О происхождении книги Притчей Соломоновых¹

Евр. название משְׁלְי שְׁלמה LXX перевели παροιμίαι Σαλωμῶντοσ, т. е. поговорки, пословицы Соломона. Перевод выражает, но не вполне, мысль оригинала. Еврейское םׇשָׁל значит первоначально подобие, сравнение, а потом – изречение религиозного или нравоучительного содержания, так как подобные изречения у восточных народов представляют остроумные сравнения нравственных отношений с известными явлениями мира материального. Так, как, далее, такого рода изречения при их краткости и меткости, были весьма употребительны в народе, сделались пословицами, поговорками; то םׇשָׁל значит пословица, поговорка (LXX παροιμία). Так как наконец, поэзия вообще любит сравнения, а еврейская, в частности, и по внешней форме своей характеризуется так называемым параллелизмом членов, т. е. известным сходством, синонимичностью мыслей, составляющих различные члены одного и того же данного стиха: то מי значит поэма, целое стихотворение, правда опять таки учительного содержания, дидактическая поэма. Что все указанные оттенки понятия, соединяемого со словом מי соответствуют различным характеристическим свойствам содержания книги Притчей Соломоновых, это будет видно из указаний, какие будут сделаны относительно этого содержания.

Обратимся теперь к другой половине общего надписания книги, к имени Соломона. В этом имени, очевидно, заключается показание относительно автора «Притчей». В какой степени достоверно это показание? Вся ли книга, в том виде, в каком мы ее читаем, теперь, есть творение Соломона? Или тут возможны и необходимы некоторые ограничения? Эти вопросы ведут нас к рассмотрению других частнейших надписаний, встречающихся в книге, и к исследованию свойств содержания и формы различных отделов книги.

1) Частнейшие надписания. Начнем с конца. Притч.31:1 «Моя словеса рекошася от Бога (למואל דברי), царево пророчество (מלך משא), его же наказа мати его». В этом, сделанном с перевода LXX, переводе сокращенная множ. ф. (st. constr.) принята за ту же форму с суффиксом 1-го лица единств. ч.; – первая буква в собств. вмени Лемуила, может быть принятая за префикс, истолкована в слове «рекошася» (ср. ל в надписаниях псалмов при именах авторов последних, употребляемое там как в арабском языке в подобных же случаях); – מואל == מֵאֵל (при scriptio defectiva); – перевод «царево пророчество» составляет последствие невнимания к последовательности слов, которая требует (если только מלך и משא должны быть соединены между собою) последнее из указанных слов считать определяющим первое, а не наоборот. Масоретское деление слов допускает только перевод, сделанный сначала при Санкт-Петербургской академии и повторенный почти буквально в синодальном издании: «Слова Лемуила царя. Учение (синод. наставление), которое преподала ему мать его». Главное затруднение, не позволяющее принять этого перевода, состоит в том, что משא не значит ни учение, ни наставление; по крайней мере в таком смысле нигде в другом месте оно не употребляется. מּי значит слово или речь, как явление физиологическое, без отношения к его содержанию. Вот почему нам представляется более вероятным третье толкование Притч.31:1, принадлежащее Гитцигу Берто Вайпигеру², по которому אשמ есть собств. имя страны, получившей название от одного из сыновей Измаила (Быт.25:14 слав. «Массѝ» Μασσῆ; 1Пap. 1:30 слав. «Массий»), потомки которого в ней поселились. На основании этого толкования Притч.31:1 по-русски нужно прочитать таким образом: «Слова Лемуила, царя Массы, котораго учила мать его».³ Построение второй части стиха, по грамматическим правилам, допускает только такой перевод.⁴ Раввинское толкование, по которому Лемуил есть символич. имя Соломона⁵ (значит преданный Богу [Эвальд Кейль], или хранимый Богом [от арабск. למא == евр. חוק).

