Аравия и Коран: (происхождение и характер ислама). Опыт исторического исследования

Это отделение известно мне с 1866 г. по 1870 гг., как учившемуся, а с 1870 г. по 1877 г., как учившему. Я обязан этому отделению не только знаниями, касающимися мусульманства и инородческого дела в России, но более того, любовью, привязанностью к этому делу и к лицам, руководившим и доселе руководящими инородческим делом в Казани. Николай Иванович Ильминский и Евфимий Александрович Малов были моими наставниками, а Гордий Семенович Саблуков руководил мной уже по окончании курса в академии. Этим трем лицам я обязан целым настроением, не покидающим меня и доселе на отдаленной окраине России, в Ташкенте. Более двадцати лет прошло с тех пор, как я в первый раз встретил означенных лиц в роли своих наставников, но и до сих пор живо помню их симпатичный образ, голос, манеры, даже особенности одежды, походки и прочее. Так сильно, неизгладимо впечатление от лиц, которым я обязан лучшим своим достоянием – знаниями и душевным настроением. Я и до сих пор еще замечаю на себе, что, не смотря на продолжительное время и огромное расстояние, разделяющее меня от Казани, я иногда невольно подражаю своим наставникам в голосе, в оборотах речи и т.д. Хотелось бы много-много написать о них: приятные воспоминания доставляют удовольствие, но, к сожалению, я вынужден быть кратким. Я боюсь притом, что не сумею высказать во всей силе своих задушевных чувств и мыслей, какие вызываются у меня при воспоминании о том времени и о тех лицах. Но да простят мне мои почтенные наставники, если я как-нибудь не так выражусь или не договорю чего-нибудь.

Миссионерское противомусульманское отделение (вместе с противораскольническим и противобуддийским) существовало при академии, как нечто придаточное, не обязательное, но каждый студент должен был числиться на этом отделении, если он не записался на какое-нибудь из двух других отделений. Выбор какого-нибудь из этих трех отделений для большинства молодых людей был случайным, случайно попал и я на противомусульманское именно отделение: я сначала записался было на противораскольническое отделение, но старший земляк мой Ст. Афанасьев отговорил меня, и я переписался. Трудно верится теперь, как 24 года назад я бежал от дела (Афанасьев сказал мне, что расколом заниматься трудно) и попал на самое горячее, живое дело; искал легкого отбывания обязательной повинности, a очутился в повинности далеко нелегкой и, удивительное дело, усердствовал, особенно первые два года и последний. Такой переменой во взгляде на изучение мусульманства я обязан личному влиянию названных наставников, которых я сразу как-то особенно полюбил, уважал и помню, что часто чувствовал угрызения совести, если не усердно приготовлялся к лекциям. И товарищество у нас было хорошее, нас так и звали прочие студенты – татарами, что указывало на предмет ваших особенных (не штатных) занятий.

Нам приходилось изучать татарский и арабский языки и обличение мусульманства. Татарский и арабский языки преподавал нам Н. И. Ильминский, a обличение мусульманства E. А. Малов. В. Т. Тимофеев практиковал нас в разговорном татарском языке во внеурочное время. Каждую неделю мы имели две лекции Н. И-ча и одну Е. А-ча В. Т-ч ходил к нам раза три в неделю.

Собрались мы в первый раз в аудитории. Нас было человек двадцать. Сидим и ждем Н. И. Ильинского, о котором я наслышался много, а самого его еще не видел. Наконец дверь отворилась и к вам вошел профессор небольшого роста, в синем вицмундирном фраке (Н. И. тогда дослуживал в казанском университете, а являлся к нам в общей Министерства Народного Просвещения форме). Как-то невольно я осмотрел его со всех сторон и у меня осталось с тех пор приятное впечатление от него. Поклонился он нам и, остановившись пред партами, с серьезным задумчивым видом стал говорить, что нам предстоит изучение татарского и арабского языка и что впереди у нас может быть и приложение наших знаний. В это время был в Казани обер-прокурор Св. Синода, граф Д. А. Толстой, который обратил серьезное внимание на положение крещеных инородцев Казанского края и обещал свое содействие только что начинавшемуся тогда образованию крещеных инородцев в православном христианском духе, при условии допущения природного языка инородцев в школе и в церкви. Это новое движение в инородческом деле вызывало нужду в руководителях и исполнителях, каковыми мы и могли сделаться по окончании курса в академии. Тогда крещено-татарская школа, только что открытая, уже стояла крепко и была нам известна по слухам. Н. И. обратил наше внимание на значение христианского образования для наших крещеных инородцев и вместе с тем указал на несомненные факты мусульманской пропаганды среди крещеных инородцев, которые массами отпадали от православной церкви, учение которой они в большинстве совершенно не знали, оставаясь в душе скорее простодушными язычниками.

Все это говорилось просто, задушевно, без всяких прикрас. Мы слушали его с напряженным вниманием и не видели, как время прошло. Н. И. ушел, а мы, новички, продолжали еще чувствовать себя под влиянием и обаянием задушевной, полной веры и убеждения, речи его. Н. И-ч уже завоевал нас, но мы этого еще не сознавали, а только чувствовали что-то особенное.

He помню теперь, когда нам пришлось видеть и слушать другого нашего профессора E. А. Малова. Он также произвел на меня особенное впечатление своим видом и своей речью. Он носил тогда длинную бороду и ходил в длиннополом черном сюртуке, имея манеры истинного миссионера практика. Он с убеждением говорил об истинности и святости дела, которому он сам искренно служил и к которому хотел готовить нас.

