Печерская лавра
Я возвратился опять в лавру, что бы уже более не оставлять ее до самого отъезда, и часы, свободные от Богослужения, посвящать внимательному ее осмотру. По истине, на ней и доселе пребывает обетованное Преподобному ее основателю благословенье Святой горы Афонской, и как выразился Блаженный ее летописец, так и сбылось: «Многие монастыри, от князей и от богатства поставлены, но не таковы они, каковы поставленные слезами и пощением, молитвою и бдением. Антоний не имел ни злата, ни сребра, но все стяжал слезами и пощением». Итак, вот в какую великолепную обитель обратилась двухсаженная пещера, где спасался на Берестове благочестивый пресвитер Иларион, будущий Митрополит всея Руси, и вот что произвел преемник его убогой пещеры, когда с простою верою он в ней помолился: «Господи, утверди меня в месте сем, и да будет на нем благословение Святой Горы и моего игумена, меня постригшего». Прошло несколько лет, и прославился Антоний в Русской земле; он начал принимать и приходившую к нему братию, совокупил их двенадцать в пещере ископанной с церковию и келлиями, и передав им благословение, первое от Бога, второе же от Святой Горы, поставил им гумена, а сам жил особно. Очень скоро тесными стали подземная церковь и горняя; Антоний посылает сказать Великому князю: «Княже мой, се Бог умножил братию, а место сие мало. Если бы ты нам дал гору, что над пещерою», – и радостно уступает гору сию Изяслав. Воздвигается церковь великая, с келлиями и оградою вокруг, оттоле прозвался Печерским монастырь, а прежде сего жили чернецы в пещере.
С такою евангельскою простотою описывает начало лавры один из первых ее постриженников; невольное благоговение проникает в сердце, когда вспомнишь, что возникло из сего убогого, но святого начала! Какой обильный свет пролился на всю Россию из мрака пещерного сей обители, которая, по словам Патерика, как море, не могла держать в себе ничего гнилого; уже в течение первых двух веков поставила она до пятидесяти епископов из среды своих смиренных братий на святительские кафедры. Так велика была святость места, что самые епископы готовы были сменять славу своего высокого сана на смиренное послушание игумену лавры, предпочитая день единый в дому Божией Матери тысячам на своих кафедрах; они даже завидовали участи нищих, валявшихся во прахе пред вратами обители. Князья же, Великие и удельные, ничего не предпринимали без благословения ее игумена и без молитвы над мощами основателя и пред чудотворною иконою Богоматери.
Как трогательно избрание Блаженного Феодосия в настоятели умножившемуся братству! «Поставь нам Игумена», – говорят иноки великому старцу своему. «Кого хотите?» – спросил Антоний, они же отвечали: «Кого хочет Бог и ты», и старец сказал: «Кто между вами больше Феодосия послушлив, кроток и смиренен, он да будет вам игумен». И братия, с радостью поклонившись старцу, поставили игуменом Феодосия. Их было только двадцать, но вскоре совокупилось сто, молитвенным рачением нового настоятеля, который искал для них правила иноческого и списал самый строгий устав Студийский, по случаю перенесенный из Царьграда одним греческим иноком. Феодосий уставил в монастыре своем, как петь пения и совершать чтения, и поклоны, и стояния в церкви, и сидения на трапезе, и весь чин церковный. «Отселе восприяли все монастыри устав Печерский», – говорит Нестор.
Таково было начало обители; не менее чудно самое основание ее соборной церкви Успения, небесиподобной, по словам современников. Небесным светом указано было место ее жителям пещеры, и над ним повторилось ветхозаветное чудо руна Гедеонова; по таинственному гласу от иконы распятого Господа к варяжскому князю Симону определена была долгота, широта и высота будущего храма златым поясом, украшавшим сие распятие, который, вместе с венцем его, принес Симон преподобному Антонию. Сам Великий князь Киевский Святослав стал копать основание церкви, виденной варяжским князем на облаках, и четыре искусных строителя внезапно пришли из Царьграда с платою за труды свои на три года вперед; они были дивно посланы, двумя неизвестными старцами и благолепною Царицею из Влахерн, которая вручила им свою икону для залога Ее вечного покрова будущему храму и мощи семи мучеников в его утверждение; образ же храма виделся им также на облаках. И вот, сими старцами оказались Антоний и Феодосий, к общему изумлению их самих и пришельцев, а эта Царица была сама Владычица Небесных Сил, окружавших престол Ее во Влахернах; а чудная икона, изображающая Успение Ее нa Сионе, чрез восемь столетий доселе висит над царскими дверями Успенского собора, источая исцеления притекающим. Десять лет спустя, уже по кончине Блаженных основателей, столь же чудно посланы были ими, как и при жизни, искусные иконописцы из Царьграда; они узнали лики Преподобных и, по данному ими обету, расписали благолепно храм Печерский.
