Александрийская образованность, как сфера, благоприятствовавшая происхождению христианской александрийской школы

Нет возможности, по недостатку положительных известий, исторически проследить образование того сложного организма, каким является в начале III в. Александрийская христианская школа. О первоначальном ее состоянии, впрочем, известно, что она была простым διδασκαλεἰον¹ или παιδευτήριον, т.е. училищем для воспитания христианских детей. Можно догадываться также, что она была вместе и огласительным училищем, в котором преподавалась обращенным в христианство язычникам² начатки христ. веры, отчего впоследствии и получила свое название «огласительной школы». Таким образом посетителями ее были в первое время ее существования только дети и оглашенные³. Когда же стали ходить в нее язычники, не обратившиеся еще в христианство, этого мы не можем сказать; а тем менее можем говорить о первоначальном преподавании в этой школе. Поэтому мы должны представить себе тот уже дальний образ Александрийской огласительной школы, который по историческим известиям окончательно сложился в начале III и в конце II в. Усвоивши черты этого образа, мы в состоянии будем понять, в образовании каких черт и как участвовала Александрийская образованность. Посетителями Александрийской огласительной школы являются теперь не только христианские дети и взрослые „оглашаемые“, т.е. обратившиеся уже к христианству александрийцы, но и не обратившиеся к нему язычники и отпавшие – еретики, которые, по замечаниям Евсевия, приходят сюда в большом количестве; видим наконец здесь и таких христианских юношей, которые подготовляются специально к прохождению пастырской должности⁴. Таким образом, Александрийская христианская школа в одно и то же время и низшее хр. учебное заведение (вроде наших духовных и уездных училищ), и огласительное заведение, и миссионерское учреждение, и среднее или высшее духовное училище (вроде наших духовных семинарий или академий).– Учителя, или катехеты – как они назывались – этой школы в тот цветущий ее период, который нам важно иметь в виду, т.е. с конца II до половины IV в., выбираются с особенною осмотрительностию⁵ в отношении к их христианскому и научному образованию, так что поэтому они все обладают замечательною ученостию⁶. – Наконец остается бросить взгляд на предметы и направление христ. Александрийской школы, чтобы очерк ее состояния в данный период был полон. Кроме общеобразовательных предметов низшего и среднего учебных заведений здесь раскрываются и уясняются книги Св. Писания, излагается в более или менее широком объеме, смотря по состоянию слушателей⁷, научно доказывается и облекается в философскую систему христианское вероучение, причем раскрывается пред слушателями философская мудрость древних и новых веков, так что в Александрийской школе возникает христианское богословие, как наука, и она сама становится философской и богословской школой.

Таким образом теперь достаточно определилась наша задача. С точки зрения принятого нами деления в очерке Александрийской школы, мы должны решить теперь следующие вопросы: влияла ли, если влияла, то как Александрийская образованность 1) на происхождение того отделения или класса в Александрийской хр. школе, в котором воспитывались дети христиан, 2) на возникновение огласительных бесед с обратившимися в христианство язычниками, 3) на допущение необратившихся язычников и еретиков в Александрийскую школу, где раскрывалось христианство, 4) на происхождение класса для образования пастырей церкви, 5) на научную высоту катехетов и 6) на введение Св. Писания как главного предмета преподавания, и на философско-научное направление в изучении Свящ. Писания и вообще христианства. Естественно нам при этом обращать большее внимание на такие черты, которые составляют существенное отличие Александрийской хр. школы от других подобных ей школ, потому что в таком случае уже заранее можно предсказать весьма сильное, если не исключительное, влияние местных условий.

1) Христианская Александрийская школа учит детей не одной только христианской вере, но и наукам энциклопедическим, из которых мы знаем о грамматике, арифметике, геометрии, риторике, поэзии, музыке, истории и философии⁸ и др. подобных светских науках, которые во главе с философией, по Клименту, ведут к мудрости⁹. Таким образом является вопрос, имела ли в какой мере Александрийская образованность отношение к внесению этих наук в христианскую школу.

Правда, христианство не подавляет естественных сил человека и не исключает развития личной самодеятельности: напротив оно даже требует от христианина внимательно относиться к своим силам, развивая их подобно умножавшим таланты; поэтому христианская церковь всюду должна была требовать воспитания детей, образования их не только в духе христианства, но и вообще развития умственных и других лучших сил человеческой природы, требовало таким образом элементарных, по крайней мере, школ для воспитания христианского юношества. Образовательным средством и являлись энциклопедические науки, как смотрели на них сами учители христианских школ¹⁰; но как лучше всего сделать: заставить ли христ. юношество ходить в школы языческие за неимением их в самой христ. церкви, или отклонить его от школ языческих и устроить свою, христианскую образовательную школу? Не говоря о том, что первое не везде было возможно по случаю часто свирепствовавшей против христиан вражды язычников, пастырям церкви естественно было прийти к мысли о том, что христианское юношество, занимаясь и постоянно сталкиваясь с язычеством в языческих школах, легко может уклониться к язычеству, так как ничем не обезопашено от влияния этого последнего. Итак лучшее было завести свои христианские школы для юношества (особенно в то время, когда христианские общины значительно расширились), тем более, что нужно же было знакомить это юношество с христ. вероучением. Все это показывает, что идея образовательной школы лежала в самом христианстве и отсюда вышла; следовательно исходной точкой для начала образовательной хр. школы служит прежде всего само христианство и интерес церкви. Однако такое положение нисколько не исключает мысли о благоприятных условиях для возникновения такой школы в данной местной церкви. Поэтому и может иметь свое значение вопрос о благоприятном влиянии Александрийской образованности на происхождение первоначального элементарно-образовательного класса в Александрийской христ. школе.

Нередко бывает, что идея остается не выполненною в жизни до тех пор, пока внешние обстоятельства и условия не вызывают ее реализации. Так и теперь, в отношении к идее общеобразовательной хр. школы. Эта последняя могла и даже должна была раньше явиться именно в такой христианской общине, члены которой люди образованные, и которая находится в месте процветания образованности. Школа там как бы вызывается самым складом жизни. А таким местом и была Александрия. Историки отзываются о ней, как „центре образованного мира“ и „седалище учености“, каким она продолжала быть и в первые века по Р. X., так что сюда продолжают съезжаться жаждущие образования юноши языческого мира¹¹. И если в Александрийском музее в эти века преподавание грамматики в широком смысле этого слова, математики и медицины настолько пользовалось уважением и славою, что привлекало к себе из отдаленных стран юношество¹², то тем более мы должны допустить, что музей достиг своей цели в отношении к самим александрийцам¹³, т.е. пробудил в них любовь к энциклопедическим наукам, как полезным во многих отношениях; таким образом Александрийское общество, если не все, то в немалой своей части было на стороне энциклопедического образования. Итак по отношению к занимающему нас вопросу мы получаем следующий вывод. Многие александрийцы, обращаясь к христианству не могли примириться с мыслию о том, чтобы дети их лишились того образования, пользу которого они и сознали и, быть может, испытали. Поэтому не будь школы в христианской церкви, они пустили бы своих детей в школы языческие и потому церковь, имея уже в себе идею своей, христианской школы, под влиянием этого внешнего требования яснее сознала и реализировала ее, взяв на себя воспитание христианских детей. Таким образом очевидным становится то содействие, какое оказала Александрийская образованность в устройстве образовательной христ. школы (διδασκαλεϊον) в Александрии. Идея христ. общеобразовательной школы создается самим христианством и создается в другой раз научным значением Александрии, в силу которого христианское διδασκαλειον с программой подобных языческих училищ Александрии сделалось местной потребностью. И если вообще чем сильнее потребность чего-нибудь, тем сильнее и настойчивее связывает себе удовлетворение, то мы имеем право сказать, что христ. образовательная школа скорее должна была явиться и пышнее обставиться именно в Александрии, так как потребность в такой школе сознавалась здесь сильнее, чем где-либо, в силу того положения, какое занимал этот город в современном образованном мире. По крайней мере к этому ведет сравнительное изучение благоприятных происхождению хр. образовательной школы условий в Александрии и других современных городах.