Так мы познакомились с двумя представителями своего отделения. которые приглашали нас к делу новому, совершенно особому по задаче и характеру. Они, преданные своему делу, наставники наши, поддерживали в нас желание заниматься и располагали нас своим примером к инородцам, для христианского просвещения которых Н. И. и E. А. беззаветно трудились. Трудно вспомнить теперь, что мы думали и чувствовали в разное время по поводу занятий своих миссионерскими науками, но мы часто и много говорили об этом сверхдолжном для себя деле. Вот начал Н. И. преподавать нам татарский язык. Преподавание его было в высшей степени просто, вразумительно и в то же время научно и занимательно. Он личным долголетним опытом познал, что татарский язык в форме книжно мусульманской не дает понятия о духе этого языка, крещеным инородцам недоступен вполне, не вразумителен и, кроме того, не симпатичен, как язык мусульман, враждебно настроенных и враждебно действующих в отношении христианства. Поэтому он, после многолетних занятий книжным мусульманско-татарским языком, решительно разлюбил его и все свои симпатии и энергию перенес на народный татарский язык, каким он сохранился в чистоте у татар крещеных, преимущественно в Мамадышском уезде Казанской губернии. С этим-то языком Н. И. и стал нас знакомить. Преподавание Н. И-ча никогда не носило характера лекций (lectio), а отличалось совершенно практическим направлением. Он писал нам на доске татарский текст русскими буквами и, применительно к методе Робертсона, объяснял его. Объяснения его были ясны, полны глубокого интереса. Он умел входить в самую психологию языка, объяснял не просто форму слова, a раскрывал пред нами ту скрытую работу народного гения, насколько можно было путем глубокого филологического и психологического анализа воспроизвести ее в вашем сознании. И это он делал с такою неподражаемой простотой, что невольно приходилось заслушиваться его объяснений, которые притом всегда были кратки, без лишнего многословия. Только лишь, бывало, заслушаешься его объяснения и почувствуешь себя в приятном настроении, которое хотелось бы продолжить, а он уже приступает к объяснению новой формы. И это было так своевременно, что как будто он точно определил заранее, сколько времени остановиться на известной форме. Таким образом, время у вас даром не тратилось, мы шли вперед постепенно, спеша медленно и успевали. Если не ошибаюсь, в 13–15 уроков¹ он настолько познакомил нас с грамматическими формами татарского языка, что мы были в состоянии приступить к переводу книги Премудрости Иисуса сына Сирахова (Акыл биря торган княгя) и читали ее в классе под его руководством. Тогда он заботился уже о том, чтобы мы втянулись в чтение последовательного книжного изложения на крещено-татарском языке и прочитывал с нами в классе довольно много. По-прежнему он, где находил нужным, останавливал переводившего, спрашивал значение формы, подсказывал значение неизвестного слова, поправлял неправильный перевод и объяснял замечательные обороты. Все это делалось просто, задушевно. Обыкновенно он стоял перед нами и следил за чтением и переводом, мы внимательно смотрели в книгу и ничем посторонним не развлекалось наше внимание. Как-то незаметно проходило время урока, не чувствовалось усталости. В ноябре месяце Н. И-ч пригласил меня к себе, чтобы особыми вечерними занятиями подвинуть меня в языке. Вечером, за чаем, Н. И. прочитал со мною несколько глав. В то же время, узнав от В. Т-ча, что я охотно занимаюсь татарским языком, Н. И-ч предложил мне ходить в крещено-татарскую школу. Я воспользовался этим предложением и, посещая школу, упражнялся там с мальчиками (детьми крещеных татар) в разговорном татарском языке. Как припоминаю, в школе я проводил время очень интересно: мальчики относились ко мне с детским простодушием, а я в свою очередь чувствовал к ним особенное расположение. Иногда мы в школе сидели за столом и разговаривали, а иногда выходили на открытое место за ограду школы и там, по ямкам, гуляли и разговаривали. Часто мальчики приходили ко мне в академию и оставались у меня по нескольку часов. Приятно и теперь вспомнить, как это мальчуганы, бедно одетые (в зипунчике и лаптях), нисколько не были заняты собой и в тоже время отлично понимали свою роль в данном случае: они не только отвечали на мои вопросы, но и сами старались руководить упражнением в разговоре и всегда исправляли мои ошибки. Эти мальчики ходили и к другим моим товарищам. И мы всегда их ласкали.

Упражнения с мальчиками крещено-татарской школы значительно развязывали нам язык и облегчали труд практиканта Б. Тимофеевича, который приходил к нам после двух часов и занимался с нами часа по два, смотря по нашему желанию. Кроме того, он рассказывал вам о жизни крещеных татар и тем возбуждал в нас живой интерес к живому делу. Мы его любили, как человека скромного. добродушного и уважали за его плодотворную деятельность. Он часто ездил тогда по разным селениям крещеных татар и, возвращаясь, рассказывал нам свои впечатления.

В числе учеников крещено-татарской школы того времени я особенно помню Якова Малаго (Панфилова), Бориса и Ивана Рыжего. Яков Малый неоднократно ездил в крещено-татарские селения с E. А. Маловым и однажды записал в маленькой тетрадке (в форме дневника), как они встречались с разными отступниками от христианства и беседовали с ними о вере. Эти записки, изложенные совершенно простым, безыскусственным, детским языком, были очень интересны по содержанию. Н. И. Ильминский приносил их с собой на уроки татарского языка и сделал из них своеобразный и занимательный предмет упражнений наших в языке: в конце урока он читал нам эту тетрадку, а мы по очереди переводили ее на русский язык. Помню, что это упражнение нас занимало вдвойне – и как упражнение в переводе, и как интересный материал живой беседы.

Всеми означенными способами мы постепенно знакомились с татарским языком и скоро достаточно освоились с ним. Но алфавита арабско-мусульманского мы еще не знали. Н. Иванович так и вел преподавание, что мы сначала знакомились с материалом, законами и формами татарского народного языка, а затем уже переходили к изучению арабского языка, после чего с книжным языком татар-мусульман легче можно было освоиться, так как книжный язык татар-мусульман в руках грамотеев-мусульман совершенно утратил отличительные особенности татарского языка, будучи переполнен арабскими и персидскими словами и не свойственными татарскому языку оборотами. После краткой арабской грамматики проф. Болдырева, мы переводили, в виде первоначального упражнения, хрестоматию Арнольда, a потом стали переводить арабский текст корана. Перевели мы 1-ю и 2-ю главы из корана, краткий мусульманский катехизис, сост. Пиргалием-Эфендием, араб. грамматику «Кяфия», богословие Нясяфи и Шархвикая, изд. покойным A. К. Казембеком.

Таким образом, мы достаточно освоилась с арабским языком и в то же время с мусульманским вероучением по подлинным вероучительным книгам мусульман. Трудно доставался нам арабский язык, приходилось подготовляться к урокам (причем нам помогали студенты старшего курса Заборовский и Зеленецкий), но содержание переводимого интересовало нас своей новизной, часто необыкновенной своеобразностью. Неслыханные нами до того времени мудрования мусульманских богословов часто служили предметом оживленных бесед вечером, в которых принимали участие и другие студенты, не обучавшиеся мусульманству.

К сожалению, неопределенность будущего положения нашего, по выходе из академии, охлаждала нередко наше усердие к занятиям арабским языком. Я лично чувствовал это на третьем году своего обучения миссионерским предметам. В это время среди нас было уже несколько человек «отпадших», пример действовал дурно, обязательных занятий основными предметами академического курса было много, а приготовление к урокам арабского языка отнимало немало времени и было затруднительно (особенно когда переводили богословие), и вот иногда являлась искусительная мысль не идти на лекцию. Но почтительное уважение к Н. Ивановичу тотчас же вызывало угрызения совести, мы чувствовали, что совестно, неприлично не явиться к нему на лекцию и употребляли усилия над собой, шли в аудиторию. Достойно замечания, что никогда ни один из нас не слышал от Н. И-ча ни одного слова и не видел ни одного знака недовольства. Иногда бывало на лекции его всего два человека, a Н. И-ч, как бы не замечая этого, усердно переводит с нами арабский текст и объясняет нам переводимое.

