Время войн

Колебания в области духа всегда отражались и во внешней жизни отдельных наций. Вавилон, Египет, Рим, Греция, Персия начали умирать, когда тянущая книзу чувственность вступила в борьбу с порывами человеческого духа к добру и истине. И когда победила плоть, эти народы умерли. И чувственность осталась последним тяжелым камнем на великом кладбище древних культурных народов.

Но удивительно, что большинство народов, и на закате дней своей исторической жизни, не замечало, как будто, в целом, причин своего политического самоубийства.

Однако, мы имеем великую летопись, в которой хорошо выясняются причины последнего. В ней целым рядом фактов доказывается, что „лук сильных преломляется“ (1Цар. 2:4) и „отборное“ войско гибнет (Суд. 20:16–46), если нация опирается на одну физическую силу (Суд. 7:2). Это – летопись из той поры жизни Израиля, когда он, как капля масла, исторически всплывал над ханаанскими народами Палестины. Тогда „война“ постоянно была „у ворот“ Израиля (Суд. 5:8) и иноплеменники часто накидывали на него „петлю“ (Суд. 2:3)... „В те дни не было царя у Израиля“ (Суд. 21:25). Тогда были временные „судьи“...

Ренан идеализировал эту эпоху. Ему нравится „кипучая, беспорядочная жизнь, в которой героическое сочеталось с идиллией“. Это – была, по нему, жизнь жестокая и сельски спокойная, грубая, но таящая высокие нравственные инстинкты; религиозное миросозерцание было примитивно, но в нем сохранились прекрасные остатки патриархального рая, а с другой стороны, уже вспыхивали огоньки „грядущего профетизма“. Эта эпоха сохранилась, будто-бы, в воспоминаниях, как „золотой век“. Она „представлялась всегда, как время жизнерадостное, как ряд счастливых моментов, когда нравы были чисты, люди вольны, когда народ был полным хозяином своей земли и более, чем когда-либо, был близок к совершенному состоянию – к жизни первобытного номада“¹. Все это картинно, но недостаточно точно. „Огоньки профетизма“ светились в Израиле и задолго еще до периода судей. При этих огоньках Израиль только и мог впервые, при Аврааме и в лице его, войти в Палестину. Израиля еще не было в истории, но его история уже предначертана была в пророческих патриархальных благословениях. Следовательно, нет никакого основания считать время судей преддверием профетизма.

Едва ли кто станет идеализировать и борьбу страстей, хотя бы они бушевали и при идиллической обстановке. Едва ли кто станет восхвалять непрерывные войны, хотя бы поля сражений и заливались ласковыми лучами знойного южного солнца. А время судей и было порою таких непрерывных войн Израиля с иноплеменниками, временем какого-то беспорядочного хаоса с длинною цепью преступлений, с постоянно врывавшеюся в социальную жизнь распущенностью.

И если бы нас спросили, в какой ветхозаветной священной книге имеется наибольшее фактическое самосвидетельство ее подлинности, то мы сказали бы, что такое самосвидетельство мы имеем в книге Судей. В ней беспристрастный летописец показал неприкрашенную, иногда очень мрачную, действительность. Мы видим здесь не только, как складывалась израильская нация и закреплялась на определенной территории, но как временами духовно и ослабевала она. Автор книги Судей не однажды употребляет такие выражения: „в те дни каждый делал то, что казалось ему справедливым“ (Суд. 17:6; 21:25); в те дни боги хананеян были „сетью“ для Израиля (Суд. 2:3)... „Тогда сыны Израиля делали злое пред очами Господа“ (Суд. 2:12–14, 19 и др.) „и брали дочерей (иноплеменников) себе в жены и своих дочерей отдавали за сыновей их“ (Суд. 3:6). И это было почти постоянно. Формула: „и опять израильтяне делали злое“ часто повторяется у автора книги Судей (3:12; 4:1; 6:1; 8:33; 10:6; 13:1). И это „и опять“ напоминает упрек капризному ребенку, не перестающему шалить. Но в применении к целой нации такой упрек звучит уже как строгое осуждение ее исторических ошибок, как горькое сетование наболевшей души летописца. А между этими упреками вотканы в книге Судей такие неприглядные факты, которые никогда бы не внес в летопись никакой редактор книги Судей, хотя бы сколько-нибудь ревнующий о славе древнего Израиля. И только беспристрастие могло оставить эти, характерные для эпохи судей, факты.