2) Александрийская христ. школа с самого начала своего существования; как можно догадываться, была и огласительным заведением, т.е. служила местом бесед с только что обратившимися в христианство язычниками об истинах христианской веры. Пока мы не будем обращать внимания на характер этих бесед, о чем придется говорить в своем месте, и пока, таким образом, будем рассматривать Александрийскую школу только как место огласительных бесед, мы не можем говорить о влиянии на происхождение этих бесед Александрийской образованности, – и вот почему. Огласительные беседы сами собою конечно предполагают своим предметом христ. вероучение в определенном объеме; посредством их катехеты знакомят оглашаемых с истинами христ. веры. Единственной причиной, вызвавшей такие беседы, а с ними и школу, как место для них, была потребность знать, какую именно религию исповедует христианин, чтобы суметь отличить ее от языческой религии и христианской ереси. Естественно в этом случае первоначальными учителями оглашаемых быть пастырям церкви, – преемникам апостолов, получивших заповедь об учительстве, а затем лицам, избранным с ведома и благословения этих пастырей. Поэтому огласительная школа является в каждой церкви, если последняя получила некоторую организацию, и потому мы видим такого рода школы всюду, где только есть епископские кафедры. Таким образом о влиянии какой-либо и в частности Александрийской образованности на происхождение огласительных бесед не может быть и речи. Образованный, равно как необразованный одинаково должен учиться тому, что соглашается исповедовать, как свою религию, так что образованность и необразованность в отношении к этой потребности совершенно не различаются. Совсем иное дело в отношении к постановке – характеру и направлению бесед; – в этом действительно могло сказаться и сказалось в Александрии влияние образованности; но раскрытие этого влияния выходит за пределы настоящей рубрики и будет иметь место впереди.

3) Между тем как первоначально Александрийская огласительная школа была открыта исключительно для принявших уже христианство и крещенных, впоследствии с распространением христианской церкви в Александрии сюда идут, и в большом количестве, язычники, и таким образом Александрийская огласительная школа мало-помалу становится миссионерским учреждением. Спрашивается, не участвовала ли в данном расширении круга слушателей и вместе цели Александрийской огласительной школы Александрийская образованность? По-видимому, нет соотношения между тем и другой: расширение круга слушателей есть чисто внешнее обстоятельство, а образованность внутреннее начало, проникающее ум и другие сокровенные силы человека. Но соотношение однако может быть. Образованность служит началом в жизни, проявляется во внешних учреждениях и служит причиною внешних событий. Могла она таким образом действовать и в данном случае. Впрочем мы можем указать лишь ее содействие, но не исключительное действие в данном явлении. В Александрии, как известно, издавна еще сошлись самые разнообразные философские системы и религиозные верования, все они пользовались здесь правами гражданства в силу самого состава городского населения, произошел взаимный обмен идей и развилась веротерпимость. Как скоро появилось христианство, то и оно здесь не встретило, по крайней мере среди образованного сословия, такой сильной и грубой оппозиции, как в других частях римской империи. Христианские сектанты, греческие философы, египетские жрецы, иудейские и восточные волхвы жили здесь покойно рядом друг с другом¹⁴, и христианские юноши беспрепятственно посещают языческие школы¹⁵. На эту веротерпимость образованного Александрийского язычника в отношении к христианству указывает еще император Адриан, говоря: „служители Сераписа в Александрии суть христиане“¹⁶. Мы даже знаем более этой простой веротерпимости. Известно стремление Александрийского ученого к эклектизму в религиозном и философском мировоззрении, – стремление, которое повело к усвоению им идей восточной, между прочим и иудейской, религии, так что мы имеем поэтому право предполагать в образованном александрийце научный интерес к христианской религии. Проще говоря, эклектизм, которым проникнут дух Александрийского философа, тянет его к ознакомлению с христианской религией, из которой он думал что-нибудь заимствовать. По крайней мере об Аммоние Саксе, основателе неоплатонической философии, в которой вполне выразился дух Александрийской образованности¹⁷, мы знаем, что он внес в свое мировоззрение христианские идеи¹⁸, и таким образом не без основания можем предполагать, что александриец вследствие направления своей философской науки тянул в Александрийскую огласительную школу, где можно было ознакомиться с новой христианской религией. Итак созданное положением Александрии стремление к еклектизму благоприятствовало с одной стороны появлению в Александрийской огласительной школе язычников тем, что заставляло их идти сюда. Подобным же образом благоприятствовала этому Александрийская образованность и с обратной стороны, вызывая катехетов на уступку требованиям Александрийской веротерпимости и на допущение к слушанию своих бесед язычников. Пока христианская община в Александрии не была еще достаточно широка и пока на кафедре огласительной школы не явился в силу этого образованный александриец или, по крайней мере, проникнутый Александрийскою образованностию человек – так как образованные, как известно, стали обращаться позже народной массы, – до тех пор нет в христианской Александрийской школе язычников, в ней собираются только „верные“. Но при достаточном размножении членов Александрийской церкви и язычники появляются в качестве слушателей оглашений. Это факт. Хотя он не сложен, не определен и до того общ, что почти нельзя уловить рельефных деталей его, однако он, рефлектированный указанным нами способом, служит в некоторой степени подтверждением тому, что мы хотим высказать. Лишь только на кафедре Александрийской христианской школы явился такой, из среды Александровской образованности вышедший, катехет, он уже самым направлением последней, естественно, был приучен к кроткому, миролюбивому отношению к язычникам и потому доставляет им свободный вход в Александрийскую школу. Говоря о такой веротерпимости ученых Александрийской церкви, Адриан в указанном нами месте замечает еще: „и христианские епископы Александрии предались культу Сераписа“. Хотя это очевидно преувеличение, тем не менее ясно указывает на снисходительное и братское отношение христианских учителей Александрии к языческому населению города. Следы такой веротерпимости христианских Александрийских катехетов сохранились наконец в самом направлении их сочинений, где христианство протягивает братски руку язычеству, признавая в нем многое родственным себе, так что в конце концов становится несомненным благоприятное действие Александрийской образованности и с этой, второй, стороны, со стороны самих катехетов. Александриец – язычник под благоприятным влиянием местной образованности идет в школу и здесь катехет под тем же влиянием отворяет ему двери. Обращая внимание на положение Александрии и на дух, проникавший ее образованную среду, мы должны сказать, что всего более именно здесь должны были идти в христианскую школу язычники и всего более именно здесь – развиться миссионерское значение ее. А в пользу этого и действительно говорит сравнительное изучение количества язычников – посетителей Александрийской и других школ.

4) В первые века христианства был чувствительный недостаток в богословских образовательных заведениях для духовного сословия. „Александрийское было сначала единственным“ в таком роде – говорит Неандер¹⁹. Таким образом мы имеем право предполагать действие местных причин в том, что богословская школа, как такая, возникла в Александрии раньше, чем в других не менее замечательных городах. Правда, мы не можем сказать, что исключительно местные причины заставили вообще давать образование будущим пастырям церкви и ввести таким образом в Александрийской школе специально-богословский класс, – не можем именно потому, что он рано или поздно явился во многих школах. Но тем не менее несомненно действие собственно Александрийских условий в сравнительно раннейшем появлении этого класса в школе Александрийской. Между такими условиями не последнее место занимает и Александрийская образованность, действие которой в данном случае может быть скоро усмотрено.