На 4-й год, по указанию E. А. Малова, я занимался изготовлением диссертации на степень и по требованию темы должен был переводить мусульманскую книгу Рабгузы «Рассказы о пророках». Это занятие поддержало во мне усердие и к арабскому языку. Книгу с помощью К. Насырова я осилил и в языке книжно-татарском достаточно успел.

На лекциях E. А. Малова мы прослушали историю жизни Мухаммеда, историю текста Корана, изложение и опровержение мусульманского вероучения и историю русской противомусульманской миссии. Сведений этих было вполне достаточно для ознакомления нас с системой мусульманской религии и, без сомнения, эти сведения поддерживались бы и расширялись по выходе из академии, если бы студенты миссионерского отделения имели возможность применять их к делу на службе. Но поступая на службу в разные семинарии, студенты миссионерского отделения большей частью забывали приобретенные ими в академии сведения по мусульманству и, в крайнем случае, хранили их при себе, как приятное воспоминание².

Памятником занятий уважаемых наших профессоров и усердия студентов академии противомусульманского отделения служат так называемые курсовые сочинения студентов, издание которых, под общим заглавием «Миссионерский противомусульманский сборник» продолжается доселе. Только немногим слушателям миссионерских наук выпадала счастливая доля служить в таких семинариях, в которых преподавался татарский язык и где, следовательно, можно было применить вынесенные из академии знания. Из всех студентов XIII курса я один, по совершенно случайно сложившимся обстоятельствам, мог и должен был продолжать свои занятия мусульманством, заняв в 1870 году кафедру противомусульманских предметов при академии, на которой состоял до 1877 года. За этот период времени, несмотря на непрочную обстановку противомусульманской кафедры при академии, усердие студентов к изучению мусульманства не ослабевало, в числе их были личности даровитые, занимавшиеся сверхдолжными предметами с большим старанием и даже с увлечением. Два бывшие слушателя миссионерских предметов в настоящее время носят сан епископа, один занимает должность директора учительской семинарии, а один профессорствует в академии. Увлечение изучением противомусульманских предметов у некоторых студентов доходило до того, что они, по окончании академического курса, решились ехать на службу в отдаленный Туркестанский край на должность учителей городских училищ в Перовске и Самарканде. Одному, если не ошибаюсь, увлечение миссионерством стоило жизни, а один (M. А. Машанов) имел все шансы на занятие кафедры при академии по русской словесности, но не отступил от своей привязанности к миссионерским предметам, все время отменно усердствовал в занятиях этими предметами, написал отличное сочинение на тему о мусульманском браке и затем с честью занял кафедру при академии на миссионерском отделении.

Наконец, я с почтительной признательностью вспоминаю покойного профессора противомусульманского отделения Г. С. Саблукова. Пока я сам учился в академии, я только слышал о нем часто, как о человеке, глубоко изучившем мусульманство и продолжавшем трудиться над обработкой своих ученых материалов, собранных им во время службы при академии, а лично я был представлен ему Н. И. Ильминским уже в 1870 г. Почтенный старичок Гордий Семенович радушно, по-отечески принял меня и просил бывать у него. С тех пор я до выезда из Казани в 1877 году пользовался его учеными беседами и указаниями. Его глубокие познания в мусульманской религии были для меня необыкновенно важны, а его высоконравственная личность, при отменной скромности чисто евангельского характера, заменяли для меня воспитателя. В беседах с ним я находил нравственную поддержку и успокоение и всегда уходил от него с обновленной энергией к занятиям противомусульманскими предметами. Помню живо, как однажды он сказал мне: «Раз вы начали заниматься этим делом, то и не бросайте его уже во всю жизнь, несмотря ни на какие взгляды, успех в занятиях будет и в этом вы будете находить себе утешение». Собственный пример высокопочтенного старца служил лучшим подтверждением слов его. С услаждением я до сих пор вспоминаю, как он, отягченный уже годами жизни, пешечком заходил иногда ко мне на квартиру (в крещено-татарской школе) и здесь делился со мной своими мыслями и, по своему неподдельному простодушию, спрашивал даже и моего неавторитетного для него мнения. Ни прежде, ни после я не встречал другого Гордия Семеновича, которого я, по примеру его родных, всегда почитал «Дедушкой», каким он и был в отношении противомусульманского миссионерского отделения.

Дедушка Гордий Семенович, Николай Иванович Ильминский, Евфимий Александрович Малов и Василий Тимофеевич – вот деятели, с именами которых история противомусульманского отделения при Казанской духовной академии за истекшее пятидесятилетие её существования неразрывно связана, благодарно почтительная память о них неизгладимо сохраняется в сердцах бывших студентов этого отделения и будет переходить в следующие поколения, эти лица поддерживали миссионерское отделение своей бескорыстной и неутомимой деятельностью в течение многих лет и обеспечили его существование на будущее время. Приятно сознавать это, а еще приятнее желать, чтобы на будущее время студенты миссионерского отделения находили приложение своим занятиям в жизни и службе на пользу обширного нашего отечества считающего в числе своих подданных много миллионов мусульман и язычников.

Бывший студент миссионерского противомусульманского отделения, Н. Остроумов.

8 июля 1891 года.

г. Ташкент.

Аравия и Коран – два имени, тесно, неразрывно соединенные одно с другим: без Аравии не было бы Корана и Аравия без Корана не имела бы такой известности, какой она до сих пор пользуется. Этими соображениями объясняется заглавие настоящего труда. автор которого имеет в виду показать, в какой степени учение Корана зависело от географических, исторических и этнографических особенностей Аравии и объяснить, какими способами это своеобразное и далеко не идеальное в своей сущности учение первоначально распространилось среди арабов, почему до сих пор оно находит себе прозелитов и держится преимущественно в Азии и Африке и какое влияние оказало оно на судьбу этих народов. Что же касается известных еще татар, турок и некоторых других инородческих племен, живущих в Европе и исповедующих ислам, то они приняли учение Корана в то время, когда еще не оставили совершенно своего кочевого быта и потому близко подходили по своему умственному и нравственному складу к древним арабам, среди которых и для которых учение Корана было проповедано основателем ислама; киргизы же и туркмены и до сих пор остаются еще кочевниками. Оседлые жители русского Туркестана и других азиатских стран принуждены были принять ислам силой оружия арабов-завоевателей, прием характерный для Корана.