Вот некоторые из них. Начнем с народных избавителей, так называемых „судей“ – говорим „так называемых“, потому что судьи Израиля были только временными избавителями Израиля², действовали только в известные исторические моменты и почти всегда в отдельных коленах³, а не судьями в строгом смысле слова.

Когда говорят об анархии, произволе и жестокости времени судей, то начинают с Аода. Аод⁴ употребил хитрость. Он явился к Моавитскому царю Еглону и, вручив дары от израильтян, вторично вошел в жилище неприятельского царя. Еглон, только что получивший дары, как знак покорности израильтян, снова принял Аода наедине в своей „прохладной горнице“, которые и доселе устраиваются на востоке в верхних этажах⁵. Аод объяснил свой приход к Еглону тем, что у него есть до царя „слово Божие“ (Суд. 3:20). Но во время разговора „левша“ Аод⁶ левою рукою выхватил сокрытый у него на правом бедре острый меч и с рукояткой вонзил его в тучное чрево неприятельского царя (Суд. 3:22). Впрочем, для времени судей этот поступок является не столько злым коварством, сколько военною хитростью. Изобретатели, делающие из войны искусство с применением разрушительных снарядов, указывают только новые средства для достижения одних и тех же целей – победы над врагом. Один германский ученый еще за долго до современной нам войны вполне оправдал поступок Аода, сказав, что в этом поступке проявилась „хитрость не более той, которая выходит из жерла пушки“⁷. Новые германские ученые после событий последних дней войны должны будут сказать большее: приемы борьбы германцев, злоупотребляющих белыми флагами, не только убивающих неприятеля, но и надругающихся над ним и обезображивающих горячим маслом и кислотами лица противников, давно оставили за собою хитрость древнего героя Аода. Во времена консульства в Месопотамии известного ассириолога Лейярда один курдский бeй, не хотевший признавать власти правителя Турции Магомета-паши, был убит при обстоятельствах, напоминающих историю гибели Еглона. К бею пробрался вождь одного племени, захотевший услужить Магомету-паши. Бей принял пришлеца, как гостя – и пал от руки воспользовавшегося его гостеприимством. Библеисты⁸, охотно приводят на справку злосчастную историю бея, как параллель к истории Аода и Еглона. Но теперь и жестокость культурных обитателей Австрии и Пруссии может дать целый ряд подобных же фактов, если бы кто-либо пожелал рассмотреть поступок Аода с точки зрения современной этики.

