Проф. Т.В. Барсов и проф. А.С. Павлов по вопросу управления древней христианской Церкви

(Сравнительный очерк их воззрений по данному вопросу)

В виду важности вопроса об управлении древнехристианской Церкви в церковно-исторической науке, а также в виду особого характера правил, служащих основанием для суждений об этом вопросе, в силу которого их иногда можно толковать и так и иначе, нельзя не признать отрадным явлением в богословской литературе попытки представителей науки дать более или менее решительный ответ на этот вопрос. Не вдаваясь в пространные суждения о важности вопроса об управлении древней Церкви, отметим только по этому поводу то обстоятельство, что вопрос о церковном устройстве послужил одною из главнейших причин, подготовивших разделение церквей: мы разумеем здесь постоянные стремления римского епископа выставить себя главою вселенской Церкви. Говоря же об особом характере церковных правил, мы разумеем неполную ясность их и эластичность, в силу которой они, при остроумии толкователя, поддаются и такому и иному толкованию. Недавно сошли со сцены своей многотрудной ученой деятельности два крупных представителя науки канонического права, которые по вопросу о строе управления в древней Церкви высказывали два различные, и даже почти диаметрально-противоположные, мнения. Мы разумеем бывшего профессора Петербургской Духовной Академии Т.В. Барсова и профессора Московского университета А.С. Павлова¹, между коими в свое время по данному вопросу происходила довольно продолжительная и, если можно так выразиться, ожесточенная полемика. Она возникла при следующих обстоятельствах. В 1878 году появилась докторская диссертация профессора Петербургской Духовной Академии Барсова под заглавием «Константинопольский патриарх и его власть над Русскою Церковью». Проф. Барсов в предисловии к этой своей книге подал надежду, что в ней мы найдем вполне ясное и, пожалуй, окончательное решение вопроса об управлении древней Церкви, а главным образом о роли в этом управлении Константинопольского патриарха, о значении его среди других патриархов и т. п. Он говорит: «этот труд мы принимаем на себя с мыслью осветить православно-каноническим пониманием административные стороны избранного предмета и ознакомить православного читателя с истинными основаниями и действительным развитием власти, прав и преимуществ Константинопольского патриарха, как старейшего предстоятеля Православного Востока»². Приятное обещание! Но на следующий же год, т. е. в 1879 г., в «Православном Обозрении» появляется рецензия на книгу проф. Барсова, весьма нелестная для нее. Рецензент, профессор Московского университета г. Павлов, не только не признал за произведением проф. Барсова только что высказанного значения, но рассуждения и мысли Петербургского профессора, высказанные и развитые последним в диссертации, обозвал даже «теорией восточного папизма», стараясь профессора высшего богословского заведения уличить в мнении, что в Византии был такой же папа, как на Западе римский епископ. Эта рецензия проф. Павлова не осталась без ответа проф. Барсова, который на страницах того же «Православного Обозрения» разбирает ее и всячески старается обосновать свои взгляды на строй древнего церковного управления. Таким образом, возникла полемика. Разобраться в суждениях и взглядах двух названных профессоров и по мере сил дать сравнительную оценку их и составляет задачу нашей статьи. Но прежде чем приступать к этому, позволим себе сказать несколько слов о характере их полемики, что отчасти поможет нам в уяснении истины. Общее, что характеризует рецензию проф. Павлова на книгу проф. Барсова и ответ последнего на эту рецензию, это не всегда спокойное и беспристрастное отношение к мыслям соперника. В их полемике ясно обнаруживается то обстоятельство, что авторы в своих спорах руководились не единственно чистым побуждением исследовать истину, а часто увлекаются и не прочь, так сказать, пройтись на счет научных достоинств друг друга. Вследствие этого произошло, как и всегда бывает в таких случаях, то нежелательное явление в ученых спорах, что они не хотят признать друг за другом почти ни одной истинной мысли, хотя бы даже многие из мыслей противника были хорошо обоснованы и не расходились существенно с убеждениями возражающего. Не смеем настойчиво утверждать последнего относительно профессоров Барсова и Павлова, но мы отметим здесь только некоторые выражения и особенности их полемики, в силу которых утверждаем, что они не совсем беспристрастно относятся к мыслям друг друга. Мы можем указать в их полемике несколько выражений, которые можно назвать даже своего рода литературным неприличием. С первых же строк своей рецензии проф. Павлов не усумнился заподозрить, или даже упрекнуть проф. Барсова в том, что будто бы он, издавая свое произведение, «исполненное заблуждений», рассчитывал «на полное неведение или крайнюю невзыскательность большинства читателей», и при этом не позабыл прибавить, что произведения, подобные сочинению г. Барсова, «имея вид ученых трудов, на самом деле способны только распространять небывалые заблуждения там, где было прежде простое незнание»³. Этим подписан как бы смертный приговор диссертации проф. Барсова! Нечего поэтому удивляться, что во всем дальнейшем разборе книги проф. Павлов старается выставить ее наполненною одними заблуждениями. Какие недостатки и заблуждения проф. Павлов находит в диссертации проф. Барсова, об этом речь будет впереди, при изложении их взглядов на устройство древней Церкви. А теперь выпишем еще несколько фраз, которыми они стараются сказать неприятное друг другу. Так, напр., проф. Павлов с целью иронии говорит, что «глубокомысленно заключает автор» (т. е. проф. Барсов) «свои разглагольствования по поводу Константинопольского канона»⁴. Или: на той же странице по поводу слов Барсова: «продолжая нашу мысль», проф. Павлов в скобках замечает: «итак сам автор сознается, что он занят собственно вольным течением своих мыслей по поверхности изъясняемого предмета». Кроме этого, проф. Павлов весьма любит делать в скобках иронические замечания на отдельные слова, которые почему-либо показались ему неточными или неверными. Но в этом отношении не остается в долгу у проф. Павлова и проф. Барсов, если только не платит ему еще с лихвой. Заподозрив проф. Павлова на первой же странице своего ответа на его рецензию в «понятном для него озлоблении и пристрастном отношении к делу», проф. Барсов в последующих своих рассуждениях не пропускает случая как-нибудь неприятно обозвать как его самого, так и приемы его критики. Так, мы встречаем название «капризный рецензент», прилагаемое проф. Барсовым к Павлову⁵, или выражение, что проф. Павлов так, а не иначе понимает его «вследствие недомыслия», далее приписывает ему «капризное желание попротиворечить»⁶; проф. Барсов предполагает даже, что проф. Павлову неизвестны начатки преподаваемой им науки⁷ и недорога истина⁸. Наконец, проф. Барсов как бы ставит ни во что всю научность проф. Павлова, когда на последних листах своего ответа на рецензию проф. Павлова говорит: «мы рассмотрели все возражения г. Павлова, которые он признал нужным сделать против нашего исследования и откровенно сознаемся, что в этих возражениях нет ни одной серьезной мысли, ни одного представления, получающего научное значение». Есть и еще подобные выражения, но нет необходимости выписывать их все. Для нас достаточно указанных, чтобы утвердить мысль, что профессора Барсов и Павлов увлеклись спором и допустили в своей полемике своего рода литературное неприличие. Это их общий грех.

Говоря о полемике профессоров Павлова и Барсова, нельзя не заметить различия в их исследованиях. Проф. Павлов для утверждения своей мысли и для опровержения противоположной довольствуется большею частью сноскою на авторитеты каковы, например, Вальсамон, Зонара, Аристин и другие, если он находит у этих авторитетов ясное толкование того или другого церковного правила, то он уже не справляется с историческими данными, с тем, так ли это было на деле. Если эти авторитеты толкуют известное правило так, а не иначе, то значит и на практике было так, а не иначе. Говоря иначе, проф. Павлов не подтверждает своего взгляда на устройство древней Церкви историческими данными, хотя сказать это, безусловно, нельзя. Проф. же Барсов, не довольствуясь толкованием какого-нибудь правила авторитетами, старается подтвердить свои взгляды и фактами из церковной практики. Но и при этом нужно заметить, что все-таки главным основанием их исследований остается у обоих толкования и исследования правил авторитетами. Наконец, упомянем об их личном отношении к церковным правилам. Проф. Павлов большей частью старается понять тот или другой канон как можно проще, как можно ближе к его буквальному смыслу, что, конечно, не всегда удобно, если мы вспомним, что все правила вызывались известными обстоятельствами и условиями и не могут быть совершенно поняты вне этих условий. Проф. Барсов же не ограничивается одним буквальным смыслом правила и пытается видеть в канонических постановлениях часто то, чего в них прямо (да, пожалуй, иногда и косвенно) не заключается. Недаром же они упрекают друг друга за свои отношения к канонам. Павлов вменяет в вину г. Барсову то, что он «распространяет» смысл канонов далее, чем следует; а проф. Барсов упрекает Павлова, напротив, в том, что он «урезывает» заключающийся в канонах смысл. Оба они в этих упреках друг друга отчасти справедливы. Коротко охарактеризовав критические приемы обоих профессоров, мы переходим теперь к изложению взглядов на древне-церковное устройство сначала проф. Барсова, а потом проф. Павлова. Основанием для нас в этом случае будут служить: книга проф. Барсова «Константинопольский патриарх», рецензия проф. Павлова на эту книгу и ответ Барсова на рецензию.

