Журнал «Сотрудник Братства святителя Гурия» (1909–1911 гг.)

Идею выпуска специального миссионерского журнала БСГ епископ Андрей, судя по всему, вынашивали уже давно, но скудные финансовые возможности и другие обстоятельства не позволяли осуществить задуманного. Как вспоминал владыка в одном из своих обращений «К нашим читателям» (№ 51 от 23 октября 1910 г.), «в течение десяти лет нам приходилось слышать: вот, если бы у нас, у Братства, был свой журнал, наша деятельность была бы для всех понятна, и мы могли бы расширить круг своих единомышленников».

Ещё более актуальной эта задача стала, по его словам, когда «началась, с одной стороны, непозволительная газетная травля всего, чем живёт св[ятая] Церковь, а с другой стороны, явились такие защитники православия, которые ещё более давали поводов злословить его». В результате этого «жизнь тем более настоятельно выдвинула вопрос хотя бы о маленьком издании при Братстве свят[ителя] Гурия, которое бы оправдывало инородческое дело Братства в глазах истинных сынов православной Церкви».

Другим важным побуждающим мотивом к изданию журнала послужило неудовлетворительное состояние самой православной миссии. «Вместе с тем, – подчёркивал епископ Андрей, – и деятельность врагов св[ятой] Церкви так усилилась и получила такой интенсивный характер, что для самих миссионеров нужны были постоянные указания: что им делать, на что обращать более внимание, чтобы не переживать снова той нравственной растрёпанности, какая среди отцов и господ миссионеров наблюдалась в 1905 – 1906 годах». Одновременно переживали «большие затруднения в своей деятельности» и «все защитники русского дела среди инородцев».

Всё это, как отмечал епископ Андрей, «заставляло некоторых русских деятелей неоднократно (кажется, шесть раз) ходатайствовать пред разными ведомствами о субсидии на издание журнала, который освещал бы русским людям пути к инородческому сердцу, а инородческому уму давал бы указания на русские идеалы». Однако понимание этого начало реально ощущаться со стороны «сильных мира сего» только в 1910 г. Между тем, уже в 1909 г. уставший ждать правительственного благоволения епископ Андрей решил использовать открывшие возможности для того, чтобы осуществить задуманное.

5 сентября 1909 г. он проинформировал губернские власти о том, что «Кружок сестёр-сотрудниц» БСГ намерен издавать в Казани «еженедельный духовный журнал под названием Сотрудник Братства Свят[ителя] Гурия» под его ответственным редакторством. А уже 10 сентября 1909 г. и.д. Казанского губернатора, вице-губернатор Г.Б.Петкевич подписал соответствующее «Свидетельство» за № 7900. «Журнал, – говорилось в нём, – будет издаваться по следующей программе: 1/ проповедь свято-отеческая: или оригинальная, или переводная на ближайший праздник; статьи нравственно-догматического содержания; 2/ сведения из жизни и деятельности Братства Свят[ителя] Гурия; 3/ известия из жизни церковной вообще и жизни миссионерской, в частности; о пропаганде инославия и иноверия».⁴

В объявлении о подписке на СБСГ на 1910 г. говорилось, что: «Издание журнала «Сотрудник Братства св[ятителя] Гурия» вызвано давно назревшей потребностью иметь орган печати, посвящённый разработке вопросов приволжской инородческой миссии, поэтому редакция, по мере возможности, будет стремиться к тому, чтобы ознакомить русское общество и деятелей инородческого просвещения с положением инородческого дела, не только в Казанской епархии, но и в епархиях, смежных с нею. Редакция охотно уделяет место статьям по изучению ислама и язычества, по этнографии приволжских инородцев, по восточной библиографии, по обозрению татарской печати и проч[ему]; сведениям о радостных и печальных явлениях среди инородцев, способствующим выяснению истинного положения инородческо-просветительного дела в инородческих епархиях, также отводится надлежащее место».⁵

Журнал выходил еженедельно «в размере книги», в объёме печатного листа (восьми страниц). Печатался он в Казани: сначала в типо-литографии И.С.Перова (впоследствии – М.П.Перовой), затем – в типографии Казанского Губернского Правления. Первоначально подписка на журнал не планировалась, а цена за отдельный номер предполагалась в три копейки. Но уже в самом скором времени она всё же была объявлена. Стоимость подписки на год – с 1 декабря 1909 г. по 1 декабря 1910 г. – составляла два рубля пятьдесят копеек (с пересылкой иногородним и доставкой в Казани – три рубля), с 1 января 1911 г. – только с пересылкой – три рубля (допускалась рассрочка)⁶. Отдельные номера продавались по цене пять копеек за экземпляр в книжной лавке КСПММ. Подписные деньги, пожертвования в издательский фонд «Кружка сестёр-сотрудниц» БСГ, статьи и корреспонденция адресовались на имя председателя последнего (в тот же монастырь, где и располагалась редакция журнала).

Как отмечал в № 1 от 1 января 1911 г. СБСГ епископ Андрей, редакция начала своё дело «без всяких средств, без готового материала и только с сознанием необходимости выяснять сынам православной Церкви насущные церковные нужды», но уже через месяц «из материала пришлось делать выбор, а к концу года остались неиспользованными произведения таких авторов, как Н.И.Ильминский и Вл.П.Череванский».

Одним из главных духовных покровителей журнала являлся архиепископ Казанский и Свияжский Никанор, по словам епископа Андрея, «всегда ободрявший редакцию «Сотрудник[а]» в её деятельности и милостиво присылавший в её распоряжение свои статьи и заметки». Кончина казанского архиерея, последовавшая 27 ноября 1910 г. – в день выхода последнего (за означенный год) номера СБСГ – была воспринята его сотрудниками как «великая потеря».⁷

Внешне деятельность самих «сестёр-сотрудниц» была в журнале практически незаметна. Но из отрывочных упоминаний известно, что их личный вклад в его издание был весьма ценным. Так, в 1910 г. тридцать номеров журнала были объединены в одно издание под общей обложкой с названием «О просвещении приволжских инородцев»⁸, посвящённое проходившему в том же году Казанскому миссионерскому съезду. В предисловии к нему епископ Андрей писал: «Выпуская этот первый том «Сотрудника Братства свят[ителя] Гурия», считаю своим нравственным долгом принести глубокую благодарность Кружку сестёр-сотрудниц Братства, которые дали возможность иметь в печати много интересного для миссии материала. В частности, долг пред правдою обязывает меня признаться, что даже и редакционная работа за всё время издания «Сотрудника» лежит почти всецело на одной из сестёр-сотрудниц Братства свят[ителя] Гурия О.П.Ермолаевой, что позволяет мне заниматься исполнением других моих обязанностей.

Приношу искреннюю благодарность и всем моим сотрудникам, кто поделился своими мыслями на страницах нашего маленького журнала по вопросам о просвещении приволжских инородцев. Если кто дорожит судьбою нашего бедного, но пока единственного в Приволжьи миссионерского периодического издания, то пусть поможет ему в ближайшем будущем и делом, и словом».⁹

Помимо журнала, в 1911 г. «Кружком сестёр-сотрудниц» БСГ была выпущена небольшая, но весьма любопытная книга «Во славу Божию». В неё вошли: работа известной православной миссионерки М.А.Черкасовой «Наискорейший способ научения чтению и письму»¹⁰, а также отредактированные епископом Андреем рукописи самой Марии Александровны «Как Пресвятая Богородица меня исцелила» (1898 г.) и её сотрудницы – православной арабки А.Д.Абдо «Об основании Бейрутских школ Императорского Православного Палестинского Общества» (1909 г.). Рукописи эти привезла из Бейрута одарённый педагог, публицист и этнограф С.В.Бобровникова (урождённая Чичерина)¹¹ (1867 – 1918) – супруга педагога-просветителя Н.А.Бобровникова (приёмного сына выдающегося русского миссионера Н.И.Ильминского и брата жены «апостола чуваш» И.Я.Яковлева), племянница русского правоведа и философа Б.Н.Чичерина и сестра будущего народного комиссара по внешним делам РСФСР (затем – СССР) Г.В.Чичерина.

Весной 1909 г. она посетила несколько учебных заведений «Императорского Православного Палестинского Общества» в Палестине и Сирии, где, как отмечала сама С.В.Бобровникова в предисловии к означенной книге, наиболее сильное впечатление на неё произвели «учебные заведения этого общества в Бейруте, руководимые Марией Александровной Черкасовой». «В них, – писала она, – я встретила не только замечательную постановку учебного дела и выдающиеся успехи учащихся в русском языке, но и образцово поставленное воспитательное дело. Учащие и учащиеся с Марией Александровной во главе образуют как бы одну большую семью. Весь распорядок школы, вся жизнь её держится уважением и любовью к «Маме-Московите», так зовут Марию Александровну православные жители Бейрута».¹²

Здесь М.А.Черкасова и А.Д.Абдо и передали С.В.Бобровниковой «две чрезвычайно интересные и поучительные рукописи», которые она предполагала напечатать вместе с описанием посещённых ею палестинских и сирийских школ, но оставила эту затею из-за расстроившегося здоровья, решив опубликовать их отдельным изданием.

Выход в свет «нового издания» сестёр-сотрудниц был 30 июля 1911 г. анонсирован «Казанским Телеграфом», сообщившем о том, что «в этой небольшой, но содержательной книжке» описывается, как простая русская женщина «просвещала православных арабов города Бейрута, какими средствами она добивалась в этом блестящих успехов». «В этой книжке, между прочим, – подчёркивалось в газете, – излагается г[оспо]жой [М.А.]Черкасовой новый способ обучения детей грамоте, заменяющий известный звуковой метод барона Корфа».¹³ Средства от продажи книги (15 копеек за экземпляр) поступали «на обучение детей» в Покровской просветительной крещёно-татарской женской общине Мамадышского уезда Казанской губернии ¹⁴.

Исследования С.В.Чичериной (Бобровниковой) помещались и на страницах самого СБСГ: например, отрывок из одного из её докладов «Инородцы-магометане (татары, башкиры, киргизы)» (№ 9 от 31 января 1910 г.) и статья «Сила и объединение мусульман» из книги «О языке преподавания в школах для восточных инородцев» (№ 46 от 18 сентября 1910 г.). В последней она, в частности, пришла к выводу о необходимости «принять все меры к защите крещёных и язычествующих инородцев от поглощения исламом» и для того, «чтобы крещёные инородцы в отношении пользования природным языком имели те же права, как и татары-мусульмане», а также – ничем не содействовать «слиянию отдельных мусульманских племён в одну мусульманскую нацию».

В журнале можно встретить также статьи и комментарии за подписью «О.Ермолаева» и «О.Е.», которые, скорее всего, принадлежали Ольге Петровне Ермолаевой: к примеру, «Братская Жизнь» (№ 20 от 18 апреля 1910 г.). В № 35 от 3 июля 1910 г. был также помещён её доклад на Казанском миссионерском съезде 1910 г. «О призвании женщины на служение Миссии».

Помимо этого, мне удалось обнаружить ещё две брошюры, автором и составительницей которых являлась О.Ермолаева: «О мирянах и иерархии» (с припиской на обложке – «издание передано Кружку сестёр-сотрудниц Братства Свят[ителя] Гурия») (Казань, 1909 г.) и «О Бедийском Храме» (издание «Сухумской Церковно-Археологической комиссии») (Сухум, 1913 г.).¹⁵

По большому счёту, СБСГ являлся своего рода информационным «мотором» деятельности «Кружка сестёр-сотрудниц» БСГ, хотя большого размаха таковая приобрести так и не успела. Тем не менее, как отмечалось в подготовленном О.Ермолаевой для Казанского миссионерского съезда 1910 г. докладе, «малый Круж[ок] Сест[ёр] Сотр[удниц] за 1½ года своего существования успел уже оказать разнообразную материальную и нравственную помощь в разных областях школьно-миссионерского дела».¹⁶

Дальнейшая судьба сотрудниц «сестричества» (особенно – после революционных событий 1917 г.) сложилась по-разному. Но большинство из них оставались верными делу христианского служения и своему духовному наставнику всю жизнь. И за это, в конечном счёте, немало претерпели от богоборческой власти.

Известно, к примеру, что один из сыновей А.В.Догель (в девичестве – Молоствовой) и её мужа, известного профессора М.И.Догеля, молодой лейб-гвардейский офицер М.М.Догель 10 сентября 1918 г. в одиночку оборонял от наступавших красногвардейцев Казанский Успенский (Зилантов) монастырь, около которого и был заколот у своего пулемёта. Во время революционной смуты супружеская чета Догель, с оставшимися в живых детьми, эмигрировали заграницу.

На стороне «белых» впоследствии воевали и два сына Н.А.Крупенниковой. Сама же она в 1933 г., вместе с Н.К.Десницкой (Денисовой), Р.П.Даулеем, Н.В.Никольским и другими, проходила по сфабрикованному ОГПУ делу «О контрреволюционной религиозно-монархической организации «Братства святителя Гурия» в Татарской АССР», «идеологическое и практическое» руководство ячейками которого вменялось находившемуся тогда в заключении епископу Андрею. Ещё ранее – по громкому групповому «Делу членов Казанского филиала «Истинно-православной церкви» привлекалась «к ответственности» и О.П.Ермолаева.

Вообще же, даже если чисто поверхностно отследить биографии и родственные связи сотрудников «Кружка сестёр-сотрудниц» БСГ и издававшегося им «негромкого» провинциального журнала, то откроется поистине уникальное переплетение выдающихся личностей и судеб. Особо обращает на себя внимание также крайне «разношёрстный» национальный состав авторов СБСГ, среди которых на ниве православной миссионерской деятельности, составлявшей его магистральное направление, помимо русских, подвизались представители алтайского, кряшенского, хакасского, чувашского, японского и других народов.

Основным, постоянным автором СБСГ являлся сам епископ Андрей (Ухтомский). Ему же, судя по всему, принадлежала и большая часть материалов, подписанных псевдонимами (предположительно, «Е», «Е.А.», «Церковник» и другими).

Среди тех, чьи статьи были опубликованы в журнале, можно обнаружить имена известных учёных и богословов. В нём печатались: выдающийся российский востоковед, профессор Н.Ф.Катанов¹⁷, известный историк церкви, член-корреспондент Императорской российской академии наук, профессор П.В.Знаменский (предположительный псевдоним – «П.З.») ¹⁸, учёный-историк и этнограф Н.В.Никольский¹⁹, священник-миссионер С.А.Багин, духовный писатель, священник Т.А.Земляницкий, историк, богослов, исламовед Я.Д.Коблов, один из основоположников чувашской письменности и литературы, ближайший соратник И.Я.Яковлева, священник-миссионер А.В.Рекеев²⁰, преподаватель Казанской учительской семинарии Р.П.Даулей²¹ (предположительные псевдонимы – «Р.Д.», он же – «Крещёный Татарин»), священник-миссионер А.П.Азановский, грузинский епархиальный миссионер А.Платонов, священники С.Борисов²², П.Гаврилов, Н.Ефремов, Т.Ефремов, В.Зайков, Т.Иваницкий, А.Иванов, В.Каменский, И.Кирилов, А.Кулясов, П.Монастырёв, И.Николаев, М.Платонов, А.Пчёлкин, Г.Спиридонов, М.Степанов, И.Сиротов, Д.Филимонов, Е.Харитонов, учителя В.Назаров, П.Спасский, А.Чеботарёв, Н.Юркин, и другие.

Авторами помещённых в журнале статей и заметок были также: слушатели и выпускники миссионерских курсов А.Забелло, А.Князев, В.Михайлов, М.Никамура²³, Г.Сергеев, Н.Спасский, Г.Степанов, а также – А.Александровский, Н.Александровский, А.Алякринский, М.Иванов, В.Казанский, А.Кремлёв, Н.Куглеев, А.Миролюбов, В.Михайлов, Г.Юлин и другие. Целый ряд материалов и комментариев был подписан псевдонимами – такими, как: «А.», «А.А.С.», «С.Н.», «С.П.В.», «А.В.», «А.Н.», «Д.С.», «Е.», «И.И.» («I.И.»), «М.А-ий», «Н.Н.», «Р.», «С.Е.З.», «С.М.», «С.Т.Е.», «Ю.», «N.», «Z», «Беспристрастный», «Братчик», «Верующий», «Ильминовец», «Инородческий миссионер», «Казанец», «Мамадышанин», «Мин», «Миссионер», «Наблюдатель», «Нейтральный», «Не-миссионер», «Не-переводчик», «Новик», «Общий Друг», «Обыватель-старожил», «Переводчик», «Православный», «Русский Казанский старожил», «Скорбящий», «Славянофил», «Обыватель», «Очевидец», «Русский», «Участник», «Церковник», «Чужой».

В первое время на страницы СБСГ нередко попадали также статьи и проповеди церковных и общественных деятелей, имевших общероссийскую известность. В нём были, в частности, опубликованы: речь на «пастырском собрании столичного духовенства» в Санкт-Петербурге митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония (Вадковского) (№ 2 от 12 декабря 1909 г.), слово протоиерея И.И.Восторгова «Вера в опасности» (№ 5 от 1 января 1910 г.), «Мнение епископа Алексия (Дородницына) о церковно-приходских организациях» (№ 9 от 31 января 1910 г.), его же – «О мерах к поднятию религиозно-нравственного уровня крещёных инородцев» (№ 13 от 27 февраля 1910 г.), «Замкнутость и косность мусульманского народа» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г.), «О значении монастырей на русских восточных окраинах» (№ 37 от 11 сентября 1911 г.) («из отдельного оттиска» статьи А.И.Соболевского 1908 г., опубликованной в «Окраинах России»).

На страницах СБСГ можно было обнаружить перепечатки и обзоры материалов из газет и журналов разной направленности, например, таких, как: «Волынские Епархиальные Ведомости», «Вятские Епархиальные Ведомости», «Земщина», «Казанский Телеграф», «Кишинёвские Епархиальные Ведомости», «Колокол», «Миссионерский Листок», «Московские Ведомости», «Новая Русь», «Новое Время», «Окраины России», «Оренбургские Епархиальные Ведомости», «Приложения к «Циркуляру по Казанскому Учебному Округу», «Русская Мысль», «Санкт-Петербургские Ведомости», «Терек», «Туркестанские Ведомости», «Туркестанские Епархиальные Ведомости», «Туркестанский Курьер», «Юлдуз» («Звезда»), и других.

В журнале был помещён, по выражению «Е.А.» (епископа Андрея), «ряд драгоценных статей» «по разным вопросам магометанской жизни и пропаганды ислама в России» известного писателя, востоковеда, члена Государственного Совета В.П.Череванского. Они публиковались на протяжении 1910 – 1911 гг., что сделало В.П.Череванского одним из немногих «постоянных авторов» СБСГ.

В журнале были опубликованы такие принадлежащие перу В.П.Череванского материалы, как: «Судебное дело киргизского народа с религиозной точки зрения» (№ 12 от 21 февраля 1910 г., № 14 от 6 марта 1910 г., № 19 от 10 апреля 1910 г., № 22 – 23 от 1 мая 1910 г.), «О положении мусульманской женщины» (№ 37 от 18 июля 1910 г.), «Преподавание в школах на родных наречиях» (№ 44 от 5 сентября 1910 г.), «Мухаммеданский взгляд на брак и полигамию» (№ 51 от 23 октября 1910 г.), «Управление по делам мусульманской веры» (№ 28 от 10 июля 1911 г., № 29 от 17 июля 1911 г., № 30 от 24 июля 1911 г.), «Избрание и назначение приходских и высших лиц мусульманского духовенства» (№ 31 от 31 июля 1911 г., № 32 от 7 августа 1911 г.), «О льготах и преимуществах служителей мусульманской веры» (№ 43 от 23 октября 1911 г., № 45 от 6 ноября 1911 г.), «О деятельности миссионеров среди мусульман» (№ 49 от 4 декабря 1911 г.), и другие.²⁴

Повышенное внимание в журнале уделялось популяризации взглядов выдающегося русского миссионера Н.И.Ильминского. В частности, в СБСГ был опубликован обширный материал «Из неизданных писем Н.И.Ильминского» с вступлением «П.З.» – П.В.Знаменского (№ 2 от 12 декабря 1909 г.) и дополнение к нему (№ 7 от 17 января 1910 г.), в котором приводились письма миссионера обер-прокурору Святейшего Правительствующего Синода (СПС) графу А.П.Толстому – «по поводу открывшегося в этом году отступнического движения среди крещёных татар и других инородцев» (1871 г.) и с сообщением новых сведений «о положении отступничества» (1872 г.). При этом третье письмо Н.И.Ильминского графу Д.А.Толстому, относящееся к 1870 г., по каким-то причинам было опубликовано только в 1911 г. (в № 13 от 27 марта, № 15 и 16 от 17 апреля, № 20 от 15 мая 1911 г., № 23 от 5 июня 1911 г.).

В журнале была помещена также ранее «не бывшая в печати» статья Н.И.Ильминского от 1886 г. под названием «Система народного и в частности инородческого образования в Казанском крае» (№ 10 за 7 февраля 1910 г. и № 11 от 13 февраля 1910 г.). «Замечательно, – указывал в сноске к ней «Е.А.» (епископ Андрей), – что все нынешние движения среди инородцев, в смысле татаризации, были тридцать лет тому назад предсказаны [Н.И.]Ильминским».

Н.И.Ильминскому и его миссионерской «системе» были также посвящены такие материалы, как: «Система Н.И.Ильминского и наша современность» (№ 15 от 14 марта 1910 г.) – за подписью «Церковник», «Кое-что об обрусении. (По поводу № 4 «Сотрудника»)» (№ 16 от 20 марта 1910 г.) – за подписью «Беспристрастный», «Система Ильминского в татарских руках» (№ 22 – 23 от 1 мая 1910 г.) – за подписью «Ильминовец», «О церковно-учительских школах в Поволжье» (№ 52 от 30 октября 1910 г.) епископа Андрея, «Чуваши. Применение системы Ильминского к их просвещению» (№ 25 и 26 от 26 июня 1911 г.) священника села Байглычево А.В.Рекеева, «Воспоминания о Николае Ивановиче Ильминском ко дню его церковной памяти 27 дек[абря]» (№ 52 от 25 декабря 1911 г.) священника Г.Спиридонова, и другие.

В некоторых из них содержались весьма любопытные и сохраняющие свою актуальность по сей день аналитические выводы. Так, например, священник Т.А.Земляницкий в весьма обстоятельной статье «Родной язык» (№ 19 от 8 мая 1911 г.) доказывал, что «богослужение на инородческих языках, сродняя инородцев с русскими по душе, способствует и усвоению русского языка». Весьма интересной в данном отношении представляется также статья грузинского епархиального миссионера А.Платонова «Из истории применения системы Н.И.Ильминского на Кавказе» (№ 38 от 25 июля 1910 г.).

Заметное место на страницах СБСГ занимали документы, регламентирующие деятельность БСГ и его «Кружка сестёр-сотрудниц», а также материалы, рассказывающие об их деятельности (в том числе – отчёты об общих собраниях БСГ). Среди них: «Правила о порядке выдачи и ношения Знака Братства Св[ятителя] Гурия», утверждённые определением Св[ятейшего] Синода, от 11 июня сего 1909 года за № 4755, и описание его» (№ 5 от 1 ноября 1909 г.), «Кружок сестёр-сотрудниц Братства святителя Гурия, его состав и цели» (№ 6 от 8 ноября 1909 г.), «Устав Уездных Отделов Братства св[ятителя] Гурия» (№ 25 и 26 от 26 июня 1911 г.). В № 20 от 18 апреля 1910 г. было опубликовано «Положение о Миссионерском приюте, находящемся при Казанском Архиерейском доме», возникшем по инициативе и благословению архиепископа Казанского и Свияжского Никанора в конце 1909 г. и находившемся в ведении БСГ.

В журнале можно найти, к примеру, материалы об Общем собрании БСГ, проходившем 1 ноября 1909 г. в залах Казанской Городской Думы (№ 7 от 14 ноября 1909 г.), а также разного рода заметки на «братскую» тему, такие, как: «Из жизни Братства свят[ителя] Гурия» и «Архипастырская милость» (№ 43 от 29 августа 1910 г.) епископа Андрея. Иногда в СБСГ помещались отчёты о собраниях и прочих мероприятиях миссионерских организаций, действовавших «на местах». Особое внимание при этом уделялось отчётам о деятельности «Царёвококшайского миссионерского кружка», на базе которого впоследствии был создан Царёвококшайский отдел БСГ.²⁵

В связи с открытием уездные отделов БСГ в городах Мамадыш и Чистополь «Е.А.» (епископом Андреем) в статье «Рост органической миссии в Казанской епархии» (№ 39 от 1 августа 1910 г.) поднимался также вопрос о «народной, так называемой, органической миссии», «полная необходимость» которой, по его словам, давно уже была заметна. Первым успехам в деятельности Мамадышского отдела БСГ была посвящена заметка «Торжество православия (крещение вотяка-язычника)» (№ 22 от 29 мая 1911 г.) за подписью «А.А.С.».

