Святитель Тихон Задонский, епископ воронежский

Хотя, под названием «Полное», описание жизни в Бозе почившего Тихона, епископа воронежского, в свет и вышло, и жизнеописатель прилагал всевозможное старание, однако, он не мог совершенно в точности написать, поскольку писал по наслышке от людей, я же, убогий, при великом оном муже с начала 1770 года начал жить, и много наслышан от его святительских уст, что он о жизни своей даже с самого младенчества, в свободное время, в разговорах своих, о приключениях, какия с ним случались, сказывал мне. Я же и зрителем был высокой и добродетелями украшенной его жизни. О всем ниже сего покажу.

Вот точно и истинно его святительския слова:

«Как-де я начал себе помнить, в доме, при матери нашей (отца своего я не помню) было нас четыре брата и две сестры: большой брат дьячкову должность отправлял, средний же брат взят был в военную службу, а мы все еще малы были и в великой жили бедности, так что нуждную дневную имели пищу, и потому мать наша в великом прискорбии была о воспитании нашем. Но нашего-ж прихода ямщик богатый, а бездетный, был; он часто приходил к нам в дом; я полюбился ему. Он неоднократно просил мене у матушки, и так говорил: отдайте мне Тиму своего (ибо до пострижения в монашество именовался он Тимофеем), я его вместо сына воспитаю и все имущество мое – его будет. Мать моя, хотя и отказывала ему, – жаль ей отдать мене, – но крайний недостаток в пище понудил матушку отдать мене ямщику оному, и она, взявши за руку, повела мене к нему, – я-де сие хорошо помню. Большего же брата в сие время не было в доме; но как пришел он, то вопросил у сестры: где матушка? Она сказала ему: повели Тиму к ямщику. Но брат, догнав на дороге матушку, стал перед нею на колени и сказал: куда вы ведете брата? Ведь ямщику отдадите, то ямщиком он и будет; я лучше с сумою по миру пойду, а брата не отдам ямщику, – постараемся обучать его грамоте, то он может к какой церкви в дьячки или пономари определится. И потому матушка воротилась домой. А как в доме было есть нечего, то я у богатого мужика во весь день, бывало, бороню пашню, чтобы только богатый мужик хлебом накормил. Вот в какой нужде воспитывался я». Точно и истинно сии святительския его слова.

Но как в Новгороде вновь учреждена семинария и потребны были в оную священно-церковно-служительския дети, то и мене повезла матушка в Новгород, и, отдав в семинарию, сама скоро скончалась там. А я начал продолжать учение на казенном коште и терпел великую нужду, по недостатку потребного к содержанию себе; и так бывало: когда получу казенный хлеб, то из оного половину оставлю для продовольствия себе, а другую половину продам: куплю свечу, с нею сяду на печку и читаю книжку; но богатых отцов дети, соученики мои, играют или найдут отопки, то есть, ометки лаптей, и начнут смеяться надо мною и оными махать на мене, говоря: величаем тя. Когда же я посвящен был в викарного епископа и приехал в Новгород, то оныеж и пришли ко мне, по обыкновению, для принятия благословения, но я им сказал: «вы, братцы, смеялись надо мной, когда мы были в семинарии малолетными детьми, и отопками, как выше сказано, на мене махали, теперь же и кадилами будете кадить»: в то время иные из них священниками и диаконами были. А они сказали мне: «прости; владыка святый»! я же сказал им: «я шутя вам говорю, братцы».

Теперь объявлю, каким образом во епископа посвящен он, ибо сие действие по особенному провидению происходило, как я от его же святительских уст слышал. Вот истинно точныя его слова:

«Я никогда и не мыслил о сем важном сане, чтобы быть мне епископом, а у мене мысли были непременно куда нибудь удалиться в пустынный монастырь, пострищись в монахи и проводить уединенную жизнь; но Всевышнего судьбе так угодно, что есмь недостойный – епископ».

«Когда я был в Твери архимандритом, в консистории присутствующим и в семинарии ректором, в день святыя Пасхи служил с архиереем Афанасием в соборе литургию. Что же случилось? – По обыкновению архиерейской службы, во время херувимской песни, когда сам архиерей у жертвенника вынимал частицы о здравии, я, подошед к жертвеннику, сказал: помяни мя, владыка святый! Архиерей же хотел сказать: священно-архимандритство твое, но вместо того сказал: епископство твое да помянет Господь Бог во царствии Своем; сам улыбнулся и сказал мне: дай Бог вам быть епископом. Я после узнал, что в самый тот день Пасхи в Петербурге первый синодальный член, митрополит Димитрий Сеченов, метал жребий купно с Епифанием, епископом смоленским; седмь жребиев кандидатских было написано, а смоленский архиерей говорит митрополиту; прикажите написать жребий тверского ректора Тихона. Но Сеченов сказал: он еще молод, время не ушло. Однако напиши, сказал келейному. И мой жребий был осьмой. До трех раз жребий метали, а все мой жребий вынимался; почему и сказал митрополит: «ну, знать, Богу так угодно – быть ему епископом: только я не туда мыслил-было его». О чем митрополит после сам мне сказал: я-де намерение имел перевести тебе в Троицкую лавру архимандритом же».

Как крестьяне были за монастырями, то близ города Твери была монастырская вотчина, при оной же и роща была, а положение места прекрасное и уединенное. Я намерение имел в оной роще выстроить келлию себе для уединения. В свободное время, весною, в день субботний, я и был в оной вотчине, а крестьяне мостили мосток через протекающую малую речку, я же прохаживался и смотрел за их работою. Слышу, в соборе благовест к вечерне; я приказал коляску себе заложить и поехал в монастырь к вечерне; пришел в церковь и стал на своем месте. В скорости пришел ко мне от архиерея сторож и говорит: отец ректор, пожалуйте к его преосвященству. Я ему сказал: вот отслушаю вечерню, тот час же и явлюсь к его преосвященству. Но посланный не успел с монастыря выйти, в ту же минуту приходит и другой сторож, и говорит мне: извольте скорей ехать. И я, не дослушав вечерни, поехал в архиерейский дом; но, дорогою едучи, чувствовал в сердце своем и печаль и радость; ибо некоторые были из архиерейского дома, как-то эконом и прочие, недоброжелательны мне, и думал: нет ли от них каких-либо клевет на мене архиерею. По приезде же я вошел к нему с торопливостью в переднюю келлию, и говорю келейному: доложи пожалуй его преосвященству, что я приехал. Но в ту же минуту вышел преосвященный и говорит мне приветственно: прошу покорно, отец ректор, и зараз сказал: поздравляю вас епископом, – и дал мне синодальный указ, сам же заплакал: жаль-де мне, говорит, разстаться с вами. Вы не медлите, сдайте монастырь, говорит, мне, и отправляйтесь в Петербург. И я, сдавши монастырь, отправился (в Петербург), где и посвящен во епископа; но также скоро отправился и в Новгород, для чего туда послан был и указ из Синода, для обыкновенной архиерейской почести, что там и выполнено было как должно, со звоном. При сей церемонии великое стечение градских жителей было для зрения, поскольку я тамошней семинарии ученик и воспитанник. Что же случилось? Между народом находилась, смотря на сию церемонию, и сестра моя родная, которая вдовствовала в крайней бедности, и питалась тем, что у богатых людей в хоромах полы мывала, когда она еще жила в Валдаях; но как я был учителем определен, то взял ее в Новгород и содержал на своем коште. Поутру же послал я за нею колясочку, а она, приехавши, и не смеет взойти ко мне в келлию; я, отворя дверь, говорю ей: пожалуй, сестрица; а она, войдя в келлию, вся слезами залилась; я говорю ей: что ты плачешь, сестрица? Я плачу, говорит, от великой радости, братец; вспомните, в какой мы бедности при матушке воспитывались, – что бывало, временем, и дневной пищи лишались мы; но теперь я вижу вас в каком высоком сане! Я вчера была между народом и видела, как и встречу вам делали! Я говорю ей: сестрица, ты почаще посещай мене, теперь есть на чем вам приехать ко мне, у мене есть услуга, лошади и коляска для вас. А она сказала: благодарствую, братец, но иногда и наскучу вам частым приездом. – Нет, родная, сказал я ей, я никогда не соскучу твоим посещением; я сердечно тебе люблю и почитаю (поскольку-де она большая мне сестра была). Но по приезде моем в Новгород, сестра моя один только месяц пожила и скончалася; сам я и погребал тело ея. По образу архиерейской службы, приложился я к святым иконам, пошел ко гробу, открыл покрышку и осенил тело ея, а она будто улыбнулась мне. Бог один знает о том, что сие вообразилось в глазах моих (однако не утвердительно говорю о сем). Я же сам, едучи дорогою к погребению, также и всю литургию и погребален, едва мог отслужить от горчайших слез, и как вне себе был от великой жалости; но только она (сестра) жизни хорошей была».

А что он (святитель) в духовном завещании своем, между прочим, написал: «слава Богу, что Он при бедственных и смертных случаях мене сохранял», – о сем так сказывал он мне: «когда-де я еще учителем был, во время вакации, просил нас, учителей, Александровского монастыря архимандрит к себе в гости; так мы и отправились к нему. По приезде в монастырь, я один из любопытства пошел на колокольню осмотреть положение места округ монастыря, подлинно прекрасное, и, не опробовав перил, оперся на них, а они вдруг и пали на землю, а мене будто кто назад толкнул, я к колоколам на пол затылком и упал полумертв, едва опомнить мог, и через великую нужду сошел с колокольни и мог дойти до архимандричей келлии. Но они стали мне говорить: «что ты лицем изменился, Тимофей Савельевич? Посмотри, братец в зеркало, ты мертвому подобен». И им сказал: пожалуйте чашку чаю, после вам скажу причину моего изменения. Напившись чаю, я повел их к колокольне, и смотрели на перилы, кои в дребезги разбиты лежали. Я сказал: на сем месте и мне бы быть так разбиту. – Но также и в Твери, когда я еще архимандритом был, и в Воронеже, уже епархиальным архиереем был, от лошадей при смертных случаях бывал».