Но ни первоначальным аввам и копателям пещер, ни даже ближайшим их сотрудникам и преемникам не суждено было видеть, как процвела поверх земли та лавра, которой глубокие корни полвека поливали они, потом своим и слезами в недрах родной земли. Антоний испросил только гору, а Феодосий успел лишь заложить первое основание великолепного храма в 1073 году. Стефан, его преемник, достроил каменное здание, обнес оградою и перевел братию из древней пещерной обители в новую; но и он оставил лавру прежде ее совершения. Великий игумен Никон, один из первых спасавшихся с Преподобным Антонием и постригший самого Феодосия, будучи призван после него в настоятели лавры, имел только утешение видеть ее расписанною пришельцами Цареградскими. Собор Успенский освящен был, наконец, через 36 лет после его основания, уже при игумене Иоанне и Великом князе Всеволоде митрополитом Иоанном с четырьмя епископами, которые чудно соединились на торжество сие из дальних своих епархий, как некогда лик Апостолов к успению Пречистой Девы; и день освящения, 14 августа, доселе празднуемый, ознаменовался еще год спустя торжественным перенесением нетленных мощей Феодосия из пещеры в основанный им храм.
Сия небесиподобная церковь, по сказанию современников, послужившая образцом для других благолепных храмов, была вся украшена с чрезвычайною пышностию внутри и снаружи. Золотая мусия сияла вокруг на всех стенах и наипаче в алтаре, где дивно изобразилась сама собою чудная икона Богоматери над Горним местом пред глазами иконописцев Царьградских. Разноцветными мраморами был устлан помост, драгоценными камнями горели иконы, золотой крест водружен был на главе. Каменная обширная ограда охраняла обитель, и двойными вратами в нее входили, одними – князья и чины духовные, другими же – народ и выносились мертвые. «Чудно было поистине, – говорит Летописец Нестор, постриженный еще во дни блаженного Феодосия, – видеть черноризцев, коих совокупил Господь в обители своей Матери, как некие светила, из всех пределов Русской земли. Одни предавались бдению, другие проводили время в коленопреклонениях и постились чрез день и два. Кто питался только хлебом и водою, кто зелием вареным или суровым, и все пребывали в любви. Меньшие покорялись старейшине, не смея говорить пред ним, разве с великим послушанием; также и старейшие с любовью назидали младших, как возлюбленных детей своих. Если кто впадал в некое согрешение, два и три других брата добродетельные, разделяли с ним наложенную на него эпитимию, ради утешений и великой любви. Если же кто удалялся из обители, все о нем печаль имели и убеждали возвратиться; убедив же, умоляли за него игумена и с радостию опять воспринимали. Таковы были божественная любовь, смирение и воздержание в тех святых братиях, которые доныне сияют и по смерти различными чудесами, как неугасаемые светильники, и молят Бога за оставшихся и всех работающих в обители Божией Матери».
Недолго, однако же, лавра Печерская наслаждалась первым своим благолепием. Еще во дни Нестора Летописца свирепый Боняк, хан половецкий, опустошил окрестности Киева при междоусобиях его князей и сжег в 1096 году близлежавший дворец Святого Владимира, на Берестове, и вторгся в самую обитель. Это случилось 20 июля на рассвете, во время отдыха воинов, утомленных всенощным бдением; некоторые из них погибли, другие успели спастись в пещеры. Дикие враги ограбили келлии и церкви и сожгли весь монастырь, но у соборного храма сожгли только одни святые врата. Более десяти лет не могла оправиться лавра от сего страшного набега. Спустя полвека другие варвары, торки и берендеи, участвуя во вражде Ольговичей с Мономаховичами, ограбили также обитель Печерскую, а еще чрез восемнадцать лет сын Боголюбского с теми же дикими наемниками приступил к Киеву и расхитил сокровища лавры. Она сделалась опять жертвою пламени и скудно обновилась до совершенного ее разорения при общем разгроме монгольском. Свирепый Батый не пощадил ее святыни и разломал по окна небесиподобную церковь Успения. Иноки спасли только чудотворную икону, укрывшись с нею в пещеры, отколе выходили, по звуку тайного благовеста, совершать литургию в одном уцелевшем приделе.