Не забывал журнал и о КМК. Так, с большим восторгом епископ Андрей воспринял сообщение об ответе Императора Николая II на всеподданнейшую телеграмму архиепископа Владивостокского и Камчатского Евсевия (Никольского), в которой, помимо прочего, выражались сочувствие и пожелания дальнейшего успеха Камчатской миссии и иеромонаху Нестору (Анисимову) – бывшему воспитаннику означенных курсов (и будущему митрополиту Кировоградскому и Николаевскому). В заметке «Высочайшая телеграмма» «Е.А.» подчеркнул, что это известие – есть «лучшая награда» КМК, отметив, что: «Дай же, Господи, сил и разума наставникам Миссионерских курсов выпускать таких деятелей миссии, как отец Нестор». Истории создания, проблемам и текущему состоянию дел на КМК была посвящена статья «О Миссионерских Курсах в Казани» (№ 45 от 12 сентября 1910 г.).

В № 32 от 12 июня 1910 г. было опубликовано прочувствованное «Прощальное слово курсистам выпуска 1910 года» под заголовком «Иерархия и иерократия», в котором епископ Андрей поучал, что «пастырство – это только служение и только самопожертвование», призывая своих духовных питомцев неукоснительно соблюдать апостольскую заповедь – «не стремиться господствовать над наследием Божиим, но подавать пример стаду, только тогда вы будете достойно принадлежать к церковной иерархии».

То, что владыку серьёзно волновали состояние и будущность КМК можно было понять, например, из его заметки «Епархиальные стипендиаты на Миссионерских курсах» (№ 32 от 12 июня 1910 г.), где он писал, что: «В жизни почти всех миссий ощущается один крупный недостаток – это отсутствие деятелей, людей, специально дело изучивших и ему служащих». Восполнить этот недостаток, по мнению епископа Андрея, можно было, «если бы отцы-начальники миссий, заранее избрав себе будущих помощников, отправляли их на Казанские миссионерские курсы для специальной подготовки к миссионерской службе» (хотя бы «по три стипендиата»). Одновременно он отмечал, что в случае обучения здесь епархиальных стипендиатов «потерял бы значительную часть своей остроты» злободневный «денежный вопрос», из-за которого «Спасо-Преображенский монастырь, содержащий здания Миссионерских курсов, едва ли будет в состоянии долго иметь на себе это послушание». А, между тем, напоминал епископ Андрей, КСПММ «содержит учебное заведение, обслуживающее весь приволжский край и почти все православные сибирские миссии, и никакой ни откуда субсидии не получает».

СБСГ (СПМ) был скромен в оформлении, но удобен для чтения. Хотя следует признать, что он имел довольно запутанную систему нумерации. Известно, что до 29 ноября 1909 г. вышло девять номеров (№№ 1 – 9)²⁶, а уже с 5 декабря того же года было положено начало новой нумерации, и до 27 ноября 1910 г. было издано пятьдесят шесть номеров (№№ 1 – 56), в том числе – четыре сдвоенных. Затем выпуск журнала ненадолго прервался и возобновился с 1 января 1911 г., и до 25 декабря 1911 г. было издано пятьдесят два номера (№№ 1 – 52), в том числе – два сдвоенных²⁷. На пятьдесят втором номере за 1911 г. издание журнала, по-видимому, прекратилось (во всяком случае, мне не удалось обнаружить ни самих последующих номеров, ни каких-либо упоминаний о них).²⁸

Как признавал сам епископ Андрей, первый год издания СБСГ «обошёлся издателю очень дорого», в результате чего совершенно законно возникла мысль: «стоит ли тратить деньги на это издание, если затрачиваемые деньги могут содержать пять – шесть Братских школ»? Однако, обратившись с этим вопросом к читателям, он выяснил, что «многие просят продолжать начатое дело, пока оно, по крайней мере, не имеет хотя бы субсидированного продолжения». Одновременно подписка на СБСГ выявила, «что «Сотрудником» дорожат, что он даёт новые сведения».²⁹ Всё это продлило жизнь журнала ещё на один «миссионерский год».

В редакторской статье «Новый год «Сотрудника Братства свят[ителя] Гурия» (№ 1 от 1 января 1911 г.) епископ Андрей признавал также, что редакции журнала приходилось «слушать несколько искусительных голосов»: «Зачем такое длинное название у вашего журнала? Зачем оно такое узкое, ограничивающее, как будто, сферу вопросов интересами одной Казанской Епархии? – Измените название, и подписчиков из других епархий будет более и сотрудников прибавится!». Но делать это он долгое время категорически отказывался, заявляя, что: «Нельзя изменить название, в котором упоминается драгоценное имя святителя Гурия, просветителя всего Казанского царства, архипастыря всех нынешних приволжских губерний. И пусть и это великое имя само по себе напоминает всему церковному Приволжью, где их заступник перед Богом и к кому они должны молитвенно обращаться за помощию. И пусть деятели других епархий это помнят!

Пусть «Сотрудник Братства свят[ителя] Гурия» всем напоминает о взаимопомощи в церковной жизни, о всеобщем братстве всей о Христе братии и о необходимости для всех трудиться на пользу святой нашей матери – Церкви».

Однако «к голосам», в конце концов, пришлось прислушаться. 30 июля 1911 г. епископ Андрей заявил губернским властям о намерении издавать в Казани «еженедельный журнал под названием «Сотрудник Приволжской Миссии» под своим ответственным редакторством «на средства «Кружка сестёр-сотрудниц Братства Св[ятителя] Гурия». В новом «Свидетельстве» № 7960 от 3 августа 1911 г. за подписью Г.Б.Петкевича говорилось, что: «Журнал будет издаваться по следующей программе: 1/ статьи религиозно-нравственного содержания, 2/ известия по миссии и 3/ статьи по изучению ислама».³⁰ В результате, с 7 августа 1911 г. (с № 32) бывший СБСГ начал выходить под названием «Сотрудник Приволжской Миссии» (СПМ), с продолжением прежней нумерации.³¹ Епископ Андрей с августа 1911 г. начал фигурировать уже в качестве его редактора-издателя, а адрес журнала стал писаться следующим образом: «Казань, редакция «Сотрудника». При этом, скорее всего, перемены в журнале были связаны, главным образом, с перемещением епископа Андрея в Сухум.

Тираж журнала часто «скакал», причиной чего, видимо, являлись проблемы в его финансировании. Согласно обобщённым мною данным, тираж СБСГ в начале 1910 г. (с № 5) составлял 1200 экземпляров, но уже с № 14 он упал до 800, а с № 36 – до 600 экземпляров. Затем вновь начался рост тиража, который до № 35 от 28 августа 1911 г. составлял одну тысячу экземпляров. С переменой названия журнала тираж вновь стал увеличиваться (№№ 36, 39 – 40, 42 – 45, 48 – 52 вышли тиражом 1200, №№ 46 и 47 – 1300, а №№ 38, 41 – 1400 экземпляров).³² В 1911 г. популярность СБСГ начала быстро расти. «В виду неожиданного количества подписчиков на «Сотрудник», – сообщалось в № 10 от 6 марта 1911 г., – приходится перепечатать все его первые номера за 1911 год. Поэтому новые подписчики могут получить журнал со значительным опозданием».

Таким образом, ко времени прекращения выпуска, СБСГ (СПМ) был уже неплохо тиражировавшимся, достаточно известным и, как сейчас принято говорить, «раскрученным» изданием, и, останься епископ Андрей в Казани, он наверняка сделал бы всё возможное, чтобы сохранить его «на плаву». Но этого, к сожалению, не произошло.

В том, что существование СБСГ было немыслимо без епископа Андрея, убеждаешься при прочтении любого его номера. На страницах журнала было опубликовано большое количество его проповедей, статей, заметок и комментариев. Среди них: «О Божестве Господа Спасителя» (№ 6 от 8 ноября 1909 г.), «Обязанность Миссионерских монастырей» (№ 2 от 12 декабря 1909 г.), «Памяти батюшки Отца Иоанна Кронштадтского» (№ 8 от 23 января 1910 г.), «О Сретении Господнем» (№ 9 от 31 января 1910 г.) – за подписью «Е.А.», «Вернитесь в св[ятую] Церковь! (Слово на Прощёное Воскресение)» (№ 13 от 27 февраля 1910 г.), «Слово к братии после причащения св[ятых] Таин» (№ 14 от 6 марта 1910 г.), «Избави мя от клеветы человеческой (Пс. 118, 134.) (Слово на первой неделе поста 1910 г.)» (№ 15 от 14 марта 1910 г.), «Объединённое Правительство и разъединённые его слуги» (№ 31 от 5 июня 1910 г.), «Иерархия и иерократия. (Прощальное слово курсистам выпуска 1910 года)» (№ 32 от 12 июня 1910 г.), «Современные обязанности православных христиан» (№ 47 от 26 сентября 1910 г.), «День взятия Казани» (№ 48 от 2 октября 1910 г.), и многие другие.³³

В своих статьях епископ Андрей особо подчёркивал роль инородческих миссионерских монастырей, активно ратовал за возрождение церковно-приходской жизни, обращал внимание общественности на бедственное положение братских школ БСГ, взывал к православным русским людям с призывами о взаимопомощи и поддержке православной миссии, обращал внимание на необходимость правильной постановки школьного образования (и особенно Закона Божия), боролся за духовно и физически здоровый образ жизни. Обладая исключительным проповедническим даром, он умело интегрировал его в форму актуальной публицистики, что, вкупе с прекрасным знанием реальной жизни, придавало материалам епископа Андрея убедительность, живость, остроту и, весьма часто, особый внутренний драматизм, который местами приобретал резкий обличительный характер.

Будучи прекрасно знакомым с истинным состоянием православной миссии, епископ Андрей грамотно, чётко и, в положительном смысле слова, бескомпромиссно указывал на её проблемы и ошибки, предлагая ясные пути их решения и преодоления.

Так, в статье «Основная ошибка русской миссии» (№ 7 от 17 января 1910 г.) он откровенно заявлял о том, что «наша миссия» – ни внутренняя, ни внешняя – «по нынешним временам не может похвалиться большими успехами», замечая при этом, что, в то время как присоединения к православию «бывают одиночные, отпадения бывают большею частию массовые, особенно в иноверие». Причину этого епископ Андрей видел в ошибочном направлении в деятельности православной миссии, которую охарактеризовал как «погоню за отступниками».

«Пока у нас не замечается нигде религиозных запросов, – писал он, в частности, – пока «всё благополучно» и пока православные в религиозно-нравственной жизни довольствуются скудною пищею, оставленною им в воспоминание от школы, – об них никто и не думает, никто и не позаботится об утолении в полной мере их духовного голода. Но вот началось в той или другой местности религиозное брожение... Тогда и начинаются уже бесполезные в большинстве случаев «увещания». Увещания только отступников, а православные – по-прежнему остаются в жалкой беспомощности, предоставленные своим силам в искании пути к своему спасению».

Таким образом, с сожалением подчёркивал епископ Андрей, «во время этой погони за отпавшими от Церкви, остаются в полной неприкосновенности те условия современной церковной жизни, при которых эти отпадения сделались возможными». В связи с данным обстоятельством он призывал принять все меры к тому, чтобы «укрепить православие, т.е. создать такие формы церковной жизни, которые охраняли [бы] членов церкви от гибельных посторонних влияний». «Нужны церковно-приходские организации, – настаивал он, – жизнь которых была бы гарантирована гражданским законом». Без этих организаций, которые «сами следили бы за своею внутреннею жизнью», отмечал епископ Андрей, «ничего сделать нельзя, и отпадения будут продолжаться». «В нашей церковной жизни и миссионерской деятельности лежит коренная ошибка: – резюмировал он, – мы не заботимся об укреплении в православии самих православных, а это и только это сейчас и необходимо».³⁴

Вполне закономерно, что на страницах СБСГ в изобилии присутствовала и собственно «приходская тематика», доминировавшая практически во всех выступлениях и статьях епископа Андрея. Она, в частности, нашла своё отражение в таких его публикациях, как: «С чего начинать церковное благоустроение» (№ 8 от 23 января 1910 г.), «О приходском благоустройстве» (№ 45 от 12 сентября 1910 г.), и других.³⁵

Одновременно епископ Андрей прямо указывал на непростительное непонимание значения православной миссии в Приволжье (Поволжье) в высших правительственных кругах. В статье «Разъяснение о Братских школах» (№ 1 от 5 декабря 1909 г.) он с болью сетовал на то, что БСГ было вынуждено за недостатком средств закрыть часть своих миссионерских школ, которым отказали в правительственной помощи и в праве внесения в школьную сеть («в силу каких-то соображений и в видах соблюдения соответствующих циркуляров»). «В конце концов, – с иронией отмечал владыка, – Братство должно будет свои «частно-благотворительные» школы закрывать, а вместо них – ничего не будет открыто! В худшем случае будут дети учиться у магометан.

Таким образом, и циркуляры будут целы, и христианские дети будут сыты магометанскою наукою...».

В качестве примера епископ Андрей приводил ситуацию, сложившуюся в одном из селений Казанской губернии. «В Мамадышском уезде, – писал он, – есть громадная деревня Нырсы – вся татарская; но крещёных татар только восемь дворов. Детей школьного возраста 15 человек приблизительно. Ради этих деток, которым вовсе негде учиться, открыта убогая Братская школа, требующая в год расходов – 80 – 100 руб[лей]. Если Братство не будет в состоянии содержать эту христианскую школу, воспитывающую русских граждан, то дети в силу полнейшей необходимости должны будут учиться у татар, в их исламистской медрессе. А, насколько нам известно, на 12 – 16 человек ни одно ведомство отдельной школы не устраивает. И нырсинские исповедники имени Христова будут принуждены видеть татаризацию своих детей, постепенное их отпадение от церкви. Картина, достойная только веротерпимости в Турции. Но ведь таких деревень, как Нырсы, во всём Приволжьи – десятки; да в Сибири их вдвое более. Таким образом, тысячи детей христиан-инородцев, ныне учащихся в миссионерских школах, могут оказаться в школах иноверных... Да ведь, если не тысячи, то сотни таких детей уже и прекратили своё христианское учение за последние годы.

Является теперь принципиальный вопрос: может ли русское правительство смотреть на такое народное бедствие, как закрытие христианских школ?

Мы твёрдо отвечаем: нет, русское правительство ни нравственного, ни какого другого права на это не имеет. Оно должно создать какие-нибудь циркуляры, чтобы ни один ребёнок не лишён был христианского обучения в христианской школе».

С подачи епископа Андрея журнал активно выступал против тогдашней «оптимизации» средних учебных заведений – создания в уездах т.н. «школьной сети», в которую школы БСГ не попадали «по количеству учащихся». Отвергалось и бытовавшее тогда мнение о том, что «или пусть будет хорошая школа, или никакой не нужно». В № 5 от 1 января 1910 г. «Братчик» приводил, в частности, следующий пример возможных пагубных последствий такой деятельности: «Громадная черемисская деревня, – писал он, – состоящая наполовину из язычников; остальные – полуязычники, с величайшим недоверием относящиеся к школе. Но в Братской школе всё-таки 17 человек, которые изучают христианское нравоучение, русскую грамоту... Эта школа, содержание которой сейчас в год (!) определяется в 85 р[ублей] 50 к[опеек], конечно, в школьную сеть не вошла. Что же, закрыть её? А ведь дело и клонится к этому, так как Братская казна оскудевает. Но тогда беспристрастная история запишет: в Казанской губернии в 1909 – 10 году вводилась школьная сеть, а потому деревня Мултан вся отпала в язычество... А таких деревень не одна!

Вот до чего может довести формальное отношение и к «школьной сети» и к народному русскому делу».

Уже после оставления епископом Андреем Казани, в СПМ начали публиковаться его «Пожелания инородческим учителям» (№ 43 от 23 октября 1911 г., № 46 от 13 ноября 1911 г.)³⁶. Весьма актуальным и для нашего времени представляется следующее мнение владыки: «Учитель народный, – подчёркивал он, – должен быть не только учителем, но главным образом воспитателем вверенных ему детских душ. Воспитывать же может только тот, кто может дать детям хотя и небольшое, но прочное мировоззрение. А на это способен только религиозный учитель, сам имеющий христианское мировоззрение, христианский взгляд на жизнь.

Если же какой-нибудь учитель не будет иметь религиозного мировоззрения, то он будет приготовлять не добрых граждан, а каких-то чучел, набитых знаниями, но ни для кого и ни для чего не полезных. Это необходимо иметь в виду в особенности учителям-инородцам».³⁷

Проблемам школ БСГ и инородческих школ в целом были посвящены также статьи и заметки: «Школьные нужды и нужда в школе» (№ 17 от 27 марта 1910 г.) – за подписью «Р.Д.» (Р.П.Даулея), «В чём нуждаются Братские школы?» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.) – за подписью «Братчик», «Несколько слов о преподавании Закона Божия в инородческих школах» (№ 56 от 27 ноября 1910 г.) сельского священника И.Кирилова, «Нужны ли школы Братства свят[ителя] Гурия» (№ 13 от 27 марта 1911 г.) епископа Андрея, «Вопрос об инородческой школе на дворянском Съезде» (№ 14 от 2 апреля 1911 г.) – за подписью «Православный», и другие. В этой же связи следует упомянуть и статью архимандрита Кирилла «Учительские школы духовного ведомства» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г., № 18 от 1 мая 1911 г.). Кроме того, В.Казанский в своей статье «О псаломщических школах» (№ 19 от 8 мая 1911 г.) писал о необходимости реформы в церковно-певческом деле.

Резкий протест епископа Андрея вызвало «голосование и решение Государственной Думы по вопросу о языках школьного преподавания», в соответствии с которыми прошла октябристская редакция о допущении преподавания в начальных школах с инородческим образованием только на польском, литовском, немецком, татарском, эстонском, латышском, армянском, чешском и грузинском языках. В статье «Христова истина и тактика христопродавцев» (№ 3 от 16 января 1911 г.) он, в частности, заявил, что многие из октябристов в отдельности «понимали и знали, что они, допуская в народные школы язык татар-магометан и изгоняя языки инородцев христиан (чуваш, черемис, вотяков), приносят в жертву Магомету Христову истину, – знали и всё-таки продали Христа». «Теперь по рецепту этих анти-государственных деятелей, – возмущался епископ Андрей, – выходит так: чувашенин, вотяк, черемисянин, говорящие по-татарски (а таких – сотни тысяч!), пока они христиане и сохраняют свою народность, – не имеют права учить своих детей на своём языке. Но стоит любому чувашенину, вотяку и черемисянину принять магометанство, «татарскую веру», как на татарском языке они могут обучать своих детей сколько угодно и совершенно бесконтрольно...

Таким образом, возмутительнейшее решение Государственной Думы буквально толкает приволжских инородцев в магометанство и даёт процессу отатаривания инородцев такое поощрение, от которого матушка-Россия может даже никогда и не оправиться.

Продавая Христову истину, г.г[оспода] октябристы наносят удар в самое сердце своей родины...».

Весьма нелестные характеристики давал епископ Андрей и «среднестатистическому» штатному миссионеру. «Что же касается наших «миссионеров по должности», – говорилось, в частности, в одной из статей за подписью «Е.А.», – то при их повышенных мнениях о своих достоинствах, при их способности писать более, чем делать, при их маленьком интересе к большому делу миссии, – от этих миссионеров ждать успехов миссии совершенно невозможно».³⁸

В статье «Рост органической миссии в Казанской епархии» (№ 39 от 1 августа 1910 г.), говоря о необходимости последней, он весьма едко отзывался также о «миссионерах-авиаторах», которые занимаются исключительно «миссионерскими наездами». «Эти разъезды господ миссионеров, эта миссионерская авиация, – подчёркивал «Е.А.», – может только более или менее неблаговременно, с пропуском самого дорогого времени, указать где-либо церковное неблагополучие, раскрыть церковные непорядки, но исцелить болезнь церковную, напр[имер], пресечь или развитие сект, или в другой форме отклонение от Церкви, эти миссионеры-авиаторы не могут.

Это доказывают последние 40 – 50 лет истории нашей церкви».

Но, несмотря на всё это, епископ Андрей всё же оптимистично оценивал перспективы развития православной миссии в крае. Так, например, в заметке «Из жизни Братства свят[ителя] Гурия» (№ 43 от 29 августа 1910 г.) он писал, что «Казанская миссия постепенно принимает характер всё более живой и жизненной деятельности, мало-помалу захватывает более и более широкий круг деятелей и проникает в глубь народной жизни».

При этом епископу Андрею не раз приходилось отвечать со страниц СБСГ на критические замечания в свой адрес, которые зачастую имели противоположный характер. Так, например, в 1909 г. со страниц «Церковного Вестника» владыку обвиняли в том, что он занимается, главным образом, «обрусением» инородцев и его «церковная деятельность поэтому очень слаба».

«Никогда обрусения, как обрусения, – отвечал он, в частности, – я не имел в виду и не имею; я желаю быть деятелем только церковным и служить только святой Церкви. Если бы я, по воле Божией, оказался в Китае, или в центральной Африке, я несомненно служил бы только Церкви и, разумеется, обрусение, обрусительная политика и пр[очее] – всё это для меня были бы знакомые звуки, – не более! [...]

Но я имею великую радость жить и служить св[ятой] Церкви не в чуждом для меня Китае, а в любимой мною святой православной Руси, которая может быть сильна и нравственно здорова только тогда, когда будет искренне предана святому православию и св[ятой] Церкви. Поэтому всякий, кто, живя в России, служит церкви, тот служит и русскому государству. Но кто, занимая хотя бы и высшие государственные должности, забывает о православии и не служит Церкви, тот и России, как государству, приносит один только вред. – Вот мои убеждения.

Поэтому, сосредотачивая свою деятельность на инородцах казанского края, я желаю только их душевного просвещения и духовного обновления в св[ятой] Церкви. И уверен, что если православные чуваши, черемисы, вотяки и крещёные татары не будут знать по-русски не слова, а будут только преданными сынами Церкви, то всегда будут и любить русского православного Царя и служить своему православному отечеству России, прославлять её св[ятых] угодников Божиих, защищать св[ятые] церкви от поругания и пр[очее]. Одним словом, на своих инородческих языках, будучи просвещены светом христианства, инородцы могут быть русскими патриотами, гораздо более убеждёнными, чем русские политические партийные дельцы, промышляющие своим патриотизмом более тёплых и удобных должностей».³⁹

Но, вместе с тем, отмечал епископ Андрей, «остановиться только на этой мысли исключительно нравственного просвещения казанских инородцев и не давать им знания русского языка мне мешает самое естественное чувство – человеколюбие». «Закрывать инородцу доступ к знанию русского языка, – писал он, – вырывать у него из рук русскую книжку и оставлять его в его тьме неведения и во всей его бытовой некультурности, – это значит сознательно оставлять его навсегда нищим». Причём, владыка подчёркивал, что мысль эту вычитал не из книжки, а его на неё «натолкнули осетины» в период проживания на Кавказе – когда «осетины-отцы требовали, чтобы деревенские учителя их детей хорошо учили русскому языку», а тех, кто плохо учил, «того сами родители удаляли из школ через многочисленные жалобы».

На страницах СБСГ епископ Андрей нередко вступал в дискуссии с известными политическими и общественными деятелями. Так, например, в конце 1909 г. – начале 1910 г. он «схлестнулся» с крупным земским деятелем, октябристом А.Н.Боратынским по поводу отказа Казанского уездного земства в ассигновании средств школам БСГ.

Значительное место на страницах журнала занимала полемика епископа Андрея с противниками системы инородческого просвещения Н.И.Ильминского из числа правых монархистов, главным обличителем которой в Казани стал председатель Совета Казанского «Царско-Народного Русского Общества» профессор В.Ф.Залеский. Кроме него, с критикой «системы Н.И.Ильминского» и постановки инородческого образования выступали правый октябрист князь А.А.Крапоткин, князь П.Л.Ухтомский, уполномоченный казанского дворянства на VII съезде уполномоченных объединённых дворянских обществ 37-и губерний⁴⁰ Д.П.Арцыбашев, а также – казанский журнал «Деятель», редактировавшийся председателем Совета Казанского отдела «Русского Собрания» А.Т.Соловьёвым.

Учитывая, что я уже достаточно детально изложил суть этого принципиального спора в своей статье «Смиренный бунтарь (к вопросу о мировоззрении архиепископа Андрея /князя Ухтомского/» ⁴¹, отмечу лишь, что он весьма отрицательно повлиял на отношение последнего к черносотенцам, на которых ранее владыка возлагал весьма большие надежды.