Научный аристократизм²⁰ царил в этом царстве языческой мудрости, – аристократизм заставлявший различать образованных и необразованных, первые презирали последних, как это выразилось напр. в гностицизме. Если, теперь, зараженные таким аристократизмом образованные мужи Александрии обращались к христианству, то и здесь, несмотря на проповедь о всеобщем равенстве, они не могли же скоро отрешиться от своей задушевной идеи, обратившейся в правило для их общественных отношений. Оппозиция такому аристократизму не могла иметь существенного значения. Потому мы и видим следы такого аристократизма в самых катехетах Александрийской богословской школы, которые разделяют последнюю на 2 отделения, внутреннее (как бы эзотерическое) и внешнее (екзотерическое), и слушателей на 2 разряда, на совершенных (τέλειοι) и несовершенных (ατελέστεροι)²¹; и замечательно, что такое деление строже всего наблюдалось в Александрии²². Таким образом сами александрийские учители церкви были заражены аристократизмом, хотя он выразился не в науке, но в понимании веры и в сравнительно слабейшей степени. Поэтому с большею вероятностию мы можем предполагать действие александрийского аристократизма на образование пастырей церкви. Эти последние должны быть, по церковному канону, руководителями церковной общины, стоять впереди паствы и помогать ей между прочим советами. Но какой же может быть совет от необразованного образованному и как может быть он принят, если образованный смотрит с презрением и свысока на непосвященного в тайны науки? Отсюда естественно требование, чтобы пастырь церкви был, так сказать, аристократом и в вере, и в науке, т.е. получил образование. Но чтобы этот аристократизм был не более, как только необходимым удовлетворением внешнему требованию, – со стороны образованности, и чтобы не стоял в противоречии с христианским воспитанием будущего пастыря, он отнюдь не должен был простираться до излишества, – до презрения необразованных членов паствы, и должен был выражаться лишь в научном (не говоря о нравственном) возвышении пастыря над уровнем многих. Правда такой научный аристократизм был общим достоянием тогдашнего образованного мира и потому всюду мог действовать подобным образом; но это нисколько не говорит против нашего предположения о действии аристократизма в сравнительно раннейшем развитии Александрийской школы до степени богословского учебного заведения. Чем сильнее и распространеннее аристократизм, тем конечно богаче почва для развития образовательно-богословского заведения. Но в Александрии, как центре наук и особенно философии, которой преимущественно был свойствен аристократизм, понятно, сильнее и шире, чем где-либо, должен был проявляться этот последний; а потому сильнее должен был раздаваться его голос о необходимости образования пастырей церкви, и отсюда – раньше должно было явиться специально-богословское отделение Александрийской школы.

Кроме этого, непосредственного содействия александрийской образованности в рассматриваемом нами явлении мы можем указать еще другое, посредственное. Гностицизм, разнообразно выражавшийся в частных гностических системах, находит в первых веках христианства колыбель и приют себе в Александрии. Образованность Александрийская сделалась матерью этого гностицизма, поскольку он стремился соединить в себе науку с христианством. Понятно, что пастыри церкви должны были заботиться о прекращении развития этого рода ересей. Но прекратить, или, по крайней мере, сдерживать это развитие можно было не иначе, как опровержением гностицизма и раскрытием в противоположность ему чистого христианства. Таким образом с одной стороны должно было пастырям церкви предварительно знакомиться с характером ересей и с той наукой, на которой они опирались, с другой, – изучать обстоятельно самое христианство. Сознание такой необходимости и должно было благоприятно действовать на возникновение в Александрии образовательного заведения для пастырей церкви. Таким образом потребностью времени, созданной образованностию Александрии, действовавшею посредственно чрез гностические секты, была оппозиция этим последним и для нее специальное образование пастырей церкви.

Итак общий вывод из всего сказанного по данному поводу тот, что идея богословской школы для образования пастырей церкви нашла себе самую благоприятную почву в Александрии, именно в тамошней образованности, действие которой шло рука об руку с требованием церковных интересов. Лучше такой почвы нельзя было нигде найти в то время, и потому идея богословской школы, как образовательного заведения для пастырей церкви, прежде всего пробудилась и сама школа выросла на Александрийской именно почве.

5) Мы уже видели, что в Александрийской христ. школе учили наукам энциклопедическим, знакомили с характером ересей и с философскими системами, поскольку они входили главным образом в гностические секты. Таким образом сами учители должны уже были знать то, чему учили других, и если постановке этих предметов преподавания благоприятствовала образованность Александрийского общества, то уже можно говорить, что она влияла и на научную высоту катехетов посредственным образом. Но этого мало. Всесторонняя образованность, сделавшаяся – без преувеличения можно сказать – свойством всех катехетов Александрийской школы²³ (берем опять намеченный нами период), вызывалась той же Александрийской образованностью еще иным, непосредственным путем. Мы даже должны категорически высказать такое положение: пока в Александрийской огласительной школе были слушателями только лица из низшего сословия, не нужно было высоко образованного учителя, достаточно было знать лишь те энциклопедические науки и философии и в той программе, какие и в какой нужно было для христианских детей, учившихся в этой школе. Но мало-помалу тянут к христианству не удовлетворенные язычеством образованные его представители и идут слушать огласительные беседы в Александрийскую христианскую школу; идут сюда и ищущие повсюду истины, но не обратившиеся еще к христианству язычники и выделившиеся из церкви еретики. Одним из последствий этого необходимо должна была явиться всесторонняя и светская образованность наставлявших в школе катехетов. Как она следует из предыдущего и какое здесь можно видеть влияние образованности Александрийского общества – мы теперь раскроем.

Нужно стоять слишком твердо на современной нам почве школьного формализма, чтобы представлять себе преподавание в огласительной Александрийской школе подобным настоящему преподаванию в учебных заведениях. Правда, в обучении детей, что составляло часть деятельности Александрийской христ. школы, этот формализм имел полное приложение. Но совсем иной метод был полезен и действительно практиковался в оглашении приходивших в школу взрослых слушателей. В древних философских школах, с которыми имеет большое сходство Александрийская огласительная школа, мы видим свободные беседы; их же видим и во многих церквах 1-го и 2-го в.²⁴. Таким же образом велось преподавание и в Александрийской огласительной школе. Она, как такая, была просто местом бесед о христианской вере. Григорий чудотворец в своем „Панегерике Оригену“ говорит, что последний в дружеских беседах наперед изучал слушателей, – „как искусный земледелец, он не останавливался на том только, что видимо и открыто, но взрывал почву, чтобы узнать, что она скрывала, предлагая нам вопросы и проблемы, и слушая наши ответы“²⁵. О таком же методе преподавания свидетельствует и сам Ориген, когда требует от учителей, чтобы они, по примеру Христа, не гневались, если им будут предлагать вопросы не из жажды знания, но только с целью испытать их²⁶. Понятно для того, чтобы удовлетворять желаниям вопрошающих, нужно было учителям уметь отвечать. Не согласно было с интересами церкви отталкивать обращающихся ко Христу образованных мужей, которые не мирятся с смутными представлениями, но ищут ясного усвоения новой религии, – отталкивать, не давая им такого усвоения: „грядущаго ко Мне не изжену вон“ – говорил Христос²⁷, уча Своих преемников поступать также. Таким образом необходимо было учителям Александрийской христ. школы стоять на одинаковом, если не высшем, уровне развития и образования с лучшими из своих слушателей. Если даже мы предположим, что вопросы оглашаемых касались исключительно религиозных пунктов, которые они хотели представить себе с надлежащею ясностию, то и тогда мы должны допустить диалектическое образование катехетов для выхода из затруднений. „Нужно диалектическое образование духа – говорит Климент Александрийский, – чтобы уметь отличать надлежащим образом двузначащие и синонимические слова Писания“²⁸. Но нельзя думать, чтобы только религии касались эти вопросы оглашаемых. Образованный александриец сжился с изученными им науками, он не мог оставить их и в христианстве. Таким образом складу такого александрийца соответствовало научное изложение какого бы то ни было предмета. Поэтому, слушая катехета, он требовал научного изложения и обоснования религиозных истин. А так как в Александрии необходимым требованием от научного изложения предмета было определение того места, какое занимает он в отношении к другим²⁹, то отсюда естественны вопросы об отношении христ. религии к другим предметам изучения. А это требует научного образования катехета, тем более что подобные вопросы по привычке излагались в научной форме, не всегда понятной для необразованного научно. Наконец, если стремление к философии, как науки, необходимой для всех реальных наук и религии³⁰, с силою заявляло о себе в умах Александрийцев особенно рассматриваемого времени, если в христ. александрийскую школу собирались³¹ приверженцы личных философских систем, которые столпились в Александрии; то необходимо предположить, что постоянно с уст образованных и философов сходили вопросы не только об отношении религии к философии вообще, но и в частности к многочисленным ее системам. Это должно было явиться в Александрии как насущный вопрос и насущное требование от катехетов христ. школы. Чтобы ответить на этот вопрос и удовлетворить этому требованию, становится необходимым для катехетов философское образование. Не иметь его и таким образом не удовлетворить жажде образованных язычников значило или заставлять их раздваиваться между наукой и христ. верой, или отталкиваться от христианства, так как с наукой они не могли расстаться. Чем более шло образованных мужей в огласительную школу и чем более шло именно таких, которые еще не имели желания принять христианство, или которые уже отступили от церкви, как еретики, тем более открывалась и тем сильнее чувствовалась катехетами эта потребность философского и научного образования. От лиц, еще преданных язычеству и ереси и приходивших в школу часто для того, чтобы „испытывать учителей христианских“, как говорит Ориген, естественно было слышать отстаивание своих мнений и представление их истинными в противоположность тому христианству, которое раскрывалось в школе; естественно было им требовать защиты хрис. веры и опровержения языческой религии, философских систем несогласных с христианством еретических мнений. Особенно много шло в огласительную школу еретиков: они собирались здесь, как замечает Евсевий, в бесчисленном множестве“³². Здесь они заводили состязания с катехетами³³, которые, чтобы не уронить в своем лице истинного христианства, не должны были отказываться от этих состязаний. Но так как еретики Александрийские были гностики, которые в своих системах решали многие философские вопросы, то естественно было ожидать постановки таких же вопросов и в христианской школе; и действительно Ориген между такими вопросами ставит вопросы о вечном начале всего сущего, о духе и материи, добре и зле, о человеческой свободе и др.³⁴. „Еретики подражают Платону, Епикуру, Зенону или Гераклиту; они заимствовали от Аристотеля свою ложную диалектику, все стараются объяснить“... – говорит Тертуллиан³⁵. Таким образом нужно было бороться против них знающим философию, нужно было катехетам изучать ее. Так и говорит тот же Тертуллиан:³⁶ „если в лоне церкви еще занимаются философами, то причиною тому еретики, их последователи“.