Притч.30:1. «Сия глаголет муж верующим Богови, и почиваю». Этот перевод с греч. LXX соответствует только, второй половине евр. чтения, переведенной в синод. издании, таким образом «вдохновенные изречения ( המשא)_, которые сказал этот человек Ифиилу, Ифиилу и Укалу». Слова, соответствующие последним двум собств. именам, – одному из них повторенному, – LXX поняли в нарицат. смысле: ואכל – и почиваю; איתיאל повторенное переведено словами: «верующим Богови» (букв. значит: «со мною Бог»). Весь стих, по еврейскому чтению, только изменяя мазоретскую пунктуацию, переводят: «Слова Агура, сына Якэ. Речь, которую сказал этот муж: удручен я, Боже! удручен я, Боже, (לָאִיתי אֵל) и не имею сил (וׇאֵכֶל от כלה в значении «изнемогать»). При таком чтении и таком переводе не представляется странною и неожиданною частица כִּי в начале 2 стиха: потому что в таком случае речь Агура начинается не со 2 стиха, а со второй половины стиха 1. Последовательность и связь речи ясная и удовлетворительная!

Имя Соломона, кроме начала книги, встречается еще в двух надписях: Притч.10:1 «Притчи Соломона» (у LXX и в слав. нет); Притч.25:1 «вот также притчи Соломона, которые собрали (записали) мужи Езекии, царя иудейского». Не говорим о надписании в начале книги, потому что это общее, ко всей книге относящееся, надписание. Из надписаний частнейших нам нужно еще обратить внимание на

Притч.22:17 «Приклони ухо твое и слушай слова мудрых» (слав. ко словесем мудрых прилагай твое ухо).

Притч.24:23 «И сии (притчи, изречения) от мудрых» (לַחֲבֶמִים). LXX ל, указывающее на авторов притчей, поняли как признак дат. падежа, и, соединяя надписание с первою из притчей, сказали: «cия же вам смысленным глаголю разумети: срамлятися лица на суде не добро» (лицеприятие на суде не хорошо).

Из надписаний оказывается, таким образом, что притчи, нравоучительные изречения, составляющие книгу Притчей, не только не приведены в свой настоящий вид, но и не составлены все Соломоном. Авторами притчей, кроме Соломона, называются Агур, сын Якэ, царь Лемуил или вернее мать его и, наконец, собирательная личность – «мудрые». И в первых 6 стихах, которые следует рассматривать, и как общее надписание книги, и как введение в книгу, есть довольно ясный намек на различных авторов различных частей книги: Притч.1:6 «уразуметь же притчу и темное слово (замысловатую речь), речения же премудрых и гадания» (загадки). Речь идет не об одном премудром, а о многих.

Как составилась книга из произведений различных авторов, на вопрос этот можно ответить, кроме исследования надписаний различных частей книги, путем разбора содержания и формы этих частей.

Первая часть книги, следующая непосредственно за предисловием и обнимающая первые 9 глав, отличается известной, даже строгой, последовательностью мыслей, которые сосредоточиваются около двух главных идей – идеи премудрости и противоположной ей идеи неразумия (премудрость и неразумие понимаются в практическом смысле премудрость, как благочестие, как нравственное совершенство, и неразумие, как безнравственность, безбожие, нечестие). И относительно формы здесь наблюдается известная правильность, определенность и постоянство. Одна известная мысль или известный ряд однородных мыслей излагаются, всегда в объеме, одинаковом или близком к объему изложения других отдельных мыслей или групп мыслей. К внешним признакам, отличающим эту часть книги от других, относится также частое обращение писателя к читателю: «сын мой!» стоящее большею части в начале того или другого отдела. Рассмотрим подробнее последовательность мыслей и план их изложения в первой части.