Но с именами избавителей Израиля связаны и такие поступки, о которых не может быть двух мнений. Гедеон устройством эфода, вероятно, особой одежды или ризы, дал повод израильтянам „блудно ходить“, т. е., предаваться идолопоклонству (Суд. 8:27)⁹. „Царствовавший“ над Израилем Авимилех (Суд. 9:4) убил семьдесят братьев своих – сыновей Гедеона. Сын блудницы – судья Иеффай собирает шайку, которая занимается грабежом в земле Тов (Суд. 10:3). Таким образом, на его жизненный путь сразу же ложится мрачная тень. И когда он взошел на вершину славы, то еще больший мрак окутал закат его жизни, и именно после того, как он дал неразумный обет, каково бы ни было исполнение последнего. Он должен был совершить то, чего не желал. Суровый воин, победитель врагов, но нежный отец должен был принести за свою победу бо́льшую жертву, чем предполагал. Он получил глубокую рану в любящее сердце свое, увидав, что на встречу ему вышла „с тимпанами“ единственная дочь его. А вышедшее на встречу он обещал принести во всесожжение Богу (Суд. 11:31). Некоторые склонны смотреть на эту историю, как на простую трагедию сурового воина и любящего отца¹⁰. Но если здесь и трагедия, то она создана, как видно, не злым роком, а необдуманною клятвою самого воина, который потом сам же и оказался малодушным пред геройской решимостью его жертвы не противодействовать исполнению клятвы отца (Суд. 11:36). Жертва оказалась чище и искренне, чем сам жертвователь, растерзавший одежды после того, как он взвесил ценность того, что он должен был принести Богу. Мы знаем, что вопрос о способе выполнения Иеффаем обета два тысячелетия остается неразрешенным вопросом¹¹. Быть может он и навсегда останется таким. Экзегеты и библеисты долго еще будут убеждать читателей книги Судей то в том, что дочь Иеффая не претерпела смерти и жертвенный нож не коснулся ее, то в том, что она была заклана и сожжена. Автор книги Судей как будто намеренно задернул историю Иефая и его дочери какою-то непроницаемою пеленою, как будто не договорил чего то, очевидно, тягостного... Но он показал, что дочь Иефефая, как чистая жертва, считала излишним сожаления о ней даже отца; а отец, благодаря своей необдуманной клятве, закончил свое триумфальное шествие с победы неожиданным сожалением о своем одиночестве. И его обращение к дочери: „ах, дочь моя! ты сразила меня! ты нарушила покой мой!“ (Суд. 11:35) может быть видоизменено в осуждение отцу, необдуманно и бесцельно нарушавшему покой свой. Он сам сразил себя...

О Самсоне известно, что он был бессилен против коварства женщин. История его с филистимлянкой Далидой общеизвестна. На расспросы Далиды об источнике силы Самсон дает своеобразные ответы. Сначала он советует Далиде связать его семью сырыми тетивами, потом новыми веревками, а затем заткать пряди его волос в ткань и прибить ткань к ткацкому станку, каковые станки, нужно заметить, были в большом употребление еще в древнем Египте. Но лишь только Далида напоминала Самсону о том, что „идут филистимляне“, сырые жилы и новые веревки без труда разрывались силачем, словно „перегоревший лен“ (ср. Суд. 15:14), а колода с тканью была вырвана им из своего основания (Суд. 16:4–14). Наконец, Самсон указывает на свое назорейство и на свои волоса, как на действительный источник силы, и, лишив­шись волос, обессиленный, в цепях попадает в темницу, откуда приводится на праздник филистимлян в капище Дагона. Здесь он и гибнет под развалинами потрясенного им храма вместе с собравшимися на празднество.

Но Далида не первая женщина в истории Самсона. И ранее ее он уже пленялся филистимлянками – и с одною из них вступил в брак (Суд. 14:1–3), а одна из них была общеизвестною газскою блудницею. И любовь всех этих трех женщин была для него острым жалом (Суд. 16:1). Одна из этих женщин изменила ему и была сожжена филистимлянами за то, что Самсон за измену жены пустил на поля филистимлян триста лисиц, в изобилии водившихся в Палестине, с факелами у хвостов и выжег – что не редко делали на востоке¹² – созревший и отчасти сжатый хлеб, виноградные сады и маслины (Суд. 14:20 – 15:6)¹³. Блудница, конечно, не могла быть ему верна, а Далида погубила его.

