Очерк жизни и деятельности славянских первоучителей, Кирилла и Мефодия

14-е февраля 1869 года, день тысячелетней годовщины св. Кирилла Философа, празднуется не только Москвою – это день, празднуемый всею образованною Россией и всеми славянскими народами. Едва ли найдется более популярное и известное всем им, чем имя Кирилла и Мефодия… Мы вспоминаем о них, как о первоучителях всех Славян, как об изобретателях той самой азбуки, которую мы с некоторыми изменениями пользуемся до настоящего времени. Болгарин вспоминает о крещении ими своего первого христианского князя, Бориса. Хорват рассказывает о святом муже, Констанце-Философе, т.е. св. Кирилле, который проходил через его страну и просветил ее светом христианства. Чех называет своего первого исторического князя, Боривоя, и его жену св. Людмилу, и прибавляет, что их крестил Мефодий. Мораванин мог бы указать на развалины Велеграда, когда-то многолюдной и богатой страницы Велико-Моравского государства, и передать повесть о счастливой эпохе своей исторической жизни, когда здесь пребывали Кирилл и Мефодий. Словак в народных песнях своих воспевает «милую» Нитру, «святое место Мефодия».

Наконец, польская церковь до сих пор обращается с молитвенным воззванием к Кириллу и Мефодию, «своим покровителям и просветителям Польской земли»¹…Одним словом, нет такого славянского народа, который прямо или косвенно не держал бы в своей памяти тех двух святых братьев, которых поистине называют славянскими первоучителями и апостолами славянских народов. Такая всеобщая память налагает и на нас обязанность поближе познакомиться с деятельностью Кирилла и Мефодия. В день, посвященный торжественному воспоминанию об одном из них, мы сочли удобным представить исторический очерк, имеющий целью объяснить смысл и значение той роли, которую играли Кирилл и Мефодий среди славянских народов, и той эпохи, во время которой им суждено было действовать. Период, известный под именем Великого переселения народов, в учебниках истории ограничивается обыкновенно незначительным пространством времени. Это не совсем верно и зависит от того, что принимают во внимание одно только германское племя, оставляя в стороне славянские народы, которые устремились вслед за соседями к Эльбе, Дунаю, Адриатическому морю. Это движение в славянском мире кончилось только в VII столетии, когда Сербы и Хорваты переселились из-за Карпатских гор на Балканский полуостров и овладели его северо-западною половиною. Ими закончились, наконец, общее движение всех народов Европы с севера и востока на запад и юг, которым начинается история средних веков. С конца VIII столетия мы видим уже движение совершенно противоположное, движение с запада на восток, не охватывающее таких обширных пространств, не сопровождающееся такими страшными переворотами, как великое переселение народов, но, тем не менее, весьма важное для истории. Это было движение германского племени, которое начало теснить славянское. Положение Германцев сравнительно с Славянами было чрезвычайно выгодное. В своем развитии они предупредили последних на несколько веков: в то время, когда славянские народы еще бродили по обширному востоку Европы и не находили постоянного места жительства, в то самое время многие германские успели уже давно поселиться в пределах Римской империи и образовать благоустроенные государства. Не нужно упускать из виду, что Германцы завоевали себе богатые и образованные страны, покрытые с незапамятного времени цветущими городами с многочисленным населением, тогда как славянам приходилось селиться по большей части в местностях диких и пустынных. Еще в VI веке один из западных писателей (Иорнанд) говорит о Славянах, что их крепости это леса и болота, не было даже городов, следовательно, степень развития была самая низкая. Борьба, таким образом, была самая неравная, когда на престол Франкского королевства вступил один из величайших государей средних веков, Карл Великий. Ему удалось после долгих и упорных трудов соединить под своей властью почти все германские народы в одно целое, и, восстановив при помощи пап Западную Римскую Империю, он стал во главе всего европейского запада и возобновил в памяти народов забытые на время предания о господстве Рима над всем миром. Именно с Карла Великого и начинается это наступление германского племени на славянское. Славяне, не составившие к тому времени крепких государств, раздробленные и разъединенные под властью мелких князьков, не могли сопротивляться с успехом Карлу Великому и один за другим подчинились его оружию, признавая себя данниками германского государя. Раздробление Франкской монархии при приемниках Карла Великого только отсрочивало, но никак не освобождало Славян от грозившей ей опасности – потерять свободу, а вместе с нею и свою народность. Но история указывает нам, что внешняя опасность, опасение подвергнуться игу сильных чужеземцев, заставляющее всех соединиться против общего врага и забыть домашние ссоры и расчеты, есть во многих случаях причина появления нового государства. Так было и в настоящем случае. Славяне начали, наконец, мало по малу приходить к сознанию, что источником их бедствий и поражений заключался в их разрозненности. Стало подниматься их народное чувство. Высокомерие и жестокость победителей довершило дело. «Франки, говорит нам один из византийских писателей (Константин Багрянородный), бросали детей Хорватов на съедение псам». Как не преувеличено, может быть, это свидетельство, но оно имеет свои основания и объясняет нам, почему первые из покоренных славянских племен восстали Хорваты под начальством геройского князя Людевита. Хорватское восстание, впрочем, не имело особого успеха, так как оно не было поддержано соплеменниками, но за то почти единовременно с этим восстанием, в самой середине западных славян, появилось сильное славянское государство, которому суждено было надолго остановить завоевательное движение германского племени и играть блестящую, хотя и не долговременную, роль в истории славянского мира. Это государство было Велико-Моравское. Давно уже Мораване с большим неудовольствием переносили германское иго. Уже первый князь их которому в виду общей опасности удалось соединить их всех под своею верховною властью, Мой мир, пытался освободиться от тяжелой зависимости, но его попытка не удалась. За то ему наследовал его племянник Ростислав, без сомнения умнейший и способнейший из славянских князей IX века. Он сумел высоко поднять народное чувство своих подданных и с помощью этого воодушевления доставил Моравии полную свободу от чужеземного ига, водворил в ней народную веру и сделал душей целого союза славянских племен. Нужно было много энергии, неусыпного труда и способностей, что бы достичь подобных результатов. И, действительно, если мы раскроем латинскую летопись того времени, то с первого же раза увидим, что, начиная с 848 года, в продолжение всего IX столетия, почти ежегодно встречаются известия о походах немецких войск на Моравию. Борьба была самая ожесточенная и упорная, но народное воодушевление Мораван, одержало, наконец, полную победу, и Германское королевство должно было признать их независимость. Появление сильного славянского самостоятельного государства произвело впечатление и на остальные славянские племена. Бодричи и Ободриты, Вильцы, Лютичи, лужицкие Сербы и другие многочисленные племена, расположившиеся на Эльбе и известные под именем полабских Славян, последовали примеру своих счастливых соотечественников и с оружием в руках начали отчаянную борьбу со своими притеснителями, опираясь на помощь Ростислава. Круг влияния Моравии не ограничился даже одними славянскими народами. Мы встречаемся с явлением, которое до того времени было совершенно немыслимо. Как прежде германские короли пользовались междоусобиями славянских князьков, чтобы вмешиваться во внутренние дела Славян и подчинять их своему влиянию, так теперь, наоборот, князь Моравии, Ростислав, вмешивается во внутренние смуты самой Германии и принимает под свое покровительство Карломанна и Людовика, сыновей Людовика немецкого, восставших против своего отца. Роли, как видим, значительно переменились, и причиною этого было появление сильного славянского государства…

