Историческая переписка о судьбах Православной Церкви

Вопрос о положении православной Церкви в России есть один из самых коренных и основных вопросов государственного и общественного устроения Россиян. Все будущее России, несомненно, в значительной степени определяется тем положением, которое займет православная Церковь в общем укладе русской жизни.

Вполне естественно, что при первых же попытках ввести преобразовательный начала в русской жизни, в начальном же периоде водворения нового режима, пришлось поставить на очередь вопрос о Церкви.

Преобразовательная волна началась с исторического Именного Высочайшего указа «о предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка». Указ этот был издан 12 декабря 1904 года. Результатом его явилось, прежде всего, образование высшего совещания, в состав которого вошли по назначению Государя первые сановники в Империи, весь Комитет Министров, высшие придворные чины. Совещания открылись под председательством тогдашнего председателя Комитета Министров С. Ю. Витте.

Совещание это на первых же шагах, конечно, не могло не коснуться вопроса о православной Церкви.

Практически оно подошло к этому вопросу, рассматривая вопрос о веротерпимости. Как известно, в результате работ совещания в этом направлении явился указ о веротерпимости 17 апреля 1905 года, служащий и поныне фундаментом для существующего положения инославных церквей и старообрядцев в России.

Теоретически совещание подошло к вопросам о православной Церкви путем интересного обмена мнений между митрополитом Антонием и председателем Комитета Министров С. Ю. Витте, с одной стороны, и между обер-прокурором Св. Синода К.П. Победоносцевым и тем же С. Ю. Витте, с другой.

Произошло это так:

Митрополит Антоний, не делая никаких возражений против манифеста 17 апреля (равно как и В. К. Саблер), указывал на то, что, давая известную свободу инославным вероисповеданиям и старообрядчеству, этим самым дается им привилегированное положение в сравнении с положением господствующей православной Церкви, а православная Церковь, говорил он, находится в положении, мешающем свободному развитию ее. Вследствие этого было решено обсудить в том же совещании, какие меры надлежит принять в отношении православной Церкви, дабы дать ей надлежащее господствующее и главенствующее положение в России.

Вследствие этого произошла особая предварительная переписка между митрополитом Антонием, К.П. Победоносцевым и С.Ю. Витте. Переписка эта должна была служить материалом для дальнейшего обсуждения.

Митрополит Антоний, по предложению С.Ю. Витте, поручил профессорам Петербургской духовной академии под его, митрополита, руководством составить перечень вопросов «о желательных преобразованиях в постановке у нас православной Церкви».

Председатель совещания С.Ю. Витте изложил свое мнение «о современном положении православной Церкви» в особой краткой записке.

Эта записка и этот перечень вызвали ответ К.П. Победоносцева изложенный им в особой записке, озаглавленной: «соображения статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях постановки у нас православной Церкви».

Эта записка в свою очередь вызвала ответ С.Ю. Витте, озаглавленный: «По поводу соображений статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас православной Церкви».

Вследствие происшедших несогласий во мнениях, вопрос о нуждах православной Церкви и желательных в ней преобразованиях не обсуждался в упомянутом высшем совещании и по желанию К.П. Победоносцева был передан на обсуждение Святейшего Синода, где этот вопрос и поныне находится без движения...

В виду того, что записка председателя Комитета Министров С.Ю. Витте подняла официально вопрос о православной Церкви и ее нуждах и прежде всего о поместном соборе и в виду особого положения лиц, которые обменялись мнениями по столь животрепещущими вопросам, вся эта переписка имеет, конечно, огромный исторический интерес. Переписка эта не могла остаться абсолютно в тайне, ибо была разослана всем членам Комитета. В настоящее время, когда снова поставлен на очередь вопрос о нестроениях православной Церкви, издание этой переписки является, как нам кажется, вполне современным.

Авторитетный мнения по упомянутым вопросам митрополита Антония, К.П. Победоносцева и С.Ю. Витте со вниманием должны быть выслушаны сейчас.

А. Р.

После двухвековой политики религиозных стеснений Россия вступает теперь на путь широкой веротерпимости. К этому побуждает как сознание несоответствия религиозных стеснений духу православной Церкви, так и испытанная долгим опытом их бесполезность. И официальные отчеты, и особенно частные сообщения лиц, стоящих близко к миссионерскому делу, убеждают, что притеснения содействуют усиленно расколо-сектантства, а не его ослаблению. Но если вопрос о религиозной свободе можно считать решенным в положительном смысле, то теперь вполне своевременно выяснить и то положение, в котором скажется при изменившихся условиях сама православная Церковь: в силах ли она будет выдержать предстоящую борьбу с сектантством и иноверием вообще?

В духовной литературе по этому поводу слышатся весьма тревожные голоса. «Объявить теперь свободу совести для всех – это значило бы всем развязать руки, a деятелей Церкви оставить связанными». К атому мнению епископа Сергия (ректора С.-Петербургской духовной академии) присоединяется почти вся современная богословская литература. Очевидно, и при полной внешней свободе и даже охране со стороны государства, внутреннюю жизнь православной русской Церкви опутывают какие-то тяжелые цепи, которые также необходимо снять; следы их, действительно, заметны в современной религиозной жизни.

И духовная и светская печать одинаково отмечают общую вялость внутренней церковной жизни: отчуждение прихода и особенно образованных слоев общества от своих духовных руководителей; отсутствие живого проповеднического слова, общую слабость пастырской деятельности духовенства, ограничивающегося в большинстве случаев только совершением богослужения и требоисправлением; полный упадок церковной приходской общины с ее просветительными и благотворительными учреждениями; сухость и формальность епархиального, «консисторского» делопроизводства и узко-бюрократический характер деятельности группирующихся около Синода учреждений. Еще от Достоевского мы услышали впервые грозное слово: «русская Церковь в параличе, тогда оно не встретило серьезного возражения. Причину упадка церковной жизни и Достоевский и его многочисленные позднейшие единомышленники указывают в некоторых особенностях совершенной Петром Великим реформы церковного управления и в том укладе местной жизни, который стал развиваться с этого времени. С начала XVIII века в церковной жизни стало ослабевать, а затем и совсем исчезло соборное начало; это прежде всего и вызвало застой церковной жизни.

Религиозное начало есть по преимуществу начало общественное; оно развивается и крепнет там, где общественной жизни предоставлена некоторая свобода. Естественно поэтому, «соборность» была основным началом церковной жизни и главным принципом церковного управления. От христианских общин времен апостольских, с их старейшинами и братиею, и до византийских патриархов с придворным штатом чинов, их окружавших, начало соборного управления непрерывно выдерживалось в церковном каноне.

Органами соборного управления являлись соборы вселенские и поместные. Первые были явлениями исключительными, вызывавшимися особыми обстоятельствами, и, конечно, не могли повторяться часто. Но поместные соборы, на основании апостольских правил (20 и 37) и канонов вселенских соборов (I, 5; IV, 10; VII, 8; VIII, 6), получивших силу непреложного канонического закона, должны были собираться дважды или, по крайней мере, один раз в год. На поместные соборы являлись или присылали своих представителей все епископы местной церкви. Епархиальное управление было также основано на принципе соборности. При епископе состоял собор пресвитеров; часто в этих совещаниях участвовала и целиком вся церковная община; таким публичным, общественно-совещательным было церковное управление апостольских времен и вообще первых веков христианства, когда церковная община, имевшая отдельного епископа, не представляла большой численности; при дальнейшем развитии церковной жизни, присутствие всех членов общины сохранилось только на приходских собраниях, а на епископском соборе постепенно заменялось их представительством. Патриаршество, которое рассматривалось Духовным Регламентом как помеха соборному управлению Церкви, отнюдь не нарушало принципа соборности, – патриарх являлся далеко не единоличным управителем Церкви, а только председателем существовавшего около его постоянного собора; он был немыслим без собора; это обычный канонический порядок, редкие отклонения от которого всегда сопровождались упадком церковной жизни.

Учрежденный Преобразователем России Синод носит только внешние, отнюдь не канонические, черты соборности. В нем соборное начало подменено коллегиальностью. Сущность соборного начала не в том, что во главе правления стоит, не одно, а несколько лиц, а в том, что каждое из этих лиц является представителем целой общины. Коллегиальность же есть лишь система внутренней бюрократической организации. В нашем синодальном управлении нет представительства от каждой епархии, нет представительства вообще, так как члены Синода назначаются правительством; он представляет собою «не правительство церковное, а государственное бюрократическое учреждение»¹. «Постоянный Синод, – говорит профессор Заозерский, – какую бы форму он ни имел, есть, во всяком случае, только исполнительный орган целого поместного собора. – Это, конечно, вполне приложимо и к русскому Синоду. Но в России поместный собор не только не собирается ежегодно, но не собирался ни разу уже в течение двухсот лет. А потому, вся система нашего церковного управления представляется не имеющею канонического основания. Православные канонисты сознаются, что при учреждении Синода Петр Великий действовал не по образцу обязательных для православной Церкви канонов, а «под сильным влиянием протестантских канонических систем, с которыми он познакомился в Голландии и Швеции» (Павлов, Суворов и др.). В епархиальном управлении, в замену древнего собора пресвитеров, учреждены так называемые «консистории», представляющие бюрократические коллегии, с четырьмя – пятью членами из духовенства, назначаемыми Синодом по выбору епископа, и с светским чиновником-руководителем. Таким образом, от представительства отдельных приходских обществ на епископском соборе здесь не осталось и следа. Если бы даже консисторию и можно было назвать собором, то, во всяком случае, это был бы собор безглавый, ибо он никогда не видит в своем кругу епископа, а сносится с последним путем канцелярской переписки или чрез светское лицо – секретаря консистории.