После общего надписания книги и указания ее цели (Притч.1:1–6), дается, так сказать, тема для дальнейшей речи: «страх Господень – начало познания; мудрость и благоразумие глупцы презирают (Притч.1:7). Развитие данной темы писатель начинает обращением к своему читателю с увещанием внимать урокам мудрости, которые, будучи усвоены читателем, составят дорогое его украшение (Притч.1:8–9). Писатель, как здесь, так и ниже, часто называет своего читателя сыном своим, как учитель ученика. Обыкновенный у древних евреев взгляд на отношения учителя к ученикам, как отца к детям, сопоставьте со взглядом апостола Павла, выраженным в следующих словах, указывающих и основание такого взгляда: «аще и многи пестуны имате о Христе, но не многи отцы: о Христе бо Иисусе благовествованием аз вы родих» (1Кор.4:15). Научить человека истине и добру значило сделаться отцом этого человека. Самые уроки мудрости начинаются увещанием избегать общества грешников, злодеев, нечестивых, невежд (что одно и тоже по взгляду писателя), которые ищут обогатиться путем грабежа и убийств, потому что путь, по которому эти люди могут повести неопытного, увлеченного ими, есть путь погибели (Притч.1:10–19). Начиная с Притч.1:22 и до конца главы говорит сама премудрость, голос которой раздается всюду, где только бывают большие или меньшие собрания парода. Ее речь клонится к разъяснению сказанного кратко в Притч.1:19 о погибели злодеев. Они погибают, потому что не слушают поучений премудрости, не внимательны к ее предостережениям. Последние два стиха в речи премудрости (Притч.1:32–33) составляют заключительное замечание о судьбе невежд нечестивых (не послушных мудрости) и благочестивых (внимательных к мудрости). Глава 2 по объему почти равняется 1-й, если не считать в последней вступления, и имеет сходство с нею также и по объему и количеству отдельных групп мыслей, входящих в ее состав. Первые 9 стихов указывают положительный последствия искреннего и усердного внимания к урокам мудрости (усвоение страха Божия, правды и справедливости, навык ко всякому добру, защита со стороны Бога). Отрицательные последствия того же внимания и усвоения уроков мудрости, именно – уклонение от всякого злого пути, особенно же от общества дурных людей и преимущественно от обольщения развратною женщиной, эти отрицательные последствия указаны в Притч.2:10–20. Замечания о судьбе праведных и беззаконных (Притч.2:21–22) и здесь завершает течение мыслей. Глава 3 распадается на три части, заметно отделенная одна от другой обращением к читателю: «сын мой!» повторяющимся в Притч.2:1,11,21 (в 1 и 2 гл. это обращение делается в Притч.1:8,10 и в Притч.2:1). В первой из этих частей предлагается увещание не забывать учения мудрости и осуществлять его на деле, творя милость и истину, полагаясь на Бога и боясь Его и ожидая от этого довольства материального. Во второй части, после краткого увещания относиться не без внимания, а с любовью к учению Господню, идет речь о плодах и высоком достоинстве мудрости, – достоинстве, простирающемся до того, что ее силою Господь создал мир. В третьей части речь о практических положительных последствиях усвоения мудрости, к которой в качестве антитеза присоединяется несколько уроков нравоучительных отрицательного свойства (не отказывай...; не говори...; не замышляй...; не ссорься...; не соревнуй...). В заключение, Притч.3:32–35, опять замечание о судьбе праведников и грешников – мудрых и безумных. Глава 4 опять распадается на три части, из которых, каждая начинается обращением: «дети» (Притч.4:1) или «сын мой» (Притч.4:10,20), Общее содержание всей главы составляет увещание следовать урокам мудрости с указанием добрых последствий от этого и избегать общества порочных людей, т. е. не следовать внушениям безумия. Как эта 4-я глава составляет таким образом развитие мыслей, вкоротке еще раньше встречавшихся: так 5 глава подробно развивает тему, данную в Притч.2:16–19. Здесь предлагается именно предостережение от прелюбодейной женщины, в первых 14 стихах, разделяющихся на два отдела обращением; «сын мой!» (Притч.5:1) и «дети!» (Притч.5:7). В первом из этих отделов предлагается характеристика развратной женщины; а во втором увещание уклоняться от ее общества подкрепляется указанием на дурные последствия, которые неизбежно влечет за собою для человека близость с этой развратной женщиной. В Притч.5:15–20, в качестве антитезы первой половине главы, дается наставление довольствоваться любовью и ласками своей жены. Наконец, последние три стиха (Притч.5:21–23) составляюсь заключительное замечание, что Господь знает все пути человека и что беззаконник погибает именно вследствие своих беззаконий. В 6 главе первые 19 стихов заключают в себе 4 группы мыслей, не имеющие между собою связи: а) Притч.6:1–5 наставление на случай, если человек поручился за ближнего своего; б) увещание ленивцу, Притч.6:6,11; в) характеристика лукавого и коварного человека с замечанием о его судьбе, Притч.6:12–15; г) Притч.6:16–19 исчисляются некоторые пороки, ненавистные Господу. Начиная с Притч.6:20 опять внушается помнить уроки мудрости и блюсти их, как охранительное руководство на всех путях жизни, и в особенности опять дается предостережение от общения с злою развратною женщиной, при чем речь преимущественно и подробно идет о дурных последствиях, к которым неизбежно ведет человека преступное общение с чужою. Глава 7 посвящена главным образом описанию встречи неопытного юноши с развратною женщиной и изложению обольстительных речей последней. Эти главные в отделе мысли следуют за кратким вступлением (Притч.7:1–5 увещание хранить уроки мудрости) и заключаются убеждением не склоняться на обольщения блудницы, имея в виду гибельные последствия такого увлечения (Притч.7:24–27). Принимая во внимание, что к развратной женщине и ее поведению писатель обращается всего чаще, что спасение от ее коварных обольщений выставляется часто целью, с которою мудрость предлагает свои наставления (Притч.7: 5; 6:23,24; 5:1–3; 2:10... 16 и сл.), нужно думать, что женщина блудная рассматривается как главная представительница практического неразумия, нечестия, беззакония и рассматривается так без сомнения потому, что из всех нечестивых – безумцев самою опасною представляется именно она – эта женщина. Если так, то описывая ее, предостерегая от нее, писатель описывает самое неразумие или нечестие, предостерегает от увлечения безумным образом жизни. И если так, наконец, то 8-я глава, в которой описывается мудрость, может и должна быть рассматриваема, как антитеза главы 7. Это описание премудрости, влагаемое писателем в уста ее самой, имеет вид округленного целого (также как и описание безумной развратницы в 7 главе), потому что во главе описания стоит введение (Притч.8:1–3) и заканчивается оно убеждением слушать учения этой премудрости и указанием последствия такого послушания (Притч.8:32–36). Наконец глава 9 описывает образ действий мудрости и безумия. Первая обращается со своими наставлениями к неопытным и неразумным (Притч.9:1–6), противополагая последних сознательно злым и искусившимся во зле людям, которым считается бесполезным предлагать учение (Притч.9:7–12). Последнее, безумие в образе развратной женщины, является на дорогах и многолюдных открытых местах и, увлекая неопытных и неразумных, увлекает их на путь погибели (Притч.8:13–18).