Взгляд проф. Барсова заключается в следующем. С самых ранних времен, именно начиная со второго века, христианская Церковь начинает сознательно стремиться к централизации управления, равно как с ранних же времен начинают выделяться из других кафедр тех церквей, которые потом долженствовали занять преимущественное положение во всей христианской Церкви. Уже правила апостольские повелевают епископам знать первого из них, – именно 34 апостольское правило гласит: «епископам всякого народа должно знать первого из них и признавать его, как главу и ничего, превышающего их власть, не делать без его рассуждения». Это правило показывает, что даже при апостолах некоторые епископы занимали особое положение среди других епископов. По поводу первых споров в Церкви о времени празднования Пасхи и крещении еретиков, несомненно, обнаружилось на деле особое положение некоторых епископов среди других. Централизация церковной власти начинается с того, что хорепископы, т. е. епископы отдельных приходов подчиняются епископам городов. С развитием церковной жизни, епископы городов начинают признавать над собой власть епископов главных городов провинций, а эти последние власть епископов главных городов диоцеза. Этот обычай в течение первых трех веков христианства все более и более распространяется и утверждается. В первой же четверти IV века он возводится в закон и существовавший раньше de facto теперь принимается и de jure. В 6-ом правиле I Вселенского собора (325 г.) читаем: «пусть сохраняются древние обычаи, принятые в Египте, Ливии и Пентаполе, чтобы александрийский епископ имел власть над всеми этими. Потому что и римскому епископу это обычно. Подобно и в Антиохии и в иных областях пусть сохраняются преимущества церквей». В этом каноне выдвинуты вперед церкви самых важных городов империи того времени. Эти церкви были выдающимися как по древности, так и по местной важности городов. Под епископами же римским, александрийским и антиохийским нужно разуметь не обыкновенных областных митрополитов, но таких, «которые, не пользуясь еще во времена Никейского собора званием патриарха, тем не менее возвышались своим положением над обыкновенными митрополитами и приближались по своим преимуществам к патриархам»⁹. Что в 6 каноне I Вселенского собора разумеются не обыкновенные областные митрополиты, об этом, рассуждает проф. Барсов, свидетельствует то, что они признаются начальствующими не над одной какой-нибудь областью гражданскою, а над несколькими; с другой стороны есть прямые свидетельства, что в назначенных этим митрополитам округах были подчиненными им областные митрополиты, Так св. Епифаний Ликопольского епископа того времени Мелетия называет, применяясь в терминологии своего времени, «архиепископом». Далее, власть этих высших митрополитов Римского, Александрийского и Антиохийского – в отношении к митрополитам областным, по мнению проф. Барсова, выражалась в том, что они утверждали и поставляли их, созывали их на соборы по особенно важным делам и т. п. Таковы были иерархи Римский, Александрийский и Антиохийский, но иерархи каких областей разумеются в словах 6 канона: «и в иных областях пусть соблюдаются преимущества церквей?» Здесь, по мнению проф. Барсова, можно видеть указание на иерархов Кесарии Капподакийской в Понтийском округе, Ефесского в Асийском и на епископа Ираклийского во Фракийском, потому что эти епископы имели преимущественное положение сравнительно с прочими митрополитами этих округов и удержали за собою звание экзархов даже тогда, когда была подчинены Константинопольскому патриарху. Итак, по мнению проф. Барсова, на первом же Вселенском соборе некоторые иерархи Церкви признаны были главными митрополитами с властью над обыкновенными областными митрополитами. Из этого видно, что во времени первого Вселенского собора сосредоточение церковного управления сделало значительный шаг, так что не только епископы отдельных городов успели встать в подчиненное отношение к митрополитам областным, а самые митрополиты имели над собой начальников, каковых первым Вселенском собором с определенностью насчитывается трое. Второй Вселенский собор, продолжает проф. Барсов, подтвердил тот же порядок, поставив во главе Египетского диоцеза восточного епископа Антиохийского; но этот собор, упомянув еще о диоцезах Асийском, Понтийском и Фракийском, утвердил «чтобы епископы области Асийской начальствовали только в Асии, епископы Понтийские имели в своем ведении дела только Понтийской области, фракийские только Фракии». Все это изложено собором во 2-м каноне. Таким образом, согласно гражданскому разделению восточной части Греко-римской империи на пять округов или диоцезов, собор и в церковном отношении учреждает на Востоке пять центров церковного управления. Так как, аргументирует проф. Барсов, главным городом округа Азийского был Ефес, округа Понтийского Кесария, а округа Фракийского Ираклия, то под епископами, долженствующими, по определению собора, начальствовать над этими округами должно разуметь иерархов Ефесского для округа Азийского, Кесарийского для Понтийского и иерарха Ираклийского для округа Фракийского. Все эти иерархи были старейшими митрополитами. Второй Вселенский собор усвояет этим иерархам имя «экзарх», а округи, подчиненные им, обозначает названием διοίκησις.Таким образом, II Вселенский собор вторым каноном утвердил пять экзархов с самостоятельным в своих округах значением; среди их первенствовали экзархи Римский, Александрийский и Антиохийский. Таково в существе своем понимание проф. Барсовым 2-го канона II Вселенского собора. С перенесением политического центра из Рима в Византию и, следовательно, вместе с возвышением политического значения Византии, епископ этого города, не занимавший раньше никакого выдающегося положения, становится на более видное место. По своему положению Константинополь принадлежал к Фракийскому диоцезу – Ираклийскому градоначальству, поэтому и епископ Константинопольский был подчинен Ираклийскому митрополиту. Но от 330 года и до времени II Вселенского собора положение Константинопольского епископа в столице империи все более и более дает себя знать. На это обстоятельство и обратил внимание II Вселенский собор (381 г.). Ради особого положения Константинопольского епископа, Второ-Вселенский собор в 3-м правиле постановляет: «Константинопольский епископ пусть имеет преимущество чести по Римском епископе, потому что град оный есть Новый Рим» «В этом каноне, буквально говорит проф. Барсов, как в первом постановлении о преимуществах Константинопольского епископа, выражена одна и, притом без всяких частных пояснений, общая мысль, что Константинопольский епископ из уважения к местопребыванию его кафедры в Новом Риме, второй столице империи, должен пользоваться почетом после Римского, как епископа древней столицы империи»... При таком толковании предлог «по» может указывать только на места Римского и Константинопольского иерархов при совместных заседаниях их в церковных собраниях, в подписи церковных актов, при возношении их имен в церковных молитвах и т. п.; но не указывает на равенство, а еще более на умаление, или уменьшение преимуществ одного иерарха пред другим»¹⁰. Но дав Константинопольскому епископу преимущество чести пред другими восточными епископами, II Вселенский собор не дал ему никакой власти и по прежнему оставил его в ведении Ираклийского митрополита. Но со времени II Вселенского собора начинается быстрое возвышение Константинопольского епископа. Он начинает пользоваться на Востоке большим влиянием, председательствует на соборах по общецерковным делам Востока, является даже посредствующим судьею в спорах и несогласиях не только простых епископов, но и епископов с митрополитами разных диоцезов. Так, на втором же Вселенском соборе председательствует Нектарий, епископ Константинопольский; а Златоуст в 400 году, собрав σύνοδος ἐνδημοῦσα, низложил на нем экзарха Эфесского Антонина. Весь период времени от II до IV Вселенских соборов нужно назвать периодом особенного возвышения и утверждения власти Константинопольского иерарха. Этому особенно благоприятствовали два обстоятельства – во-первых, то, что епископы со всех сторон приходили в Константинополь с разными просьбами или жалобами к императору; император, естественно, передавал эти дела Константинопольскому епископу; во-вторых, при Константинопольском епископе учредился из приходивших в Константинополь и проживавших там епископов постоянный собор, называемый σόνοδος ἐνδημοῦσα. Развивая эти мысли, проф. Барсов заключает: «вообще благодаря различным обстоятельствам, предоставленные Константинопольским собором Константинопольскому иерарху преимущества чести успешно переходили в преимущества власти»¹¹. К этому же периоду времени относится закон Феодосия (421 г.), в силу которого все важнейшие спорные дела, касающиеся церкви в Империи, должны быть решаемы не иначе как по согласию с епископом Константинополя. Итак, в период времени от 381 и до 451 года постепенно возвышается над всеми иерархами Востока, и не только областными митрополитами, но и над экзархами округов Константинопольский епископ. Но только уже на IV Вселенском соборе (451 г.) юридически признано было за ним то, что de facto ему уже принадлежало. IV Вселенским собором было учреждено патриаршество и среди восточных патриархов особенно возвышен Константинопольский. Ему отведен в управление больший округ сравнительно с округами других восточных патриархов, именно ему подчинены три диоцеза: Понтийский, Асийский и Фракийский. В 28-м правиле Халкидонского собора, по мнению проф. Барсова, Константинопольский патриарх во всем уравнен с Римским; за ним утверждено было право высшей церковной власти на Востоке, какая только принадлежала Римскому епископу на Западе. «В частности, – говорит проф. Барсов, выражением 28 канона – равные преимущества» (ἴσα τὰ πρεσβεὶα) собор признал иерарха Константинопольского, как иерарха Нового Рима, во всем равным патриарху Рима древнего, и усвоил кафедре первого тоже самое значение, честь и достоинство, какими пользовалась кафедра последнего. Словами: «и в делах церковных возвеличен будет подобно тому» – собор выразил, что престол Нового Рима и его иерарх должны получить столь же широкое и многообъемлющее значение в делах христианской Церкви, каким уже пользовались кафедра и иерарх древнего Рима»¹². Итак, ко времени IV Вселенского собора Константинопольский иерарх успел так возвыситься среди всех восточных иерархов, что этот собор особым постановлением уравнял его во всем – и в чести и во власти с Римским иерархом, имевшим доселе первенствующее значение в Церкви. Что же касается выражения того же 28 канона о Константинопольском патриархе: «и будет второй по нем» (т. е. после Римского), то эти слова нельзя понимать в значении умаления чести или власти Константинопольского патриарха сравнительно с Римским. В них, говорит проф. Барсов, разумеется, только порядок счета, порядок, которого должны держаться два иерарха при совместных заседаниях, при подписи актов и т. п. Будучи во всем равными, они не могли же, рассуждает проф. Барсов, в одно и тоже время занимать одно и тоже место, подобно тому как в одно и тоже время нельзя произнести два слова; поэтому один из иерархов и должен был занимать первое место, другой – второе. Они равны, но в порядке счета и в последовательности времени один (Константинопольский) следует за другим (Римским). Вот смысл постановления 28 канона IV Вселенского собора, по мнению проф. Барсова.

Константинопольский патриарх должен был занять на Востоке тоже самое положение, какое Римский на Западе.

Согласно этому, рассуждает проф. Барсов, тот же IV Вселенский собор еще в предшествующих 28-му правилу в 9-ом и 17-ом правилах усвоил Константинопольскому патриарху такие права, какие не принадлежали ни одному из восточных патриархов; именно он усвоил ему право быть посредствующим судьею в спорных делах по разделам епархий и относительно других выгод между клириками и епископами с одной стороны и митрополитами с другой не только в своем, но и в чужих патриархатах. В 9-ом правиле находится постановление, чтобы клирики в «судных делах» обращались за судом сначала к своему епископу; если же они останутся недовольными судом епископа, то могут обращаться к областному собору, который составляется под председательством провинциального митрополита. «Если же, говорится далее, на митрополита области епископ или клирик имеет неудовольствие, пусть обращается или к экзарху великой области, или к престолу царствующего града Константинополя, и пред ним пусть судится». В этом правиле, а также и 17-ом, говорит проф. Барсов, содержится мысль о власти Константинопольского патриарха судить митрополитов из других патриархатов. Под «экзархом великой области» в правилах должно разуметь местных патриархов. Итак, по мнению проф. Барсова, в половине V века в церковном управлении образовались два центра: один на Западе в лице Римского епископа, а другой на Востоке в лице Константинопольского патриарха. Оба эти иерарха были совершенно равноправны и равночестны и представляли собою двух главнейших предстоятелей всей христианской Церкви; как один был главой всей Западной церкви, так другой был таким же главою на Востоке. Таков взгляд профессора Барсова на строй церковного управления древней Церкви, как он постепенно сложился к половине V века и был утвержден как постоянный на IV Вселенском соборе (451 г.).

Изложим далее взгляд проф. Барсова на значение Константинопольского патриарха на Востоке во времена последующие за Халкидонским собором. Несмотря на всевозможные протесты и оппозиции со стороны Римских пап Льва Великого, Феликса, Геласия, Константинопольский патриарх, в силу постановления 28 правила IV Вселенского собора, вступает в роль предстоятеля всей Восточной церкви. Со времени IV и до VI Вселенского собора «все более и более обрисовывалось преимущественное положение Константинопольского патриарха на Востоке». Он принимает деятельное участие в делах других патриархатов, председательствует на соборах и даже поставляет и судит других

патриархов. Так, например, в 537 году поставлен на Александрийскую кафедру Константинопольским патриархом Миною Павел Тавеннисиот; в 572 году Константинопольский патриарх Иоанн Схоластик поставил архиепископом Александрийским Иоанна IV. В 586 году Антиохийскаго патриарха Григория мы видим на суде в Константинополе пред многочисленным собором, под председательством Константинопольского патриарха Иоанна Постника. Приведши несколько подобных примеров, проф. Барсов на 104-й странице своей книги заключает: «приведенных примеров достаточно, чтобы на основании их безошибочно сказать, что значение Константинопольского патриарха, благодаря различным политическим и церковным обстоятельствам, с течением времени возвысилось до того, что он заступил место предстоятеля всей Восточной церкви, подобно тому как Римский папа стоял во главе Западной». Заняв такое положение в силу церковных постановлений, Константинопольский патриарх признается таковым и гражданским законодательством. Так, император Юстиниан в 131 новелле (545 года) постановил: «святейшего папу старейшего Рима считать первым из всех иереев, а блаженнейшему архиепископу Константинополя, Нового Рима, занимать второе место после святейшего апостольского престола старейшего Рима и преимуществовать пред иерархами всех прочих кафедр».

Но в виду протестов пап против возвышения Константинопольского иерарха, Пято-Шестой Вселенский собор (692 г.), называемый Трулльским, особым правилом (36-е правило) снова подтвердил за Константинопольском епископом то значение, которое ему было дано II и IV Вселенскими соборами. Трулльский собор ничего не возразил против прошлой практики Константинопольского епископа, успевшего, как видели, распространить свое влияние и на другие патриархаты и тем, заключает проф. Барсов, ясно дал знать, что против этого он ничего не имеет. Прибавка же 36-го правила, перечислившая в первый раз всех патриархов: «после Константинопольского пусть числится престол великого града Александрии, потом престол Антиохийский и после них престол града Иерусалима», «указывая, – говорит проф. Барсов, – последовательность места иерархов названных престолов, не заключает мысли о равенстве их прав и преимуществ с первым»¹³. Признавая Константинопольского и Римского иерархов равными по правам и преимуществам, проф. Барсов, очевидно, не признает равными с ними других патриархов, а признает этих последних по правам и преимуществам ниже первых. Последним правилом, основываясь на которое проф. Барсов проводит мысль о совершенном равенстве двух иерархов – Рима и Константинополя – и о сосредоточении в их руках всего церковного управления, является 1-е правило Константинопольского собора 879 года. В этом правиле говорится о том, чтобы италийские клирики, живущие на Востоке, отлученные и изверженные папою Иоанном, признавались и патриархом Фотием также отлученными; равно как и наоборот восточные клирики, анафематствованные Фотием, признавались таковыми и папою. Этим каноном подтверждена мысль о сосредоточении церковной власти в двух центрах. В силу этого правила, по мнению проф. Барсова, «для законности и силы какого-либо постановления церковного и распоряжения необходимо нужны были участие и согласие двух старейших иерархов христианской Церкви: Римского и Константинопольского и их кафедр, так что постановленное и сделанное, помимо их участия и согласия, не могло иметь законной силы»¹⁴. Итак, параллельно римскому папе на Западе, возвысился Константинопольский патриарх на Востоке. В этом возвышении проф. Барсов склонен видеть сознательную, мудрую каноническую мысль Церкви, именно, по его мнению, «образованием двух равнозначущих церковно-административных центров, – одного на Западе, другого на Востоке, и притом в двух средоточиях греко-римского мира, положен предел неуместным в церковных отношениях абсолютизму и деспотизму и отклонены самые проблески стремлений к преобладанию одного из них над всем христианским миром»¹⁵.

