станции «на сегодня» не оказывалось свободной платформы: везут рельсы на север, и состав поезда уже набран... Как быть?.. Не ночевать же колоколу на улице?! Пришлось идти к телефону, соединиться с Тоёхара. И через десять минут, по распоряжению всё того же господина Накагава, нам была дана платформа и нашей платформою с колоколами заменили одну отцепленную платформу с рельсами...

Полный благодарности к Богу, полный благодарности господину Накагава, преблагодушно я еду вместе с колоколом в Тоёхара. Но сегодня – день приятных сюрпризов!.. Вот на ст. Наказатоо (быв. Мицулевка) подбегает к окну вагона запыхавшийся, вспотевший русский... «Батюшка! Третий год ездите, почему же ко мне не заедете? Что ж, что я поляк!.. Я такой же русский!..» – Оказалось, это поляк-католик Иосиф Любовицкий, отец Миши, торгующего хлебом... Увидел моё лицо в вагоне, работая рядом с железной дорогой, и вот прибежал нарочито звать к себе... И вспомнились мне русские сепаратисты, вражда польских воинствующих католиков... И поблагодарил я Бога, здесь соединившего расточённое: «Разве я не такой же русский?..» И я дал слово побывать у Любовицкого, когда улучу свободное время...

Уже стемнело, когда я возвратился в Тоёхара. Малые колокола я сразу же отвёз в церковь... А большой откатили с платформы к кладовым. Завтра платформу прикатят к церкви (линия проходит саженей 100 от неё) и колокол там спустят на землю... А наше дело – его доставить к церкви... Опять, – не любезно ли железнодорожное начальство?.. Ведь от станции до церкви – не меньше 1 версты!..

***

7 (20) сентября. Я с раннего утра у церкви, в бывшей Владимировке. Не без труда доставили на катках 50-пудовый колокол. Потом устроили за алтарём фундамент и пол для колоколов и, уставив их на этом полу, покрыли крышей, через которую не мог бы проникать ни дождь, ни снег. В церкви сбирать колокола – опасно. Так здесь часты горные и лесные пожары, что мы всегда были бы в опасности потерять не только ветхое здание церкви, но и колокола. А они – несомненная ценность! Вот точный список их: № 1, колокол в 51 пуд 4 фунта; надпись на нём: «Вылит сей колокол в Москве в заводе Павла Николаевича Финляндского. Весу 51 пуд 4 фунта». На колоколе изображения Спасителя, Божией Матери, Иоанна Крестителя и святителя Николая. № 2, колокол в 15 пудов 25 фунтов; надпись на нем: «Лит в г. Валдае в заводе П. И. Усачёвой 1891 г. Весу 15 пудов 25 фунтов». Изображений нет. № 3, колокол приблизительно пудов в 10, с трещиной; надпись на нём: «Колокол лит в Олонце на Обжинском заводе СПБ. купца и почётного гражданина А. Д. Пиккиева 1865 г.». Изображений нет. № 4, весу 5 пудов три с половиной фунта, с трещиной, без надписи, с изображениями Рождества Христова и (вероятно) святителя Иннокентия. № 5, колокол с надписью: «Вес 2 пуда 17 фунтов о. Сахалин 1902 г.». № 6, колокол без изображений, с надписью: «Лит в заводе П. И. Оловянишникова сыновей в Ярославле. Вес 2 пуда три четверти фунта». № 7, колокол без надписи и изображений, весом в один пуд семь с половиной фунтов.

Итак, по милости Божией, под крышкой за алтарём церкви приютились 7 наших колоколов, в общем в 87 пудов 17 и три четверти фунта весом. Два из них разбиты – перельём! И загудят они снова в долине над г. Тоёхара, благовествуя Христа и приглашая в Его ограду... Слава, слава Богу!.. Хорошо на душе!..

От имени господина губернатора Хираока²² я и о. Николай были приглашены господином Накагава на обед, устраиваемый по случаю нашего прибытия. Этот обед и состоялся сегодня. В числе приглашённых, числом до 20, были все главные чиновники «Карафуточёо» и представители разных вер. Христианство, кроме нас двоих, было представлено епископальным пастором-японцем господином Ооя, буддизм представляли бонзы сект Ниси-Хонгандзи, Хигаси-Хонгандзи, Ницирен-сю, Дзёодоо-сю, Зен-сю и её подсекты Соотоо-сю... Все в своих парадных одеждах, с чётками в руках, с «кеса"-ми на шее...

Сначала чинно мы представились друг другу и полчаса провели время в обычных предобеденных разговорах обо всём и ни о чём, с одной думой: а скоро ли всё же...

Но вот лакей доложил: «Готово», – и мы с господином Накагава в роли хозяина идём в губернаторскую столовую – обед происходил в доме губернатора... Роскошно украшенный стол уставлен обильными приготовлениями японской кухни... И, право, приятно было: своё ценят, своего не стыдятся, своим угощают!..

Но не в угощении дело, хотя оно было не только обильно до излишества, но и причудливо до поразительности и для привыкшего (а я – из таковых) – превкусно! Дело в сердце хозяев... А оно сказалось в речах!

По японскому обычаю обед открыл своею речью господин Накагава... Красиво была она построена, но прекраснее смысл её, вот он: «И оставшиеся на острове русские – не из лучших русских граждан, и переселяющиеся японцы – не цвет японского общества. Это-де, вероятно, уже понял епископ Сергий. Нужно поднять нравственность островитян... А как это сделать без веры?.. Вот почему они и приветствуют прибытие на Сахалин о. Николая для служения, а моё – для устройства церковных дел»...

На речь заместителя господина губернатора ответил и я речью, в коей указал, что Христос, Сам пришедший не для праведников, а для грешников, и нас обязывает заботиться не только о лучших гражданах, но и – по-человечески рассуждая – об отбросах их! Посему в России были и есть церкви и в тюрьмах, и в каторгах. Были они и на Сахалине. И служители церкви в своё время много поработали для сахалинцев.

Теперь, после невольного долгого перерыва, снова является к «несчастным» пастырь... И слёзы сахалинцев пусть скажут, как он нужен их душам. Верьте же, что только помочь русской душе стать лучшей, – только для сего прибыл о. Николай. И полюбите его, и помогите.

Но православными оказались орочоны. Есть православные и среди гиляков, и среди айнов²³... Разумеется, – если и их научит жить по вере Христовой о. Николай, – он сделает, верю, работу только полезную для острова. Посему и на эту его работу смотрите с доверием к доброй цели её. И помогите ему.

Но, заключил я, я не сомневаюсь в том доверии, в той любви, какую и дальше встретит о. Николай. Сему ручательством то поразительнейшее внимание, каким мы оба окружены здесь с нашего появления на острове...