С первыми 9-ю главами имеет сходство по содержанию и форме отдел Притч.22:17–24:22. Здесь постоянно писатель обращается к читателю во втором лице; неоднократно читатель называется: «сын мой!» (Притч.23:15,19, 26; 24:13, 21). Здесь также, как и в первых 9 главах, читатель часто убеждается слушать уроки мудрости (Притч.22:17–2; 23:12,19); как там, так и здесь говорится о достоинстве и плодах мудрости (Притч.24:3–5,13– 14). С другой стороны, здесь также опять как и там предлагаются предостережения от общества дурных людей (Притч.22:24; 23:17; 24:1, 2⁶). Блудница и здесь представляется главным врагом, спасения от которого человеку должно искать в усвоении уроков мудрости, в преданности Богу, в страхе Божьем, в истинном благочестии. Характеристика этой женщины и последствия знакомства с нею сходны с теми же предметами, как их представляет 1-я часть книги (Притч.23:26–28; ср. Притч.5:5; 7: 22,23; также Притч.2:10,11... 16 и сл. спасение от чужой жены – цель усвоения мудрости). Что касается формы выражения нравоучительных мыслей, составляющих рассматриваемый отдел, то некоторые немцы (Bertheau, Stӓhelin) ухитрились усмотреть и здесь стремление писателя вместить изложение известной мысли или целой группы мыслей в объем 10 стихов. Я не считаю возможным, не умею оправдать этой хитрости; и мне представляется достаточным уже то совпадение, между этим отделом и первыми 9 главами книги, которые указаны в содержании того и другого отдела, достаточными для того, чтобы оправдать мысль о происхождении Притч.22:17–24:22 от того же автора, которому принадлежат первые 9 глав. Впрочем и в форме изложения мыслей рассматриваемый отдел приближается больше к первой части, чем к непосредственно ему предшествующей второй части книги. Здесь каждая полная мысль излагается в двух стихах, притом так, что первый из этих стихов заключает в себе положение, а второй – основание положения: Притч.22:17–18, 22–23, 24 –25; 23:6–7, 10–11,17–18, 20–21, 26, 27, 28; 24:1–2, 15–16, 17–18, 19–20, 21–22. Эту характеристическую внешнюю черту изложения рассматриваемого отдела можно заметить и в первых 9 главах книги: Притч.1:8–9, 15–16; 3:1–2, 7–8, 11–12, 13–14, 21–22, 25–26;4:1–2, 14–17, 20–22; 6: 22–23, 25–26; 7:25–27. Нужно согласиться однако же, что эта внешне характеристическая черта изложения, являясь преобладающею в Притч.22:17 и сл., привходит только случайно, несущественно в характеристику изложения первых 9 глав. В этих последних, как уже замечено, последовательность и связность изложения мыслей простирается не на два или на три только стиха, не имеющие связи с другими двумя тремя стихами, но замечается на пространстве целых глав, даже всех 9 глав (в каком смысле, об этом сказано). В параллель этой связности и последовательности изложения первых 9 глав, в Притч.22:17 и след. можно указать только на Притч.22:17–21; 23:22–28, 29–35.