Итак, основываясь на церковных и гражданских постановлениях, проф. Барсов нашел, что Константинопольский патриарх был во всем равен Римскому и пользовался сравнительно с другими патриархами Востока особыми преимуществами. Теперь посмотрим, в каких собственно частных правах, но мнению проф. Барсова, выражались власть и преимущества Константинопольского патриарха пред прочими? Обладая по отношению к подчиненному ему патриархату такими же правами, какими обладали и другие патриархи, в своих патриархатах, Константинопольский патриарх, как предстоятель всего Востока, был наделен особыми правами. Первым таким правом его было право высшего управления по всему Востоку. Это право проявлялось в том, что он был главнейшим участником в поставлении других патриархов, а кафедра его была «средоточием, к которой стекались и получали разрешение важнейшие дела со всего Востока». Вторым правом было право решать в последней инстанции тяжебные дела клириков и епископов с митрополитами не только своего патриархата, но и других (см. выше). Еще специально правом только Константинопольского патриарха было право давать ставропигии в других патриархатах. Наконец, он имел право на особое к нему почтение, послушание и покорность со стороны всех прочих иерархов. Одним словом, по буквальному выражению проф. Барсова, Константинопольский патриарх «был главным администратором, судиею и законодателем христианской Церкви, так что к его кафедре обращались все, искавшие окончательного правосудия и при ней получали окончательное решение другие вопросы административного и законодательного свойства»¹⁶; он совмещал в своих руках все функции высшей церковной власти. Несмотря на все это, другие три восточных патриарха не были подчиненными Константинопольскому патриарху; они не имели только таких обширных прав, как последний, не простирали своего влияния за пределы своих патриархатов. В своих же патриарших округах они имели право поставлять и судить митрополитов, созывать соборы; вообще, в их руках сосредоточивалась высшая административная и судебная власть в округе. Все особенные права Константинопольского патриарха изложены в эпанагоге Василия Македонянина. В подтверждение своих мнений и ссылается проф. Барсов на эту эпанагогу.

Окончив изложение мнений проф. Барсова об устройстве древней Церкви, не можем не заметить, что это изложение касается только высших ступеней управления и не представляет собою целостной картины древне-церковного устройства по воззрениям профессора. Это обусловливалось с одной стороны специальным характером книги Барсова о Константинопольском патриархе, а с другой стороны тем, что полемика его с проф. Павловым касается главным образом только высших сфер управления, что для нас и важно. В изложении мнений проф. Барсова мы старались быть точными, в силу чего часто пользовались его буквальными выражениями. Перейдем теперь к изложению мнений проф. Павлова об устройстве древней Церкви. Проф. Павлов в своих взглядах на устройство древней церкви во многом расходится с проф. Барсовым. Изложение мнений его покажет это. I Вселенский собор в шестом каноне, по мнению проф. Павлова, утвердил власть Римского и Александрийского митрополитов, первого на Западе, второго в Египте, а Антиохийскому дал преимущество чести пред другими митрополитами Восточного диоцеза. Поэтому в шестом каноне строго нужно различать между епископами Римским и Александрийским с одной стороны и Антиохийским и прочих областей – с другой. Римский и Александрийский были в назначенных им округах единственными митрополитами; в силу этого они по отношению ко всем епископам своих округов встали в начальственное положение. Но они не возвышались сравнительно с обыкновенными областными митрополитами и не имели под управлением своим митрополитов; если же им было дано в управление по несколько провинций, то в силу того, что они были единственными митрополитами в этих округах: Римский в Западном, Александрийский – в Египетском. Что же касается Антиохийского митрополита, то он, по смыслу правила, имел на Востоке, т. е. в Восточном диоцезе, только преимущество чести, так как здесь он был не единственным митрополитом. Антиохийская Церковь была старейшею среди других Восточных церквей и имела апостольское происхождение, так что, естественно, к ней питали уважение другие Восточные Церкви: «вот почему, – говорит проф. Павлов, – она одна названа по имени в постановлениях Никейского собора о том, чтобы во всех (восточных) областях соблюдаемы были преимущества Церквей»¹⁷. Следовательно, по этим воззрениям г. Павлова, шестой канон не учреждает власти какого-то высшего митрополита, а говорит только о власти обыкновенных митрополитов, причем среди митрополитов Восточных отдает преимущество чести Антиохийскому.

Как на I Вселенском соборе, по мнению проф. Павлова, не было постановления о высших митрополитах, также точно, по его мнению, такой мысли не заключается и во втором каноне II Вселенского собора (381 г.). В этом втором каноне заключается только та мысль, чтобы епископы и митрополиты в своих распоряжениях не выходили за пределы своих округов. А так как во всем Египетском диоцезе был только один митрополит, именно Александрийский, то в каноне и говорится только о нем, чтобы он управлял церквами египетскими; в силу же того, что на Востоке, а равно и в других диоцезах: Асийском, Понтийском и Фракийском было столько же самостоятельных митрополитов, сколько в этих округах было провинций, об них сказано в каноне во множественном числе, чтобы епископы Восточные начальствовали только на Востоке, епископы Асийские только в Асии и т. д. При этом относительно Восточного диоцеза прибавляется, чтобы там сохранялись преимущества Антиохийской церкви, признанные правилами Никейскими; эти преимущества Антиохийского митрополита суть преимущества чести. Итак, по изложенному мнению проф. Павлова, во втором каноне II Вселенского собора подтверждается только власть обыкновенных митрополитов, а не находится указания на «старейших митрополитов».

Изложим далее мнение проф. Павлова о власти и значении Константинопольского патриарха в древней Церкви по церковным законоположениям. Был ли это иерарх совершенно равный по правам и чести с Римским и простирал ли он свою власть на весь Восток? Главная особенность постановлений Церкви относительно Константинопольского иерарха состоит, по замечанию проф. Павлова, в том, что этот иерарх везде ставится в параллель с Римским и называется вторым по нем. Первые из постановлений относительно Константинопольского иерарха, именно 3-е правило Константинопольского собора и 28-е правило Халкидонского говорят «в существе дела» одно и тоже. Так как первым из этих правил было предоставлено Константинопольскому иерарху преимущество чести после Римского, то представлялось несообразным, чтобы епископ, имеющий первенство чести среди других епископов, не имел соответствующей власти, то в силу этого IV Вселенский собор нашел нужным предоставить ему в управление большой округ, состоящий из трех диоцезов – Понтийского, Асийского и Фракийского. Так как этот округ был обширен и по своему пространству приближался в округу, состоящему под непосредственным управлением Римского епископа, то в 28-м правиле Халкидонского собора и сказано, что ему (Константинопольскому патриарху) предоставляются «равные преимущества» с Римским и что «в делах церковных он будет возвеличен подобно тому». В этом именно смысле, по мнению проф. Павлова, нужно понимать уравнение Константинопольского патриарха с Римским. Что же касается того, сравнен ли был Константинопольский патриарх с Римским по преимуществам чести, то относительно этого проф. Павлов, вопреки проф. Барсову, доказывает, что согласно с логическими требованиями должно допустить, что Римский епископ по преимуществам чести был первым иерархом во всей христианской Церкви, потому что в противном случае было бы странно, что при совершенном равенстве власти и чести Константинопольский патриарх все-таки непременно и всегда занимал второе место.

Так как, далее, в 28-м каноне Халкидонского собора, учредившем патриаршество, еще не были перечислены все Восточные патриархи, то Пято-Шестой Вселенский собор (692 г.) 36-м правилом досчитал остальных патриархов Востока, следующих за Константинопольским патриархом в порядке занимаемого ими положения во всей христианской Церкви. Так нужно, по мнению проф. Павлова, понимать 36-е правило Трулльского собора, а именно, что оно только «дополнило предыдущее каноническое и гражданское законодательство по сему предмету поименным перечислением всех пяти патриарших престолов, в установившемся порядке их относительной чести и достоинств»¹⁸.Что касается последнего канонического основания, в силу которого проф. Барсов силится во всем сравнять Константинопольского иерарха с Римским, именно 1-го правила Константинопольского собора 879 г., то, по мнению проф. Павлова, это правило было постановлено для превращения несогласий между Римом и Константинополем и должно быть рассматриваемо только как такое. Прибавка в этом правиле: «при том в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской церкви не должно быть никакого нововведения, ни ныне, ни впредь» – только утверждает неприкосновенность особых преимуществ Римской кафедры, а ничуть не говорит о том, что «преимущества обоих кафедр (Римской и Константинопольской) достигли апогея своего развития», как того хочет проф. Барсов. Отсюда, т. е. из изложенного толкования им правил, взгляд проф. Павлова на Константинопольского патриарха такой: это иерарх по пределам предоставленного ему в управление округа приближающийся к Римскому епископу, но стоящий ниже его по чести, занимавший на Востоке первенствующее положение по чести, по власти же равный остальным патриархам. Никаких особенных прав он не имел.

Прежде всего за Константинопольским патриархом, по воззрениям проф. Павлова, нельзя признать первенства в смысле такого положения Константинопольского патриарха, в силу которого он стоял бы главою выше всех других Восточных патриархов.

Все патриархи, по смыслу правил, были совершенно равноправны и независимы друг от друга, каковую мысль подтверждает и известная теория Вальсамона о пентархии. Если же Константинопольский патриарх чем отличался от других патриархов, то именно только преимуществом чести. Но он не имел права вмешиваться в дела других патриархатов, не мог принимать апелляций на митрополитов других патриархатов, как о том говорит проф. Барсов, основываясь на 9-е и 17-е правила Халкидонского собора. В правилах 9-м и 17-м права Константинопольского иерарха только приравниваются к правам экзарха диоцеза. В момент издания этих правил Константинопольский иерарх не имел под своим управлением определенного округа и мог быть судьею только «по праву предварения», т. е. «в тех случаях, когда стороны соглашались принести свое дело на окончательное решение не к местному патриарху, а к престолу царствующего града»¹⁹. Но 28-м правилом постановления 9-го и 17-го правил в некотором смысле отменены. В то время как последними правилами была признана за Константинопольским патриархом только привилегия его, как столичного епископа, быть судьею «по праву предварения», 28-м правилом утверждены за ним обыкновенные права экзарха диоцеза. И гражданские постановления относительно судебной церковной практики доказывают, что в то время были только две инстанции церковного суда: местного патриарха и митрополита. Таков и закон Юстиниана (530 г.), на который, впрочем, ссылается проф. Барсов, как на основание мысли о власти Константинопольского иерарха быть посредствующим судьею. Хотя и после Халкидонского собора были случаи, когда Константинопольский патриарх являлся судьею митрополитов другого патриархата, но эти случаи обусловливались тем,

что при нем постоянно был σόνοδος ἐνδημοῦσα. Только впоследствии явилось стремление обосновать эту, так сказать, случайную власть Константинопольского иерарха, что и сделано в эпанагоге Василия Македонянина и в анонимной схолии к 9-му канону Халкидонского собора. Но эти документы не имеют действительной силы. Наиболее авторитетные толкователи канонического кодекса – Зонара и Вальсамон говорят в том смысле, что общеканонической догмой оставалась мысль о равенстве всехъ патриархов. Как не имел права Константинопольский патриарх принимать апелляций на митрополитов других патриархатов, точно также, по мнению проф. Павлова, он не имел права учреждать ставропигии в пределах других патриархатов. Право давать ставропигии принадлежало всем патриархам в своих округах и ни одному из них в чужих. Ясное свидетельство об этом находится у Вальсамона, который говорит: «никому из патриархов не дано власти посылать ставропигии в область другого патриарха, ни брать клириков, чтобы не смешивались права Церквей»²⁰. Что касается Властаря, на которого ссылается проф. Барсов, то даже и этот толкователь говорит, что Константинопольский патриарх может давать ставропигии только в предѣлах своих митрополий.