За сию любовь я и принёс благодарность милейшему человеку господину Накагава и просил засвидетельствовать таковую же и господину губернатору.

Говорил тепло, выражая свою любовь к нам, пастор Ооя; говорил, сердечно приветствуя нас, бонза секты «Соотоо-сю»... Не обошлось без тостов за губернатора, за владыку архиепископа, за нас, за господина Накагава...

Да, – с широко открытым сердцем встречают власти острова возрождающуюся нашу Церковь на Сахалине... Только... нам бы не осрамиться там и всё устроить «достойно» и православия, и России... А за широко открытое сердце воздай, Господи, Ты всем, воздай путями, иже Ты веси!..

Усеянное звёздами небо... Пустынные уже улицы... С добрым чувством в душе возвращались мы каждый к себе на отдых... Ведь завтра – праздник Рождества Богородицы, – будем служить и утреню, и литургию. Будут и причастники!

***

8 (21) сентября. Пред службой исповедались у меня Федоровский, Богданова и Соловьёв («Ванька непомнящий»), а за литургией и Святых Таин приобщились. После службы сделал я прощальный визит господину Накагава, поблагодарив его и за вчерашнее угощение... Господин Накагава очень близко принял к сердцу моё желание иметь в Тоёхара хороший участок под постройку церкви и просил лишь выбрать подходящий участок. Его содействие в этом деле обеспечено. Спасибо ему!

Вечером, к половине восьмого, приехал за мной полицмейстер острова господин Маеда, и вместе с ним мы проехали в помещение англиканской церкви, не очень широкое, но чистое, украшенное гравюрой «Моление о чаше» и разными священными картинами. Там уже собрались в ожидании меня пастор Ооя с 4–5 своими христианами, пресвитериане, методисты, православные... Словом, объединилось всё, что исповедует Христа... Заброшенные далеко от центров, не имеющие своих руководителей, все христиане просили моего наставления... И я с лёгким сердцем поучал сих «разноверных» христиан, ибо знаю, что здесь делаются протестантами разных оттенков, «не протестуя» против, например, католичества или православия, а лишь потому, что случайно услышали учение о Боге и Христе от протестанта. А приходится им встретиться с полным глубокого содержания, изобилующим благодатию православием, и сколь много протестантов умиляются нашим богослужением, поражаются глубиною нашего учения! А не немногие и переходят и в православие.

Предметом своей беседы с собравшимися я взял слова из книги Деяний апостольских (Деян.2:42): они (т. е. 3000 обращённых проповедью святого апостола Петра) постоянно пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах. И по содержанию сих слов призывал всех христиан всё более и более углубляться в учение Христа и апостолов, проводить это учение в свою жизнь деятельною братскою любовью, постоянно деятельно общаясь со Христом во Святой Евхаристии и с Богом в молитвах...

Разумеется, не всем «по вкусу» могли показаться мои слова о Святой Евхаристии; но всем они могли открыть глаза на то, что они уже имеют и чего ещё не имеют для получения спасения...

Слушали мою беседу с глубоким вниманием, сердечно за неё благодарили... А затем в разных разговорах, главным образом по вопросу, как бы повлиять на теряющуюся почву под ногами (веру) молодёжи, мы провели время до половины десятого вечера. Полицмейстер (христианин) опять проводил меня до гостиницы.

Много передумал я, возвратившись в гостиницу... Вот, у англикан – всё чиновничество. А у нас «худородные» мира сего. Вот они уже получили в центре города большой участок... А нам дадут ли его?.. Но были и будем «по-прежнему»... И по-прежнему будет «с нами Бог!»

9 (22) сентября после обеда уехал я из Тоёхара в г. Отомари: завтра должен идти в д. Наяси пароход, а до его ухода я ещё имею кое-какие дела в Отомари. Провожает нас до д. Наяси переводчик господин Акимото.

В Отомари сходил к начальнику города, поблагодарил его за хлопоты по доставке колоколов... Сходил и в тера (кумирню) Ниси-Хончандзи, где находился наш большой колокол... Не знаю, приятно ли было бонзе моё посещение, но принял меня с полною любезностью, угостил каким-то причудливым напитком вместо чая и выразил «радость», что возвращение колокола доставило нам радость...

Но вечером мы были неприятно поражены: в море буря и пароход войдёт в гавань не завтра, а лишь послезавтра... Ох, уж эти морские путешествия!.. Как часто подолгу приходится буквально «сидеть у моря и ждать погоды»! Но постараемся пустоту заполнить, съездив в Третью и Вторую Пади...

В ночь на 10 (23) сентября ударил сильный морозец. Пришлось доставать со дна корзины всё тёплое и, забыв тёплую Японию, почувствовать себя в весьма прохладном Сахалине.

Утренним поездом поехали мы с о. Николаем до Третьей Пади... Дед починял полы... Устинья хлопотала по хозяйству... Опять полились её бесконечные речи, и они, кажется, весьма смутили о. Николая: тут и Библия за семью печатями, и Лука, и всё прочее, чему так верит невежество нашего народа... Во всяком случае и дед Никита, и Устинья узнали теперь своего батюшку...

Заложил нам дед двуколую телегу... «Гляди, – чека сломалась», – предупреждает деда Устинья... «Ничего, доедем», – по-русски уверенно говорит Никита... Пришлось поверить ему... Влезли мы в телегу... Но вот поднялись на первую горку: «Стой, колесо свалилось»!..

И вспомнилось русское «кажинный раз на этом месте»!.. Починили кое-как... Снова уселись, снова поехали... Но опять: «Эх, опять оно, окаянное!..» Ловит дед «окаянное» колесо, надевает его, слегка починяет чеку... Разумеется, и ещё не раз остановились бы, если бы не подъехали на наше счастье ко Второй Пади...

Здесь, поздоровавшись с хозяевами, мы предупредили их, что к вечеру сюда приедет о. Николай с походной церковью, а завтра здесь же мы совершим литургию... И, не останавливаясь долго, поехали с Никитой Ивановичем до Отомари... Никита был трезв и поэтому, вероятно, молчалив... Нам оставалось лишь любоваться горами, которые, право, так похожи в своём осеннем убранстве на громадный букет, в котором на зелёном поле там и здесь виднеются жёлтые, розовые, красные и пунцовые цветы со всевозможными оттенками своих красок. В начале первого часа дня мы были уже у себя, в гостинице «Хоккайя».