Изгнание из церковной жизни принципа соборности управления повело за собой изменение и самого духа церковной жизни. Деятельность Синода уже в первые годы приняла внешний, бюрократически – полицейский характер – разыскивать разные злоупотребления, искоренять суеверие и свободомыслие в разных формах. Предписания Синода епископам состояли по преимуществу из таких же наставлений о средствах розыска и искоренения, при чем рекомендовалось иногда даже тайное выслеживание и выспрашивание. Все духовные обязанности членов православной Церкви были строго регламентированы и расписаны по статьям и параграфами соответствующим нынешнему «Уставу о предупреждении и пресечении преступлений». Здесь было предусмотрено и обусловлено всякое малейшее религиозное проявление духа и подробно предписано, как держать себя в храмах» и соблюдать в них благопристойность и тишину, как стоять пред иконами, проводить праздники, ходить на исповедь и следить за твердостью в вере православных. Эти попытки полицейской регламентации не поддающихся ей предметов и явлений духовной жизни несомненно вносили в церковную сферу мертвящее веяние сухого бюрократизма.

Главной целью церковной реформы Петра I было низвести Церковь на степень простого – государственного учреждения, преследующего исключительно государственные цели. И действительно, церковное управление скоро сделалось только одним из многочисленных колес сложной государственной машины. Впоследствии «ведомство православного исповедания» правильно организовалось по образцу остальных министерств, с обер-прокурором во главе, который стал представителем Церкви пред Государем и в высших государственных учреждениях (Государственный Совет, Комитета Министров).

В настоящее время наше церковное управление носит замкнутый канцелярский характер; иерархия сносится с народом чрез посредство бумаг, редко входя с ним в непосредственное живое общение. При чем постоянной преградой между Церковью и народом, и Церковью и Государем стоит светский бюрократический элемент. Говорить о церковной самодеятельности, самопочине или даже о взаимном живом общении между собою иерархии не приходится. Живую общественную жизнь и здесь заменила бумага.

Единственным путем к пробуждению замершей жизни может быть только возврат к прежним каноническим формам церковного управления.

Неблагоприятный поворот, совершившийся в жизни русской Церкви в XVIII веке, едва ли не ярче всего сказался в упадке прихода – этой основной ячейки церковной жизни. Поворот этот тем более заметен, что церковно – общественная жизнь древне – русского прихода отличалась большим оживлением. Русский приход представлял прежде живую и самодеятельную единицу. Община сама строила себе храм, избирала священника и остальной церковный причт. Церковная казна имела тогда более широкое назначение; ею поддерживались и содержались не только храм и дома для причта, но и школа с учителем и целый ряд благотворительных учреждений; иногда она играла роль крестьянского банка и раздавалась неимущим. Приходская община сама судила своих сочленов и имела право самого широкого вмешательства даже в их внутреннюю семейную жизнь, следя за нравственными поступками каждого сочлена. От этой живой и деятельной общины в настоящее время осталось только одно имя.

Падение жизнедеятельности прихода было вызвано сложными причинами, из которых многие продолжают оказывать свое гнетущее влияние и до сих пор; главными из них нужно признать развитие крепостного права, подорвавшего самостоятельность общинной жизни, и быстрое поступательное движение государственной централизации, все более и более устранявшей от участия в управлении местные элементы. Было время, когда не в меру усердные становые пристава преследовали все, что носило на себе какую-нибудь тень общины. «Братский» суд тогда считался самоуправством, «братские» сходки – опасными собраниями. К этим причинам общего характера присоединились весьма своеобразные требования, которые стали применяться правительством к приходскому духовенству.

Смотря на Церковь только как на составную часть государственного механизма, Преобразователь России решил привлечь ее служителей к исполнению чисто государственных обязанностей и, к великому несчастью приходского духовенства, возложил на него ее паствой, совершенно несвойственное духовному сану полицейско – сыскное дело: священник должен был следить за правильным показанием числа податных душ и, кроме того, неукоснительно доносить обо всех открытых ему на исповеди поступках, клонившихся к вреду государства. Превратившись из духовного руководителя в агента полицейского надзора, пастырь потерял всякое доверие своих пасомых и нравственную связь с ними. Этому способствовали и другие обстоятельства.

С падением самостоятельности приходской общины сильно ухудшилось материальное положение духовенства; прежде община сама собирала известную, заранее определенную, сумму на содержание причта; с падением общинного приходского хозяйства духовенство оказалось вполне предоставленным себе и должно было питаться обработкой, наравне с крестьянами тех небольших клочков земли, которые были даны помещиками церквам, и копеечными сборами с прихожан за требы; осиротевшая же семья священника оставалась совсем без куска хлеба и могла жить только подаянием милостыни со стороны прихожан. Такое материальное положение приходского духовенства вызвало много темных явлений в церковной жизни. Тяжелое положение сирот побудило духовное начальство допустить на практике весьма своеобразный способ благотворения – наследственную передачу священнических мест сыну или мужу дочери умершего члена причта. Поддерживаемый долгое время этот порядок замещения священнических мест, мешая приливу в духовное сословие новых сил со стороны, положил начало его кастовой замкнутости, производящей теперь такое неблагоприятное впечатление на общество. Кастовый замкнутый характер духовенства – явление небывалое в древней церковной жизни, где члены клира избирались из состава общины без всякого различия их звания и состояния.

Во второй половине минувшего века, особенно в последнее его десятилетие, благодаря заботам правительства, материальное положение духовенства стало улучшаться. Но сторону все же 15 – 20р. месячного жалованья и незначительные доходы с церковной земли не обеспечивают священнику даже насущного хлеба и принуждают его облагать приход рядом обязательных сборов при совершении таинств и требоисправлении. Эта необходимость печально отражается на взаимных отношениях пастыря и паствы. В душе священника денежные счеты в самый неподходящий для этого момент поселяют чувство пастырского бессилия; эта вынужденная торговля святыней отнимает у него всякую опору для деятельности; прихожанами, далеко не всегда способными понять степень материальной нужды своего пастыря, такие поборы подают повод относить священника к числу кулаков и мироедов. При таких условиях обеспечения духовенству трудно подняться выше простого требоисправления, как ремесла, и стать действительным пастырем народа, а церковной общине – сплотиться около него, как центра; между той и другой стороной будет вечно стоять какая-то стена.

Первым условием для поднятия пастырской деятельности должно быть изыскание таких путей обеспечения духовенства, чтобы священник был избавлен от необходимости торговаться с прихожанином пред совершением таинств. В данном случае нужно иметь в виду не одно увеличение средств на содержание духовенства из казны, быстрого роста которых может не допустить состояние государственного казначейства, а такую организацию земского обложения в пользу духовенства, путем которой оно получило бы с прихода те же средства, что и теперь, без необходимости лично вымогать их у каждого прихожанина в частности. Это удобнее всего выполнить при восстановлении свободы самоуправления церковной общины. Для оживления приходской жизни церковной общине необходимо вернуть отнятое у нее право на участие в церковном хозяйстве и право выбора или, по крайней мере, участия в выборе членов причта.

В первые века христианства не только пресвитеры, но даже и епископы, избирались местной общиной. Это право избрания имело большое моральное значение, – епископ или пресвитер вступали в свою общину желанными и зваными руководителем, а не неведомыми пришельцем, которого гонит сюда далеко не всегда даже собственная воля, а только милость или гнев высшего начальства. В настоящее время вопрос о замещении епископских кафедр представляется настолько твердо установившимся, что от права общины на избрание себе архипастыря уже не осталось и помина; но вопрос о выборном начале белого духовенства поднимался неоднократно. При современном составе сельской приходской общины, в которой преобладают элементы малоосведомленного в религиозном отношении крестьянства, может – быть, несвоевременно говорить о выборе священника приходом; но группа приходских представителей во главе с пресвитерами явилась бы вполне компетентным для этого органом. Следы выборного начала до сих пор остаются в виде мертвых археологических остатков в нашем богослужении, – какого, например, пение «аксиос» при посвящении во священника или диакона; казалось бы, весьма своевременно воскресить это древнее начало, так сильно поддерживавшие – внутреннюю жизнь церковной общины. Но для осуществления его мало реорганизация только приходской общины. Возрождение прихода вообще не достигнет благотворного значения для целой поместной церкви, если дело ограничится только восстановлением автономного существования мелких церковных единиц. Эти единицы должны быть связаны между собою духовным общением, должны слиться в обширнейшее общество епархиальное с центральным пунктом – епархиальным архиереем. Параллельно с приходским собранием должно периодически составляться «епархиальное собрание», имея образцом своего устройства поместный собор (проф. Заозерский). Таким образом и эта частичная реформа не достигнет цели без общей реформы высшего церковного управления.