Итак, по изложенному мнению проф. Павлова о правах Константинопольского патриарха, выходит, что Константинопольский патриарх не пользовался никакими особенными правами сравнительно с другими Восточными патриархами, но эти последние были во всем равноправны с ним и отдавали ему только преимущество чести. Выражением последнего преимущества и было название Константинопольского патриарха «вселенским» которое было признано за ним формально со времени патриарха Иоанна Постника (в конце VІ в.). Так, по мнению проф. Павлова, должно понимать положение Константинопольского патриарха в древней Церкви; всякое другое понимание будет ложным. Особенно ложно представлять Константинопольского патриарха с правами, приписываемыми ему проф. Барсовым, так как по мысли этого профессора, Константинопольский патриарх является восточным папою, наделенным властью высшего суда и управления на всем Востоке.

Изложив взгляд как проф. Барсова, так и проф. Павлова на управление древней Церкви, мы укажем теперь те вопросы, в решении которых они расходятся и которые предстоит решить нам для того, чтобы произнести свое посильное суждение об относительной верности того и другого взгляда. Первым из таких вопросов будет вопрос о том, занимали ли иерархи Римский, Александрийский и Антиохийский положение высших митрополитов, имеющих под своим управлением областных митрополитов, или же сами они были обыкновенными областными митрополитами? Второй вопрос будет о том, как нужно понимать 2-й канон II Вселенского собора? Наконец третьим и самым главным является вопрос о положении Константинопольского патриарха, раздробляющийся на много частных вопросов, как то: a) что постановлено о Константинопольском патриархе 28-м правилом IV Вселенского собора; b) во всем ли он был равен Римскому епископу и имел ли такое же влияние на Востоке, как Римский на Западе, с разъяснением при этом, как нужно понимать 9-й и 17-й каноны Халкидонского собора; c) вопрос о преимуществах чести, и наконец d) как нужно понимать 36-е правило Трулльского и 1-е правило Константинопольского 879 года соборов. Вот ряд вопросов, которые должны быть разрешены нами.

Приступая к решению первого из поставленных вами вопросов, мы заметим, что более справедливое решение его, по нашему мнению, дано проф. Барсовым, хотя не можем и его взгляд относительно этого вопроса принять во всей полноте. Нет сомнения, что церкви Римская, Александрийская и Антиохийская с первых же веков христианской эры выдвинулись среди других церквей, как по своему положению в политических центрах, так и по своему апостольскому происхождению. Они находились на виду у всех христиан и были матерями и рассадниками многих других церквей, которые поэтому привыкли смотреть на них, как на своих руководительниц. Против этого ничего не имеет и проф. Павлов. Далее, как скоро христианская Церковь получила свободу, она почувствовала необходимость для порядка узаконить обычные отношения между этими главными церквами и их ветвями. Это и было сделано на І Вселенском соборе. Римская церковь была признана главнейшею на Западе, Александрийская во всем Египте, Антиохийская на Востоке. Иерархи этих Церквей встали в начальственное положение к иерархам других, находящихся в округах, церквей. Но были ли они высшими иерархами, сравнительно с обыкновенными митрополитами, имели ли они под своим управлением областных митрополитов, или же они были митрополитами, как и все прочие митрополиты? Первую из этих мыслей отстаивает проф. Барсов, вторую проф. Павлов. Не входя в подробный разбор свидетельства Епифания, в котором Мелетий Ликопольский назван архиепископом, мы для решения вопроса прибегнем к следующим соображениям. Допустим, согласно желанию проф. Павлова, что под управлением Римского и Александрийского митрополитов, по законоположению 6-ого Никейского канона, не находилось областных митрополитов. Но значит ли это, что среди всех епископов Египта в обширном смысле слова и Запада, подчиненных Александрийскому и Римскому епископам, не было выдающихся и более влиятельных? Конечно, нет. Напротив мы имеем ясное свидетельство, что некоторые из епископов занимали более высокое положение, чем другие; таков Мелетий, еп. Ликопольский. Если Мелетий Ликопольский хотел подчинить себе епископов Египта, то значит он занимал положение высшее сравнительно с другими епископами. Такими более влиятельными епископами, естественно, были епископы политических митрополий, служивших и в церковном отношении центром для отдельных церквей. Если же, теперь, Александрийский и Римский епископы ставятся начальствующими над всем Египтом или Западом со всеми их митрополиями, то само собою они этим ставятся в высшее положение, чем обыкновенный областной митрополит, не имевший возможности, по самому своему положению, иметь под управлением таких влиятельных иерархов, так как под управлением его могли быть только епископы частных церквей. Итак, не ручаясь за то, были ли под управлением Римского и Александрийского епископов митрополиты, мы вправе сказать, что положение их было все-таки выше положения областных митрополитов. Впрочем, и сам проф. Павлов делает в этом отношении некоторую уступку, когда говорит, что преимущество их (Римского и Александрийского епископов) состоит только в том, что они имели под управлением больший сравнительно с округами других митрополитов округ, заключающий в себе, прибавим мы, несколько митрополий, следовательно, несколько влиятельных епископов. Рассуждая так, мы приближаемся в этом отношении к мнению проф. Барсова. Но еще более мы склонимся на сторону этого мнения, если примем во внимание и проанализируем 4-й канон того же І Вселенского собора. Между прочим, в конце этого канона говорится: «утверждать же таковые действия (т. е. избрания епископов) в каждой области подобает ее митрополиту». Ясное дело, что этим правилом в каждой области начальником поставлен митрополит; следовательно, в округе или диоцезе таковых митрополитов должно быть несколько. Проф. Павлов думает, что это правило, равно как и 5-е говорят только об областных митрополитах Восточного диоцеза, где действительно в каждой провинции был митрополит. Но думать так – канон не дает никакого основания. Если мы при этом обратим внимание на повод, по которому был постановлен этот канон, то увидим, что таким поводом был случай в египетском диоцезе. Именно: этот канон постановлен в оппозицию действиям Мелетия Ликопольского, одного из фиваидских епископов, который самовольно поставлял епископов разных городов. А если так, то и самый канон ближайшим и непосредственным образом касался египетских областей. Теперь, далее, очевидно, что если бы в Египетском диоцезе не предполагалось митрополитов, кроме Александрийского, то собор, издавая этот канон, не выразился бы в нем так, чтобы в каждой области утверждал избрание епископов митрополит, а скорее сказал бы, например, так, что все епископы Египта должны быть утверждаемы одним митрополитом Александрийским: это же пусть соблюдается и везде, мог бы прибавить собор. Что касается Антиохийского иерарха, то и он на Востоке занимал положение, подобное Александрийскому и Римскому в своих округах. Он также, по своему положению в главном городе Восточного диоцеза Антиохии, стоял выше областных митрополитов. Об этом говорит то, что он поставлен в 6-м каноне наряду с Александрийским и Римским епископами. Зачем бы ставить Антиохийского епископа наряду с Александрийским и Римским, если бы ему, подобно этим, не было предоставлено власти, а только преимущество чести? Об нем собор мог бы лучше сказать в 7-ом каноне І Вселенского собора, где предоставлено преимущество чести Иерусалимскому епископу.

Точно также постановление ІІ Вселенского собора о преимуществах чести Константинопольского иерарха отнесено в отдельное правило (3-е правило), а не присоединено во 2-му, в котором говорится об управлении (а не о чести) иерархами в известных округах. Это замечание, несмотря на его видимую незначительность, все-таки имеет силу. Что преимущества Антиохийского митрополита не ограничивались только честью, можно видеть из таких фактов. Произошел спор между Фотием, митрополитом Тирским, и Евстафием, епископом Беритским, оспаривавшим у первого права митрополита над некоторыми, прилежащими к городу Бериту епархиями, на том основании, что г. Берит был сделан гражданской митрополиею. Когда же IV Вселенский собор, которому Фотий представил это дело, выразил то мнение, что власть митрополита основывается не на прагматических грамотах императоров, а на Божественных канонах, то Евстафий прямо сослался на соборное определение, «под которым подписался и Максим, епископ Антиохийский»²¹. Но еще ранее эта власть Антиохийского епископа засвидетельствована была грамотами Кирилла Александрийского и Прокла Константинопольского, данными некоему Афанасию, епископу г. Перры, на имя Домна, епископа Антиохийского. Дело в том, что Афанасий, еп. Перры, жаловался, будто он был изгнан из своей церкви своим клиром и что в недоброжелательстве к себе он подозревает и своего митрополита. Прокл и Кирилл просят Домна исследовать это дело. Домн же исследование дела поручил митрополиту Панолвию, затем пересматривал и сам лично на Антиохийском соборе²². Поэтому, преимущества Антиохийского епископа на Востоке нельзя ограничивать только преимуществом чести, как старается доказать проф. Павлов.

Но при этом нам сдается, что положение Антиохийского епископа на Востоке; будучи подобно положению Римского на Западе, Александрийского в Египте, было все-таки несколько, так сказать, менее влиятельно, чем положения последних в своих округах. Это потому, что около Восточного диоцеза были самостоятельные диоцезы: Асийский и Понтийский, иерархи которых само собою некоторым образом стушевывали влияние Антиохийского иерарха; с другой стороны потому, что и в самом Восточном округе были самостоятельные митрополии, каковые несомненно существовали на о. Кипре (ІІІ Вселенского собора 8 правило) и в Кесарии (І Вселенского собора 7 правило).

Итак, 6 канон І Вселенского собора должно понимать так, что в нем выделены митрополиты, занимавшие в то время положение высшее сравнительно с положением областных митрополитов, но при этом нужно заметить, что прибавка канона: «и в других областях пусть соблюдаются преимущества церквей» доказывает, что права и достоинства поименованных митрополитов еще строго не различались от прав некоторых других митрополитов. Но нельзя не заметить, что при них сосредоточивались высшие церковные дела округов: утверждение областных митрополитов, собрание окружных соборов и т. п. Что касается 2-го канона ІІ Вселенского собора (381 г.) то, по нашему крайнему разумению, в нем нужно видеть постановление о власти провинциальных митрополитов. По-видимому, соглашаясь в понимании 6-го канона І Вселенского собора более с проф. Барсовым, мы последовательно должны бы согласиться с ним и в понимании этого канона, так как Барсов видит в нем дальнейшее перечисление старейших иерархов Церкви. Но в понимании 2-го канона мы без противоречия себе будем следовать более проф. Павлову. Основываясь на самом каноне, можно утверждать, что здесь идет речь об областных митрополитах, а не об старейших из них. Этот канон упоминает об епископах Александрийском, Восточных, Понтийских, Фракийских и Асийских. Спрашивается, почему здесь в числе провинциальных митрополитов упоминается митрополит Александрийский, который управлял целым округом Египетским? Действительно, это обстоятельство несколько должно смущать нас. Но мы думаем объяснить его так. Так как во 2-м каноне идет речь об областных митрополитах, то и Александрийский епископ рассматривается в нем как областной митрополит, а не как митрополит диоцеза. Так как в Египетском диоцезе было несколько провинций, и одна из них, именно та, в которой находилась Александрия, и называлась собственно Египтом, то и понятно, почему Александрийскому епископу, рассматриваемому, как областному митрополиту, поручены правилом в управление «только церкви египетские». Как бы так говорит правило: «хотя Александрийский епископ простирает свое влияние и на весь Египетский диоцез, однако как провинциальный митрополит – провинции собственно Египетской, он должен, прежде всего, пользоваться одинаковыми правами с другими провинциальными митрополитами и, не должен, подобно им, без нужды простирать свою власть за пределы своей области». Не мешает заметить, что во 2-м каноне не упомянуто ни оливийских, ни пентапольских церквах, которые были подчинены Александрийскому епископу, как экзарху округа, а только о церквах египетских (т. е. Египетской провинции), что нам дает большую возможность утверждать нашу мысль, именно, что Александрийский епископ рассматривается здесь, как митрополит Египетской провинции. В пользу нашего толкования 2-го правила, как постановления вообще об областных митрополитах, говорит следующее замечание разбираемого канона: «при сохранении вышеписанного правила о церковных областях, ясно, что дела каждой области благоучреждати будет собор той же области, как определено в Никее». Очевидно, здесь указывается на 4-й и 5-й каноны I Вселенского собора, в которых говорится о соборном областном управлении и об областных митрополитах. Если же теперь ІІ Вселенский собор в подтверждение постановления 2-го канона ссылается на эти (4-й и 5-й) правила, то очевидно, что и в нем он узаконяет порядок областного управления, а не указывает в нем, как думает проф. Барсов, старейших митрополитов. Но не покажутся ли наши объяснения 2-го канона слишком натянутыми. На это мы можем ответить только то, что из двух предположений нужно выбирать вероятнейшее, потому что объяснение того же канона проф. Барсовым является еще более натянутым. Проф. Барсов, объясняя 2-й канон, не заметил, например, такого обстоятельства. В каноне сказано: «епископы восточные пусть начальствуют только на Востоке, с сохранением преимуществ Антиохийской Церкви». По смыслу всего объяснения профессора на этот канон, выходит, что под епископами Асийскими нужно разуметь в каноне епископов Ефесских, под Понтийскими – Кесарии Каппадокийской, под Фракийскими – епископов Ираклии; очевидно далее, что под епископами Восточными, по его мнению, должно разуметь епископов Антиохийских, иначе ни к чему обыкновенные провинциальные митрополиты Восточного диоцеза поставлены в правиле наряду со старейшими епископами – митрополитами округов. А если так, то редактируя по пониманию проф. Барсова, вышеписанное выражение канона, найдем: «епископы Антиохийские (Восточные) да начальствуют только на Востоке, с сохранением однако преимуществ (какой-то еще) Антиохийской церкви». Явная несообразность. При нашем же понимании выражение канона понятно. Оно значит: пусть провинциальные митрополиты Восточного диоцеза, согласно 4-го и 5-го правил Никейских, управляют Восточными провинциями, но при этом преимущественное положение, согласно 6-му канону Никейскому, среди их должен занимать митрополит Антиохийский. В нашем же смысле понимает 2-й канон II Вселенского собора и Преосвященный Иоанн Смоленский²³.