Если Славяне, таким образом, находились на пути к приобретению полной самостоятельности, то им, однако же, многого недоставало для поддержания своей народности. Говоря о перевесе германского племени над славянским в описываемое время, мы не упомянули еще об одном чрезвычайно важном вспомогательном орудии, которое было в руках первого, именно о христианстве. Преобладание одного народа над другим очень часто зависит не от одной только физической силы, от побед на поле битвы. Гораздо сильнее бывает нравственное и умственное влияние. Славяне пришли в занимаемые ими страны еще язычниками, тогда как соседние народы давно уже приняли христианство. Глубокое превосходство христианской религии над народным язычеством Славян, рано или поздно, должно было оказать свое влияние. Действительно, христианские проповедники очень рано появились у славян и многих из них просветили светом крещения, но успехи этой проповеди были все-таки незначительны и ограничились одними окраинами. Христианство приходило к Славянам с двух сторон, на западе от латинских миссионеров, а на юге от греческих проповедников. На западе латинское духовенство не только не сумело привлечь к себе Славян, но даже, напротив, оттолкнуло от себя и внушило глубокую ненависть. Причины этого, странного на первый взгляд, явления чрезвычайно многообразны, но главная заключается в том, что христианство шло здесь к славянам от глубоко враждебного им народа. В те варварские времена не считалось предосудительным огнем и мечом навязать нравственные истины христианства. Христианская проповедь почиталась не целью, а средством, чтобы держать покорности известный народ. Религиозного воодушевления, которое так отличает первые века христианства, в то время не было. Латинские проповедники являлись между Славянами, окруженные сильными отрядами воинов, являлись или по приказанию германских королей, которые понимали, как важно было принятие христианства народами, ими покоренными, или посланные епископами, усердно хлопотавшими о расширении своей епархии. Побежденные, волей-неволей, обыкновенно против своего убеждения, должны были принимать религию своего победителя. В след за тем появлялись латинские священники, которые нисколько не заботились о духовном просвещении своей новой паствы, но прежде всего, устанавливали платеж десятины, т.е. 1/10 части всех доходов прихожан в пользу духовенства. Эти поборы возбуждали постоянно большое неудовольствие. Один из образованнейших людей того времени, друг Карла Великого, Алкуин, писал епископу зальцбургскому, когда тот, по приказанию императора отправился с проповедью к Славянам. «Будь проповедником истины и благочестия, а не сборщиком податей. Десятины разрушили веру Саксов…Зачем налагать тяжкое ярмо на плечи людей только что обращенных, когда мы сами с трудом переносим его?»². Таких людей, как Алкуин, было немного в то время, и десятины собирались по-прежнему. Еще более важности имело то обстоятельство, что проповедь шла на латинском языке, языке чужом и непонятном для Славян, между тем как употребление этого языка при богослужении было непреложным законом западной церкви. Новокрещенный Славянин не имел средств познакомиться с той религией, которую он принял. Он должен был довольствоваться скудными сведениями, которые он получал от своего священника, должен был повторять за ним латинскую молитву, смысла которой он не понимал. Затруднение увеличивалось еще более от того, что победители вовсе не заботились о том, чтобы появилось туземное, славянское духовенство. Даже, напротив, из политических соображений, чтобы удержать паству в повиновении и подчинить ее германским владыкам, всячески избегали посвящения в духовный сан туземцев. Понятно после этого, что христианство, появляясь к славянам в такой форме, могло возбудить в них только глубокую ненависть к себе. Они смотрели на него, как на символ рабства, и пользовались всяким удобным случаем, чтобы сбросить это иго. Ряд сожженых монастырей и епископских резиденций, изгнанные священники, замученные монахи, на которых с особым ожесточением нападал народ – вот необходимые спутники и последствия всех перечисленных славянских восстаний… С другой стороны как мало заботилось само духовенство о тех из Славян, которые были поселены на его собственных землях, видно из того в высшей степени замечательного факта, что еще в 11 веке, когда христианство крепко утвердилось во всех соседних странах, духовенство одной Баварской местности (Бамберга) жаловалось, что его славянская паства предана язычеству, и что еще в 12 столетии в той же местности был учрежден монастырь для истребления идолопоклонства местных жителей!³

Так шло дело проповеди на западе, не много более успеха было и на юге. Если там было менее военного насилия, там не было столь тягостной десятины, то одно из главных препятствий к успешному распространению христианства оставалось в полной силе. Для Славянина греческий язык не был понятнее латинского. Но за то в греческой церкви никогда не было того убеждения которое коренилось в римской, что всякая проповедь на новом языке есть ересь. Покуда не находилось того человека, который бы принял на себя нелегкий труд перевода богослужебных книг на славянский язык. Такой человек скоро явился – и Греции обязан весь славянский мир своим просвещением…