Девяносто лет продолжалось такое насильственное состояние древней столицы под властию баскаков ханских, которые сами не хотели жить в ее развалинах, доколе наконец, другой язычник, Гедимин князь Литовский, не переселил ордынцев и не исторг у них наследия ослабевших князей Галицких. Властитель западный, хотя и не просвещенный христианством, не питал к нему, однако, враждебного чувства; он понял, что вера есть лучшее сокровище новых его подданных, крепко приверженных к древней своей святыне, и дал им наместником князя православного, племянника своего Миндовга, хотя и не из племени Рюрикова. Таким образом, род князей Ольшанских в течение полутора веков мирно управлял Kиeвом. Только в последний год четырнадцатого столетия и еще однажды в первых годах пятнадцатого подвергся опять сей древний труженик опустошениям татарским, последним порывам двухвековой бури, которая едва не стерла его с лица земли. Ордынский ха, Тимур Кутлуг излил на беззащитный Киев всю свою ненависть против мощного Витовта, князя Литовского, и чрез семнадцать лет другой хан, Эдигей, подступил к городу. Отраженный от его замка, он опустошил посады и лавру, истребив последнее ее достояние, ибо такова была ее бедность, что она не более тридцати рублей могла внести за себя выкупа Тимуру.
Уже народ киевский привык к своим новым властителям, как к родовым князьям, и полюбил их за благочестие. Последний из Ольшанских, Симеон Олелькович, как бы предчувствуя конец мирного правления своего дома, пожелал иметь вечную по себе память в залог будущего благосостояния своей области восстановлением церкви Печерской из двухсотлетних ее развалин. Господь продлил жизнь благочестивого князя до того времени, пока не совершил он начатого дела, и к общему утешению всех граждан киевских, собор Успения вновь освящен был 3 декабря 1470 года, при архимандрите Иоанне, а на следующий год уже погребли в нем самого храмоздателя. Здесь открывается промысл Божий о вере православной, ибо лавра Печерская послужила рассадником и утверждением Православия в смутные времена гонений латинских; она одна устояла, молитвами преподобных своих основателей, когда все вокруг рушилось: и благосостояние гражданское, и порядок церковный. Надменный Казимир, король Польский, не хотел более дать никого из рода Ольшанских возлюбившему их Киеву и, лишив древнюю столицу княжеского достоинства, назначил туда первым воеводою гонителя Гастольда, исповедания латинского. Уже некому было вступиться за Православие: новые митрополиты Киева, отделившись от Московских, жили в Литве, и к довершению бедствия в 1482 году, Менгли-Гирей, хан Крымский, внезапным набегом выжег опять лавру Печерскую; но она не совсем опустела, потому что сохранилась ее церковь.
Сечь Запорожская стала на пути набегов татарских и оградила святыню Русскую. Король Сигизмунд утвердил опять грамотою своею существование лавры в 1592 году, и с тех пор под мудрым управлением ревностных своих архимандритов, Никифора Тура, Петра Могилы, Иннокентия Газеля и других, она росла и крепилась, смело отражая от себя и от всего Православия все нападения унии, доколе не осенил ее своим широким крылом двуглавый орел Российский, который малым птенцом излетел из гнезда киевского и уже оперился в вековых битвах. В начале XVIII века лавра Печерская испытала последнее свое бедствие, будучи вся истреблена страшным пожаром в 1716 году. Но великий обновитель своего царства спросил только: «Цела ли чудотворная икона Богоматери?» – и услышав, что спасена, сказал: «Итак, все сохранилось!» Он сдержал свое царское слово, и как бессмертная птица Востока, непрестанно возрождающаяся из пламени собственного костра, так лавра Печерская в новой славе возникла из пепла и доныне радует собою православных. По исчислению стольких бедствий можно судить, сколько изменился внешний и внутренний вид древней небесиподобной церкви Успения Богоматери, хотя и доныне чрезвычайно благолепной.