В семействе священника и судьи Илии царила распущенность. Дети его Офни и Финеес, служившие вместе с отцом при храме, сделали народное святилище личною собственностью. Они бесцеремонно опускали трезубые вилки в котлы, кастрюли, сковородки и горшки и вытаскивали из жертвенных приношений то, что попадало им на вилки. Иногда они присылали своих слуг с требованием, чтобы жертвующий мясо вырезал до жертвоприношения куски на жаркое священникам (1Цар. 2:13–15). И если жертвователь указывал на невозможность такого отношения к священному приношению, то слуги священников с упреком, а иногда и насилием настаивали на своем (1Цар. 2:16). Офни и Финеес под сенью скинии вступали даже в преступную связь с женщинами (1Цар. 2:22).

Настроение же целого Израиля за время судей наилучшим образом характеризуется, как мы сказали, постоянным упоминанием о том, что он „и опять“ отступал от Иеговы. Идолослужение в это время состояло не только в увлечении языческим культом соседних народов, но и в суеверном поклонении истуканам на территории, занимаемой самими израильтянами. Так, мы знаем, что у суеверных данитян, в доме Михи, было незаконное святилище с незаконным священством (Суд. 17–18). Украденное сыном у матери и заклейменное первоначально материнским проклятием серебро было отдано матерью Михи плавильщику, что бы он вылил истукан и литой кумир, которым и поклонялись данитяне в то время, как „правоверные ходили в дом Божии – в Силом (Суд. 18:31)¹⁴.

Но одно преступление, совершенное вениамитянами, легло особенно мрачною тенью на сынов Израиля времени Судей. Жители Гивы Вениаминовой заявили себя с той же самой стороны, с которой заявили себя Содомляне в дни Лота, когда они потребовали у последнего трех странников для совершения над ними гнусного насилия (Быт. 19:4–11). Но в Содоме похоть человеческая противостала силе Божественной и духовно ослепшие жители Содома были поражены внешней слепотой. Здесь же, при общественном безначалии, торжество похоти превратилось в торжество зверей. Левит, проходивший через Гивы и заночевавший в этом городе с наложницею, благополучно миновал ранее города иноплеменников. Но в город соотечественников он услыхал о требовании гивян явиться к ним для поругания. Левит должен был для своего спасения отдать развратным насильникам свою наложницу, которая, после издевательства над нею в течении целой ночи, была найдена утром мертвою (Суд. 19–21). И быть может самое удивительное во всей этой истории то, что развратников взяло под защиту целое колено Вениаминово.

Так, эпоха Судей была временем, когда, поистине, „всякий делал то, что казалось ему справедливым“, когда велись беспрерывные войны, когда плоть торжествовала над духом. И неудивительно, что в самом конце истории Судей одна умиравшая, во время родов, женщина (1Цар. 4:19), услыхавшая о взятии ковчега Завета иноплеменниками, не хотела отвечать ни на какие утешения окружавших ее, но нашла в себе достаточную силу, чтобы назвать своего новорожденного малютку Ихаводом – бесславием и воскликнуть: „отошла слава от Израиля“ (1Цар. 4:21)! Пленение ковчега было позором для Израиля. Но этот позор подготовлен был позорными деяниями самих же израильтян. И слово умирающей женщины, последнее слово, к которому так прислушиваются всегда остающиеся в живых, должно остаться на все века характерным для времени судей.

На некоторых римских монетах покоренная Иудея изо­бражена в виде плачущей под пальмою женщины. Если бы эта медаль появилась в то время, когда умирала жен­щина, родившая Ихавода, то можно было бы подумать, что на этой медали именно и увековечена последняя скорбь умирающей женщины, оплакавшей и глубокое падение и политическую слабость Израиля.

Казалось бы, что все эти преступления Израиля и его во­ждей должны были сковать крепкою цепью духовную жизнь избранного народа и превратить поля сражений с инопле­менниками, на которые, в наказание, выходил он, в постоянное орудие отмщения Иеговы. Но мы видим, что эти поля битв были только голгофою древнего Израи­ля, с которой он всякий раз сходил вразумленным. И чем глубже падал Израиль, тем яснее сознавала луч­шая часть его причину беспрерывных войн. „Чем ночь была темнее, тем ярче были звезды“. Поэтому во времена судей и не погиб богоизбранный народ.