Эта полемика нашла своё отражение, в частности, в таких публикациях, как: «Ответ проф[ессору] Владисл[аву] Франц[овичу] Залесскому» (№ 37 от 18 июля 1910 г., № 41 от 15 августа 1910 г.) – за подписью «Православный», «Ответ Кн[язю] Кропоткину» (№ 52 от 30 октября 1910 г.) епископа Андрея, перепечатке из «Приложений к «Циркуляру по Казанскому Учебному Округу» под названием «Верно ли то, что пишет об инородцах «Деятель» (№ 5 от 30 января 1911 г.) – с предисловием «От редактора», перепечатке из «Казанского Телеграфа» «Казанское Губернское Дворянское Собрание. (14 Января 1911 года)» и статье епископа Андрея «Крупная новость в деле инородческого просвещения» (№ 6 от 6 февраля 1911 г.), статьях и заметках «Магометанская присяга для язычников» (№ 8 от 20 февраля 1911 г.) – за подписью «Славянофил», «По поводу доклада проф[ессора] В.Ф.Залесского о сепаратизме чуваш» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г.) священника В.Зайкова, «Письмо в редакцию журнала «Окраины России» (№ 17 от 24 апреля 1911 г.) попечителя Казанского учебного округа А.Н.Деревицкого, «По поводу доклада г. Арцыбашева» (№ 21 от 22 мая 1911 г.) – за подписью «Русский Казанский старожил», «К характеристике чувашского сепаратизма» (№ 23 от 5 июня 1911 г.) – за подписью «С.П.В.», и других.

Более всего при этом епископа Андрея возмущали выпады некоторых правых политиков против всех, без разбора, инородцев и абсолютно нереальные для начала двадцатого века планы их принудительного обрусения. Вместо ожидавшегося им от патриотических организаций курса на сплочение вокруг русского народа лояльных инородцев, епископ Андрей стал свидетелем прямо противоположного явления, что вызвало его разочарование в них. «Почему-то, – писал он в одной из своих статей, – у нас наступила удивительная мода не любить инородцев, бранить их всех без исключения, не доверять им и, вообще, всеми средствами отталкивать их от русского народа.

При этом люди наиболее крикливые наименее знакомы с этими самыми «инородцами». Для этих наших спасителей отечества поляки и киргизы, финляндцы и крещёные татары, татары-магометане и вотяки-язычники – всё это одинаково «инородцы» и для всей этой кучи инородцев нужно выработать, по мнению наших «патриотов», такие меры, чтобы они стали в пять – десять лет русскими.

Будут ли эти инородцы русскими по своему настроению, будут ли они служить России, или её разорять, будут ли они просто русскими пьяницами – это для наших дальновидных политиков безразлично; они заботятся только, чтобы всё это делалось на русском языке.

Такая нетерпеливость русских людей, такая их греховная, недавно проявившаяся наклонность не всматриваться в действительность и больно при этом обижать тех, кто нисколько этого не заслужил, может повести к великим ошибкам [...]».⁴²

Эта позиция являлась принципиально важной и для всей проводимой СБСГ миссионерской линии, которая в корне отвергала идею «насильственного обрусения». «Обрусение, как явление принудительного свойства, – писал, к примеру, в статье «Кое-что об обрусении. (По поводу № 4 «Сотрудника»)» (№ 16 от 20 марта 1910 г.) «Беспристрастный», – не желательно и невозможно. Принуждая к русской речи, к принятию русских обычаев, мы отталкиваем от себя инородцев. Эти последние сначала должны сознать, что русская культура выше, чем их».

В этом епископ Андрей усматривал также прямое отступление от святых для него славянофильских идей. «За последнее время, – писал он, в частности, в статье «Возможны ли дальнейшие отпадения инородцев от Церкви» (№ 21 от 24 апреля 1910 г.), – ещё какие-нибудь русские патриоты своего отечества, своею невежественностию скандализирующие великие славянофильские принципы православия, самодержавия и народности, – много вредят делу объединения православных инородцев с русскими. А татары – народ ласковый, и своею хитрою ласкою немедленно завлекают в свои сети всякого инородца, не чувствующего на себе церковно-общественного попечения».

Резко возражая против пренебрежительно-оскорбительного отношения к православным инородцам, епископ Андрей справедливо заявлял в статье «Инородцы в Церкви» (№ 49 от 9 октября 1910 г.), что «инородцев в Церкви нет, – все, и русские патриоты и «эти» инородцы совершенно уравнены в своих правах на Царство Небесное; только раб, ведевый волю Господина, биен будет много – вот единственное преимущество наших защитников православия в политических целях». Эту же мысль он развивал в статье «Об инородческом духовенстве» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г.), где, в частности, писал, что «раздробление» человечества на национальности «есть Божие наказание за Вавилонскую гордыню», тогда как «святый Дух «в соединение вся призва».

Обращая внимание на выпущенную в 1911 г. анонимную брошюру под названием «По инородческому вопросу», епископ Андрей писал в СБСГ: «Усердно прошу православных инородцев не оскорбляться ни за себя, ни за меня. Лица, не вменяемые в своей злобе и способные на самую гнусную клевету, заслуживают только сожаления, – Бог да будет им судьёю. Жаль только, что сумасшедшая злоба и клевета всегда находит себе место около святого дела».⁴³

В неподписанной (явно – редакторской) статье «О русском национализме» (№ 2 от 9 января 1911 г.) отмечалось, что «теперь на Руси воскресает уже идея национальности (русской народности), и есть надежда, что здоровый, осмысленный русский патриотизм возьмёт верх над шатаниями русских умов и сердец и исцелит наши национальные болезни». «Вопрос в том, – высказывал, однако, свои опасения автор статьи, – будет ли этот русский национализм силён нравственными идеями». Приведя обширную выдержку из пастырского слова архиепископа Волынского и Житомирского Антония (Храповицкого), в которой тот «коснулся национализма», он заявил, в частности, что «наши «крайние правые» партии», которым «совершенно не понятно» славянофильство, «повторяют ошибку евреев»: «Евреи были только патриотами и забывали о религии и нравственных обязанностях своих. И они – распяли Христа во имя своего патриотизма... И наши «патриоты» толкуют о славе и величии отечества и забывают о своих христианских обязанностях, забывают о Христе». Эти же мысли развивались и в другой анонимной статье – «К вопросу о русском национализме» (№ 4 от 23 января 1911 г.).

В то же время, в пылу полемики с правыми монархистами, отступившими в большинстве своём, по его мнению, от истинного понимания принципов «Православие. Самодержавие. Народность», епископ Андрей явно был склонен приуменьшать значение националистических настроений среди находящихся под его опекой инородцев. К примеру, он считал, что «только смешно было бы говорить о черемисском национализме и его значении». В этом отношении в течение мысли епископа Андрея можно было обнаружить известные противоречия, связанные, главным образом, с абсолютизацией религиозного (православного) фактора, который, будучи положенным в основу «национальной идеи» (и шире – «национального самосознания») чуваш, черемисов (марийцев), вотяков (удмуртов) и других народов, должен был автоматически предопределить их тесное единение (фактически – слияние) с русским народом и противостоять растущему влиянию татарского национализма. Однако на практике эта идея могла сработать только при своём идеальном воплощении, чего, в том числе и согласно признаниям самого епископа Андрея, отнюдь не наблюдалось.

С мыслями, созвучными убеждениям епископа Андрея, на страницах СБСГ выступал также профессор П.В.Знаменский – учёный правых взглядов, исполнявший одно время обязанности товарища (заместителя) председателя Совета Казанского отдела «Русского Собрания». Так, в статье «О богослужении на инородческих языках» (№ 21 от 24 апреля 1910 г., в № 25 – 26 от 15 мая 1910 г. и № 29 – 30 от 29 мая 1910 г. – «О богослужении на инородческих языках и о духовенстве из инородцев») он вступил в полемику с авторами ряда статей, помещённых в газете «Казанский Телеграф», «которые, восставая против «засилья инородцев», усматривают такое «засилье», между прочим, в принятой Братством св[ятителя] Гурия системе христианского просвещения наших инородцев, – крещёных татар, чуваш, черемис, вотяков, на их природных языках, находя в ней какую-то поблажку их сепаратизму, а особенно в допущении на этих языках церковного богослужения в инородческих приходах».

Отстаивая принципы «системы Н.И.Ильминского» и с сожалением констатируя факты «бездеятельности духовенства, полного пренебрежения делом христианского просвещения инородцев и незнания ни языков этих инородцев, ни их религиозного состояния», профессор П.В.Знаменский писал, в частности, что: «Какие-нибудь Пабал или Янрей, мальчики-ученики крещёно-татарской школы, своими детскими речами и чтением своих школьных книжек на инородческом языке вносят в свои деревни такой свет христианского просвещения, какого жители этих деревень никогда не видывали от своих русских пастырей. Богослужение или общеупотребительные молитвы на тех же языках в первый раз дают понять тёмным людям, ни слова не понимавшим в церкви за русским богослужением, кому и о чём молятся христиане. И это уже не ложь, а действительность, засвидетельствованная многими свидетелями-очевидцами».⁴⁴

Между тем, епископ Андрей с большой долей иронии и осуждения реагировал на выступление «в защиту» «системы Н.И.Ильминского» со стороны либералов: в частности, кадетской газеты «Речь». «В Петербургской газете «Речь», основанной [Ю.Б.]Баком (№ 109 – 1911 г.), – говорилось, в частности, в редакторской заметке «Защитники-провокаторы» (№ 28 от 10 июля 1911 г.), – появилась ярко провокационная заметка о казанском учебном округе; совершенно неожиданно эта газета, никогда ни одного доброго слова не сказавшая о Церкви, вдруг выступила в защиту христианско-просветительной системы Н.И.Ильминского.

Какое ужасное сочетание: Ильминский и Бак! Бак и его газета защищает систему Ильминского... Бедный Николай Иванович!

И сколько бездельников ныне, под видом защиты его св[ятого] дела христианизации инородцев, вторгаются в эту область русской жизни и своими грязными руками пачкают великое имя Ильминского. Это имя слишком велико и славно, его дело слишком ослепительно хорошо, чтобы не признавать «системы Ильминского», а вот прикинуться последователем Ильминского и защитником его системы, а на деле портить её – это гораздо легче! И таких защитников-провокаторов очень много развелось».

В отчаянных попытках достучаться до «русского общества» епископ Андрей указывал на необходимость «твёрдо всем русским деятелям запомнить, что здесь в Приволжьи происходит борьба двух культур: христианской и мусульманской». Причём, «из них первая в силу исторических обстоятельств ныне очень ослабела, а вторая находится в полном цвете нравственных и материальных сил». «И что наиболее твёрдо и отчётливо должны запомнить русские деятели: – продолжал он, – мусульманская культура есть культура религиозно-бытовая; каждый шаг правоверного мусульманина освещён религией, имеет связь с религиозными традициями ислама. Каждый магометанин: и бедный и богатый, и старый и малый, и мужчины и женщины пропитаны этою приверженностию к учению своего пророка, с раннего детства приучаются к неуклонному исполнению своих религиозных обязанностей».

И этому религиозному быту, по словам епископа Андрея, «со стороны христианской культуры» противополагается, прежде всего, земская школа, которая не воспитывает в своих учениках «ни религиозного, ни патриотического одушевления». «А её учитель, иногда «заведывающий школою», – добавлял он, – это либерал и космополит чистейшей воды, который из уважения к чужим убеждениям и вследствие полного отсутствия своих, никогда ни слова никому не решится сказать в защиту христианства.

Разумеется, умный мусульманин способен только презирать такого либерала со всею его школою. А кроме неё мы затрудняемся указать ещё какого-нибудь проводника и защитника русской культуры. Ведь сиделец винной лавки и стражник едва ли могут помочь обрусению деревни....

Если брать деятелей рангом выше, то там действуют инспектор народных школ, уездный наблюдатель церковных школ (взаимно один другого исключающий), исправник, председатель управы земской, земские начальники. Если они каким-нибудь чудом действуют солидарно и в одном направлении служения православию и православному отечеству, то за их общее дело можно не бояться. Но если этого чуда нет, как мы в громадном большинстве случаев наблюдаем, то русское дело в районе их разногласия совершенно распадается. Русские люди и их религиозные нужды вовсе игнорируются во имя равноправия национальностей, и торжеству татаризации никто не препятствует. А совершенно такие же картины русского единства мы можем видеть и в губернских центрах местного управления: и там русские деятели, стоящие у одного и того же дела, способны годами друг друга не видеть и не обмениваться никакими взглядами».⁴⁵

Дабы это положение вещей как можно скорее отошло «в область неприятных воспоминаний», епископ Андрей считал, что: «Во всех, даже мелких центрах нашего отечества должен быть проведён принцип объединения и согласования отдельных ведомств. Центральное «объединённое правительство» должно иметь отображения среди так называемых местных деятелей, чтобы их мелкие разногласия не имели характера почти стихийного бедствия России.

И объединением всех ведомств и всех русских деятелей нужно добиться поднятия на должную высоту русской православно-христианской культуры, нужно изыскать на это средства и с самою беспощадною энергиею провести их в жизнь, чтобы и религиозная жизнь и народное самосознание русского народа развивались в полной мере беспрепятственно и без ненормальных уклонений».

«Если и то, и другое будет достигнуто, – резюмировал с пророческой прозорливостью епископ Андрей, – то возможности новых отпадений от православия можно будет не опасаться; если же обе эти меры останутся в области благих пожеланий и намерений, то наше церковное и государственное разложение пойдёт по пути, хорошо известному для наших врагов, и, значит, развитие России окончено, и час её пробил».⁴⁶

Искреннюю печаль епископ Андрей испытывал также в связи с постановкой школьного образования, обращая особое внимание на недопустимость формального и откровенно профанирующего подхода к религиозному воспитанию детей. Так в статье «О преподавании Закона Божия в народной школе» (№ 12 от 21 февраля 1910 г.), подписанной «Е.А.», он, в частности, писал, что: «Особенно уродливо поставлено в настоящее время изучение молитв. Ученики знают молитвы – утренние, вечерние, пред обедом и после обеда. Знают и – никогда не читают! В земских же школах не читают молитв почти, так сказать, по принципу; мне некоторые учителя отвечали, что ученики не молятся потому, что «дома некогда», а в училище «молитва много времени отнимает». Таким образом, они воспитываются в атмосфере пренебрежения к молитве и к Церкви; в существе же дела – это атмосфера отпадения от Церкви. Вот каково воспитание будущего народного поколения.

Что нашему отечеству готовит это воспитание? Об этой тяжёлой будущности мы и не говорим; мы отмечаем только, что дети ныне находятся в полном недоумении, зачем их учат молитвам, если сами учители не молятся; зачем нужно знать молитвы, если не нужно молиться. И эта бессмысленность обучения и это лицемерие, разумеется, детям не полезны и для них вовсе не назидательны».

Большую часть вины за это он возлагал на оторвавшуюся от своих религиозных корней русскую интеллигенцию. Весьма злободневно прозвучали, к примеру, на страницах СБСГ замечания епископа Андрея о «кереметниках-интеллигентах». «Между тем, – писал он, – люди легкомысленные, праздно проводящие время во всяких нелепых развлечениях, не знают даже, как нужно молиться и где... Очень часто можно слышать: «Зачем я пойду в церковь? – Молиться можно везде!» Это буквальное повторение слов язычников-черемис, которые и уходят молиться в свои керемети. Могут ли этим кереметникам-черемисам сказать что-нибудь светлое и святое наши кереметники-интеллигенты о душевном возрождении? – Разумеется, нет!

Наши духовно-невежественные люди, с университетскими и другими дипломами, почти всегда считают себя полными адогматистами.

Они настолько «веротерпимы» в своём ничего неведении, что уважают одинаково (очень мило!) все религии... И не подозревают они, что цивильские язычники-чуваши говорят совершенно то же самое и остаются при своём жалком миросозерцании, в своей «Адамовой» вере, не дающей им ни потребности знания, ни любви, ни жажды просвещения, одним словом, ничего такого, чем украшается жизнь истинных христиан».⁴⁷

Резкую отповедь «нашей пресловутой «интеллигенции», делавшей лицемерные заявления и замечания в адрес миссионеров, владыка давал также в статье «Стыдно изменять вере отцов» (№ 10 от 6 марта 1911 г.).

При этом, несмотря ни на что, епископ Андрей верил в возможность укрепить в православии и «эту загадочную интеллигенцию», чему была посвящена его речь «на закрытомдля посторонних пастырском совещании», опубликованная в № 24 от 8 мая 1910 г. под названием «Как интеллигенцию вернуть в Церковь». Достичь этого он считал возможным, в частности, за счёт объединённой деятельности церковных деятелей и представителей интеллигенции по развитию благотворительности «на почве церковно-приходской народной жизни».

Безусловно, епископ Андрей видел вокруг себя и немало истинных примеров благочестия и высоконравственной христианской жизни, которым следовал сам и призывал следовать других. Особым почитанием при этом он окружал о. Иоанна Кронштадтского (И.И.Сергиева), беседа с которым, состоявшаяся ещё в детстве, подвигла молодых князей – братьев Александра и Алексея Алексеевичей Ухтомских на служение Богу и людям. Так, в статье «Памяти батюшки Отца Иоанна Кронштадтского» (№ 8 от 23 января 1910 г.) епископ Андрей привёл весьма ценные оценки личности своего духовного наставника, освещающие её глубинные духовные грани.

«Отец Иоанн, – отмечал он, в частности, – был человеком непосредственным; всегда ясен, правдив, всегда искренен в словах и, конечно и в своих действиях – и в своей молитве. Он поставлял себе правилом и научал так других: «никогда не произносить молитву, как будто она вам знакома». Вот мысль вполне справедливая и не подлежащая сомнению в искренности того, кто её высказал! Именно ведь то нам и вредит для нашего обновления душевного, что когда мы молимся, мы собственно и не молимся вовсе, а только произносим слова молитвы, или слушаем их в церкви – говорим их, вторим им, но молимся ли? Многие из вас, братие, несомненно, видели батюшку Иоанна Кронштадтского за священнослужением... Многих, особенно не привыкших его слышать, неприятно поражали его резкие возгласы, вы, верно, все их запомнили. Вы замечали, что он, когда служил, был как бы внешне некрасив, потому что не обращал совершенно внимания на это, так как всецело переживал то, что он совершал. Батюшка о. Иоанн за каждым словом молитвы обновлялся, у него не могло быть привычных возгласов, которые бы он всегда красиво произносил одинаково – и привычные слова молитвы были для него всегда новы».

В № 52 от 25 декабря 1911 г. СПМ, ставшем последним номером этого миссионерского журнала, была опубликована статья епископа Андрея «Памяти Всероссийского Отца», приуроченная ко дню кончины о. Иоанна Кронштадтского. Ранее, в качестве приложения к № 14 от 2 апреля 1911 г. СБСГ, было издано также небольшое «Слово отца Иоанна Кронштадтского в Великую Субботу» под заголовком «Животе, как умираеши?».

В № 33 от 14 августа 1911 г. СПМ, за две недели до отъезда епископа Андрея из Казани к новому месту служения в Сухум, было опубликовано датированное 26 сентября 1907 г. письмо к нему о. Иоанна Кронштадтского, в котором тот развевал его сомнения в связи с предложением принять епископский сан. Содержание этого письма напрямую свидетельствует о высокой оценке «всероссийским батюшкой» личности и церковных трудов своего духовного ученика.

«Вам, – писал, в частности, о. Иоанн Кронштадтский, – назначено волею Божиею быть епископом и главным апостолом миссионерского дела. И не отрицайтесь, как Моисей, препираясь с Богом: избери иного.

Нет, именно вас хочет Господь, – Он и укрепит в многотрудном и ответственном служении, и даст вам всю благодать и силу, потребные вам в великом служении. Сила Божия в немощи совершается: сознавайте свои немощи, вопите, взывайте к Богу, посылающему вас на апостольское служение: – Господи, Сам действуй во мне, Сам говори, Сам просвещай ум мой и воспламеняй сердце моё, во вся дни будущего служения моего, и буди неотступен от меня.

Чего вам очень смущаться? Вы имеете и будете иметь такого сильного Помощника, Который был и жил в апостолах, мучениках, святителях, преподобных, Который готовит вам венец бессмертия за краткий подвиг. Смело и с упованием беритесь за плуг и взорите окаменевшую ниву, направляйте других, возбуждайте, укрепляйте их упованием на воздаяние от Мздовоздателя».

Несомненно, о. Иоанн Кронштадтский являлся непререкаемым авторитетом для епископа Андрея, поэтому и всякие еретические поползновения и инсинуации вокруг его имени воспринимались владыкой крайне болезненно. Из газеты «Казанский Телеграф» известно, в частности, об увещевании им в 1911 г. одного из местных «иоаннитов» – Акима Скулкина.⁴⁸ Весьма показательно также, что, согласно некоторым свидетельствам, именно крайне непочтительный, «шутливый», отзыв Г.Е.Распутина об о. Иоанне Кронштадтском явился причиной резкого разрыва с ним епископа Андрея, предопределившего в дальнейшем крайне негативное отношение владыки к Григорию Ефимовичу и знаменитые обличительные выпады в его адрес.⁴⁹

Вполне возможно, что ещё одной серьёзной причиной конфликта между епископом Андреем и Г.Е.Распутиным стали приписываемые последнему слухи о «нехороших» отношениях владыки с окружавшими его женщинами, под которыми явно подразумевались, прежде всего, соратницы епископа Андрея из «Кружка сестёр-сотрудниц» БСГ.

Действительно, сёстры-сотрудницы окружали владыку искренним почитанием и прислушивались к каждому его слову, а он, в свою очередь, весьма высоко оценивал их духовно-просветительные способности и потенциальные возможности по части развития православной миссии. Так, в статье «О женских богословских курсах» (№ 13 от 27 февраля 1910 г.) епископ Андрей очень тепло отозвался «о тех сотрудницах святой православной миссии, которых я имею радость видеть на богословских женских курсах г[орода] Казани». При этом владыка противопоставлял их довольной «собою и своею «слепою» верою» интеллигенции, которая «в существе дела и явилась виновницею нынешних церковных бед». По просьбе О.П.Ермолаевой, являвшейся слушательницей этих курсов, в благодарность последним, в № 45 от 6 ноября 1911 г., № 46 от 13 ноября 1911 г. и № 48 от 27 ноября 1911 г. СПМ был помещён материал «О литургии. Отрывок из лекций по литургике, читанных Преосвященнейшим Епископом Андреем слушательницам богословских курсов г. Казани – 1910–11 г.г.».

При этом не имеется абсолютно никаких оснований для того, чтобы низводить эту установившуюся между епископом Андреем и сёстрами-сотрудницами тесную духовную связь (кстати сказать, сохранявшуюся многие десятилетия и поддерживавшуюся, в том числе, и во времена богоборческих гонений) до уровня низменных страстей.

Отдельного упоминания, по моему мнению, заслуживает также страстная и бескомпромиссная проповедь епископа Андрея против пьянства, неоднократно звучавшая со страниц СБСГ.

Владыка прекрасно осознавал, что массовое пьянство, наблюдавшееся во многих русских и православно-инородческих сёлах и деревнях является не только губительным духовно-нравственным и социальным бедствием, но и прямо подрывает авторитет православия и русского народа среди местного населения. Так, в заметке «Дети, торгующие водкою» (№ 7 от 17 января 1910 г.), сравнивая трезвый образ жизни членов известной черемисской (марийской) языческой секты «Кугу-сорта» и «руссковеров» («как черемисы пренебрежительно зовут тех из своих сородичей, которые проводят жизнь свою и без церкви и без молитвы, но зато с постоянным пьянством»), епископ Андрей отмечал, что: «Это наблюдение до такой степени обидно для русского уха, до такой степени страшно в отношении и миссии, и Церкви, что и говорить об этом больно. Точно какой-то ужасный кошмар тяготеет над русской жизнию и над русскою Церковию... Выходит так, что черемисы знают русскую веру, а совсем не знают христианской, не видят её примеров. Но зато примеров «русской веры» – сколько угодно!».

Приводя примеры повального пьянства в черемисских (марийских) селениях, он призывал священников бороться против пьянства и «употребить всю мудрость, чтобы дело Церкви не уронить в глазах неверующих». «Пастырь Церкви, – взывал епископ Андрей, – должен словом и житием своим бороться против этого зла. В храме за богослужением и вне богослужения, дома, на улице, в собраниях, – одним словом, везде и неослабно должна греметь неумолкающая проповедь против пьянства. Пастырь должен устраивать общества, чтения, отвлекающие народ от водки, организовать общественные работы по праздникам для бедных⁵⁰ и пр[очее], пр[очее]. Одним словом, нужно использовать все средства ко спасению людей, погибающих в пьянстве. Но если уже ничто не помогает, то против упорных грешников должна быть направлена вся сила церковной епитимии и все её виды. Пусть несчастный инородец, не способный собственным умом овладеть всею истинною христианства, пусть для него будут ясно разграничены и очерчены жизнь церковная и жизнь русских грешников. А нынешнее её смешение, нынешнее отсутствие церковной дисциплины крайне пагубно влияет и на жизнь самой Церкви, и на миссионерскую деятельность; получается впечатление, что Церковь молчаливо может смотреть на такое вопиющее зло, как развращение водкою детей, и что это нисколько не противоречит церковным правилам жизни.