Ещё в прошлом году мне хотелось побывать на русском кладбище... 6 (19) сентября, приняв колокола, я исполнил желание души своей и, провожаемый чиновником, успел сходить на гору и обойти с молитвою все могилки захороненных в Отомари земляков. Но сегодня мы пошли туда вдвоём с о. Николаем... Я был за псаломщика... Поросли высокой травой могилки, гниют кресты и палисаднички... Никто-то, кажется, не бывает на этой горе... По крайней мере белка, нисколько не смущаясь нашим пением, продолжала что-то грызть сидя пред нами на деревце: не пуганый ещё зверёк...

Горячо, сердечно помолились мы за всех, здесь себе вечный покой нашедших... К небу нёсся ладан кадильный: приими, Господи, и нашу грешную молитву...

Но как бы хотелось, чтобы родные или кому вообще до́роги могилки в чужом краю вспомнили их и не только здесь, в Отомари, но и всюду, где можно, на Южном Сахалине возобновили кресты и обнесли места погребения забором... Ведь нам стыдно заботиться о могилках меньше, чем о своих могилках заботятся язычники... И не дождёмся ли, когда они, язычники, пристыдят нас, взяв и о наших могилках заботу на себя?!. Где вы, кому до́роги могилки сахалинские?..

С вечерним поездом о. Николай уехал во Вторую Падь... А я с господином Акимото пошёл прогуляться до Сакаимацы через гору...

Вот дом, кажется, начальника русского гарнизона, снаружи оштукатурен: здесь дают ночлег «важным гостям»... На горе – типичная русская деревенька... Пред ней «опытное» поле... Почему «опытное»? Не понимаю... И редька, даже и капуста так плохи!..

Вот далее память об «обороне» острова: установленное русскими и доселе так и остающееся подбитое орудие с незабвенного «Новика»... Между Сакаимаци и Поранто-мари на высоких деревянных башенках орудия: тоже остатки обороны... Невесёлые думы наводят эти «памятки» о скорбной странице в истории нашей матушки-Руси...

Но всё же видишь эти памятки и думаешь: защищали, защищали, слава Богу!.. А вот послушаешь разговоров оставшихся русских об «обороне»!.. И совсем страшно становится! Ведь что говорят сии разговоры?.. «Японцев ждали, их приход кому-то был нужен, война кому-то помогла выскочить белым из грязи, сухим из воды»... И единственно, чем успокаиваешь себя: вероятно, они врут, неправду говорят... Ведь так всё это было бы ужасно, если бы было правдой!

***

11 (24) сентября. Отец Николай во Второй Пади и там ждёт меня петь литургию. Поезда ждать долго; да и поздно он уходит, в десятом часу. Пошёл я поэтому пешком по шпалам. Небо хмурилось. Сильный западный ветер разогнал волну в закрытом даже заливе и, срезая верхушки волн, обдавал тебя постоянно брызгами... Руки стынут от холода... Тем скорее шёл я и в девятом часу мог уже читать часы. В тесной избе в передней светлице «раскинута» походная церковь. Собрались уже сюда дедушка Никита с Устиньей из Третьей Пади и – семья хозяина Чемия... Но час – утренний, когда всюду хозяйки топят печи… Затопили печь и стряпню развели и Чемия, чем весьма расстроили о. Николая. «Единое на потребу – молитва» – видимо, не уложились сии слова о. Николая в душу Чемия, как, впрочем, и Устинья ему ответила: «Батюшка, а хлеба не поешь, – и молиться не будешь, умрёшь»...

Но литургию отслужили, – я вот уже в пятый раз пою и читаю за псаломщика. А возвращусь я в Японию, – кто же будет помогать отцу Николаю? Жаль, что он не нашёл и не привёз с собою ни псаломщика, ни учителя: ведь и на них Святейшим Синодом отпущены средства!

Так как пароход должен был войти сегодня и, может быть, сегодня же и уйти в Наяси, «гостить» было некогда и, оставив о. Николая складывать церковь, я решил пешком же и возвратиться в Отомари. Ещё во время обедни был сильный удар грома... И вот, едва я отошёл от дома с полверсты (а всего 6 вёрст), как полил сильнейший дождь с боковым ветром. Зонтик рвало из рук, и он нисколько не помогал. Через 5–10 минут что-то холодное чувствуется на спине и правом боку: это уже я промок насквозь!.. Возвращаться? Но куда? И зачем? Ведь и во Второй Пади не переоденешься в сухое! Пришлось покорно отдаться дождю... Всё тяжелее и тяжелее на мне ноша... Чувствую, и сапоги уже полны водой... Холодно... Неужели опять ревматизм в награду за храбрость?..

Час, даже больше, я шёл до гостиницы... Идти к себе в номер и даже подняться в коридор было немыслимо... И вот я, попросив свою корзину и достав оттуда всё для смены «мокрого до последней нитки», здесь же, во входе («иригуци»), и переоделся во всё сухое... Участливые охи и ахи банто лишь помогали мне, и принесённая «хибаци» с массой углей, а главное – чай и согрели меня...

По телефону сообщили: «Дайрей-мару» вошёл, но уходит, из-за бури в Японском море, завтра». И слава Богу! Ведь и к «завтра» едва ли высохнет моя одежда!.. – Больше, чем через час после меня возвратился на лошади с церковью и о. Николай.

Наконец-то мы на пароходе, на пути к конечной цели о. Николая в д. Наяси! Сели на пароход в десятом часу утра 12 (25) сентября. В три часа дня, ровно через пять часов ходу, обогнули мыс «Ниси-Ноторо-мисаки» (быв. Крильон) и повернули прямо на север. Теперь, можно сказать, с каждым поворотом винта будет всё холоднее и холоднее. В половине шестого вечера прошли на широте о-ва Каибато (Монерон). В Маука пришли около двенадцати часов ночи и, так как пароход стоял недолго, да и время было уж очень позднее, на берег к христианам не сходили: я посещу их на обратном пути. С нами же едет и англиканский пастор Ооя, посещая своих христиан по западному берегу, – теперь он едет до Томариоро.

13 (26) сентября. Свежий ветер. Покачивает изрядно. В семь часов утра прибыли в Нодасан, простояли здесь до восьми часов утра и лишь со страшными усилиями приняли почту и пассажиров. В десять часов утра пришли в Томариоро. Ветер ещё более усилился, и волны ревели в берегу... Здесь уже отстаивается «Суруга-мару» и ещё один большой грузовик-пароход, пришедший за каменным углём: в 8 вёрстах отсюда открыты копи. Простояли и мы до двенадцати часов дня. Но на все бесчисленные свистки – подать баржу и принять почту и пассажиров – ответ один: красный флаг... Волнуется и господин Ооя: дальше у него христиан нет; а ведь не высадись он здесь, ему придётся ехать в Наяси и затем высаживаться лишь на обратном пути... А это значит потерять по меньшей мере два дня, прострадав их в море...