Велико было преступление развратных гивян. Но народ израильский понял, что преступление одного города – позор для целой нации и омыл это преступление собственною кровью, когда увидел, что на защиту преступников встало целое колено. Все израильтяне единодушно, „как один человек“ поднялись „для искоренения зла“ (Суд. 20:11–14). И мы не имеем никакого основания относить эту войну израильтян с вениамитянами к разряду великих войн, начинающихся по ничтожным поводам.

Человечество никогда не будет равнодушно к трупам растерзанных невинных жертв. Общее возмущение при виде таких трупов будет свидетельствовать об общей нравственной чуткости. И если служители Магомета и культурные варвары германизованного Запада оставляют за собою истерзанные трупы невинных жертв, то мы имеем здесь дело с сгоревшею совестью богатых знаниями наций. Израиль не имел такой сожженной совести. Даже и в мрачную эпоху судей он понимал, что есть преступления, которые нельзя извинять никаким оправданием (ср. Суд. 20:13), а можно только уничтожить чрез уничтожение плоти и крови, в которых нет духа.

И следовательно, только тот, кто может идеализировать своевольную, беспринципную жизнь, решится сказать, что война за поруганную, невинную жертву – есть война по ничтожному поводу. Мы думаем, что даже историк (Ренан), который назвал так войну всех израильтян против преступных вениамитян, не сказал бы этого теперь, когда увидал бы разрушенное здание прекрасного Реймского собора, изувеченные трупы мирных жителей дорогой ему Франции и близкой Сербии¹⁵. Мы убеждены, что невинные, чистые жертвы святы в очах Господа, но не сомневаемся и в том, что человек, оставшийся в живых, не может не сдерживать аппетита пожирающих эту жертву. Израиль понял смысл этой мудрости и понял тогда, когда, по-видимому, терял ее, „когда всякий начале делать то, что казалось ему справедливым“.

На конце истории судей мы видим великого Самуила. В то время, когда в наказание богоизбранному народу отнят был филистимлянами ковчег завета – этот, „реальный залог“¹⁶ таинственного союза между Богом и человеком, когда у всех „зазвенело в обоих ушах“ (1Цар. 3:11), Самуил явился, как „человек Божий“. Судьи спасали народ, часто отдельные колена, на время от внешних врагов. Самуил сделался воспитателем и руководителем всего сонма израильтян. Такой муж мог быть только зрелым плодом нравственной, здоровой отрасли. Его родители Елкан и Анна и были такою отраслью, свидетельствующею о жизненности и основного корня. Даже временные избавители Израиля от ига иноплеменников – н они в минуты народных бедствий умели оказывать полное доверие Божественному слову и как бы выходить за пределы личных переживаний и личных прегрешений¹⁷.

Но если Самуил венчает своею величественною личностью истории судей и дает как бы некоторое оправдание ей в общемировой истории царств и народов, если Гедеон, Иеффай и Самсон являются героями, умевшими для блага народа забывать свои личные интересы, то, оче­видно, в религии Израиля и во времена судей сбереглась подымавшая его кверху духовная сила.

Так, мы видим, что Израиль и в эпоху судей был живым организмом. Войны же, беспрерывные войны только поддерживали и освежали духовную жизнь этого организма, очищали его от мелочного эгоизма, предохраняли от добровольного подчинения материальным интересам.

Если мы выйдем за пределы исторических фактов, о которых мы знаем из времени судей, то увидим, что внутренний смысл всех известных в истории войне неизменно тождествен.

Эта мысль особенно ясно развита в знаменитой вдохно­венной песни Деворы, воспетой, – что признается всеми представителями библейско-исторической науки, – в древние времена истории Израиля, точнее, в то время, когда жила и действовала Девора. Песнь пророчицы и судьи Деворы есть одна из лучших священных од еврейского народа. Первоначальность й подлинность ее содержания ограждены всюду выдержанным в ней поэтическим ритмом, показывающим, что в ней ничего не прибавлено и не убавлено¹⁸.