Жизнь в Европе, рядом с народами христианской культуры, не осталась без влияния на российских татар и константинопольских турок, но влияние это было более внешнее и мало коснулось основных принципов исповедуемого ими учения Корана. Поэтому под европейской внешностью современных турок и татар часто скрываются взгляды, имеющие мало общего с современной европейской культурой, развившеюся под влиянием христианских начал. С другой стороны, учение Корана, раз принятое и усвоенное азиатскими народами, не уступало места учению Евангелия и христианское миссионерство не имело больших успехов среди мусульман вопреки ожиданиям пап, учреждавших в средние века разные миссионерские общества (см. Н.Ф. Красносельцева «Западные христианские миссии против татар»). Безуспешность христианских миссий среди мусульман зависела от разнообразных культурно-исторических причин и отнюдь не подтверждает уверений современных нам «передовых» турок и татар, что Коран не мешает прогрессу народной жизни, что Коран, как и Евангелие, исходит из общечеловеческих принципов, не чужд гуманности и просвещения, служащих основаниями европейской цивилизации. Российские татары высказывали такие взгляды печатно на русском языке, некоторые образованные турки заявляли о том же на иностранных европейских языках. Недавно (в конце 1895 года) Мухаммед-Джелаледдин, «шейхуль – ислам» современной нам Турции, под влиянием последних политических осложнений, вызванных жестокой резней армян, подданных султана, снизошел до того. что допустил к себе корреспондента газеты «Berliner Tageblatt» и очень характерно высказался пред ним относительно основных принципов Корана. «Ислам, сказал современный представитель религии турецких мусульман, занимается не только загробной жизнью, но и путями, ведущими к цивилизации и дающими людям возможность достигать того, что необходимо для счастья на земле. Первый принцип ислама гласит: имейте сострадание и милосердие и будьте справедливы и снисходительны ко всем, а в особенности к вашим ближним. Ислам придерживается также и принципа признания полного равенства всех людей, к какой бы религии или состоянию они ни принадлежали. Хотя Европа и сделала очень крупные шаги в культурном отношении, однако об истинной сущности ислама в ней имеют чрезвычайно смутное понятие. Прежде всего неверно, будто ислам признает или проповедует ненависть к христианам. Евреи, мусульмане, христиане, все народности u вероисповедания пользуются у нас одинаковыми социальными правами. Каждый может у нас открыто и свободно исполнять свои религиозные обряды. Ислам призывает всех пророков равными. Ислам – демократическая религия. У нас нет освященных мест. Вы спросите, однако, почему же у нас мечети? А потому, что среди магометан стала замечаться привычка собираться по пятницам на общие молитвы, оттого и стали строиться у нас мечети – слово, означающее «собрание». В мечетях все (разумеется, мусульмане) равноправны. Повторяю, ислам – демократическая религия. Историей доказано (?), что турки относились с бесконечной толерантностью ко всем своим христианским подданным даже тогда, когда они еще не находились ни в каких отношениях с Европой. С тех пор, как Мухаммед II завоевал Константинополь, положение вещей не изменилось. Турция всегда (?) доказывала миру любовь к справедливости и добрые целя, свойственные исламу. Она предоставила христианам полную религиозную свободу и создала, благодаря привилегиям, предоставленным патриархам различных вероисповеданий, государства в государстве. Этим путем и было положено турками начало счастью, благополучию и богатству христиан на востоке. Могу вас уверить, что ислам не только не запрещает, но даже предписывает реформы. Султан приказал провести эти реформы. Он лично работает днем и ночью, чтобы иметь возможность осуществить это желание» (Бирж. Ведом. 1895 г. № 315 и Прав. Вестник № 257).

По этому поводу заметим прежде всего, что под ближним Коран разумеет только мусульман (глава Ш, ст. 98 и 114), а позднейшие законоположения этой демократической религии разделили подданных султана на две совершенно неравных в правовом отношении группы: муслинов, пользующихся всеми политическими и гражданскими правами и зиммиев – не мусульман, признающих над собой власть султана. Зиммиям (например, христианам) воспрещается устраивать в мусульманских городах новые церкви, отшельнические обители и новые кладбища. В христианских странах, покоренных силой мусульманского оружия, церкви обращались даже в обыкновенные жилища, храм св. Софии в столице султана до сих пор служит мечетью. Зиммий-христианин должен был отличатся от мусульман одеждой, животными и седлами, употребляемыми для верховой езды. Они не имели права употреблять лошадей, разве в том случае, когда помогали мусульманам в войне против неверных. За исключением подобного случая, им запрещалось употребление какого бы то ни было животного для верховой езды. Если же по болезни или по другой важной причине, зиммии принуждены бывали ехать на осле, то сходили с него, проезжая мимо собравшихся мусульман. Седла, употребляемые ими, должны быть из рода тех, которые надеваются на ослов. Зиммиям воспрещалось носить оружие, они обязаны носить пояса из шерсти или волоса и надевать их так, чтобы они были видны. Равным образом зиммиям запрещалось носить чалму, хотя бы она была желтого или голубого цвета, чалма их должна быть из черной материи. Кроме того, зиммии не должны надевать ни шелковых поясов, ни пышных платьев, приличных одним ученым и людям почетным. В служебном отношении христиане, как зиммии, не имели права занимать должностей секретарей (кятиб) и делопроизводителей (мубашир), так как на этих должностях они пользовались бы уважением мусульман. В отношениях своих с мусульманами зиммии должны всегда сознавать свое унижение, а потому не смеют сидеть, когда мусульманин, находящийся в их доме, стоит. Мусульмане не должны оказывать им знаков уважения. Мусульмане не должны подавать руки неверным, потому что подобное действие есть знак уважения и любви. Только в случае нужды дозволяется мусульманам приветствовать неверных. В ответ же на приветствие христиан мусульмане должны ответить словами: «и над тобою» (ваалейка), т.е. не договаривая благожелания. При проходе зиммиев по улице или по дороге мусульмане должны теснить их, не дозволяя им идти посреди улицы. На домах зиммиев вывешивались особые знаки, чтобы бедные мусульмане не останавливались просить милостыню и не призывали бы на них благословения Божия. Зиммии не могут селиться в Мекке и Медине, потому что эти два города находятся в земле арабов, где не должно быть двух религий. Впрочем, зиммии допускаются в эти города ради торговли, причем не могут пробыть в них более трех дней. Вход в Каабу зиммиям ни в каком случае не дозволяется. И женщины зиммиев должны отличаться от мусульманских поясами и уступать дорогу мусульманкам, а именно должны идти с боков улицы и дороги, a мусульманки посредине, христианки должны отличаться от мусульманок даже в банях и стоять в стороне, чтобы не видеть лиц мусульманок. Зиммии не имели права покупать дома в городах, в случае же покупки принуждены продать их мусульманам. Зиммий, произнесший хулу против ислама, Корана или Мухаммеда, подвергается исправительному наказанию. Другие мусульманские законоведы присуждают к смерти зиммия, явно произносящего хулу против про- роков («Право христиан на востоке по мусульманским законам», Вл. Гиргаса).