Небольшой отдел, Притч.24:23–34, имеющий надписание: «и это от мудрых», имеет также сходство с первыми 9-ю главами как по содержанию, так и по изложению мыслей. В подтверждение этого изложения обращаю внимание на Притч.24:30–34. Относительно содержания сравните эти с 6:6–11, и особенно Притч.24:33,34 с Притч.6:10,11 – те и другие почти буквально сходны между. В формальном отношении те же стихи важны, как изложение одной мысли в 5 стихах, – пример, подобных которому мы не можем указать в отделе книги Притчей, начинающемся с 10 главы. К этому последнему отделу мы теперь и обратимся.

Притч.10:1–22, 16 не допускают краткого изложения их содержания; здесь что ни притча, что ни стих, то новая мысль, не имеющая с предыдущею мыслью никакой связи. В формальном отношении, каждая новая мысль, каждая новая притча выражается или заключается в двух полустишиях; исключение составляет только Притч.19:7, состоящий из трех членов. Каждая притча обыкновенно, особенно до Притч.15 включительно, состоит из положения и противоположения. Много притчей такого рода, что второе полустишие содержит в себе мысль параллельную содержанию первого полустишия: Притч.16:6,10,11, 13,15,16,18,20, 28, 32; 17:20, 21, 25, 27, 28; 18:4, 11, 15, 16, 18, 20; 19: 9, 11; 20:9, 16, 18, 23, 25, 26, 28; 21:14, 17, 18, 22; 22: 10, 13. Многочисленны также притчи, второе полустишие которых составляет продолжение мысли, начатой в первом полустишии, или ее ограничение, ближайшее определение: Притч.16:7; 17: 13, 23; 18: 5, 9, 13; 19: 20, 26; 20: 8, 10, 20, 21; 21; 4, 6, 13, 16, 21, 23, 27; 22: 4, 11, 16. Нередки также притчи, представляющие сравнение тех или других нравственных предметов с материальными или сравнение одних нравственных отношений и понятий с другими такими же отношениями и понятиями по их достоинству: пример первого рода Притч.11: 22; второго рода примеры Притч.16: 8, 19; Притч.17: 1,10; 19:1; 21: 3, 9,19. Есть в притчах сравнения, смысл которых может быть выражен латинскими словами: argumentum a potiori, или – a minori: Притч.15: 11; 17:7; 19: 10. Наконец – притчи рассматриваемого отдела во второй половине своей представляют обоснование, доказательство мысли, составляющей первую половину: Притч.16: 12, 26; 21: 7; 22: 9. Обращение «сын мой!» я нашел только в Притч.19:27, хотя речь во втором лице глагола (увещание) встречается -– особенно в конце отдела – нередко: Притч.19:18, 20; 20:13, 16, 18, 19, 22; 22: 6, 10.