Величественно представляется она от Святых врат лавры в семиглавом златом венце своем, как светлая Царица, утвердившая вечный престол свой на горах Киевских; на всех вратах ее лики преподобных и небесные лики, которые окружали престол Царицы Влахернской, некогда пославшей зодчих для созидания Себе дома Сего. Углубление западных дверей, все исписанное ликами Святых, как бы невольно вовлекает внутрь святилища молитвенною силою, его исполняющею, которая проникает сердце всякого, кто только приближается к сей древней сокровищнице молитвы. Первое, что поражает взоры входящего в храм, это Божественный дар небесной Царицы святым угодникам Антонию и Феодосию – икона Ее Успения, горящая вся драгоценными камнями, в златых лучах над царскими вратами, она сияет в полумраке святилища, как некое светило сего духовного неба, где видимо почивают лики Святых: с правой стороны Равноапостольный Князь, начало и главизна просвещения нашего; с левой – первый Святитель, крепким именем Архистратига Небесных Сил совершивший благочестивое желание Просветителя Руси в водах крещения, а подле него первый Архидьякон и великомученик Стефан, а со входа в церковь положены многие частицы мощей Преподобных Печерских и, наконец, сам великий основатель лавры Феодосий.
Припадем с благоговением к раке сего второго светила тверди Печерской, который, по выражению Нестора, как луна совершенная, восприял ангельский свет жизни от солнца Антониева, внезапно просиял с бесчисленными звездами учеников своих. Вся его жизнь была одним молитвенным подвигом, ибо еще отроком много страдал он от матери за свои непрестанные бдения и, пламенно возжелав достигнуть земного Иерусалима, обрел небесный в пещере преподобного Антония. «О чадо, – сказал ему в духе пророческом блаженный отшельник, – скорбна и тесна пещера сия, ты же не стерпишь тесноты ее», и вот она разширилась его заботами в целую лавру.
Великий Никон, постригавший юношу Феодосия, сам сделался одним из его подначальных. «Виждь смирение мое и труд мой», – взывал псаломски юный молитвенник, проводя все ночи в славословии, и так протекала иноческая жизнь его. Напрасно мать искала возмутить мир его душевный и возвратить в дом отеческий; едва умоленный Антонием на свидание с нею, он сам ее убедил оставить все красное мира для вольной нищеты. Феодосий в сане пресвитера и игумена не изменил своего подвига, утвердившись в оставленных ему Антонием пещерах, где и над землею воссияло его благочестие сооружением церкви; но прежде всего искал он царствия Божия и правды его, и прочее все ему приложились. Князья и бояре притекали к нему за словом назидания, и умножившаяся вокруг него братия питалась духовным сотом его наставлений; для всех он был всем, по глаголу Апостола, подавая пример строгого послушания и непрестанных трудов, ибо его начальство состояло в служении меньшей братии Христовой, но уста его вооружены были правдою пред лицем сильных, и смирение не обращалось в потворство греху. Когда младшие братья свергли Великого князя Изяслава с престола отеческого, мужественно обличал их Блаженный старец словами писания. «Глас крови брата твоего вопиет к Богу, яко Авелевой на Каина», – говорил он Святославу и не хотел идти на зов его. Смирился властитель пред убогим отшельником и сам едва испросил себе дозволение взойти в обитель; когда же впоследствии Феодосий стал опять посещать палаты, он не преставал внушать князю покорность старшему брату. Утешенный его приходом, Святослав воскликнул: «Если бы и отец мой воскрес из мертвых, истинно я бы столько же обрадовался его пришествию, и не боялся бы его больше преподобной души твоей!» «Если ты меня так боишься, – отвечал Феодосий, – то сотвори волю мою и возврати брату твоему старейшему престол, данный ему отцом твоим». – Не только в палатах, но и в церкви изъявлял он такую же приверженность к законному князю, ибо велел у себя в лавре поминать в Богослужении сперва Изяслава, а потом Святослава. И несмотря на то, благоговел к нему державный, и сам трудился при создании его лавры. Однажды Феодосий нашел князя играющим на органах и гуслях и, молча воссев подле, опустил взор, потом же сказал: «Будет ли все сие так и в ином веке?» Умилился Святослав, велел умолкнуть органам, и уже с тех пор никогда не было слышно гласа мусикийского в присутствии Святого. Обильна и трогательна повесть о милостыне и чудесах Преподобного, которыми прославил его Господь еще при жизни и память коих доселе жива в его обители. Когда же возлюбивший его Бог открыл ему благовременно час блаженной кончины, Святой старец призвал князя и всю братию и, поручив его покровительству свою лавру, назначил по себе преемником Стефана; он наставил иноков последним поучительным словом и обещал духом всегда пребывать с ними, тело же молил погребсти в пещере, где протекла большая часть его труженической жизни. Тогда оставшись один, болящий пал на колени и в пламенной молитве предал Богу чистую свою душу.