Таковы принципы мнимой благожелательности и мнимой равноправности в мусульманских государствах по отношению к не мусульманским подданным! Это неравенство простиралось и далее, например, в судебном отношении, почему христианским подданным турецких султанов приходилось терпеть всякие унижения и насилия. Но как скоро выведенные из терпения не мусульманские подданные в Турции восставали, тогда начинались беспощадные избиения восставших, тогда открывалась жестокая бойня, во время которой погибали тысячи и сотни тысяч христиан всякого возраста и пола. О болгарских ужасах, предшествовавших последней войне России с Турцией, читатели, конечно, еще не забыли. В настоящее время мы снова читаем в газетах о жестоком избиении турецких подданных – армян. Как бы кто ни объяснял настоящее восстание армян, вызвавших со стороны турецкого правительства репрессивные меры, но расправа турок сопровождается зверскими жестокостями. Американский миссионер Грип, говоря о бесчеловечной резне, имевшей место в августе 1894 года на высотах Сасуна (близ Ванского озера), писал, что 27 деревень в Сасуне уничтожены и что 6000 мужчин, женщин и детей были умерщвлены войсками и курдами по приказанию из Константинополя: войска очистили страну так, чтобы в будущем не могло произойти восстания. От 16 ноября 1894 года он сообщал: «В прошлом году в Тальворике армяне успешно отразили нападение соседних курдов. В стране распространилась большая тревога. В нынешнем году правительство вмешалось и послало отряды регулярных войск для усмирения армян. Регулярным войскам помогали курдские иррегулярные войска. Армяне подверглись нападению в горных укреплениях и, в конце концов, должны были сдаться вследствие недостатка пищи и боевых запасов. Около 20 деревень были уничтожены, население умерщвлено и дома сожжены. При этом имели место ужасные жестокости. Несколько молодых, полных сил армян были взяты в плен, связаны, покрыты хворостом и сожжены живыми. Некоторое число армян, определяемое различно, но не менее 100 человек, сдались и просили пощады. Многие из них были застрелены на месте, а остальные зарезаны саблями и заколоты штыками. Группа женщин, определяемая различно, от 60 до 160 человек, была заперта в церкви и среди них «были пущены» солдаты. Многие из этих женщин были замучены до смерти, а оставшиеся в живых убиты саблями и штыками. Несколько молодых женщин были захвачены в качестве военной добычи. Детей ставили в ряд один за другим и стреляли в один из концов ряда, очевидно, чтобы узнать, сколько человек можно убить одной пулей. Малолетние и грудные дети клались один на другого и головы их отрубались. Солдаты окружали дома, зажигали их и штыками заставляли людей возвращаться в пламя, когда они пытались выбежать из него. Счет человеческих жертв от 3000 до 8000 – скромные цифры. Резня длилась около 28 дней, или, в общем, со средины августа до середины сентября. Ферик-паша, поспешно прибывший из Эркинзиана, прочитал фирман султана об истреблении восставших и затем, держа указ на своей груди, увещевал солдат не уклоняться от исполнения своего долга. В последний день августа, т.е. в годовщину восшествия султана на престол, солдат особенно увещевали отличиться и они произвели в этот день самую зверскую резню. В одном селении были схвачены священник и несколько старейшин, им обещали свободу, если они укажут, где укрылись остальные жители, когда же пленные отказались выдать своих односельчан, всех их, кроме священника, убили. Затем на шею священника была надета цепь, которую тянули за концы в противоположные стороны, священник несколько раз был почти удушен, но его возвращали к жизни. Наконец поставлено было несколько штыков остриями вверх и несчастного подбросили на эти штыки. Жители одного селения, обратившись в бегство, собрали женщин и детей, числом около 500 человек, и поместили их в пещере в одном ущелье. Чрез несколько дней солдаты нашли их и убили тех, которые не успели еще погибнуть от голода. В другом селении 50 избранных женщин были пощажены, их увещевали принять ислам и сделаться госпожами в турецких гаремах, но они с негодованием отказались отречься от Христа, предпочитая подвергнуться участи своих отцов и мужей. Народ загоняли в дома и затем поджигали последние. Во время одного такого пожара из пламени выбежал маленький мальчик, его посадили на штык и бросили в огонь. Нередко детей поднимали за волосы и разрезали пополам или разрывали им челюсти. Беременным женщинам вскрывали животы, старших детей оттаскивали за ноги. Красивая, недавно обвенчанная пара убежала на вершину холма, солдаты настигли молодых людей и сказали, что пощадят их из-за красоты, если они примут ислам, но мысль об ужасной смерти, которая, как известно было беглецам, должна была постигнуть их, не помешала им исповедать Христа. От 6 декабря 1894 г. тот же автор сообщал, что одна местность была окружена солдатами и там же было собрано 20.000 курдов. Затем они двинулись к центру, гоня народ, как стадо овец и продвигались таким образом несколько дней. Никому не оказывали ни снисхождения, ни пощады. Мужчины, женщины и дети умерщвлялись ружьями и саблями, как овцы. Вероятно некоторые, подвергшись такому нападению, пытались спасти свою жизнь и защищались. Многие разбежались во все стороны, но большинство было убито. По наиболее правдоподобному подсчету 15.000 было убито и 35 селений разорено, сравнено с землей и сожжено. Женщины подвергались насилию и потом умерщвлялись; один священник был изрублен на крыше своей церкви; молодых людей клали на кучу дров, пропитанных керосином, и поджигали; значительное число женщин и девушек сгонялись в церкви, где их держали несколько дней, подвергая насилию грубых солдат, и затем предавали смерти. Говорят, число этих жертв было так велико, что кровь текла из церковной двери. В заключение своих сообщений о резне в Сусане Грип высказал, что в истории Турции за одно нынешнее столетие было пять более крупных случаев резни, имевших целью, придравшись к ничтожному поводу, разрядить ряды увеличившегося христианского населения. В период 1820–1894 гг. число умерщвленных христиан подданных турецких представляется в таком виде: в 1822 г. было убито греков, особенно в Хиосе – 50.000³, в 1850 г. несториан и армян в Курдистане – 10.000, в 1860 г. маронитов и сирийцев в Ливане и Дамаске – 11,000, в 1876 г. болгар в Болгарии – 10,000, в 1894 г. армян в Сусанне – 12,000. Итого – 93.000⁴.