Мы видели, что в Моравии впервые заговорило славянское народное чувство. Ростислав, отстоявши свою политическую независимость, невольно должен был прийти к мысли, что народная славянская вера, т.е. христианство, проповедуемое на родном языке и туземном, славянским духовенством, была бы лучшим средством для утверждения независимости от Германии и в духовном отношении. На эту мысль невольно должно было навести его само поведение латинского духовенства во время борьбы Моравии со своими притеснителями. Поставленное между двух огней, чужеземное духовенство, конечно, не могло долго колебаться в выборе, должно было естественно благоприятствовать своим соотечественникам и, следовательно, стать во враждебные отношения со своей собственной паствой. Впоследствии Мораване действительно жаловались, что во время борьбы за независимость их духовенство «не благоприятствовало им, но всячески ков ковало на них», как они выражались. У других славян дело бы окончилось очень просто. Они изгнали бы ненавистное священство, смыли бы крещение, как это сделали позднее Литовцы и Пруссы, и снова обратились бы к своему дикому язычеству… Но Мораване стояли выше своих соплеменников, они уже составили государство, достигли известной степени образования и настолько уже успели укрепиться в христианстве, что не могли отказаться от него из-за одной только ненависти к латинским священникам. Им оставалось, таким образом, одно только средство, обратиться к кому-нибудь с просьбой выслать новых проповедников, знающих славянский язык. В то время в Европе было только 2 центра христианства, Рим и Византия. Моравия находилась в области владения римского папы и потому обратилась сперва к нему. Но Рим не любил проявлений народной самостоятельности, он стремился к неограниченному господству и был убежден, что всеобщее употребление латинского языка всего более соответствует этой цели. На просьбу Мораван он ответил молчанием. Впоследствии папа римский отговаривался тем, что он «не успел» удовлетворить этой просьбы⁴…

Во всяком случае, Мораванам оставалось в то время обратиться только к Константинополю, и это они сделали с тем большим удовольствием, что и до них стали доходить слухи о той ревностной миссионерской деятельности, которою заявила себя Византия при своем талантливом патриархе Фотии. В конце 861 года – по всем соображениям явилось посольство от Ростислава.

«Народ наш отказался от язычества и принял христианство, но не имеет учителя, который мог бы объяснить ему веру христианскую на родном языке. Пошли нам, владыка, епископа и учителя такого, ибо от вас исходит добрый закон во все страны» – с такою речью обратились Мораванские послы к Византийскому императору. Счастье благоприятствовало Мораванам. В Византии жили в то время два человека, как бы нарочно созданные для такой миссии. Это были Кирилл и Мефодий. Константин, более известный под монашеским именем Кирилла, и Мефодий вели свое происхождение от знатного греческого рода, который прежде жил при Цареградском дворе, но затем, обнищавши переселился в город Солунь, лежащий на берегу Архипелага, в южной Македонии, в той самой местности, которая была некогда предметом ожесточенной борьбы между Спартанцами и Афинянами во время Пелопонезской войны⁵. В описываемую эпоху эта местность была кругом заселена славянскими племенами из болгарского поколения. Это-то и было причиною, почему Кирилл и Мефодий с детства могли изучить язык и быт того народа в котором им пришлось проповедовать. Обычное сопоставление имен наших первоучителей может повести к заблуждению, что Кирилл был старше Мефодия. Кирилл был младшим братом, но самая постановка его имени на первом месте не случайна. Он принадлежит к числу тех немногих личностей, которые производят невольное обаяние на всех окружающих, подчиняют своему нравственному влиянию и друга, и недруга. Старший брат сам сознавал превосходство младшего и «служил ему как раб», по выражению его Жития. С самого раннего детства Кирилл был любимцем и надеждой всего семейства.

«Не заботься о нем», говорил его отец на смертном одре плачущей матери, «надеются Бозъ, яко дати ему имать отца и строителя такого, иже строит вся христианы». Надежды отца сбылись. С самого детства Кирилл отличался от всех своих сверстников живым, восприимчивым характером и вместе с тем особенною любовью к размышлению, к самоуглублению. Простой и обыкновенный случай – пропажа ястреба на охоте, случай который прошел бы для большинства детей совершенно незамеченным, на впечатлительную натуру Кирилла оказал большое влияние. Он навел его на мысль о тленности всего земного, о необходимости чего-то лучшего, высшего. Он бросил все светские забавы и предался религиозным размышлениям. Кирилл не остановился на одних только бесплодных размышлениях – его с детства охватила страсть к знанию, к науке. Положение тогдашней Византии способствовало этому стремлению. В то время, когда на западе науки гибли под влиянием всеобщего варварства, на востоке они сохраняли свое значение, хотя и приняли характер подчиненный и служебный богословию. Под этим всеобщим влечением эпохи и сложился характер Кирилла и получили особое направление научные стремления. То неустанное рвение, то усердие, с которым Кирилл предался своим новым занятиям, заслуживает нашего полного внимания и подражания. Предание говорит, что Кирилл, семилетний ребенок, видел сон. Его окружило множество прекрасных девиц (символическое изображение наук). Ему предложили выбрать себе подругу, и он выбрал себе в подруги Софию, т.е. премудрость. Этот вещий сон есть аллегорическое изображение всей жизни Кирилла. С этою подругою, выбранною еще в детстве, он не расставался всю жизнь.

Кирилла не могло удовлетворить, то, что было у него под руками. Ему хотелось пойти дальше во всю «глубину» византийской учености и долго он не мог найти себе руководителя. Проезжал тогда случайно через Солунь один известный ученый, и к нему обратился было юноша, предлагая, что имел за науку. Но старик , разочарованный в жизни и учениках, не внял мольбам и слезам Кирилла и наотрез отказался поделиться с ним своими знаниями...

Судьба готовила, однако, утешение для юноши, жаждавшего науки. Правитель государства, логоость Ософил, вызвал его, вероятно вместе с другими знатными юношами, для совместного обучения с молодым императором Михаилом. Здесь лучшие учителя Византии и вся ее ученость была к услугам Кирилла. Его успехи были громадные и приводили в изумление всех учителей. В три месяца изучил он грамматику, также быстро обучился он чтению и объяснению Гомера – один из важнейших предметов византийской школы. Геометрию изучил он у Льва, а диалектику, философию, риторику, астрономию и музыку у знаменитого учителя Фотия, впоследствии еще более знаменитого патриарха, который привязался к способному ученику своему узами самой нежной дружбы. Кирилл очень скоро сделался предметом гордости Византии и всех современников. Но напрасно соблазняли его мирскими выгодами и почестями, напрасно предлагал ему покровитель, логоость, выгодный брак. Смиренный Кирилл остался верен избранному с детства поприщу. Едва могли его убедить принять священнический сан и взять на себя место библиотекаря св. Софии, главного соборного храма Греции, и кафедру философии в главной школе Константинополя. Благодаря своим научным знаниям, Кирилл от своих соотечественников получил прозвание философ, которое и осталось за ним и до настоящего времени.