Подводя итог нашим рассуждениям относительно 6-го канона I Вселенского собора и 2-го канона II Вселенского собора, мы получаем такой образ церковного управления того времени. Каждая провинция была под ближайшим управлением своего митрополита. Этот митрополит созывал областные соборы, председательствовал на них, поставлял епископов своей области; он же судил своих епископов (на соборе), которые без особенной нужды не могли, минуя своего митрополита, обращаться к окружному. В круг действий провинциального митрополита не могли вмешиваться митрополиты других провинций. Все это постановлено в 4-м и 5-м правилах І Вселенского и во 2-м правиле ІІ Вселенского соборов. Но над областными митрополитами возвышались митрополиты Римский, Александрийский и Антиохийский. Когда дело касалось такого вопроса, который имел не только, так сказать, областную важность, но имел важность для целаго диоцеза, то в роли главных деятелей выступали эти три епископа. Следовательно, они собирали окружные соборы, чего не могли сделать областные митрополиты, они же утверждали митрополитов, так как опять-таки это выходило из компетенции провинциальных митрополитов. Но власть и значение этих трех иерархов в то время еще не были строго и точно определены. Были области самостоятельные в церковном отношении; неподчиненные ни одному из трех поименованных в 6-м каноне иерархов.

С IV века начинается возвышение нового иерарха, именно Константинопольского. На втором же Вселенском соборе в первый раз находим постановление о положении, занимаемом этим епископом среди других иерархов. В 3-м каноне собора с ясностью сказано, чтобы Константинопольский епископ имел преимущество чести по Римскому, потому что Константинополь есть новый Рим. Нечего долго распространяться об этом каноне: он весьма ясен. Аналогичен этому канону 7-й канон І Вселенского собора. Как по 7-му Никейскому канону Иерусалимский епископ пользовался преимуществом чести среди палестинских епископов, с сохранением митрополии в Кесарии, также точно и Константинопольский епископ должен пользоваться преимуществом чести среди всех восточных иерархов, оставаясь, однако, в ведении митрополита Ираклийского. Первенство же чести во всей христианской Церкви отдается Римскому епископу. Всякое другое понимание 3-го канона будет уклонением от прямого смысла канона, данного в тексте. Таким уклонением, по нашему мнению, является и понимание проф. Барсова. Предлог «по» (μετά) не указывает ни на равенство, ни на умаление преимуществ одного иерарха пред другим, говорит проф. Барсов, а указывает только на порядок мест, занимаемых этими иерархами при общих заседаниях, при подписи ими соборных актов. Если мы и согласимся с этим, то разве тут нет умаления чести Константинопольского епископа сравнительно с Римским, разве Римский епископ в силу этого не является первым, следовательно, с большим преимуществом чести, чем Константинопольский, который везде и всегда является вторым среди старейших иерархов Церкви. Например, первенствующий член Синода разве не возвышается хоть бы по одной чести сравнительно с другими членами?! Кажется, не требуется доказывать положение, что первенствующий всегда пользуется большею честью сравнительно с другими, ему подобными. На этом и прекратим свои суждения относительно положения Константинопольского иерарха по 3-му канону ІІ Вселенского собора. Более подробное рассмотрение вопроса о первенстве чести Римского епископа будет ниже.

Третий Константинопольский канон по отношению к вопросу о Константинопольском патриархе не имеет такой важности, как 28-й канон Халкидонского IV Вселенского собора. Различно понимая 28-й канон, профессора Барсов и Павлов различно представляют и положение Константинопольского иерарха в древней Церкви. Мнения того и другого относительно этого предмета изложены нами раньше; теперь по возможности постараемся выяснить, как нужно правильнее представлять положение Константинопольского иерарха. Нам, прежде всего, представляется невозможным на основании канона представлять Константинопольского иерарха во всем: «достоинстве, власти, чести и значении», равным с Римским, как об этом думает проф. Барсов. Но с другой стороны не достаточно основательным представляется и мнение проф. Павлова, что в 28-м каноне «в существе дела» постановлено то же, что и в 3-м каноне ІІ Вселенского собора. Ничего не прибавляя к подлинному смыслу канона и ничего не убавляя от него, 28-й канон нужно понимать так. Так как Константинопольский епископ находится в царствующем городе, заменившем собою Рим, то ему, как занимающему такое положение, еще 150 отцов ІІ Вселенского собора предоставили преимущества (разумеется, чести) после Римского епископа. Но поскольку весьма несообразно преимуществовать в чести и не иметь никакой власти, а находиться напротив в ведении другого митрополита, то и определяется, чтобы Константинопольский епископ, имеющий преимущества чести после Римского, и в делах церковных был властен подобно тому. Вследствие этого отводится ему в управление три диоцеза – Понтийский, Асийский и Фракийский; в каждом из этих округов митрополиты должны быть поставляемы Константинопольским иерархом.

Из этого мы видим, что о власти Константинопольского епископа по всему Востоку прямо здесь не говорится; ему, как и другим патриархам, предоставляется определенный округ, которым он и должен управлять, занимая при этом на всем Востоке первое место, а во всей христианской Церкви второе. Но если в каноне не сказано прямо, чтобы Константинопольский патриарх простирал власть на весь Восток, то это, скажут, можно усмотреть из следующих соображений. В каноне говорится, чтобы Константинопольский патриарх имел «равные преимущества» с Римским и «в делах церковных возвеличен был подобно тому». А так как, скажут далее, Римский епископ простирал свое влияние на весь Запад, то, следовательно, и Константинопольский, имеющий, по правилу, равные преимущества с ним, должен простирать свое влияние на весь Восток, имея с первым равную власть и честь. Но такое заключение слишком поспешно. Прежде всего из того, что Константинопольский епископ ставится в параллель или рядом с Римским, не вытекает еще, что он и во власти и в чести отожествляется с ним. Мы знаем, что и другие постановления о старейших митрополитах прибегают для определения их власти к сравнению их с Римским. 6-е правило І Вселенского собора говорит: «пусть хранятся древние обычаи, принятые в Египте, Ливии и Пентаполе, чтобы Александрийский епископ имел власть над всеми сими. Потому что и Римскому епископу сие обычно». Нельзя ли с равным правом из этого постановления вывести мысль о полном равенстве Александрийского епископа с Римским на основании слов правила: «понеже и Римскому епископу сие обычно», подобно тому как на основании слов 28-го правила Халкидонского собора: «и в церковных делах возвеличен будет (Константинопольский епископ) подобно тому» проф. Барсов основывает мысль о полном равенстве Константинопольского иерарха с Римским. Еще проф. Барсов особенно упирает на слова канона «равные преимущества», видя в них крепчайшее основание для мысли о полном равенстве власти Константинопольского епископа на всем Востоке с властью Римского на Западе. Но если ближе всмотреться в канон, то увидим, что эти слова ровно ничего не говорят в пользу. Они стоят в такой связи: «сто пятьдесят боголюбезнейшие епископы, бывшие на соборе во дни Феодосия в царствующем граде, предоставили равные преимущества святейшему престолу Нового Рима и т. д.» Очевидно, здесь говорится о тех преимуществах, которые предоставлены Константинопольскому иерарху ІІ Вселенским собором; а эти преимущества, как мы знаем, были преимущества чести (3-е правило ІІ Вселенского собора). Следовательно, о равном значении в делах Константинопольского патриарха на Востоке с Римским на Западе в этом выражении не говорится, а только повторяется определение ІІ Вселенского собора о преимуществах чести Константинопольского патриарха. Если отцы ІІ Вселенского собора предоставили ему равные преимущества в чести, то и «в делах (т. е. во влиянии и власти), продолжает IV Вселенский собор, он будет возвеличен подобно тому и будет второй по нем». Теперь спрашивается: где же «те сильные и настойчивые выражения», которые заметил проф. Барсов, в каких Халкидонский собор говорит о равенстве всех прав и преимуществ обеих кафедр и их иерархов?²⁴ Что касается, во-первых, выражения «равные преимущества», то мы уже видели, что оно значит. Далее в каноне говорится: «и в церковных делах будет возвеличен подобно тому». Здесь в греческом тексте стоит ὡς, а ὡς, как наречие сравнения, значит: подобно, точно, словно (например, ὡς θεός, как Бог, подобно Богу)²⁵. Следовательно здесь говорится только об уподоблении влияния Константинопольского епископа влиянию Римского, чем, по нашему мнению, не дается еще мысли о тождественности. Наконец, в третьих: «и будет второй по нем». Это, по прямому смыслу, как бы там ни толковали это выражение, прямо не в пользу Константинопольского патриарха. По крайней мере, это последнее выражение никак не может служить «сильным и настойчивым» (по Барсову) выражением тождества власти и чести двух епископов, а прямо напротив. Следовательно, много сказано, что 28-е правило не допускает и мысли о неодинаковости «во власти, чести и достоинстве» двух епископов – Римского и Константинопольского. Этим разбором правила мы желали выяснить мысль, что 28-й канон не дает еще права утверждать, что власть Константинопольского епископа на Востоке была тождественна власти Римского на Западе и что первый уравнен с последним но только по власти, но и по чести. В чем Константинопольский епископ был равен Римскому и в чем – нет, об этом речь будет впереди. Поставим же себе два вопроса: насколько Константинопольский епископ был равен с Римским по власти (вопрос о правах и преимуществах Константинопольского патриарха) и насколько в чести (вопрос о преимуществах чести патриарха)?