Если подобные же зверства и опустошения бывали и в других странах подвластных, то совершенно понятно, почему в 1838 году германский проф. Деллингер высказал, что история отметила религию Корана печатью осуждения. «Страны, некогда цветущие, – говорил он, – и обитатели этих стран, где царствует исламизм, теперь пали до последней крайности и внимательное изучение показывает, что именно исламизм был причиной медленной гибели и падения целых народов и довел эти страны до такого безотрадного положения». Ныне нельзя сказать ни об одной стране, находящейся под владычеством мусульман, что она отличается цветущим положением. В начальном отечестве рода человеческого, в древней Халдее, в стране между Тигром и Евфратом теперь все пустыня, все безлюдно, земледелия мало, городов мало, да и те бедны и в жалком положении, сел нет, люди блуждают, не зная о своих предках и с каждым днем все ближе и ближе к состоянию дикарей. Все эти великолепные и многолюдные города, о которых нам говорит история, их многочисленное народонаселение, образованное и богатое, которое еще оставалось до средних веков, теперь исчезло совершенно. И когда спрашивают причину этого, по неволе отвечаешь: причина этого в ложной религии.

«Какой вид представляет теперь царство персидское, некогда столь громадное и столь цветущее, вдвое больше Германии! Там теперь всего пять миллионов жителей, мало городов, да и в тех целые околотки лежат в развалинах, города доведены до нищеты дурным деспотическим управлением, а во время голода там гибнут тысячи людей (Правосл. Обозр. 1872 г. август, стр. 147–155)».

Английский богослов Арнольд заявлял также, что уменьшение народонаселения и опустошения всегда следовали за исламом. В начале ХVIII столетия в окреcтyостях Алеппо насчитывалось 800 деревень, но к концу столетия их осталось только 12! В округе Мардин, в Месопотамии, из 1600 деревень в настоящее время существует едва 500. До завоевания мухамедданами Кипр имел 1400 городов и деревень, но в 1670 г. только 700. He лучше была участь острова Кандии. Теперь существуют только немногие из городов и местечек, которые были многолюдны и цветущи во время халифата. Хорошо известно, сколько выстрадал Египет со времени завоевания его сарацинами. До вторжения мусульман, число коптов доходило до шести миллионов, а теперь в Египте и Абиссинии число коптов-христиан понизилось до трех с небольшим миллионов. Персия покрыта развалинами, Шираз и Испаган представляют просто остов прежнего величия и великолепия и некогда прекрасная, плодоносная провинция· Харасан доведена до крайней бедности. Северная Африка, даже во время вандалов насчитывавшая у себя до 400 епархий, доведена до полного упадка. Наконец, турецкая империя доведена до крайней политической несостоятельности: её подданные поставлены в самое плачевное положение и провинции, некогда наилучшие в целом мире, опустели и лежат невозделанными. Но турецкая империя была бы еще в более плачевном положении, если бы не находилась под благотворным влиянием европейской дипломатии, а еще более от того, что христианское народонаселение составляет преобладающее большинство в Европейской Турции (Прав. Собеседн. 1875 г. «Характер и влияние ислама»).

Среднеазиатские ханства мы, русские, застали также в жалком положении: ни внутреннего благоустройства, ни внешней безопасности жители этих ханств не знали, хотя горделиво называли главные города свои разными ласкательными эпитетами, в роде: «Священная Бухара», «Очаровательный Самарканд», «Приятный Коканд» и подобное. Русское управление застало в Туркестане отсутствие среди населения производительности и торговли, невежество и низкий уровень благосостояния и полную государственную дезорганизацию. Достаточно было небольшого числа доблестных русских войск, чтобы многолюдные города – Ташкент, Коканд, Самарканд, защищаемые фанатическими воинами, пали после непродолжительного сопротивления пред русским оружием. Но затем, под русским (христианским) управлением полудикие азиатские страны Туркестана оживились, население их увеличилось и разбогатело, вследствие развития промышленности и торговли; улучшены и стали безопасными пути сообщения; проведена железная дорога, к удивлению всего мира, среди непроходимых дотоле песков от Каспийского моря до Самарканда; рабство и казни уничтожены; грубость нравов мало-помалу исчезает; тишина и спокойствие царит на месте прежних смут и восстаний. Какая же причина такой необыкновенной перемены? Ответ один: христианское управление страной, в которой господствовал принцип Корана.

Но, несмотря на исторические факты, заступники Корана продолжают утверждать, что учение его не мешает народному прогрессу, что его принципы могут уживаться с новейшими формами европейской цивилизации. Где же доказательство этого? Разве турецкое правительство и египетское самостоятельно и с охотой вводили в Турции и Египте некоторые европейские реформы? И разве из этих реформ получилось что-нибудь прочное и для жителей названных стран полезное? Действительность не подтверждает этого. Более консервативные защитники Корана говорят, что в упадке Турции и Египта виноваты европейские дипломаты, насильно предлагающие азиатским державам европейские нововведения. Допустим, что в этом есть доля правды, но спросим в то же время: что же бы было с этими странами без европейского вмешательства? Самостоятельные среднеазиатские ханства (Кокандское, Бухарское, Хивинское, Афганское), несмотря на самобытные формы их жизни, доведены до внутреннего разложения. Но еще лучше это видно на судьбе Аравии. В каком положении находится в настоящее время эта колыбель ислама, считающаяся до сих пор неприкосновенной (харам) для европейцев-христиан? Какой прогресс последовал там с 622 года, в течение двенадцати с лишком столетий? Мы знаем, что

европейцев туда не пускают, а при случае, даже на границе этой «священной» области убивают, как например, в 1894 году были убиты среди дня и ранены четыре европейских консула в Джедде. Пустынная местность, окружающая Мекку, остается такой же, какой была во время проповедника Корана; коренные жители Аравии также невежественны и дики, как и во время Мухаммеда; политическим благоустройством Аравия никогда не пользовалась, там до сих пор случаются восстания бедуинов против турецкой власти; довольством и богатством жители Аравии не славятся, несмотря на ежегодные путешествия в Мекку и Медину десятков и сотен тысяч мусульман из разных стран мира. Многие богомольцы безропотно умирают там от истощения и дурных санитарных условий, а нередко прямо от холеры! Что же дало учение Корана жителям этой древней страны? Ответ один: Коран превратил арабов в мусульман, заградил доступ к ним Евангелия и вместе с тем задержал умственный, нравственный и социальный прогресс в этой стране. И из этого положения Аравия никогда собственными силами не выйдет, пока там будет господствовать учение Корана.

Казалось бы, что при таком безотрадном положении священной для мусульман страны, передовые поклонники Корана. получившие образование в христианской Европе и лично оценившие преимущества европейских форм общественной и государственной жизни (иначе зачем бы им жить в Европе и изучать науки и язык «неверных»), казалось бы, что эти передовые борцы и защитники принципов Корана будут желать распространения европейского влияния на страны ислама и введения там хотя бы санитарных улучшений, но они, современные образованные мусульмане, болеют душой за угрожающее мусульманским странам будущее, за неприкосновенность принципов Корана, им страшно подумать, что силой обстоятельств европейское влияние распространяется всюду, даже угрожает Мекке и Медине и вот мы читаем на современном французском языке вопль из Парижа, что представителям мусульманской веры следует безотлагательно собраться на панисламский конгресс и обсудить мероприятия для спасения независимости мусульманских стран и неприкосновенности принципов Корана от европейского (христианского) влияния (см. об этом Правосл. Благовестник, 1896 г.). В этом вопле, по нашему мнению, сказывается сознание передовых мусульман, что Коран не состоятелен в тех странах, куда проникает влияние христианское и что в самой Аравии он не может обходиться без вмешательства христианских народов во внутреннюю жизнь этой страны.