Необходимым условием нормального хода внутренней жизни Церкви является полное единение между собой верующих. У верующих первой христианской общины были, по выражению апостола, «одно сердце и одни уста»; тесно сплоченными союзами любви и братства являлись и позднейшие христианские общины. Такого единения в настоящий момент лишена наша православная Церковь, почему так обильно и разрастаются на ее почве разные секты и плодится религиозный индиферентизм. Помимо общей разъединенности духовенства с приходом, причины которой отмечены выше, весьма серьезный опасения вызывает недружелюбное отношение к Церкви значительной части нашей интеллигенции и общая духовная рознь между последней и народом. Сгладить этот пагубный духовный раскол в нашей внутренней жизни может только Церковь.

Но для этого духовенству необходимо прежде всего восстановить свое влияние на образованные слои общества. Как показали последние годы, когда обнаружился значительный интерес образованного общества к религиозным вопросам, причину отчуждения его от Церкви нельзя видеть в одном религиозном индиферентизме и языческом характере нашей светской культуры. Причины коренятся, по-видимому, глубже – в самом складе церковной жизни, замершей, оторванной от волнующих общество интересов. Но, во всяком случае, перед нами тот печальный и факт, что духовенство оказалось бессильным примирить с Церковью и подчинить ее влиянию значительную часть образованного общества, что оно недостаточно подготовлено к борьбе с неблагоприятными Церкви умственными и нравственными течениями современной культуры.

Значительная доля вины за это падает, по сознанию вполне компетентных органов духовной печати, на нашу духовную школу. Духовная школа совсем мало занимается современными течениями общественной мысли. Из ученических библиотек тщательно исключается все, что знакомит с современными отрицательными культурными течениями. Но прятать от будущего священника литературу, отрицательно относящуюся к религии и государству, не значит ли просто обезоруживать его? В роли священника – официального защитника религиозного идеала – ему неминуемо придется столкнуться с представителями самых позднейших отрицательных течений, и удивительно ли, что батюшка на соблазн всем окружающим окажется бессильным сказать веское слово против них. При настоящих запросах общественной жизни священнику необходимо подробное критическое ознакомление со всеми современными течениями культурной мысли. Необходимо в частности обстоятельное знакомство с условиями социальной жизни и с науками общественными, которого совсем не дает духовная школа. В превосходство нашего государственного строя над формами западно – европейской социальной жизни наше духовенство верит, но только детской верой, и потому, когда обстоятельства вызывают его высказаться по тому или иному общественному вопросу, встать на защиту тех или иных государственных задач, – последняя оказывается настолько неумелой и порою даже наивной, что вместо желательного результата производит только отрицательное действие, клонящееся к вреду государства; ибо неумелая защита принципа – лучшее средство его уронить в глазах общества. Государству нужна от духовенства сознательная, глубоко продуманная защита его интересов, а не наивная вера в современное положение. «Наша духовная школа вся сосредоточилась на истории, на прошлом, она слишком теоретична, оторвана от жизни, и пока остается такой, все проекты возрождения приходской жизни будут иметь мало успеха»², так как, центральным лицом в приходе, его вдохновителем и руководителем, в конце – концов, всегда будет священник, которого готовит к общественной деятельности церковная школа. Вопрос о духовной школе не есть вопрос отдельного ведомства, это – дело, близко касающееся всего государства, ибо всецело от ее постановки зависит степень религиозного воздействия на народ. И если теперь духовная школа представляется узко – сословной, почти недоступной для посторонних светских элементов, то такой порядок вещей приносит существенный государственный вред. Если какое иное, то именно религиозное образование должно быть доступно всем, не взирая на различие сословия и возраста.

С грустью останавливаясь на современном упадке внутренней религиозной жизни, духовная литература не раз отмечала нежелательные насильственные изменения, вводившиеся в церковную жизнь без всяких справок об отношении к ним церковного сознания. Весь XVIII век и начало XIX были по преимуществу временем таких стеснений; далее уже сама церковная жизнь стала укладываться по указанному шаблону; так, на почве обезличенного бюрократизмом церковного управления уже сама собою создалась сухая, схоластическая, оторванная от жизни школа. Политика насилия над церковным сознанием, принеся, может быть, некоторую государственную пользу в ближайшее время, в дальнейшем отразилась страшным вредом – тем упадком церковной жизни, с которым приходится считаться теперь. В этом отношении она весьма напоминает старинное хозяйство наших землевладельцев, старавшихся извлечь из земли все, что можно взять с нее в данный момент, и этим обрекавших на голод и нужду своих сыновей. Ибо нет такой тучной земли, которую бы не истощила беспрерывная, немилосердная разработка. Кажется, за два века слишком уж интенсивного хозяйства государства на церковной почве последняя окончательно истощилась. Церкви необходим союз с государством; необходима и государству поддержка Церкви, но условия союза между той и другой стороной должны быть составлены так, чтобы не ослаблять самодеятельности ни церковного ни государственного организма. Реформа Петра Великого коренным образом нарушила это равновесие.

Представители русской иерархии не раз пытались протестовать против нового порядка вещей, в виде, например, просьбы императрице Елизавете об упразднении светских чиновников в Синоде или записок (митрополита Филарета) о необходимости созыва поместного собора, но светская власть ведомства православного исповедания прилагала все усилия к сохранению установленного порядка вещей. В настоящее время народного неустройства, когда особенно дорого живое, деятельное воздействие церковных сил на народ, вопрос о необходимости церковной реформы обсуждается в духовной печати с особенным оживлением. «Теперь, – говорят, – настало время подробнейшего рассмотрения всех дефектов нашей церковной жизни и заправляющих ею установлений. Чем шире будет поставлено дело пересмотра, чем скорее введены будут улучшения и перемены, тем более будет уверенности в том, что Церковь вынесет настоящее испытание и выйдет из него полною свежих сил для продолжения своего святого дела». «Но реформа, – замечает духовная печать, – должна быть не делом чиновников и не делом заседающих в Синоде или даже несколько большого числа архиереев, а свободным делом всей русской Церкви». Притом все высказывающиеся по этому вопросу духовные органы указывают на необходимость созыва поместного собора. Но для того, чтобы этот собор представил собой действительно голос всей русской Церкви, он не может быть замкнутой архиерейской коллегией, которая есть явление не каноническое. Как вселенские, так и поместные соборы были не коллегиями иерархов – епископов, но собранием всех лучших сил Церкви – как клира, так и мирян; (Заозерский); на них присутствовали и принимали деятельное участие и пресвитеры, и диаконы, и простые миряне. На соборе должен быть выслушан каждый голос; только при таких условиях достижима одна из главных целей собора – достаточная осведомленность о запросах современной духовной жизни. В составе постоянного собора, существующего в настоящее время при константино – польском патриархе, кроме духовных лиц, находятся представители греческого народа, избираемые народным собранием. И в состав русского Синода первоначально входили, кроме епископов, представители белого духовенства, и только с течением времени он обратился в замкнутую архиерейскую коллегию, что явилось дальнейшим отклонением от канонической почвы.

Двести с лишком лет мы не слыхали голоса русской Церкви... Не пора ли, наконец, прислушаться к нему; не пора ли узнать, что скажет она о современном укладе церковной жизни, получившем место помимо ее воли и вопреки завещанным ей традициям священной старины? На поместном соборе, где нужно будет организовать представительство, как от белого духовенства, так и от мирян, и должен быть рассмотрен вопрос о тех необходимых изменениях в строе церковной жизни, которые бы дали возможность Церкви стать на надлежащую высоту и получить необходимую свободу действия. При настоящих неоспоримых признаках некоторого внутреннего шатания как общества, так и народных масс ждать дальше опасно. Религия составляет главную основу народного духа, ею до сих пор стояла и была крепка русская земля, только при помощи этой силы может выйти русский народ и из настоящей тяжелой годины испытаний. И не может быть большего государственного вреда, как стеснять развитие и свободное проявление этой народной силы, пытаясь вложить ее в рамки сухих бюрократических начал, как это делается теперь.

С. Витте.

Февраль месяц, 1905 г.