Он же дивное видение сказывал о себе. «Cie-де было до пострижения моего в монашество. Когда я учителем был, я и тогда привычку имел и любил ночное время без сна провождать, а занимался либо чтением душеполезных книг, либо дущеспасительными размышлениями. Но я сказываю тебе келейно, и ты должен молчать о сем. В месяце мае ночь была весьма приятная, тихая и светлая: я вышел из келлии на крыльцо, которое на северную сторону было, и стоячи размышлял о вечном блаженстве. Вдруг небеса разверзлись и там такое сияние и светлость, что бренным языком сказать и умом понять никак невозможно; но только сие было кратко, и паки небеса во своем виде стали, и я от того чудного явления более горячее желание возымел ко уединенной жизни; и долго после оного видения чувствовал и восхищался умом, да и ныне, когда вспоминаю, то ощущаю в сердце моем некое веселие и радость».

Теперь объявлю о святительской его особе, как он жизнь свою в келлии провождал в Богородицком Задонском монастыре, равно и о подъятых им богоугодных подвигах и трудах; поскольку я, убогий, зритель был оных.

Первое: он имел обычай всегда во время обеденного стола слушать чтение Священного Писания Ветхого Завета; я же и читал оное. Но при сем замечательно и то, как велика и горяча была его любовь к Богу. Он редко кушал без умилительных слез, а паче, когда читали книгу Исаии пророка; иногда прикажет: паки читай сию же главу; сам, положа ложку, начнет плакать. Но при сем же и сие замечательно, какая искренняя любовь его была и к ближним: почти всякий день, когда сядет за стол, обыкновенно говаривал: «слава Богу; вот какая у мене хорошая пища, а собратия моя – иной, бедный, в темнице сидит, а иной нуждную пищу имеет, а иной без соли ест», – и скажет: «но горе мне окаянному!» В вечернее-ж время Новый Завет я-ж читывал, но тем бывало продолжительно, что спрашивает: разумеешь ли, что читаешь? – Скажешь: нет, я не могу понять сего; а он скажет: вот я объясню тебе. Иногда час и более объясняет. Ночи он имел привычку провождать без сна, а ложился на разсвете. Упражнением его были в ночное время молитвы с поклонами, но притом не хладныя его молитвы были, но самыя горячия, от сокрушенного сердца происходили, так что иногда и гласно вопил он: Господи помилуй! Господи пощади! и присовокуплял еще: Кормилец помилуй! сам же главою ударял об пол; все же сие происходило в нем от великого внутреннего жара и любви к Богу. Но также в самую полночь выходил в переднюю келлию, пел тихо и умиленно псалмы святые. Замечательно, когда он был в мрачных мыслях, тогда пел пс.: благо мне, яко смирил мя еси, и проч. Когда же в ведренных мыслях, пел пс.: хвалите Господа с небес, и прочие утешительные псалмы, и всегда с умиленными слезами и сердечным воздыханием.

После обеденного стола имел он краткое отдохновение, час, иногда и более; вставши, читал жития святых отец и прочия книги. В летнее же время прохаживался в монастырском саду и за монастырем; на случай же крайней надобности к нему, он приказывал: «когда тебе необходимая надобность ко мне, не доходя покашляй, чтобы я оглянулся». Так и делал я. Но однажды случилось, когда он был в саду, я, не подходя к нему, много кашлял, но он в таком глубокомыслии был, что ничего не чувствовал, сам же на коленях стоял лицем на восток, руки поднявши к небесам. Я подошел и сказал: ваше преосвященство! Он так испугался, даже пот пошел из него, почему и сказал мне: «вот, сердце у мене как голубь дрожит; ведь я тебе давно говорил, чтобы, не доходя до мене, покашлял»; скажешь, что я кашлял, но «я же не слыхал», скажет. Никуда и никогда не ходил и не езжал он без псалтири, но всегда при себе имел оную за пазухою, ибо оная была маленькая, а наконец он ее всю и наизусть читал; ею он и благословил меня. Дорогою, куда отезжал, он всегда читал псалтирь, а иногда и гласно пел, и мне показывал, либо какой текст объяснял. Всякий день он к литургии ходил и сам на крилосе певал, и редко без слез пел. И так сказать, в нем был особенный дар Божий слез, всегда два источника истекали из очей его. Редко, редко улыбнется он чему нибудь и в ту же минуту скажет: «Господи, прости; я согрешил пред Тобою, окаянный». Празднословия он весьма остерегался, но разговоры его обыкновенно были всегда о вечной муке и о вечном блаженстве, также вообще о пороках и о христианских добродетелях. Он от природы острую память имел, так что все Священное Писание, Ветхий и Новый Завет, у него в памяти были, и, когда станет говорить о какой либо материи, всегда приводил в доказательство тексты из Священного Писания, в какой книге и в какой главе сказывал; также и из житий святых отцев приличное материи сказывал. Он мало и редко разговаривал о светских делах, разве с благородными о военных действиях, и то редко говаривал, но первые его разговоры были о вечности.

Когда же на него находило искушение, то он говаривал: «не знаю, куда себе девать, братец; или ты не чувствуешь, что в келлии смрад?» Скажешь: я не чувствую. Он скажет: «возьми дегтю и налей на пол», ибо дегтяной запах любил. Или скажет: «поедем в Липовку». Село это разстоянием в 15 верстах от Задонска, господ Бехтеевых; там был и господский дом; господа же сами там не жили. Временем он отезжал туда и жил тамо месяца по два, и более, где при нем были я и повар. В оном селе священник один был, и служба в церкви отправляема была токмо в воскресные и праздничные дни, в простые же дни преосвященный сам отправлял в доме вечерню, утреню и часы, и при нем я один только бывал и читывал. Дважды и в Толшевский монастырь отезжал он, именно: в 1771 году и 1776 годах; я-ж при нем один тамо бывал, ибо я, убогий, отправлял всю его келейную потребность. Он тамо располагался и навсегда жить и кончить жизнь свою; но вода тамо гнилая была и около монастыря все место болотистое, от чего он в великую слабость приходил. Неоднократно он говаривал мне тамо: вот здесь на монастырь походит, самая монашеская и уединенная здесь жизнь. «Ах!» скажет, «когда бы не вода здесь такая гнилая: не подумал бы я никогда в ином монастыре жить, истину тебе говорю». Он всегда тамо спокойнее мысли имел и всегда веселее был. К литургии и на вечернее пение всякий день ходил в церковь и на крилосе пел, а по воскресным дням, в праздники и во всю Светлую седмицу в трапезу ходил и с монахами кушал (а в Задонском монастыре в трапезе не кушал ни единожды). В Толшевском монастыре в полунощное время один около церкви обхаживал и перед всеми дверьми с коленопреклонением молился и горячия слезы проливал, чего и я зрителем бывал. Прислушаешься бывало, он читает: Слава в вышних Богу и проч., также и псалмы святые. Пред западными же дверьми с полчаса и более маливался и паки скорыми шагами в келлию возвращался. Тамо он и в вящших трудах находился, ибо временем сам и дрова рубил; прикажет мне: «наточи топор хорошенько и рукавицы свои принеси мне, я дров нарублю себе на печку, авось-либо поразобью кровь себе, может быть, и поздоровее буду». Однажды прохаживался он за монастырем, и, пришед в келлию, сказал мне: «я нашел в лесу лежащую колоду, из которой дров воза два или более будет; возьми топор, пойдем и раздробим ее, а то мы, братец, дрова-то покупаем». Мы пошли в лес и начали колоть; он же разделся и колол в одной рубашке, и говорит мне: «так я умаялся, даже пить захотел; сходи пожалуй в монастырь, принеси квасу». Так он собою подавал мне пример к трудолюбию. Он ничем так не оскорблялся, как когда, пришед к нам, бывало, в Задонске, заставал нас в праздности. Он часто говаривал нам: «кто в праздности живет, тот непрестанно грешит». Сам же он в праздности не бывал: утром, до обедни, писал душеспасительныя книги, которыя ныне существуют в свете, и пользуются ими многие, ищущие душевного спасения; а некоторых дознал я, кои от чтения его книг презрели суету мира сего, взяли крест свой и потекли в след Христа. О, коль многих людей, жаждущих вечного спасения, духовная струя сия напояла в маловременной сей жизни! Но и по преставлении его в блаженную вечность, напояет своими душеполезными сочинениями. Любовь же его ко всем была нелицемерная: он сказывал, что я-де временем в мыслях своих чувствовал, что всех бы людей обнимал и целовал, а иногда бывало ощущал в себе отвращение от всех; искушение сие и нередко чувствовал.

У него всегда простирались мысли ко уединению и пустынной жизни, о чем он часто говаривал: «если бы можно было, я бы и сей сан с себе сложил, и не токмо сан, но и клобук и рясу снял с себе, и сказал бы о себе, что я простой мужик, и пошел бы себе в самой пустынной монастырь и употребил бы себе в работу, как-то: дрова рубить, воду носить, муку сеять, хлебы печь и проч.; но тая беда, что у нас в России сего сделать не можно». Также говаривал часто и об Афонской горе: «тамо-де многие наши братья, епископы, оставя епархии, живут по монастырям во уединении». Когда же проездом бывали у него из Афонской горы греческие архимандриты, он много с ними разговаривал о их монастырях и о монашеской жизни и с великим вниманием слушал их; когда же выходили от него, то он благословит их и скажет: «прощай, возлюбленне, вот мой низкий поклон святым отцам, живущим во Афонской горе; и прошу тебе, чтобы ты усердно попросил их, дабы они в своих святых молитвах поминали мое окаянство».