Что касается первого вопроса, то относительно его отчасти нельзя согласиться и с проф. Барсовым, но значительно больше с Павловым. «Сравнение двух иерархов, говорит проф. Барсов, состояло в том, что Халкидонский собор, подчинив Константинопольскому иерарху три диоцеза, вместе с тем предоставил Константинопольской кафедре те же самые преимущества на Востоке, коими пользовалась кафедра Римская на Западе»²⁶. А по мнению Павлова, это «сравнение сопровождалось лишь тем, что Халкидонский собор подчинил Константинопольскому епископу три диоцеза, которые по пространству обнимаемой ими территории превосходили пределы остальных патриархатов Востока и приближались к патриархату Римского папы»²⁷. Мы же с своей стороны изберем золотую середину. Халкидонский собор предоставил в управление Константинопольскому епископу три диоцеза – округ больший сравнительно с другими и поставил его первым иерархом на Востоке, не дав ему права простирать свою власть на весь Восток точно также, как Римский простирал на весь Запад; но тем не менее Константинопольский патриарх, как первый между другими патриархами Востока, имел довольно значительное (но не равное влиянию Римского на Западе) влияние надела всего Востока. Отвергнуть мнение проф. Барсова о том, что Константинопольский епископ на Востоке имел те же преимущества, то же многообъемлющее значение, какие Римский на Западе, заставляет нас следующее. В силу естественного порядка вещей Константинопольский иерарх не мог распоряжаться на Востоке также, как Римский на Западе, потому что, в то время как на Западе не было ни одного иерарха, равного или подобного по достоинству папе – не было другого папы, на Востоке наряду с патриархом Константинопольским стояли еще три патриарха с такими же почти обширными округами и с самостоятельным значением в них. А если так, то, следовательно, Римскому папе никто и ничто не препятствовало распоряжаться подчиненными ему митрополитами всего Запада: наряду с ним на Западе не было подобных ему крупных единиц. Не то на Востоке. Здесь каждый патриарх имел самостоятельную власть в своем патриархате, каждый был самостоятельным и неподсудным патриарху Константинопольскому. Следовательно, Константинопольский патриарх также свободно, как Римский почти на всем Западе (исключая немногих областей), распоряжался только в своем патриархате, и влияние его на другие патриархаты могло быть только при известных благоприятных условиях. Что Римский епископ начальствовал почти на всем Западе, как полновластный патриарх, это мы знаем из того, что его патриархат состоял из провинций Италии, Галлии и Испании (за исключением карфагенских церквей). Все же эти провинции, взятые вместе, и составят Запад империи. Некоторые церкви, получившие начало и христианство не от Рима, однако охотно подчинялись ему; такова, например, церковь Иллирийская (на Востоке). Вообще едва ли нужно много говорить о том, что Римский папа на всем почти Западе имел значение Восточного патриарха в своем патриархате. Но и в глазах Востока Римский епископ был достойным особенного уважения епископом. История дает нам много фактов, из которых можно усмотреть, что он пользовался преимущественным уважением и на Востоке. Так, например, известно, что когда собор в Тире по делу Афанасия, епископа Александрийского, осудил его, то Афанасий искал защиты у папы; св. Златоуст, низложенный на Востоке, обращался к папе Иннокентию; св. Флавиан, обесчещенный на разбойничьем соборе, обращался к папе Льву. По особенным причинам по делам важным Восточные епископы часто обращались за содействием к папе. Причинами этими с одной стороны служило то, что Римские епископы имели много случаев показать себя строго православными, в то время как на Востоке среди епископов нередко были еретики, с другой стороны они (папы) имели случай показать себя справедливыми судьями. Причины естественные, но они от этого не теряли своей силы, и увеличивали влияние Римского епископа. Вот, например, как один из подвижников Восточной церкви, Максим Исповедник отзывался о Римском папе. «Напрасны будут, пишет он, все наши убеждения и наказания еретиков, если мы не обратимся к папе Римской церкви, т. е. к Апостольскому престолу, который от Самого воплотившегося Слова Божия и от всех соборов над всеми церквами целого мира получил верховное господство, авторитет и власть вязать и решить. Кто только других уверяет в своем обращении, а не просит о прощении Римского папу, тот поступает как преступник, который старается доказать свою невинность частным лицам, а не тому, который один имеет власть освободить его»²⁸. Вот какого высокого мнения о Римском епископе великий подвижник Востока! Конечно, мы и не думаем усвоять Римскому епископу все, что в этих словах заключается, так как они были сказаны по особым обстоятельствам, – в виду волновавшей тогда ереси монофелитской, когда великим поборником Православия явился Римский папа Мартин. Но эти слова имеют для нас важность не с той стороны, с какой для католиков, а только как свидетельство о том, что Римский епископ по особым обстоятельствам пользовался и у Восточных епископов особенным почетом. Всем тем, что сказано о Римском епископе, мы хотим выяснить, что он с одной стороны пользовался положением полновластного патриарха на всем почти Западе, как Константинопольский только в своем патриархате, а с другой стороны, что восточные иерархи смотрели на него с особенным уважением. В виду всего этого, нам представляются несоответствующими действительности названия: «предстоятель всего Востока», «верховный судия всего Востока», «глава всего Востока», усвояемые проф. Барсовым Константинопольскому патриарху в том же смысле, в каком эти наименования усвояются Римскому на Западе.

Но если проф. Барсов расширил значение и влияние Константинопольского иерарха на всем Востоке тем, что сравнял его с влиянием Римского на Западе, то проф. Павлов впал в другую большую крайность: он совершенно лишил Константинопольского епископа всякого влияния на дела других патриархатов и во всем уравнял его с другими патриархами. По нашему мнению, это совсем несправедливо. Константинопольский епископ имел влияние и на другие патриархата. Рассмотрим же это влияние. Указание на преимущества его сравнительно с другими восточными патриархами находим прежде всего в 9-м и 17-м правилах Халкидонского собора. В этих правилах по отношению к нашему вопросу содержится следующее. Когда у клириков или епископов возникало «судное дело», т. е. тяжба из-за каких-нибудь выгод с митрополитом, то они за судом должны обращаться «или к экзарху великия области, или к престолу царствующего града Константинополя и пред ним судиться»; равно должны судиться или «пред экзархом великия области, или пред Константинопольским престолом» епископы с митрополитами по спорам о пределах епархий. Проф. Барсов справедливо объясняет эти правила в том смысле, что они предоставляют Константинопольскому патриарху право быть посредствующим судьею, – принимать апелляции на митрополитов всего Востока в случае, если апеллирующие пожелают этого сами. Проф. же Павлов в отношении в этим правилам оказался очень несправедливым. Он признал эти правила несогласными с 28-м правилом того же собора и в силу этого, по его мнению, они 28-м правилом отменяются; собору, якобы, нужно было после издания 28-го правила исправить и первоначальную редакцию 9-го и 17-го правил. Действительно, эти правила не гармонируют с его воззрениями, потому что в них влияние Константинопольского патриарха простирается за пределы его патриархата, чего проф. Павлов не находит возможным, допустить. Не находя достаточных оснований подозревать IV Вселенский собор в противоречиях, мы не соглашаемся с проф. Павловым в понимании 9-го и 17-го правил. Относительно этих правил прежде всего требуется решить вопрос, кто разумеется в них под «экзархом великия области»? В то время как одни ученые (Ван-Еспен) разумеют здесь экзархов в собственном смысле (епископов Ефеса, Кесарии), другие (Геотеле, Рихтер, Генгеротер) разумеют здесь патриархов. Гораздо справедливее мнение последних ученых. После Халкидонского собора, учредившего патриаршество, звание экзархов удержалось только за весьма немногими епископами. Если, теперь, собор разумеет собственно экзархов, то 9-е и 17-е правила являются правилами, поясняющими порядок судопроизводства только этих весьма немногих областей. Но на такое понимание текст правил не дает права. С другой стороны в подлиннике стоит: ὲξάpχου τῆς διοικήσεως – экзарху великия области, т. е. всего округа, а не одной провинции. Но под управлением, например, Кесарийского экзарха не находилось целого округа. Далее, император Юстиниан в главе 22 новеллы 123 безразлично употребляет: «экзарх» и «патриарх» – равно Аристин и Беверегий. Во время IV Вселенского собора еще не строго различались эти два названия. Наконец, известная схолия к 9-му правилу говорит, что «экзархом диоцеза называется патриарх каждого округа»²⁹. Наш известный толкователь правил, преосвященный Иоанн разумеет под экзархом также патриарха (в объяснении на 9-е правило IV Вселенского собора). Принимая во внимание все эти аргументы, мы под экзархом великия области склонны разуметь патриарха. Решив в таком смысле вопрос, 9-е и 17-е правило, согласно с Зонарой, мы понимаем так. Этими правилами порядок степеней суда начинается от низшей – епархиального епископа – и оканчивается высшей – судом экзарха великия области, или Константинопольского патриарха. Исключительное право Константинопольского патриарха рассматривать судные дела митрополитов другого округа, ему не подчиненного, должно ограничить только тем условием, если недовольный своим митрополитом сам епископ захочет обратиться с просьбой к Константинопольскому патриарху; но последний не имеет права привлечь к своему суду митрополитов другого округа. «Не над всеми без исключения митрополитами Константинопольский патриарх поставляется судьею, а только над подчиненными ему. Ибо он не может привлечь к суду своему митрополитов Сирии, или Палестины и Финикии или Египта против их воли; но митрополиты Сирии подлежат суду Антиохийского патриарха, Палестинские – суду патриарха Иерусалимского, а Египетские должны судиться у патриарха Александрийского, от которых они принимают и рукоположение и которым именно и подчиняются» (Зонора к 17-му правилу IV Вселенского собора)³⁰. Из этих немногих слов достаточно видно, далеко ли простиралась судебная власть Константинопольского патриарха в других патриархатах. Поэтому, мы охотно соглашаемся с проф. Барсовым, когда он говорит, что «в 9-м и 17-м канонах, по поводу рассуждений о порядке рассмотрения судебных дел между духовными лицами, указывается на Константинопольский престол, как на такую инстанцию, при которой окончательно могут быть рассматриваемы дела из всех экзархатов Востока, смотря по желанию ищущих правосудия»³¹, но мы находим несправедливым вместе с проф. Барсовым называть Константинопольского патриарха «главным и верховным судиею всего Востока». Это уже не главный и верховный судия всего Востока, если он не может простирать своего суда на других патриархов и перерешать их постановления. Сам же проф. Барсов считает нужным заметить, что «о том, чтобы Халкидонский собор предоставил Константинопольскому иерарху право принимать апелляции на суды и решения других патриархов, у нас не было и речи»³². И Вальсамон в объяснении на 12-е правило Антиохийского собора рассуждает: «некоторые говорили, что и в приговорах патриархов имеют приложение слова сего правила, так чтобы приговор Иерусалимского был пересматриваем Антиохийским, и приговор Антиохийского – Александрийским и т. д. в восходящем порядке каждого из них. Но мне кажется, – прибавляет Вальсамон, что это правило относится к приговорам других епископов и митрополитов, и не относится к приговорам патриархов, ибо решения последних не подлежат апелляции»³³. Если Константинопольский патриарх не мог судить других патриархов и отменять их решения, то следовательно, власть его не является высшею судебною инстанциею сравнительно с другими патриархами. Его преимущество заключалось только в том, что в то время как он мог судить митрополитов других патриархатов, если за судом обращались к нему, а не к местному патриарху, другие патриархи не имели права принимать апелляции на митрополитов других патриархатов. Отвергать же это право Константинопольского патриарха, как делает проф. Павлов, нет достаточных оснований. Есть примеры, когда Константинопольский патриарх разбирал дела митрополитов других патриархатов. Так, Ива, митрополит Едесский, был судим двумя митрополитами по назначению Константинопольского патриарха. Впрочем, и проф. Павлов, не допуская постановлений о каком-либо участии Константинопольского патриарха в судных делах других патриархатов, однако говорит: «конечно, и после Халкидонского собора повторялись случаи решения при Константинопольской кафедре спорных и других дел, уже бывших в рассмотрении областных соборов другого патриархата, благодаря именно тому обстоятельству, что в столице всегда находилось достаточное число митрополитов из разных диоцезов, чтобы для каждого дела мог составляться σύνοδος ἐνδημοῦσα»³⁴. Отчего же эти случаи, повторявшиеся нередко и до, и после Халкидонского собора, не могли подать повода установить порядок судопроизводства в нашем смысле? При Константинопольском патриархе был постоянно σύνοδος ἐνδημοῦσα, он был в столице империи, куда по различным делам, касающимся своих церквей, стекалось много епископов и митрополитов. Между епископами и митрополитами, приходившими в Константинополь часто по спорным делам между собою, естественно возникали по временам какие-нибудь недоумения, неудовольствия и споры. Свой местный экзарх далеко, а дело требует скорейшего разрешения. И вот, прибегают к Константинопольскому патриарху, с его σύνοδος ἐνδημοῦσα, и здесь получают решение своего дела. Но чтобы этот обычай, вызываемый обстоятельствами, не оставался канонически не обоснованным, Халкидонский собор и признает нужным предоставить Константинопольскому патриарху право судить митрополитов всех патриархатов в случае, если на них обращаются с жалобой. Признает же проф. Павлов, что позднее явилось стремление обосновать этот обычай в схолии к 9-му правилу. Отчего же не могло быть этого стремления у Халкидонского собора, когда обычай этот уже был в силе? Что касается гражданских постановлений относительно разбираемого нами вопроса, то заслуживает некоторого внимание закон Юстиниана 530 г. Но понимание этого закона представляется затруднительным. Вот этот закон: «если бы по делу, которое было отослано блаженнейшим патриархом к какому-нибудь из боголюбезнейших митрополитов, или боголюбезнейших епископов, было постановлено решение, и одна из сторон осталась недовольна этим решением, то может быть принесена апелляционная жалоба; в этом случае она должна быть подана в Святейшему престолу и там рассмотрена по соблюдавшемуся до сего времени порядку»³⁵. Какой престол нужно разуметь под «Святейшим» – об этом на основании различных данных можно спорить и спорить. Но принимая во внимание все вышесказанное, нам ничто не препятствует видеть в этом законе и постановление об апелляции Константинопольскому патриарху.