Итак, пастыри, будьте на страже! Не бойтеся, что ваши проповеди будут на первых порах не очень сильны и красноречивы; не стесняйтесь этим, а немедленно выступайте с живым словом о жизни, около вас бьющей ключом; говорите, вещайте слово истины Христовой, обличайте, настаивайте «благовременне и безвременне», но спасайте вверенные вам Богом души от соблазна и дайте возможность миссии что-либо делать. А при современной деятельности успехов миссии ждать трудно».⁵¹

В другой статье епископ Андрей указывал в качестве положительного примера борьбы за трезвый образ жизни на «магометанские общества», которые, «благодаря своему беспримерному единодушию, всецело оградили себя от пьянства, решительно не допустив к себе казённых винных лавок». Совсем по-иному, по его мнению, обстоят дела в крещёно-инородческих селениях, где «какой-нибудь случайный русский переселенец, или свой «руссковер», соглашаются отдать свой дом под винную лавку. А так как добиться решения о закрытии последней, согласно закону, можно лишь при принятии единогласного общественного постановления, то «в таких селениях вторжение «русской культуры» с наихудшей её стороны почти [о]беспечено и производит среди инородцев великое смущение». «Мало того: – подчёркивал епископ Андрей, – на наших глазах вырастает почти неуважение к русскому имени».⁵²

В его понимании, пьянство, как состояние духовно-нравственной деградации личности, было напрямую связано с губительной потерей человеком веры в Бога, с прогрессирующим атеизмом. «Вот вчера, – говорил, к примеру, епископ Андрей в своей «Речи пред открытием Царёвококшайского отдела Братства Св[ятителя] Гурия. (20 Сентября 1910 г.)» (№ 50 от 16 октября 1910 г.), – крестьяне с. Шапов, Царёвококшайского уезда, мне заявили о своём твёрдом решении прекратить винопитие. Они просили моего на то благословения. Это, отцы и братие, великое начало! Если люди начинают трезвую жизнь по религиозным побуждениям, то есть надежда, что они и выйдут победителями над своею ужасною страстью. Вот дайте этим Шапинским трезвенникам возможность их одушевление религиозное передать в ближайшие приходы, сделайте их миссионерами трезвости, научите их, дайте им возможность их убеждением поделиться с теми, кто ещё не сознаёт всего ужаса алкоголизма. А наше народное пьянство достигает громадных размеров и имеет страшные последствия: пропивается совесть народная, народ теряет свой облик человеческий, становится неспособным к пониманию высших целей жизни, становится в полном смысле слова атеистом. Я лично видал этих атеистов из народа, – страшные типы, кроме великих бед, никому ничего не обещающие».

Вместе с тем, выступая в статье «Праздничные общественные работы» (№ 20 от 18 апреля 1910 г.) против «проекта сокращения числа праздников», обосновывавшемся тем, что «в праздники у нас наша православная паства наиболее предаётся страшному невоздержанию и пьянству», епископ Андрей отмечал: «Что пьянство – страшный бич русского народа – это верно; но что виноваты в этом праздники, это утверждение всё-таки очень странное». Задаваясь вопросом о том, «кто виноват в пьянстве нашего народа», он справедливо отмечал, что, разумеется «не те же великие герои духа, те великие подвижники, великие люди, украшение земли, которые воспоминаются в дни праздников». «Нет! – Заключал владыка. – Виноваты не святые и не праздники, а виновата наша церковная распущенность; в этом пьянстве повинно отсутствие церковной дисциплины.⁵³ Если бы русское духовенство пользовалось своим правом и обязанностию заботиться о соблюдении церковной дисциплины, то не было бы у нас и такой нравственной распущенности, не было бы и пьянства, и праздники Божии не подвергались бы гонению одних и глумлению других».

В качестве основных мер в борьбе с этим злом епископ Андрей предлагал пастырям организовывать «праздничные общественные работы» («церковно-народный труд»), дабы «наш народ усвоил себе, что празднование не есть праздность, что святость праздника не нарушается святою работою на пользу ближнего», и это «была бы величайшая победа над пьянством и всякими подобными пороками».

При всём при этом епископ Андрей в своём пастырском служении сам неоднократно являл яркие примеры проповедуемым трезвенническим принципам. Так, при основании в 1905 г. в Лаишевском уезде Казанской губернии мужского Трёхсвятительского скита при КСПММ (преобразованного в 1911 г. в Трёхсвятительский крещёно-татарский монастырь), им «были завещаны следующие условия: не пить вина, молиться и трудиться». Кроме этого, находившееся в монастырском храме собственноручное наставление («завещание») владыки призывало на водку проклятие. «Проклятая водка – да будет проклята на этом месте святом, посвящённом служению Господню», – говорилось в нём.⁵⁴ «Надо заметить, – писал в 1912 г. в «Известиях по Казанской Епархии» Н.В.Никольский, – что монастырь пока свято хранит заповедь первооснователя».⁵⁵

В тесной связи с вопросом укрепления церковной дисциплины в журнале рассматривалась и идея созыва поместного собора. Так, в № 18 от 1 мая 1911 г. СБСГ в статье «Что значит в церковном смысле «узаконить» – «канонизировать» «Церковник» писал, в частности, что «дисциплинировать, облагообразить, привести в порядок нашу церковную жизнь может только русский поместный собор, от которого русская поместная Церковь и может получить новые «узаконения», правила своей жизни, т.е. каноны».

Одновременно, со страниц СБСГ епископ Андрей обращался к православным людям с воззваниями об оказании миссии посильной помощи (в печатании и приобретении книг, строительстве школ и т.д.). Таково, например, его обращение «К пастырям и пастве. (В виду приближения Недели Православия)» (№ 12 от 21 февраля 1910 г.). Явно с подачи владыки в № 17 за 24 апреля 1911 г. СБСГ было размещено также «Воззвание» с просьбой оказать посильную помощь в возведении церкви Во имя Покрова Пресвятой Богородицы в Песковской части Тифлиса, где проживало «немало сектантов: молокан, новомолокан, прыгунов, субботников, баптистов».

Таким образом, даже из обзорного знакомства с СБСГ можно сделать вывод о том, что в основу этого миссионерского журнала, как и большинства публиковавшихся в нём материалов, было положено «субъективное» начало. Вместе с тем, весьма удачное совмещение епископом Андрея редакторских и проповеднических «функций», в сочетании с его последовательной и принципиальной православно-пастырской позицией по целому ряду вопросов церковного развития и совершенствования миссионерского дела, придавало журналу конструктивную полемическую остроту и ярко выраженную индивидуальность, которой столь недоставало многим миссионерским изданиям.

Деятельность православной миссии в Поволжье в конце XIX – начале XX вв. проходила на фоне резкого усиления исламского влияния, основными проводниками которого выступали татары-мусульмане, следствием чего, помимо прочего, явились массовые «отпадения» православных инородцев в ислам и стремительное «отатаривание» местного аборигенного населения (чуваш, марийцев, удмуртов, башкир и т.д.). Эффективно противостоять этому при существовавших тогда подходах к постановке миссионерского дела, а также отношении к нему «русского общества» и правящих кругов, по признанию многих «практикующих» православных миссионеров, было практически невозможно. Православная миссия явно проигрывала своим мусульманским конкурентам, которые, не имея за собой государственной поддержки, тем не менее, сумели сосредоточить на религиозном направлении все свои основные интеллектуальные, общественные и финансовые ресурсы.

Всё это в начале прошлого века всерьёз занимало умы лучших представителей церкви, православных учёных-богословов, государственных и общественных деятелей. Откровенный и во многом нелицеприятный анализ причин данного явления стал предметом обсуждения и на страницах СБСГ.

Особого внимания в связи с этим заслуживает, в частности, упомянутый выше отрывок из доклада С.В.Чичериной (Бобровниковой) «в Обществе Востоковедения» под названием «Инородцы-магометане (татары, башкиры, киргизы)» (№ 9 от 31 января 1910 г., № 29 – 30 от 29 мая 1910 г.), в котором она, указывая на рост образованности среди татар и развитие их «исторического самосознания на почве ислама», отмечала, что: «Объединяющая сила ислама и татарской литературы в последние годы развилась сильнее, чем наше ей противодействие. Наши мероприятия в отношении мусульман ограничивались слабыми попытками насаждать среди них русский язык и образованность. Мы ложно судили о татарах. Мы видели, что у нас достаточно юноше доучиться до IV кл[асса] гимназии, чтобы он начал свысока относиться и к многовековым государственным установлениям, и, тем более, к народным обычаям. Мы ожидали подобного и у мусульман. Мы думали, что достаточно мусульман научить русскому языку и приобщить их к так называемой русской культуре, чтобы они уже отреклись от мусульманской обособленности. На самом деле ничего подобного не происходит, и происходить не может. Вращаясь среди индифферентной к религии русской молодёжи, мусульманин усваивает от неё лишь презрительное отношение к христианству, но отнюдь не к мусульманству».

Одновременно С.В.Чичерина (Бобровникова), как и ряд других авторов, категорически возражала против активно насаждавшегося татарами-мусульманами мнения о постоянных притеснениях и унижениях, которым они якобы традиционно подвергались в Российской Империи. «Мусульмане, – замечала она, – не в праве жаловаться на притеснения со стороны русских властей, они даже во многих отношениях свободнее православных русских властей, они даже во многих отношениях свободнее русских. Например, магометанин завещает имущество на содержание медрессы. Если бы завещатель был русский, имущество немедленно поступило бы в казну и с торгов, на которые могли бы явиться и русские, и евреи, и татары, было бы сдано в аренду. Но завещатель магометанин. Имущество много лет бесконтрольно управляется муллами, а затем административным распоряжением сдаётся в аренду непременно магометанину. Делается это отступление от законно установленного порядка не по корыстным соображениям, а по особому вниманию к магометанам, которые «могли бы» волноваться, если бы имущество, принадлежащее мусульманину и обеспечивающее содержание медрессы, было взято в аренду на торгах русским или евреем. Другой пример: православный русский подданный имеет право содержать частные учебные заведения, лишь получив законное разрешение и подчиняясь установленным правилам и программам; магометане содержат тысячи учебных заведений, куда фактически не вхожа инспекция. Такие училища и вовсе без преподавания русского языка существуют даже в Казани».⁵⁶

Причины распространения исламского влияния анализировались также в таких публикациях, как: отрывок из доклада протоиерея Тарасия Иваницкого на Всероссийском миссионерском съезде 1909 г. «Чем объясняется активное, хотя и не равномерное, по разным епархиям, наступление иноверия на православие» (№ 9 от 31 января 1910 г.), в перепечатанной из «Колокола» статье епископа Чистопольского Алексия «О мерах к поднятию религиозно-нравственного уровня крещёных инородцев» (№ 13 от 27 февраля 1910 г.), «Татарская пропаганда Тургайской области» (№ 25 – 26 от 15 мая 1910 г.) – подготовленной по материалам оренбургской татарской газеты «Вакыт» («Время»), «Гибель киргиз» (№ 29 – 30 от 29 мая 1910 г.) – за подписью «Не-миссионер», в статье «Французский журнал о татаризации приволжских инородцев» (№ 40 от 8 августа 1910 г., № 42 от 22 августа 1910 г.), «Кредитные товарищества, как орудия пропаганды» (№ 5 от 30 января 1911 г.) – за подписью «Русский», «Заботы о процветании магометанства» (№ 18 от 1 мая 1911 г.) и «По поводу доклада г. Арцыбашева» (№ 21 от 22 мая 1911 г.) – за подписью «Русский Казанский старожил», и других.⁵⁷ Кроме того, в № 27 от 3 июля 1911 г. были опубликованы выдержки из всеподданнейшего отчёта обер-прокурора СПС за 1905 – 1907 гг. под заголовком «Положение православия в епархиях с магометанским населением».

В ряде статей обращалось внимание на методы распространения исламского влияния в Поволжье: в частности, на практику повсеместного строительства мечетей. Так, автор публикации «Постройка церквей и мечетей (из частного письма)» (№ 11 от 13 февраля 1910 г.), подписавшийся «Не-миссионер», задавался следующим риторическим вопросом: «В вашем миссионерском журнале, – писал он, – уже сообщалось, что за первые четыре месяца 1909 года в трёх губерниях Приволжья – Казанской, Уфимской и Оренбургской – построено 50 мечетей. По очень лёгкому приблизительному подсчёту за год может быть их построено около 150...

Что это за форсированный способ закрепощения за магометанством тех селений, где без мечетей доселе обходились и где вдруг явилась необходимость в них? Что это за торопливость? Откуда она? Чем вызвана? Можно подумать, что в какой-нибудь вновь покорённой земле хотят поскорее утвердить ислам...».

Однако тут же автор статьи делал весьма спорный – в своей первой части – вывод о том, что, «конечно, никакого хотения нет, а только есть прежнее невероятное непонимание вероисповедных вопросов и вероисповедной политики теми, кто должен бы сам указывать пути к обрусению ещё далеко не русского края – востока России». При этом он вполне справедливо указывал на те несуразности последней, которые давали преимущества мусульманским миссионерам. В частности, «Не-миссионер» задавался вопросом о том, «можно ли считать согласными с принципом свободы совести такие узаконения, что, напр[имер], 200 человек магометан могут иметь свою мечеть и своего муллу, а 200 человек православных в том же селении не могут иметь храма своего»? Кроме этого, он обращал внимание на то, что «постройка мечетей обставлена гораздо более простою канцелярскою волокитою, чем консисторское производство по построению церквей».

Епископ Андрей подмечал, в частности, также то, что татары, «в силу своей исторической обстановки, всегда умеют действовать с наибольшею для себя пользою, и защищая свой быт, и наступательно воздействуя на своих более слабых в бытовом отношении соседей». «Для осуществления своей огромной инициативы, – писал владыка, – они не ищут ниоткуда каких-либо разрешений и не нуждаются в них. Это тоже их громадное преимущество. Если что-нибудь безусловно полезно для пропаганды, то татары просто делают это, нисколько не стесняясь в форме и зная, что свои этому не помешают и что свои только одобрят за всякую инициативу, лишь бы она была направлена к пользе дела. Всё полезное – законно, такова логика инославия и иноверия вообще и магометанства в частности».⁵⁸ Подтверждения этого вывода приводились в целом ряде помещённых в СБСГ статей, в том числе: «Характеристика татарской лояльности» (№ 21 от 24 апреля 1910 г.).

На страницах журнала было высказано множество предложений по совершенствованию православной миссии и повышению её конкурентоспособности.

Так, например, в целях «объединения, согласования и усиления» миссионерской деятельности в крае и противодействия враждебным элементам, стремящимся «как можно более оторвать» от церкви «её сынов», один из авторов журнала, подписавшийся псевдонимом «Миссионер», предлагал также – в развитие мысли архиепископа Литовского и Виленского Никандра (Молчанова) об учреждении окружных митрополий на окраинах России и в Поволжье – создать здесь Приволжскую митрополию.⁵⁹ В то же время, СБСГ устами «Церковника» (епископа Андрея) неоднократно высказывался против централизации православной миссии посредством устройства «миссионерского департамента» в Санкт-Петербурге.

«В виду усиления отступнического движения среди мусульманствующих и язычествующих инородцев-христиан, – писал в статье «Как поставить в Приволжском крае второклассные и церковно-учительские школы?» (№ 14 от 6 марта 1910 г.) Н.Александровский, – в настоящее время положительно необходимо поставить все наличные просветительные учреждения в миссионерском духе».

С.А.Багин в своей статье «Несколько слов по поводу предстоящего инородческого Миссионерского Съезда в г. Казани» (№ 32 от 12 июня 1910 г.) предлагал, в частности, уделить также надлежащее внимание «весьма важной стороне миссионерского дела – миссионерской методике». «Наша литература по инородческим вопросам, – писал он, – сравнительно с литературою западно-европейскою, вообще не может похвалиться богатством, но особенно бедна она по вопросу о методах ведения миссионерских бесед; притом, статьи, касающиеся этого предмета, найти весьма трудно, и не каждому миссионеру возможно, так как оне напечатаны на страницах богословских журналов и епархиальных «Известий» прежних лет.

Специальных руководств для ведения миссионерских бесед с магометанами и язычниками мы не имеем, между тем, руководственные указания в миссионерском деле, особенно для начинающих миссионеров, крайне необходимы».

«Русский» в заметке «Почему нельзя?» (№ 48 от 2 октября 1910 г.) недоумевал, почему нельзя, «в целях увеличения количества деятелей по инородческому просвещению», разрешить «оканчивающим духовные семинарии и знающим татарский язык – поступать в Казанский университет под руководство такого знатока восточных языков, как проф[ессор] Н.Ф.Катанов»?

Высказывались и весьма «оригинальные» предложения. Например, священник В.Каменский писал в своей заметке «Вниманию Миссионерского съезда г. Казани» (№ 33 от 17 июня 1910 г.): «Для более успешного развития дела христианской проповеди среди инородцев, нужно признать желательным и целесообразным тип миссионера-странника, выступающего на поле деятельности, как апостолы, – с котомкой за плечами, посохом в руке и одним Христом в душе».

Предложения по совершенствованию православной миссии (иногда весьма неожиданные) и анализ опыта её деятельности содержались также в таких публикациях, как: «Об организации миссии при монастырях» (№ 33 от 17 июня 1910 г.) «Е.А.» (епископа Андрея), «Необходимость порайонных совещаний» (№ 34 от 24 июня 1910 г.) – за подписью «Братчик», «Об инородческих монастырях и общинах Волжско-Камского Края» (№ 48 от 2 октября 1910 г., № 49 от 9 октября 1910 г., № 50 от 16 октября 1910 г.) священника Д.Филимонова, «Нужны ли специальные миссионеры против магометанства?» (№ 2 от 9 января 1911 г., № 3 от 16 января 1911 г., № 7 от 12 февраля 1911 г., № 10 от 6 марта 1911 г.) и «Нужна ли миссия против язычества?» (№ 37 от 11 сентября 1911 г., № 38 от 18 сентября 1911 г.) – за подписью «И.Б.Вятский»⁶⁰, «Причины отпадения инородцев и меры удержания их в Православии» (№ 36 от 4 сентября 1911 г.) священника П.Гаврилова.

В статье священника Д.Филимонова «Об инородческих монастырях и общинах Волжско-Камского Края», помимо прочего, делался неутешительный вывод о том, что «монастыри наши в том виде, в каком они устроились и существуют в настоящее время, не могут удовлетворять задачам и целям миссионерского служения среди инородцев», и предлагался целый комплекс мер (из одиннадцати пунктов) для того, чтобы сделать их «полезными учреждениями в миссионерском деле».

При этом, как отмечал сам епископ Андрей, на страницах СБСГ не раз высказывалась мысль, «что инородческая миссия, как и вся наша православная миссия, будет лишь тогда успешна, когда в самой Церкви всё будет благополучно, когда уничтожится та религиозная апатия, которая ныне наблюдается в церковной жизни, когда произойдёт в Церкви спасительная реформа духа, которая упорядочит нашу церковную дисциплину». При этом владыка справедливо отмечал ключевую роль Казани в развитии православной миссии во всём Поволжье, указывая на то, что «ныне Казань стоит в центре приволжской миссии и невольно все епархии Приволжья следят за тем, что делается в Казани, как в Казани смотрят на те или другие вопросы церковной жизни».⁶¹

О прямой ответственности самих священников за случаи «отпадения» из православия епископ Андрей писал, в частности, в своей статье «Об отпадениях от Церкви в ближайшем будущем» (№ 18 от 1 мая 1911 г.). «Но, отцы святые! – Восклицал он. – Вы то при чём же остаётесь? Если ваша паства от вас разбегается, если вы для неё оказываетесь вовсе не отцами, то какие же вы пастыри?

Если называть вещи своими именами, если смотреть правде в лицо, то всякое отпадение от Церкви есть первое доказательство того, что в известном приходе нет доброго пастыря, что овцы не знают его голоса и не идут за ним...».

В этой связи епископ Андрей заявлял даже, что «священники тех приходов, где будут замечены отпадения от Церкви, сознав свою непригодность к пастырскому служению, должны от него отказаться, сознав свою вину пред Богом», и только «Архипастырский суд», нелицеприятно разобрав и оценив все обстоятельства жизни в том или ином приходе, может «восстановить этого пастыря, растерявшего свою паству, на его дальнейшее служение».

Созвучные мысли содержались также в статье «Под впечатлением книги: «Современное состояние татар-мухаммедан и их отношение к другим инородцам» (Доклад проф[ессора] [М.А.]Машанова Миссионерскому съезду 1910 г.)» (№ 24 от 12 июня 1911 г.) за подписью «Диакон Е.С.». «Бодрствуйте же, почтеннейшие пастыри инородческих приходов, бодрствуйте! – Призывал последний. – Диавол яко лев рыкая ходит иский кого поглотити... Как бы ислам не расхитил всех ваших овец... Если Сам Пастыреначальник оставляет 99 овец, чтобы разыскать одну погибшую, то не потребует ли от вас отчёта, если вы растеряете всех ваших 99 овец... Разве не видите вы, что овцы ваши десятками и сотнями переходят в чужой двор...». Автор статьи указывал таким миссионерам, что пора уже «раззнакомиться совершенно и с «зелёным змием», и с другими столь невинными занятиями, каковы: «винт», «преферанс», «горба» и т.п.», а также с разучиванием граммофонных пьес в ущерб изучения «языка ваших прихожан», замечая, что хорошо было бы, если бы эти часы они потратили «на открытие обществ трезвости, кооперативных учреждений, сельскохозяйственных союзов и товариществ, влагая в них дух религиозно-нравственного начала».

Справедливо полагая, что эффективное противостояние «отпадению» православных инородцев в ислам и миссионерская деятельность в местах расселения магометан невозможна без подробных знаний о мусульманском вероучении, редакция журнала уделяла повышенное внимание исламоведению. На страницах СБСГ, помимо упомянутых выше материалов В.П.Череванского, были опубликованы: «Источники Ислама» (изложение и русский перевод «с английского яз[ыка] персидского трактата» миссионера У.С.Клэра-Тисдалла, подготовленные «О.Е.» – О.Ермолаевой)⁶², выдержки из книги «Ислам» («Der Islam») М.Гартмана (№ 3 от 19 декабря 1909 г.), «Последнее слово ислама Европе» багдадского «шейха Абдул-Хакка» (№ 42 от 16 октября 1911 г., № 43 от 23 октября 1911 г., № 44 от 30 октября 1911 г., № 47 от 20 ноября 1911 г.) (перепечатка из «Туркестанских Ведомостей», в переводе с французского языка Н.С.Лыкошина).

Известно также, что «Источники ислама» («I. Влияние иудейства» – «Персидский трактат С.Клер-Тисдаля») были изданы в качестве «отдельного выпуска» СБСГ. При этом, заканчивая «библейский отдел» «Источников Ислама», переводчица (то есть О.Ермолаева) отмечала, что «воззрения иностранного автора на некоторые предметы нашей веры являются для нас неприемлемыми, но подобные ошибки С.Клер-Тисдаля отнюдь не уменьшают степени заимствований ислама».⁶³

В данной связи необходимо также упомянуть публикацию священника М.Степанова «Revue du Monde Musulman. (Библиографическая заметка)» (№ 43 от 29 августа 1910 г.) и подготовленную «О.Е.» (О.Ермолаевой) статью «Ислам и народность. (По Готфриду Симон)» (№ 5 от 30 января 1911 г.). Кроме того, в журнале были помещены статьи: «Законы Шариата» (№ 6 от 10 января 1910 г.) – за подписью «А.Н.», «Мусульманские народные понятия о рае» (№ 18 от 3 апреля 1910 г.) С.А.Багина, заметки: «Настроение магометан в Английской Индии» (№ 16 от 20 марта 1910 г.), отрывки из книги Н.П.Остроумова «Исламоведение» под заголовками «Роль ислама среди народов» (№ 1 от 1 января 1911 г.), «Движение среди арабов националистов» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г.), «Грустно и стыдно!» (№ 28 от 10 июля 1911 г.), и другие.

Весьма любопытные и ценные зарисовки по части быта и религиозных традиций татар-мусульман можно почерпнуть из весьма доброжелательной статьи миссионера-исламоведа Я.Д.Коблова «В гостях у муллы» (№ 22 – 23 от 1 мая 1910 г., № 25 – 26 от 15 мая 1910 г., № 27 – 28 от 22 мая 1910 г., № 29 – 30 от 29 мая 1910 г.), отмечавшего, в частности, что: «Татары настолько преданы своей вере, что не могут представить, как это человек, знающий их религию, может быть не магометанином».⁶⁴ «Сильное впечатление, – писал также Я.Д.Коблов, – на меня произвела жена муллы. Удивительно, как женщины-магометанки, несмотря на то, что магометанский закон ставит их в очень невыгодное положение, являются самыми усердными защитницами и распространительницами ислама. В русских женщинах, по-видимому, нет этой склонности к пропаганде, как вообще её очень мало в русском народе».⁶⁵

В журнале помещались также материалы о новых мусульманских изданиях, выходивших в Казани. Например, статья профессора Н.Ф.Катанова «Новое издание по мусульманской агиографии» – о сборнике «Кысасу-ль-амбия» («Рассказы о пророках») (№ 7 от 14 ноября 1909 г.). Изложив его содержание, автор, в частности, заметил, что обращает на него внимание «наших миссионеров, чтобы они знали, какою духовною пищею питаются наши русские инородцы – мусульмане, сарты, татары, киргизы, башкиры, мещеряки и тептяри».