И не одни только соотечественники относились с чувством глубокого уважения, почти благоговейного удивления к Кириллу. Это чувство разделяли его современники с которыми ему приходилось сталкиваться. Его современник, ученый Римлянин, Анастасий Библиотекарь, вообще не особенно жаловавший греков, не скрывает своего чувства уважения и благоговейного удивления к Кириллу. Он рассказывает о его необычайной памяти (Кирилл наизусть знал все сочинения Дионисия Ареопагита), указывает на этого мужа «величайшей святости», как на пример достойный подражания, в письме своем к императору Карлу Толстому и прибавляет, намекая на прозвище Кирилла: «это был поистине философ, названный так за тот удивительный и гениальный ум которым он блистал с самого раннего детства».

Искусство диалектики, побеждать в состязаниях за христианские истины, особенно далось Кириллу. В 14 лет от роду выступил он впервые на состязание с изверженным патриархом Анничем (Иоанном), приверженцем иконоборцев, и победил его. Уже из этого мы можем заключить, как велико было доверие Византии к способностям Кирилла. Мы знаем, что впоследствии ему многократно приходилось победоносно вступать в состязание с магометанами, Хозарами и латинским духовенством, и что в Риме к нему приходили Иудеи и убеждались его доказательствами. Что касается брата его, Мефодия, то его молодость известна гораздо менее. Причина та, что он, до самой смерти Кирилла, как бы затмевался своим младшим братом, к которому сам чувствовал любовь и уважение. В молодости занимал он довольно важную светскую должность. Он был наместником императора среди Славян, но впоследствии и его увлек пример брата. Он так же отказался от мира и удалился в монастырь, сперва на гору Олимп, потом на малоазиатский Полихрон, где вскоре был избран в игумены. Среди монастырского уединения ученые занятия составляли его развлечение. В то время, когда совершилась эта перемена в Мелодии, его брат уже успел оказать услугу своему отечеству. Около 851 года было воздвигнуто гонение на христиан одним из магометанских эмиров в Малой Азии. Византийское правительство отправило туда Кирилла на богословское состязание с Сарацинами, как наиболее способного на такое дело. Неустрашимо исполнивши это поручение, подвергаясь даже опасности жизни т.к. магометане пытались отравить его, и показал весь свой диалектический талант, Кирилл возвратился в Византию. Через 10 лет в 861 году ⁶, ему пришлось предпринять другое путешествие с подобною же целью, для состязания с Евреями, к отдаленным Хозарам, жившим на берегах Каспийского и Азовского морей. На этот раз его сопровождал уже брат Мефодий, который с этого времени оставался его неразлучным спутником. На пути своем в Хозарию, братья остановились в греческой колонии на Крымском полуострове, Херсони, и тут Кириллу удалось обрести мощи святого Климента, папы римского, сосланного и замученного здесь еще в первые века христианства. Эти мощи сопровождали постоянно наших первоучителей и сделали имя Клемента особенно популярным между Славянами, это имя носил и один из деятельнейший из учеников их учеников, особенно потрудившихся в Болгарии. Мы не будем следить за хозарским путешествием Кирилла и Мефодия на котором им также пришлось подвергнуться немалым опасностям. Достаточно упомянуть, что проповедь Кирилла у Хозар имела следствием крещение нескольких сот человек. Он возвратился в Византию с письмом от самого когана Хозарского, в котором он благодарил императора за присылку такого ученого мужа.

Дальнейших последствий проповедь Кирилла не могла иметь, потому, что среди Хозар жили постоянно еврейские проповедники и их учение скоро взяло перевес над христианством. Немедленно, по возвращении св. братья снова обратились к своим обычным занятиям.

Мефодий отказавшись от предложенного ему Архиепископского места, удалился в свой монастырь, а Кирилл заперся в келье своей и «живяще без молвы»...

Но не тихую, мирную жизнь среди научных занятий суждено было вести Кириллу и Мефодию, а многотрудную, многострадальную и бурную деятельность среди вероисповедных столкновений, ту самую деятельность среди вероисповедальных столкновений, ту самую славную деятельность, которая доставила им почетное имя «славянских первоучителей»...

Едва закончилось хозарское посольство св. братьев, как в начале 862 года явилось в Цареград известное уже нам посольство Ростислава, и начался «труд не меньший двух первых», т.е. арабского и хозарского путешествия, по прекрасному выражению Паннонского Жития, лучшего источника наших сведений о св. братьях, – труд, который увековечил имена Кирилла и Мефодия.

Мы видели уже, при каких обстоятельствах и с какими требованиями явилось моравское посольство. Император византийский изъявил полную готовность удовлетворить его просьбам и тотчас же обратился к Кириллу. «Знаю, философ, сказал он ему, что ты болен и занят, но надо тебе отправиться туда. Этого дела никто не сможет исполнить, кроме тебя.»

Всегда готовый на христианские подвиги, на этот раз Кирилл весьма неохотно согласился на требование своего государя. Главная причина его колебания, как увидим ниже, заключалась в нежелании вмешиваться в распри двух церквей, восточной и западной, которая началась именно около этого времени. Кирилл, прежде всего, спрашивает у императора, есть ли буквы у Мораван, и на ожидаемый, конечно, отрицательный ответ высказывает свои сомнения: «Кто может на воде беседу написати? или еретическо имя себе обрести?» Он предугадывал, с каким неудовольствием будет принято подобное нововведение на западе, и не ошибся. При первом появлении славянского богослужения латинское духовенство восстало против неслыханного нововведения и назвало его ересью. Религиозное одушевление одержало, однако же, верх над грустным раздумьем о последствиях решительного шага, и Кирилл согласился принять на себя трудную задачу.

Прежде всего, нужно было озаботиться об азбуке. Дело было не легкое, но необыкновенная ученость Кирилла, его давнее и основательное знакомство с славянским языком облегчили ему этот труд.

После усердной молитвы к Богу азбука была скоро изобретена Кириллом и его немногими помощниками. После чего начат немедленный перевод Священного писания и богослужебных книг на болгарский язык, который в то время, когда славянские наречия очень мало рознились друг от друга, должен был быть совершенно понятен Мораванам. Первые слова, которые были написаны на славянском языке и славянскими буквами, были начальные слова Евангелия от Иоанна: «Искони бе Слово, и Слово бе от Бога, и Богъ бе Слово»

Считаем нелишним напомнить нашим слушателям, что по совпадению, конечно случайному, но, тем не менее, многознаменательному, начало славянской письменности, а вместе с тем и просвещения, относится к тому же 862 году, когда призвание трех варяжских князей положило основание и русскому, единственному самостоятельному славянскому государству. Кто пожелает вникнуть во всю многознаменательность этого явления, что у народа еще дикого и необразованного, так мало просвященного светом христианства, появилась письменность, залог дальнейших успехов на поприще образованности, тот поймет великое значение 862 года для всего славянского мира.