Но вот опускается позывной флаг, резкая сирена, – и мы идём в море... Все к капитану: «Куда? куда? В Кусиннай?» – «Только не в Кусиннай, – туда бесполезно... Пойду в Осёро; а если и там будет бурно, – в Наяси», – отвечает капитан...

Нам с отцом Николаем приятно: на день раньше придём в Наяси... Но с другой стороны – и тревожно: «А что, если и в Осёро погрузка и разгрузка невозможна? Тогда ведь мы в Наяси придём ночью?.. Отцу Николаю высадиться днём ли, ночью ли – безразлично. Но мне нужно принять землю, принять церковь, осмотреть её, наметить ремонт... А всё это работа не ночная»!.. Но приходится ждать «обстоятельств».

Но вот уже семь часов вечера! Мы входим в Осёро: один из лучших пунктов западного берега, совершенно защищённый от юго-западных ветров. После долгой качки и рёва волн тишина залива как-то поразила своею неожиданностью. Раздаётся пение гребцов, слышны удары вёсел: везут груз... Заработала машина... Поднимаются перегруженные сетки, и десятки кулей, ящиков, бочек опускаются в готовые баржи... Но в другом месте на смену им поступают новые ящики, новые кули, новые бочки... Выгрузили всё, погрузили всё... А лишь десять часов вечера! Если уйдём сейчас – в Наяси прибудем в два часа ночи, – я ничего сделать не смогу... Пришлось поднять на ноги ослабевшего, вероятно от качки, переводчика господина Акимото, и он «изъяснил» капитану желания господина Накагава...

И спасибо большое господину Накагава: по его желанию «доставить мне все удобства» пароход выйдет отсюда после полуночи...

14 (27) сентября «Дайрей-мару» вышел из Осёро в половине второго ночи... Едва светало, когда раздался свисток парохода... Вот тянется лентой деревня... Далеко вправо как-то «посеревшее» здание церкви... Пять часов утра... Мы бросили якорь...

Сколько тревог было вчера! Ведь что капитан-то сказал: «Если будет сильная волна, – возможно, что и высадка будет невозможна и тогда он, прождав законное число часов, должен будет идти обратно»... Неужели и отец Николай со своим багажом должен будет ехать обратно?..

Но утро рассеяло наши тревоги! Как будто нарочито для нас ветер резко переменился и дул с востока, от берега... Высаживались спокойно. И лишь капитан просил «не медлить» ввиду неустойчивости погоды и возможно новой перемены ветра... А стоять он здесь будет не два часа по расписанию, а четыре часа (по просьбе господина Накагава)... Что ж? Русские пусть останутся и утешаются с о. Николаем... А для моего дела довольно и четырёх часов!

***

Встретить нас русские частью выехали до парохода... Большинство же их было на берегу. Передав землякам «батюшку» и отправив их проводить его в приготовленный ему дом, я пошёл к начальнику местного «сичёо» (отделение управления островом), представился ему, представил ему о. Николая... И здесь выражают радость прибытию его... Пошли принимать церковь... Но... бывало в ней помещение полиции, жили и частные люди... Потолок посему закоптили, что в курной бане... Вырезаны и здесь два оконца... Пол испорчен, местами до полной непригодности... Рамы большие заменены половинками, а верхние половины окон забиты досками... Словом, без серьёзного ремонта не обойтись. Протекает крыша, не обит железом и куполок...

Но всё это было бы ничего... Но вот оказалась беда! Свою деревню японцы строят, конечно, по плану, с прямой улицей... Церковь наша, удалённая от русских домов, пришлась в районе их деревни, и на 24 фута, всем входом, всею папертью и значительною частью центра своего она выходит на улицу, нарушая план...

Отвели нам и участок земли... Но он, уходя далеко за алтарь, переднею границею пересекает церковь. Обидно... Но что поделаешь!

Просил начальник «сичёо» снять теперь же хотя бы лишь вход в церковь, занимающий чуть ли не полдороги... Но согласился на мою просьбу: в настоящем виде всё оставить до весны, ибо наступающие холода и скорый снег не позволяют начать серьёзного ремонта... А весной самое лучшее: всю церковь (не велика она: 45 саженей!) разобрать и, выскоблив заново потолки и стены, сложить её уже по плану деревни, на нашем участке... На это потребуется, заявил плотник, рублей 200–300. Между тем от такого ремонта церковь станет что новенькая... На сем мы и остановились...

Но время идёт... О. Николай спешно развешивает церковь: сегодня – Воздвижение Креста и он намерен служить. А я, простившись с ним и русскими, сел опять на «Дайрей-мару» и отправился обратно, к югу.

Думы... Много дум на уме... Приехал батюшка... Но приход его разбросан... Здесь – один... Тут – три... Там – семеро... И лишь в Наяси – сорок... Найдёт ли он мужество пожертвовать «своим» утешением и, лишая себя самого дорогого – службы Божией, – отыскивать рассеянных братьев и им нести утешение?..

Приехал батюшка... Но из русских – не лучшие люди здесь... А в большей части, или и все, кроме детей, – когда-то преступники... И теперь часто – пьяницы.

Не полетят они на его огонёк, если не тащить их «вначале» силой! Не настолько они нежны, чтобы поразиться святыми порывами пастыря и с ним «молиться» и «трезвиться». Им нужен – сильный пестун... И будет ли таким отец Николай, силою зовя в трезвость, страхом спасая из огня?..

Безграмотна, темна масса русская... «Городят нелепости» ведь от темноты своей они... Возьмётся ли за школу батюшка? А её ждут русские!..

А эти дети в христианстве – орочоны? И для них ведь он!.. А они – кочевники...

О, сложна и трудна работа отца Николая! Он должен: посещать рассеянное, отрезвлять пьяное, просвещать тёмное, возвращать «в мужа совершенна» детское... Господи! Ты поддержи пастыря и помоги ему!

Итак, я уже один теперь... Правда, едет мой спутник – переводчик... Но он – по I классу. А первый класс «для хороших пассажиров», а не для нас, полунищих миссионеров...

Налево – нагромождённые одна на другую горы и горки... Пожелтели берёзки, покраснели клёны, резко выделяются багровые рябинки... Всё это даёт такой красивый ковёр, что даже обгорелые стволы вековых пихт и сосен не так уж сильно режут глаз...

Бури нет, но волну развело большую... Погода всё более хмурится и хмурится... А к вечеру собрался хороший дождь, с молнией и громом.