1) Бывшие в Комитете Министров суждения по вопросу о веротерпимости открывают отделившимся от православной Церкви (старообрядцам, сектантам и пр.) известное государственное положение, с определенными правами и льготами, и в то же время не касаются их внутренней, в собственном смысле, церковной жизни. Вопросы, например, о браке и разводе, о церковном суде над духовными и светскими лицами, об организации общинно – приходской жизни и благотворительности, о назначении и способах выбора высшего и низшего духовенства и т. п., – все это останется вне вмешательства государственной, светской власти (пока не выходит, конечно, за пределы дозволения русскому подданному вообще). Такая автономия в своих церковных делах ставит помянутый общества в некоторых отношениях в более благоприятное положѳние, чем то, в каком находится ныне признаваемая господствующею в государстве Церковь православная, и, предоставляя духовенству этих обществ особенный, исключительный авторитет в делах церковных, открывает духовенству возможность широкого влияния на всю вообще жизнь, и семейную и общественную, своих пасомых. Это, вместе с возможностью автономной организации, создаст из этих обществ силу, весьма внушительную и для многих более привлекательную, чем стеснённая в своей чисто церковной деятельности Церковь православная. В особенности это нужно сказать об общине, «приемлющей австрийское священство»: она имеет всю видимость православной Церкви. Может явиться опасность, что эта община обратится в Церковь народную, тогда как православная Церковь останется только Церковью государственной.

В виду этого, а также и в виду того, что православная Церковь составляет одну из главных основ русского государственного порядка и один из его исторических устоев, не является ли и с точки зрения государства существенно необходимым пересмотреть нынешнее государственное положение православной Церкви в России с тем, чтобы, и при изменившемся государственном положение отпадших от нее, не лишить ее авторитета у народа и не лишить ее влияния на последний?

2) Так как одним из величайших преимуществ инославных обществ теперь является их автономия во внутренних церковных делах, то, чтобы парализовать это преимущество, не благовременно ли устранить или хотя бы несколько ослабить ту постоянную опеку и тот слишком бдительный контроль светской власти над жизнью церковной и над деятельностью церковного правительства которые лишает Церковь самостоятельности и инициативы и, ограничивая область ее ведения почти одним богослужениям и исправлением треб, делает ее голос совсем не слышным ни в частной ни в общественной жизни?

3) Не следует ли поэтому предоставить православной Церкви большую свободу в управлении ее внутренними делами, где бы она могла руководствоваться, главными образом, церковными канонами и нравственно – религиозными потребностями своих членов и, освобожденная от прямой государственной или политической миссии, могла бы своими возрожденными нравственными авторитетом быть незаменимой опорой православного государства?

4) Наставники и прочие духовные лица инославных общин, являясь ставленниками этих последних, должны иметь для них особый авторитет и при всех обстоятельствах не только чисто-церковной, но и общественной жизни окажутся естественными представителями своих общин и ходатаями за них пред правительством. Такого же непосредственного участия в общественной жизни прихода желает и от православного духовенства Высочайший указ от 26 июня 1904 года. Поэтому не следует ли распространить на православных священников права быть непременными членами общественно – государственных учреждений, имеющих место в их приходах (в случае восстановления прихода, как земской единицы), участвовать в мирском сходе и быть представителями общины перед властями, при желании последней?

5) Чтобы голос Церкви был более слышен в государственном управлении (которое принципиально призывает на себя благословение Церкви), а также, чтобы и государственные сановники могли непосредственно от полномочных представителей Церкви знать ее взгляды на тот или иной предметы, и представители Церкви могли непосредственно разъяснять государственным сановникам церковные дела и ходатайствовать о нуждах и потребностях Церкви, не признано ли будет желательными теперь же предоставить высшими представителями церковкой иерархии (нескольким из них, по рангу или по выбору Церкви) участия с правом голоса в заседаниях Государственного Совета, Комитета Министров и подобных высших государственно – законодательных учреждений?

6) Для развития приходской благотворительности и вообще для оживления прихода и правильной организации приходской жизни было бы весьма важно признать приход юридическим лицом с правом собственности, что давало бы приходской организации устойчивость и средства материальные. С другой стороны, православная Церковь в отношении к вопросу о приобретений собственности окажется в будущем едва ли не в худшем положении, чем общины, отделившиеся от нее: всякая собственность, хотя бы отказанная церкви по завещанию, закрепляется теперь за церковными учреждением только Высочайшей волей. Поэтому не признано ли будет возможным теперь же пересмотреть законы о праве Церкви на собственность, ее приобретение и пользование?

7) Возрождение и оживление прихода, от чего справедливо ожидают благодетельных последствий для народной и государственной жизни вообще, возможно только при условии децентрализации церковного управления, когда инициатива во многих делах, а равно и окончательное завершение их будут перенесены из центра в области и епархии. Но такая децентрализация, вместе с указанной выше переменой в государственном положении православной Церкви, естественно предполагает и влечет за собою многие изменения в строе церковного управления, как центрального, так и епархиального, и во взаимных отношениях того и другого. Все это приводить к мысли о необходимости пересмотра церковного строя. С другой стороны и, независимо от этого, существует настоятельная, и в литературе уже давно признаваемая, необходимость пересмотра некоторых сторон церковного управления, например, особенно церковного суда, прав и полномочий епархиальных съездов, участия в них мирян, как представителей приходов, и многое другое. Хотя все эти вопросы тесно соприкасаются с интересами общегосударственными и законодательством, но вполне компетентно и окончательно могут быть разрешены только в церковном совещании. Поэтому, неблаговременно ли теперь же представить Его Императорскому Величеству о настоятельной необходимости образовать особое совещание из представителей церковной иерархии, с участием сведущих лиц из духовенства и мирян, для пересмотра существующего церковного управления и для выработки проекта необходимых в нем преобразований?

Книги, касающиеся принципиального решения вопроса о преобразовании церковного управления в целом:

Тихомиров, Л. Запросы жизни и наше церковное управление.

Иванцов-Платонов. Письма о нашем церковном управлении

Барсов. Синод в его прошлом. (Здесь напечатан, между прочим, проект преобразований русского церковного управления, поданный преосв. Агаоангелом, епископом вятским и др.)

Заозерский. О средствах усиления власти высшего церковного управления.

Благовидов. Обер-прокуроры Св. Синода. Каноническое достоинство реформы Петра – «Богослов. Вестн.», 1904 года.

Февраль, 1905 г.

Доныне неразрывная связь государства с Церковью в России считалась основной опорой государства и Церкви, и распадение этой связи считалось гибельным и для Церкви и для государства.

Записка, разосланная гг. членам Комитета Министров, клонится, невидимому, под предлогом освобождения Церкви, к существенному ослабление этой связи, в результатах своих угрожающему великой опасностью Церкви и государству.

Составитель этой записки, по-видимому, мало знаком и с историей, и с нынешним состоянием церковного управления, и с теми условиями материальными, нравственными и социальными, посреди которых происходит быт церковный. Идеалом церковного устройства и жизни церковной представляется ему, по-видимому, состояние Церкви в веках, предшествовавших реформе Петра, и особенно в XVII столетии при существовании патриаршества.

Он приводить некоторые источники, из которых, по-видимому, почерпал свои суждения, но едва ли можно признать серьезными для столь важного дела статьи богословских журналов и книжки некоторых идеалистов и идеологов, незнакомых с действительностью и мечтавших возродить нашу Церковь, возвратив ее к строю времен допетровских. Серьезными для этого источниками были бы основательные сочинения об истории государства и Церкви, с ним неразрывно связанной, например, сочинения Голубинского, Макария, Соловьева и т. п. Изучение таких источников показало бы составителю этой записки всю неосновательность его суждений. Он увидел бы, какую мертвенность церковного управления и церковного быта, исполненных невежества пастырей и паствы, злоупотреблений, суеверных обычаев и насилий обличают, совокупно с царем, соборы, начиная со Стоглава. Он увидел бы, в период патриаршества, какой мертвенностью обрядового формализма исполнена была церковная жизнь с церковным управлением, и, может быть, убедился бы, что церковная реформа была необходима.

Патриаршество устроено было в России не ради внутренней потребности, но ради возникшей в Москве политической мечты водворить на Руси порядки византийского высшего церковного управления; желали иметь, как в актах говорится, для церкви нового Константина, а Москву хотели видеть третьим Римом. Но эти стремления, как порывы чувства, разбивались требованиями разума и давлением силы вещей. Чтобы нашему патриарху сравниться с константинопольским, для него потребовалось бы учредить под ним иерархическое устройство по греческому образцу. Но в Греции епархии небольшая, и епископ может делать все самолично; а такая близость к пастве у нас при обширности епархий невозможна.