Современники верно оценили всю важность изобретения Кирилла. Это неслыханное дело, по их мнению, могло явиться только непосредственно от Бога: «Бог явил ему письмена», сообщает нам Житие Кирилла. Через несколько лет по его смерти один славянский ученый монах Храбр, с нескрываемою гордостью указывает своим читателям на преимущества славянского племени над остальными: «Если спросить книжников греческих кто и когда изобрел им письмена, то редкий из них может дать ответ. А если спросить книжника славянского, то он прямо ответит, что дана грамота Кириллом и Мефодием при таких-то обстоятельствах в такое-то время»⁷. Самая важная часть дела была, таким образом, сделана, и Кирилл и Мефодий, взяв с собою новопереведенные славянские книги и мощи святого Клемента, приготовились к своему дальнему путешествию. Прежде, чем мы последуем за ними по этому пути, мы должны остановиться на несколько мгновений на положении церковных отношений того времени.

Мы видели, что Ростислав и Мораване просили прислать им «епископа и учителя», но византийское правительство как будто не обратило внимания на первую часть фразы и прислало только учителей ⁸. Кирилл был только священником, а его брат Мефодий, хотя и носивший сан игумена, не имел никакого сана в духовной иерархии ⁹. Какая же причина этого странного поступка греческого правительства? Конечно, не простая случайность действовала здесь, а особые расчеты…

Внимательное изучение эпохи говорит нам, что причина заключалась в столкновении двух церквей, римской и греческой. Мы не имеем возможности останавливаться на обозрении причин, вызвавших великое распадение христианской церкви. С нашей стороны будет вполне достаточно указать на то, что причина этой борьбы заключается в издавней противоположности и вражде двух столиц христианского мира, Рима и Византии. Борьба между ними велась издавна и получила особенно резкий характер, когда римским папам удалось восстановить Западную Римскую Империю и соединить под своею духовною властью все германские и романские народы Европы. Епископ города Рима, этой бывшей столицы всего мира получил по преданию от римских императоров притязание на мировое господство. В описываемое нами время на папском престоле восседал человек, весь проникнутый этой мыслью и обладающий достаточной энергией для приведения ее в исполнение.

Николай I, достойный стоять наряду с Григорием Великим, Григорием VII и Иннокентием III. Низвержение патриарха Игнатия константинопольского в 858 м году и возведение на престол его Фотия доставили папе случай вмешаться в дела восточного патриархата. В письме своем от 15 сентября 859 года, он высказал полное порицание совершившейся перемены, а послы его Родоальд и Захария, а послы его предоставили требования о возвращении Риму всей Иллирии, Эпира и Фессалии – области, на которые изъявлял притязания Рим, основываясь на старинном иерархическом делении Западной и Восточной Империи. Хотя Византийскому правительству и удалось склонить на свою сторону папских послов, которые наравне с другими подписали решение Константинопольского собора 861 года о низвержении Игнатия, но Николай не признал решение этого собора, и еще в первой половине 862 года, по всей вероятности во время пребывания в Царьград моравского посольства, прибыли его послания исполненные упреков Фотию и требовавшие его низвержения. С этого времени начинается открытый спор и разрыв римских и византийских патриархов. Если внимательно и беспристрастно всмотреться в характер поведения обеих сторон во время борьбы двух церквей, особенно на первое время, то очень легко убедиться, что положение, принятое ими, было далеко не одинаковое. Рим играет роль запальчивого нападающего, он вызывает Византию на бой, рассыпается в самых сильных угрозах, предъявляет непомерные требования. Напротив, со стороны патриарха Византийского мы замечаем только оборонительные действия – он оправдывается, отмалчивается, старается осторожно щадить папу. Одним словом стремится к примирению и не желает привести дело до окончательного разрыва.

Причина этой осторожности вполне понятна. Фотий видел, что на стороне римского папы, покуда , он действовал лично против него, была известного рода законность. Игнатий был свержен не вследствие какой-либо вины, а по личному произволу императора. За него еще стояло много людей, готовых подать руку папе против нового патриарха. Это заставляло Фотия действовать как можно умнее и осторожнее. Только в 867 году, когда он почувствовал себя более крепким и когда папа своими происками в Болгарии, признавшей на время верховную власть Рима, возбудил против себя все греческое духовенство. Когда, следовательно, дело из чисто личного получило всеобщий интерес, только тогда Фотий нашел возможным принять решительные меры против Рима..

Понятно теперь почему требование моравского посольства о высылке епископа не могло быть исполнено. Это значило бы дать папе новое орудие в руки, повод упрекать константинопольского патриарха в честолюбивом намерении вмешиваться в дела западного патриарха, сделать новый захват. Этого Фотий не хотел допустить, папа и так уже заявлял, по мнению Рима, законные права на весь запад Балканского полуострова. Необходимо было отстоять то, что уже принадлежало прежде, а не давать повод к новым распрям. Такова, по нашему мнению причина, вследствие которой Византия не решилась исполнить просьбу моравского посольства в полном объеме.

Замечание, сделанное нами, имеет большое значение для правильного взгляда на историю Кирилла и Мефодия. Святые братья отправились на запад не официальными послами греческого патриарха, а как частные люди. Этим соображением объясняется их дальнейшее поведение. Являясь в Моравию, область подведомственную римскому патриарху, они должны были соответственно стать под верховную власть папы и повиноваться его приказаниям. Многие католические писатели старались доказать, что славянские первоучители удалились или были удалены из Константинополя, вследствие ссоры с Фотием и по глубокому убеждению своему в превосходстве Рима, и думали видеть подтверждение этому именно в дальнейшем подчинении греческих миссионеров римскому престолу.

Мнение это не основано ни на каких доказательствах и не может быть принято человеком, беспристрастно относящимся к предмету своего исследования. Сделав необходимое отступление для объяснения отношений двух церквей того времени, мы можем снова обратиться к Кириллу и Мелодию.

