Федерация и политический строй

Идея Европейской или Всемирной Федерации народов зародилась в лоне демократических наций: в Америке, в Англии (если не считать пропаганды австрийского графа Куденхове-Калерги¹) формулируются сейчас первые наброски федеративной конституции. Значит ли это, что федерация связана с демократией и что вне ее она немыслима? Требует ли она для своего осуществления победы демократических идеалов по всей Европе и свержения всех диктатур?

Теоретически идея федерации не ограничена определенным политическим строем. Федерироваться – по крайней мере, в первой, свободной стадии союза – могут государства разного типа: монархии, аристократии и демократии. Для этого достаточно готовности добровольно ограничить свой суверенитет во имя общего блага (и ради собственного существования), добросовестной подписи под договорным актом и доверия контрагентов к этой подписи. В последнем, т. е. в доверии, все дело. Старая самодержавная Россия могла подписывать союзные договоры с демократиями и умела честно соблюдать их. Отсутствие политической свободы внутри своей страны не создавало для царской дипломатии, которая являлась осколком погибшего века абсолютизма, положения чужака, заблудившегося в незнакомом обществе. Несмотря на различие государственно-правовых идей, взгляды на международное право у представителей старой России и демократий Запада могли совпадать; Николай II мог быть даже инициатором Гаагского трибунала.

Народы, которые мы называем демократическими, сами живут весьма различными политическими идеологиями. При общности парламентарного строя и избирательной системы во Франции и Великобритании, политическое сознание их и особенно подсознательная почва его глубоко различны. Человек, поющий с искренним одушевлением «Боже, храни короля», переживает совершенно иные эмоции, нежели человек, поющий «Марсельезу». Еще свежо то время, когда они считались смертельными, непримиримыми врагами. Теперь их ответственные вожди говорят уже о том, что, в сущности, Англия и Франция являются не двумя, а одной воюющей нацией. С другой стороны, как не похожа централизированная якобинская республика Франции на федеративные республики Швейцарии и Соединенных Штатов! Правда, эти народы объединяются общим уважением к свободе, культом свободы, хотя и по-разному понимаемой. Но как ни дорога нам эта основа политической жизни, пример императорской России показывает, что это условие не является неизбежным для политических союзов, не является оно таким и для федерации. Религиозные антагонизмы между католиками и протестантами в Швейцарии ощущались в XVI-XVII веках не менее резко, чем нынешние антагонизмы между диктаторами и демократией. И хотя не раз в истории Швейцарского Союза эти антагонизмы приводили к открытой войне, но Федерация справилась с ними и нашла для них место в общем отечестве.

Вот почему, думается, нет надобности в свержении всех диктатур Южной и Восточной Европы для того, чтобы вопрос о Европейской Федерации мог быть поставлен. Греческая, например, или португальская диктатура вполне способны войти в широкую систему политических сил, приняв на себя определенные обязательства: разоружения и признаний общей верховной власти.

Но есть диктатуры и диктатуры. Сказанное выше никак не может относиться к диктатурам тоталитарного типа.

Нацистская Германия или большевистская Россия не только не могут быть членами какой-либо Федерации, но, как показал опыт, не могут быть участниками никакого политического союза. Их подпись не может иметь никакого веса, их слово не внушает никакого доверия. И это по причинам принципиальным, а не случайным. То, что для общечеловеческого сознания является вероломством, может оказаться для них высшим долгом почти религиозн0й обязанностью. Для тоталитарных народов государство само определяет мораль и право, как определяет науку и быт, семейную и личную жизнь граждан. Нет и не может быть такой силы, социальной или моральной, которая для них стояла бы выше государства. Поэтому сверхнациональный суверенитет, федерация, стоящая выше национального государства, должны представляться для них абсурдными. Если такое государство, подчиняясь силе, и вынуждено будет войти в федерацию, оно не перестанет ковать заговоры против нее, воспитывать своих граждан в ненависти к ней и готовить оружие для своего «освобождения».