Объявлю же и о нестяжательной келейной его жизни, ибо он имел только самое нужное и необходимое. Постеля у него была – коверчик послан, да две подушки; одеяла не имел он, но шубу овчинную, китайкою покрытую; опоясывался ременным поясом; также и ряса у него одна была, но и тая суконная гарусная; обувался он в коты и чулки шерстяные толстые, кои подвязывал ремнями, да две зимы в лаптях ходил, но только в келлии в оных ходил, и скажет: «вот как спокойно ногам в лаптях ходить»; когда же к обедне идти ему, или гости приедут, то оныя снимал с себя и обувался в коты; и четки у него были самыя простыя ременныя. Не было у него ни сундука и никакого влагалища, но только кожаная киса, и то ветхая, и куда ехать ему, он брал ее с собою, и клал в нее книги да гребень. Вот и весь наряд и украшение его. Правда, подарил ему преосвященный Тихон 3-й шелковую штофную рясу; он долго отказывался от нея и взял оную только после убедительной просьбы. Замечательно в нем было и то, что он весьма осторожен был, чтобы к какой вещи временной и тленной не привязан был ум его: придет бывало от обедни, снимешь обыкновенно с него рясу, станешь складывать, а он возьмет ее из рук моих и, бросив на пол, скажет: «это бредня, братец; давай на стол скорей, я есть хочу». В келлии его никакого убранства и украшения не было, кроме святых картин с изображением страстей Спасителя нашего и проч., но все соответствовало его смиренномудрию и нестяжанию.

Комплекции он был ипохондрической и часть холерики была в нем. Бывало даст мне строгий и правильный выговор, но скоро приходит в раскаяние и сожаление: через полчаса позовет к себе и даст либо платок, либо колпак или иное что, и скажет: «возьми себе»: чем и давал знак одобрения и утешения.

Три лета имел он лошадь и одноколку, данныя от господ Бехтеевых, на которой, после обеда и отдохновения, проезжался в поле, иногда в лес; с ним всегда езжал я один. «Пойди, скажет, заложи одноколку, проедемся; возьми с собою чашку и косу, накосим травы старику (ибо лошадь весьма старая была), также и воды напьемся там». Дорогою все говорил, либо с травы материю возьмет, или из Священного Писания какие тексты объясняет мне, и все наклонял к вечности. Проездка его была наиболее по патриаршеской дороге, которая лежит вверх реки Дона; иногда и в лес езжал, где на полянах и траву сам косил, а мне прикажет подгребать, скажет: «клади в одноколку, старику годится на ночь». Иногда проезжал и к источнику, который был разстоянием от Задонска около десяти верст, на берегу реки Дона; бывало там и воды напьемся: он любил сей источник, ибо вода в нем весьма чистая была; походит, бывало, около него и скажет: «поедем паки в монастырь».

При келлии его жил рясофорный монах Феофан, лет ему уже 70 было. Он из однодворцев был и грамоте не умел, характера же самого простого селянина был. Но преосвященный столь любил его, что редко и кушал без него. Старец и рукоделие имел самое низкое, портное, да лапти плел. Когда преосвященный в мрачных мыслях бывал, то есть, во искушении, то оный старец простыми поселянскими разговорами много пользовал его, ибо он как с простыми поселянами обходился и разговаривал, так равно и с его преосвященством, и никак не называл преосвященного, как только бачка. От таких бесед преосвященный чувствовал в себе перемену в мыслях и спокойнее был, и после говорил о нем: «Феофан-де утеха моя, я им весьма доволен; за то я его хвалю: первое, за простосердечие его, второе, за то, что он никогда празден не бывает, но всегда в благословенных трудах упражняется». Подлинно и старец, по жизни своей, достоин был похвалы. Преосвященный почти ежедневно говорил с ним сими словами: «Феофан, пора, пора во отечество; мне уже истинно наскучила жизнь сия, я рад бы хотя и теперь блаженно умереть, только бы не лишиться вечного блаженства»; и скажет: «бедные, окаянные мы! Теперь избранные Божии радуются и веселятся, и в безконечные веки будут радоваться, а мы, странники и пришельцы, в маловременной сей жизни бедствуем и волнуемся». «Туда, скажет, Феофан, как надобно всегда мысленно стремиться, чтобы не лишиться с ними участниками быть! Пусть, Феофан, мир мирское и любит, а мы непременно всегда будем стремиться горняя доставать. Так-то, Феофанушка!» Сим он и кончит. У него всегда первыя мысли и разговоры были о смерти, для чего и написана была у него картина, на которой изображен сединами украшенный старец, лежащий во гробе, в черном одеянии; картина прибита была на стене у ног его; тут же у кровати стоял аналойчик деревянный, на котором лежали книги. Он часто взглядывал на оную картину, и из глубины сердечной воздохнет и скажет: скажи ми, Господи, кончину мою, и число дней моих кое есть, да разумею, что лишаюся аз. Сей текст как днем, так и ночью, сидя и ходя, часто пел он, всегда с умиленными слезами и сердечным воздыханием.

Объявлю теперь о милостивых и милосердных его деяниях. Он с охотою внимал гласу вопиющих к нему: питал сирот и безпомощных, милосерд был к нищете и убожеству, словом, он все раздавал, как-то: деньги, кои из казны получал, и что привозили к нему старшины донских казаков; также из городов Воронежа и Острогожска благородные и купцы присылали немалое количество денег, но он не только деньги, но и самое белье раздавал, а оставалось лишь то, что на себе имел, и хлеб, который присылали благодетельные господа помещики, но и того еще недоставало: он покупал еще и раздавал. И одежду, и обувь получали от него бедные и неимущие, для чего покупал он шубы, кафтаны, холст, а иным хижины покупал, иным скотину, как-то: лошадей, коров и оными снабдевал их. Мало сего, даже и деньги занимал. Когда все раздаст, скажет мне; пойди пожалуй в Елец и займи денег у такого-то купца; я отдам ему, когда из казны получу, а теперь у мене нет ничего; вот приходит бедная собратия ко мне, и отходят без утешения, жалко мне и смотреть на них». Иногда и то бывало, что приходящему бедному и откажет, но только распросит, откуда и какой человек: на другой день приходил в сожаление, призовет меня и скажет: «вчера отказал я такому-то бедному, возьми деньги, пожалуй, отнеси ему; так, может быть, и утешим его». И всем бедным приходящим к нему весьма удобный был приступ. Смиренномудрие в нем было удивительное: из приходящих поселян стариков сажал при себе и с ними ласково и много разговаривал о их сельской жизни, и, снабдя их нужным, отпускал их радостными. Также близь монастыря живущих экономических бедных крестьян, а паче вдов и сирот, он на своем коште содержал, и за них подушныя и прочия казенныя подати платил, хлебом кормил и одеждами одевал их, словом, во всех нуждах помогал им. Замечательно было: в который день приходящих бедных более бывало у него, и когда больше раздает денег и прочего, в тот вечер он веселее и радостнее был; а в который день мало, или никого не было, в тот день он прискорбен был. Смело скажу: он был, по Иову, око слепым и нога хромым; у него двери всегда были отворены всем приходящим бедным, нищим и странным; пищу, питие и спокойствие готовое они находили у него.

Малых детей экономических крестьян приучал он к обедне ходить, и чем же? Когда он из церкви пойдет, то они за ним все идут; войдет в переднюю келлию, и они за ним войдут, по три поклона земных положат, единогласно и громко скажут: слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! А он скажет им: «дети, где Бог наш?» Они так же единогласно и громко скажут: Бог наш на небеси и на земли! «Вот хорошо, дети», и погладит рукою всех по голове, даст по копейке и белого хлеба по куску а в летнее время по яблоку оделит их. Когда же, по слабости своего здоровья, не бывал в обедне, то дети придут в церковь, посмотрят – нет его преосвященства в церкви, они и уйдут вон; когда же я приду к нему от обедни, то он спросит: были ли дети в обедне? Скажешь, что входили в церковь, посмотрели, что нет вашего преосвященства в церкви, и ушли по домам. Он улыбнется и скажет: «это беда: они, бедные, ходят к обедне для хлеба и копеек. Что ты их не привел ко мне? Я весьма радуюсь, что они ходят к обедне».

Также и прохожие, на работу идущие, крестьяне, в случае, если иной из них дорогою заболит, у него спокойное пристанище обретали. Он сам успокоивал их, даже свою подушку и колпак приносил им, и пищу понежней приказывал готовить для них, чаем раза по два и по три на день сам поил их, по часу и более сидел подле них, утешал и ободрял их приятными и благоразумными разговорами. Некоторые из них умирали: он христианское и сострадательное попечение имел о них, чтобы больного напутствовать святыми Тайнами; при таких случаях сам присутствовал и при погребении бывал, а могилу приказывал выкопать мне с поваром. А которые выздоравливали, отходили в путь с награждением, куда кому следовало.

В 1768 году в городе Ливнах несчастный сделался случай: был великий пожар. Преосвященный не оставил помочь пострадавшим: он отправил туда схимонаха Митрофана с деньгами, который тамо и роздал. В другой год такой же несчастный случай был в городе Ельце. Преосвященный, движим будучи обычным своим состраданием, явил милосердие, сам отправился в города Воронеж и Острогожск для испрошения денег у благодетелей своих на постройку новых домов для погорелых людей, чем он много и помог им. Не оставлял он и в темнице седящих посещением своим; в городе Ельце острог два раза своею особою лично посетить изволил и утешал сидящих под стражею узников полезными наставлениями, снабжал деньгами и прочим; а как вновь учрежден был город Задонск и тамо темница, в коей узники содержались под стражею, он содержал оных на своем коште.