Когда освящена была соборная церковь, братия Печерская единодушно молила игумена Иоанна не лишать их присутствия Блаженного отца своего Феодосия; вопреки его завету, нетленное тело ископано было из пещеры и с чрезвычайным торжеством перенесено всеми епископами, бывшими в Киеве, во внутренность храма, которому только одно основание успел положить Преподобный. Церковь и доселе празднует память сего события накануне храмового праздника лавры; но чрез полтора века исполнилось смиренное желание отца иночествующих: святые мощи его опять были сокрыты под спудом во время нашествия монгольского. Мы поклоняемся только месту их вторичного погребения в храме, как и гробинице великого Антония в пещарах, посреди такого богатства нетленных телес их учеников и последователей. Лики их изображены вокруг гробницы Феодосиевой и по стенам соборным в звездax, ибо Преподобный Нестор сравнивает лавру Печерскую с твердью Российского неба, которое просияло столькими духовными созвездиями. С ними вместе изображены, на западной стене, и благодетели лавры Печерской, Великие князья и удельные, начиная от трех сыновей Ярослава.
Каменная гробница одного из позднейших ее благодетелей находится в левoм углу собора, позади раки с частицами Преподобных. Столетний князь и воевода Константин Острожский, самый ревностный поборник Православия в горькую эпоху гонений униатских, который защитил Киев и всю южную Русь славою громкого своего имени и возбудил угасшее просвещение учреждением училищ и типографий, изваян весь из камня в броне воинской поверх своей гробницы. Конечно велико было к нему уважение современников, если лавра Печерская приняла его в соборный храм на столь почетное место. Еще три великих мужа погребены во внутренности церкви, около левого ее клироса, хотя и не с таким великолепием. Двое из них со славою послужили Церкви и отечеству – это знаменитый митрополит Петр Могила, памятию коего исполнен весь Киев, ибо живительная рука его напечатлелась на каждом из священных останков древней столицы Православия, и достойный его преемник по духу и учености, архимандрит лавры Иннокентий Газель, третий из погребенных, гроза оттоманов Задунайских.
По древнему обычаю церковному, семь Вселенских соборов, напоминающих молящимся пастырям и пасомым о незыблемом православии Церкви, изображены ближе к алтарю, на боковых окнах и столпах, поддерживающих хоры. Великолепный пятиярусный иконостас, устроенный хотя и после пожара, но в древнем вкусе, с ликами Праотцев, Пророков, Апостолов и дванадесятью праздниками, которые постепенно восстают над нижним рядом местных, богато украшенных икон. Царские двери под чудотворным образом Успения вылиты из серебра – это благочестивый дар боярина Шереметева, сподвижника Петрова на поле битвы и в украшении храмов. Когда же отверзаются великолепные врата, открывается все благолепие дивного алтаря Печерского: обширный престол его окован серебряными досками со священными изваяниями усердием дщери Петровой, которая благоговела к древней святыне Киева; кругом его, по стенам, лики молящихся Иерархов, а над Горним местом, которое устроено в древнем вкусе глубоким полукружием, с кафедрою святительскою и седалищами у ног его для сослужащих пресвитеров, великолепно изображена Вечеря Тайная. Господь Иисус Христос с двенадцатью апостолами во весь рост в позлащенных окладах восседает за Божественною Вечерею, повторение коей совершается ежедневно на противостоящем престоле. Внутри сей новой горницы Сионской невольно исторгается из уст божественная песнь Великого Четвертка: «Приидите верные, на Горнем месте насладимся Владычним угощением и Бессмертною Трапезою, возвышенными умами из слова научаясь познанию восшедшего паки ко Отцу Богу Слова, Которого величаем».
Кроме алтаря соборного, есть еще девять приделов внизу и на хорах великолепного храма. С южной стороны примыкают к алтарю два придела, во имя Архангела Михаила и Иoaннa Богослова; в последнем хранится древняя икона Феодоровской Божией Матери. Пред нею молился Святой мученик Князь Игорь, когда повлекли его на страдальческую кончину, и сия свидетельница невинной кончины уцелела после самого разрушения обители Отчей, где он спасался, как бы в обличение убийц его и для прославления его памяти. С северной стороны один только придел, устроенный князьями Борецкими во имя Архидьякона Стефана; там положена была и часть мощей его, принесенная в 1717 году из обители Нямецкой архиепископом Романским Пахомием. Под нею усыпальница многих именитых родов княжеских, Ольшанских и Острожских, гетманов Малороссийских и православных воевод Киевских, епископов и архимандритов лавры. Придел Святого Иоанна Предтечи, находится в северо-западном углу собора, а противоположный ему, Трехсвятительский, занят ныне ризницею лавры. На пространных хорах четыре престола: во имя просветителя Руси, апостола Андрея Первозванного, коего память особенно почитается в Киеве, и Преподобного отца иночествующих Печерских Антония, – с правой стороны; а с левой – Блаженного его сотрудника Феодосия и Преображения Господня; ибо вся прославленная гора Печерская сделалась святым Фавором земли Русской, где просияла Слава Единородного в бесчисленном лике учеников его, по гласу благоволившего о Нем Отца.