Прежде, чем они прибыли в Моравию и приступили к главной роли своего посольства, им пришлось остановиться на некоторое время в Болгарии. Еще в 861 году царь болгарский, Борис, принял крещение из рук греческих проповедников, но вопрос о том кто были эти проповедники, до сих пор еще не решен удовлетворительно. Мы не имеем возможности вдаваться в подробности и скажем только, что есть основание думать, что Мефодий имел сильное влияние на это решение болгарского царя¹⁰. Что касается до Кирилла, то о нем мы можем сказать утвердительно, что если он и не участвовал в обращении Бориса, то ему обязаны крещением до 5000 Болгар на берегах реки Брегальницы. Не может так-же подлежать сомнению, что на пути в Моравию св. братья довольно долгое время оставались в Болгарии, сообщили Болгарам только что изобретенную азбуку и оставили им перевод некоторых книг Священного Писания, тем более, что самый перевод был сделан на болгарское наречие. В следствии, по удалению их в Моравию, между Болгарами и Греками произошли сильные несогласия, которые подали даже Борису повод обратиться к римскому папе с просьбой о высылке латинского духовенства. Впрочем, отпадение Бориса от византийского духовенства продолжалась недолго – она снова обратилась к православному духовенству, но этот болгарский церковный вопрос имеет важное значение, потому, что он 1) ускорил разделение двух церквей, а 2) желание пап снова присоединить к себе могущественного болгарского царя заставляло их на некоторое время, против своего убеждения снисходительно смотреть на славянскую азбуку и деятельность Кирилла и Мефодия. В Моравии давно желанное и ожидаемое посольство было принято всем населением с глубоким восторгом. Кирилл и Мефодий тотчас принялись за тот труд, для которого были призваны. Перевод Священного Писания и богослужебных книг был докончен, основаны были школы для преподавания славянской азбуки, в которых подготовлялось будущее туземное духовенство, чего особенно желал Ростислав. Устраивались церкви и монастыри, стены храмов огласились впервые славянскими звуками, и народ, слыша службу и поучения на родном языке толпами стекался к Кириллу и Мефодию и принимал от них крещение. 4–5 лет их совместного пребывания в Моравии гораздо больше убедили Мораван в превосходстве христианства над язычеством, чем 50 летнее господство чуждого духовенства, которое еще за несколько лет до славянской проповеди должно было сознаться на одном из германских соборов, что «до сих пор еще грубо христианство у Мораван"…

Влияние Кирилла и Мефодия не ограничилось одними тесными пределами области Ростислава. Соседние славянские племена уже в это время начали испытывать на себе влияние проповеди, шедшей на родном языке и от родного народа. Но как не довольны были Мораване и соседние Славяне новыми учителями их благотворная деятельность не обошлась без порицаний и хулений. Главные враги ее были, прежде всего, латинские учители Моравского народа. Латинское духовенство с глубоким негодованием смотрело на введение славянского языка в богослужение, вообще на все нововведения заезжих греков, которые делали излишним его пребывание среди народа, языка которого оно не понимало, и который теперь надеялся скоро получить свое собственное духовенство. Тяжело было расставаться со страною, которую латинские духовники уже считали своею, и они решились на отчаянную борьбу. Они, прежде всего, обвинили славянских первоучителей в ереси: «На трех языках говорили они, греческом, латинском и еврейском, написал Пилат надпись на кресте Господнем, и только на этих трех языках можно славить Бога, а славянское богослужение есть неслыханное нововведение…» Это так называемая «триязычная» ересь. С такими порицаниями пришлось встретиться только что родившейся славянской письменности. Но этим не ограничились нападки. Причиной новых нападок стал вопрос давно занимавший богословов востока и запада. Сперва в Испании, а затем и во всей Германии появилось учение об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына. Последователи этого учения прибавляли к никейскому Символу Веры, в учении об исхождении СВ. Духа от Отца, слово «и Сына», по латыни Filioque. Римские папы долго не признавали этой прибавки, но не устояли в этом. В описываемое нами время колебание Рима в этом вопросе весьма заметно. Например Иоанн VIIIдля виду поддерживал учение запада, но в то же время писал в Константинополь, что он не признает его законным. Тем не менее, германское духовенство в Моравии не задумалось обвинить Кирилла и Мефодия в греческой «ереси» потому что они читали и учили читать символ веры без Filioque.Противники славянских первоучителей не ограничивались тем, что возбуждали против них их собственную паству, они обратились с жалобою в самый Рим. Николай I отвечал на это немедленным вызовом св.братьев к своему престолу.

Кирилл и Мефодий, как уже было сказано, являясь на запад, становились под власть Папы и потому обязаны были повиноваться приказанию. Кроме того, к путешествию в западную вселенскую столицу их побуждал сам князь Моравии, Ростислав, который по прежнему стремился к своей заветной цели – получить своего, независимого от Немцев, епископа, и теперь надеялся добиться этого от Рима. В начале 867 г., взяв с собою мощи святого Климента, что бы положить их в город, Епископом которого святой был при жизни, Кирилл и Мефодий оставили Моравию, которую первому из них не пришлось более увидать. На пути им пришлось остановиться у Коцела, князя небольшой славянской области на берегу Блатенского озера (Балатон). Здесь произошло явление, представляющее для нас большой интерес, потому что оно ясно показывает нам, как сильно было впечатление, произведенное на западных Славян нововведениями греческих проповедников из Моравии. Коцелъ, как и отец его были данниками Германского королевства. Выведенные из ничтожества, прежде всего, зальцсбургскими архиепископами, они постоянно опирались на их покровительство, а те со своей стороны даже увеличивали блатенские владения с целью противопоставить своих подручников моравскому князю. В Блатенском княжестве было множество латинских священников и церквей, здесь крепче, чем где-либо у Славян, казалось, укоренилась латинская обедня. Однако весть о богослужении на родном языке в Моравии произвела сильное волнение даже в Блатоне. Коцелъ начал колебаться. Личное появление Кирилла и Мефодия положило конец его сомнениям и колебаниям. Он принял их с отверстыми объятиями и отдал 50 учеников, что бы обучить их славянской азбуке и приготовить их для занятия священнических мест. Протопресвитер Рихбальд, наместник зальцбургского архиепископа, должен был удалиться в свой Зальцбург и явиться туда с горькой жалобою на измену славянского князя.