В городе Ельце имел он искреннего приятеля, Покровской церкви ктитора, Козму Игнатьевича Студеникина, который провождал жизнь безбрачно. Преосвященный имел к нему особенное благоволение и великую доверенность до самой своей блаженной кончины; ему всегда поручал деньги для раздачи вдовам и сиротам, также и содержащихся под стражею должников по векселям и другим претензиям выкупал от заимодавцев и освобождал. Не только в околичности живущим щедрыя его простирались милости, но и в отдаленныя страны, как-то, в Новегороде, в Валдае и во отечестве своем селе Короцке. В одно время, в месяце мае, он говорит мне: «в Деяниях-де Апостольских написано, что в Антиохии первенствующие христиане собрали милостыню и послали в Иерусалим к бедным христианам: то и я хочу послать тебе в Короцк к брату моему Евфимию с деньгами, ибо тамо, в нашей стороне, очень бедные люди живут; вы тамо обще с братом и раздайте, а тебе за послушание от Бога мзда будет». И так я отправился с немалым количеством денег; из оных приказано мне было брату его Евфимию дать пять рублей, да другому брату его Петру, который в Новегороде жил, тому десять рублей, что по приказанию его и выполнял я. По возвращении из Короцка в Задонск, только две недели пожил я при нем и паки он отправил мене в Петербург пешком, не для своей надобности, но по своему благому и милосердному сожалению, для церковниковой старухи, у которой двух сынов отдал безвинно в военную службу архиерей Тихон 2-й. Подвигнутый сожалением о невинных, преосвященный послал со мною партикулярныя письма к синодальным членам, да также и от старухи была просьба, которую я и подал в синод, также и письма, кому следовало, отдал. Просьба преосвященного была уважена и сыновья вдовы возвращены из военной службы и определены были по прежнему в церковные причетники. Потом я паки отправлен был от него с деньгами в Новгород и Короцк, где обще с братьями деньги розданы были бедным. В 1772 году он снова отправил мене к брату в Короцк с деньгами для раздачи бедным, а в 1774 году в Петербург с деньгами же и опять на раздачу бедным, а братьям прикажет дать не более как по пяти рублей, и скажет мне: «пусть братья сами трудятся, а на мене не надеются: чем более давать им денег, тем они больше баловаться будут». Когда же отправлял мене в дорогу, прикажет мне затворить келейную дверь, сам преклонит колена, также и мне прикажет на колена стать, и прочтет псалом: «Боже, в помощь мою вонми», до конца, потом Достойно есть и малый отпуст скажет, потом благословит, в уста и в голову поцелует и скажет: «Ангел хранитель да спутешествует с тобою. Вот я тебе приказываю: ты, братец, дорогою идучи, почитывай псалмы святые, также и молитвы, какия знаешь; а от того дорогою идти тебе веселее будет».

Скажу о дивном и великодушном его терпении: какия обиды терпел он от начальников монастырских, также и от разстроенных жизнию некоторых монахов, но старался злое благим побеждать. Начальник монастыря, выезжая в гости в благородные дома и там подхмелевши, сказывал о его святительской особе: «он-де в монастыре хуже монаха живет у меня»; доходили иногда такия слова до преосвященного, а он бывало только и скажет мне: «возьми сахару голову, отнеси начальнику, или виноградного вина боченок или иного чего нибудь», и скажет: «у него, может быть, и нет сего». Досаждавшие ему монахи временем делались больными: он раза по-два и по-три всякой день посещал их, утешал и ободрял своими благоразумными и душеполезными разговорами, также пищею и питием снабдевал. Даже и от прислуги монастырской случалось не мало терпеть ему. Иногда прохаживается он по монастырю, а служители монастырские, занимаясь своею работою, смеются вслед преосвященного; он как бы не слышит ничего, но после скажет: «Богу так угодно, что и служители смеются надо мною; да я же и достоин сего за грехи мои, но еще и мало сего»; однакоже улыбнется и скажет: «ну, долго-ли мне обидеть их? да не только их, но и начальнику я скоро бы отмстил, но не хочу никому мстить; прощение лучше мщения». Он и служителям сим много делал благотворения: помогал им хлебом, деньгами и прочим; вот чем отмщал он оскорбления и обиды свои, по апостольскому слову: аще алчет враг твой, ухлеби его, аще ли жаждет, напой его; он точно исполнял сие.

Неоднократно покушался он выехать из Задонского монастыря в Новгородскую епархию, для чего и написал просьбу куда следует. В одно время был я за монастырскими воротами; туда же вышел и монах Аарон. Я и сказал ему, что преосвященный наш положил непременное намерение выехать отсюда в Новгородскую епархию, а отец Аарон на сие сказал мне: «что ты беснуешься? Матерь Божия не велит ему выезжать отсюда». Монаха Аарона преосвященный весьма почитал за строгую, подвижническую жизнь. После я сказал преосвященному, что говорил о. Аарон, а преосвященный Спросил мене: «точно ли говорил о. Аарон такия слова?» Я сказал, что точно говорил. «Ну, так я же и не поеду отсюда», сказал преосвященный; взял просьбу и разодрал. Он часто говаривал: я непременно выехал бы отсюда, но жалко мне город Елец оставить: я весьма люблю елецких жителей и замечаю, что в нем много благодетельных людей, и будто бы я родился в нем». Особенно благоволил он к дому елецкого купца Григория Феодоровича Ростовцева, который был муж воздержный и набожный. Преосвященный нередко говаривал о доме его точными словами: «нам, чернецам, надобно учиться добродетельной жизни из дому Григория Феодоровича Ростовцева». У Григория Феодоровича было два сына, Дмитрий и Михаил, кои безбрачную жизнь провождали. Димитрию преосвященный поручал продавать подаренные ему на рясы шелковыя материи и проч., также и какия надобности случалися для келлии, он же покупал преосвященному, ибо преосвященный имел к нему особенную доверенность, и весьма радовался, когда тот приезжал к нему, – и много разговаривал с ним о должности христианской жизни; когда же приезжал в Елец, то иногда останавливался в келлии Димитрия Григорьевича, который келейную жизнь провождал. В 1779 году, когда его преосвященство уже в последний раз был в Ельце, то в его же келлии квартировал. Преосвященный тогда уже крайне ослабевал здоровьем и потому уже не мог беседовать с приходящими гражданами; а в прежние приезды, будучи здоровым, он много с ними разговаривал и радовался, что стекаются к нему граждане и ищут от него душеспасительных наставлений. Они же, в знак своего усердия к его преосвященству, приносили ему рыбы, хлеба и проч.; он принимал, но все отсылал к содержащимся в тюрьме, а себе ничего не оставлял, а только скажет мне: «возьми себе калачей на дорогу, а мне ничего не надобно».

Тогож 1779 года, месяца декабря в последних числах, для учреждения вновь города Задонска из Воронежа приехали благородные. В день праздника Рождества Христова преосвященный был в последний раз в 1779 г. в церкви на литургии. По прочтении Апостола и Евангелия, я подошел к нему для принятия благословения. Он благословил меня и говорит мне: «пойди впереди мене и очисти мне дорогу» (ибо в церкви была великая теснота). Я и пошел впереди его; он вышел на паперть и сказал мне: «постой здесь»; а сам пошел за церковь на северную сторону и с четверть часа был тамо (прежде же никогда он не выходил из церкви), паки пошел в церковь и мне велел идти впереди. По окончании обедни, подошли к нему благородные для принятия благословения; он благословил всех их, но только был он тогда весьма в прискорбном виде. По приходе из церкви в сени, говорит мне; «запри двери; ежели дворяне придут, ты скажи им, что преосвященный весьма слаб здоровьем». Они приходили, а я им так и сказывал, по приказанию его, они и пошли прочь. С сего времени он ни в церковь и никуда не выходил и не езжал до самой своей блаженной кончины, а только выходил на заднее крыльцо; постоит, или посидит; и к себе уже никого не пущал, разве весьма знакомого и духовного человека, и то на короткое время, поскольку он был в глубоком молчании, разве что самое нужное и необходимое скажет. Прежде, когда я читывал ему Св. Писание, он много объяснял мне, а в сие время он только слушал и все молчал: глав десять прочитаешь, он скажет: «полно, благодарствую тебе, пойди себе», – вот только и услышишь от него.

Неоднократно он говаривал: «слышу-де я от многих: для чего я оставил епархию и пошел в келлию. Вот причина моего уединения: первое, слабость моего здоровья не позволяла мне управлять епархиею; второе, епископский омофор, который на плечах своих носят епископы, очень тяжел: я ни поднять, ни носить не могу оного; к тому же я и сил не имею таких: пусть сильные носят. Вот и причина моего уединения».

Сей великий житием и добродетелями украшенный муж преосвященный Тихон преставился в вечный покой 1783 года августа 13 дня.

Я же написал сие не для других, но собственно для себя, чтобы памятовать мне его трудолюбное и богоугодное житие и самому таковым же подвигом достигать вечного блаженства. Аминь.

Всю свою энергию на епископской кафедре и по оставлении ея, весь свой труд, после молитвы и благотворения, святитель Тихон отдал наставлениям в письменной форме о том, как людям, призванным быть христианами, надлежит жить по христиански. Для всех нас эти наставления составляют огромное и ценное церковно-литературное наследство. Собранныя в пяти томах его творения составляют до двух тысяч страниц убористой печати in folio. И вот показатель его истинно-христианского равнодушия к популярности: он ничего не отдал в печать в течение своей жизни, и только умирая, завещал своему келейнику представить его главныя сочинения «на усмотрение Святейшего Синода». При жизни же своей он ограничивался тем, что для наставления некоторым лицам он давал свои творения в рукописных копиях. Зато после его кончины егo творения стали быстро появляться в печати и некоторыя из них выдержали исключительно большое число изданий. Так, его «Наставление христианское» – сравнительно небольшое сочинение в 60 главах – напечатано в одной только Московской Синодальной Типографии в период от 1789 г. по 1879 сорок два раза, и было издаваемо в то время и другими типографиями, как то: Петербургской Синодальной, Московской Университетской, Киево-Печерской и иными.