В Кусуннай пришли в семь часов вечера, не заходя в Осёро, где всё окончили вчера. Всю ночь, до шести часов утра, грузились и разгружались. Совершенно успокоившееся море весьма нам помогало.

В шесть часов снялись с якоря. Далеко позади верхушки гор за ночь успели побелеть: выпал уже снег. Полтора часа ходу, – и мы уже в Томариоро... Наконец-то могли высадиться и господин Ооя, и другие пассажиры, невольно с нами прокатившиеся до Наяси...

Опять разгрузка. Небольшая погрузка... Но не забыл нас и ветер! И когда пассажиры снова садились на пароход, немало горя хватили они! В половине первого дня мы уже шли далее. В три часа дня в Нодасан не без труда приняли почту, пассажиров и груз и, снявшись с якоря в половине пятого дня, через два часа пришли уже в Маука. Это было 15 (28) сентября. Уже стемнело. Море ревёт... Что горы перекатываются волны... «Хасике даме дес» (лодка-кунгас не придёт!), – только и слышишь всюду... Свисток за свистком... Это капитан просит «хасике»... Но в ответ лишь воет ветер о снасти... Да зловеще светит на берегу красный фонарь, знак бури...

До девяти часов вечера всё же мы ещё не теряли надежды высадиться на берег... Но все свистки оказались напрасными... Пришлось ещё раз улечься в каюте и спать, качаясь на волнах.

16 (29) сентября. Ночью пароход снялся с якоря и ушёл в море... Куда? Неужели укрывается на Кайбато (остров Монерон, убежище в бурю от всех ветров)?.. Долго мы шли куда-то... Но вот и свисток... Пришли... Куда? Да опять в Маука же! Слава Богу!.. Оказывается, пароход укрылся от волн, в берегу всегда более сильных, чем в открытом море.

Свистки не прекращаются... «Если не дадут хасике, совсем отсюда уйдём», – решил капитан... Но наконец-то раздалась пронзительная сирена одного из катеров, стоящих в Маука, и, имея на буксире баржу (кунгас), он направился к нам. Мы ожили...

Началась высадка... Но нет – это была не «высадка», ибо мы буквально «выпрыгивали» в лодку! Баржа то опускалась ниже красной линии, то поднималась до высоты пароходной палубы... Гребцы, человек 10, баграми упираются в пароход, не давая барже, ударившись о пароход, за что-нибудь одним боком зацепиться и быть опрокинутой волной... О трапе, или, как его зовут японцы, «тарапу», не могло быть и речи!.. Подвесили толстую доску на канатах... И нужно было «поймать момент», когда лодку подкинет до этой доски, – и прыгнуть в лодку...

«Прыгнули» уже двое... Решился и я... Помню, – лодка «рядом»... Бессознательное движение вперёд... Именно «безотчётное»! Под ногами ощущение – «твёрдо», «почва», «лодка»... Но вместе с этим «твёрдо» ты стремительно летишь вниз... Впрочем, для того чтобы снова подняться до уровня палубы...

Почти ловят на руки побледневших женщин. Передаются, что мячики, из рук в руки дети... Летят в баржу чемоданчики, саквояжики, узелки... Но – увы! – вот полетели и корзины!.. Волны приветствуют смелых пловцов, то и дело заставляя обтираться!..

Кончили «погрузку» пассажиров... Отдали верёвку... Быстро нас отнесло за пароход в море... Но катерочек поймал нас, правда в два приёма, и мы оказались у него на буксире... Вот мы между волн внизу... Наш катерок почти полулёжа показывает нам своё позеленевшее медное дно... Момент, и… он внизу, в пропасти, а мы вздымаемся на волну... 10 минут ходу, – и мы уже за грядой подводных камней, своего рода «волноломом». Сразу стало тихо... «Има дайдзёобу дач». – «Теперь безопасно», – говорят одни... Но лишь уткнувшись в берег один скептик сказал: «Има дайдзёобу дач» – и произвёл взрыв смеха далеко не смешливо настроенных пассажиров...

«По пятачку прибавить», – просят лодочники... Что ж? И не пятачок бы прибавил за столь удачную высадку среди несомненной опасности!

Мы на берегу... Но... опускается под ногами почва... Нет-нет и тебя кидает то вправо, то влево, – и ты протягиваешь инстинктивно руки, намереваясь «придержаться»... И это переживание «качки» продолжалось часа три!.. Лишь долгая прогулка на свежем воздухе снова привела в порядок голову и нервы. Итак, – я в Маука.

Отлежался... Пообедал... Нужно делать «визиты». Но скоро их окончил! Поехал в «Сичёо» (отделение главного управления островом) и там представился и начальнику города, и прочим властям поменьше.

Здесь же узнал приятную новость: некоторые из сердобольных граждан города взяли на себя обязанность заботиться о наших русских могилках около Маука. И уже весьма привели их в порядок. Я пожелал их видеть и поблагодарить. Вызвали их по телефону. Оказались милейшими людьми!.. «Что вас побудило взяться за это доброе дело?» – спрашиваю... А ответ неожиданно простой: «Кому же об них, т. е. могилках, и позаботиться! А ведь если они разрушатся, – нехорошо». Пошёл я с ними на русские могилки... Вот особняком, за городом на горе, крест... Обнесён новой решёткой. Внутри её ни травинки... А вот и большое кладбище...

Ходил, помню, среди могилок скот... А теперь они обнесены незамысловатой, с проволоками, решёточкой, холмики подправлены, кресты установлены... Поставлен и укреплён крест и капитану Ney...

Горячо я благодарил сих троих граждан за столь симпатичное дело их любви... Но как бы хотелось, чтобы и из-за моря пришли, посмотрели на эти могилки и существенно помогли бы сохранить их от разрушения... Кому сюда за этим придти бы?.. Не знаю... Но Маука – большие промыслы господина Семёнова...

Ещё на пристани встретил меня Пётр Такеуци... Вскоре пришёл из деревни Тея Иоанн Хебииси. С ним я посетил семью Ямамото... Таким образом привёл мне Господь и ещё увидеться со своими христианами... Вечером в гостинице немало я и побеседовал со всеми ними.

***

17 (30) сентября. Дул сильный ветер. Рано утром я сходил на русское кладбище и отслужил панихиду. А в девять часов подали мне пролётку и повезли меня всё те же, о кладбищах наших заботящиеся, в деревню Кумикомай. Почему повезли? Да только потому, что я имел неосторожность поинтересоваться бытом айну. А Кумикомай – деревня айну. Близко деревня, не больше двух вёрст до неё. Доехали быстро. Но, к сожалению, из мужчин дома никого не было: все ушли на охоту по соболя. Да и дети – в частной школе в Маука... Дома женщины... Но без мужчин у них был на всё один ответ: «Не знаем»... Так, почти ничего не посмотрев, кроме кое-каких пустяков – рукоделий, мы и поехали обратно... Значит – «несолоно хлебавши», по новгородскому присловью!..