По основному своему содержанию песнь Деворы более патриотический, чем религиозно-этический гимн. Но в нем все же уяснен внутренний смысл и общее значение беспрерывных войн Израиля. В первой же вводной части этого гимна пророчица определяет историческое назна­чение каждой нации: нация существует для славы небесного Царя и ревность о славе его дает победу над врагами. „Война всегда у ворот“, когда люди забывают Бога и избирают себе новых богов (Суд. 5:8). При таких обстоятельствах война чаще всего оканчи­вается поражением. Вот основные пункты общего мировоззрения истинной дщери Иеговы – его пророчицы и судии народа.

Развивая основные мысли, Дeвоpa дает обосновывающий их исторический факт. Война Израильтян с Сисарою, начатая после вдохновенного призыва Деворы к подвигу веры, перешла в брань слабой силы человеческой с необъятной силой Божией. Сисара устрашил Израильтян своими железными колесницами, своей жестокостью (Суд. 4:3). Но на силу и жестокость врага ответило небо. Древний иудейский историк Иосиф Флавий так живописует брань Сисары и Израиля – земли и неба. Когда сошлись войска „внезапно поднялась сильная буря с проливным дождем и градом. Ветер гнал дождь хананеянам в лицо“. Луки и пращи „оказались бессильными против Израиля“, который, по словам того же историка, „врезался в центр врагов“. При этом многие из хананеян были раздавлены своими же боевыми колесницами, а Сисара пустился в бегство¹⁹. Девора в своей песни также описывает победу над Сисарою как торжество неба над землею. Вспоминая победу, она воспевала:

С неба сражались,

Звезды с путей своих сражались с Сисарою...

Поток Кисон увлек их (врагов)...

Тогда ломались копыта конские от побега, От побега сильных его... ²⁰.

И там, где за человека небо, не может быть места изменникам нации. Измена народу, сражающемуся во имя справедливости, как существенного свойства Божия, есть измена Богу. И на таких изменников Девора призывает проклятие (Суд. 5:23), как на религиозных изменников. Так истинная любовь к Богу естественно родит ненависть к Божьему врагу. Заключительная строфа поэтически восторженной песни Деворы переходит в славословие Богу:

Так, да погибнут все враги Твои, Господи!

Любящие же Его да будут, как солнце,

Восходящее во всей силе своей!

Девора видит поле сражения, победу Израиля, но, вместе с тем, она созерцает Бога, Который побеждает попирающих правду Божию. Она вещает в славе Бога и славу героев войн, любящих Его. Девора увековечила и память об Иаили, жене Хевера Кенеянина, вонзившей шатерный кол в голову Сисары, захотевшего укрыться у нее от врагов (Суд. 5:24). Но в заключительных словах своей песни она призывает славу, подобную блеску солнца, на главу только любящих Бога. Заметим кстати, люби­тели исторических аналогий готовы с судейского кресла обвинять Иаиль, вонзившую в висок неприятельского полководца. Деяние Иали они сравнивают с убийством Дункана преступным Макбетом²¹. Мы думаем, что служи­тельница Божьего дела на земле – Девора, назвавшая Иаиль „благословенною между женами“ (Суд. 5:24) поняла, что в настроении женщины, которая предпочла любовь к Из­раилю долгу гостеприимства, не было ничего преступного. Но каково бы ни было отношение позднейших историков к поступку Иали, все должны признать, на основании фактов, что история Израиля времени судей, в целом, ясно указывает на то, что он, хотя и порывами, отводил себя и в эти времена от политического самоумерщвления и что даже в эту пору политической незрелости он учился охранять норму теократических отношений. И если Израиль исторически не замер во времена судей, то, следовательно, не прекратилось в нем в это время действие зиждительной духовной силы, хотя эта си­ла и очень болезненно перерабатывала народный оплотянившийся организм.