Итак, не называя Константинопольского патриарха «главным и верховным судиею всего Востока», мы, в силу прямого смысла 9-го и 17-го правил, в силу фактических данных и наконец в силу естественности этого явления, вызванного положением Константинопольского патриарха и усложнением дел Церкви, признаем за Константинопольским патриархом право судить митрополитов других патриархатов, если только они к нему обращались с жалобой. Но нужно заметить, что в этом отношении судебная власть Константинопольского патриарха отличалась от власти Римского тем, что в то время как на всем Западе апелляции на митрополитов могли идти только к Римскому папе, на Востоке они могли быть подаваемы, кроме Константинопольского патриарха, и местным патриархам, и еще: в то время как на Западе не было лиц, на которых бы нельзя было апеллировать папе, на Востоке таких лиц – три, неподсудных Константинопольскому епископу. Сардикийские постановления, – правила 3, 4 и 5, говоря об апелляции Римскому епископу, не указывают, кроме Римского, другого иерарха, которому бы можно было подавать апелляцию и суд которого уже не подлежал бы перерешению со стороны Римского епископа; между тем как в 9-м и 17-м правилах Халкидонского собора таким лицом является «экзарх великия области» или, что тоже, местный патриарх, решение которого есть окончательное решение и не подлежит перерешению Константинопольского патриарха. Вот в чем различие судебной власти Константинопольского и Римского иерархов, чего однако не усмотрел проф. Барсов.

Мы остановились довольно долго на разъяснении прав Константинопольского патриарха судить митрополитов других округов, потому что считаем это право самым главным его преимуществом, в силу которого он оказывал влияние на весь Восток. Другие его преимущества уже не так важны. Это – во-первых право председательствовать на соборах, при участии на них и других восточных патриархов, и во-вторых, право давать ставропигии и в другие патриархаты. Что касается первого из этих преимуществ, то оно само собою вытекало из постановлений 3-го правила II Вселенского собора и 28-го правила Халкидонского собора, указавших Константинопольскому иерарху место после Римского и первое среди всех других иерархов. После второго же Вселенского собора мы видим архиепископа Нектария председательствующим на соборе 394 г. при двух патриархах: Феофиле Александрийском и Флавиане Антиохийском; тем более это право сохранялось в последующие времена, когда положение Константинопольского патриарха более и более возвышалось. Из положения его на Востоке, как первого иерарха, председательствующего на соборах, вытекало его ближайшее участие во всех важнейших делах Востока. Так как относительно преимущества Константинопольского патриарха председательствовать при общих собраниях Восточных иерархов проф. Павлов и Барсов не спорят, – да и странно бы было спорить об этом, – то и нам нет надобности долго останавливаться на этом праве. Скажем лучше несколько слов о праве Константинопольского патриарха давать ставропигии в пределах других патриархатов. Имел ли право Константинопольский патриарх учреждать ставропигии вне своего округа, об этом проф. Павлов и проф. Барсов разногласят. Первый, основываясь на Вальсамоне и греческом «Пидалионе», не допускает, чтобы Константинопольский патриарх имел это право; последний же, основываясь на эпаногоге Василия Македонянина и Властаре, приписывает это право Константинопольскому патриарху. Кто из них говорит справедливее решить предстоит нам. Не имея возможности располагать первоисточниками, мы должны склониться на ту сторону, которая ссылается на более твердые основания. Таким является, по-видимому, проф. Павлов. Вальсамон и греческий «Пидалион», во всяком случае, представляют собою более авторитета, чем какая-нибудь эпаногога. Но если на стороне проф. Павлова авторитетность толкователя правил, жившего уже в XII в., то на стороне проф. Барсова – закон императора, современника развития прав Константинопольского патриарха. Впрочем, нельзя не сказать, что относительно права ставропигии на основании указанных источников можно спорить без конца. Но если мы обратимся в истории, то можем все-таки остановиться на одном из мнений, как более вероятном. Одним из самых веских доказательств того, что Константинопольский патриарх давал ставропигии и в чужих округах, служат случаи неудовольствий митрополитов по этому поводу, о чем свидетельствует и Вальсамон. «Некоторые из них (т. е. митрополитов), пишет Вальсамон в объяснении на 31-е апостольское правило, многократно обращались к царям и патриархам с просьбою отменить раздачу патриарших ставропигий, указывая на то, что ищущие ставропигий и обращающиеся с просьбою о том к вселенскому патриарху не обращают на них, т. е. местных митрополитов и епископов и внимания». Митрополиты мотивировали свои неудовольствия тем, что не было писанного закона об этом праве патриарха. «Но эти просители не были удовлетворены, продолжает Вальсамон, и когда они ходатайствуя об отмене ставропигий, просили показать им каноны, дозволяющие раздачу таких ставропигий, то со стороны св. Великой Церкви ходатайство их прямо было отклонено указанием на долговременный церковный не писанный обычай»³⁶. Ясное дело, что если со стороны митрополитов разных округов (например, епископ Лимны в Писидийской области изъявлял подобного рода жалобу) изъявляются неудовольствия на раздачу ставропигий в их областях, эта раздача практиковалась Константинопольскими патриархами на основании неписанного обычая. С другой стороны известен закон Михаила Палеолога (1260–1282), изданный «ἐπι τοῖς σταυροπηγίοις», чтобы Константинопольский патриарх не пользовался правом ставропигий, так как нет такого правила. Таким образом, видим, что раздача ставропигий практиковалась Константинопольским патриархом в разных областях. Закон Палеолога не имел силы, так как «исторические факты XIV в. представляют действительные примеры как того, что Константинопольский патриарх имел под своею властью многие монастыри и церкви далеко за пределами Константинополя, так и того, что он продолжал подчинять своей власти некоторые монастыри по праву ставропигий»³⁷. Из всех данных с некоторым вероятием можно заключать, что Константинопольский патриарх, на основании неписанного обычая, раздавал ставропигии и в другие округа, что и возбуждало неудовольствия со стороны митрополитов и епископов. Таковы преимущества Константинопольского патриарха. Что же касается примеров поставления Константинопольскими патриархами других патриархов и даже суда над последними, приводимых проф. Барсовым в своей книге, то эти примеры не утверждают за Константинопольским патриархом какого-нибудь еще нового права, кроме изложенных. Не доказывают они, например, права Константинопольского патриарха поставлять и судить других патриархов.

Всматриваясь в эти примеры, мы видим, что упоминаемые проф. Барсовым случаи поставления патриархов происходили или при вмешательстве в это дело императора, или же при участии не одного Константинопольского патриарха, а и других иерархов, или при многочисленном соборе епископов и митрополитов. Так, избрание, например, Павла Тавеннисиота на Александрийскую кафедру в 537 году было в присутствии нунция Римской кафедры Пелагия и апокрисиариев патриархов Антиохийского Ефрема и Иерусалимского Петра. Суд над патриархом Григорием Антиохийским происходил пред многочисленным собором³⁸. Следовательно, Константинопольский патриарх только принимал участие (пожалуй, более деятельное, чем другие) в поставлении и суде над патриархами, но не был самостоятельным.

Скажем, наконец, несколько слов о титуле «вселенский». Этот титул, по мнению проф. Барсова, служил выражением особых прав Константинопольского патриарха и еще более уравнивал его с Римским. По мнению же проф. Павлова, он служит выражением преимущества чести Константинопольского патриарха сравнительно с другими патриархами. Само собой понятно, что каждый из них с своей точки зрения прав. Мы с своей стороны скажем следующее. Так как титул «вселенский» первоначально прилагался безразлично ко всем патриархам, а потом с Иоанна Постника сделался достоянием исключительно Константинопольского иерарха и так как, с другой стороны, против усвоения этого титула одному Константинопольскому патриарху весьма сильно ратовали Римские первосвященники, то отсюда можно заключить, что он (титул) не был только почетным званием, а служил выражением особого положения Константинопольского иерарха на Востоке, положения, в силу которого он мог влиять и на дела других патриархатов. Но он не был каким-нибудь посягательством на самостоятельность других патриархов. Император Маврикий, защищая употребление этого титула Константинопольскими патриархами, объясняет папе Григорию Великому, что это титло означает только первого или первенствующего иерарха в ряду прочих и указывает на него, как на старейшего предстоятеля в сонме епископов³⁹.

Итак, оканчивая этим наши рассуждения относительно первого, поставленного нами при разъяснении 28-го канона, вопроса, именно о том, насколько Константинопольский иерарх был равен с Римским во власти, мы должны сказать, что он был совершенно равен с ним в том смысле, что являлся в своем патриархате, состоявшем из трех диоцезов, таким же полновластным патриархом, как Римский на Западе, но не был совершенно равен с ним относительно влияния на весь Восток: влияние его на весь Восток, выражавшееся в праве быть посредствующим судьею, в праве председательствовать и учреждать ставропигии, уступало многообъемлющему влиянию Римского на Западе, так как последний единственный патриарх на всем Западе, распоряжался там гораздо свободнее, чем Константинопольский на Востоке, где было четыре патриарха. Следовательно, наш взгляд относительно прав и преимуществ Константинопольского патриарха согласен в существе дела со взглядом на этот предмет проф. Барсова, но не допускает только мысли, чтобы вытекающее из этих прав влияние Константинопольского патриарха на дела всего Востока было равно влиянию Римского на Западе, потому что и самые права его не были так многообъемлющи, как права Римского на Западе. Поэтому, допуская названия Константинопольского патриарха первенствующим, преимуществующим и даже главным иерархом на Востоке, мы не допускаем названия его «главным и верховным судиею» или «главою» всего Востока.

Равен ли был Константинопольский патриарх с Римским папою по преимуществам чести? Мы, при изъяснении 3-го правила II Вселенского собора, уже имели случай упомянуть, что первое место в этом отношении должно отдать Римскому епископу. Изъяснили мы и значение слов 28-го канона «равные преимущества», как повторивших постановление 3-го канона. Теперь для решения поставленного вопроса обратим внимание на другие особенности канонов по отношению к этому вопросу, а равно на другие источники и, наконец, на исторические данные. Все каноны, говорящие о Константинопольском патриархе, поставляют его после Римского. Но кроме того, 28-й канон IV Вселенского и 36-й Пято-Шестого Вселенского соборов прибавляют еще об нем: «и будет второй по нем». Мы не будем прибегать здесь к диалектическим тонкостям, к которым и без того приходится прибегать при объяснении того или другого правила, но последуем буквальному смыслу правила. В силу этого нам кажется совершенно верным понимание 28-го канона Вальсамоном и Зонарою. А по пониманию этих авторитетов, Константинопольский епископ по преимуществам чести занимал второе место в силу слов: «и будет второй по нем». «Признавать кого-нибудь в одно и тоже время, – говорит Зонара, – равным и вторым по преимуществам чести значит утверждать нелепость»⁴⁰. Другие источники, говорящие о Константинопольском и Римском епископах, последнего также всегда ставят на первом месте. То самое постановление Юстиниана, на которое ссылается проф. Барсов в подтверждение мысли о полном равенстве их, гласит следующее: «Святейшего папу старейшего Рима считать первым из всех иереев, а блаженнейшему архиепископу Константинополя, Нового Рима, занимать место после святейшего Апостольского престола старейшего Рима и преимуществовать пред иерархами всех прочих кафедр». И Вальсамон замечает: «Римский папа называется вселенским папою, подобно тому как патриарх Константинопольский именуется вселенским патриархом..., но на Константинопольском патриархе, прибавляет он, я не усматриваю ни одного из преимуществ, украшающих папу» (т. е. исключительно принадлежащих ему)⁴¹. Равно во всех других, императорских и церковных постановлениях Константинопольский патриарх или поставляется после Римского, или называется вторым по нем. Неужели же смысл всех постановлений, называющих папу и первым из всех иереев и старейшим, а его кафедру старейшей и апостольской, только тот, чтобы выяснить, что Римский епископ по счету первый?! Для выражения этой мысли не требовалось бы прибегать к таким эпитетам. Поэтому говорить вместе с проф. Барсовым, что Римский и Константинопольский епископы были совершенно равночестны, значит идти вопреки истинному смыслу всех указанных источников. С другой стороны говорить согласно с проф. Барсовым – значит идти наперекор действительности, а именно, известно, что Римский епископ, при общих собраниях иерархов христианской Церкви, занимал всегда первое место, при подписи соборных актов, подписывался также первым (а если его не было на соборе, то его легаты), наконец в молитвах его имя произносилось то же первым. Все это не есть ли атрибуты чести и не свидетельствует ли решительно о первенстве чести Римского епископа? А то всеобщее уважение и почтение, какими он пользовался не только на Западе, но и на Востоке и о которых мы имели случай упомянуть выше, разве не представляет собою доказательства первенства чести Римского иерарха?