Но всё-таки хотелось хоть что-нибудь об айну узнать. Поэтому заехали в школу, где обучают их детей... Собрано детей 12, обучать их пожелал бонза секты Зен, школку устроил в своей квартирке... Детей я спрашивал читать по японским «Токухонам»; читают бойко, а старшие и с иероглифами справляются...

Итак. Но вывод грустен... Мы в своё время и русских-то детей не обучили русской грамоте... Где уж нам было браться за айну!.. И оставались они «нетронутыми» со своей безграмотностью, со своими суевериями...

А вот бонзы уже обучают деток айну японской грамоте... И скоро-скоро все айну заговорят по-японски... А раз учатся при кумирнях, да ещё у бонзы, безусловно и замолятся по-японски, по-буддийски. Горький вывод... Но безошибочный!

После обеда я пошёл в деревню Тея. Она – к югу от Маука, в расстоянии не больше двух вёрст... Там живёт семья Иоанна Хебииси... Туда же из деревни Томамай (прежде Томаманай) пришла семья Ефрема Такеда... Отслужил о здравии их молебен, совершил по усопшим их сродникам панихиду. Угощали свежими огурцами – своими произведениями...

Но хмурилось небо, и я поспешил обратно в Маука... Да! Давно ли? Всего в прошлом году я шёл здесь без дороги, по камешкам морского берега... А нынче уже – дорога... Правда, ещё весьма плохая! Но ещё год – и будет весьма хорошею!.. Всюду-то сразу же дороги!..

Рано, часов в восемь вечера, я улёгся спать, намереваясь ехать на «бася» до Тоёхара. Расстояние – 19 ри, около 70 вёрст... Но пошёл проливной дождь... Не хотелось рисковать ни здоровьем, выезжая в ливень, ни жизнью, выезжая к тому же в два часа ночи (чтобы к вечеру быть в Тоёхара). И отъезд я отложил... Уже куплены были билеты (3 рубля с персоны). Они должны были пропасть... Но опять – доброе слово по телефону из Тоёхара (всё того же господина Накагава), и билеты опять восстановили свою силу!.. Спасибо, право же, добрейшему господину Накагава!

18 сентября (1 октября) весь день, до девяти часов вечера, дождь лил не прерывая. Хорошо, что мы с господином Акимото не поехали... Иначе, – и кости бы промокли!

Но с девяти часов вечера стихло... Облака начало разносить... А когда в два часа ночи я садился на «бася» (телега), – небо было усеяно мириадами звёзд!

19 сентября (2 октября). Весь день я провёл в «бася», направляясь из Маука в Тоёхара. Дорогу эту устроили в 39 г. Мейдзи (1906 г.), а правильное движение пассажирских «бася» открыли с 42 года Меидзи (1909 г.). Общество, содержащее «бася» и лошадей, субсидируется от «Карафуточёо» (управления островом). Экипажи пока двухколёсные, на двух пассажиров и кучера. Но даже и эти экипажи – с верхом, защищающим от дождя, и имеют рессоры. Половину дороги мне пришлось сделать именно на таком «бася», и езда на нём не утомительна. Но уже двухколёсные бася заменяют четырёхколёсными, на рессорах, для трёх пассажиров и кучера. Конечно – для него и лошадей пара. А эти экипажи, в одном из каковых я и приехал в Тоёхара, – одно удобство! Разумеется, на случай дождя и они имеют верх.

Новая дорога пересекла три перевала. На расстоянии 19 ри (70 вёрст) устроено пять станций, средняя – со сменой лошадей и экипажа (точнее, с пересадкой на встречный экипаж: лошади на ночлег возвращаются домой, пробежав в день 70 вёрст).

Вот среди тёмной ночи мы тихо поднимаемся в гору: это Кумазаса-Тооге (перевал Кумазаса)... Побрякивают бубенчики лошадей, слабо мерцают фонари на оглоблях экипажей... Наши кучера идут далеко позади и беспечно о чём-то беседуют, предоставив нас и экипажи воле Божией...

Но вот и рассветает... Четыре часа утра... Уже спустившись с горы, проезжаем без остановки какую-то станцию... В шесть часов утра имеем отдых на станции Осака. Чай, кое-какие дорожные закуски, – и все пассажиры чувствуют себя проснувшимися.

То и дело налетавшие облака тумана окончательно исчезают. С безоблачного неба ярко светит солнышко... Мы снова едем в гору: это Сакакибара-Тооге (перевал Сакаки-бара)... Вековые пихты... Длинными волокнами тянется с ветвей к земле бледно-зелёный мох, придавая лесу причудливую картину... А дубы! А вязы! А берёзы! Всё это – колоссальное, не впервые ли увидавшее человека с появлением на острове японцев?!

Станция Симидзу, говорят, самое красивое место по дороге... Станция Накано... Здесь встретились экипажи, и пассажиры пересели на встречных лошадей...

Едем дальше... Всюду шумят речки... По ним ловят соболя... А вот и робкие попытки начать «своё» землепашество: в 3–4 местах устроены хижины, и крестьяне-японцы корчуют лес и начинают пашню.

Станция Оомагари... Запомнилась мне потому, что хозяйка с предовольным видом делила на части тушу выдры... Итак, меню моих добрых японцев расширяется: и выдра пошла в дело!

Поднимаемся на третий, и последний, перевал – «Кусана-то-оге», названный так по имени инженера, его изучившего и дорогу через него устроившего... С верха горы видна уже долина с Тоёхара и другими селениями. Но спуск с этого перевала в сторону Тоёхара – поразительно эффектный: зигзагами круто спускается дорога в долину... По одну сторону тебя – срезанные горы, по другую – глубокие «пади» долины... Быстро несущийся экипаж... Ощущения – сильные, но, слава Богу, костей не поломали!

Станция Токиносава, а за нею дорога с медленным спуском по широкой равнине до больших русских деревень – Дальнее и Ближнее...

От Маука до деревни Дальнее устроено 84 моста, не включая малых... Много? Но это потому, что инженеры предпочли мосты через извилины рек срезам гор с мягким грунтом, с постоянными, значит, оползнями. Все мосты носят названия своих номеров, начиная их счёт от Дальнего.

От Маука до Дальнего свыше 60 вёрст новой дороги... Ям нет... Ровно!.. Но вот и Дальнее... До Тоёхара началась «наша» русская каторжная дорога... Именно «каторжная»: яма на яме! А грязи-то!.. Но и эту дорогу уже спешат привести в порядок.