К югу от великой церкви братская трапеза, построенная в начале прошедшего столетия на развалинах древней, составляет довольно обширное здание с примыкающими к ней службами, а в ней отдельная церковь во имя верховных Апостолов. А в близлежащих настоятельских келлиях еще две церкви: одна весьма обширная, во имя Святителя Михаила, где совершается в зимнее время Богослужение, другая же крестовая, во имя чудотворца Митрофана; обе недавно устроены благочестием нынешнего настоятеля лавры Печерской. Здание типографии к востоку от собора, а к северу и западу два и три ряда келлий соборных и братских расположены правильными улицами, по направлению Святых и Северных ворот лавры, с малыми впереди них цветниками и длинными аллеями орехов. Келлии сии дают ей подобие целого города духовных граждан который обнесен твердынею видимых стен и невидимой молитвы Преподобных его основателей.
В обширной ограде, сооруженной гетманом Мазепою на пространстве более версты вокруг всей лавры, трое врат открывают в нее благоговейный вход. К востоку от соборной церкви, в полугоре, Пещерные врата, чрез которые теснится непрестанная вереница богомольцев в Ближние и Дальние подземелья Антония и Феодосия. К западу, прямо против собора, Святые врата, богато украшенные ликами Преподобных, которые встречают соборно другой лик – Благоверных князей Русских, к ним притекавших на земле и с ними обитающих на небесах. Здесь все заступники земли Русской, прославившиеся духовно в южных ее пределах и наипаче в Киеве. Над вратами церковь Пресвятой Троицы, которую православно исповедал сонм сих праведников, чина мирского и духовного. Первые Святые врата лавры с тем же храмом устроены были еще в 1106 году Блаженным вратарем их, правнуком великого Ярослава, князем Черниговским Николою, прозванным Святошею за свое благочестие, мощи коего нетленно почивают в Ближних пещерах.
«Преходит образ мира сего, и Господь многажды низлагал престолы князей», – так помышлял благочестивый потомок Святого Владимира и предизбрал лучшую часть оставленного им наследия, – Царство Небесное вместо земного. Он постригся в раннем возрасте в лавре Печерской и смиренно исполнял самые тяжкие послушания, несмотря на убеждения братьев своих, Изяслава и Давида, князей Черниговских, дабы возвратился в дом отчий. Три года служил инок братии своей духовной в поварне и столько же при трапезе и три года как ревностный вратарь охранял Святые врата. Тогда только уединился в келлии, где провел еще тридцать лет в строжайшем посте, возделывая малый сад и с помощию врача своего призирая болящих, для коих устроил богадельню подле Святых ворот, с церковию во имя своего Ангела. Часто убеждал князя искренне приверженный к нему врач воздержаться от непомерных подвигов для сохранения жизни и не работать черноризцам, как бы купленный ими раб; он представлял ему в пример благочестивых предков, спасавшихся иным путем, но Блаженный Святоша отвечал: «Брате мой, довольно рассуждал я о здравии души и убедился, что неблагоразумно щадить плоть, дабы она не восстала на дух. Если же изнеможет, то тогда в немощи моей совершится сила Божия, ибо, по слову Апостола, нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8:18.). Благодарю Бога, что он сделал меня рабом своим рабам черноризцам, ибо я, будучи князем, в лице их работаю Царю царей. Братия мои по плоти пусть довольствуются земною моею областию, которую им оставил, обнищав Христа ради для иного царства. Для меня же жизнь – Христос, и смерть – приобретение (Флп. 1:21). Если же и никто из князей Российских до меня так не действовал, пусть буду я предводителем их по следам Царя Небесного, дабы хотя отселе кто-либо поревновал моему примеру».