Крупнейшия из сочинений святителя написаны в Задонском монастыре. Между ними главных два: 1) «О истинном Христианстве», в двух книгах, занимающее два тома в пятитомном собрании творений святителя, и 2) «Сокровище духовное, от мира собираемое»; оно состоит из 157 отдельных статей на нравственныя темы с разносторонними размышлениями и наставлениями, поводы к которым святитель почерпает от наблюдаемых явлений природе, из быта общественного, даже просто из употребляемых часто в речи выражений. Любое явление жизни, любой предмет, любое событие, от мира взятое – показывает автор на многочисленных примерах, – способно и должно возводить нашу мысль к Богу, направлять к думам о вечности и о будущей жизни, к сознанию нашего долга и нравственой ответственности. Уже в начале более ранней по написанию книги: «Об истинном христианстве» святитель дает 146 примеров таких размышлений. «Смотришь на небо» – удивляйся премудрости всемогуществу и благости Творца, – внушает он в богато развитом размышлении. «Видишь солнце», общее для всех нас, – помни, что и все то, что мы имеем, общо должно быть и для наших ближних. Видишь сотрудничество в природе – оно говорит нам, что мы должны друг другу помогать. Видишь усердного раба – помни, что ты раб Божий и со всем усердием служи Ему. Видишь любовь матери – возведи ум твой к любви Божией. Видишь оживающую весной природу – восхищайся духом к весне общего воскресения.» Святитель развивает каждую из этих тем и подобных им других удивительно разносторонне. В еще большей степени такой всесторонний характер наставлений выражен в позднейшем творении – «Сокровище духовном». Разнообразны и предметы речи здесь. Вот некоторыя из заглавий: Мир. Отец и дети. Сеятель и жатва. Воротись, не туда пошел! Свеща горящая. Зеркало. Тина или грязь на дне ключа. Прямое и кривое дерево. Ныне ты всех бед свобождаешься. Иди за мною. Кто что любит, того и ищет. Стыдно мне на тебя смотреть. Как мне его забыть! Хищник. Образ живописный портится. При случае подобное вспоминается, и т. п.

Рядом с этими двумя большими трудами святитель оставил нам в поучение много других сочинений: названное уже особенно популярное «Наставление христианское»; далее – слова-поучения, произнесенныя в бытность на кафедре; 28 статей на нравоучительныя темы: о испытании себя самого, о крещении, о покаянии, о смерти и пр., под общим названием «Нравоучительныя слова»; так называемыя «Письма келейныя» – последовательное изложение истин веры и доброй жизни в форме писем; также – «Письма посланныя» т. е. письма фактически адресованныя к тем или другим лицам. В бытность на кафедре святитель писал послания духовенству, инструкции для Духовных школ и пр. Наконец, он оставил творения, имеющия прямое молитвенное назначение или выражающия его христианское самоуглубление.

Творения святителя Тихона никак нельзя оторвать от его подвижнической жизни и смотреть на них, как на писания «от ума», в них нет ни малейшего признака «теоретизации», каждая его мысль от сердца, от христианского опыта, от веры живой, воплощаемой в его делах. Его творения и жизнь нераздельны, жизнь и то, что им написано, выражают исполнение святителем учения Нагорной проповеди, и на всем собрании творений могло бы быть начертано, как у о. Иоанна Кронштадтского: «Моя жизнь во Христе». Сам святитель пишет: «Знание правых догматов имеется в разуме, которое часто бывает безплодно, надменно и возносливо. Откуда бывает, что многий, имеющий знание догматов, суть беззаконного жития; многии и проповедуют веру, научают, наставляют других и показуют путь ко спасению, но сами не идут по тому пути, по подобию столпов, на пути поставленных, которые от града до града указуют идущим путь, но сами недвижно стоят. Почему знание сие и исповедание и учение им самим ничего не пользует. Истинная же во Христа вера есть в сердце, как сказано выше, и есть плодовита, умиренна, терпелива, любительна, милосердна, человеколюбива, сострадательна, алчущая и жаждущая правды и проч.» (О истинном христианстве, т. III, стр. 30). Всегда из сердца исходит и слово святителя Тихона. И все оно проникнуто любовью к человеку, заботой о ближнем, скорбью об окружающем падении нравственном.

Напоминать, вразумлять, наставлять, удерживать людей от дурного образа жизни, приводить их к сознанию обличениями, укреплять в добрых начинаниях – нести это служение при помощи письменного слова – в этом увидел св. Тихон свое призвание и посвятил ему жизнь. При усердных долгих молитвах святителя, повидимому, ни один день, – если не сказать: и ночь, – не оставался у него без письменного излияния своей веры и письменных наставлений ближним.

Из самих сочинений святителя видно, что излюбленным чтением и руководством для него из области святоотеческих писаний было чтение св. Златоуста. Из него нередко дает он выдержки, иногда пространныя, Здесь видно и большое влияние духа Златоустовых творений в разных отношениях, а в частности, в извлечении богатых нравственных выводов из каждой истины христианской веры, и в полноте и широте мысли. И можно сказать: как беседы св. Златоуста составляют неоценимое словесное богатство Вселенской Церкви, так назидательныя писания святителя Тихона представляют подобное огромное богатство нашей Русской Церкви. Едва ли в широких церковных кругах мы это значение вполне оценили. Как в творения св. Иоанна Златоуста нужно по-настоящему углубиться, чтобы увидеть в них богатство церковного содержания, – чтобы двенадцать томов вселенского отца и учителя Церкви не праздно красовались на полке: так нужно вчитаться с усердием в писания русского святителя Задонского, чтобы понять их великую ценность. Этот пятитомный массив надлежало бы разложить на большое количество отдельных выпусков для того, чтобы легче можно было видеть немеркнущую от времени назидательность каждой части, каждой отдельной статьи. Эти творения могли бы быть и для нашего времени обильнейшим источником и даже прямым готовым материалом для церковных поучений, которого не исчерпать в течение многих лет.

При чтении свят. Тихона поражает разносторонность разсмотрения предмета. Читающий видит: ничто не ускользнуло из внимания, в любом вопросе не обойдено ни одно основание, ни один вывод не пропущен, и эта полнота придает силу убедительности. С другой стороны, в изложении св. Тихона нет ни одного предмета речи замысловатого, трудного для понимания: все сказано с предельной ясностью для каждого. Речь святителя образная, с обилием примеров, сравнений, всегда близка к жизни, к быту, и при всем том всегда строго построена на библейском основании. По поводу своего постоянного приема сравнений-аналогий, «от мира собираемых», он пишет: «сия подобия, взятыя от различных вещей, чувствам подлежащих, и приложенныя к невидимым, наипаче прилагаются ради простого народа, который не может понять учение о духовных вещах» (т. II, стр. 108).

Вместе с полнотой мысли и умением извлекать длинный ряд выводов из любого факта, для святителя характерны также непринужденность, меткость, смелость выражений и смелость обличения. Речь писателя льется совершенно свободно и последовательно, построение ея всегда без малейших уклонов от привычной для нас синтаксической нормы. Его время было периодом неустойчивости грамматических форм литературного языка, и у св. Тихона есть свои оригинальные языковые штрихи. Так, он употребляет церковно-славянское местоимение «той, тая, тое» вместо «тот, та, то»; пишет «добрый, богатый» во множественном числе вместо нашего «добрые, богатые» и т. под.; однако, с этими особенностями сочетается удивительно чистый и богатый русский язык. Замечено при пробах приспособления языка святителя ко всем мелким требованиям современной русской грамматики, что такия переделки нарушают ценную оригинальность его стиля. Следуя греческому написанию, святитель пишет имя «Христос» всегда через и: «Христос».

Как пример оригинальности и живости проповеднического стиля св. Тихона, приведем начало его слова «На Новый год»:

«Покайтеся. Мф. 4, 17. Всяк, надеюся, слыша предложение сие: покайтеся, – удивлялся, в уме своем так помышляет: вот что нам проповедник сей ныне предлагает. Праздник ныне весел и светел есть всем, вси ныне друг друга новым годом поздравляют, а он печаль нам предлагает: покайтесь. Празднуем мы в сей день, во первых, обрезание по плоти Спаса нашего Иисуса Христа..; второе, совершаем память и великого вселенныя святителя, Василия великого; третие, начинаем новый год, год 1765-й от рождества Христова. Вси сии обстоятельства требуют веселости, требуют поздравления, а он нам печальную материю предлагает: покайтеся. Обстоятельства дне праздник представляют, а он нам налагает пост: покайтеся. День велит веселиться, а он нам советует плакать: покайтеся. Тако, уповаю, всяк, взирая на мене и в себе помышляя, на мене негодуя, говорит. Не незнаю и я, возлюбленный слушателю, не незнаю, что три вышереченныя обстоятельства светел нам составляют праздник, не премину и я счастию твоему сорадоватися, и новым годом, а с новым годом и счастием новым поздравить. Но как разсудить силу слова сего: покайтеся, то оно очень дню сему сходно нам покажется; возмем только с помощию Божиею оное себе в разсуждение и помыслим, как кто новый год начинает, и тогда подлинно увидим истину...» (Слово на Новый год, Твор., т. I, стр. 32).

Нет возможности передавать в каком бы то ни было сокращении или конспекте содержание творений святителя, да в этом нет и надобности, так как, в сущности, мы имеем в них изложение общехристианских православных истин веры и нравственности. Можно говорить лишь о приемах, о способе изложения и, пожалуй, об отдельных, более характерных для св. Тихона темах или отдельных мыслях. На нескольких, немногих примерах такого рода остановим внимание.