Ко всему сказанному не лишним считаем прибавить и следующее. В основании первенства чести Римского епископа лежало не одно положение его в политическом центре, во всемирном городе, но и апостольское происхождение его кафедры. Апостольское происхождение той или другой кафедры высоко ценилось в древней Церкви, и Церковь смотрела на такие кафедры, как на особенно почетные, отличая их названием, sedes apostolicae. Тертуллиан, называя апостольские церкви, говорит о Римской: «счастливая церковь, где апостолы пролили свое учение вместе с кровью своею, где Петр был распят подобно Господу своему, где Павлу была усечена голова подобно Иоанну Крестителю, где Иоанн Богослов, исшедши из сосуда с кипящим маслом здрав и невредим, осужден был в заточение на остров»⁴². И св. Игнатий Богоносец говорит о ней, «как величайшей, древнейшей, основанной и устроенной двумя славнейшими апостолами Петром и Павлом»⁴³. Ясно из этих мыслей двух писателей II века, что в древнее время апостольское происхождение Церкви придавало ей особенный почет. Да и в последующее время указывали на апостольское происхождение Римской Церкви, когда хотели почтить ее. Халкидонский собор, извещая папу Льва о своих постановлениях, относительно Константинопольской кафедры, писал: «обладая апостольским лучом, вы по обычной попечительности простирали его и на церковь Константинопольскую... Итак умоляем, почти твоим подтверждением наш суд»⁴⁴. Следовательно, отцы собора обращаются к Римскому епископу, как иерарху апостольской кафедры, и придают этому обстоятельству важное значение. Да иначе и быть не могло. В то время еще живо помнились труды и подвиги св. апостолов и свято чтились те места, где они особенно потрудились, и где, наконец, нашли себе мученический конец жизни. В виду этого, при рассуждении о первенстве чести (не говорим, – о власти) той или другой кафедры, нельзя опускать из внимания апостольское происхождение кафедры, что в глазах древних христиан имело большую силу. А если так, то нельзя согласиться с проф. Барсовым, что всякое преимущество той или другой кафедры обусловливалось единственно политическим значением городов. Если, – позаимствуем соображение Пихлера, – политическое значение города служит безусловным основанием возможных преимуществ, то отчего Константинопольский патриарх, после перенесения столицы в Константинополь, не встал выше Римского? Тайна заключается именно в том, что Римский престол был Апостольский престол, а Константинопольский – нет. Не даром же, чтобы придать больше значения своей кафедре, были попытки со стороны Константинополя производить происхождение своей церкви от апостола Андрея. Нам возразят почему же Александрийская и Антиохийская церкви, ведущая свое происхождение от апостолов, встали ниже Константинопольской церкви и по чести? На это заметим, что политическое преимущество Константинополя слишком возвышалось сравнительно с этими городами, что, так сказать, и затмило апостольское происхождение церквей Александрии и Антиохии. Этого нельзя сказать о Риме. Рим все еще оставался вселенским городом, главным на всем Западе, и его незначительное понижение в политическом отношении не могло еще затмить преимущества Римской церкви, как апостольской.

Итак, на основании канонов и императорских постановлений, на основании исторических данных и, наконец, в силу соображений об апостольском происхождении Римской церкви, должно заключить, что Римский епископ, будучи на всем Западе патриархом равноправным с Константинопольским в его округе, по чести занимал первое место во всей христианской Церкви. Сам проф. Барсов в своем ответе на рецензию проф. Павлова значительно смягчает свою мысль о полном равенстве двух иерархов, высказанную им в своей книге. Он говорит: «Римский епископ, по своему общецерковному положению, пользовался тем каноническим преимуществом, что его голос почитался первым в разрешении общецерковных вопросов, его мнение принималось в руководству в сомнительных случаях, его содействие считалось важным в деле охранения истины и утверждения общецерковного мира, его согласие представлялось необходимым для признания силы и действия общецерковных постановлений и распоряжений», и даже прибавляет, что его положение «не может быть названо одним только почетным преимуществом» (значит, более, чем почетным?)⁴⁵. Очевидно, здесь проф. Барсов отступил от своих основных воззрений. Да и вообще замечается, что в ответе на рецензию проф. Павлова проф. Барсов значительно сглаживает некоторые крайности своих воззрений, высказанных им в своей книге.

После всего, что нами сказано о положении Константинопольского патриарха в древней Церкви, вряд ли требуется много говорить о 36-м правиле Трулльского (692 г.) и 1-м правиле Константинопольского (879 г.) соборов, касающихся положения Константинопольского патриарха. Да и действительно, эти правила только касаются Константинопольского патриарха, а не есть специальные постановления о нем. Выясняя правильное понимание этих канонов, мы укажем на некоторые, по нашему мнению, неправильности в понимании их проф. Барсовым. Как более логичное и согласное с текстом 36-го канона, толкование Зонары на это правило нужно признать лучшим. Предлог «по» (μετά) понимать согласно с теми, которые говорят в смысле указания на последовательность времени, не дозволяет 36-м правилом Трулльского собора, когда поставляет престол Константинополя вторым после престола древнего Рима и прибавляет: «после оного пусть числится престол Александрии, потом престол Антиохийский, а за сим престол града Иерусалима. Ибо как по отношению к другим престолам предлог означает понижение, в таком же смысле он поставлен и по отношению к престолу Константинополя. Так и нужно понимать его»⁴⁶. Говоря вообще, в этом каноне в первый раз с определенностью перечислены все старейшие иерархи древней Церкви и указано каждому из них свое место в порядке их влиятельности и старейшинства, так как положение их к тому времени вполне обрисовалось. Primatus honoris во всей христианской Церкви этим канонам несомненно предоставляется и на самом деле принадлежало Римскому епископу, с чем, вопреки своему принципу, отчасти готов согласиться и проф. Барсов, предоставляя Римскому епископу «шаг почета (рrimatus honoris), который признавала вселенская Церковь за Римским иерархом», в то время как в других местах (О каноническом элементе в церковном управлении. // Православное Обозрение. 1881 г., ч. 1–2, с. 574, и в его книге) он старался доказать, что Константинопольский патриарх сравнен с Римским и по власти и по чести. Достойна замечания мысль проф. Барсова, будто 36-м каноном допускаются только «два центра высшей единоличной церковной власти: иерархов древнего и нового Рима и притом с совершенно равными и величественными преимуществами»⁴⁷. Нельзя не сказать вместе с проф. Павловым, что проф. Барсов слишком распространил смысл правила. Никакой толкователь правил без предвзятой мысли не усмотрит в этом правиле постановления о двух единоличных центрах церковной власти. Скорее же в 36-м каноне можно усмотреть постановление о пяти центрах. Проф. Барсову весьма понравилась мысль о двух равных единоличных центрах: на этом-де должен остановиться ход централизации церковной власти, этим устраняется неуместный в церковных отношениях абсолютизм и деспотизм и т. д. Но весьма возвышая власть двух главных иерархов Церкви, проф. Барсов, может быть незаметно для себя, слишком умалил значение в деле управления других иерархов Церкви. Два великана и множество пигмеев – вот что может прийти на мысль, по прочтении книги проф. Барсова! Без двух великанов ничто и никогда не могло произойти, каковую мысль проф. Барсов и выражает в словах: «для законности и силы какого-либо постановления нужно согласие двух иерархов – Римского и Константинопольского, так что постановленное и сделанное помимо их согласия не могло иметь законной силы»⁴⁸. Мысль смелая! Разве в церковной истории мы не находим примеров, чтобы постановления, не принятые, например, Римским епископом, признавались законными в Церкви? Напротив, – и немало; таковы, например, многие правила Вселенских соборов. Нет: ни от одних «великанов» зависело все в древней христианской Церкви; «пигмеи» (выражаясь применительно к воззрению г. Барсова) были также силой и силой не малой. Многое часто делалось и замышлялось и не без успеха вопреки желаниям Рима и Константинополя.

Наконец, 1-е правило Константинопольского собора 879 г. вовсе не имело целью постановить что-нибудь о Константинопольском патриархе. Единственная причина появления этого правила – споры и несогласия Римской кафедры с Константинопольской, а единственная цель – прекратить эти споры и несогласия. «Уже самая редакция правила, справедливо говорит проф. Павлов, показывает, что оно имело значение временной меры, направленной к прекращению тогдашних несогласий между Римом и Константинополем: каждый из примиряющихся иерархов обязуется признавать все действия карательной власти другого, совершенные им над своими клириками или мирянами, где бы они ни находились»⁴⁹. Да и Преосвященный Иоанн, к которому доверчиво относится проф. Барсов, в объяснении этого правила говорит: «это правило есть памятник временно восстановленного на соборе единения между Церквами Восточною и Западною»⁵⁰. Что касается последних слов канона, чтобы «в преимуществах, принадлежащих Святейшему престолу Римской церкви и ее председателю не было допускаемо никакого нововведения ни ныне, ни впредь», то и в них вряд ли можно видеть мысль о том, что «преимущества обеих кафедр достигли апогея своего развития, так что всякое дальнейшее расширение их преимуществ перейдет за черту законной умеренности». Лучше же принять мнение Вальсамона, который относительно этих слов говорит: «так как некто из италийских (членов собора) возразил, что настоящее определение (1-е правило) клонится к ограничению особенных преимуществ древнего Рима вследствие уравнения, то и прибавлено, что преимущества и честь Римской предстоятеля на будущее время должны сохраняться неизменными»⁵¹. Вообще нам думается, что 1-е правило Константинопольского собора, при рассуждениях о правах и преимуществах Константинопольского патриарха, могло бы быть опущено без всякого ущерба делу.

Резюмируя наши рассуждения о строе правления древней Церкви, мы должны сказать следующее. С древнейших времен иерархи некоторых Церквей, находившихся в политических центрах Греко-Римской империи, выступили как первенствующие среди других иерархов. Со времени І Вселенского собора в Церкви явились митрополиты, начальствовавшие над отдельными провинциями. Над этими митрополитами возвышались митрополиты – Римский, Александрийский и Антиохийский (хотя, кажется, звания «митрополита» они и не носили), как имевшие под своим управлением несколько провинций. В IV же веке выдвигается на первый план и Константинопольский иерарх, которому на II Вселенском соборе предоставляется преимущество чести после Римского, а в V веке, на IV Вселенском соборе, усвояется ему сан патриарха и отводится под его управление особый округ, состоявший из трех диоцезов: Фракии, Асии и Понта, экзархи коих поступили под власть Константинопольского иерарха. По своему положению в столице империи он занимал на Востоке преимущественное положение, проявлявшееся в том, что он мог принимать апелляции на митрополитов других патриархатов, председательствовал на соборах, утверждал ставропигии в чужих патриархатах. По преимуществам же чести во всей христианской Церкви он занимал второе место, потому что первое место в этом отношении оставалось всегда за Римским епископом, влияние и значение которого на всем почти Западе были таковы же, каковы влияние и значение Константинопольского патриарха в своем патриархате; но на дела Восточных патриархатов Римский епископ не мог простирать своей власти. Влиятельнейшим из Восточных патриархов был Константинопольский; другие Восточные патриархи, не будучи в подчинении у него, однако не имели всех тех прав и преимуществ, которые имел он и которые нами уже указаны.

Несомненно, важная и серьезная, научная заслуга профессоров Барсова и Павлова в решении столь сложного вопроса, каков вопрос об управлении древней Церкви, заключается в том, что они, не сходясь во многом в своих воззрениях даже по существу дела, обстоятельно осветили этот вопрос с разных сторон и тем облегчили путь к решению его последующим исследователям – их преемникам в области науки канонического права.

Ex contrariis veritas cognoscitur!

Д. Скворцов