Итак образованность слушателей в Александрийской огласительной школе полагает начало многосторонней учености ее катехетов. И едва ли где-либо потребность в этой учености ощущалась учителями огласительных школ с такою силою, как именно в Александрии, – в этом центре тогдашнего образованного мира и в месте языческой науки. Так действовал и исторический закон в образовании одной из существенных черт Александрийской христ. школы за рассматриваемый нами период: катехет ее стал научно образованным человеком потому, что образованы многие из его слушателей. „Большое число еретиков и людей знакомых с греческими науками, особенно с философией, стали приходить слушать меня – говорит Ориген в одном из своих писем³⁷; – тогда я нашел нужным основательно изучить догматы еретиков и все, что философы выдавали за истину“. Понятно, что, говоря так, он ставит приход в школу образованных лиц и свое стремление к изучению философии и наук в отношение прежде и после, или в отношение причины и действия. Потому-то он счел нужным слушать Аммония Сакея, когда увидел, что в огласительную школу идут зараженные его идеями.

Как скоро таким образом исторический закон выдвинул на кафедру Александрийской христ. школы учителя, получившего светское образование, открылась и другая причина, которая побудила также к особенной осмотрительности в выборе катехета, потребовала ученых преемников первому ученому катехету.

Первые замечательные по научному образованию катехеты Александрийской школы, открывающие собою ряд других не менее замечательных, вышли из языческой среды (таковы Пантек и Климент). Познакомившиеся и сжившиеся с языческой наукой, эти катехеты естественно должны были испытывать до принятия христианства внутренний процесс все большего и большего недовольства языческой религией и философией, а при и по обращении к христианской религии – процесс примирения с ней науки. Память об этом двойном умственном процессе дала им мысль помогать образованным слушателям в выходе из подобного процесса, – помогать научным опровержением язычества с его религией и философией, научным исследованием христианства и соглашением его с языческой мудростью. И такое научное преподавание, поскольку оно соответствовало требованию современников, должно было тянуть в школу все большее и большее число язычников, которые охотно перебегали от одной школы к другой, ища всюду удовлетворения. Создавалась таким образом в умах катехетов новая цель школы, миссионерская – по отношению к необратившимся еще язычникам, и воспитательная – по отношению к оглашаемым. Эта двоякая цель, передаваясь, как наследство школы, от одного учителя к другому, и вызывает особенную осмотрительность в выборе катехета, требует от него научного образования. Конечно и здесь главным образом полезно было знание философии и вообще философское развитие ума, но не оставались без пользы для доказательства различных положений веры и для уразумения ее тайн и другие, положительные знания, вроде исторических и др. Особенно полезна философия для тех, кто принимает веру не иначе, как на основании доказательств – говорит в одном месте Климент Алекс.³⁸. А в другом – замечает: „кто хочет излагать полезное, для пользы наставляемых и особенно если они эллины, тот не должен подобно неразумным животным презирать многое при учении, но должен собирать столько вспомогательных средств для своих слушателей, сколько возможно³⁹... Всякое образование полезно, и особенно необходимо изучение Св. Писания, чтобы можно было доказать то, что предлагаем, и особенно если слушатели получили эллинское образование⁴⁰“.

Итак научная высота катехетов Алек. школы явилась, как необходимое следствие Александрийской образованности. Мы различили двоякое действие последней в данном случае. Одно шло, так сказать, отвне внутрь школы чрез посредство образованных посетителей ее, предлагавших научно-философские вопросы катехетам, а другое – изнутри самой школы чрез катехетов в форме цели, поставленной ими для своих занятий под влиянием того положения, какое было некогда вызвано в них их образованностию и христианством, и какое было едва ли не всеобщим в массе образованных лиц Александрии в этот период брожения умов. Выполнить это высокое требование, созданное Александрийскою образованностию, для катехетов христ. школы едва ли где-нибудь было в такой мере удобно, как именно в Александрии, создавшей самое требование. Здесь, как мы знаем, была открыта для них громаднейшая в мире библиотека, по примеру которой стала создаваться и собственная при Александрийской огласительной школе⁴¹; здесь были открыты для них аудитории музея, куда шли отовсюду образованные мужи; здесь наконец было много частных философских школ, доступ в которые также не был возбранен для христианских учителей (как показывает пример Оригена); так что с различными философскими системами, имевшими между современниками приверженцев, можно было познакомиться из уст самих же приверженцев, (а иногда и основателей) этих систем. Таким образом в одной Александрии куда стекались все замечательные произведения в области духа, можно было удобно изучить все нужное для выполнения созданного требования, не предпринимая путешествий, и таким образом Александрийская образованность, создавая требование касательно научной высоты катехетов, сама же благоприятствовала и выполнению его. Благодаря ей явились такие замечательные лица, как Климент и Ориген, которые своими познаниями далеко возвышаются над теми не особенно высокими научными требованиями, которые создавались их обязанностью учить детей и подготовлять пастырей церкви. Из них один, Ориген, представляет особенно убедительный пример в пользу того, в каких благоприятных условиях были в Александрии сами катехеты, если хотели учиться.

6) Между всеми предметами преподавания в александрийской христ. школе существенным является Св. Писание. Истолкование его есть тот завершительный пункт, к которому ведут, как приготовительные и вспомогательные средства, энциклопедические науки и философия⁴². В Александрийской школе уже не довольствуются изложением истин христ. веры элементарным, катехизическим, но берут в руки и разъясняют самые книги, содержащие в себе сущность христ. веры. Хотя это явление создано было уважением к самому Св. Писанию, как Богодухновенному источнику христ. истин, однако нашло себе благоприятную сферу в Александрийской образованности.