С отделом Притч.10 – 22:16 имеет большое сходство Притч.25–29. И здесь, также как там, каждая полная мысль выражается в одном стихе, состоящем почти всегда из двух членов (трехчленные стихи Притч.25:7, 8 [см. однако же подстрочное примечание к этим стихам в переводе Санкт-Петербургской духовной академии], 20, 13; 26:6; 27:10 [!], 27; 28: 2,10, 24); лишь в трех случаях несколько стихов сряду (Притч.26:13–16, 24–26; 27:23–27) посвящены изложению одной и той же мысли; иногда также два стиха по содержанию своему тесно связаны между собою: Притч.25: 6–7, 9–10, 21–22; 26:4–5, 18–19; 27:15–16. Для характеристики отдела притчи, входящие в его состав, можно разделить на несколько рубрик по их формальным свойствам; и замечательно, что эти рубрики будут совпадать с теми, которые мы наметили в следующих главах при их характеристике. Итак, и здесь – Притч.25–29 – а) первый и второй член стиха относятся один к другому, как положение и противоположение: Притч.25: 2, 24; 26:4–5; 27: 6, 7,12; 28:1, 4, 5, 7, 10–14, 16, 18– 20, 25–28; 29:2–4, 6–8, 10,11,15,16,18,23,25–27. – б) Вторая половина стиха параллельна по мысли первой половины: Притч.25: 15; 26:15, 22, 27, 28; 27: 2, 13, 23–24, 25, 26, 27; 28:21; 29:17,22. – в) Вторая половина составляет обоснование, доказательство первой половины: Притч.25: 6–7, 8, 9–10, 21–23; 27:1; 29:19. – г) Во втором полустишии продолжается мысль начатая в первом, ограничивается или ближайше определяется: Притч.26:6,12; 27: 11, 14, 22; 28:8, 9, 17, 22,24; 29:1, 5, 9,12, 14, 20,21. – д) Притчи представляют сравнения нравственных понятий и отношений с предметами и явлениями мира материального: Притч.25: 3, 4–5, 11,12, 13, 14, 18–20, 25, 26, 28; 26: 1–3, 7 –9, 11, 17, 18–19,20,21,23; 27:8, 9,15–16, 17–20, 21; 28:3, 15. – е) Сравнение одних нравственных понятий и явлений с другими такими же понятиями и явлениями по их достоинству: Притч.27: 4, 5; 28:6, 23. – Обращение «сын мой!» только в Притч.27: 11. Речь во втором лице глагола –Притч.25:4–10, 16–17, 21, 22; 26:4, 5; 27:1,2,10,11,13,23; 29:17.

Обращаемся к 30 главе речи Агура. Она начинается заявлением автора, что он утомлен попытками исследовать существо Божие собственными силами, прибрести мудрость, понимает наконец, что стремился к невозможному, что достигнуть предположенной им цели возможно лишь при помощи и руководстве откровенного слова Божия, Притч.30:1–6. Проникнутый верою в Бога, Агур просит себе двух вещей: а) чтобы ложь и пустословие не были его свойствами; б) чтобы, пользуясь достаточными для жизни средствами, он не сделался ни слишком богатым, ни слишком бедным: так как в первом случае может забыть Бога своего, во втором может обратиться к воровству, как средству выйти из бедности, оскорблять имя Божие, Притч.30:7–9. Притч.30:10, увещание не доносить на раба его господину, имеет, можно думать, связь с первым предметом молитвы; Притч.30:11–14 же говорят а) о людях, презрительно относящихся к своим родителям, б) не сознающих своей преступности, в) высокомерных и г) людях, прибегающих к насилиям для удовлетворения своей алчности. Притч.30:15, 16 имеют довольно ясную связь с Притч.30:14, так как в них речь о ненасытимости и ненасытимых. И таким образом все Притч.30:11–16 можно поставить в связь с Притч.30:7–9, где между прочим выражается опасение – из привязанности к богатству забыть Бога. Затем Притч.30:17 по мысли сходен со Притч.30:11 (здесь – желание погибели презирающим отца и мать); Притч.30:18–20 развивают тему, данную в Притч.30:12; Притч.30:21–23 составляют развитие Притч.30:13; наконец Притч.30:24–31 могут быть также поставлены в связь с Притч.30:14: там речь о насилиях как последствии неумеренности, невоздержности, а в Притч.30:24–31 представляется из царства животных несколько примеров умеренности и порядка. Последние два стиха (Притч.30:32, 33) заключают в себе увещание к рассудительности, к воздержанию от заносчивости и вспыльчивости (может быть, в связи же с Притч.30:14 и Притч.30:24–31). Таким образом, глава 30 представляет связное в своем роде изложение мыслей; но ни мысли эти, ни содержание главы, ни ее форма, ни форма изложения мыслей не имеют сходства с содержанием и формой первой части книги, также, как мы видели, связно излагающей известные мысли.