Каждая строка творения святителя говорит об одном: как по христиански жить. Вопиющее несоответствие между тем, как должны христиане строить свою частную и общественную жизнь, и тем, какова она на деле, – стояло всегда перед глазами св. Тихона. Может быть, это наблюдение было одной из причин того, что святитель решил переменить архипастырский жезл на перо и бумагу, иначе говоря, счел более целесообразным для себя действовать не властью епископа, а отдать всю свою жизнь увещанию и научению людей тому, что значит жить по христиански; чувствуя краткость своей жизни, он готовил поучительный материал для будущего поколения русского народа. Его творения во всем их объеме можно назвать нравственным богословием. И в то же время его учение жизни нераздельно с догматами веры, целиком исходит из них, освещается ими. Здесь прекрасный пример того, так истины веры связаны с учением жизни. Есть, объясняет он, доброделание подлинно христианское; но есть и такое доброделание, которое не заслуживает имени христианского. «Многии бо делают добрая, но не от веры, и потому угодить Богу не могут. Многии бо удерживаются от убийства, от воровства, от похищения, лихоимства, злословия; но делают тое от страха человеческого, боящеся гражданского наказания, а не от страха Божия, и то есть не от веры. Многии удаляются от нечистот, но ради стыда человеческого, а не от страха Божия: и то есть не от веры, ибо таковыи в тайне дерзают таковая, каковых «срамно есть и глаголати». Инии кроткии и незлобивии являются, но ради мирного и спокойного с человеки жития: и то есть мудрость человеческая и потому не от веры. Инии ближним своим всякое добро показуют, но ради того, чтобы ими любимы были: и то есть не от веры. Друзии много дают милостыни, строят Божии храмы, богадельни, но ради того, собы пред человеки показаться: и то есть не от веры. Некотории молитвы учащают, протягивают, «да видими будут человеки»: и то есть не от веры. Многии постятся много, но для того, «да явятся человеком постящимися»: и то есть не от веры. Вси бо сии и прочии сим подобныи, понеже не ради Бога добро делают, не от веры тое делают, и потому Богу тем угодить не могут. Делают бо или славы ради суетной, или ради иного чего, а не во славу Божию. Како бо может быти угодно Богу, что не ради Его делается?» (Слово в день Успения Пресвятыя Богородицы, т. I, стр. 70).

Пусть не ждет истинный богобоязненный христианин от людей, окружающих его, одобрения за благочестивую жизнь. Скорее пусть будет готов к насмешкам и осуждению. Ослепленный мир правды не любит. Несомненно, доля личного опыта жизни святителя «на покое» выражена в описании того, как мир смотрит на благочестие. «Ежели приметят они, что христианин от роскошей и темных дел их удаляется, то у них «раскольник». Когда смиренно живет и обращается и щегольства ненавидит, то у них «ханжа». Когда уединяется ради покаяния и убежания от греха (удобнее бо во уединении каяться и греха берещися, нежели в народе), то у них «святоша». Когда за грехи кается и сокрушается, сетует и воздыхает, то у них «меланхолик». Кто милостыню дает, тот у них «тщеславец и лицемер». Когда узнают, что христианин часто Богу молится, тут они уста свои разверзают: вот-де «богомол». Когда христианин, по регуле евангельской, обидящему не отмщевает, тут они нападают на него: вот-де какой «дурак», не умеет за себя стоять. Когда, по регуле тогожде Евангелия, расточает имение и дает убогим, тут они подымаются на того и укоряют: обезумелся-де он, что предки его собрали, то он расточает. Сия и прочая подобная сим хуления и посмеяния изрыгают нечестивыя уста на душу благочестивых. И сие-то есть, что Христос Господь наш сказал к нашему утешению: «аще господина дому веельзевула нарекоша, кольми паче домашния его». Возненавидели Христа, Господина дому, ненавидят и христиан, домашних Его, и ругаются им...» (Сокровище духовное: «Память благодетеля отсутствующего»).

Не пристойно человеку христианину привязываться к благам мира. Да это и безсмысленно, так как все в мире слишком преходяще. Эту мысль очень выразительно развивает св. Тихон в размышлении под заглавием: «Вода мимотекущая». Остановимся на нем, тем более что составитель Записок, Чеботарев находит, что здесь есть и автобиографический элемент.

«Что вода мимотекущая, тое житие наше и все в житии случающееся. Видим, что вода в реке непрестанно течет и проходит, и все вверху пловущее, как-то: лес, сор и прочее, проходит. Христиане, тако житие наше, и с житием все благополучие и неблагополучие, мимо идет. Не было мене прежде нескольких лет, и се есмь в мире, как и прочия твари. «Руце Твои сотвористе мя и создасте мя», Господи. Был я младенец, и миновало то. Был я отрок, и то прошло. Был я юноша, и то отошло от мене. Был я муж совершенный и крепкий, минуло и тое. Ныне седеют власы мои, и от старости изнемогаю; но и то проходит, и к концу приближаюся, и пойду в путь всея земли. Родился я на то, чтобы мне умереть. Умираю ради того, чтобы мне жить. «Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!» Что мне случилося, то и всякому человеку. Был я здоров и болен, и паки здоров и паки болен, и паки здоров и паки болен, и прошло то. Был в благополучии и неблагополучии: прошло время, и со временем все миновало. Был я в чести: прошло то время, и честь от мене отступила. Люди мене почитали и поклонялись: минуло то время, и не вижу того. Был я весел, был и печален, радовался я и плакал; и ныне тоежде мне случается: проходят дни, проходит с ними печаль и веселие, радость и плач. Хвалили мене и славили люди, хулили и поносили: и которыи хвалили, те и проклинали; и которыи хулили, те и хвалили: прошло время, прошло и все, миновалась хвала и хула, слава и безславие. Тоежде слышу и ныне: то хвалят, то хулят, то прославляют, то безславят; знаю, что и то минуется: пройдет время, пройдет хула и хвала, слава и безславие. Что мне случилося и случается, то и всякому человеку, живущему в мире-сем. Таков бо есть мир, такое и постоянство его, такое и житие наше в мире... Жил я в богатом дому, жил и в хижине: прошло время, и таковый покой отступил от мене. Живу ныне в хижине и тесноте, и того не будет. Сидел я за богатою трапезою, сидел и за скудною: прошли дни тые, прошло и все, что в них было. Тоежде и ныне случается, и тое пройдет... Где тое время, в которое счастлив я был, в которое здоров, весел, радостен, славим, хвалим, почитаем; в которое богатою трапезою и музыкою утешался, ездил колесницею и цугом? Прошло время, прошло и все с ним счастие мое и утешение мое. Где тое время, в которое я был несчастлив, был болен, печален, скорбен, хулим и поносим, укоряем и ругаем, и проч.? Прошли тыи дни, прошло и тое все несчастие мое... Как под небом то ведро, то пасмурно, то непогода и буря, то ясно и тишина бывает: тако и всякому человеку случается... А тако и все житие наше пройде.» – И от этой картины святитель переходит к назиданию. «Не тако житие будущего века будет, якоже слово Божие и вера наша нас уверяет...» И далее делает выводы: не прилепляться к вещам; не возноситься; не унывать в неблагополучии; терпеливо переносить обиды; быть постоянным, укрепляя себя созерцанием будущих небесных благ.

Постоянно святитель возвращается к увещанию быть духовно зрячими; безумием называет стремление строить свое благополучие на утехах этой жизни.

Конечно, св. Тихону ближе всего, больше всего по душе была иноческая жизнь, ее он избрал и для себя. Среди сочинений его находим ряд наставлений, обращенных к новоначальным, к монашествующей братии вообще, «Совет, как в монастыре жить», письма в обители. Обращает внимание его особое расположение к Саровской обители, хотя это было еще до подвигов в ней преп. Серафима. Особой любовию его пользовался известный в его время инок Саровской пустыни старец Ефрем, он уважал в нем истинного подвижника и вел с ним особую духовную переписку. По сохранившемуся в пустыни преданию, старцу этому, отличавшемуся высокими душевными качествами, питавшему на правах настоятеля обители в голодный 1775 год ежедневно целыя тысячи окрестного народа, суждено было вынести незаслуженное тяжкое 16-летнее заключение в крепости. В Саровской пустыни хранились и некоторыя рукописи святителя Тихона и письма в обитель.

Однако, св. Тихон часто предупреждает, особенно в письмах отдельным лицам, что искушений нельзя избежать нигде, да они и должны иметь свое место в воспитании христианина. «Искушение, – пишет он, в одном письме, – подобно лекарству, называемому «рвотному», которое принятое внутрь, извергает из желудка и соки и пищу: так искушение показует, что внутри сердца нашего крыется. И сия то между прочими причина, ради чего попущает на нас Бог искушение: дабы мы познали, что в сердце нашем крыется. Часто мним о себе нечто, но искушение нашедшее показует, что мы ничто» (т. V, 332. Письмо 35). «Помни, что в Петербурге живешь: берегись же!», пишет он другому лицу. Где посоветует поселиться? спрашивает у него кто-тo. Он отвечает: наилучше – уединенное место, пригодное «к чтению, размышлению, молитве и сочинению умного всякого дела». «Редко бывает, что человек тойжде в келлию возвращается, который из келлии в народ вышел» (т. V, 342, письмо 45).

Скорбит святитель о падении духовной жизни в монастырях. Одной монахине, жалующейся на непорядки в их монастыре, он дает совет: «ежели мать твоя ищет спасения, а не миру сему угодить, то разсуди, не лучше ли к матери иттить и с нею жить, когда в монастыре соблазны являются. Видишь, ныне и монастыри хуже светских домов стали. Берегись, чтобы тамо не погибнуть, где надеешься спасения» (т. V, 332). Иноку, который жаловался на «ненависть и озлобление» живущих с ним и думал об уходе в один из московских монастырей, святитель настойчиво советует не уступать супостату, стоять на прежнем месте; «ежели же благославную причину имеешь из сего монастыря изыти, то и тогда в московские монастыри не ходи, но в какой нибудь тамо монастырь поди и живи. Только уверяю тебе, что бес всюду тебе будет безпокоить» (V, 327).

Святитель вообще внушает, что в нынешних условиях чтение слова Божия и добрых духовных книг есть самый верный путь к построению своей благочестивой жизни. В одном случае он пишет, что желал бы, чтобы книги слова Божия были изложены «простым» языком, т. е. переведены на современный язык, чтобы и простолюдины могли поучаться чтением их; но разныя обстоятельства этому препятствуют. Эта мысль святителя начала осуществляться через несколько десятилетий.

Екатерининская эпоха, внешне блестящая, характерна разделением в пользовании дарами жизни: эгоистически направленным образом жизни привиллегированного класса и сказочной роскошью ряда поместий на фоне бедности и отягощения крестьянства крепостными повинностями и общей суровостью его быта. Слово св. Тихона, часто бичует тех, кто проводит жизнь в праздности и увеселениях.