„Дух времени, равно как и соединение многих ученых для одной и той же цели, говорит Клиппель, ни одной другой науке не могло быть так благоприятно, как филологии“, задачей которой было „собирать, приводить в порядок, критиковать и объяснять драгоценные произведения литературы“⁴³. Александрийский дух „очень наклонный к символам страстно привязался в первому из всех – к человеческому слову“⁴⁴. Поэтому-то филология пышно распустилась⁴⁵, стала „центром ученой жизни и деятельности“⁴⁶ в Александрии. Если таким образом филология процветала здесь и если Александрийские катехеты имели своею задачею доказательство истинной и христ. веры пред язычниками и примирение ее с языческою мудростию, то „в духе времени“ и в духе интересов самой Александрийской школы было непосредственно обратиться к книгам Св. Писания. И замечательно, что свящ. книги вошли в христ. школу Александрии в то время, когда в других церквах еще держалось оглашение по преданию⁴⁷, и вошли, притом, в ущерб преданию, с которым теперь нередко стало до противоположности расходиться истолкование первых; так что с первого взгляда на это явление уже можно догадаться, что здесь действовало благоприятное влияние местных условий Александрии, которые при анализе и сводятся к одной из отраслей ее образованности.

В каком духе преподавался этот существенный предмет бесед в Александрийской огласительной школе? – вот вопрос, который стоит теперь на очереди по намеченному нами раньше плану.

Рассматривая оставшиеся сочинения христ. учителей Александрии и сведения о характере преподавания христианской веры в Александ. школе, мы видим особенно резко выдающуюся черту этой последней; – это именно стремление к философствованию, философская обработка христианства. Такое направление уже можно подметить в преподавании Пантена, первого представителя школы в период ее процветания. Оправдываясь от нападений на изучение и преподавание эллинской мудрости, Ориген говорит в одном письме, сохраненном у Евсевия⁴⁸: так он поступает „следуя примеру Пантена, который до нас был полезен очень многим и глубоко посвящен в науки этого рода“, т.е. эллинскую философию. С большею ясностию выступает философствующий дух Александрийского катехета в произведениях позднейших учителей Александрийской церкви, особенно у Климента и Оригена. Такое направление удерживается в Алекс. школе даже и тогда, когда в частностях изменилось после периода гонений, так что оно вообще может быть признано существенным свойством алекс. христ: школы. Естественно рождается вопрос, откуда это направление? почему не явился здесь ригористический дух школы Африканской, представители которой подозрительно относились ко всякому философствованию, ко всему тому, что походило на стремление к гносису? почему Александрийский катехет не говорит подобно Тертуллиану⁴⁹, что философия ведет к ереси, но говорит напротив, что она ведет ко Христу⁵⁰?

Часто бывает, что великие натуры сообщают тому или другому обществу и общественному учреждению известное направление, которое передается и заправляет деятельностию его в продолжение долгих лет, а иногда и нескольких веков, особенно если находит отголосок в духе самого общества, удовлетворяет современным потребностям. Не могло ли быть и здесь подобного? Может быть отдельные личности, философски и научно образованные, двинули деятельность Александрийской христ. школы по характеризующему ее направлению, вложили в нее свой дух, свои стремления и образовали ее сообразно со своими привычками и желаниями! Такие личности действительно стоят во главе школы и только со времени их начинается философское направление школы. Эти личности Пантен и Климент, оба обратившиеся к христианству от языческой философии и много познавшие. Склад их ума уже сделался философским от философского образования, иначе они не могли представлять себе предметы познания, как в философской форме; они стремились знать отчетливо, логично, систематично. И вот это требование их духа простирается на христ. веру, возникает отсюда научное изложение веры, рождается богословская наука, которая и остается достоянием последующих катехетов Александрийской школы, заимствовавших у первых свои идеи⁵¹. Таким образом склад ума первых представителей христ. Александр. школы становится по этому предположению складом самой школы. Ответ и прост и достаточен. Хотя этот ответ, по-видимому, выставляет случайную причину для объяснения данного направления Александр. школы, однако эта причина вовсе не так случайна, как кажется с первого взгляда. Всякому известно, как тяжело бывает отрешиться от самых мелких привычек. Но что сказать о таких, с которыми уже сжился человек и которые глубоко лежат в основе его характера и духа, как напр. образовавшийся склад ума и желаний? Если не окончательно невозможно, то, по крайней мере, величайших и долгих усилий требует изменение этого склада. Таким образом в данной причине указан нами закон природы, который, действуя в человечестве, часто служит историческим законом. И действительно, характеристично то, что, между тем как в Александр. школе во главе нового реформационного периода стоят катехеты-философы по складу ума, в других огласительных школах направление ясно обозначилось в то время, когда там не было ни одного философствующего катехета. Особенно замечательна в этом отношений связь личности Тертуллиана, первого представителя северо-африканской богословской школы, с направлением этой последней. Правда, сам он был всесторонне образован, но „его познания сложились в его духе по выражению Неандера неорганически, без научного порядка: его глубокомыслие не было связано с логическою ясностию“⁵², так что, следовательно он не был философ; по своему складу он более был практик (юрист и по занятию), нежели теоретик, – и, имеющая его в своей главе, северо-африканская школа не философствует, но учит жить. Таким образом мы имеем право, хотя только предположительно, сказать, философско-научное направление, характеризующее Александр. „школу катехетов“, получило свое начало, благодаря философско-научному направлению ее первых представителей. Если так, то причина этого направления школы лежит в светской образованности, из которой, как из внешней сферы, катехеты вынесли свое и вместе школьное направление. Конечно мы еще не можем на основании только сказанного сделать вывод о том, что этой образованностию была именно образованность Александрийская, равно как не можем выдавать еще за несомненное действие ее в данном случае именно таким путем, какой сейчас предположили. Поэтому нам предстоит 1) решить вопрос о том, действительно ли местная, Александр. образованность послужила началом для характерного направления александр. христ. школы, и 2, подтверждает ли высказанное нами предположение об образе действия этой образованности в данном случае?

Первый вопрос легко может быть решен посредством сличения более частных черт направления александр. христ. школы с чертами александрийской образованности в то время. Посмотрим поэтому, в чем выразились особенности направления александр. школы катехетов и если что-нибудь соответствующее им в характере александр. образованности, преимущественно же в характере, так называемой, „александрийской“ философии, потому что направление школы мы охарактеризовали как философское.

а) Прежде всего мы видим в Александ. христ. школе решение вопроса об отношении между верой и философией вообще. Хотя о Пантене ми имеем слишком краткие известия, но уже о нем известно, что он представлял христианство в философской форме. Еще виднее этот вопрос выступает в сочинениях преемников Пантена, – Климента и Оригена, которые большие трактаты посвящали решению вопроса об отношении между верою и „гносисом“. Этим же религиозно-философским вопросом занимались они, без сомнения, и в школе. Он решался прежде всего в методологическом смысле, т.е. на философию смотрели как на форму⁵³, в которую облекается вера. Гносису Александ. катехеты приписывали только то, чтобы усвояемое верою доводить до ясного сознания, развивать, обосновывать и защищать. Теперь посмотрим на противоположный христианский лагерь в Александрии. Благодаря своему положению в центре всего света, куда стекалось все замечательное в области духа – и реальные познания с разнообразнейшим содержанием, и космогонические, и теософические, и философские системы всевозможных характеров и направлений, – Александрия воспитывает своеобразную философию. Одного из существенных черт ее является религиозный дух философствования. Направление ее стало обнаруживаться еще в секте терапевтов, заметнее у иудейских александрийских писателей Аристовула и Филона, и наконец особенно ясно выразилось в неоплатонической философии и христ. гностицизме. Если мы взглянем на Александрийский платонизм и неоплатонизм, предшествовавшие неоплатонизму, то и здесь увидим религиозно-философское направление. Не говоря о том, что самый исходный пункт и критерии Александрийской философии есть непосредственное внутреннее чувство, граничащее с верою; она (философия) старается оправдать народную религию со своей точки зрения, примирить политеизм с идеею единого абсолютного. Примирение философии с религией и здесь, также как в Александр. христ. школе, обнаружилось прежде всего в стремлении к систематическому, философскому построению религиозного познания. „Философия – говорит Партей⁵⁴ – обнаруживалась не иначе, как в органическом образовании целого, внутреннем здоровье и гармоническом соединении отдельных частей“ того, что проникала собою.