В Притч.31 первые 9 стихов заключают в себе наставление, данное царю Лемуилу матерью его, именно предостережение от увлечения дурными женщинами и от неумеренного употребления вина и увещание обнаруживать правосудие особенно в защите сирот, бедных и обижаемых. Притч.31:10–31 составляют похвалу добродетельной женщине, описание ее свойств в алфавитной поэме, т. е. поэме, составленной таким образом, что если взять первую букву каждого стиха, то получится полный еврейский алфавит. Черта, подобной которой не представляется в свойствах ни одной другой части книги Притчей.

На основании показаний, содержащихся в различных, разобранных нами, надписаниях, на основании сравнительной характеристики различных отделов книги Притчей, имеем право сказать следующее о происхождении, или вернее – постепенном образовании настоящего полного состава книги Притчей. Две части книги, носящие в надписаниях имя Соломона (Притч.10:1; 25:1 не говорим о Притч.1:1 потому что – повторяем – это общее, ко всей книге, к полному собранию Притчей относящееся, надписание) и имеющие так много сходства между собою в форме изложения мыслей, должны быть признаны творением Соломона; по крайней мере нет никаких оснований сомневаться, что первоначальный автор, хотя, может быть, и не писатель, не собиратель⁷ их, был Соломон. Но что значит, что два отдела, принадлежащие одному и тому же автору, разделены между собою двумя отделами, имеющими сходное надписание («слушай слова мудрых» Притч.22:17; «и это от мудрых» Притч.24:23)! Это значит, что один отдел Соломоновых притчей стал известен собирателю раньше не только другого отдела Соломоновых же притчей, но и двух отделов притчей «мудрых». Существовало, именно, два сборника Соломоновых притчей, из которых один был сделан и стал известен рано, может быть, вскоре после смерти Соломона⁸, а другой при царе Езекии. Собиратель прежде всего нашел новый из этих сборников и, соединив его со «словами мудрых» (Притч.22:17–24:22), написал к нему обширное вступление (первые 9 глав) с общим надписанием всей книги. Представляется вероятным, что «слова мудрых» собраны и записаны именно самим автором введения (см. выше), руководившимся известными определенными идеями и целями при расположении притчей. Меньший отдел с надписанием: «и это от мудрых», Притч.24:23–34, заключает в себе притчи, записанные тем же собирателем при руководстве тех же идей и в виду тех же целей. Сравнительно позднее дошел до собирателя другой сборник Соломоновых притчей, сделанный при Езекии, – дошел в виде отдельного целого. Вследствие этого последнего обстоятельства, при законченности сборника и, может быть, также из благоговения к имени Соломона, собиратель оставил текст этого, как и первого, сборника Соломоновых притчей неприкосновенным: отсюда отрывочность изложения, отсутствие связи между отдельными притчами Соломона, между тем как введение и притчи от мудрых более или менее систематично изложены. Остаются последние две главы, относительно которых нет оснований сомневаться, что первоначальными их авторами были лица, названные в их надписаниях (Агур и Лемуил или мать его). Но выбор притчей, принадлежащих этим авторам, их изложение замечательным образом опять соответствует главным идеям, развиваемым во введении и сходных с ним частях книги. Тут рекомендуется страх Божий (Притч.30:1–9), делается предостережете от надменности, непокорности и насилия, в их различных проявлениях, и рекомендуется умеренность, рассудительность и самообладание (Притч.30:10– 34). Первые 9 стихов главы 31 (Притч.31) заключают в себе увещание не отдаваться женщинам и вину и не забывать справедливости. Притч. 31:10–31– похвала добродетельной жене (может быть олицетворению мудрости, по противоположности жене блудной). Я думаю, что уже излишне говорить о сходстве и родстве этих идей с идеями введения и сходных с ним по содержанию частей книги. Итак, в заключение имеем право сказать, что если надписания различных частей книги указывают различных первоначальных авторов ее, то окончательным ее издателем в ее настоящем виде было одно лицо, которое, соединивши различные сборники, в том числе и им самим составленные «причти мудрых», в одну книгу, присоединило в начале общее надписание с указанием цели книги и обширное введение. Лицо это жило во всяком случае, не раньше, а вероятно позже Езекии, царя иудейского.