Если же история судей, с ее колебаниями, свидетельствует о том, что Бог Завета всегда ставил для Своего народа высшие цели и, в этом частном моменте его историю предуказывал общий итог мирового процесса, который должен состоять в совершенствовании отдельных наций, то, очевидно, мы не имеем никаких оснований рассматривать Иегову с какой то исключительной точки зрения. Он действовал, как мы видели, и во времена войн, но не как Бог войн, а как Бог справедливости.

Лучшие люди Израиля времени судей именно и взывали к такому Богу.

И мы думаем, что Ренан, еще задолго до современной великой войны народов сопоставивший Бога Израиля с Богом германцев, слишком обесценил духовную природу греховного, несомненно, Израиля времени судей, приравняв его к германцам. Ренан говорит, что „с завоеванием Палестины израильтянами произошла глубокая перемена в положении Бога Ягве“. „Национальный индивидуализм требовал появления обособленного божества“. „С этого момента Ягве и становится Богом-покровителем Израиля и обязан оправдывать свой народ даже, когда он неправ“. „Победа Израиля есть победа Ягве; войны Израиля – войны Ягве“. „Ягве – как бы двойник нации, ее олицетворенный гений, дух ее в том смысле, какой придают этому слову дикари“... „Ягве стал местным богом, патриотическим, национальным“... „С этого времени он становится жестоким. Это – политик“... „Такая эволюция, продолжает Ренан, совершается и в наши дни. Германия, ставши нацией, партикуляризировала Божество. Император Вильгельм I не раз говорил об „unser Gott“ и о своей вере в этого германского бога... – „Ягве – бог наш“ – говорит израильтянин. „Unser Gott“ – говорит немец. Нация всегда хочет, чтобы Бог неба и земли думал только о том, как охранять ее интересы“. Далее Ренан говорит, что христианство представляете значительные трудности для монополизации Бога, но католицизм и особенно протестантизм преодолели эти трудности²²...

Германцы и в наши дни устами императора Вильгельма II-го, оказавшегося верным последователем Вильгельма I-го, действительно специализируют и партикуляризируют Бога. Их Бог должен быть только за них, а не за справедливость. Они превратили его в бога „консультанта“. Такую же попытку партикуляризировать Бога делали, по-видимому, и израильтяне во времена судей. Так, некоторые из них хотели доказать свое „благочестие“²³ тем, что сооружали себе изображения Бога и священные одежды, а другие по „благочестивым побуждениям“ крали эти изваяния и одежды, чтобы поближе иметь к себе Иегову (Суд. 17–18)... Но кто же признает такое кощунственное отношение некоторых израильтяне к Богу за настроение целого народа?! Священный повествователь выразительно говорить, что все подобные попытки превратить Бога Завета – в „консультанта“ заканчивались печально. Миха, устроивший свой частный „дом Божий“ (Суд. 17:5), надеялся, что Господь будет ему теперь благотворить (Суд. 17:13), но тотчас же был разочарован, так как данитяне украли у Михи литые изображения и одежды и увели с собою и священника, приглашенного Михою для служения Иегове...

Так и в мрачный период своей истории Израиль умел отходить от великой пропасти политического самоубийства, а Господь чрез войны с иноплеменниками очищал народ Свой, отводил его от этой пропасти и, вместе с тем, брал первые камни для Своего вселенского Храма. И Он находил, как мы видели, эти камни даже и в мрачную эпоху судей, во время жестоких войн ... Это – были люди веры, выводившие на поля сражения иногда сотни воинов (Гедеон) и с горстью их верою побеждавшее многочисленных врагов.

Здесь урок для всего человечества: война должна, прежде всего, возрождать дух народа и духовно возрожденный народ даст армию сильнее всяких железных крепостей и смертоносных орудий.