С учреждением патриаршества возникли только в архиерейском чине «разногласия и меж себя распри и высости, нестроения Церкви и от народа молвы и укоризны», что засвидетельствовали на соборе 1681г, согласно собравшиеся митрополиты и архиепископы, и царю Феодору били челом о возвышении приниженного патриаршею властью епископского сана и о свободе епископской деятельности. Патриарх же мало-помалу стал в положение как бы феодального владельца всей Церкви и дошел до того, что при Никоне стал именоваться Государем – Отцом и власть свою стал ставить самодержавно на ряду с царскою властью. Так, еще до воцарения Петра из среды самого духовенства возникали уже требования реформы, коим Петр в Духовном Регламенте дал определенную, законную и обязательную форму. В строе церковной жизни епархий не произошло существенного изменения, но власть и честь епископа была еще возвышена, и уничтожены, чего желали все, поводы «к разгласию, распрям и высостям» среди архиерейского чина. События в конце XVII и в начале XVIII столетия показали, что патриаршее правление опасно для государства, и потому, в целях самозащиты, государству не осталось иного исхода, как уничтожить патриаршее правление и заменить его соборным; но съезжаться в России, при ее обширности и беспутье, хотя раз в год, как требуется канонами, было невозможно, и потому явилась необходимость учредить постоянный собор, в форме Святейшего Синода.

С кончиной Петра не стало уже руководителя новых учреждѳний. Все изменилось, и XVIII столетие было, действительно, для Церкви временем порабощения и стеснений. Но не по вине нового учреждения, а потому, что Россией стали править чуждые России и русской вере немцы и по причине всеобщего невежества в делах Церкви и веры. Это же невежество было причиною и того, что в царствование Павла I в официальном государственном акте Император поименован был главою Церкви – название, не получившее, впрочем, официального значения и действительной силы. Но затем в XIX столетии, по мере постепенного смягчения нравов и расширения прав, ничто уже не препятствовало Церкви, ограждаемой государством, усилить и расширить свое духовное влияние в народе и в обществе, и внимательный и беспристрастный исследователь фактов церковной жизни должен признать, что с течением времени и с распространением культуры в обществе деятельность Церкви не только не понизилась противу прежнего времени, но получила значительное развитие и новые средства и способы для нравственного воздействия на паству.

Ныне радетель Церкви в своей записке жалуется, что просветительная и духовно – назидательная деятельность Церкви стесняется сравнительно с иноверцами, в своей автономии, опекою государства и контролем светском власти над жизнью церковной. В чем именно являются эти стеснения, – на это записка не даст определительных указаний ограничиваясь общими фразами, а от этих стеснений происходить будто бы упадок церковной жизни. В числе аргументов приводится выхваченная из сочинений Достоевского фраза: «русская Церковь в параличе», но толкуя эту фразу, надлежало бы объяснить – если этот параличи есть, то давно ли начался и от чего происходить – от бездействия своих сил или от воздействия чуждой силы. Объявляется свобода совести для всех, говорит записка, а деятели Церкви остаются «связанными», как будто в чем умаляется или нарушается «свобода совести» в их деятельности. И эта фраза остается необъясненною без определительных указаний на факты.

Автор записки желал бы, по-видимому, устранить из церковной жизни всякое участие людей светского чина, т.е. чиновников, являющихся представителями и орудиями государственного попечения о Церкви, т.е. в сущности, пособниками Церкви, служителями в одинаковой степени и Церкви и государства. Церковь, говорит он, должна быть освобождена от государственной или политической деятельности. Но такое уединение от интересов государственных невозможно нигде а тем менее в России, где главнейшую заботу государственной власти составляет попечение о просвещении и воспитании народа в духе веры и нравственности, притом церковные вопросы, особливо по отношению к Востоку, приобретают ныне международное политическое значение, следовательно, не могут быть чужды государству.

В тех условиях, в которых должна действовать русская Церковь, на громаднейшей территории, в незаселенных пустынных пространствах, посреди разноплеменного и некультурного населения, посреди бедности народной, – она была бы обездолена без помощи со стороны государства, и всем известно, сколь обильно в последнее время снабжена Церковь денежными от государства пособиями на содержание духовенства и духовно – учебных заведений, на пенсии, на церковно – приходские школы, земельными наделами из казенных земель и т. п. Но все эти пособия уже ставят церковное управление в необходимость сообразоваться с законами и порядками различных казенных управлений, с правилами контроля и входить в постоянные и непрерывные отношения с управлениями всех без исключения министерств, а для сего потребны и специальные знания разнообразных законов и исследований по отдельным возникающим вопросами и, во всяком случае, многообразная сложная переписка. Церковное управление, несомненно, обязано подчиняться общими государственными законами, и нуждается, поэтому, в специальных знаниях и в содействии специалистов разного рода, инженеров, архитекторов и т. п. Как же при сем церковная власть могла бы обойтись без содействия чиновников, совершающих всю эту громадную работу; и если Церковь полагает свою автономию в устранении такого содействия, то, употребив на то массу духовных лиц, она только отвлекла бы их от прямого духовного служения Церкви и не получила бы того содействия (специальных работников), которое имеет теперь. В чем же, спрашивается, эти чиновники стесняют деятельность духовных лиц, – если не считать стеснением отзывы знающих лиц о том, что можно по закону и чего нельзя сделать и требовать.

Записка указывает на устранение из церковной жизни основного начала соборности, как главного принципа церковного управления. Но в чем же тут стеснения со стороны государства? Выше показано, почему древней византийской Церкви каноническое правило съезжаться хотя бы раз в год оказалось неприменимо к России по ее обширности, по обширности епархий и по трудности сообщений. Правда, в первой половине XIX столетия бывал запрет епископам съезжаться, но о нем давно уже нет помину, и в последние 25 лет по распоряжению Синода, устраивались неоднократно соборы поместных церквей, именно в Казани, в Киеве и в Иркутске.

Стеснением признается, по-видимому, учреждение духовных консисторий, служащее «бюрократической заменой древнего собора пресвитеров». Но учреждение это было по необходимости вызвано тем же крайним усложнением переписки по делам того же церковного управления в соприкосновении его с делами общего гражданского управления, и работниками этой переписки по необходимости стали чиновники и светские люди, – а эта переписка, размножаясь, доходит в иных консисториях до 20000 исходящих бумаг в год. Как же обойтись без нее? Правда, что консистория стала присутственным местом и обилует недостатками формального производства всех присутственных мест. Но светское лицо – секретарь консистории занимает служебное место при епископе. От епископа же во многом зависит вдохнуть жизнь своим личным отношением и участием в собрании пресвитеров, состоящих членами консисторий и приходящих туда обычно лишь для подписания протоколов, которые затем представляются епископу. Говорят; «живую общественную жизнь заменила бумага». Но как устроить ее, когда физические условия жизни затрудняют непосредственное живое общение иерархии с народом». Однако и в этом отношении от личной деятельности епископа и духовенства зависит – в бумаге не забывать человека и иметь в мере возможности живое общение с паствою. Причем же тут стеснение от государственной власти?

Записка жалуется на упадок прихода сравнительно с тем, что бывало в XVI и XVII столетиях, когда приход представлял живую ж самодеятельную единицу, – и здесь вину возлагает на реформу Петра и на стеснительное вмешательство государственной власти. Но автор забывает, что мы уже не можем вернуться из нового мира и из множества измененных и усложнившихся отношений и интересов в Русь XVI и XVII столетий. С тех пор изменился вовсе состав прихода, и что было прежде просто, пришло в смешение, разнообразие и разлад. Где было просто согласие сходки и мира, там явилось разделение и столкновение интересов и похотей. Прежде, говорят, община сама себе избирала священника, и это дело было просто, ибо просто было самое звание священника, во многих случаях неграмотного, повторявшего с памяти церковный службы для совершения треб. И это дело усложнилось с тех пор, как стали требоваться священники с цензом, т.е. с прохождением школьного курса. Посему и ныне, хотя не устраняется право выбора, но избрание принадлежит архиерею, и заручные челобитные требуют поверки, ибо составляются нередко простым подбором подписей под просьбой в личном интересе. «Община сама себе строила церковь». Но ныне в сравнении с XVI и XVII столетиями потребовалось вновь громадное количество церквей, на строение которых уже недостаточны силы бедных приходских общин. И ныне храмы Божие строятся по всему лицу земли народной копейкой и щедрыми пожертвованиями частных лиц – ревнителей Церкви; но, главным образом, потребность, существенная и для государства, удовлетворяется государственной заботой. Отпускаемыми от государства немалыми средствами открываются новые приходы и созидаются церкви там, где нуждается в них бедное население. Притом исторические исследования показывают, что далеко не все церковные общины имели тот идеальный вид самостоятельности, в каком показывает их записка. Множество церквей содержалось на ктиторском праве. Соборные церкви во всей России числом до 1500 считались царскими и имели ктитором Государя, содержались на счет Царя, и духовенство их кормилось из царской руги. Церкви псковские и новгородские зависели первоначально на ктиторском праве от веча, а по уничтожении веча считались то перед воеводою, то перед земскою избою. Ктиторское право вотчинника применялось к церквам, построенным вотчинниками и помещиками, и по выбору членов причта и по церковному хозяйству, и ружили их сами владельцы. Крестьяне, сидевшие на волостных и государственных землях, и посадские люди строили церкви, призывали к ним попов, ружили их и выбирали старосту. Наконец в 1667 г. греческие патриархи, вызванные в Москву Царем, на соборе обличили явление, названное ими противоканонической нелепостью и корчемством церквами, т.е. существование церквей, принадлежащих попам на вотчинном и ктиторском праве, с передачею по наследству, по завещание и по продаже.