Слова Блаженного Николы подтверждались знамениями. Он исцелил молитвою самого врача, когда сей, испытав бессилие земных лекарств, доверился наконец целебной силе Князя; по его убеждению, постригся иноком врач, умолив Преподобного, который уже имел предчувствие о своей кончине, испросить ему у Господа милость умереть вместо него, дабы сам Никола ангельскою жизнию послужил на спасение многим. Исполнилась благочестивая молитва: князь–инок еще тридцать лет сиял своими добродетелями в лавре; после же блаженной кончины, власяница его исцеляла болящих и служила бронею воинскою единокровным князьям.
На месте его богадельни доселе существует монастырь Больничный с церковию чудотворца Николая. Таким образом, три отдельных обители – Ближних и Дальних пещер и Больничная – обретаются внутри обширного иноческого мира лавры; каждая из них имеет пo несколько церквей и приделов, особенно же в Дальних пещерах, где, кроме подземных, две внешние большие церкви, Зачатия и Рождества Богоматери, вместе с келлиями братскими составляют сами по себе пространный монастырь. Над Северными, или Экономскими, вратами лавры есть еще церковь во имя Всех Святых, дабы никто из тайных угодников Божиих, спасавшихся в безмолвии пещер, не лишился, по своему смирению, подобающей ему славы и от воинствующей Церкви, подобно как все ликуют с небесною своею братиею в сонме торжествующей Церкви.
Недалеко от сих ворот, вне ограды, находится древняя церковь Преображения Господня, сооруженная еще Равноапостольным князем Владимиром в любимом селе его Берестове, где он и скончался. Там же погребены были правнук его Долгорукий, столько возмутивший родную землю междоусобиями, который достиг наконец престола великокняжеского, чтобы только успокоить прах свой в уединении Берестовском. Там и сын его Глеб, недолго княживший, и сестра София, королева Венгерская, и кроткая его мать Евфимия, супруга великого Мономаха. Кто знает место гробов их, после стольких разорений? Недалеко от сего храма находилась другая церковь, Верховных Апостолов, воздвигнутая также Равноапостольным князем, где был пресвитером Блаженный Иларион до своего избрания в митрополию Киевскую; оттоле ходил он для безмолвной молитвы за левый берег Днепра, в малую ископанную им пещерку, в которой поселился потом Преподобный Антоний. Это было началом Дальних пещер лавры. И как тот священный родник, отколе брызнул сей первый ключ живой воды, спасительно оросивший гору Печерскую и разлившийся многими реками по всей России. Но теперь неизвестно и самое место бывшей Петропавловской церкви.
Спасская, уцелевшая по своему каменному зданию от разорения монгольского, принаддежит к древнейшим памятникам Киева и доселе свидетельствует о вкусе тогдашних художников. Живопись некоторых икон показывает следы Византийского искусства, и, вероятно, они были обновлены по древним чертам. Великий обновитель всего разоренного в Киеве, митрополит Петр Могила, поднял и ее из развалин, как видно из существующей доселе на стенах греческой надписи, и украсил священною утварию. Туда перенес он на время честную главу почившего в ее соседстве Князя Владимира, но потом, для большей безопасности, в самую лавру; а Великий Петр оградил священный памятник древности от набегов неприятельских, включив его внутрь крепостной ограды. Но созидая крепость, он уничтожил монастырь женский во имя Вознесения Господня, ставший против самых Святых ворот лавры, где теперь арсенал, и перевел инокинь его в нижний город, в обитель Флоровскую. Подле Святых врат доселе существует церковь Преподобного Феодосия, некогда деревянная, ныне же каменная, которая сооружена была в память перенесения мощей его из пещеры в лавру; ибо на этом месте остановились с честною ракою иноки для отдохновения и поставили ее на обрубок дерева, хранящийся под престолом храма.
Я взошел на величественную колокольню лавры, начатую при Императрице Анне и оконченную при Елисавете, в ней четыре яруса разнородных колонн Дорического, Ионического и Коринфского ордена. Высота ее 47 саженей с крестом. Она почитается высочайшею из всех колоколен Российских и, по своему нагорному положению, видна более, нежели за тридцать верст по Московской дороге; с ее же вершины взор достигает до города Козельца, на расстоянии семидесяти верст. Вся панорама Киева, Днепра и живописных окрестностей открывается стоящему на последнем ярусе столпа сего, вполне достойного лавры, в которую зовет он на молитву мерным гласом своих колоколов. Жадно разбегаются взоры по сему очаровательному и разнообразному чертежу вод и гор, лесов и полей, повсюду украшенному каким-либо священным зданием. Потом опять сосредоточиваются они на одной живописной массе Киева, двухъярусного – горнего и дольнего, разделенного садами и оврагами и сияющего Божиими храмами; наконец, утомленные, падают прямо на Святую лавру в ее пещеры, как на единый мирный приют посреди сей тревожной картины.