Есть и другое основание несовместимости федерации и тоталитаризма. Насилие составляет самую душу новых режимов. Попрание права или построение его на основе голой силы является для них догматом. Они называют насилие динамизмом, видя в нем признак своей молодости и оправдание своих революций. Внутри, в социальном размере, насилие выражается подавлением целых классов и народностей, партийных и религиозных групп. Вовне насилие сказывается войной. Война для них не бедствие, не катастрофа, а главный смысл существования государства. Оно живет для экспансии, для расширения за счет слабых соседей. Для этой цели оно, в сущности, и уничтожило внутри себя демократические свободы, несовместимые с господством солдатчины. Внешняя политика для тоталитаризма является определяющей. Отказаться от войны для него значит погибнуть, т. е. потерять смысл своего существования и уступить место другому, миролюбивому и правовому строю.

При современном положении мира самый факт тоталитарных режимов, с их военной идеологией и культом насилия, является главной причиной войн – несравненно более серьезной, чем все другие экономические или политические причины. Мир не может быть прочен, пока в Европе или на ее рубежах живут вооруженные волки, ожидающие лишь удобной минуты, чтобы броситься на овец. Во всеобщем разрушении они выигрывают, гибель цивилизации их не пугает. Свою миссию они видят (как Гитлер в откровениях Раушнинга²) в воспитании новых варваров, которые омолодят слишком старую Европу.

С таким врагом не может быть примирения, тем более союза. Что же говорить о федерации? Настоящая война не может кончиться миром, обещающим какой либо просвет для Европы, пока не будет разрушен самый мощный очаг фашистских сил: гитлеровская Германия. Сейчас просто глупы все разговоры о мире, об уступках, которые следует потребовать от Германии, если во главе ее стоит по-прежнему Гитлер или его преступная партия. Но после очищения Германии от нацизма, после освобождения несчастных народов, не только угнетаемых, но и истребляемых ею, пред разоруженной Германией двери федерации могут быть открыты.

Однако гибель нацизма уничтожает ли все военные очаги в Европе? Пока существуют великие державы, обуянные духом войны и насилия, новый порядок в Европе невозможен. Но до сих пор война ведется только с одной Германией, и в интересах победы союзники не желают ее распространения, по крайней мере, не желают расширения фронта врагов. Даже Сталину не объявляют войны, несмотря на его активное участие в международном разбое. Эта политика понятна и разумна, но не ставит ли она серьезных затруднений для послевоенной Европы?

Мы убеждены, что война не может и не должна кончиться разгромом лишь одного из тоталитарных режимов. Но позволительно думать, что разгром его в самом сердце Европы вызовет огромную детонацию в мире. Уже давно подточенные внутренней ненавистью, большие и малые тирании Европы будут лопаться одна за другой, когда демократии справятся со своим самым опасным противником. В частности, что касается России, можно ожидать, что падение Сталина упредит гибель Гитлера: слабость русского режима, проявившаяся в Финляндии, обещает впереди ряд неудач и поражений, которые едва ли вынесет коммунистическая диктатура. Во всяком случае, в интересах России мы должны желать, чтобы это падение совершилось как можно скорее. Думаем, что и другие диктаторы тоталитарного типа не замедлят последовать за Гитлером в царство теней. Этот кошмар, темной тучей нависший над Европой, может внезапно рассеяться, и демократия получит время для своего необходимого внешнего и внутреннего переустройства.

Если же этого не произойдет, если и после войны, после победы над Германией в мире сохранятся очаги тоталитаризма, ну, что же – демократия должна найти в себе волю и мужество применить силу или угрозу силой для окончательного очищения Европы. Что же это за мир, если все время придется держать на границах войска и ждать очередных мобилизаций! Предложение разоружиться будет обращено ко всем и поддержано необходимой силой. Но принятие его само по себе означает страшный удар по тоталитарному фашизму, который он едва ли переживет. Фашистское государство не может быть принято в федерацию, не может пользоваться благами экономического сотрудничества, обеспеченного ею, и при отсутствии военных перспектив, этого миража обманутых народов, его существование станет невозможным.

Уцелеют, вероятно, авторитарные режимы, опирающиеся на сочувствие масс, живущие не военной грозой, а хозяйственным трудом. Между парламентарной демократией и корпоративным государством вполне возможно сотрудничество, взаимный обмен социальным опытом. Но для тоталитарного фашизма нет места в освобожденной Европе, в освобожденном человечестве.