Аравия, родина Мухаммеда и колыбель ислама, занимает юго-западный полуостров Азии, так называемый Аравийский полуостров, находящийся между 12° и 30° с. ш. и между 35° и 60° в. д. от Гринвича или между 50° и 76° от Ферро. Соединяясь на севере с евроазиатским материком, Аравийский полуостров находится в непосредственной близости к Палестине, Сирии, Финикии и Ассиро-Вавилонии; с восточной стороны Персидский залив доставлял Аравии удобное сообщение с древним Мидо-Персидским государством и в то же время, соединяя ее с Индийским океаном, открывал путь в богатую Индию; на западе Аравия, при посредстве Аравийского залива. примыкала к древнему Египту и Эфиопии. Узкий перешеек соединял Аравию с берегами Средиземного моря, вокруг которого развивалась древняя цивилизация. Более точные границы Аравии указывает известный мусульманский ученый конца ΧIII и начала XIV века, Абульфеда: «Человек. который бы хотел проследовать по границам Аравии и который отправился бы от Элы на юг по берегу моря, имел бы море на правой руке и проехал бы последовательно чрез города: Мадиан, Янбо, Альбаруэ, Джидду. Затем, вступив в Йемен, он проехал бы чрез города Зебид и Аден. Далее он ехал бы по Йемену, имея впереди восток, а справа море, как прежде, и проехал бы по берегу Дафару и по берегу Махра. Затем, направляясь к северу и продолжая иметь справа море, он оставил бы берег Махра, проехал бы чрез Оман, поравнялся бы с островом Аваном и посетил бы Алькатиф, Кадеме и Басору. Потом он сделал бы поворот и, удаляясь от моря, направлялся бы к востоку, Евфрат находился бы у него на правой руке и он последовательно миновал бы города: Альсиб, Куфу, Ану, Рахабу и Балес; он путешествовал бы по границам Алеппской провинции, затем проехал бы чрез Саламию и Бельку и прибыл бы в г. Элу, из которого отправился⁵.

Древние европейские географы, со времен Птоломея (ум. в 161 г. по Р. Хр.) разделяли Аравию на три части: Каменистую Аравию, занимавшую часть Аравии на юге Палестины и обнимавшую так называемый Синайский полуостров; Пустынную Аравию, лежавшую к северо-востоку от Каменистой, с городом Пальмирой; Счастливую Аравию, составлявшую южную и юго-западную части Аравийского полуострова с городами Меккой, Мединой, Аденом и другими⁶. Но такое деление Аравии, удержанное средневековыми географами, не отвечает действительному положению полуострова и объясняется недостаточным знакомством этих географов с страной, которую они описывали с чужих слов⁷. Со времени арабских завоеваний Аравия сделалась более известна, так как мусульманские ученые, имевшие особый интерес изучать Аравийский полуостров, известный у них под именем «Джезпрату-ль-араб», т.е. полуостров арабов, принимали другое деление Аравии. Так Альмадайни (ум. в первой половине IX в. по Р. Хр.), делит Аравию на следующие пять частей: Тегама, Неджед, Хеджаз, Аруз и Йемен. По объяснению этого автора, Тегама⁸ находится на юге Хеджаза, а Неджед⁹ лежит между Хеджазом и Ираком. Что касается до Хеджаза, то это – гористая страна, простирающаяся от Йемена до Сирии. В ней находятся Медина и Аман¹⁰. Аруз¹¹ есть то же, что Йемен – страна, доходящая до Бахрейна. Альмадайни объясняет название Хеджаз тем, что он служит разделом между Недждом и Тегамою и добавляет, что Хеджаз расположен от Медины до Тебука и от Медины до Куфинской дороги. Страна, лежащая дальше на восток, до территории Бассоры, принадлежит к Неджду. К Хеджазу, напротив, относится страна между Мединой и Меккой до отлогости Арджа (махбатуль-ардж). Страна, лежащая дальше в направлении к Мекке и к Джидде, составляет часть Тегамы.

Известный багдадский ученый путешественник (948–968 гг. no Р. Хр.) Ибн-Хаукал принял другое деление Аравии, именно: 1) Хеджаз, в котором заключается Мекка, Медина и Иемама; 2) Неджд (или возвышенную часть) Хеджаза, простирающийся от Хеджажа до Бахрайна; 3) открытые равнины (бадия)¹² Ирака, Джезиры и Сирии; 4) Йемен, в котором заключается Тегама, Неджд Иемена, Оман, Махра, Хадрамаут, территория Самаа и Адена и большое число других округов. Сообразно этому, Йемен заключает местности, расположенные от Альсеррайна (на Красном море) через территорию Иелемлем до вершины горы Таиефа, равно как Неджд Йемена до Персидского залива, с восточной стороны. «Йемен, – прибавляет Ибн-Хаукал, – занимает почти 2/3 всего полуострова». Хеджаз занимает местность, находящуюся между Альсеррайном на берегу Красного моря до Мадиана, затем заходит к востоку через Аль-хеджар до горы Тай на плоскогорье Иемамы. К Неджду принадлежит страна, находящаяся между Иемамой, в окрестностях Медины, до территории Бассоры и до Бахрейна. Равнины Ирака (бадияту-ль-Ирак) содержат страны от Аббадана до Анбара вдоль Неджда и Хеджаза. Под именем равнин Джезира (бадияту-ль-Джезира) нужно понимать страну, простирающуюся от Аибара до Балеса, Таймы и уади-ль-кора (долины деревень). Наконец, равнины Сирии (бадияту-ль-шам) заключают страну от Балеса до Эллы, против Хеджаза и возле территории Тебука. Ибн-Хаукал говорит также, что по мнению некоторых знакомых с предметом ученых, Медина входит в Неджд, а Мекка в Тегаму Иемена¹³.

Береговая линия Аравийского полуострова, по словам Реклю, почти прямая и придает ему почти правильную геометрическую фигуру продолговатого прямоугольника¹⁴; общий рельеф полуострова отличается такой же почти правильностью, как и очертания береговой линии. Горные цепи, выдвигающиеся вдоль береговой линии, замыкают на востоке, юге и западе правильным валом (высотой в некоторых местах до 2000 метров) находящуюся внутри них возвышенность, центром которой служит Недж (высокая страна) по обе стороны от 25° с. ш.