С племянником Владыки, отцом Антонием, приятным и радушным спутником многих моих хождений внутри лавры и по ее окрестностям, совершил я сей последний восход и уже полагал, что успел в короткое время видеть все достойное внимания в стенах обители; но митрополит озаботил меня вопросом: «А видел ли ты юдоль Преподобоых Антония и Феодосия и был ли на их кладезях?» Я же не знал и о их существовании. Тогда кроткий пастырь, обратясь с улыбкою к своему племяннику, сказал ему: «Отведи его в сию долину, и пусть почерпнет там воды из струи, освященной руками Преподобных, ибо место сие еще дико и отрадно, как во дни Святых отшельников. Немедленно вышли мы чрез Пещерные врата из стен лавры и, минуя крытый ход Ближних и Дальних пещер, несколько повыше их достигли до каменной церкви Зачатия Богоматери, что над самым холмом Дальних пещер Феодосиевых. Там насладившись зрелищем лавры, которая величественво восставала пред нами по уступам гор, мы стали спускаться крутою стезею в глубокую дебрь, поросшую вековыми тополями и яворами, доколе не обрели на дне оврага малый кладезь, – это был Феодосиев.
По другую сторону оврага, под сению развесистых деревьев, находился иной кладезь, более обделанный, со скамьями вокруг него,– это был Антониев. Сюд, с противолежащих холмов сходились, каждый к своему роднику, Преподобные основатели лавры, из мрака пещерного на Божий свет, нося на старческих раменах тяжелые водоносы, для утоления не одной лишь своей жажды, но и подначальной им братии; ибо они первые подавали во всем пример смирения и послушания. Здесь, быть может, во глубине дебри, встречали они друг друга ангельским приветом и менялись назидательным словом; и Феодосий припадал к стопам отца иночествующих, и Антоний взаимно воздавал ему честь пресвитерского сана, которого чуждался сам по смиренню. О безмолвная дебрь, зачем так глубоко хранишь ты тайны их уединенной беседы в своих недрах? Что же ни одно ее ангельское слово не отзовется жадному слуху? Кто бы ни пожелал, как некогда Самаряныня, напоить жаждущую свою душу благочестия водами и зачерпнуть струю живую, текущую в вечность, из кладезя сих двух Блаженных последователей. Долго сидели мы при кладези Антониевом, и безмолвствовали, как бы ожидая чего-то таинственного из его священного устья. Безмолвствовала вокруг и вся природа, разделяя священное молчание юдоли Преподобных; слышался только тихий шелест листьев густой дубравы и голос птиц, которые пели свои воздушные песни в недоступной для нас высоте, как райские гости, залетевшие в сей новый Эдем Преподобных.
На другой день удостоился я вкусить в раю пещерном, возделанном их руками, Божественные Плоды Древа Жизни, вновь для нас процветшего, – приобщиться Животворящего Тела и Крови Господа Иисуса Христа в подземной церкви Преподобного Феодосия. Сам Владыка совершал Божественную литургию с настоятелем Дальних пещер и схимником, отцом своим духовным, который мысленно живет уже за пределами гроба. Чудно было видеть служение святительское и слышать пение ликов во мраке и тесноте пещеры. Когда узкими вратами, как бы вратами Небесного Царствия, исходил он из глубины темного алтаря в светящейся ризе и митре и осенял церковь, внезапный свет осиявал пещеру; нечто неземное представлялось в лице святителя, воздевшего руки свои горе; а два иподиакона по сторонам его, также в светлых одеждах и в вертепе, напоминали радостных вестников воскресения Христова из упраздненного гроба. Когда же опять, с удалением святителя во глубину алтаря, водворялся мрак при слабом мерцании лампад иконостаса, в боковых отверстиях пещеры появлялись огни из дальних ее переходов и потом опять изчезали; люди мелькали как призраки, каждый минутно озаренный свечею, которую держал в руках; это были мимоходящие богомольцы, совершавшие набожное поклонение кругом всех пещер. Страшно и утешительно было слышать призывный глас дьякона: «Со страхом Божиим и верою приступите», ибо малое число молящихся в тесноте подземелья казалось умноженным давними жителями сих пещер, которые искреннее нас уже приобщаются Христу в невечернем дне Царствия Божия.