С таким же восторгом принималось Моравское посольство повсюду на своем пути между Славянами. За то, едва переступило итальянскую границу, как в Венеции Кириллу пришлось уже вступить в состязание с многочисленными итальянскими духовными, которые резко обвиняли его в ереси за неслыханное введение нового языка в богослужение и неприятие Filiogue.Ученому Кириллу, столь опытному в ведении богословских споров, не трудно было победить своих противников, особенно в столь ясном деле. Кирилл со своей стороны бросил резкий упрек латинскому духовенству за небрежность к потребностям своей славянской паствы и применил к нему известное евангельское изречение : «глаголем так же и к вам : горе вам книжники, фарисеи лицемеры, яко затворяете царство небесное, вы бо не входите и хотящих внити не оставляете (т.е. не пускаете)…»

Венецианское столкновение не сулило ничего доброго славянским проповедникам, но в самом Риме их ждал другой прием.Упорный борец за свои убеждения Николай I, скончался за месяц до их прибытия в Рим и его место занял уступчивый Адриан II. Узнав о приближении моравского посольства с мощами святого Клемента, он вышел к нему на встречу, и принял торжественно.

Римская политика того времени объясняется легко: Болгария именно в этот период колебалась между Римом и Грецией. Запрещение славянского богослужения в ней принятого могло оттолкнуть ее и теснее привязать к Византии. Кроме того, было опасно отказать сильному моравскому князю который уже доказал свою энергию в победоносной борьбе с Германским королевством и свою решимость отправлением в далекий Царьград. Дальнейшее упорство со стороны Рима могло иметь последствиями отпадения и Болгариии Моравии. Эти побуждения заставили Адриана уступить вопреки требованиям большинства его окружающих. В торжественном богослужении посвятил он Мефодия и некоторых других славян в священники, положил на алтарь славянский перевод Священного писания и в официальном письме к славянским князьям выразил полное одобрение нового дела, начатого святыми братьями. Нет сомнения, что личное влияние Кирилла должно было иметь значительное участие на это решение. Мы уже указывали на то обаяние, которое производил он на всех своих современников. Такое же чувство которое он возбуждал между Греками, произвел он и в Римлянах, которые справедливо изумлялись его громадным познаниям, его способностям, наконец, глубокому благочестию. Мы уже приводили отзыв Анастасия библиотекаря об «этом муже величайшего ума и святости». Ему предлагали принять епископский сан, но смиренный Кирилл отказался во второй раз от этой почести, от которой он отклонился уже один раз на своей родине.

Пребывание святых братьев в Риме продолжилось особенно потому, что именно в это время их покровитель, Ростислав, должен был выдерживать отчаянную, предсмертную борьбу с немцами, так, что возвратиться в Моравию им было совершенно невозможно. Между тем Кирилл почувствовал приближение смерти. Исполненная трудов жизнь его рано истощила его силы. За 50 дней до смерти он постригся в монахи и здесь только получил то имя Кирилла, под которым стал известен потомству.

14 февраля 869 года скончался в Риме великий подвижник на поприще славянского просвещения, окруженный своими учениками. Последняя мысль его относилась к далекой Моравии выразилась в простых, но глубоко прочувствованных словах:» Мы были с тобой как два вола, тянущие одну борозду. И вот я падаю на межу, окончив свой путь. Ты, брат, я знаю, любишь свой монастырь, но не покидай ради монастыря свое стадо и свое призвание» Такова была предсмертная воля Кирилла, высказанная им Мелодию...

Блестящими похоронами с папским церемониалом почтили Римляне скончавшегося святого и уже очень скоро по его смерти пошла молва о чудесах, совершаемых над его гробом.

Таким образом, Мефодию приходилось теперь одному заканчивать тяжелый путь, начатый вдвоем. Первою мыслью его было возвратиться на родину, но предсмертное завещание любимого брата удержало первый порыв. Прибывшее в это время посольство от Коцела решило его судьбу. Коцел просил папу посвятить ему Мефодия в епископы. Адриан должен был согласиться на эту просьбу и посвятить Мефодия в епископы Паннонии. Вскоре пришлось ему принять на себя и сан архиепископа Моравского. Теперь, казалось бы, с особенным успехом и совершенно беспрепятственно должно было продолжать предприятие, начатое с таким успехом и удостоенное торжественного одобрения со стороны Рима. На деле было не так... Время не позволяет нам с такой же подробностью видеть деятельность Мефодия, как мы это сделали с Кириллом. Мы принужденны ограничиться одним только общим очерком.

Много горя, много бедствий и преследований должен был вынести Мефодий за время своего слишком 20-летнего управления моравскою епархией. Кирилл умер вовремя для себя, его брату пришлось самому сделаться центром вероисповедной и народной борьбы. Едва явившись в Паннонию он был захвачен негодовавшими на него Немцами епископами (слабый Коцел не смог защитить его) и отправлен в заточение в Швабскую темницу. Только через 3 года он был выпущен по настоятельному приказанию папы Иоанна VIII, который, будучи глубоко оскорблен вмешательством немецких епископов в папские распоряжения, только угрозами проклятия мог заставить их повиноваться своей воле. Именно в это время окончилась новая война Мораван с Немцами, выгодно для первых, и Мефодий был вызван в столицу Моравии, Велеград, который сделался его местопребыванием. Его положение от этого, однако, не улучшилось. Покровитель славянской письменности и богослужения, Ростислав, в это время уже умер, свергнутый, благодаря измене родного племянника, Святполка, с престола, лишенный зрения и заключенный так же в немецкую темницу. Хотя Святополк очень скоро принужден был силою обстоятельств пойти по следам своего великого дяди. Хотя он и снова доставил свободу своим соотечественникам, подпавшим на время под немецкое иго, но даже возвысил Велико-Моравское государство до такой степени могущества и славы, какой оно никогда не достигало. Не смотря на все это, он всю жизнь находился под влиянием чужеземцев и мало ценил свое, родное. Постоянно вмешиваясь в дела Германского королевства, он невольно втягивался в его интересы и подчинялся его духовному влиянию. При нем появилось в Моравии наемное немецкое войско, возвратились латинские священники, при дворе образовалась целая аристократическая партия враждебная Мелодию и делу славянского богослужения. Во главе этой партии стал епископ города Натры, Вихинг, хотя и назначенный в помощники Мефодию, но всячески интриговавший против него.

Все меры были употреблены для достижения цели. Святополку внушали об опасности самостоятельного поведения архиепископа, о его строгости, не нравившейся двору, о его нововведениях, а в Рим непрестанно сыпались доносы на его еретическое греческое учение... Что касается самого Рима, то он по обыкновению своему придерживался уклончивой политики: покуда была надежда на Болгарию, он действовал нерешительно и устами своих пап то высказывал полное одобрение славянскому богослужению, то вдруг заявлял забывая свои прежние решения, удивление по поводу того, что Мефодий осмеливается служить на «Варварском"(подлинные слова ¹¹)языке и вызывал его на суд.