Напрасно записка как бы возлагает на государство вину разорения самостоятельной приходской единицы. Действительные факты истории показывают противное, и первая забота о восстановлении прихода принадлежит не кому иному, а государству, именно в лице осуждаемого запискою Петра. Он по вступлении на престол, воспретил архиереям распоряжаться церковными суммами и поручил им наблюдать за целостью приходской казны и снабжать церковных старост зашнурованными приходо-расходными книгами, а в 1718 г. (Поли. Собр. Зак, №3171 и 5) издал указ об охранении целости приходской общины, чтобы церковное хозяйство ведалось прихожанами чрез выборных старост. В 1764 г. последовал акт освобождения приходского духовенства от тяглой зависимости епископу, а прихожан – от пошлин в пользу церковной власти. Изданная в 1808 г. инструкция церковным старостам положила конец в приходах из крепостных произвольным распоряжением помещиков, особливо поляков, церковными доходами, и доныне продолжаются заботы государственной власти о постепенном развитии самостоятельности прихода, к чему стремится и учреждение попечительств церковных и учреждение церковно-приходских школ. Записка указывает на кастовый замкнутый характер духовенства – явление, говоря», небывалое в древней церковной жизни. Выше показано, что прежнее положение приходской общины в XVI и XVII столетиях нельзя сравнивать с положением ее при усложнении общественных отношений в позднейшее время, когда потребовались священники грамотные с известным образованием. Возрастание новых потребностей и умножение новых путей для служебной карьеры сократило число желающих посвятить себя пастырскому служению, сопряженному в большинстве приходов с бедностью и крайнею нуждою, а есть у нас приходы, простирающиеся на сотни верст в окружности. Число охотников обречь себя на служение Церкви по призванию всегда было почти ничтожное, и еще св. Дмитрий Ростовский скорбел, что ищут священнических мест «не ради Иисуса, но ради хлеба куса», и пребывают в невежестве и суеверии. Нетрудно из сего видеть, почему образовалось сословие священнослужителей в замкнутом виде. Духовенство у нас не безбрачное, крайне обильное детьми, коим предстоит большею частью искать себе пропитания и дела в том же звании; но и затем все, кто может, ищут себе мест на других поприщах, так что есть у нас епархии, в коих пустуют годами до 30 мест в бедных приходах за неимением охотников занять оные. Очевидно, что и это никоим образом не зависит от стеснений, коим будто бы подвержена Церковь. Государство, напротив того, приходит на существенную помощь приходскому духовенству, обеспечивая его в пределах возможности жалованьем, для чего постепенно отпускаются из общей сметы государственных доходов миллионные суммы, и назначением пенсий. Ныне же записка предлагает какую-то организацию земского обложения в пользу духовенства, следовательно, решается предложить новое обложение народа, довольно уже отягощенная нынешним земским обложением.

Записка указывает на «недочеты» духовной шкоды и ставит ей в вину неприготовленность духовенства к нравственному воздействию на «образованное общество». Надлежало бы, по мнению автора, изменить в ней программы и предметы преподавания с тем чтобы дать в ней место знакомству с современными течениями общественной мысли и с «отрицательными культурными течениями». Но, не говоря уже о том, насколько эти отрицательные течения выражают в себе истинную желаемую культуру – нельзя не заметить, что наши духовно – учебные заведения состоять совершенно в ведении Святейшего Синода и учрежденный при нем Духовно – Учебный Комитет, состоял из духовных лиц и профессоров духовных академий, служить для Святейшего Синода пособием для необходимого формального производства и для исполнения поручений Святейшая Синода, следовательно, от Святейшего Синода зависит дать желаемое направление обучению и воспитанию в духовной школе и указать в желаемом духе и смысле знающих и способных руководителей и преподавателей. Государство же оставляя в семь полную свободу высшему Духовному управлению, со своей стороны помогает на содержание учебных его заведений щедрыми пособиями.

Записка указывает, что духовная школа представляется узко-сословной, почти недоступной для посторонних светских элементов, к существенному вреду государственному. Но эта описуемая сословность духовной школы объясняется теми же причинами, как сословность духовенства.

Многочисленное духовенство наше, будучи семейным, выводит из среды своей многочисленных детей, на содержание и воспитание которых средств почти не имеет, при скудости содержания в сельских приходах. В виду этого наши духовно-учебные заведения наполовину лишь учебные и наполовину благотворительные, служа для призрения и обучения бедных детей; а все наши духовные училища, которых в России 185, содержатся исключительно на счет духовенства, служа, для этой цели, и этим одним уже объясняется почти исключительное пополнениѳ их детьми духовенства; однако не все, прошедшие курс духовной школы и до конца, посвящают себя служению Церкви, но многие расходятся на другие поприща.

Осуждает записка Преобразователя России и за то, что он возложил на духовенство будто бы полицейско-сыскное дело: священник должен был следить за правильным показанием податных душ. Но необходимо вспомнить, что, приступая к водворению правильного порядка в государстве, к счету населения и к установлению метрических записей, Петр не имел в своем распоряжении иного для себя орудия, кроме духовенства, которое одно являлось грамотным для письма, и счета, посреди невежественного сельского населения. И доныне духовенство обременено тяжелою повинностью ведения метрических записей, собирания разных статистических сведений и исполнения требований разных ведомств по статистической, по санитарной части и по другим предметам. Освобождение от этой повинности было бы благодеянием для духовенства и несомненно когда-нибудь оно наступить, – но оно зависит не от одной воли правительства. Ведение метрических записей и списков, повсюду предоставленное особому разряду чиновников, потребовало бы, в случае введения такого порядка у нас миллионных расходов, кои не под силу нашим средствам, и новых учреждений, кои весьма трудно устроить всюду на русской территории тогда как потребность записки существует всюду, где есть какое-либо население, и не на кого до сих пор возложить ее удовлетворение, иначе как на приходское духовенство совершающее акты крещения, брака и погребения, с коими связана записка.

Что касается до приводимого в числе обвинений Петра обязания духовенства доносить об открытых на исповеди покушениях на монарха и мятеж, то об этом давным-давно потерявшем значение правиле следовало бы забыть, как об одном из диких явлений прежнего дикого и темного времени.

Тем же стеснениям приписывает, по-видимому, записка и отсутствие живого проповеднического слова, но к живому проповедничеству и далеко не все способны, а в члены клира, по вышеуказанным причинам, приходится выбирать для пополнения мест при церквах и людей мало способных и недостаточно приготовленных. Но оживление проповеди зависит исключительно, при местных условиях, от заботы и руководительства церковных властей, а существующая меры стеснения свободы проповедничества представлением писанных проповедей на цензуру зависят от церковной власти и ею установлены, а не государством.

Наконец записка предлагает, чтобы голос Церкви слышен был в государственном управлении, предоставить высшим представителям церковной иерархии участие с правом голоса в заседаниях Государственного Совета, Комитета Министров и подобных (?) высших государственно-законодательных учреждений. Но вопрос этот возникал уже в 1862 г., возбужденный министром внутренних дел Валуевым, и подвергался обсуждение, при чем митрополитом московским Филаретом высказано было мудрое, на опыте и знании дела основанное, мнение, что это нововведение послужит не к пользе Церкви и может только повредить самостоятельности ее суждений в вопросах, ведению церковному подлежащих (о сем прилагается справка). Правда, что в Англии в верхней палате лордов по званию своему участвуют в качестве лордов епископы англиканской церкви, но там это дело естественное, ибо английский парламент, в силу королевского церковного верховенства, служит крайней инстанцией для решения церковных вопросов не только административных, но и догматических.

Итак, по прочтении записки, остаемся мы в том же недоумении: в чем состоят предполагаемые стеснения высшего церковного управления и деятельности духовенства со стороны государственной власти, в чем состоит столь тяжкая ее опека и слишком бдительный (?) контроль светской власти? Записка не дает на это определенного ответа, довольствуясь общими местами и неясными указаниями и жалобами.

К. Победоносцев.

12 марта, 1905 г.

В ответ на записку «О современном положении православной Церкви», обер-прокуpop Синода представил ряд «соображений». Положенный в основу записки тезис, что со времени Петра I русская Церковь вступила на неведомый дотоле православной Церкви путь церковного управления, оставлен, тем не менее, статс-секретарем Победоносцевым без возражений. В его ответе мы имеем по этому предмету только случайно брошенную фразу, что «Синод есть постоянный собор». Не подтвержденная никакими соображениями, она ни в каком случае не может служить возражением против достаточно обоснованной в «записке» мысли, что Синод в настоящем его виде, при отсутствии представительства от местных церквей, есть не более, как бюрократическая коллегия.