Нужно сказать еще несколько слов о том месте, которое занимает книга Притчей в ветхозаветном откровенном учении, в историческом постепенном развитии этого учения. Книга Притчей содержит в себе нравоучение или указание того пути, которым древний Израиль мог сделаться народом священников и святым. Если в Моисеевом законе преимущественно предписываются те или другие внешние действия, как средства пребывать верным призванию народа святого: то книга Притчей обращает больше внимания на развитие нравственного самосознания. Душа человеческая, по книге Притчей, есть «светильник Господень (данный Господом), исследующий все изгибы внутренностей его» (Притч.20:27). Душа человеческая рассматривается, как сознание, при свете которого человеку есть возможность и он должен как видеть свои грехи (Притч.28:13 ср. Притч.20:9), так и разуметь требования справедливости (Притч.28:5). Обратившись на грехи, сознание развивается и переходит в страх Божий, который есть руководство к мудрости (Притч.15:33) и начало всякого познания (Притч.1: 7) и который рассматривается, как особенный дар Божий (Притч.2:1–6). Познавая Бога и открывая пред Ним свою душу (Притч.28:13), человек вступает с Богом в те взаимоотношения, которые составляют необходимый элемент всякого истинно – доброго дела и без которых жертвы, заповеданные Моисеем, являются мерзостью (Притч.15:8; 21:3, 27). Вместе со страхом пред Богом, познанием и преданностью Его воле развивается в человеке мир совести, как последствие сознания, что Бог спасает благочестивых, преданных Ему, от всякой опасности (Притч.11:6,8; 13:14; 14:27), – вследствие того, что «праведность их уравнивает путь их» (Притч.11:5), что праведник всегда твердо надеется на помощь Бога, внимающего Его молитве (Притч.15:29). Этот мир совести служит для человека лучшей наградой за его благочестие, так что бедный благочестивый счастливее богача нечестивого (Притч.28:6). Итак внутреннему настроению усвояется большое значение, не только как элементу нравственной жизни, но и как награде за такую жизнь. Нравоучение книги Притчей приближается, таким образом, к нравоучению пророков. Правда, рекомендуя прилежание и ловкость в житейских делах (Притч.10:4; 12:24,27; 20:13), заповедуя подражание муравью (Притч.6:6), книга Притчей иногда предлагает советы так называемого житейского благоразумия, напр. предостерегает от общения с дурными женщинами, потому что иначе «насытятся посторонние силою твоею и трудами твоими в чужом доме», (Притч.5:10), советует не давать ручательства за виновного, чтобы «не опутать себя словами уст своих» (Притч.6:2). Но это житейское благоразумие рассматривается как плод мудрости или религии, которая «обитает с прозорливостью, и достигает рассудительного знамя» (Притч.8:12). Таким образом, рассудительное знание не мыслится без истинной мудрости. Материальные и житейские блага сами по себе не суть зло и, коль скоро в отношениях к ним человек руководится правилами истинной мудрости, они составляют достойный его стремления предмет. Говоря о высоте и чистоте нравственного учения книги Притчей, нельзя не упомянуть также и о тех выражениях, в которых брак называется заветом Божьим (Притч.2:17), рекомендуется брак с одною женою (Притч.5:15 и сл.), говорится, что «кто нашел жену, тот нашел счастье и получил благодать от Господа» (Притч.18:22). Сопоставьте эти выражения с известными историческими примерами многоженства даже в святых семействах и понятен будет прогресс, который сделало нравоучение евреев во время от Моисея до Соломона или Езекии.