Один папа отменял постановления другого, и не останавливался на противоречии в собственном поведении. Несмотря на все эти затруднения, Мефодий не унывал и деятельно продолжал свою благотворную работу. Свет христианства соединенного с славянским богослужением распространился при его жизни, благодаря его трудам, далеко между племенами, окружавшими Моравию.

Чехи, об обращении которых долго и напрасно хлопотало все иноземное духовенство, начали просвещаться христианством, когда около 875 года их князь Борис с женою своею Людмилой принял крещение из рук моравского Архиепископа. Около того же времени принял крещение и польский князь Краковской области имени которого не сохранило нам предание.

Ученики Мефодия просветили так же и Силезию и Лужицких сербов, к которым начатки христианской проповеди занесены еще, может быть, при жизни Кирилла.

В их области, в Саксонии, в местечке Хайнвальд (Hainwald), c незапамятных времен стоит на Яворницкой горе крест, к которому до сих пор стекаются многочисленные поклонники. Этот крест, говорит предание, сооружен Кириллом и Мефодием, когда они явились в Лужицы с христианской проповедью.¹²

И на политическом поприще потрудился для своей страны. Когда в придунайских странах явились первые дикие венгерские орды, благочестивый епископ безбоязненно посетил их короля и, ласково принятый им, может быть на время остановил набеги Венгров на Моравию.

А между тем война партий в Моравии достигла своей крайней степени. Около 884 года Мефодий, вынуждаемый обстоятельствами, подкрепив себя поездкой к византийскому императору, должен был предпринять решительные меры против своих врагов. Он предал анафеме Вихинга и самого моравского князя Святополка. Антиславянская партия забила тревогу. Вихинг поспешил в Рим и там выхлопотал наконец желанную папскую буллу, которая окончательно и решительно запрещала славянское богослужение и объявляла, что проклятие должно пасть на голову того, кто произнес его.

Торжествующий епископ Нитры поспешил в Моравию с залогом своей победы в руках, но ему не удалось застать в живых своего соперника.

6 апреля 885 года скончался Архиеписком Моравии, Мефодий, избавленный судьбою от несчастия видеть разрушение собственного дела...

Папская Булла не осталась однако же без действия. Не удалось расправиться с главою славянской партии, оставались его ученики. Не желавшие подчиниться папскому решению, они подверглись сильному гонению, и, наконец, главные из них, между которыми особенно выдавались Болгарин Клемент и Мораванин Горазд, которого Мефодий прочил себе в приемником, должны были удалиться из Моравии. Они нашли себе радушный прием в Болгарии и много содействовали развитию славянской письменности которая достигла блестящего развития при одном из приемников Бориса, Симеоне, а через 100 лет по смерти Мефодия, с крещением Руси, перешла и на нашу страну.

Таким образом, дело славянских первоучителей особенно успешно не в тех странах где они посвятили большую и труднейшую часть своей деятельности. В то время когда на Юге и Востоке славянская письменность распространялась все более и более, на западе она подвергалась гонению. Моравия пала под ударами Мадьяр, а Чехия все сильнее и сильнее подчинялась католическому влиянию. Папы постоянно и упорно запрещали славянское богослужение и отвечали резким отказом на все просьбы о его восстановлении, как например Григорий VII на просьбу чешского короля Вратислава. Самая память Кирилла и Мефодия подверглась порицаниям и позору. В XII веке Силитский собор торжественно провозгласил Мефодия еретиком.

И тем не менее, не смотря на все усилия католического духовенства, славянское богослужение очень долго еще держалось в различных монастырях Чехии, Венгрии и Польши. Только в XII веке, с закрытием Сазавского монастыря, замолкли звуки родной молитвы в чешских церквах. С этого времени окатоличевание идет быстрыми шагами.

Один из чешских историков XIV века, Далимил, в своей чешской хронике, писанной стихами, говоря о крещении Боривоя, выражается о Мефодии такими словами:Ten arcibiscup Rusin biese, Msus wuslowanskysluziese

т.е. – «Этот архиеписком был Русский, свою обедню он служил по-славянски» ¹³

Следовательно, для Славянина того времени славянское богослужение казалось таким необычным исключением на западе, что человек служивший по славянски не мог, по его мнению, быть никем иным, как русским. Замолкли, таким образом, и славянские звуки в западных церквах, но не угасла за то живая памятьо дорогих просветителях и наставниках в сердцах народа. В эпохи особого народного возбуждения она всегда поднималась с новою силою. В XIV веке это воспоминание стало так сильно, что римские папы, хотя и в виде исключения, должны были дозволить службу на славянском языке в некоторых монастырях Чехии и Польши, как например в Эммаусском в Праге или Святого Крестана клепарж в Кракове. В 1380 году римская церковь, та самая, которая за 200 лет до этого провозгласила Мефодия злым еретиком, торжественно причислила его и Кирилла к лику своих святых...

В настоящее время все славянские народы без исключения, католики и православные, даже протестанты Лужичане, одинаково относятся с благоговейным уважением к памяти Кирилла и Мефодия, первоучителей и апостолов славянского мира.

Здесь мы оканчиваем краткий исторический очерк жизни и памяти святых братьев. Говорить после всего сказанного о всей важности о всей важности их деятельности для нас и других Славян, которые во многих отношениях обязаны им своею верою, своим просвещением и народностью, было совершенно излишне.

Дело говорит само за себя. Мы позволим себе обратить внимание наших слушателей на один только факт, который легко может ускользнуть от неопытного взгляда. Все те славянские народы которых коснулась проповедь Кирилла и Мефодия, принимали христианство охотно, без насилия, не отстаивая своего язычества.

Здесь не с мечом в руках проповедовали христианские истины, и славянские народы избавились, таким образом, от неравной борьбы и сохранили свою народность. Одно только славянское племя не слыхало никогда родного богослужения, до него не доходили миссионеры разосланные Кириллом и Мефодием: то было племя полабских славян. Последствия были такие же, как и те, на которые мы указали в начале нашей речи: те же разбитые и сожженные монастыри и епископства, те же избитые и замученные монахи, та же непрерывная война, в продолжение многих веков разорявшая эти несчастные страны...

В настоящее время напрасно бы стал любознательный исследователь разыскивать хотя-бы остатки этого когда-то мощного племени, все оно или погибло или потеряло свою народность. Плодородные и богатые местности по Эльбе и Одеру некогда славянские, теперь заняты густым населением германского племени.