В своих «соображеньях» обер-прокуpop желает опровергнуть наш вывод лишь относительно неблагоприятного влияния реформы на последующую церковную жизнь. Но если бы автору и удалось доказать благотворность реформы, если бы каждое слою его записки было неоспоримо, то и в таком случае факт отпадения русской Церкви от «канона» остается фактом. Церковь должна руководствоваться в своем управлении не теми или другими человеческими измышлениями, хотя бы и искусно придуманными, а единственно правилами апостолов и вселенских соборов; завет быть верной преданиям апостольской соборной Церкви звучит и в словах символа: «верую в ... соборную и апостольскую Церковь». Правда, «канон» не догмат; он может быть изменен; но только вселенским собором, а ни в каком случае не светскою властью и даже не голосом поместной церкви. С вселенски» «каноном"» нельзя смешивать каноническое творчество отдельных поместных церквей, каково, например, творчество византийской Церкви, в период после вселенских соборов. Только освященное голосом вселенского собора оно может получить силу обязательного канонического закона и санкцию верности церковному преданию.

В каких бы мрачных красках ни рисовалась церковная жизнь нашего патриаршего периода, она все же не давала оснований к разрыву с разрыву с церковным преданием и переустройству церковного управления по протестантским образцам. Если патриарх, который, по каноническому порядку, должен быть только председателем собора епископов, – primus inter paros (это ясно оттенено в нашей «записке»), сделался каким-то образом феодалом, самодержавным в своей церковной области государем, то его нужно было лишь ввести в законные «канонические» рамки, ограничить собором, – не больше. Странно слышать ссылки на то, что соборное начало церковного управления не может быть осуществлено в России в виду неудобства путей сообщения. Неужели в загроможденных горными массивами Греции, Малой Азии и Сирии IV–VIII вв., когда епископам этих стран вменялось в обязанность дважды в год собираться на поместные соборы, пути сообщения были лучше и удобнее, чем на русской равнине, да еще в наш век железных дорог и пароходства? Смеем полагать, что вселенские соборы, на которых присутствовали пастыри, собиравшиеся за тысячи верст, проводившее в пути целые месяцы, знали, что делали, когда настаивали на соборной форме управления, требуя не бюрократических коллегий, а представительства от каждой церкви. Автор «соображений» готов считать за поместные соборы случайные съезды нескольких архипастырей, бывшие в Москве, Казани, Иркутске, упуская из виду то, что на поместном соборе должны быть представители от всех епархий данной Церкви; но если бы даже он был и прав, то ведь это только три-четыре случайных съезда за 200 лет.

У К.П. Победоносцева были под рукой два документа разного происхождения и содержания: «Вопросные пункты о желательных преобразованиях, составленные под руководством высокопреосвященного Антония профессорами духовной академии, и «записка». Первые намечают группу пунктов для предварительного обсуждения в совещании министров положения православия и имеют в виду только ту сторону вопроса, которая непосредственно касалась опеки светской власти над Церковью; наша записка дает общую картину явлений, нежелательных в церковной жизни, в чем бы ни коренились их причины. Несмотря на различие объема содержания того и другого документов, автор «соображений» смешал их в своих возражениях. Смотря на «записку» под более узким углом зрения «вопросных пунктов», он полагает, что все церковные нестроения мы ставим в вину единственно слишком бдительному надзору светской власти, и потому сопровождает каждое положение «записки» неизменным вопросом: «при чем же здесь стеснения светской власти и ее слишком бдительный надзор?» Считая этот вопрос вполне достаточным для того, чтобы разрушить силу наших суждений, автор в своих возражениях в большинстве случаев им только и ограничивается; поэтому, например, последние страницы записки статс-секретаря Победоносцева, особенно там, где нам отвечают на суждения о кастовом замкнутом характере духовенства, о недочетах духовной школы, об отсутствии живого проповеднического слова, идут совершенно мимо цели: наша «записка» не ставит эти явления в непосредственную связь с бюрократической опекой, а «вопросные пункты» их совершенно не касаются. Считать себя повинными и в этом недоразумении мы ни в каком случае не можем.

Но даже при этом недоразумении помешавшем автору уловить внутреннее построение мыслей «записки», многое в характере его возражений мы разделить не можем. Автор «соображений» отказывается идти далее причин, понятия непосредственного «стеснения высшего церковного управления и деятельности духовенства со стороны государственной власти». Он отказывается видеть гнет там, где нет полицейского стеснения. И вот, после того, как мы в «записке» отметили целый ряд таких фактов церковной политики, как изгнание из высшего и епархиального управления принципа соборности и местного представительства, – прекратившийся созыв поместных соборов, сообщение сухо-бюрократического характера деятельности Синода и епархиальному управлению, лишение церковной общины права избрания себе епископов и пресвитеров, права распоряжения церковным имуществом и всякого почина в приходском управлении, сухое направление школы, несение духовенством полицейско-сыскных обязанностей; необходимость жить побором и такие явления государственной жизни, как чрезмерное развитие государственной централизации, убившей всякие следы общины и вообще местной инициативы, – все такие факты, печального, гнетущее влияния которых на церковную жизнь никто не решится отрицать, автор, не отрицая их существования, поистине говорит: «Радетель Церкви (вернее было бы сказать «радетели», ибо дальнейшие слова взяты из «вопросов», а не из «записки») в своей записке жалуется, что просветительная и духовно-назидательная деятельность Церкви стесняется, сравнительно с иноверцами, в своей автономии опекой государства; в чем именно эти стеснения, – на это «записка» не дает определительных указаний (sie!), ограничиваясь общими фразами». Да в том и заключаются эти стеснения, что расколо-сектантство не обязано считаться с большинством отмеченных печальных явлений; оно стоит вне этой, проникнутой бюрократизмом, атмосферы.

В «Вопросах о желательных преобразованиях», которые автор считал за одно с «запиской», кроме того, указано на отсутствие у прихода прав юридического лица, в связи с имеющимся в виду признанием его за старообрядческими обществами; на стеснение Церкви в ее правах приобретения недвижимости (на каждый случай особое Высочайшее соизволение); на совершенное устранение духовенства из общественной жизни; на необходимость годовых проволочек даже но разным мелочам церковного хозяйства; но автор, по-видимому, считает все это совершенно нормально. Политическая миссия духовенства, с необходимостью разных доношений и регистраций, также кажется нормальной, ибо в конце записки статс-секретарь Победоносцев заявляет, что, прочитав все до конца (т.е. «записку» и «вопросы»), «нигде не нашел никаких определенных указаний на стеснения, а только фразы и неопределенный жалобы».

В ответ на наше положение, что консистория, вместо канонического «собора пресвитеров» или епископского собора, представляет канцелярию, где задыхаются от бумаг, автор спокойно отвечает: что же делать, если бумаг стало поступать по 20 000 в год? А откуда же это бумажное море? Автор не задумался над тем, что бумажное море пошло оттого, что в «епископском соборе» неправильно сосредоточили, в силу принципов государственной централизации, все приходские дела, вплоть до разрешения починить развалившуюся ограду церкви, вследствие чего замерла и свелась на нет деятельность приходской общины, образовалось бумажное море в консисториях и бумажная стена в архиерейском кабинете, которая мешает архипастырю войти в живую связь с паствой.

Автор «соображений» убеждает нас в том, что в падении прихода не виновата государственная власть: оно совершилось, по-видимому, как-то само собой; он даже указывает несколько частичных мер Петра I и его преемников, направленных к упорядочению приходской жизни. Но что же могли сделать частичные меры, порою, может быть, идущие в разрез общей политике, если вся общественная атмосфера действовала гнетущим образом, если развивавшееся крепостное право и гонение на общинную жизнь и всякую местную инициативу уничтожали в корне возможность развития приходской общественной жизни.

«Соображения» обер-прокурора указываюсь на то, что теперь, с развитием культуры, деятельность Церкви не понизилась против прежнего, но получила, наоборот, значительное развитие. Еще бы! Конечно, общие культурные успехи в последние два века должны были сказаться, несмотря на невозможные условия общественно-церковной жизни. Но нельзя забывать того, что в XVII веке духовенство стояло во главе культурного движения страны и представляло далеко выдвинувшуюся вперед просвещенную силу, а теперь оно считается одним из наиболее отсталых классов. Не значить ли это, что развитие церковной жизни шло несравненно медленнее, в сравнении с другими сторонами культурной жизни. В то далекое время не было и помину о разладе между пастырями и паствой, о той вражде между духовенством и значительной частью интеллигенции, которая является далеко не добрым знамением настоящего времени.