Но этого сближения еще слишком недостаточно для нашей цели. Проведем его дальше.

b) Христ. Александр. школа не только вообще примиряла религию с философией, но примиряло язычество с христианством, языческую философию с церковным вероучением, языческих мудрецов с христ. Свящ. Писанием. Нетрудно заметить это в направлении Александр. школы. Так даже о Пантене мы можем сказать словами Оригена, что он был „посвящен в эллинские науки“ и „был полезен многим“, преподавая их. Философия языческая – говорит Климент – происходит от Бога⁵⁵ „кроме субъективного основания в даровитости лиц имеет еще объективное – в Откровенном Слове Божием⁵⁶. „Ереси философии варварской (иудейство и христианство) и греческой, замечает он в другом месте⁵⁷ – разделили между собою, как бы преломили сквозь призму, вечную истину, происшедшую... из богословия вечного Слова; а кто разделенное сложит снова и сделает из этого единое, тот будет созерцать совершенное слово, полную истину“. Ориген точно также „похищал у египтян золото, чтобы сделать из него священные сосуды алтаря“, как сам он выражался о своих занятиях греческой философией⁵⁸. Как крепко держалось это направление в Александрийской христ. школе, можно видеть из полемики ее катехетов с учеными ригористического образа мыслей, по взгляду которых греческая философия происходит от злых духов⁵⁹ и ведет к ереси. Соединение этих двух начал – греческой философии и христ. вероучения – послужило толчком и основанием для эклектизма богословской Александрийской науки. Этот эклектизм и действительно вошел в нее. Так напр. в сочинении Оригена „о началах“ видим идеи иудейско-александрийской⁶⁰, неоплатонической⁶¹ и древнегреческой⁶² философии, хотя они прикрыты христианством.

В противоположном, иудейском и языческом, Александрийском лагере ничто не поражает нас так, как эклектический характер философии. Здесь думали познавать истину не в одной какой-либо системе, но в смеси их; а потому каждый частный философ приводил в согласие свое собственное воззрение с мнениями других философов востока и запада, особенно с системами философских авторитетов, вроде Платона. Примирение противоположностей и разностей видим мы также и здесь, как и в Александрийской христ. школе. Так в иудейско-александрийской философии примиряются языческая мудрость и еврейская Библия в том же эклектическом духе. Аристовул, наприм., объединял основоположения Аристотелевой философии с учением и законами своей религии⁶³, Филон смотрел на „греческую науку, как на истечение из ветхозаветного Откровения⁶⁴, и в своих сочинениях представил действительно опыт примирения мозаизма и языческой философии. Это же соединение восточных, иудейских взглядов с греческой философией выполнялось еще более в последующем философском прогрессе⁶⁵. Таким образом прежде примирения двух враждебных начал в Александрийской христиан. школе уже существовало такое примирение в иудейской Александрийской философии. Было оно также и в гностицизме, представляющем в себе смесь христианских, иудейских и языческих идей. Правда, мы не знаем положительно, примиряла ли с собою христианство собственно языческая философия Александрии, однако имеем право предполагать это. Если Александрийская философия видела истину во всех системах религиозных и философских, то необходимо думать, что в продолжение первых двух веков она уже успела настолько освоиться с христианским учением, чтобы принять и его в круг своих созерцаний, как это положительно известно об Аммоние Саксе, жившем во 2-м и 3 в. по Р.X. Даже если бы этого не было, то и тогда наше предположение о заимствовании Александрийскою христианскою школою своего направления от александрийской образованности не потеряло бы своего значения, потому что в Александрии было много иудейских школ, где происходило примирение иудейства с язычеством, равно как много и гностических, где было примирение христианства с языческой философией, так что и с теми и с другими мог познакомиться еще Пантен. А ко времени его преемников, о которых преимущественно идут исторические известия, как о примирителях языческой философии с христианской верой, несомненно уже и языческие школы решали этот вопрос.

с) Средством примирения Евангелия и языческой философии служило в Александрийской христианской школе аллегорическое толкование первого, – толкование, которое было доведено до такой крайности, что всюду кроме буквального смысла катехеты видели таинственный, высший. При таком толковании Священного Писания действительно удобно было находить в нем те идеи философские, с которыми не хотели расстаться учители христианской школы. Правда, о Пантене мы не можем достоверно сказать, что он пользовался аллегорией; но это только потому, что вообще о нем слишком мало сведений, так что по одному этому никак нельзя отрицать того, что он был аллегорист. Зато о Клименте, Оригене и последующих катехетах с несомненностию можно сказать это. Все они разделяли такое положение: как мир состоит из видимого и невидимого, из материи и духа, так и Писание состоит из видимого и невидимого, из буквы и духа, или – за буквальным смыслом всегда лежит смысл таинственный. Эта аллегория, существенное свойство направления Александрийского богословия, как нельзя более соответствовала обычаю времени и места. Правда, мы находим ее и не в Александрии, напр. у Платона и стоиков⁶⁶; но нигде она не была доведена до такой ступени, как именно в Александрии. Здесь она находила себе приложение даже в филологии, обнаруживаясь в мистическом толковании мифов и других произведений духа: аллегористами были грамматики музея и других школ Александрии. Еще более практиковалась аллегория в эклектической, собственно языческой, философии, где была лучшим средством примирения разнообразнейших и даже иногда противоположных философских систем; так напр. видим ее у неоплатоников⁶⁷. Наконец высшая степень развития аллегорического толкования открывается в иудейской Александрийской философии, у Аристовула, Филона и др.⁶⁸, которые рассуждали о его значении совершенно также, как позднее катехеты христианской Александрийской школы, и которые доходили часто до излишества в его приложении к св. книгам. Таким образом мы имеем право сказать, что аллегория обща как Александрийской христианской школе, так и Александрийской иудейско-языческой науке.

Наконец д) еще общей чертой между направлением Александрийской христианской и иудейско-языческой философии является спекулятивный характер и той другой. В Александрийской христианской школе он, правда, более смягчен, но все-таки заметен в отвлеченных, метафизических рассуждениях о Боге, материи, душе и отношении между ними... и в нередкой отчужденности от чувственного мира. Так Климент сам о себе говорит, что диалектическое движение его умозрения идет не от частного к общему и от чувственного к сверхчувственному, но совершенно наоборот – от простого и родового к видовому и частному⁶⁹, и что он подражает в этом случае Платону⁷⁰, философия которого, как известно, носится в области идей и отличается спекулятивным характером. Ориген точно также жил в мире идей и „слишком презирал не только телесность, но и действительность⁷¹“. Что спекуляция не есть только особенность этих двух катехетов, а составляет существенную черту направления Александрийской христианской школы, это можно видеть из того, что появившаяся в Александрии и вышедшая из здешней богословской школы монофизитская ересь отличается именно этим презрением к чувственному и телесному: она, как известно, уничтожала человеческую природу во Христе. Таким образом мы можем сказать, что философия Александрийских катехетов была метафизикой сверхчувственного. – Резче заметна такая спекуляция в Александрийской иудейско-языческой философии. Вышедши из идеализма Платона, который заповедовал духу с закрытыми для мира явлений глазами стремиться к царству бесформенных и бестелесных идей⁷², но который, впрочем, при своих богословских спекуляциях не упускал из виду практических интересов⁷³, Александрийская философия „без малейшего раздумья о внешнем мире поднялась в сверхчувственный мир, чтобы в нем понять последние основания и законы чувствительного мира“⁷⁴. Этим она стала философией отличной от прежде существовавшей. Прежде, если и была спекуляция, то была заключением из наблюдений над природой, теперь же в Александрии философия идет от сверхчувственного к чувственному⁷⁵. Что спекуляция является особенностию Александрийского философствования – это может показать еще тот факт, что Александрийский гностицизм отличается от Сирийского собственно этой спекуляцией, как замечает Неандер⁷⁶.