Не хулит святитель богатства самого по себе: но резко осуждает неправедное пользование им. Богат ты? Помогай бедным, утри чужия слезы, пользуйся богатством по-христиански. «Аще кто правильно приобретенное богатство имеет (хотя то редко бывает) и употребляет то не на роскошь, неумеренныя строения и прочую суету, но сам тем довольствуется умеренно, и храмы Божии, богадельни и нищих снабдевает, и не высокомудрствует, ни уповает на него, но на Бога жива.., тому богатство не токмо не вредно, но и пользует» (т. V, 282, письмо 10).

Но гневно осуждает святитель тех, кто «тщатся нарещи имена своя на землях», «созидают богатые домы, сады, галлереи, пруды, украшают кареты и кони»: «кому будут сундуки твои с деньгами? кому домы твои? кому кони, кареты, сады, галлереи, пруды, вотчины, платье многоценное и весь убор – кому? тебе гроб готовится един, и земли только на сажень: куды слава и честь твоя снисканная подевается?» (т. V, 283, письмо 11).

С высоты амвона собора Воронежа не стеснялся святитель суровых обличений. В слове в день Успения Пресвятыя Богородицы он обращается к пастве: «Для чего не хощешь алчущего напитать, жаждущего напоить, странного в дом ввести, нагого одеть, болящего и в темнице седящего посетить? Скоморох и шут, который увеселяет тебе, ласкатель, который безстудно хвалит тебе, отходит от тебе доволен; а Христос, Который обещает тебе царство небесное, отходит празден?!. На банкеты и музыку весьма щедрою рукою сыплешь, а крестьянам, которыя и последнюю скотину для платежа оброку продают, и мало спустить не хочешь?! Псы, любезная твоя охота, насыщаются от трапезы твоея, а бедный слуга и хлеба с водою в охоту поест! В карты в едину ночь проиграешь до ста рублев и более, ничего это; а на искупление пленных и за долги в темнице седящих и рубля жаль: такая то вера твоя, такие ея и плоды?! (т. I, 68).

Еще непростительнее становится это безумие наслаждений и роскоши в годы отечественных бедствий. «То ли ныне время, чтобы так веселиться нам? То война, то пожары, то язва (святитель писал во время моровой язвы), то прочия находят напасти на нас, и смиряют нас. Но люди того не чувствуют. Чем уже бы более смиритися нам? Беды и напасти умножаются, а Бог праведный более прогневляется... Пред погибелию люди более и более бесятся... Братия наша от пуль, ядер и меча на войне падают; инии во всегдашнем страхе и печали находятся: а мы зде безумно веселимся! Надобно им было помогать против врага, но мы вместо того гуляниями, пиянством и прочиими грехами изостряем иноплеменнический мечь на них, и так сами против себе воюем!.. О лютое время и лукавые дни! О слепоты развращенных и нераскаянных сердец! В сие ли печальное и смутное время веселиться? Сии так делают, как те несмысленные корабельщики, у которых корабль разбивается, а они пляшут; или как те безумные граждане, у которых город горит, а они банкетуют... Отечество стонет от бед и напастей; юноши оскудевают; казна истощается от войны; старцы только и отроки остаются и младенцы; и до нас дело доходит; везде матери, отцы, жены, братья и други сетуют и плачут по своих падших на брани и в опасности смерти находящихся: но сии едины гуляки веселятся, аки не сыны отечества, и с врагами нашими радуются о бедах наших, окружающих нас!.. О роскошь, роскошь! как ты ослепяешь, обезумляешь и ожесточаешь людския сердца!..» (т. V, 339, письмо 43).

Святитель громко говорит о страданиях в массах народных, об угнетении слабых сильными, о безчеловечности обращения с крепостными, о неправдах в судах.

Уже в катихизических наставлениях священникам, писанных с епископской кафедры, читаем: «Вопрос. Колико грехов, вопиющих на небо к Богу и просящих отмщения? Ответ. Четыре. 1. Вольное человекоубийство. 2. Блуд содомский. 3. Озлобление убогих, вдов и сирот, обида и утеснение. 4. Удержание или несовершение мзды наемникам и делателем» (т. I, стр. 3).

Мы уже видели сострадание бедным в его обличительных обращениях. Мысль об угнетаемых занимает много места и в его размышлениях. Когда святитель раскрывает понятие хищения-воровства, – а это один из частых предметов его строгого осуждения, – он, наряду с воровством в обычном значении этого слова, перечисляет и осуждает виды полускрытого и скрытого хищения. К таким хищникам у него, в частности, причислены «господа помещики, который или великими оброками или многими работами крестьян своих отягощают. Сие хищение тяжко есть, хотя ослепленный господин и не видит. Бедный крестьянин лето целое трудится и потеет, но питаться и одеваться с домашними нечем; орет, пашет и сеет: но почти все один помещик собирает. Много стонет и воздыхает отечество наше от сих «благородных» душ, как и от «справедливых» судей!.. Господи, пощади создание Твое!» (Сокровище духовное, от мира собираемое: «Царь датель и даяния его похититель»),

«Междоусобною бранью», т. е. войной, называет святитель, когда христиане притесняют и обижают одни других. «Сюда надлежать», объясняет он: «1) Воры, хищники, грабители и прочие подобнии сим, которыи как нибудь похищают у христиан добро их, то есть, или деньги, или платье или хлеб, или дом, или землю, или скот, или рыбную ловлю, или рощу, или иное что. 2) Купцы, который в продаже товаров своих христиан обманывают, и более за товар просят, нежели он чего стоит. – 3) Господа, которые крестьян своих христиан или оброками, или работами тяжкими обременяют, или безчеловечно мучат, или ругательными словами их называют. – 4) Судии, мздою растленнии, которые не хотят христиан обижденных и озлобленных удовольствовать без мзды. – 5) Лживые клеветники и ругатели, которые христиан как нибудь ругают и поносят. – 6) Хитрецы, лукавцы, обманщики, которые как нибудь и в чем нибудь христиан обманывают и им ров ископывают. – 7) Наконец, вси, которые делают какую нибудь обиду и озлобление христианам... О первых христианах написано: «народу веровавшему бе сердце и душа едина»... Было тое некогда, христиане! Нет, того ныне уже не ищи.., более и более возрастают обиды и озлобления. – Кому? христианам. От кого? от христиан! Братия на братию возстали, – «и врази человеку домашнии его». Везде слышится жалоба и плач; воздух самый шумит, плачевными гласами наполненный. Тамо вдовица жалуется и плачет: той-де сильный человек отнял у меня землю, или рощу, и проч. Инде убогий и подлый (простой) человек стонет: где-де мне жить? такой то насильник согнал мене с земли и дом мой разорил. На другом месте крестьянин рыдает: столько то дней в неделе работаю я на господина своего; когда уже мне на дом мой и на домашних моих работать? Иный подобно тому болезнует: весь труд мой един господин или госпожа поедает; чим уже мне с домашними моими питаться? Вси почти согласно жалятся: в таком-де месте и в таком не находим удовольствия (удовлетворения) обидам нашим; куда уже итить нам и искать удовольствия? Нигде без денег не судят... Куда ни пойдешь, и чего не хочешь купить, везде берегись обмана, понеже везде большия цены просят, как товар стоит, и тое призыванием имени Божия утверждают, и вси уже к тому привыкли...» (Сокров. дух., от мира соб.: «Междоусобная брань»). Подобную картину дает святитель рядом в другой статье «Сокровища духовного»: «Уязвленный уязвляется».

В слове. «О хищении», т. наз. епаршеском, т. е. произнесенном с кафедры, святитель, разбирая разнообразные виды хищения, делит их на три группы: явное, тайное и лестное. К явному он относит, в частности, властелинов и сильных, насильно отнимающих у подчиненных или слабых имение, дом и проч., или когда заставляют продать то, чего те продать не хотят, или принуждают работников к большим трудам сверх договора и награждения, или насильно порабощают и кабалят свободных людей; говоря о «лестном» хищении, он среди других его видов не обходит, наконец, и тех «лицемеров, которые, под видом притворныя святости, или беззаконным вымышлением мощей, аки бы святых, или икон будто чудотворных, простый народ обольщают к подаянию» (слово о хищении: «Не укради», т. I, 79). Того же характера резкое обличение разнообразных хищников и защиту страдающих от них дает святитель и в письмах (напр. 21-ое «письмо посланное»).

Просил совета у святителя один человек по поводу постройки храма. И здесь св. Тихон, в ответе ему, не упустил случая указать на нужду простого, бедствующего народа. Он пишет:

«Александр Иванович, мой благодетель (скажем в виде примечания: благодетель, конечно, не его лично, а тех бедняков, кому он, по просьбам святителя, посылал свои подаяния)! Благодарствую тебе за твою любовь. Что я тебе о церкви говорил, тое на письме изъясняю, и совет даю такой: сделай церковь не высокую, чтобы она и летняя и зимняя была, т. е. теплая, с печкою. Пример возьмите с соборной воронежской, вновь сделанной; а в высоту нестися не советую. Вам менее убытка; крестьянам не будет дальнего отягощения, и людям приходящим, и иерею с клириками, и вам самим в теплой стоять спокойнее и охотнее; и сами сие можете за правду признать. А хвастунов, которые хотят до облаков вознестися, а с крестьян и последнюю, кожу безчеловечно сдирают, не слушайте и не подражайте им. Они когда нибудь увидят, что так созидая церкви, не Божией славе, но своим прихотям и тщеславию служат; и церкви, высоко вознесенныя, им ничего не помогут, когда крестьянския слезы пред страшным Судией Христом пролитыя увидят, и ужаснутся и смятутся. Что бо пользует храмы строить, а одушевленные храмы разорять? Стены высокия созидать, а крестьян полунагих, без пищи, соли и потребных к житию оставлять? Мучительство, а не богопочитание есть! Христос во Евангелии говорит: «милости хощу, а не жертвы». Разсуждай сие, что пишу. Долго советуй и думай, и строй. – Я тебе, ей-ей, на пользу советую и пишу. Бог да вразумит тебе и поможет. Ему тебе со всем домом твоим поручая, остаюсь ваш слуга и доброжелатель Е. Т. Задонский».