Вся долина от Токиносава до Тоёхара изрыта глубокими канавами: устраивают дренаж почвы для улучшения её и расширения площади, годной для посевов. Канавы выводятся в реку Сусуя...

Впрочем, бывшие пашни крестьян деревни Дальнее и теперь засеяны овсом и пшеницей... И овёс на них поразительно высокий и хороший! Но местами видны и ячмень, и капуста, и «на» (сурепица), и – разумеется – редька и лук...

Ровно в шесть часов вечера мы прибыли в с. Тоёхара, сделав 70 вёрст в шестнадцать часов с отдыхом, в тринадцать часов без отдыха... Три перевала – не так, значит, и медленно!.. А только 3 рубля с персоны – очень уж дёшево!.. Меня уже встречали в гостинице «Хокун-цукан», куда о нашем прибытии мы сообщили телефоном. А телефоны – на всех попутных станциях...

Все почти дела уже закончены мною. Но приходится в ожидании парохода, отходящего в Отару, ещё пожить в Тоёхара или Отомари. Пользуюсь этим временем, чтобы присмотреть в городе хороший участок земли под устройство на нём православной церкви...

Город расстраивается строго по плану и одновременно в двух направлениях – к югу и к западу. Осмотрев несколько участков в наиболее сухой части будущего города – южной, я и остановился на одном из них. Размер 1560 цубо (кв. саж.), выходит на две улицы и два переулка и состоит, собственно говоря, из 20 мелких участков по 78 цубо каждый. Брало сомнение, – возможно ли надеяться получить нам его, ибо он – в числе тех 10 участков, из коих предполагает выбрать для себя более подходящий предположенная к открытию с будущего года женская гимназия... Но меня совершенно утешил и поразил своею предупредительностью всё тот же господин Накагава! «Вы выбирайте для себя наиболее подходящее место... И раз вы остановитесь на каком-либо участке, – за вами он и будет! А женская гимназия выберет себе и из оставшихся! Ведь я этим заведую», – заявил мне господин Накагава... Тем признательнее я ему, что мы просим-то участок и нам его дают не за деньги, а в бесплатную аренду на 10 лет с правом повторять и после аренду на те же сроки...

Дела особенного в этот день, кроме осмотра участка и визита господина Накагава, не было. И я в гостинице занялся рассмотрением сведений о школах на Южном Сахалине, каковые мне любезно доставлены по моей просьбе из «Карафуточёо» (Главное управление). Сведения о школах новейшие дают представление о школах к сентябрю 1911 года. Что же мы видим?

а) В городах Отомари, Тоёхара и Маука – три начальные школы (шестилетние) с высшим отделением (двухлетним). В этих школах детей, учителей и классов:

Итак, в трёх школах обучается 1792 дитяти, над обучением их трудятся 34 учителя.

б) Но это – в городах. А оставлены ли без школ деревни, рыбалки и даже острова?.. Разумеется, нет! Ибо Южный Сахалин стал Японией, а разве мыслимы японские дети вне школы?! Они, по меткому выражению одного наблюдателя японской жизни, уже из «люльки», из колыбели ползут в школу... И это – полная истина!..

И вот на Южном Сахалине всюду, не исключая и прилегающего к нему с юго-западной стороны острова Кайбато (Монерон) – школы и школы! Где именно находятся сейчас школы, – я отмечаю на карте Южного Сахалина. Здесь же даю лишь общую их статистику: школ (кроме 3 городских) – 55, мальчиков в них обучается 1275, девочек – 1058, обоего пола детей 2333 человека! Их обучают в 78 классах 80 учителей!

Итак: в городах 1792 малютки, в деревнях 2333 малютки, – в общем 4125 малюток! Это на Сахалине-то! А учителей 34 + 80 = 114! Какое отрадное явление!

Кстати, в коренной Японии количество учащихся составляет одну десятую часть населения империи. Если взять эту же мерку и для Сахалина, количество населения Южного Сахалина выразится в 40000... А может быть, и выше!..

С какою завистью приходится убеждаться, что всюду, где появляются, переселяясь, японцы, они умеют заводить не только «весёлые дома», как, к сожалению, справедливо, некоторые говорят, но – и школы для своих детей, и возможность переселенцам «обучить» детей грамоте безусловно устраняет один из тормозов в деле переселения...

21 сентября (4 октября). После вчерашней непогоды такой ясный, тёплый день! Ранним утром я отправился к вновь устроенному главному синтоистскому храму острова... А назвали его «Карафуто-дзиндзя», т. е. храм острова Карафуто... Он удалён от города версты на 2, расположен, по обычаю, на склоне горы, окружён пихтовой рощей, устроенной из бывшего леса... Ведёт к дзиндзя прекрасная шоссированная дорога... Этот храм прекрасной, стильной постройки обошёлся уже тысяч в 40. А и ещё работы по украшению площади пред храмом продолжаются. На церемонию открытия этого храма приезжал представитель императора Японии, один из генералов японской армии (Накамура).

По установившемуся уже обычаю возле каждой мия (дзиндзя, синтоистский храм) помещают какой-либо из трофеев последней войны. Не без трофеев и эта «дзиндзя»! На каменном фундаменте при мне заканчивали установку трубы крейсера «Новик»... Изрешечённая небольшими отверстиями от осколков снарядов, она в нескольких местах буквально разворочена снарядами... И если может она что-нибудь сказать японскому сердцу, то разве лишь вот это одно: «Смотрите, как по-львиному бился сей лилипут флота!.. И всё же живым в руки не сдался, а поспешил на родную землю и ей отдал свой последний вздох... Смотрите на его «остатки» и поучайтесь»... Но как было бы хорошо, если бы не чужие, а свои родные поучались от останков героя «Новика!»

***

Сходил сегодня и к нашей старой церкви... Но она, кажется, ещё плоше показалась теперь!.. Лишь покрытые хорошей крышей колокола дают душе отраду: опять они дома, на своей службе, а не в рабстве в буддийских тера и на пожарных лестницах!..

Вот на юге затрещали ракеты... Дым их высоко в небе несёт его ветром и скоро развевает... Это возвратился сейчас господин губернатор. Слава Богу! Завтра представлюсь ему, и можно будет уезжать из Тоёхара!

***

После полудня съездил в Накасатоо (быв. Мицулевка) к Иосифу Любовицкому, поляку-католику. Большая семья – 8 человек, хороший дом, чистая комната, украшенная образами и картинами священных событий... Масса земли, есть лошади, коровы... Пекут хлеб и продают на станции. Добрая семья и наполовину грамотная... Мне были необыкновенно рады... А вот визит немца из Японии (ксёндза) их не обрадовал... Разумеется, вся семья и благословение брала, и руку пастыря целовала... Ни малейшей «нетерпимости», а уважения много.