Таким образом мы имеем право сказать, что дух спекуляции одинаково присущ александрийцу – и иудею и язычнику и христианину. Правда, в христианской школе не забыты окончательно практические интересы; но такое смягчение спекуляции требовалось самою сущностью христианской религии, как религии жизни, а не ума только; притом же христианская Александрийская школа дала сравнительно мало практических сочинений и они отличаются стремлением к аскетизму, как и многие практические учения александрийцев – язычников и иудеев⁷⁷.

Из приведенного сличения существенных черт Александрийской философии иудейско-языческой и христианской уже можно делать заключение, что первая перешла во вторую, изменившись немного сообразно с духом христианства. Теперь спрашивается, как вошла эта языческо-иудейская философия в христианскую школу, бессознательно ли со стороны катехетов, или сознательно для какой-либо цели была принята ими.

Рассматривая судьбу языческого, иудейского и христианского (в первых порах христианства) умов в Александрии, мы видим на них как бы давление местной атмосферы. Язычество не мыслит самостоятельно, но обрабатывает и систематизирует прежние философские учения, „научно“ занимается философией и религией⁷⁸. Иудей, как только шагнул сюда из родной земли, начинает под влиянием этого гнета, срастаться с язычеством и творит эклектическую иудейско-александрийскую философию, которая также есть ничто иное, как языческо-научная обработка мозаизма. Христианин первых веков не остается без этого давления – творит гносис по тому же Александрийскому стилю. Все они философствуют о религиозных вопросах, все создают гармонии, все аллегоризируют и широко спекулизируют. Если наконец является такой стиль в христ. богословской школе, то не явный ли это признак, что здесь отразилось неизбежное влияние какого-то Александрийского духа, царившего и обнаружившегося всюду, так что в силу этой исторической цепи его влияний легче и естественнее признать бессознательным его появление в Александр. христ. школе, нежели сознательным. Правда, Александр. катехеты отстаивают, и горячо отстаивают, свое Александр. направление от нападений христ. учителей других школ; но это еще не говорит о том, что внесение стиля Александрийской философии в Александр. христ. школу есть дело сознательного заимствования. Оно могло быть сознаваемо как полезное после того уже, как бессознательно допущено; катехет – можно думать – не хотел расстаться с этим стилем и нашел пользу его для школы и церкви, после того как вдумался в него. Сознательное заимствование могло также действовать и одновременно с бессознательным, только в меньшей степени, чем последнее.

Бессознательно могло проникнуть рассмотренное нами направление Александр. христ. школу двояким путем. Один из них указан уже нами и теперь требует подтверждения. Для того чтобы объяснить дело складом ума первоначальных катехетов-реформаторов, нужно знать конечно, что они жили в Александрии и изучали Александр. философию. Правда, о Пантене мы знаем, что он был стоик и не знаем, что он разделял идеи Алекс. философии; но его продолжительное пребывание в Александрии и прекращение после этого странствований с научно-философскою целью уже дает некоторое основание предполагать то, что он нашел успокоение в Александрийской созерцательной философии. Даже если это и не так, мы мало теряем, потому что и неизвестно, чтобы его преподавание носило отпечатки именно Александрийского стиля. О нем известно (и то не совсем положительно) только, что он философски излагал христ. вероучение и притом в эклектическом духе, а для этого достаточно было ему быть лишь философом своего времени (какой бы то ни было школы), так как эклектизм был общим достоянием всех философских систем того времени. Только о преемниках его известно, что они учили в духе Александр. философии. Несомненно, что Климент, первый следовавший за Пантеном в Александр. школе, разделял идеи этой местной философии. Недаром поэтому некоторые признают его неоплатоником, что впрочем не совсем вероятно, хотя такое предположение покоится на верном основании – на сходстве некоторых из его идей с неоплатоническими. А это объясняется, как нельзя лучше, тем, что и у него и у неоплатоников выразились идеи Александрийской философии донеоплатонической. Что это так, видно из сочинений Климента, где он проводит нередко идеи Филона, платонизма, приютившегося особенно в Александрии, и отчасти стоицизма⁷⁹; в своих Строматах⁸⁰ и Педагоге⁸¹ он резко выставляет такое положение: Бог не имеет определенных свойств, он бескачествен, – а это было существенным свойством Александрийской философии⁸², по которой Бог есть άποιος, άρρητος и, отсюда, άκατάληπτος. Это же самое положение разделял и Ориген⁸³, бывший притом слушателем неоплатоника Аммония Сакса и воспитавшийся в Александрии, влияние чего заметно ясно в тех частных идеях, которые проводил Ориген в своих сочинениях, и которые совершенно тожественны с идеями иудейской и неоплатонической философии Александрии⁸⁴. Если же первые катехеты были не чужды некоторых частных идей Александр. философии, то тем с большею основательностию можно предполагать, что они усвоили общие черты направления, отличавшие Александр. философию; и удивительно было бы, если бы они, сжившись с этим определенным стилем, вдруг отрешились от него, ставши катехетами христ. школы; вразрез с ним не становились, ведь, ни христианство, ни должность катехета. Поэтому если мы видим этот Александрийский стиль в их преподавании, то можем думать, что он бессознательно вынесен ими из школ Александр. философии в силу привычки к нему.

Впрочем такой катехет в Александр. школе, т.е. с Александрийским складом ума, не есть случайное явление; местные и временные условия вызвали именно такого, а не иного катехета, или, по крайней мере, более данных представляли в себе к образованию такого именно катехета и такого направления Александр. христ. школы. Такими условиями было именно состояние образованности в Александрии с ее частными чертами. В Александрии в это время мы видим множество философских школ, куда тянет образованный класс не только этого, но и других городов тогдашнего мира. Философия пользуется общим почетом, так что редко, редко кто не причислял себя к какой-либо философской школе⁸⁵. В силу этого уважения александрийца к философии, для того чтобы привлечь его в христианскую школу нужно было сделать ее философской школой, подобною другим; даже сами христиане, оглашаемые в этой школе, требовали своими вопросами именно такого, а не иного направления школы. Во всех Александрийских школах царит эклектизм и во многих дается примирение разнородностей. Иудейские школы научно защищают мозаизм и примиряют его с язычеством; музей читает апологетику язычества и вероятно вносит в свое религиозно-философское мировоззрение христианские идеи; христианские гностические школы защищают христианство пред языческой философией, объединяя последнюю с первым. Чтобы христианская огласительная школа выдержала оппозиционный характер и не оттолкнула от себя александрийца, она должна была поставить дело таким же точно образом. Такого примирения требуют образованные оглашаемые, опирающиеся на философский авторитет, и слушавшие беседы катехетов язычники и гностики. Средство к примирению было уже готово в Александрийской философии и практиковалось в большинстве школ Александрии, так что самого поверхностного знакомства с преподаванием здесь было достаточно, чтобы внести аллегорию в Александрийскую христианскую школу. Даже не выходя из стен школы, можно было, при свободных беседах в ней, прийти к мысли об аллегорическом толковании Св. Писания, как средстве для решения поставленного вопроса об отношении между философскими системами и христианским вероучением. От этого толчка легко было перейти к тому увлечению аллегорией, которое видим в Александрийской христианской школе, как и в иудейско-языческой философии: значение таинственного так заманчиво, что побуждает стремиться к нему и искать его всюду, особенно если даны его начатки. Наконец, если мы обратим внимание на то, что созерцательный характер Александрийской философии явился в силу подорвавшего авторитет чувственного познания скептицизма, так что отсюда же и часто мистический характер философствования, и основание его на вере, то выведем из Александрийской образованности и последнюю существенную черту в направлении христианской Александрийской школы – спекуляцию. Несмотря на скептическое отношение к знанию, разум конечно не мог отказаться все-таки от своих прав, но пожертвовал реактивному духу времени тем, что устремился в высший мир, куда сначала повлекло его непосредственное чувство и вера. Таким образом созерцательно мыслящие александрийцы своими беседами должны были именно в высший мир увлекать и катехета, отвлекая его с другой стороны от чувственного мира, к которому они притом же почувствовали и презрение под влиянием идей востока, или лучше, той же спекуляции. Но конечно характер христианства и его ясно выраженные в Священном Писании практические требования не позволяли совершенно обходить последних. Потому здесь все-таки раскрываются и они, но раскрывается в духе аскетизма, царившего в Александрии. Из этого краткого очерка видно то сильное влияние, какое должна была оказывать окружавшая катехета среда; так что, не учись первый александрийский катехет-реформатор в светских философских школах Александрии, он вышел бы таким, каким является пред нами теперь. А образовавшись в этих школах по Александрийскому стилю, он тем самым облегчил тот исторический процесс, который должен бы был предшествовать окончательному складу охарактеризованного нами направления Александрийской христианской школы. Таким образом, внося стиль светской Александрийской школы в духовную христианскую, катехет тем самым выполнял требование времени и места, и стоял на самой благоприятной почве, так что направление, внесенное им, должно было и действительно утвердилось в школе.