Одновременно журнал пропагандировал миссионерские и иные издания, связанные с противодействием исламскому миссионерству и «обличением мухаммеданства» – такие, например, как: книга «Ответы мусульманину на его возражения против христианства» (составитель – инспектор народных училищ Вятской губернии Н.Н.Одигидриевский; Малмыж, 1910 г.) (№ 21 от 24 апреля 1910 г.), «О превосходстве христианства пред мухаммеданством» (Казань, 1910 г.) (№ 40 от 8 августа 1910 г.). В СБСГ был также опубликован составленный протоиереем Е.А.Маловым для Казанского миссионерского съезда 1910 г. перечень «Библиотека миссионера среди магометан».⁶⁶

Журнал внимательно следил за нововведениями в религиозной, образовательной и издательской деятельности татар-мусульман. Этому, в частности, были посвящены опубликованные в СБСГ: отрывок из доклада протоиерея Тарасия Иваницкого на Всероссийском миссионерском съезде 1909 г. «Новые образовательные движения в школах некрещёных инородцев и возможность наблюдения над этими движениями» (№ 8 от 23 января 1910 г.), статьи – «Новое татарское издание по географии для школ» (№ 12 от 21 февраля 1910 г.) – за подписью «Казанец», «О татарской печати» (№ 22 – 23 от 1 мая 1910 г.) – за подписью «N.», «О красноярской русско-татарской школе Астраханской губернии» (№ 24 от 8 мая 1910 г.), «Вопрос о мугаллимах (учителях)» (№ 25 – 26 от 15 мая 1910 г.) – за подписью «Мин», «Программа по магометанскому вероучению, в Казанском Коммерческом училище» (№ 4 от 23 января 1911 г.) – за подписью «Р.», доклад священника А.Иванова Бугульминскому уездному земскому собранию «О магометанских школах Бугульминского уезда» (№ 6 от 6 февраля 1911 г., № 8 от 20 февраля 1911 г.), заметки «Магометанские пожелания» (№ 9 от 27 февраля 1911 г.) и «Мусульманская неповременная печать в 1909 году» (№ 30 от 24 июля 1911 г.).

При этом многие авторы, рассматривавшие масштабную образовательную, культурно-просветительную, миссионерскую, благотворительную и трезвенническую деятельность татар-мусульман, прямо указывали на то, что её постановка и уровень организации должны служить примером для православных русских людей. «В журнале «Сотрудник Братства Св[ятителя] Гурия», – говорилось, к примеру, в одной из статей, – мы намерены привести доказательства беспредельной любви татар к их национальной школе и их религии».⁶⁷

Вопреки распространённому мнению, «практикующие» казанские миссионеры весьма высокого оценивали растущий религиозный и социальный потенциал татар-мусульман, в связи с чем их обеспокоенность по поводу распространения исламского влияния в крае только усиливалась.

«Вся жизнь магометан, – писал, в частности, епископ Андрей, – проникнута громадным религиозно-национальным одушевлением. «Один за всех и все за одного», – вот принцип, идеально осуществлённый и осуществляемый магометанским обществом. Это народная черта татар – глубоко почтенная; да и вообще татары, как народ, люди прекрасные: честные, трудолюбивые, трезвые. И вот такой то крепкий народ, создавший свою культуру, объединившийся около религиозных принципов, стоит лицом к лицу против православных инородцев: вотяков, черемис, чуваш...». В то же время, по его мнению, за исключением части чуваш, «все инородцы представляют нечто противоположное татарам: русские их просветители не дали им ни религиозного, ни национального одушевления, чтобы христианская инородческая масса противостала татарской массе».⁶⁸

Но, одновременно с этим, журнал обличал антироссийскую деятельность «прогрессивных» мусульманских организаций, их идеологов и организаторов.

Жёсткой критике на страницах СБСГ подвергались заявления депутатов-мусульман Государственной Думы, направленные против православной миссии, а также принципов единства и неделимости Российской Империи. Так в статье «Беспокойство г. Максудова» (№ 16 от 20 марта 1910 г.) «Русский» осудил высказывания депутата Государственной Думы 2-го и 3-го созывов, члена ЦК партии «Иттифак аль-Муслимин» С.Н.Максудова, который заявил, в частности, с парламентской трибуны, что «одним из величайших бедствий мусульманской жизни» является «зло миссионерское». Уличая идеолога создания единой «мусульманской нации» в лукавом политиканстве, автор статьи указывал на то, что «угрозы» для мусульман, якобы исходящие от православной миссии, «это чистое недоразумение». «Несчастные православные миссионеры, – писал «Русский», – так мало проявляют себя, так робки и такие плохие инициаторы, что никакого, конечно, «величайшего бедствия» для «мусульманской нации» доставить не могут. В этом отношении эти миссионеры, к сожалению, совершенно ни для кого не опасны; напрасно [С.Н.]Максудов запугивает либерально настроенную часть Госуд[арственной] Думы».

Одновременно, цитируя один из официальных документов «о магометанских миссионерах» (подтверждающий факты насильственного обращения в ислам женщин и детей в крещёно-татарских селениях), «действия которых, разумеется, [С.Н.]Максудову прекрасно известны», автор подчёркивал, что депутат «скромно об них умалчивает», так же, как умалчивает он «и об отатаренных киргизах, а их громадное число»⁶⁹, молчит «и о тысячах отатаренных чуваш», зная, «где нужно из себя разыгрывать угнетённую невинность, где плаксивым хныканьем можно одурачить русскую простоту». «Нет, господа татарские мудрецы, – заключал свою статью «Русский», – «величайшее бедствие» для «мусульманской нации» заключается не в «миссионерском зле», а в том сепаратизме, в том движении, которое сейчас поддерживают политиканствующие дельцы татарской нации (до «мусульманской» ещё далеко!)».

В дальнейшем – в № 20 от 18 апреля 1910 г. – редакция для вящей наглядности поместила целый отрывок «Из речи члена государственной думы Максудова (20 февраля 1910 г.)», охарактеризовав его как «руководителя татарской политики в России». В ответ на критику С.Н.Максудова казанская татарская газета «Юлдуз» («Звезда») разразилась в № 520 ответной обвинительной статьёй, которая в переводе «Р.Д.» (Р.П.Даулея) под названием «Мысли миссионеров» была («с пропусками») помещена в СБСГ – в № 22 – 23 от 1 мая 1910 г. При этом автор статьи, являвшийся, судя по всему, сторонником «новометодников», решил извлечь из начавшейся газетно-журнальной перепалки максимальную политическую выгоду, заявив, что «миссионеры настоящего времени» смотрят на «старометодистов», «как на своих друзей». В качестве примера он привёл вырванную из контекста цитату, заявив, будто «такие ясные слова встречаются часто в их статьях», на что редактор СБСГ отреагировал лаконичной репликой: «Это не правда».

В помещённом здесь же ответе епископа Андрея под названием «Истинные мысли миссионеров» утверждалось, в частности: «Нас, миссионеров, упрекают, что мы защищаем всякое религиозное насилие, что мы преувеличиваем опасность; говорят, что мы – противники просвещения и, в частности, противники просвещения татар. Всё это – совершенно явная неправда!». Подчеркнув своё сочувствие и уважение «к татарам-магометанам, как народу», он отверг обвинения в том, что «миссионеры преувеличивают магометанское движение и «запугивают правительство», заявив, что только предостерегают последнее, когда, в частности, «справедливо говорят» о татаризации чуваш, черемис (марийцев), вотяков (удмуртов), киргиз и башкир.

При этом епископ Андрей привёл такое весьма любопытное наблюдение: «Недавно у меня, – писал он, – был один умный и образованный татарин. Он сказал, что у христиан и у магометан есть теперь один общий враг – безбожие, атеизм. Это совершенно верно. Старое магометанское духовенство было почтенно; оно, как умело, молилось Богу; а нынешние руководители татарские сами ни в какого Бога не верят, смотрят на религию, как на средство к политической агитации и к тому, чтобы им при этом повыгоднее устроиться. Они и говорят всегда неправду о миссионерах, ненавидят миссионеров и ругают их. Это нехорошо; это полная неправда! И это не достойно таких людей, которые служат народу или хотят ему служить». При этом епископ Андрей выразил надежду на то, что редакция газеты «Юлдуз» тоже «переведёт наш ответ, чтобы быть правдивой и не скрывать истины от своих читателей».

Тревогу СБСГ вызывали также попытки политического объединения российских мусульман в целях обособления и противостояния по национальному и религиозному признакам. Как указывал «Ильминовец» в статье «Система Ильминского в татарских руках» (№ 22 – 23 от 1 мая 1910 г.), постановления III Всероссийского мусульманского съезда, проходившего 16 – 21 августа 1906 г. в Нижнем Новгороде, «несравненно важнее и несравненно для русского дела опаснее пресловутого «Выборгского воззвания». Здесь же обращалось внимание на то, что выработанная на их основе программа школьного обучения «в существе дела есть программа татаризации инородческих школ по системе [Н.И.]Ильминского». «Систему [Н.И.]Ильминского, приспособленную к татарским чисто политическим проектам, – подчёркивал автор статьи, – татары находят для себя наилучшею. И решительно проводят её в жизнь.

Спрашивается, почему же она им так ненавистна, когда находится в русских руках? Это, конечно, понятно: насколько в татарских руках она действует в сторону объединения тюрков, настолько в русских руках она спасает инородцев от нового татарского ига, от нравственного и материального порабощения инородцев татарам. – Есть, конечно, на что подосадовать!..».

Вполне логичным выглядело и высказанное в статье «Где же христианская фракция?» (№ 22 – 23 от 1 мая 1910 г.) предложение «Крещёного Татарина (Р.Д.)» (Р.П.Даулея) создать в Государственной Думе, по примеру мусульманской, христианскую фракцию. «Я всё читаю и слышу, – писал он, в частности, – о «мусульманской фракции» в Гос[ударственной] Думе. Мне хочется спросить: да где же христианская фракция? Где те христиане в Госуд[арственной] Думе, которые говорят только во имя Христово, а не во имя своей партии и политической платформы? Итак, где же христианская «фракция», которая бы собрала всех христиан-инородцев воедино, около русского народа, и сделала бы их счастливыми?

Где христианская «фракция»?

Русские люди! – Пора её основать!».

Деятельности мусульман в Государственной Думе была посвящена и критическая статья «По поводу речей Еникеева и Максудова в Государственной Думе. (Из Казанского Телеграфа)» (№ 4 от 23 января 1911 г.) – за подписью «Русский Казанец».

В материале «Правда о положении мусульман в России» (№ 8 от 20 февраля 1911 г.) священник С.А.Багин, опираясь на опубликованную в № 25 парижского журнала «Мусульманин» и перепечатанную в газете «Юлдуз» («Звезда») статью мусульманина Д.Г.Хатакокора «Гибель ислама», привёл немало аргументов в пользу того, что «мусульманский вопрос» в Российской Империи, по большей части, раздувается искусственно. По его словам, мусульман здесь «не только никто не принуждает к принятию христианства и не стесняет в исполнении религиозных обязанностей, но даже они сами притесняют, насильственно и подкупами обращают в ислам православное инородческое население».

Критические замечания высказывались также в журнале в адрес порядков, которые устанавливались в «новометодных» мусульманских медресе (школах), нередко превращавшихся панисламистами и пантюркистами в полигон для пропаганды своих политических взглядов. Этому, в частности, были посвящены статья «Образцы татарских учебников» (№ 17 от 27 марта 1910 г.), имевшая отношение к постановке мусульманского школьного образования в городе Баку, а также заметка «Из Туркестанской туземной газеты. Ответ газете «Юлдуз» (№ 13 от 27 марта 1911 г.).

Порой случалось и так, что, благодаря публикациям в журнале обзоров и выдержек из татарских газет, некоторые известные лица узнавали о приписываемых им словах, которые они никогда не говорили. Например, директор народных училищ Казанской губернии М.Н.Пинегин с удивлением для себя обнаружил, что, согласно сообщению газеты «Вакыт» («Время»), он якобы давал казанскому купцу А.Я.Сайдашеву советы по поводу вопроса о мугаллимах (учителях) и делал иные «заявления», о чём и поведал в своём письме в редакцию СБСГ (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.).

Сопоставив в статье «Магометанско-татарское застращивание русской власти» (№ 56 от 27 ноября 1910 г.) коллективные мусульманские петиции в Санкт-Петербург из Челябинска и Оренбурга с выражением недовольства «новым проектом правительства о начальном народном образовании» (опубликованные, соответственно, в «Речи» и в «Русском Слове»), «Русский» вопрошал: «Неужели не ясно, что оба документа писала одна рука? Повторилась в миниатюре та же история, что [и] в 1905 году, когда все магометанские петиции (по другому вопросу) были написаны в Казани одним присяжным поверенным (и даже евреем!)».

На страницы СБСГ попал также широко дискутировавшийся тогда в татарской прессе «вопрос о воскресном отдыхе» у мусульман. «Смотря на всё, даже на свою обувь и головной убор, исключительно сквозь религиозную призму, – писал с неодобрением «Нейтральный» в статье «К вопросу о воскресном отдыхе у магометан» (№ 47 от 26 сентября 1910 г.), – наши мусульмане ухитрились и в поступившем на рассмотрение Государственной Думе проекте о воскресном отдыхе для всех служащих видеть не только посягательство на религиозную свободу, но, horribile dictu, даже поругание своей религии».

СБСГ обращал также внимание на такие важные стороны жизни мусульманской уммы Российской Империи, как проект создания единого мусульманского управления, учреждение мусульманами общественных организаций, благотворительную деятельность, внутренние теологические споры, положение женщины в исламском мире, и другое.

Этому были посвящены, в частности, материалы: «О татарских благотворительных обществах» (№ 12 от 21 февраля 1910 г.), «Проект киргизских депутатов (Перевод из газеты «Вакыт»; 1908 г., № 335)» (№ 13 от 27 февраля 1910 г.), «Разногласия среди магометан (Исабат)» (№ 15 от 14 марта 1910 г.) А.Кремлёва, «Исправление корана» (№ 22 – 23 от 1 мая 1910 г.) – за подписью «Общий Друг», «Как мусульмане мобилизуют свои силы?» (№ 24 от 8 мая 1910 г.) А.Кремлёва, «Деятельность татар-благотворителей» (№ 29 – 30 от 29 мая 1910 г.), «Прогресс среди мусульманок» (№ 11 от 13 марта 1911 г.) Г.Юлина, «К юбилею Оренбургского муфтия» (№ 20 от 15 мая 1911 г.) – за подписью «Чужой», «Известия из мира ислама» (№ 27 от 3 июля 1911 г.) – за подписью «N.», «Из Бакинской газеты «Ишыг» (№ 30 от 24 июля 1911 г.), «Заслуги Закавказского муфтия» (№ 38 от 18 сентября 1911 г.), и другие.

Иногда в журнале помещались и публикации о жизни и учёбе мусульман заграницей. Например, анонимная статья «Студенты-магометане среди христиан» (№ 4 от 23 января 1911 г.) об американском колледже в Бейруте, в которой в качестве примера, достойного подражания, приводился тот факт, что «благоразумные магометане всё-таки находят возможным учиться там среди христиан, посещая христианский храм». Или – переводная (с французского языка)⁷⁰ статья «Женские мусульманские школы в Тунисе» (№ 29 от 17 июля 1911 г.).

Нельзя при этом также не отметить, что некоторые авторы заметно «сгущали краски», представляя Российскую Империю в образе «осаждённой крепости». Например, слушатель миссионерских курсов А.Забелло так описывал её современное состояние в статье «Мухаммеданство и буддизм в столице православного государства» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г.): «Мы, православные христиане, – подчёркивал он, – переживаем теперь поистине тяжёлые времена. Нельзя не придти в ужас от всего, что творится в области религиозной жизни дорогой православной родины! Западная окраина испытывает натиск католицизма. Поволжье охвачено мухаммеданством, и последнее, имея во главе опытных и искусных руководителей, медленными, но верными шагами, победоносно надвигается на нас, высоко подняв тяжёлый меч своего пророка. Таково положение православия на окраинах, вдали от главных центров нашего обширного отечества.

Но не менее неутешительные сведения мы получаем и из столицы православного государства, где высятся соборы Казанский, Исаакиевский и Петропавловский, где покоятся мощи св[ятого] благоверного князя Александра Невского. Мусульмане праздновали уже торжество закладки в Петербурге великолепной и богатейшей мечети.

А заодно с исламом подняло свою голову в православной столице и язычество. Это уж что-то невероятное! По проекту одного из выдающихся архитекторов-академиков там сооружается буддийский храм в стиле пагоды. Статуя Будды привозится из Пекина...

И это в столице православного государства! В двадцатом веке христианской эры! После 900-летнего юбилея крещения Руси!».

Однако в целом дискуссионные статьи, помещавшиеся в СБСГ, носили выдержанный и весьма корректный, по тем временам, тон, что опровергает предъявляемые некоторыми современными татарскими историками обвинения журнала и его редактора в «оголтелой» миссионерской пропаганде.

В СБСГ периодически помещались статьи, приуроченные к грядущему Казанскому миссионерскому съезду 1910 г., а также материалы о его организации и работе.

К первым относились, в частности, такие публикации, как: «Про объединение миссии в Приволжье» (за подписью «Миссионер») и «Сведения о современном положении Алтайской миссии» (№ 9 от 31 января 1910 г.), «Школьное дело среди инородцев» (№ 25 – 26 от 15 мая 1910 г., № 29 – 30 от 29 мая 1910 г.) епископа Андрея, статья «Миссионера» «Районная организация миссии среди инородцев одного языка» и отрывок из доклада касимовского миссионера, священника о. В.В.Доронкина «Магометане – хозяева и христиане – прислуга (Из истории Касимовской миссии)» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.), «Гибель киргиз» (№ 29 – 30 от 29 мая 1910 г.) – за подписью «Не-миссионер», «О работах Казанского Миссионерского Съезда 1910 г.» – за подписью «Русский» и «Несколько слов по поводу предстоящего инородческого Миссионерского Съезда в г. Казани» С.А.Багина (№ 32 от 12 июня 1910 г.). При этом, как отмечалось в последней публикации, благодаря Особому совещанию по инородческим вопросам, проходившему в январе 1910 г., и Казанскому миссионерскому съезду, этот год «будет отмечен на страницах истории христианского просвещения инородцев Волжско-Камского края, как один из выдающихся годов».

Желая, по-видимому, обновить в памяти участников грядущего Казанского миссионерского съезда некоторые важные моменты, епископ Андрей поместил в № 27 – 28 от 22 мая 1910 г. свой старый (датированный 20 сентября 1905 г.) доклад под заголовком «В Миссионерский Съезд Казанской Епархии 1905 года», подготовленный и подписанный им совместно с преподавателем Казанской духовной академии, миссионером и историком П.К.Жузе⁷¹.

С началом работы съезда в журнале стали помещаться выступления его участников. Одним из самых заметных в этом отношении стала произнесённая 13 июня 1910 г. на его открытии речь епископа Андрея «О задачах Казанского миссионерского съезда 1910 года» (№ 33 от 17 июня 1910 г.), в которой, он, в частности, отметил, что «первая и главнейшая задача нашего собора церковного: молиться вкупе Господу, да изведет деятели на жатву свою, ибо жатва всё умножается, а деятелей мало: и ныне нас окружают народы смятении, яко овцы не имущыя пастыря (Мф. 9, 36)». В своей речи владыка также указывал на то, что православная миссия «должна несколько переменить характер своей деятельности и много сократить круг своих ближайших задач».

«Цели миссии, – говорил епископ Андрей, – должны остаться неизменными, ибо вечны истины, которым миссия служит, но ближайшие задачи наших миссионеров должны быть более скромно определены и более строго очерчены». Прежде всего, как считал он, «нужно научение самих православных в истинах православия, чтобы не мыслимы были дальнейшие отпадения от церкви православной; эта общая цель всех деятелей Церкви и, наиболее, миссии». Причём, главнейшей задачей миссии в этом отношении епископ Андрей предлагал «считать устроение приходской жизни, чтобы эта приходская жизнь могла сама себя охранять и существовать без помощи извне».

В журнале были также опубликованы: «Пожелания Казанскому миссионерскому съезду 1910 года» епископа Андрея, заметка священника В.Каменского «Вниманию Миссионерского съезда г. Казани» и «Проект организации Епархиальной Миссии» (отрывок из «Уфимского доклада») (№ 33 от 17 июня 1910 г.), «Мысли о противомусульманской миссии. (К Миссионерскому Съезду в г. Казани)» священника В.Каменского и «Пожелания приходского батюшки миссионерскому съезду» – за подписью «М.А-ий» (№ 34 от 24 июня 1910 г.), доклад О.Ермолаевой «О призвании женщины на служение Миссии» (№ 35 от 3 июля 1910 г.), «Об открытии в Туркестанской епархии среднего духовно-учебного заведения (в связи с общим положением русского дела в Туркестане» (№ 36 от 10 июля 1910 г.) И.Брызгалова, «Как можно расширить и организовать круг деятелей по инородческому просвещению. (Из доклада Казанскому миссионерскому съезду)» (№ 41 от 15 августа 1910 г.) протоиерея Т.Иваницкого, речь епископа Саратовского и Царицынского Гермогена (Долганёва) в общем заседании съезда 22 июня 1910 г. «Интеллигентское язычество нашего времени» (№ 49 от 9 октября 1910 г.), «К характеристике современного положения нашей церковной жизни. (Из докладов на Каз[анском] Миссион[ерском] Съезде 1910 года)» (№ 48 от 27 ноября 1911 г.), и другие.⁷²

При этом весьма злободневным в связи со съездовской тематикой оказался «гендерный» аспект развития православной миссии, неоднократно затрагивавшийся в публикациях СБСГ. Своё отражение эта тема получила, к примеру, в докладе О.П.Ермолаевой «О призвании женщины на служение Миссии» (№ 35 от 3 июля 1910 г.). «Можно только сказать, – подчёркивалось в нём, – что преждевременно даже проводить какую-либо параллель между миссионерским значением женщины в православной России, где она ещё и не привлечена к непосредственному служению миссии, и той работой, которая предоставляется ей во внешней миссии Западной Церковью и протестантством. Бесчисленные католические женские общины-монастыри и ассоциации имеют такие отделы, которые дают своим членам специально миссионерскую подготовку, может быть и представляющуюся весьма чуждой здесь в России, но после которой духовные конгрегации уже не страшатся отправлять своих духовно-вооружённых и закалённых миссионерок, вполне дисциплинированных в духе католичества, в наиболее отдалённые страны. – Ничего подобного нет у нас».

Говоря о мусульманском «Востоке», О.П.Ермолаева также особо подчёркивала миссионерскую роль женщины: «Замкнутость жизни мусульманской женщины общеизвестна, – указывала она. – Но, вместе с тем, известна её особенно фанатичная приверженность к исламу. Женщина-мусульманка защищена строем своей жизни от внешних влияний, и он же способствует её укреплению в том круге понятий, с которым она сроднилась. Женщина-мусульманка готова быть всегда исповедницей своей веры и, когда только ей представляется возможность, является даже и усердной миссионеркой среди соседнего женского элемента наших крещёных инородцев».

Задаваясь вопросом: «Что же, однако, может противопоставить этому женщина православная?», О.П.Ермолаева с сожалением констатировала: «Если мы обратимся и к самым кратким учебным статистическим данным, то представится картина крайне печальная для настоящего времени и очень назидательная в смысле обширности возможной будущей миссионерской работы женщины.

Оказывается, что в Казанском крае, даже среди русского населения, приходится одна учащаяся на 55 женщ[ин], тогда как у мусульманок то же отношение выражается цифрами 1:12 – и в общем магометанские девочки учатся даже больше, чем русские мальчики. Что касается обучения крещенок, то здесь благоприятные цифровые данные совершенно минимальны, так как, по указанию осведомлённых лиц, сравнительно с общей инородческой массой, «девочки, ходящие в школу, представляют почти исключение. Не лишне также отметить, что при широко распространённой грамотности у магометан, однако во всей Казанской губ[ернии], напр[имер], за 1900 г. всего 69 девочек-мусульманок обучалось в школах русскому языку. (Цифры эти заимствованы из доклада С.В.Чичериной в Обществе Востоковедения)».

«Даже наши сектанты», как отмечала она, дают в этом отношении, «хотя нравственно неприемлемые для нас, но интересные примеры». «Православие не нуждается в заимствованиях и должно идти своими путями, но то, что наша разрозненная церковная жизнь сейчас не творит сама, то нужно создать, нужно наметить первые шаги для женской работы во славу миссии. И нужно, чтобы поле этой деятельности по возможности развёртывалось на местах», – делала вывод О.П.Ермолаева. Как отмечалось в докладе, в Казани имелись «уже готовые для этого ячейки» – «Кружок сестёр-сотрудниц» БСГ и «Казанские женские богословские курсы» (председателем Педагогического Совета которых также являлся епископ Андрей), «но они не связаны между собою и не имеют непосредственного сношения с самим инородческим населением, да и сами ещё весьма малочисленны».

«По выслушании и обсуждении» на одном из заседаний «церковно-миссионерской» секции съезда подготовленного О.П.Ермолаевой «доклада женщин», была единогласно принята следующая резолюция:

«1) Желательно привлечь женщин к приходской миссии, в кружки ревнителей православия, в миссионерские комитеты и в их подотделы.