Я пробыл в гостях у этой семьи поляка два часа... И истинно утешился: русская душа в нём сейчас сильнее, чем когда-либо!..

А вот к японцам что-то и Любовицкий не очень расположен... «Говорят они, что мы к ним не подходим... А вот они-то, батюшка, так совершенно к нам не подходят», – говорит Иосиф... И доказывает это весьма резонно!..

Здесь же я получил декабрьскую Минею, которую нашёл случайно у язычника Иосиф, отобрал её и теперь возвратил мне...

Нагруженный хлебом белым, маслом, яичками, я возвращался в Тоёхара от хлебосольных поляков...

22 сентября (5 октября) в девять часов утра я представился губернатору острова господину Хираока. Уже знакомые мне покои, в которых был устроен нам обед. Губернатор – ещё молодой сравнительно человек, лет 5 стоящий на своём посту. Принимал меня в своём японском кимоно и хаори... А они так просты и однообразны всюду, что из-за них трудно усмотреть губернаторское величие... А может быть, оно и «не в моде» здесь!..

Я поблагодарил губернатора за всё, что я здесь получил для нашей Православной Церкви, а также за неизменное внимание к нам, какое мы всюду на острове встречали.

А господин губернатор повторил мне то, что уже передал мне ранее от его имени господин Накагава, ещё раз уверив, что в возвращении церковных зданий отнюдь не отказывают они, но лишь придётся несколько подождать, пока будут исполнены все формальности...

Когда же я заговорил об участке земли в Тоёхара под устройство нашей православной церкви, то губернатор не только проявил полную готовность дать нам земли в Тоёхара «где угодно и сколько угодно», но пошёл даже далее, предупреждая наши желания: «Вы бы просили земли и в Отомари, и в Маука, и в других местах, пока ещё много свободных участков!.. Я не учу, конечно, вас, но мне казалось бы: устроить в Тоёхара центр проповеди, а в разных местах мелкие отделения было бы для вашей церкви полезно»... Это говорил не христианин!.. Как истинно широко и далеко вперёд смотрит почтенный господин губернатор! Разумеется, его советом не замедлим воспользоваться!

Что касается миссии о. Николая, то господин губернатор усиленно просил меня передать о. Николаю, чтобы он сообщал ему о всех неудовольствиях и жалобах, какие могут к нему поступать на японцев со стороны русских... Напрасно я говорил, что миссия о. Николая исключительно церковная; что основной принцип нашей Японской Церкви – стоя в стороне от политиканства честно делать своё церковное дело; что этим был и есть силен и высокопреосвященный Николай. Губернатор всё это слушал и всё же закончил нашу беседу: «А всё-таки я этого от него жду и о сем его прошу... Жалобы бывают часто. Но столь же часто – ложные. А если удостоверится справедливость жалобы о. Николая, – мы немедленно удовлетворим обиженного» – таков смысл слов господина губернатора.

Откланявшись губернатору, я простился с ицибучёо господина Накагава, оставил карточки отсутствовавшим нибучёо господина Озаки, санбучёо господина Маеда. Час на собирание багажа, – и я поездом выехал в Отомари, провожаемый на станции русскими и японскими христианами, полицмейстером острова господином Маеда, епископальным пастором Ооя, христианами других исповеданий... На станции Накасато пришла проститься семья Иосифа Любовицкого... Погода была пёстрая... Дул сильный ветер и мало на завтра обещал доброго!

***

Действительно 23 сентября (6 октября) пароход «Ниппон Юусен Кайся» «Хиросаки-мару» в Отомари не пришёл. Но его и в Маука нет, сообщили по телефону. Очевидно, из-за бури в Японском море он отстаивается у Кайбато (о. Монерон).

Днём – холодно. Писать, – но руки коченеют. Дела нет никакого... Скучно без дела!..

***

Наконец-то есть пароход, идущий в Отару! Сегодня 24 сентября (7 октября) пришёл с восточного берега «Цикугогава-мару»... Правда, он лишь 700-тонный пароход и тихоход... Но без дела так тоскливо, так и потянуло «к себе домой, в Японию», что я рад был сесть на какую угодно «мару»!..

Снялись с якоря в двенадцать часов дня... Но сразу же пошёл дождь, завыл ветер... Капитан не решился выходить за мыс «Нисиноторо-мисаки» (Крильон), и в половине пятого дня мы бросили якорь недалеко от него, в Хициконай...

Но к девяти часам вечера погода уже значительно улучшилась... Мы пошли далее.

25 сентября (8 октября) в шесть часов утра прошли мимо острова Рисири: вершина его конусообразной горы уже в снегу... В одиннадцать часов утра остались налево острова Теури и Ягисири... То и дело налетают облачка и моросит дождь. После большой бури в море мёртвая зыбь...

Но вот и маяк – вход в бухту Отару близок уже... По горе – масса огней: это и есть Отару... ровно в восемь часов вечера мы обогнули красный фонарь на конце волнолома... А через полчаса уже я был на берегу!..

Переночевав в Отару, 26 сентября (9 октября) я поездом приехал в Хакодате, откуда намерен был сразу же ехать до Аомори. Но перехватили меня христиане, и я ночевал у них, во временном церковном доме, так сказать, «на пепелище»... Полились расспросы, разговоры... И не без боли христиане Хакодате говорили: вот и на Карафуто будут и церкви, и колокола, а у нас пока... ничего!..

27 сентября (10 октября), ровно через месяц по отбытии отсюда с о. Николаем на Сахалин, я возвратился в Аомори, где нашёл почту за месяц... Господи! Опять испытание России-матушке! П. А. Столыпина²⁴ не уберегли, и Россия его потеряла!..

Тяжёлым камнем навалилась на душу сия весть... И как она испортила настроение, с которым я возвращался было в Токио!..

Но... Господь П. А. Столыпина России дал, Господь его и взял!.. Дай Господи многострадальному Отечеству и нового мужа по сердцу Царёву и народному...

***

Уже в Японии дописываю сии строки... Что-то поделывают земляки на Сахалине? Отрезвляются ли? Дети их грамоте обучаются ли? Все ли уже покрещёны, исповеданы, причащены, перевенчаны?..

А орочоны? Отысканы ли они?.. Утешены ли после долгого отсутствия пастыря? И не потеряли ли многие из них драгоценнейшее из сокровищ – веру Христову и души спасение?..

Пастырей Руководителю! Ты поддержи о. Николая в трудном его деле!..