Впрочем говоря о бессознательном внесении в христ. Александр. школу этого направления, как господствующем, мы не отрицаем действия и сознания и в данном случае; мы даже показывали иногда возможность его участия, раскрывая действие исторических условий; только сознательная причина играет уже второстепенную роль и вероятно явилась как позднейшее, выработанное в полемике с ригористами убеждение. Такой сознательной причиной могло быть, и действительно способствовало удержанию в Александр. школе данного направления, сознание пользы его как для язычника, так и для христианина. В отношении к первому это направление было лучшим средством для привлечения его в школу и для обращения к христианству. А как такое, прежде всего исходит из состояния образованности в Александрии. В отношении ко второму оно полезно тем, что поднимает, уровень религиознонравственного познания и удовлетворяет, успокаивает образованного христианина. Как скоро взять христианина без отношения к его образованию, из сознания этой пользы никак нельзя вывести всех тех деталей, которые мы заметили в направлении Александр. христ. школы, – напр. спекулятивного характера философствования и примирения христианских изречений с изречениями языческих философов и ученых. Поэтому и эта воспитательная цель, чтобы быть причиною поддержания охарактеризованного нами направления, предполагает необходимо под собою известный склад мыслей и важных привычек слушателя и таким образом выходит из той же Александр. образованности. Чтобы не повторять сказанного прежде, говоря о двоякой внутренней причине (цели миссионерской и воспитательной) научно философского направления христ. Александр. школы, достаточно ограничиться этим общим выводом, т.е. что значение ее, как причины, основывается всецело на Александрийской образованности, – выводом, какой только и имеет значение для нашей задачи.

Таким образом и сознательная и бессознательные причины происхождения направления христ. Александр. школы – все сводятся к одной, – к преобладанию и характеру философии в Александрии данного времени.

Итак, обобщая все сказанное нами, мы делаем такой вывод, что Александ. христ. школа, с ее существенными чертами, есть не случайное явление в Александрии. Не только удобнее и легче, чем где-нибудь, она могла развиться здесь, но даже нигде не могла она явиться, как только в Александрии.

Правда, в выработке типа Александрийской христ. школы действовали общие исторические причины того времени; но одни из них сами по себе не могли дать ничего для типа школы, так что под их исключительным действием александрийская школа ничем не разнилась бы от других христ. школ того времени; другие могли создать этот тип лишь под условием высшей степени напряжения, – той степени, которая заметна в то время только в Александрии. Там, Александр. христ. школа воспитывает детей и подготовляет пастырей церкви в силу общецерковных интересов и потому такие цели богословских школ явились всюду. Но конечно это всего более нужно было там, где образование составляло насущное желание и предмет гордости, если не всех, то многих, и где самые ереси имели научный характер. – Христ. школа Александрии оглашает и миссионерствует опять-таки в силу церковных потребностей. Но миссионерство ее проявляется тем, что она тянет язычников в школу, защищает здесь христианство, опровергает язычество, отдавая ему впрочем должную дань справедливости. Это скорее всего могло явиться там, где язычник не стоял во вражде с христианином и где первый имел особенный интерес в отношении к христианству; а так было в Александрии. – Всесторонней образованности катехетов давался толчок обязанностью их учить детей и юношей христианских и беседовать с оглашенными, между которыми нередко являлись и язычники; но образованность катехетов могла развернуться так грандиозно, как в Александрии, только там, где в школу шло столько же и так же высоко образованных слушателей, как в Александр. христ. школу. А этого в данное время нельзя было найти нигде: Александрия была средоточием ученых всего света, задушевным желанием которых было учиться в здешних школах. В Александрии таким образом всесторонняя ученость катехетов стала необходимым требованием обстоятельств, а потому ею отличаются все катехеты периода процветания этой школы. – В основе своего преподавания катехет ставит в Александр. школе Св. Писание, хотя, правда, из общецерковного же интереса, однако, с другой стороны, под благоприятным действием Александрийской науки, доверявшей особенно авторитетам и зараженной эклектизмом, а потому с особенною любовию обратившейся к древним сочинениям. – Отличительным свойством преподавания Св. Писания в александр. школе был философский элемент. Интерес к философии всюду пал в это время, хотя философы попадались всюду; и только в одной Александрии он поддерживался, благодаря влиянию восточных систем; даже более – философия здесь пользовалась всеобщим уважением. Поэтому философское направление христ. школы было требованием обстоятельств в то время лишь в одной Александрии. – Здесь только, далее не могло быть ригористического духа некоторых христ. школ, здесь только могла явиться мысль об оппозиции язычеству чрез примирение его с христианством, а не отрицание, – в силу господствовавшего в школах Александрии стремления к философским авторитетам и в силу развившейся здесь, под влиянием местных условий, веротерпимости, вызвавшей эклектизм в Александрийской христ. богословской науке. Притом же здесь был уже готов такой пример положительной оппозиции и примирения разнородностей в иудейских, гностических и, пожалуй, языческих школах. – Другою существенною чертою преподавания Св. Писания в христ. Александр. школе было аллегорическое толкование его. Правда, толчок к нему мог быть всюду, потому что аллегоризм был достоянием многих систем; но чтобы он стал требованием времени, это можно сказать лишь об аллегоризме в Александрии. Вне Александрии он был не силен и не мог потому ни обратить на себя внимания учителей церкви, ни вызвать себе подобного в богословской науке, а тем менее – дойти до таких чудовищных размеров аллегоризма Александр. школы, в каких он становится положительно вреден для христиан. церкви. Внесение вредного, или, по крайней мере, на первых порах мало полезного могло быть лишь там, где от него не могут уже отрешиться, где оно уже заразило умы; а так было в Александрии, где аллегория задолго прежде катехетов-реформаторов уносилась постоянно в область произвольных и иногда крайне мистических толкований. – Наконец, правда, что скептицизм, поскольку всюду проповедовался, постольку всюду же должен был вызвать реакцию; но нигде она не обнаружилась так сильно и в таком духе спекуляции, как в Александрии. Поэтому-то только в Александрии спекуляция была так обязательна, что стала существенным свойством Александ. богословско-христианской науки в отличие от науки других христ. школ; поэтому-то здесь практическое учение разрешилось тем аскетическим (вышедшим из спекуляции) взглядом на жизнь, какой породил впоследствии множество египетских анахоретов и монахов. Только преимущественное господство этих сил, действовавших в образовании склада христ. Александр. школы, таким образом только то напряжение их, какое было в то время в одной лишь Александрии, могло породить характер христианской школы Александрии, отличный от характера других школ того же рода. А если так, и если почти все эти силы сводятся к одной – к образованности общества; то мы имеем право сказать, что в образовании типа христ. Александрийской школы главным образом действовал тип местной науки и степень, до которой достигла здесь эта последняя.