2) В виду того, что мусульманки лишены медицинской помощи, желательно привлечь крещёных инородок к изучению медицины на курсах.

3) Желательно, чтобы во всех женских монастырях были книгоноши и чтицы религиозных книжек для инородцев, фельдшерицы-послушницы для помощи крещёным и некрещёным инородцам.

4) Поощрять всякую инициативу женщин и вообще лиц в их служении св[ятой] миссии через школу, медицинскую помощь и пр[очее].

5) Необходимо устройство воскресных занятий для взрослых по изучению Закона Божия, по преимуществу, для женщин, как менее христианско-просвещённых; это совершенно необходимо среди крещёных инородцев и, в особенности, среди крещёных татар.

6) Предложить интеллигентным женщинам высшего круга всячески помогать переводами и изданиями книг, переводов с иностранных языков, что уже делается на Западе.

7) Обратить внимание епархиального начальства на то, что русские женские монастыри могут нести вообще культурную работу, обучая окрестное население садоводству, плодоводству, интенсивному сельскому хозяйству и т.п.».⁷³

Обсуждение данной темы получило своё развитие на проходившем 7 февраля 1911 г. «в зале Св[ятейшего] Синода», под председательством архиепископа Ярославского и Ростовского (будущего – Патриарха Московского и всея России) Тихона (Беллавина), заседании «особого совещания» при СПС «по миссионерским делам», одобрившего «постановления Съезда, сделанные по содержанию доклада сестры-сотрудницы Братства св[ятителя] Гурия О.П.Ермолаевой». Об этом сообщалось в перепечатке из «Известий по Казанской Епархии» под названием «Министерское при св[ятейшем] Синоде совещание» (№ 11 от 13 марта 1911 г.). «Женский вопрос» нашёл также своё отражение в статье «О призвании женщины на служение миссии» (№ 50 от 16 октября 1910 г.) за подписью «О. Пантелеймон»,

Впрочем, Казанский миссионерский съезд привлекал к себе внимание не одних только миссионеров. Так, ещё в № 1 от 5 декабря 1909 г. была помещена статья известного «националиста», чиновника МВД, журналиста и «политтехнолога» Б.П.Башинского «Наш съезд». Отмечая, что народ («не интеллигенция») и православные пастыри, служащие делу внутренней миссии, в полном смысле выстрадали этот «Противомусульманский Съезд», он предлагал расширить рамки такового, «во-первых, в отношении его личного состава, а, во-вторых, в подлежащих обсуждению вопросах», а также утверждал, что «членами Съезда могут и должны быть миряне, ревнующие о церкви» (каких, «к счастью, немало»).

«Затем, – продолжал Б.П.Башинский, – Съезд, помимо правильной постановки внутренней миссии, должен быть призван к обсуждению в сущности основного вопроса: почему русская культура не коснулась почти нисколько татар, и они остаются столь же фанатичны, как и в XVIII веке»? Именно подробным рассмотрением причин этого, по его мнению, и следовало заняться, а не заботиться «о насильственной полицейской формальной русификации», при которой «всё равно татары замкнутся в своём кругу». Одновременно Б.П.Башинский предупреждал об опасности политизации татаро-мусульманского фактора: «Я помню, – писал он, – как в так называемых сферах с изумлением отмечали факт образования в Государственной Думе прогрессивной мусульманской группы и говорили: «Кажется, верноподданные татары хотят поиграть в оппозицию, придётся их удовлетворить кое-чем...» Господа, да ведь «играют» татары давно, если это можно назвать игрой. Надо действовать».

В качестве положительного примера охранительного религиозно-национального объединения русских людей Б.П.Башинский приводил «западно-русские Братские Съезды». «Последний Съезд в Вильне, – отмечал он, – по свидетельству печати и по отзывам участвовавших в нём (Члены Государственной Думы священник [А.С.]Вераксин и Г.Г.Замысловский) – дал блестящее доказательство русских на окраине в борьбе с воинствующим католицизмом и польщизной. Западно-Русские Братства несут миссию не только религиозную, но и национальную, делают дело не только чисто церковное, но и государственное в широком смысле этого слова. Не политиканство это, а охрана исторического достояния России, оборона русской народности от натиска искони враждебной силы. Но история поставила нас лицом к лицу на два фронта: на Запад и на Восток. Там – наступает католицизм, здесь – ислам. За первым вырисовывается Речь Посполитая, за вторым – панисламизм. На западном фронте отстаивают русское православно-народное дело десятки крупных, обширных и богатых братств с разветвлениями в виде сотен отделений, которые не прозябают, а живут полной жизнью, приближающейся к древней приходской. На Восточном фронте, – на грани Европейской и Азиатской России, – действует без преувеличения – одно Братство: Святителя Гурия».⁷⁴

Однако общая линия СБСГ и его редактора заключалась всё же в недопустимости политизации миссионерской деятельности, что нашло, в частности, своё отражение в полемической заметке «Беды во лжебратии» (№ 39 от 1 августа 1910 г.) – за подписью «Беспристрастный».

В связи со «съездовской тематикой» следует упомянуть также: статью чёрно-акуйского миссионера Алтайской миссии, священника Стефана Борисова «К программе вопросов, подлежащих обсуждению на будущем Иркутском Миссионерском съезде (Дополнительные вопросы и заметки Миссионера)» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г., № 29 – 30 от 29 мая 1910 г.) и предложенный вниманию того же съезда проект протоиерея И.И.Восторгова «О подготовке миссионеров» (№ 9 от 27 февраля 1911 г.). Как видно из вышеизложенного, помимо материалов, имевших отношение к Казанскому миссионерскому съезду 1910 г., в журнале помещались публикации и о съездах, проходивших в других городах Российской Империи, например: «Пермский миссионерский съезд» (№ 54 от 14 ноября 1910 г.) – за подписью «Участник».

Оценки Казанского миссионерского съезда 1910 г., а также информация о реализации «на местах» некоторых из принятых на нём постановлений, содержались, в частности, в статьях и заметках: «Апостольский пост 1910 года в Казани» (№ 37 от 18 июля 1910 г.) епископа Андрея, «Миссионерская аптечка в с[еле] Арняшах» (№ 13 от 27 марта 1911 г.) – за подписью «С.Е.З.», и других.

«Если какой-нибудь беспристрастный наблюдатель, – писал епископ Андрей в статье «Апостольский пост 1910 года в Казани», – сравнит съезд миссионеров 1897 года в Казани, 1908 года в Киеве и нынешний Казанский, то, несомненно, должен будет отдать справедливость последнему: так он был сравнительно скромен по количеству участников и так он был серьёзен по их настроению. Здесь в 1910 году всё было гораздо проще, не было почти ничего лишнего, бьющего только на эффект; во время занятий съезда не было и особенного красноречия, – всё было очень деловито, продумано, прочувствовано и обсуждалось только ради дела без всяких партийных выступлений или соображений».

Очевидно, что свою посильную лепту в столь благоприятное и толковое течение съезда внёс и редактировавшийся епископом Андреем СБСГ, оказавший делу его подготовки и проведения заметную информационную поддержку.

Особое место в СБСГ отводилось противодействию «отпадению» православных инородцев и, прежде всего, кряшен («крещёных татар») в ислам. Во многом это определялось тем, что приоритетным направлением миссионерской деятельности главного вдохновителя и создателя журнала епископа Андрея являлась работа в «крещёно-татарской» среде. В СБСГ публиковались его проповеди и обращения к кряшенам («крещёным татарам»), в том числе: «Наставление послушницам Покровской крещёно-татарской Общины»⁷⁵ (№ 5 от 1 ноября 1909 г.), «О крещёно-татарской женской общине (открытое письмо православным москвичам)» (№ 6 от 8 ноября 1909 г.), «Письмо к крещёным татарам (К празднику Рождества Христова)» (№ 4 от 25 декабря 1909 г.) и «О крещёных татарах» (№ 10 от 7 февраля 1910 г.).

По отношению епископа Андрея к кряшенам («крещёным татарам») можно было судить уже по первым словам одного из его обращений: «Возлюбленные братья мои и сёстры, Господом врученные мне для обучения и наставления!». Искреннее миссионерское «увлечение» владыки «крещёными татарами», которых он зачастую называл «крещенцами», было настолько велико, что соседствовало с очевидной идеализацией их нравственно-религиозных качеств. В известном смысле оно было сродни отношению отца семейства к самым своим любимым, но в то же время – наиболее беззащитным перед окружающими детям. Так, в статье «О крещёных татарах» (№ 10 от 7 февраля 1910 г.) епископ Андрей, помимо прочего, отмечал, что: «Крещенцы, можно сказать, без всякого преувеличения знают только Бога на небе и православного Царя на земле.

Самая небольшая ласка, самое небольшое внимание к крещенцам со стороны русского человека, власть имущего, для них является великим утешением. Эти крещенцы, как и вообще крещёные инородцы, к русской власти едва ли не с большим относятся доверием, чем сами русские люди. Эти крещенцы, как и весь русский православный народ, всею душою верят в милость русского Царя, но не имеют в то же время обидных поговорок о немилости русских властей.

Таковы крещёные татары. И нужно употребить все меры, нужно русским людям и русским властям иметь всю любовь, чтобы сохранить «крещенцев» в их душевной свежести, сохранить их для русской Церкви и государства. Иначе доброе и хорошее в этих душах погибнет; затеряются и они в многочисленной среде русских инородцев. [...]

Эти татары преданы Христу, несмотря на все соблазны со стороны богатого татарства; несмотря на оскорбления и притеснения со стороны магометан, они всё-таки остаются христианами».

С особым возмущением епископ Андрей сообщал о фактах давления на оставшихся верными православию «крещёных татар» в «отпавших» в ислам селениях: например, в селе Елышево Мамадышского уезда Казанской губернии, где с подачи «татарских руководителей» доверенный местных жителей-мусульман Якуп Даутов подал министру внутренних дел прошение о закрытии православного прихода. При этом, как указывал владыка («Е.А.») в своей заметке «Дерзкое ходатайство» (№ 24 от 8 мая 1910 г.), в Елышевском приходе к тому времени оставалось девять христианских домов, «при церкви есть церковная школа, есть и земля церковная».

«В конце концов, татары додумались, – восклицал он, – просить о закрытии прихода православных! А землю из-под церкви и церковные постройки нужно ли ликвидировать? На это татары дают своё милостивое согласие? Но ведь если уж аппетиты их так разыгрались, то отчего бы не просить о передаче церковного имущества в распоряжение татар? Это было бы, верно, по их мнению, тоже «свободою совести»? И в таком случае от нашей доморощенной свободы совести до безграничного нахальства и оскорбительных для русского правительства татарских ходатайств – один шаг. Этот шаг уже сделан татарами!».

В некоторых публикациях журнала обращалось также внимание на тот факт, что иногда «отпадению» «крещёных татар» в ислам целенаправленно или по халатному недомыслию способствуют их русские односельчане и даже местные власти,⁷⁶ а в статье «Миссионера» под названием «Характерное отступническое дело» (№ 4 от 23 января 1911 г.) открыто заявлялось о том, что уже сложилась «атмосфера явного сочувствия в русских деятелях ко всяким отпадениям от православия».

В статье «Помогите, кто может!» (№ 17 от 24 апреля 1911 г.) епископ Андрей отмечал также, что ответ на «мудрёный вопрос, отчего отпадают в мусульманство», «очень простой»: «[...] оттого, что крещёные татары всё время находятся между молотом и наковальнею, – с одной стороны, они видят сильнейшую религиозную культуру татар, а с другой, как молот, их настроение разбивает наглое издевательство какого-нибудь либерального Начальника, который никогда «никаких содействий» христианам не окажет». Раскрытию обстоятельств противодействия православной миссии и разоблачению деятельности по дискредитации миссионеров была также посвящена его заметка «О казанских татарсымаках. (Посвящается А.И.В.)» (№ 5 от 30 января 1911 г.).

В № 5 от 1 января 1910 г. в СБСГ был напечатан Устав «Общества «Христианской взаимопомощи» крещёно-татарских приходов Казанской епархии» (со статусом «местного отделения» БСГ), целью которого провозглашалась «помощь нуждающимся православным христианам из крещёных татар». «Этот устав и учреждение это, – пояснялось здесь же, – должно было действовать с 1905 года. Но священники крещёно-татарских приходов ради страха пред перепискою и пр[очими] затруднениями – все отказались от этого дела. Теперь это дело – чрез четыре года – Братство Свят[ителя] Гурия отдало в Покровскую Просветительную Общину. Исправляет должность председателя строительница ремесленной школы Общины и почётная блюстительница Министерского Училища – Алекс[андра] Степан[овна] Вавилова».

О первых положительных плодах существования этого общества через год сообщалось в заметке священника села Большие Савруши Мамадышского уезда Казанской губернии Е.Харитонова «О деятельности Общества Христианской взаимопомощи» (№ 1 от 1 января 1911 г.). А в № 2 от 9 января 1911 г. была опубликована большая статья-некролог епископа Андрея «Александра Степановна Вавилова», в память о подвижнице, всецело посвятившей себя делу воспитанию «девочек-крещенок». «Три последние года своей жизни, – отмечал, в частности, заслуги вдовы кукморского купца А.С.Вавиловой епископ Андрей, – она отдала служению святой Церкви, и по её инициативе в Покровской общине выстроена прекрасная двухклассная женская школа (на что она затратила более пяти тысяч руб[лей]), открыта сапожная мастерская в Старой Икшурме. При первой школе раскинут огромный ягодный и фруктовый сад...».

Об устроительстве Покровской просветительной крещёно-татарской женской общины Мамадышского уезда, первых годах её жизни, а также подвижницах, чьими трудами и молитвами она созидалась, рассказывалось также в отдельной статье епископа Андрея «О Покровской Просветительной Общине» (№ 13 от 27 марта 1911 г.). Жизни другой обители – Трёхсвятительского крещёно-татарского скита (впоследствии – монастыря) Лаишевского уезда Казанской губернии были посвящены статьи и заметки: «Из жизни крещенского скита» (№ 34 от 24 июня 1910 г.) – за подписью «И.И.» («I.И.») и «Путевая заметка» (№ 14 от 2 апреля 1911 г.) А.Алякринского, «Прощальное слово в Трёхсвятительском крещёно-татарском монастыре 31-го Июля 1911 года» (№ 36 от 4 сентября 1911 г.) епископа Андрея и его же «Наставление Трёхсвятительскому Крещёно-татарскому Монастырю» (№ 37 от 11 сентября 1911 г.).

Причём, последнее из них, написанное рукой самого епископа Андрея 1 августа 1911 г. и называвшееся также в некоторых последующих публикациях «завещанием», «на память о последнем посещении Пр[еосвященного] Владыки и в постоянное назидание», было «помещено братией на стене своего храма». Заканчивалось оно такими словами: «Храните свою святую обитель в мире и радости, чтобы ваши недоброжелатели видели святую жизнь вашу и усрамились и прославили Господа, Которому вы пришли сюда служить. Господь – упование ваше, Ему же слава во веки. Аминь.

Грешный Епископ Андрей».

Помимо этого, в журнале можно найти и другие материалы по «крещёно-татарской» тематике, названия многих из которых говорят сами за себя: «Необходимость школьного обучения для девиц крещёных татар» (№ 8 от 23 января 1910 г.) – за подписью «Р.Д.» (Р.П.Даулей), «Районная организация миссии среди инородцев одного языка» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.) – за подписью «Миссионер», «О крещёных татарах Вятской губернии и миссии среди них» (№ 34 от 24 июня 1910 г.) – за подписью «Новик», «Насильственное отчисление от православия» (№ 46 от 18 сентября 1910 г.) учителя Сардабашской миссионерской школы⁷⁷ В.Назарова, «Систематическая пропаганда ислама» (№ 2 от 9 января 1911 г.) – за подписью «Мамадышанин», «Пробуждение самосознания крещёных инородцев в ограждение своих интересов от мусульман» (№ 10 от 6 марта 1911 г.) М.Иванова, «К истории Елышевского прихода» (№ 20 от 15 мая 1911 г.) – за подписью «А.», «Пастырь и учитель, истинные народные благодетели» (№ 22 от 29 мая 1911 г.) учителя А.Чеботарёва, «Прискорбное явление» (№ 30 от 24 июля 1911 г.) – за подписью «С.Е.З.», и другие. В опубликованной в № 44 от 30 октября 1911 г. СПМ статье за подписью «А.А.С.» «Новый рассадник народного просвещения в инородческом крае» рассказывалось об открытии (преобразовании) в селе Яныль (Яныли) Мамадышского уезда Яныльского двухклассного училища министерства народного просвещения.

При этом в одной из вышеозначенных статей, касавшейся не только «крещёных татар», но и других православных инородцев, ставилась задача создания «районной организации миссии среди инородцев одного языка». Особые надежды в связи с этим возлагались на Казанский миссионерский съезд 1910 г. Причём, автор статьи, выступавший под псевдонимом «Миссионер», отмечал, что данный вопрос является «очень острым в виду двух причин: крайней ограниченности деятелей на миссионерском поприще вообще и канонического воспрещения духовенству одной епархии священнодействовать в другой». «В настоящем же случае, – писал он, – мы можем привести один пример из жизни, немного указывающий путь к решению этого вопроса.

Ещё при жизни Ник[олая] Ив[ановича] Ильминского была в Казани учреждена должность Синодального Миссионера среди крещёных татар. На этой должности в своё время состоял известный священник отец Василий Тимофеев, большой деятель на миссионерской ниве. Этот Синодальный Миссионер, числясь не только на одной епархиальной службе, имел возможность, не нарушая канонов, бывать и в смежных епархиях: вятской и уфимской.

Думается, что пока у нас так мало ещё добрых и осведомлённых деятелей-миссионеров, указанный способ организации районной миссии едва ли не единственный».⁷⁸

Кроме этого, епископ Андрей в одной из своих статей высказывал мысль о необходимости создать «среди приволжских и других инородцев» «что-нибудь подобное Александровской Миссионерской Семинарии», действовавшей в смешанном осетино-казачьем селении Ардон (на Северном Кавказе), в которой ранее – в 1897 – 1899 гг. – сам он служил инспектором. «Эта семинария, – отмечал, в частности, епископ Андрей, – продолжала давать учителей всех школ для Северной Осетии, а, кроме того, и все священники среди осетин были воспитанники этой семинарии, которая и сделалась центром всего осетинского народного просвещения. И если бы все русско-инородческие школы поставили себя так, как стояла до 1900 года Александровская семинария, то можно смело утверждать, что русское имя и русское дело пользовались бы у инородцев полным и сознательным почтением».⁷⁹

В печатном варианте речи епископа Андрея на Общем собрании БСГ 1 ноября 1909 г. «Деятелей нет – и почему...» (№ 7 от 14 ноября 1909 г.) говорилось о том, что «в настоящее время наша Казанская миссия настоятельно нуждается в 5 – 6 деятелях, которые могли бы посвятить свои силы на укрепление святого православия среди крещёных татар, вотяков и черемис». Но найти их не удаётся – потому, что «нет у нас общественной церковной поддержки, нет такого общественного церковного одушевления, которое бы охраняло и возбуждало к деятельности частную инициативу, частное желание послужить св[ятой] Церкви».

В отличие от многих «штатных» миссионеров, считавших, что массовых «отпадений» из православия в обозримом будущем уже не предвидится, епископ Андрей открыто указывал на возможность противоположного. Так, в статье «Возможны ли дальнейшие отпадения инородцев от Церкви» (№ 17 от 27 марта 1910 г., № 19 от 10 апреля 1910 г., № 21 от 24 апреля 1910 г., № 24 от 8 мая 1910 г.) он предупреждал «всех, кому дорога жизнь церковная», что «если не будут изменены к лучшему все условия жизни крещёных инородцев, процесс отпадения их от православия будет продолжаться».

«Должен добавить, – подчёркивал при этом епископ Андрей, – что так называемые «предохранительные меры» задержать этот процесс нисколько не могут; для этого нужны средства исключительно культурно-просветительные, в собственном смысле слова – государственные». «Ведь вот что странно: – отмечал он, – отпадают от Церкви не вновь крещёные, не те, которые «только числились христианами», нет, отпадают те, которые ни в каком случае «только числиться» не могли; во многих местах отпадают те крещёные инородцы (напр[имер], в Елышеве, Апазове, Саврушах), отцы которых почти двести лет были христианами. Нужно было ожидать, что их правнуки и праправнуки будут уже вовсе русскими, а они – отпали в магометанство и ко всей России стали, так сказать, спиною! Разве это не удивительно? Но всякое массовое отпадение от Церкви крещёных инородцев есть уже только последний акт в смысле их татаризации. Эти отпадения являются следствием продолжительного процесса отпадения того или другого селения от всей русской культуры, от всей России; это постепенное отпадение от всей «русской веры», от всякого сношения с русскими людьми; это в полном смысле слова есть «уход в татары», завершающийся отпадением от Церкви.

Это явление прямо страшное для России. Это симптоматическое явление, свидетельствующее о величайшей национальной и государственной болезни, разъедающей народный организм нашего отечества. И это явление нужно изучить всесторонне, а потом принять самые серьёзные меры для того, чтобы прекратились и болезненные симптомы; а вместе с ними и самая болезнь. Но эти меры должны быть не случайные, не только, так называемые, миссионерские, а органические, церковные в собственном смысле слова. А так как никто сам себе не враг, то и государство должно помочь осуществлению этих церковных мер и уж ни в каком случае не препятствовать этому».⁸⁰

Проблемам «отпадения» из православия были посвящены также статьи и заметки: «Отпадение в магометанство» (№ 17 от 27 марта 1910 г.) Я.Д.Коблова, «Новый вид шантажа» (№ 19 от 10 апреля 1910 г.) – за подписью «Е.А.», «Что тут делать?» (№ 53 от 6 ноября 1910 г.) – за подписью «Z.», и другие. В статье епископа Андрея «По адресу наших «представителей» в Государственной Думе» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.) обращалось внимание на проблему возможной «татаризации инородческой школы» в случае, если право иметь «школу на родном языке» будет выборочно предоставлено только представителям отдельных национальностей: «1, для католиков (поляки); 2, для протестантов (латышей, литвы, эстов и немцев); 3, для магометан (только одних татар, а киргизы, башкиры, сарты и пр[очие] магометане забыты?) и 4, для евреев».

В статье Н.Куглеева «С натуры» (№ 33 от 14 августа 1911 г.), помимо прочего, обращалось внимание на проблемы обрусения кряшен, как результата их совместной жизни с русскими. При этом автор отмечал, что, по его мнению, «не стоит всегда радоваться» «внешнему обрусению крещёных татар», потому что «совместная жизнь привносит в душу к инородцам, вместе с хорошими качествами русских, и дурные». В качестве одного из примеров Н.Куглеев приводил «взгляд русских на своё духовенство, взгляд, как известно, во многих местах и, особенно у нас, неприязненный («дармоеды», «лежебоки» и т.д.)», который «также уже прививается к инородцам». В этой связи он делал, казалось бы, парадоксальный, но сам собой напрашивающийся вывод, что «спешить с обрусением инородцев, в целях миссионерских, совершенно не следует».

«Гендерный» аспект «крещенского вопроса» затрагивался в докладе О.П.Ермолаевой «О призвании женщины на служение Миссии» (№ 35 от 3 июля 1910 г.). В опубликованной в том же номере статье «Отрадные факты из жизни крещёных татар» (за подписью «С.Т.Е.») рассказывалось о переселении в ходе «столыпинской» аграрной реформы, по причине малоземелья, «крещёных татар» из Цивильского уезда Казанской губернии в Акмолинскую область (близ города Петропавловска) и переходе на отруба их соплеменников в Лаишевском уезде.

В № 3 от 19 декабря 1909 г. была опубликована заметка священника С.А.Багина о положительном опыте деятельности Общества христианской взаимопомощи, открытом в кряшенском селе Крещёные Янасалы Казанского уезда 14 апреля 1909 г. «В виду несомненной пользы таких обществ, сближающих приходского пастыря с пасомыми, – подчёркивал автор, – весьма желательно открытие их и в других приходах епархии, где существует отступническое движение, так как, благодаря своевременной поддержке, многие инородцы-христиане избавятся от материального гнёта со стороны магометанских агитаторов, которые дают в долг только отпавшим от православия и чрез это вынуждают своих недостаточно обеспеченных православных единоплеменников отпадать в ислам».

Заметное внимание в журнале уделялось также православной миссии среди чуваш. Причём, здесь СБСГ вёл борьбу на два фронта: против язычества и исламизации чуваш татарами. Из его публикаций можно было также узнать о национальных особенностях чуваш, их языческих верованиях, традиционной культуре, языке и бытовых условиях жизни. Многие из эти материалов и по сей день представляют заметный интерес как в научно-историческом плане, так и в части изучения чувашского менталитета.