Аргументация записки статс-секретаря Победоносцева основана на подборе единичных случаев и фактов. Объясняется это, по-видимому, особенностью тех источников, на основании которых она написана. В виду поставленного автором ее упрека в том, что наши соображения страдают малым знакомством с историей и основаны на несерьезных источниках, мы несколько остановимся на этом предмете. Говорить, что наша записка основана на таком несерьезном материале, как статьи богословских журналов и книги некоторых идеалистов и идеологов, незнакомых с действительностью. Но это далеко не так; каноническая сторона записки основана на трудах известных канонистов, таких как: Павлов, Суворов, проф. Заозерский, имена которых не раз упоминались в записке, но автор «соображений», при определении источников, которыми мы пользовались, счел за лучшее об этом умолчать. В вопросах, касающихся жизни прихода, мы пользовались трудами Папкова, и вот теперь статс-секретарь Победоносцев возражает против тех самых, почерпнутых из трудов Папкова, положений, за которые всего, два года тому назад последнему по его же, К. П. Победоносцева, предложение была присуждена макарьевская премия. В виду того, что ныне, за отсутствием соборов, церковное сознание находит себе верное отражение только разве в рассадниках высшего богословского образования – академиях, являющихся в делах науки судьями даже высших иерархов – мы предпочитали обосновываться на мнениях академий, выражением которых являются редакционные статьи академических журналов. Так, статьи «Церковного Вестника» не раз открыто признавались в светской печати голосом С.-Петербургской академии, и такое их толкование не возбуждало возражений со стороны Синода или вообще церковных сфер; вот почему мы пользовались мыслями редакционных статей этого органа. По тем же основаниям мы пользовались некоторыми статьями профессоров Заозерского и Тихомирова в «Богословском Вестнике»: будучи помещены в органе Московской академии, они были встречены явным сочувствием в остальных академических органах. Эти именно мнения академических сфер и известных канонистов, а не наши личные и случайно составившиеся воззрения, и легли в основу нашей записки. Если обер-прокурор считает мнения духовных академий несерьезными, то позволительно спросить, куда же обратиться за серьезным и основательным богословским материалом?

На это мы, может быть, получим ответ, обратившись к источнику, на основании которого, невидимому, составлены ответные «соображения». Почти вся фактическая сторона их однородна с диссертацией чиновника синодальной канцелярии Рункевича, именно из тех ее глав и мест, о которых имелось подробное обоснованное суждение в совете профессоров С.-Петербургской духовной академии. В виду этого мы имеем возможность дать оценку положенному в основу «соображений» материалу не на основании личных воззрений, компетенции которых К. П. Победоносцев совершенно в праве отрицать, а словами и мыслями, принятыми таким компетентным в этом деле учреждением, как совет профессоров академии.

«Каноническая оценка Синода, – докладывает совету свое мнение епископ Сергий, ректор академии совершенно игнорируется Рункевичем»... Есть возможность думать, что автор потому не говорит о каноническом смысле и достоинстве петровской реформы, что для него Церковь не Божественное учреждение с незыблемыми, неприкосновенными основами, а лишь известное ведомство в государстве, с которым, поэтому, государство может совершенно не церемониться: сначала во главе его стоял патриарх и им правили иерархи, но это не понравилось или стало неудобно; тогда патриарха отменили и управление отдали светским чиновникам, более «способным"» и более подконтрольным государству. Позже епископ Сергий несколько смягчил приговор и сделал предположение, что автор просто не определил темы работы.

Картины упадка церковной жизни в период патриаршества и е возрождения в синодальный период, которыми К. П. Победоносцев доказывает необходимость реформы Петра и нежелательность возврата к старине, однородны с соответствующими местами того же труда; но вот что говорят о них профессора академии: «И та и другая картины до очевидности форсированы и на полную историческую достоверность претендовать не могут. Все примеры нестроений и прямо безобразий в церковной жизни тогдашнего (дореформенного) времени – такого рода, что любой консисторский архив по судному столу в любую эпоху может доставить автору целые сотни их» (епископ Сергий). Ту же мысль выражает и другой оппонент, профессор Никольский. Указывая на то, что отрицательные факты только через статистику могут получить значение материала для общих характеристик, он отмечает, что историческая правда у Рункевича остается в стороне, уступая место тенденциозным соображениям; что, воспользовавшись материалами синодального и консисторского архивов и вырвав отдельные фразы из заграничных изданий о России, по методу Рункевича нетрудно представить в худшем состоянии даже настоящее время. Далее профессор Никольский отмечает слабое знакомство историка ее допетровским бытом Руси и произвольную характеристику дореформенной церковной жизни. «Для вящшаго прославления церковной реформы он (Рункевич) механически группирует все то, что так или иначе чернит период досинодальной жизни. Смотря на Петра I глазами ослепленного от восторга почитателя, автор может видеть только благие цели и не хочет спокойно оценить действительные последствия исторических перемен, внесенных в церковный строй с начала XVIII века» (Никольский). Такой же взгляд проводится и в отзыве доцента Карташева. «Его (Рункевича) картина», – говорить он – покоится не на серьезном изучении явлений старорусской церковной жизни, а на необходимом для его априорной цели, одностороннем и случайном подборе фактов, выхваченных из обширного моря жизни. Подобную картину без особенного труда можно было бы составить не относительно только XVII и XVIII веков, а даже относительно минувшего года, если просмотреть в любой консистории серию кляузных дел». «Трудно придумать, – отзывается он далее о картине церковной жизни, представленной Рункевичем, – «что-нибудь более несообразное с тем, что мы знаем о XVII веке. Нам XVII век известен, напротив, как век энергичных церковно-просветительных начинаний».

В начале своих «соображений» статс-секретарь Победоносцев заявляет, что наши пожелания клонятся к существенному ослаблению связи между Церковью и государством, в результатах своих угрожающему великой опасностью и Церкви и государству. – Мы подробно ответили бы на подобное обвинение, если бы в «соображениях» было отмечено, в чем собственно он видит эту – новью, «гибельную опасность»; теперь же, по необходимости, приходится ограничиться лишь кратким замечанием. Если бы те порядки, к которым предполагаем возвратиться, – порядки свято-отеческого периода, считающегося золотым веком в истории христианской Церкви, – были, действительно, гибельными, то Византия не мирилась бы с ними в течение свыше 1000 лет, а Церковь не процветала бы в это время. Автор «соображений» желает доказать, что мы хотим возврата не к свято-отеческому времени, а к системе управления русской Церковью XVI и особенно XVII века, – допустим и это; но ведь не надо забывать, что в это время сложилась и окрепла наша государственная жизнь, заговорила живая богословская мысль, чему не могла бы способствовать, особенно в то тяжелое время, «гибельная» система церковного управления.

Другое возражение, не относящееся к определенному пункту нашей записки, направлено против навязываемой нам мысли о совершенном изгнании из духовного ведомства чиновников. Автор на протяжении целой страницы доказывает, что чиновники-специалисты будут необходимы и при условии учреждения патриаршества.

По вопросу о средствах усиления жизнедеятельности прихода в «записке» было указано на необходимость или обеспечения духовенства жалованьем, или устройства такой организации земская обложения, путем которой священник получал бы с прихода те же средства, что и теперь, без необходимости лично вымогать их у каждая прихожанина в частности. Вероятно, не усвоив нашей мысли, автор «соображений» ставит нам в укор, что ото будет новая тягота и без того обремененному народу. Но «записка» говорит не о новом налоге, а только о перемене формы сбора с прихода тех средств, который и теперь берутся священником.

Возложение на духовенство полицейско-сыскных обязанностей, сыгравшее такую печальную роль в истории прихода, окончательно разъединившее пастыря с паствой, признается автором «соображений» делом необходимости, за неимением у казны средств учредить для сего особых должностных лиц; а обязанность доносить об открытых на исповеди вредительных для государства вещах, статс-секретарь Победоносцев советует забыть, как устаревшее правило. Совет забыть неотмененный закон, конечно, не особенно вразумителен; неубедительна и ссылка на неимение у казны средств, чтобы завести отдельных сыскных агентов и регистраторов. Но, насколько мы знаем, посему предмету обер-прокуроры не входили с ходатайством в подлежащее ведомство; а затем, если бы недостаток средств и побудил правительство возложить полицейские обязанности на какое-либо существующее должностное лицо, чтобы не плодить новых, то, во всяком случае, нужно было возложить их на местные полицейские органы или на кого угодно другого, но только не на пастыря.

При обсуждении недочетов духовной школы в «записке» было указано на необходимость ознакомления будущих пастырей с отрицательными явлениями культурной жизни. Обер-прокурор находит, по-видимому, это ознакомление излишним, так как эти течения «не выражают истинную, желаемую культуру». Но ведь если это так, то священнику необходимо бороться с ними, стараться предупредить их распространение; мы не понимаем, каким путем можно вести борьбу, не изучив самым основательным образом эти отрицательный явления?

С. Витте.

Март, 1905 г.