Безсребренность святителя, небрежение о собственных жизненных потребностях, сердечная готовность отдать свое последнее бедным, больным, находящимся в заключении, посещение тюрем, тайная помощь – все это выразительно представлено в записках Чеботарева, помещенных выше, а также и в записках келейника Ефимова. Свою месячную пенсию в 50 рублей святитель раздавал нищим. Ефимов пишет: «Он много помогал бедным способом потаенным. Для сего был у него некий любимый человек, которого душа ему была довольно знаема». – «Случалось иногда, что, по недостатку нужной пищи для него самого и для живущих при нем, мы уже склонны были к роптанию, но по претерпении, дня через два или три, смотришь, все нужное от благодетелей его присылается. Почему за маловерие и нетерпеливость свою я нередко обличаем был».

Те же свойства, то же нищелюбие, нашли свое отражение в письмах св. Тихона и в последнем его завещании. «Ласково со всяким обходись, но ласковое и сердце имей, читаем в письме его одному юноше. «Ласковое бо обхождение без ласкового сердца есть лицемерие и лукавство. Сего берегись!» Такой именно подлинной ласковостью к людям обладал святитель. Воспользуемся здесь тем, чего уже не найдем в личном свидетельстве о себе святителя, в его творениях. Митрополит Евгений Болховитинов сообщает: «иногда бывал он (Тихон) в Ельце так скрытно, что не ведали о том и тамошние друзья его. В случае скрытного приезда, он оставлял свою повозку за рекою и пешком приходил к заключенным в темницы. При входе он сперва так, как детей своих, приветствовал их, садился с ними, разспрашивал каждого о вине заключения, и изведывая каждого совесть, утешал сперва, потом увещавал к великодушному терпению; наконец при выходе оделял преступников милостынею, а заключенным по долгам давал выкупныя деньги, и поспешно удалялся из темницы в богадельни с таковым же подаянием, а после и из самого города». Так же поступал он и в Задонске, по разсказам Ефимова.

Священнику о. Никите, бывшему на приходе на родине святителя, святитель пишет: «Никита Андреич, мне о Христе брат! Человек, зде живущий, дал на раздачу убогим денег полтораста рублей: оныя здесь раздать ради некоторой причины не так полезно, как в вашей стороне. Сего ради я, ведая вашу душу и сердце доброе, посылаю их к вам, и прошу тебе любовию Христовою в сем деле потрудиться. А именно так делать в раздаче: 1) Как в вашем селе, так и в окольных деревнях проведай самых бедных вдовиц, и прочиих, которые платят подушчину или оброки, или которых под караулом за подушчину или оброки держат. 2) Проведавши всякого бедность и сколько их есть, смекни деньги посланныя, сколько по чему достанется, на бумажке напиши у себе в доме. 3) Тако учинивши, раздай всякому, смотря по нужде его. 4) Раздаючи не говори, что от мене присланы, когда спрашивать будут, понеже деньги сии не мои; и сродники мои, познавше, будут на мене гневаться и бранить, что им не прислал, – а только говори, что от человека присланы ради убогих. О сем тебе именем Христовым прошу. 5) Людем, хотя и бедные будут, но запивают или ленятся работать, таким ни копейки не давай. 6) Нищим, которые ходят по улицам и под окна с шалгунами (с нищенской сумой), отложи рублей десять и, собравши их, раздай, смотря по бедности. 7) Что кому отдашь, тое напиши на своей тетради, которую я тебе с сим письмом посылаю, и тую тетрадь с сим письмовручителем пришли ко мне, как он из Петербурга будет ехать сюда. 8) Себе за труды три рубли, а ежели мало покажется, пять рублей возьми из сих денег, когда хочешь. Прошу покорно потрудиться Христа ради, Который за труды воздаст Своею милостию...» (т. V, 337, письмо 41-ое).

Уходя с епископской кафедры Воронежа на покой в монастырь в Толшеве, св. Тихон дает такое распоряжение своему доверенному лицу о. Митрофану относительно остававшегося своего воронежского имущества: «деньги за перину взявши, учини, как я тебе говорил: продай на милостыню. Деньги, которыя отданы в село Уткино на дрова, когда можно, возьми и отдай бедным в Ельце. Такожде и прочия данныя деньги на дрова возьми и отдай бедным Елецким. А когда Уткинские ничего не отдадут, пусть владеют. Я ничего своего не имею; все Божие, а не наше» (т. I, 238, письмо 8-ое).

Не ограничиваясь отдельными выдачами нуждающимся, святитель устроил в городе Ливнах Орловской губернии богадельню для бедных. Он входил в самыя мелкия подробности при ея устройстве. Когда местный священник, которому поручено было это дело, просил отложить из за распутицы подвозку материала на более благоприятное время, святитель умоляет его: «не можно ли ныне построить, чтоб было бы где бедным покоиться на пристойном месте; а денег будет на построение.... постарайся, брате, ради Христа. Господь да поможет тебе» (т. 5, 336, письмо 40).

Свое предсмертное завещание св. Тихон кончает словами: «пожитков, как у меня не было, так и не осталось при мне; прошу убо с тех, которыя при мне жили и служили мне, ничего не взыскивать». А в дополнительной к завещанию записке святитель делает следующее распоряжение: «Оставшияся по мне вещи, а именно: 1) посуда оловянная и медная, 2) часы стенные, 3) два ковра старых, 4) дрова, – вся сия продать и деньги бедным отдать; 5) хлеб отдать бедным вдовицам; 6) фуфайки серыя четыре взять жившим при мне: Ивану, Семену, Сергею, Роману, по одной фуфайке; 7) прочия раздать детям малым убогим и полунагим; 8) войлоки, на полу постланные, отдать в лавку, где взяты, хотя за полцены; 9) мене положить в рубашке новой и в подряснике и ряске крашенинных, на то сделанным, а на верх надеть архиерейскую мантию и на плечах малой мой омофорец, и панагию надеть; а на голову надеть новую камилавку с клобуком, на то приготовленную; старую камилавку отдать тому, кому обещал; 10) книги латинския и симфонию отдать в Воронежскую библиотеку; 11) канапе и креслы продать, а другия креслы складныя отдать Никандру Алексеевичу, понеже они его...»; записка содержит ряд других распоряжений подобного рода.

Только что упомянутое предсмертное завещание св. Тихона, можно сказать, суммирует весь его жизненный путь и его душевный строй и является его прощальным словом. Когда оно было читано у гроба святителя при его погребении, чтение это прерывалось рыданиями присутствовавших, как сообщает участник отпевания митр. Евгений. Приводим содержание слова в сокращении.

«Слава Богу о всем! – Слава Богу, яко мене создал по образу Своему и по подобию! Слава Богу, яко мене падшего искупил! Слава Богу, яко о мне недостойном промышлял! Слава Богу, яко мене согрешившего в покаяние призвал! Слава Богу, яко мне подал слово Свое святое, яко светильник, сияющий в темном месте, и тем мене на путь истины наставил! Слава Богу, яко мои очи сердечныя просветил! Слава Богу, яко подал мне в познание святое имя Свое!.. Слава Богу, яко показал мне прелесть и суету мира сего! Слава Богу, яко помогал мне в многоразличных искушениях, бедах и напастях! Слава Богу, что при бедственных и смертных случаях мене сохранял... Слава Богу, яко мене заблуждающего обращал! Слава Богу, яко мене отечески наказывал!.. Слава Богу, яко мне недостойному подавал пищу, которою немощное мое тело укреплялось; подавал одежду, которою нагое мое тело покрывалось, подавал дом, в котором я упокоивался! Слава Богу о прочиих Его благих, которыя мне к содержанию и утешению моему подавал! Столько я от Него получил благодеяний, сколько дышал!

Слава Богу о всем!»

Вслед за тем святитель выражает свою веру в будущее свое воскресение: «Со святою церковию «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Надежда моя седит одесную Бога, Иисус Христос, Господь мой и Бог мой. Он воскресение и живот мой. Он мне глаголет: «Аз есмь воскресение и живот; веруяй в Мя, аще и умрет, оживет». Он мене спящего всесильным Своим гласом возбудит».

Далее святитель прощается со всеми ближними, прося Господа сподобить его вновь увидеться с ними. «Тамо люди, яко солнце, сияют; тамо истинная жизнь; тамо истинная честь и слава; тамо истинная радость и веселие; тамо истинное блаженство, и все вечное безконечное. Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя!»

Затем он благодарит «благодетелей» своих: «да воздаст им Господь в день он, в котором всем по делам их воздается!»

Потом прощает, как и прощал доселе, всем, кто его как нибудь обидел, просит простить и его. Говорит о неоставлении имущества и заканчивает: «Простите, возлюблении, и Тихона поминайте».

Тропарь, гл. 4: Православия наставниче, благочестия учителю, покаяния проповедниче, Златоустого ревнителю, пастырю предобрый, новый России светильниче и чудотворче, паству твою добре упасл еси, и писаньми твоими вся ны наставил еси: темже венцем нетления украшен от Пастыреначальника, моли Его спастися душам нашым.

Из стихир на Господи воззвах, гл. 8: Присный нам заступниче, теплый о нас к Богу молитвенниче, благосерде отче наш Тихоне, помози нам молитвами твоими, огради церковь православную от навет суемудрия и неверия, сохрани отечество наше от враг видимых и невидимых, умири мир весь от мятежа страстей человеческих, отъими от нас всякую злобу, вражду и злословие, вкорени в сердцах наших мир, любовь и единодушие, во еже благоугодити нам Господу и Владыце живота нашего, и во веки спастися душам нашым.