На страницах журнала были опубликованы статьи: «Как удержать чуваш от татаризации?» (№ 5 от 1 ноября 1909 г.) Н.В.Никольского, «О миссии вообще и, в частности, среди чуваш-язычествующих» (№ 1 от 5 декабря 1909 г.) Т.А.Земляницкого, «О язычестве в Цивильском уезде (приходы – Янтиково, Алдиарово, Гришино)» (№ 6 от 10 января 1910 г.) В.Михайлова, «О чувашах Цивильского уезда» (№ 31 от 5 июня 1910 г.) Г.Степанова, «Чуваши Саратовской губернии. (Из Саратовского доклада Казанск[ому] Миссион[ерскому] Съезду 1910 г.)» (№ 45 от 12 сентября 1910 г.), «Языческое жертвоприношение в Цивильском уезде» (№ 52 от 30 октября 1910 г.) – за подписью «Д.С.», «О языческих остатках среди чуваш» (№ 5 от 30 января 1911 г.), «Остатки чувашского язычества» (№ 36 от 4 сентября 1911 г.) священника Н.Ефремова, «Чем до сих пор живут чуваши» (№ 37 от 11 сентября 1911 г.) священника Г.Спиридонова, «Чувашские йомзи» (№ 49 от 4 декабря 1911 г., № 50 от 11 декабря 1911 г.) священника Кузьмина, «О Байглычевском приходе» (№ 49 от 4 декабря 1911 г.) священника А.В.Рекеева, «Как сделать чуваш христианами» (№ 50 от 11 декабря 1911 г., № 51 от 18 декабря 1911 г.) В.Михайлова.

Кроме того, журналу иногда приходилось «отбиваться» и от обвинений в том, что применение «системы Н.И.Ильминского» привело к росту «чувашского сепаратизма». Этому, к примеру, была посвящена отдельная статья священника В.Зайкова «По поводу доклада проф[ессора] В.Ф.Залесского о сепаратизме чуваш» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г.).

Особый интерес в части изучения распространения православия и образования среди чуваш представляет статья известного чувашского просветителя, священника села Байглычево Тетюшского уезда Казанской губернии священника А.В.Рекеева «Чуваши. Применение системы Ильминского к их просвещению» (№ 25 и 26 от 26 июня 1911 г.). Будучи написанной в июне 1909 г., она была опубликована только в 1911 г., заняв почти весь объём сдвоенного номера журнала.

Помимо прочего, А.В.Рекеев давал в своей статье подробное описание «технологии» и приёмов «обработки» чуваш татарами-мусульманами с целью их обращения в ислам и «отпадения» от православия. Среди последних упоминались, например, предназначенные для легковерных чуваш утверждения о том, что «ислам есть самая древняя религия, её исповедовали Адам, Ной, Авраам и др[угие] древние пророки» (поэтому «только живущие по этой вере спасутся, и для жизни в раю приготовлены для каждого мусульманина по семидесяти дев-гурий», а «христиане на том свете все будут гореть в аду»), а также прославление особо почитаемых мулл, имена некоторых из коих чуваши даже боялись упоминать вслух (про одного ишана, в частности, было распространено «мнение», что после смерти «его чалма и посох сами собой, без всякого внешнего воздействия, перейдут к его преемнику»).

Иными словами, мусульманские миссионеры пользовали чуваш-язычников и крещёных «двоеверов» наиболее «адаптированной» для их восприятия, нарочито упрощённой «версией» ислама. «Татары, – отмечал А.В.Рекеев, – вообще увлекают чуваш легендами и баснями, в которых изображают превосходство мухаммеданства пред христианством. Между прочим, татары проповедуют чувашам, что в христианстве святых нет и быть не может, а у них, магометан, есть много святых». При этом особо указывалось на то, что в отличие от русских, «каждый татарин-магометанин в то же время есть и проповедник своей веры». «Бывает ли татарин у чувашенина или чувашенин у него, – писал, в частности, А.В.Рекеев, – татарин толкует ему всё о своей вере. Едут или идут они вместе дорогой, татарин трактует о своей вере, восхваляет её, а христианскую веру чернит. Ходит татарин-торгаш по чувашам с мелким товаром, всюду проповедует свою веру и т.д. Словом, каждый татарин-магометанин всегда занят своей верой. Наши же православные русские мужики мало и редко говорят о ней».

В основе практически всех означенных публикаций также лежали идеи Н.И.Ильминского. К примеру, Н.В.Никольский, задаваясь вопросом о том, как остановить «движение чуваш в сторону ислама и татаризации», отвечал на него, что «необходимы старые меры, нового ничего не нужно», а именно: 1) богослужение в чувашских приходах нужно отправлять на чувашском языке, 2) проповедь должна произноситься на чувашском языке, 3) «внебогослужебные собеседования можно вести и в церкви и в школе» (при этом, методом беседы «должен служить тот же, который применяется учителями»), 4) школа «должна быть проникнута религиозно-христианским, православно-церковным духом» (чего «всего легче достичь, когда Закон Божий и церковное пение преподаются на родном языке»), 5) внешкольные собеседования «должны быть поставлены на началах наглядности», 6) чтобы деятельность священников и учителей носила один характер, «необходим благожелательный контроль над этою деятельностью» со стороны миссионерского архиерея.

В качестве наглядного примера того, насколько важно священникам и церковнослужителям грамотно владеть чувашским языком, Н.В.Никольский приводил следующий: «Если псаломщик, – указывал он, – будет читать, вместо Тýрå, турá, смысл искажается до кощунства: вместо благоговейно выслушиваемого «Бог» будет неуместное слово «гребёнка», рассеивающее внимание богомольца. Вместо святых чувств и мыслей, такое чтение в лучшем случае вызовет в душе чувашина сожаление о псаломщике, в худшем – сожаление о том, что попусту проводит в церкви время».⁸¹

Одновременно в некоторых публикациях отмечалась положительная тенденция уменьшения в ряде мест (в частности, в Цивильском уезде) численности язычников-чуваш, которые, благодаря поднятию уровня просвещения, всё больше сознательно принимали православие. В одной из своих статей епископ Андрей писал, что чуваши, «если они живут не близко к татарам и имеют хорошо поставленное на чувашском языке богослужение», «наиболее способны к сопротивлению татаризации».⁸²

Г.Степанов в своей статье «О чувашах Цивильского уезда» (№ 31 от 5 июня 1910 г.) отмечал, в частности, что: «Немало приходов таких, где инородцы – чуваши в смысле духовного просвещения стоят уже выше русских. Причина этого та, что богослужение здесь давным-давно совершается на родном их языке, а в некоторых приходах даже и церковное пение сопровождается участием народного хора, как-то в сёлах Кошелеях и Шоркисрях».

Весьма интересными представляются также наблюдения автора по части жизни чуваш-язычников в православной среде. «В тех приходах, – писал Г.Степанов, – где язычники-чуваши отдалены от влияния ислама и живут среди чувашей православных, их по жизни можно назвать христианами. Эти чуваши-язычники внешним образом ничем не отличаются от православных, лишь только не носят на себе креста и не исполняют церковных треб и постов. Но у них есть хорошая сторона в их настроении: они храм Божий посещают, почитают праздники, в домах некоторые имеют даже святые иконы и принимают их с крестным ходом к себе в дом, как и православные чуваши. В настоящее время есть между ними и такие язычники, которые принимают, т.е. приглашают, местный причт для освящения домов своих – это видно из слов приходских священников».

Один из приведённых в статье эпизодов иллюстрирует также «борьбу» местных православных и мусульманских миссионеров за души чуваш-язычников, имевшую место в Цивильском уезде Казанской губернии. «Вот 21-го сентября мы с уездным миссионером были в селе Старом-Тябердине в языческой семье, – рассказывал Г.Степанов. – Мы долго вели там беседу. После некоторого времени жена язычника и говорит: «Батюшка, вы уже неоднократно бывали у нас и всегда хвалите свою веру и доказываете превосходство её пред мусульманским учением, а вот перед вами здесь ещё был татарин-торговец, тоже хвалил свою веру и доказывал превосходство ислама пред христианством. Теперь мы сами не знаем, что хорошо и что худо, но ваша вера лучше нравится нам, поэтому мы не воспрепятствовали своей дочке принять крещение». При этом настоящее приобщение чуваш-язычников к православию, по мнению автора, должно было осуществляться совместными усилиями школы и церкви.

Довольно любопытные наблюдения о взаимоотношениях чуваш и татар-мусульман, проживавших в Хвалынском уезде Саратовской губернии, приводились и в заметке священника-миссионера Михаила Платонова «Из Хвалынского уезда» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.). Интересные факты из жизни и верований чуваш села «М.», а также их контактах с ближайшими соседями – русскими и татарами – можно найти также в статье «Воспоминания учителя инородческой школы» (№ 9 от 27 февраля 1911 г., № 11 от 13 марта 1911 г., № 12 от 20 марта 1911 г.) – за подписью «Диакон С-в».

Не приукрашая действительность, последний называл среди основных причин особых симпатий крещёных чуваш-«двоеверов» к татарам-мусульманам высокомерно-насмешливое отношение к ним многих русских.

В связи с этим «Диакон С-в», в частности писал: «Думаю, не безынтересно будет привести мнение моих собеседников о происхождении веры: «Султи-Тура» дал человечеству 77 вер; из них лучшая вера Магомета, а «русская» (православная) вера занимает в числе других предпоследнее место, чем и объясняется высшая нравственность татар-магометан и безнравственность русских-православных.

Татары пользовались среди чуваш уважением за трезвость, ласковое обращение и набожность, а русские считались высокомерными, гордыми, и, главным образом, чуваши боялись русских за нескрываемую брезгливость их по отношению к чувашам. Отсюда стремление чуваш во всём по возможности походить на симпатичных им татар-магометан и избегать посещения приходской церкви, находящейся в русском селе, где по необходимости приходится войти в соприкосновение с русскими и подвергнуться насмешкам».

В связи с этим автору статьи «Диакону С-в», согласно его рассказу, пришлось приложить немало усилий для того, чтобы изменить отношение своих подопечных-чуваш к православной вере. «По молитве отца моего духовного, – писал он, – Господь Бог, видимо, благословил моё дело. Жители деревни К. не только начали, таким образом, посещать храм Божий, но совершенно оставили и празднование пятницы. Жертвоприношения языческие тоже прекратились. Слухи о секретном хождении в мечети стали доходить до меня всё реже и реже, а, наконец, замолкли совсем».⁸³

На страницах СБСГ можно найти материалы и о деятельности среди чуваш представителей различных сект. К ним, в частности, относится заметка священника Т.А.Земляницкого «Иоанниты» среди чуваш» (№ 32 от 12 июня 1910 г.), в которой он отмечал, что: «В Коз[ь]модемьянском уезде о. Иоанн Кронштадтский пользуется среди многих чуваш известностью, и они относились к нему, когда он был жив, с глубочайшим почтением и уважением. Когда в 90-х годах прошлого столетия, нежданно-негаданно, дважды заезжал приснопамятный о. Иоанн Кронштадтский в село Ильинскую Пустынь, Коз[ь]модем[ьянского] у[езда], то окрестные чуваши, каким-то образом узнавши, что он в Ильинском храме служит, съехались в несметном количестве, чтобы посмотреть на него и получить благословение. Знаю некоторых чуваш, обращавшихся к нему письменно с просьбой о молитве. Есть и такие, которые были у него в Кронштадте».

Этим благоговейным почтением к о. Иоанну Кронштадтскому, как отмечал Т.А.Земляницкий, и воспользовались «иоанниты» – «молодые женщины или девицы», явившиеся «года три тому назад» в чувашские селения Козьмодемьянского уезда «с проповедью об о. Иоанне, как воплотившемся Иисусе Христе»: «Устраивали среди чуваш собрания, беседы, творили нечто вроде моления пред портретом о. Иоанна и возжигали свечи. На увещания священников прекратить кощунственные выходки и на доказательства их, что един есть Ходатай Бога и человеков Иисус Христос, однажды воплотившийся от Пресвятыя Девы Марии, «иоанниты» отвечали полнейшим издевательством и называли публично в лицо антихристом приходского пастыря». При этом о. Т.А.Земляницкий обращал внимание на то, что, хотя очевидного влияния их на чуваш ещё не заметно, «но всё же низкий пока уровень чувашского христианского миросознания, при беспечности пастырей и настойчивости пропагандистов, может найти удобную почву для распространения среди чуваш секты «иоаннитов».

В № 38 от 18 сентября 1911 г. СПМ «Е.А.» (епископ Андрей) в заметке «Братие, берегитесь!» бил тревогу по поводу распространения среди чуваш Цивильского уезда Казанской губернии баптизма, занесённого туда вернувшимся со службы матроса Балтийского флота, по словам которого, перейти из православия в баптизм ему позволил «сам адмирал». «Это, – отмечал он, – то явление, которое уже предвидел Казанский Миссионерский Съезд. Явление это – грозное.Всё сектантское догматическое учение, чрезвычайно простое, доступное детскому уму инородца, простота молитвенных импровизаций у сектантов, способность баптистов вызвать повышенное, экзальтированное настроение в молитве, – всё это может сразу увлечь за собою чуваш, вообще очень религиозных». Чтобы противостоять распространению баптизма, епископ Андрей призывал чувашское духовенство немедленно взяться за борьбу «с этим новым несчастием в жизни православия» и начать изучение сектантства, «чтобы встретить его во всеоружии, а не однех только праздных надежд на чужую помощь».

«Чувашской проблематике» были также посвящены такие публикации, как: «Пожелания приходского батюшки миссионерскому съезду» (№ 34 от 24 июня 1910 г.) – за подписью «М.А-ий» (с приложением «Списка книг и брошюр для чуваш»), «Ещё о языках школьного преподавания» (№ 37 от 18 июля 1910 г.) учителя Н.Юркина, «Чувашское почитание икон» (№ 49 от 9 октября 1910 г.) – за подписью «С.М.», «О предполагаемом издании Библии на чувашском языке» (№ 54 от 14 ноября 1910 г.) – за подписью «Русский», «Преступная небрежность» (№ 6 от 6 февраля 1911 г.), «К характеристике чувашского сепаратизма. (Из церковной летописи села Шоркисрей, Цивильского уезда, за 1904 год.)» (№ 23 от 5 июня 1911 г.) – за подписью «С.П.В.», «Религиозное просвещение чуваш с. Старого Ильмова, Чистопольского уезда» (№ 32 от 7 августа 1911 г.) – за подписью «Наблюдатель», «Нечто о так называемых крещёных татарах из чуваш, Цивильского уезда» (№ 51 от 18 декабря 1911 г.) – за подписью «N.», и другие.

Характерным практически для всех публикаций о чувашах (как о православных, так, в известной мере, даже о язычниках) являлся их комплиментарный характер. «У чуваш, – писал, к примеру, Н.Юркин, – есть и своя письменность, и литература. На чувашском языке ежегодно выходит печатных произведений от 10 до 20 названий в нескольких десятках тысяч экземплярах.

В отношении самобытности чувашская поэзия превзошла любую из инородческих, и в этом случае чуваши далеко оставили за собой даже татар-мусульман. Чувашский «такмак», «урожайный год», «поэтические произведения», «мотивы» – не имеют себе равных произведений в татарско-мухаммеданской литературе.

Система Н.И.Ильминского стала применяться к чувашской народности в 1870-х годах. Она сплачивает чувашское население с коренным русским народом внутренними духовными узами и есть единственное орудие против татаризации».⁸⁴

Необходимо в связи с этим упомянуть также о наблюдениях, приведённых В.Михайловым в упомянутой выше статье «Как сделать чуваш христианами». Отмечая, что «разного рода языческие обычаи, вероятно, скоро исчезнут сами собой», он одновременно указывал на куда более грозное и опасное явление. Констатируя, что «с начала революционного движения в России» произошло «великое смешение понятий религиозных и политических», В.Михайлов указывал на то, что «повсеместное недовольство, озлобление и безверие» отчасти коснулись и чуваш. «И теперь, – писал он, – вновь выступающим миссионерам предстоит великий труд: научить своих прихожан отличать политику от религии, как говорится, земное от небесного, не давать чувашам потерять главное в жизни – их веру в Бога и в добро».⁸⁵

Значительное место в журнале отводилось и публикациям о черемисах (марийцах). Причём, касались они, главным образом, проблемам возрождения и распространения среди черемис (марийцев) язычества и противодействия ему.

В этой связи необходимо, в частности, упомянуть статьи: «О секте кугосортинцев» (№ 5 от 1 ноября 1909 г.) Г.Сергеева, «Языческая черемисская секта «Кугу-сорта» (№ 6 от 8 ноября 1909 г.) Н.Спасского, «Черемисское воззвание» (№ 38 от 25 июля 1910 г.) священника И.Николаева, «О состоянии Синерского прихода, Казанск[ой] Епархии, Мамадышск[ого] у[езда]» (№ 45 от 12 сентября 1910 г.) Е.Боровицкой, «От редактора» епископа Андрея и «Воспоминания о Синерском приходе» С.Макаровского (№ 55 от 21 ноября 1910 г.), «Угрожающие признаки. (Корр[еспонденция] из Царёвококшайска)» (№ 17 от 24 апреля 1911 г.) – за подписью «Обыватель-старожил», «Языческое жертвоприношение в Царёвококшайском уезде» (№ 35 от 28 августа 1911 г.) – за подписью «С.Н.».

Весьма любопытной в данном отношении представляется последняя статья, автор которой (судя по всему, приходской священник) четыре дня подряд наведывался к проживавшим недалеко от уездного города Царёвококшайска⁸⁶ черемисам-«двоеверам» на «кровавые» языческие жертвоприношения, где безуспешно пытался объяснить им несовместимость «традиционных» обрядов с исповедованием православия, и откуда его иногда выгоняли «не так гостеприимно». На одно из таких «разъяснений» священнику сказали следующее: «Мы тебе ходить сюда позволили, тебе не мешаем, стой же и смотри, а нас оставь в покое, потому что сам Царь не притесняет в вероисповеданиях, и многие веруют по разному, а мы православные, и крест на груди носим, так молятся и другие черемисы, и нашего уезда, и Вятской губ[ернии], и в других местах». Из всего увиденного и услышанного «С.Н.» сделал вывод, что «очень много нужно ещё потрудиться православному духовенству среди черемис, чтобы довести их до понимания Евангельского учения».

В № 27 – 28 от 22 мая 1910 г. был опубликован доклад известного священника, благочинного первого благочиннического округа Царёвококшайского уезда А.П.Азановского под названием «В съезде духовенства черемисских приходов», сделанный им во время проходившего 20 – 21 января 1910 г. в Седмиезерной Богородицкой Вознесенской пустыни Съезда духовенства черемисских приходов Казанского и Царёвококшайского уездов Казанской епархии. Указав, что население его округа состоит «преимущественно из крещёных инородцев-черемис», среди которых есть только «18 душ язычников», он отметил, в частности, что: «Огромное большинство черемис добрые, истинные христиане; они так же, как и русские, любят храм Божий, с усердием исполняют долг исповеди и св[ятого] причастия и все христианские обычаи. Но есть между черемисами немало и таких, которые только числятся православными христианами; в церковь они ходят редко, почти не говеют и сильно ещё придерживаются суеверных обычаев своих предков». При этом о. А.П.Азановский отметил, что «больших усилий и труда» по укреплению черемис (марийцев) в православии не требуется, так как они «люди добродушные», «не фанатичны, как мусульмане», и «никогда не сторонятся от бесед на религиозные темы».

В заключение своего доклада он выделил три положения, которые, по мнению о. А.П.Азановского, «могли бы послужить для удовлетворения религиозных нужд черемис»: «1) Искреннее и любовное отношение к блуждающим во тьме язычества инородцам-черемисам; 2) основательное знание пастырями инородческих приходов природного наречия; 3) законоучители – приходские священники при прохождении курса Закона Божия должны обращать главное внимание на воспитательную сторону, останавливаясь возможно дольше на жизни и учении начальника нашей веры Господа Иисуса Христа».

Весьма интересным (и столь же удручающим) в этой связи представляется описание священником А.Пчёлкиным в статье «Село Мушеран» (№ 47 от 26 сентября 1910 г.) его первого богослужения в Праздник Рождества Христова в молитвенном доме черемисского (марийского) села Мушеран, находившегося в восьмидесяти верстах от Казани и семидесяти – от Царёвококшайска. «Подано было на Проскомидии, – писал он, в частности, – несколько просфор. На записках значилось: девять мученик, овечкам, коровам, Миколай, Тани (это целая деревня), Педр (т.е. Пётр), Акли (т.е. Акулина), Проси (т.е. Евфросиния) и т.д.

Пойми как умеешь! После обедни разъяснилось содержание записок. Заказаны были молебны 9 мученикам, Николаю Чудотворцу, Флору, Лавру и Модесту с Власием. – Моё новое духовное стадо произвело на меня весьма тяжкое впечатление».

«Инородческий миссионер» в статье «Великая Княгиня на службе святой миссии» (№ 39 от 1 августа 1910 г.) в восторженных эпитетах рассказывал о путешествии Её Императорского Высочества, Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны на богомолье «в беднейший черемисский Николо-Берёзовский (на Каме) монастырь». «Великая Княгиня посетила бедных несчастных инородцев, – писал он, – Сама познакомилась со всею нищетою их жизненной обстановки, Сама Великая Княгиня изволила осмотреть несчастные школы инородцев (80 – 100 руб[лей] – годовое содержание школы!). И весь этот подвиг Великая Княгиня, известная всей России христианка-подвижница, завершила трёхдневною молитвою пред Чудотворным образом Святителя Николая, который Сама изволила в страшный зной (до 40 град[усов]) нести среди собравшихся инородцев, за всех них воссылая Господу Свои праведные молитвы...

Вот подвиг любви! Вот пример для всеобщего подражания!».

В № 19 от 8 мая 1911 г. СБСГ было опубликовано послание Императору Николаю II от монахов Аштавай-Нырской Никольской (Николаевской) черемисской общины Казанской епархии с выражением верноподданнических чувств и благодарности за подаренный им «святой образ Мирликийского чудотворца, святителя Николая». «Благочестивейший Отец и Государь наш! – Говорилось в нём, в частности. – Твой Великий Дед, Император Александр Николаевич, повелел, чтобы среди всех инородцев Приволжья совершалось в православных храмах святое богослужение на инородческих языках, чтобы всякое племя на своём языке славило Господа Бога и молилось пред Престолом Божиим за Царей своих на земле. И вот великие плоды Отеческой любви «к малым сим»: прошло только пятьдесят лет, и в нашей местности от черемисского и чувашского язычества почти не осталось следов. И там, где были языческие мольбища черемис и чуваш, ныне стоят святые обители, а монахи-инородцы возносят свои молитвы о мире всего мира, о Великом Царе своём, о всём русском народе». Как сообщалось здесь же, на всеподданнейшем докладе по этому поводу обер-прокурора СПС Император Николай II начертал: «Прочёл с удовольствием».

Черемисская (марийская) тематика нашла также своё отражение в таких публикациях, как: «О миссии среди инородцев» (№ 46 от 18 сентября 1910 г.) священника П.Монастырёва, «Воззвание» (№ 47 от 26 сентября 1910 г.) священника Т.Ефремова, «Отрадное явление. (Из ревизорских заметок и[нспекто]ра нар[одных] училищ)» (№ 52 от 30 октября 1910 г.) – за подписью «А.А.С.», «Это по какой системе?» (№ 1 от 1 января 1911 г.) учителя П.Спасского, «Исповедь у Мушеранских черемис» (№ 6 от 6 февраля 1911 г.), «Крестины у черемис» (№ 23 от 5 июня 1911 г.), «Переход в русскую веру» (№ 51 от 18 декабря 1911 г.) и «Со Св[ятой] водою» (№ 52 от 25 декабря 1911 г.) священника села Мушеран А.Пчёлкина, «Оскорбление святых образов» (№ 17 от 24 апреля 1911 г.) – за подписью «Миссионер», и других.

Практически в том же ключе рассматривались в СБСГ и проблемы религиозной жизни другого крупного финно-угорского народа Поволжья – мордвы. Так, в № 39 от 1 августа 1910 г. была опубликована статья «Новая опасность (По поводу доклада г. Евсевьева Миссионерскому Съезду о мордве)» за подписью «Участник Съезда», в которой акцентировалось внимание на «незамеченном» (и даже не внесённом в протоколы) докладе на Казанском миссионерском съезде преподавателя Казанской учительской инородческой семинарии М.Е.Евсевьева «о мордве». В меньшей мере журнал обращался к проблемам развития православной миссии среди вотяков (удмуртов). Как правило, это делалось в связи с рассмотрением миссии среди других народов Волго-Уральского регионов, или, к примеру, в таких публикациях, как небольшая рецензия-анонс А.Александровского на изданную в 1911 г. в Вятке книгу П.Н.Луппова «Христианство у вотяков в первой половине XIX века» (№ 47 от 20 ноября 1911 г.).

Встречались на страницах журнала и материалы о пермяках и просветительно-миссионерской деятельности среди них, например: «Кое-что о пермяках» (№ 40 от 8 августа 1910 г.) – за подписью «Очевидец», «Переводческая комиссия в г. Казани и её отделения в епархиях Волжско-Камского района» (№ 48 от 2 октября 1910 г.) – за подписью «Переводчик», «Быт, нравы и религиозное состояние пермяков, населяющих северную часть Глазовского у[езда], Вятской губ[ернии]» (№ 12 от 20 марта 1911 г.) диакона А.Князева. Ряд материалов был посвящён развитию православной миссии среди калмыков, в том числе: «Письмо в редакцию» за подписью «Заведующего калмыцким народом» С.А.Козина (№ 19 от 10 апреля 1910 г.), с комментарием епископа Андрея,

Как уже отмечалось выше, журнал часто рассказывал о новых веяниях и направлениях в миссионерской практике. Помимо прочего, в нём помещались объявления об издании и условиях заказа богослужебных книг на языках народов Среднего Поволжья – вотском (удмуртском), татарском, черемисском (марийском), чувашском, о подписке на миссионерские издания. Печатались перечни различных изданий, например: «Издания Переводческой Комиссии при Управлении Казанского Учебного Округа. За 1906 – 1910 годы» (№ 53 от 6 ноября 1910 г.).

Помимо Приволжской, журнал активно освещал и деятельность других православных миссий, в том числе – зарубежных. Так, в нём была создан даже специальный «отдел» «Известия из Японии», в котором, в частности, было помещено сообщение «О занятиях собора Японской церкви (2-е и 3-е июля 1909 г.)» (№ 3 от 19 декабря 1909 г.). Вёл его слушатель КМК, бывший катехизатор из Киото Михей Накамура, являвшийся также автором таких статей и заметок, как: «Дела Японской Миссии» (№ 16 от 20 марта 1910 г.), «Из японской церковной хроники. Командировка Преосвященного Сергия Киотского» (№ 29 – 30 от 29 мая 1910 г.) и «Из японской церковной хроники. Брак Японца с Россиянкой. Монашество в Японии» (№ 31 от 5 июня 1910 г.).

В одной из своих коротких заметок – «Успехи православия среди корейцев» (№ 52 от 30 октября 1910 г.) – епископ Андрей, затрагивая проблему крещения представителей корейского народа на дальневосточных окраинах Российской Империи, с недоумением отмечал, что: «К сожалению, местные русские власти держатся очень странной политики по отношению к этим православным инородцам. Местные русские власти немецкого происхождения, конечно, нисколько не ценя православия и вообще не обращая внимания на религиозную сторону жизни китайцев, японцев и корейцев, гонят православных корейцев в Китай. – Таким путём:

1, Россия лишается надёжнейшего православного элемента населения,

2, в Китае создаются корейские поселения из людей, обиженных Россиею и, конечно, не очень к ней расположенных.

И повторяется там, в далёкой русской окраине, обычная русская ошибка: не отличаем мы своих друзей от врагов и, оскорбляя первых, получаем полное презрение вторых. Этого достигают и те, кто смешивает всех инородцев в одну кучу и всех их заодно величает «жидами». Такое разрешение инородческого вопроса, конечно, ни к чему хорошему нас не приведёт».

В журнале публиковались материалы о состоянии дел в соседней Уфимской епархии – «Нужды Уфимской миссии (из частного письма 1908 года)» (№ 6 от 8 ноября 1909 г.), в Пензенской епархии – «Миссия в Пензенской Епархии» (№ 40 от 8 августа 1910 г.) священника В.Каменского, в Пермской епархии – «Чествование Пермского Архипастыря. (Вести из инородческой епархии)» (№ 14 от 2 апреля 1911 г.) священника С.А.Брагина, в Оренбургской епархии – «Нужды Оренбургской епархии. (Из частного письма 1908 года)» (№ 5 от 1 января 1910 г.) – за подписью «А.В.», в Астраханской губернии – «Из Астраханской губернии (Письмо миссионера)» (№ 35 от 3 июля 1910 г.) священника И.Сиротова, на Алтае – «Из записок алтайского миссионера» (№ 53 от 6 ноября 1910 г., № 54 от 14 ноября 1910 г., № 55 от 21 ноября 1910 г., № 56 от 27 ноября 1910 г.) священника С.Борисова, в Уральской области – «Два года среди киргиз Уральской области» (№ 15 и 16 от 17 апреля 1911 г., № 19 от 18 мая 1911 г., № 22 от 29 мая 1911 г.) священника А.Кулясова.

Уделялось внимание и проблемам православной миссии в Сибири: в частности, в СБСГ было опубликована перепечатанная из «Колокола» статья депутата Государственной Думы священника А.Л.Трегубова «Колонизация Сибири и миссия среди инородцев» (№ 7 от 17 января 1910 г.). Проблемы православной миссии на Кавказе нашли своё отражение в таких статьях и заметках, как: «Миссионерская деятельность кн[язя] Мелхиседека Накашидзе» (№ 11 от 13 февраля 1910 г.), «Из истории применения системы Н.И.Ильминского на Кавказе» (№ 38 от 25 июля 1910 г.) и «О миссии на Кавказе. (Ответ о. Т.Иваницкому на его статью в № 43 «Сотрудника»)» (№ 56 от 27 ноября 1910 г.) грузинского епархиального миссионера А.Платонова.

На страницах СБСГ можно было также встретить критические разборы переводов на инородческие языки книг Священного Писания. Например, в статье «Извращение Евангелия» (№ 18 от 3 апреля 1910 г.) за подписью «Ю.» анализировались многочисленные ошибки, допущенные в «Новом Завете для Киргиз» (в переводе и под редакцией К.Г.Залемана). Проблемам перевода на инородческие языки книг богослужебного, священного, церковно-исторического и нравственно-религиозного содержания была посвящена статья: «Об анонимности переводных изданий Православного Миссионерского Общества» (№ 1 от 1 января 1911 г.) – за подписью «Не-переводчик». Положительной рецензии в журнале удостоился «народный учебник» по Закону Божию Н.Нахимова «Вера, молитва и жизнь православного христианина» (Санкт-Петербург, 1910 г.) – в статье «О символе святой жизни» (№ 18 от 3 апреля 1910 г.) за подписью «Церковник».

Встречались в журнале и материалы о «нетрадиционных» и «новых» религиях и сектах, например: «Бехаизм» (№ 27 – 28 от 22 мая 1910 г.) – за подписью «А.Н.». В № 7 от 12 февраля 1911 г. был опубликован «Указ Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, из Святейшего Правительствующего Синода» от 30 сентября 1910 г. о противодействии «приёмам сектантской пропаганды», снабжённый разъяснительной статьёй епископа Андрея «О церковной самодеятельности». В последней владыка указывая на то, что «сектантская пропаганда поглощает очень много средств», писал: «Всё это создаётся религиозною самодеятельностию сектантской общины, и самое величайшее горе нашей церковной жизни то, что этой самодеятельности среди православных почти вовсе нет.

При всяком удобном и неудобном случае, по самому мелкому поводу православные привыкли «просить субсидий», и никому и в голову не приходит, что всякое церковное горе есть горе каждого отдельного сына Церкви, что церковная нужда, недостаток в средствах должны быть покрыты с избытком самою же Церковию, религиозным одушевлением тех, кто считает себя принадлежащим к Церкви». «Поэтому, – подчёркивал епископ Андрей, – настоятельнейшая нужда в течении современной церковной жизни – это поднятие самодеятельности в православной церковной общине всеми возможными средствами».

Кроме этого, журнал информировал своих читателей о деятельности католической⁸⁷ и протестантской⁸⁸ миссий, а также подготовке католического духовенства в других странах (в частности, во Франции)⁸⁹, особо указывая на их сильные, в организационном и иных отношениях, места. Причём, за многими из посвящённых им материалов прослеживались явные или скрытые призывы учиться у «конкурентов», что порой приводило к определённой идеализации деятельности последних.

Так, в частности, в статье «Как откликнулись католики на отпадения от Церкви» (№ 7 от 17 января 1910 г.) «Е.А.» (епископ Андрей), опираясь на комплиментарные высказывания на сей счёт «из кн[иги] прот[оиерея] [Т.И.]Буткевича о катол[ической] миссии», указывал, что пример католиков «в высокой степени достоин полного внимания со стороны всех сынов православной церкви русской». При этом он законно вопрошал: «И если Богемия, маленькая австрийская провинция, организовала целые отряды миссионеров, то отчего бы не постараться сделать что-нибудь подобное и в наших губерниях»?

В № 4 от 25 декабря 1909 г. «Е.А.» (епископ Андрей) обращал внимание на издаваемые заграницей «миссионерские атласы», выражая сожаление, что у православных миссионеров таковых до сих пор не имеется, и призывал озаботиться их составлением. А в помещённой в № 34 от 24 июня 1910 г. статье «Чем сильна католическая миссия» он, опираясь опять же на «превосходную книжку» протоиерея Т.И.Буткевича, отмечал, в частности, что: «Католическая миссия сильна религиозным одушевлением католиков. Она сильна церковностию католической паствы и строжайшею дисциплиною тех, кто принадлежит к Церкви и не ушёл из неё открыто».

В то же время, в журнале помещались и материалы, если так позволительно выразиться, противоположной направленности, например: «Образец культурной борьбы. Отчёт Трисвятского Православного мужского Братства за 1910 год» (№ 33 от 14 августа 1911 г., № 35 от 28 августа 1911 г.) и «Отчёт Трисвятского Православного женского Братства за 1910 год» (№ 35 от 28 августа 1911 г.).⁹⁰ Комментируя первую публикацию, «Е.А.» (епископ Андрей) писал, что: «Этот отчёт прекрасно характеризует деятельность одного из простых сельских приходов, борющихся с католицизмом. Это – прекрасный пример для приволжских миссионеров».⁹¹

Помимо миссионерских материалов, в журнале помещались статьи по актуальным общественным проблемам. Объясняя их появление в специализированном издании, епископ Андрей писал, в частности, в опубликованной в № 1 за 5 декабря 1909 г. статье «Да просветится свет ваш!»: «Многие читатели нашего «Сотрудника» будут недоумевать, почему в журнале, который должен был бы быть исключительно миссионерским, появляются статьи общего характера.

Это потому, что миссия, как распространение света Христова учения, не мыслима без того, чтобы этот свет Христов ярко горел в сердцах, православно исповедающих все догматы святейшего Православия. А если свет Христова учения не освещает ни жизненного пути, ни душевных настроений современных христиан, то, что и как они могут сказать о св. Церкви, о Спасителе, о собственном спасении и т.п., как они могут говорить о свете, если знают его настолько, что смешивают со тьмою?».

Повсеместно выступая за немедленное возрождение церковно-приходской жизни, епископ Андрей прямо указывал на то, что без этого невозможно нормальное общественное и государственное развитие России. «Мы целые три – четыре года говорим, – писал он, в частности, в 1909 г. в статье «Ответ газете «Голос правды», – что без церковно-приходской жизни восстановление церковно-общественной жизни и возбуждение в обществе интереса к Церкви и её жизни немыслимы. А если так, то невозможно и процветание русской Церкви. В храмах православных останутся богомольцы более или менее искренние, но церковной жизни, о которой говорит апостол Павел (Посл. 1 Коринф. 12, 14 и др.), не будет.

Но, говоря о русской Церкви, невозможно забывать о православной Руси, как государстве православном. Ведь она ещё осталась теперь единственною страною в мире, где может христианский строй жизни быть признан за норму жизни общественной. И эта возможность заключается только в скорейшей организации приходов. Христианство везде в государственной жизни игнорируется, все европейские государства признали религию делом лишь частной жизни, и только в Россия стоит на распутии: идти ли ей открыто за Христом, или остаться со своею «конституциею»; провести ли христианские начала в государственную жизнь, или удовольствоваться конституционною бранью гг[оспод] членов Государственной Думы.

А эта брань и злоба в Государственной Думе являются страшно разлагающим элементом во всей нашей русской жизни: везде идёт сплошная междоусобная брань. И чем всё это кончится, Богу известно; но может кончиться очень дурным, потому что всё это – очень греховно. И наше спасение в самом скорейшем нашем возвращении в Церковь, чрез создание церковно-приходской жизни. Если эта жизнь будет восстановлена (или учреждена вновь), всё у нас и в жизни церковной, и в жизни гражданской, направится на путь истины. Иначе – суд Божий над нами близок...».⁹²

Эту же мысль епископ Андрей развивал и в своей статье «Духовенство, жизнь и политика» (№ 40 от 8 августа 1910 г.), указывая на то, что: «Нужно восстановление в полной мере церковного духа в народе, т.е. организация, объединение духовных сил его – около святой Церкви, около её бесспорных идеалов, ещё живущих в народном сознании, сохранивших наш народ от великих бед в годы революции и олицетворённых в идее Царя-Самодержца. Это будет, так сказать, осуществление Самодержавия. Ведь идея о православном Царе-Самодержце, несомненно, носит на себе церковный теократический характер, и народная метафизика Самодержавия носит на себе все признаки религиозных идеалов народа». Но при этом, по его мнению, рядом «с этою идеею о Царе, православном Самодержце, в жизни народной ныне нет ничего, что основывалось бы на тех же великих религиозных принципах, что было бы отображением и осуществлением этих народных мечтаний о правде небесной на земле».

До учреждения Государственной Думы, как отмечал епископ Андрей, «в народной жизни в этом отношении просто ничего не было», и народ «знал и верил, что «милостивЦарь, но»..., что «законы святы, но»... и пр[очее]». То есть тогда было «просто пустое место, по крайней мере, никого не обманывавшее», а затем появилась Государственная Дума. «Это удивительное сооружение, – писал епископ Андрей, – лишено нравственных принципов, в нём всё, что хорошо, то случайно, а что заранее предрешено, то предрешено не по нравственным мотивам. Таким образом, насколько идея о Царе-Самодержце есть идея исключительно нравственная, настолько Государственная Дума является этой идее антитезою с явными намерениями преувеличивать свои права; поэтому ни Самодержавие православного Царя, ни все его любящие, никакого основания не имеют возлагать какие-либо надежды на нынешнюю Государств[енную] Думу и должны искать каких-нибудь других опор для сохранения единственной в мире власти православного Самодержца.

Что же нужно? Где эти опоры?

– Только в Церкви, только в организации православных приходов».

С особой душевной болью писал журнал о нравственном состоянии русского народа, обращая внимание на отступление многих его представителей от церкви и христианских норм поведения.

В одной из заметок под названием «Постыдитесь, православные!» (№ 7 от 14 ноября 1909 г.) сообщалось о том, что «недавно принял православие один интеллигентный магометанин», которому понадобились поддержка и возможность жить собственным трудом. Однако, куда бы не обращался за таковой епископ Андрей, всюду, по его словам, получал отказ. «Бедные не принимают, потому что они бедные, – сетовал он, – тяжело де самим жить... Богатые же не принимают потому, что уж очень любят своё богатство. Некоторые же так и сознаются, что они боятся магометан, как бы они не рассердились... Что за унижение! Что за предательство истины Христовой магометанам! Все поддерживают друг друга: евреи – евреев, магометане – магометан. Только русские православные боятся чего-то... Постыдитесь! Неужели русские люди вовсе уж боятся быть русскими и православными?»

В ряде статей, как уже отмечалось выше, обращалось внимание и на рост в русском обществе пренебрежительного отношения к представителям православного духовенства, причиной чего становился, в том числе, и постепенный отход последних от великих идеалов их святых предшественников. Так, например, автор статьи «По делам их познаете их» (№ 36 от 4 сентября 1911 г.), подписавшийся «Преданный сын кормилицы земли С.А.К.», весьма точно подметил то «несчастное» положение, в котором оказалось русское православное духовенство. «Духовенство, – писал он, – попало между двух огней: народ ворчит на «белоручек-духовных» постольку, насколько они интеллигенты; интеллигенция же клеймит «попов-невежд» тоже постольку, насколько они народны».

В СБСГ также обращалось внимание на элементарное религиозное невежество, подобное невежеству инородцев-«двоеверов», которое проявлялось некоторыми представителями русского народа. В связи с этим автор заметки «Инородческий вопрос – русский вопрос» (№ 7 от 17 января 1910 г.) «Н.Н-ий», замечал, в частности: «Очевидно, вопрос о миссии среди инородцев должен ставиться параллельно с вопросом о миссии и среди русских».

В ещё более острой форме эта проблема была поставлена «Скорбящим» в публикации «Господам миссионерам. (Открытое письмо)» (№ 54 от 14 ноября 1910 г.), в котором автор риторически вопрошал: «Почему вам, отцам миссионерам, все – чуваши, черемисы, татары, мордва, японцы, корейцы, китайцы и все, наконец, наши сектанты неизмеримо дороже нас, простых русских православных христиан»? «Открытое письмо» содержало много горьких упрёков в адрес миссионеров и духовенства в целом, которые ярко высвечивали многие опасные «прорехи» духовно-нравственного развития русского народа и упущения в его церковном окормлении.

Говоря об инородцах, «Скорбящий» отмечал, что «они могут ждать, но мы, русские, ждать больше не можем». «Они, – писал он, – хотя и неправославные, но здоровы, потому что, хоть и по-своему, а всё-таки веруют в Бога. Мы же, хотя и православные, но заразились неверием; болезнь наша растёт, а на помощь к нам никто не приходит.

Когда какой-нибудь русский переходит в магометанство, но начинает вести трезвую, честную жизнь, вы бьёте тревогу; а когда русский вовсе теряет веру, что несравненно хуже, чем переход в какую угодно религию, и, падая постепенно, делается вором, развратником, святотатцем, убийцею и, в конце концов, предаётся казни, об этом перестали уж и сожалеть.

Вы не думаете о том, что если бы своевременно не дали ему христиане потерять веру в Бога, он не дошёл бы до преступления и не был бы казнён. И сколько пролилось русской крови за эти годы лишь потому, что мы так мало и плохо верим!».

«Скорбящий» обличал миссионеров в том, что нет у них «сердца внимательного к душе своего русского народа» и потому его душа далека от них. При этом в его оценках заключалось немало пронзительно болезненной правды, которая в дальнейшем со всей беспощадностью обнаружила себя в кровопролитном гражданском противостоянии.

Автор «Открытого письма» отмечал, в частности, что «народ наш уже не имеет к своему духовенству прежнего доверия; он видит в нём не посланников Божиих, а казённых людей, по казённому служащих и Богу, и людям», а потому он «имеет столько необъяснимого доверия к проповеди всякого иноверца и сектанта». При этом «Скорбящий» выражал уверенность, что, рано или поздно, начнётся «возрождение Православной Церкви», но начнётся оно «не сверху, а снизу», но миссионеры, которые утратили народное доверие, будут ему чужие, и «религиозная жизнь русского народа проложит себе новое русло», миновав их. «Не вы его поведёте! – Заключал он. – Если вы оставили его в трудную годину его духовной жизни, то и он без вас встанет сам. И поведут его ко Христу свои мученики, апостолы, святые!».

И хотя «редакция» СБСГ и оговорилась на сей счёт, что «не со всеми мыслями автора согласна», вскоре сам епископ Андрей высказал в своей статье «Перед образами в шапке» (№ 56 от 27 ноября 1910 г.) весьма созвучные мысли. «Русские, – писал он, в частности, – перестают считаться с семейными обычаями и традициями, перестают уважать церковность и всё, к Церкви относящееся. Одним словом – разрушается русский народный церковный быт.

Это грозит нашему отечеству совсем не добрыми последствиями».

«Пастыри и учители церковные! – Призывал далее епископ Андрей. – Не опускайте ни одного случая, чтобы произнести поучение по тому или другому случаю. Учите благовременно и безвременно. Устраивайте или, вернее, охраняйте то доброе и святое, что осталось в жизни русского народа. Это ныне самая основная и самая насущная потребность русской жизни. А вам, г.г[оспода] защитники русских начал, вам, членам «Союза Русского Народа», рекомендую, как можно скорее, перековать мечи свои на орала и заняться долгою, но благодатною работою по приведению в порядок семейной и общественной жизни в нашей нравственно-растрёпанной русской деревне».

Приветствуя назначение новым обер-прокурором СПС В.К.Саблера, в № 20 от 15 мая 1911 г. «Церковник» возлагал на него большие надежды, связанные как с укреплением церкви, так и с нравственным возрождением русского народа. «Ныне, – писал он, – прежде всего, настоятельно необходимо укрепить устои в жизни самой православной Церкви. Нужно сделать немыслимыми массовые отпадения от православия.

Для этого необходимо реформировать приход и приходскую жизнь».

«Церковник» констатировал, что «крестьянская община ныне разваливается», что «происходит кризис в самом народном представлении об общественности». «Русский народ, – писал он, – обращается в какую-то пыль. И это обстоятельство превосходно учитывают всякие сектанты, из этого распылённого русского народа устраивая свои сектантские общины». Поэтому за «этою основною реформою» должны следовать другие, что «подготовит нас и к будущему Собору, и сделает мысль об этом Соборе не такою страшною, как она представляется ныне».

Однако, к сожалению, по большому счёту, все эти призыв так и остался не услышанным, а чаяния – напрасными...

25 июля 1911 г. Император Николай II утвердил доклад СПС «о бытии Преосвященному Андрею, Епископу Мамадышскому, третьему викарию Казанской епархии, Епископом Сухумским», о чём синодальным указом от 29 июля того же года – с соответствующими указаниями – было доведено до сведения архиепископа Казанского и Свияжского Иакова (Пятницкого).

Сам епископ Андрей был склонен усматривать в этом происки неких «тайных сил», под которыми, судя по всему, небезосновательно подразумевал Г.Е.Распутина. При этом есть причины предполагать, что непосредственным поводом к его переводу на кавказские задворки Российской Империи послужило демонстративное нежелание владыки подчиниться телеграфному «распоряжению» Г.Е.Распутина по части организации «должного» приёма в Казани паломников, совершавших во главе с иеромонахом Илиодором (Труфановым) паломничество из Царицына в Саров (13 июля 1911 г.), а затем – и обратно (24 июля 1911 г.).

Столь неожиданное назначение и оставление Казани, об обстоятельствах которого я достаточно подробно писал в своей статье «Смиренный бунтарь (к вопросу о мировоззрении архиепископа Андрея /князя Ухтомского/)» ⁹³, стало настоящим испытанием для него и рикошетом ударило и по редактировавшемуся владыкой изданию.

Первый номер журнала с новым названием – СПМ вместо СБСГ – (№ 32 от 7 августа 1911 г.) вышел с коротким эмоциональным обращением «От редактора», в котором говорилось: «Дорогие читатели! Изучив Казанский Край, быт крещёных татар, вотяков, черемис, чуваш; отдав служению приволжских инородцев все свои силы, я оказался переведённым в Сухум – просвещать Абхазию.

Простите, братие! Желаю вам успехов в ваших трудах. Желаю, чтобы вам не было так больно, как мне».

В вышедшем накануне отъезда епископа Андрея в Сухум очередном номере СПМ было опубликовано его «Слово, произнесённое 7-го Августа 1911 года» (№ 35 от 28 августа 1911 г.), где особо выделялся призыв: «Братие, церковь не забывайте!».

Ранее произнесённые и написанные епископом Андреем проповеди, обращения и статьи продолжали публиковаться и в последующих номерах журнала. Наиболее заметным из них являлось, пожалуй, «Слово, произнесённое в Казанском Кафедральном Благовещенском Соборе 28 Августа 1911 года, за прощальной Литургией» (№ 38 от 18 сентября 1911 г.), ставшее в своём роде его завещанием владыки казанской пастве.

Следует предположить, что даже после своего отъезда из Казани епископ Андрей продолжал если не редактировать СПМ в прямом смысле, то, во всяком случае, следить за его изданием и, возможно, давать отдельные указания. Очевидно, однако, что долго такое положение вещей сохраняться не могло, а человека, который мог бы, подобно епископу Андрею, стать не только редактором, но истинным движителем журнала и всей православной миссии в Казанской епархии, не оказалось.

С отъездом владыки из журнала постепенно пропала его наиболее важная составляющая – тот самый живой «нерв», который являла собой активная духовно-публицистическая и гражданская позиция епископа Андрея, оперативно и адекватно реагировавшего на происходившие в церковной, миссионерской и общественной жизни события. Пребывание вдалеке от Казани и полное погружение в миссионерскую работу на новом ответственном месте служения естественным образом отдалило его от редакторской деятельности, хотя сотрудники журнала всячески старались подчеркнуть продолжающееся присутствие в нём епископа Андрея.

Кроме того, вскоре начали приходить известия о резком ухудшении здоровья владыки. Как сообщал «Казанский Телеграф», в воскресенье 6 ноября 1911 г. братия КСПММ известила молящихся о том, что «так горячо любимый казанцами епископ Андрей в настоящее время сильно болен», причём, «болезнь серьёзная, требующая долгого и серьёзного лечения». «Многие утверждают, – писала газета, – что болезнь епископа Андрея произошла на почве сильного поста и душевных волнений, которые пришлось владыке перенести за последнее время».⁹⁴

С Божией помощью и молитвами своих духовных учеников, епископ Андрей вновь вернулся к своему пастырскому служению. В 1912 г. он приступил к изданию в Сухуме журнала «Сотрудник Закавказской Миссии», а издание СПМ тем временем сошло на нет.

Последний номер журнала оканчивался коротким объявлением следующего содержания: «С 1-го декабря в Сухуме открывается подписка на журнал «Сотрудник Закавказской миссии», первый номер которого выйдет в январе 1912 года. Годовая цена 2 рубля; в месяц будут выходить два номера в 16 стр[аниц] каждый. Редактор Епископ Андрей».⁹⁵ Православная миссия в Казанской епархии осиротела...