При неопределенности северной границы Аравийского полуострова, площадь его определялась и до сих пор определяется различно. Ибн-Хаукал вычисляет собственно окружность Аравии таким образом: от Аббадана до Бахрейна и Хеджера 15 дневных переходов, от Бахрейна до Омана месяц, от Омана до Махры месяц, от Махры до Адена месяц, от Адена до Джидды месяц, от Джидды до гавани Альджохфа три перехода, от Альджохфа до Альджара также три перехода и от Альджара до Элы 20 переходов. Абульфера прибавляет, что от Элы до горы Шерата (Альшерат)¹⁵ считается около трех переходов, от Шерата до Белькаа около трех переходов, от Белькаа до машариков¹⁶ Хаурана почти шесть переходов, от машариков Хаурана до территории Дамаска около трех переходов, от машариков Дамаска до Саламиа около четырех переходов, оттуда до Балеса около семи переходов, от Балеса до Куфы около 20 переходов, от Куфы до Бассоры около 12 переходов и от Бассоры до Аббадана почти два перехода¹⁷. Гельвальд определяет площадь Аравийского полуострова в 2.750.000 кв. километров, Реклю в 3.100.000 кв. километров, считая в том числе и Синайский полуостров¹⁸, в энциклопедическом словаре проф. Березина поверхность Аравии определяется около 48.000 кв. миль¹⁹, а в словаре проф. Андриевского в 3.156.000 кв. километров²⁰.

По своему географическому положению вообще, по устройству поверхности, по климату, флоре и фауне, Аравийский полуостров принадлежит в одно и то же время, как говорит Реклю, к Азии и Африке, как переходная ступень между этими двумя частями света. По контурам, по направлению гор, по климатическим условиям, это, преимущественно, Африканская земля, по скату же своих потоков, по смежности с бассейном Евфрата, на протяжении слишком 1000 километров это, напротив, одна из стран Азии²¹. Крайнее сходство природы обоих берегов Красного моря дает ученым основание предполагать, что на месте этого моря и Аденского залива произошел некогда разрыв поверхности материка от вулканических причин, на действие которых ясно указывают, с одной стороны, вулканические острова Красного моря, а также вулканический пояс, идущий от Хаурана до окрестностей Мекки (Гельвальд). В указанной родственности природы Аравии с Азией и Африкой и нужно видеть одну из причин, дающую исламу, возникшему на Аравийском полуострове, возможность успешного и широкого распространения на обоих названных материках старого света, как об этом красноречиво говорит современное распространение этой религии.

Колыбелью ислама была собственно Хеджазская область с двумя большими её городами: Меккой – родиной Мухаммеда и Мединой – городом смерти его, в котором он был похоронен и где до сих пор находится его могила. Название «Хеджаз» означает собственно «страну раздела» или потому, как говорит Риттер, что Хеджазские горы отделяют приморскую область от внутренних плоскогорий, или потому, что эта область отделяет Сирию от Йемена, или, наконец, потому, что поверхность Хеджаза разрезана горными цепями на несколько отдельных долин. Горные вершины этой страны не достигают 2000 метров, гранитные формации и горные породы вторичного происхождения прерываются потоками лавы. Особенного внимания заслуживают встречающиеся здесь поющие и издающие звуки горки, это так называемая музыка песков, известная и в других местностях Аравийской пустыни. Основатель ислама, как известно из его биографии, неоднократно слышал голоса, которым придавал сверхъестественное происхождение. Скаты хеджазского плоскогорья в некоторых местах очень пологи и поверхность в общем рельефе не представляется гористой. Хребет Джебель-кора, проходящий на востоке от Мекки, в предгорьях своих со стороны моря возвышается от 500 до 1000 метров; перевал этого хребта, через который, по узкой тропинке, нужно подняться, чтобы попасть в ближайший к Мекке и хорошо известный в первоначальной истории ислама город Таиф, стоит на высоте около 1600 метров. а гора Бени-Суфьян на юго-востоке полуострова возвышается не менее как на 2000 метров. К самой Мекке, лежащей на покатости, в равнине, спускающейся на запад к городу Джедда, подъём весьма незначительный. В горах и предгорьях весело журчат ручьи, пробивающиеся по дну оврагов, между глыбами гранита, поверхность скал покрыта пестрой зеленью цветов, а фруктовые деревья укрывают под своей тенью бедные хижины поселян.

Йемен почти сплошь состоит из гористого плоскогорья, по которому, параллельно Красному морю, тянутся горные цепи, составляющие продолжение Хеджазских гор. Город Сана лежит на высоте 2130 метров. В долинах склоны гор обработаны террасами и покрыты красивой зеленью. В продуктах земледелия и садоводства оседлые жители этой страны всегда находили главный источник своего благосостояния, но для кочевой жизни здесь нет больших удобств.

К характеристике всего западного побережья Аравийского полуострова нужно добавить еще и то, что горные хребты его состоят из пород огненного происхождения и что неправильности в береговой линии, круто во многих местах поднимающейся от морского берега, обязаны разрыву почвы под влиянием вулканических причин.

Южный берег Аравийского полуострова, имеющий протяжение почти в тысячу миль, большей частью довольно низменный, усеян вулканическими горками и постепенно поднимается вовнутрь страны террасами, имеющими не более 1000 метров высоты. По другую сторону этой горной цепи поверхность снова понижается по направлению к большой внутренней равнине. Находящиеся в центре Аравийского полуострова горы Неджда тянутся до горных цепей, расположенных по берегам Красного моря; в них встречаются кратеры и застывшие потоки лавы. Здесь, в области «Харра»²² находится пустынная и каменистая часть полуострова. К востоку от Мадианской земли находится другая вулканическая местность (Харра), из которой арабы добывают базальтовые ступки и жернова. На северо-востоке от Медины, близ города Хайбара, находится так называемая «Огненная Харра», вулканическая деятельность которой проявлялась еще во времена исторического периода Аравии, именно – по преданию – за шесть столетий до Мухаммеда. а также в правление второго халифа Омара. Известная в истории жизни Мухаммеда гора Оход²³ принадлежит также к вулканическим. Буркхарт в своем путешествии из Мекки в Медину имел случай заметить несколько местностей, казавшихся ему вулканическими. Что касается до Харры Мединской, то она расположена приблизительно в 8 верстах к востоку от этого города. Буркхарт приводит следующий рассказ об извержении, предшествуемом землетрясением, в 654 г. от Хиджры (1256 no P. X.): «Мухаммед сказал, что час, то есть конец мира, ознаменуется огнем, который от Хеджаса будет виден до Сирии и который обольет шеи босринских верблюдов светом». Вскоре после смерти Мухаммеда, в халифате Омара, было, как говорят, извержение. Что касается извержения в 1256 г., то огонь, по некоторым рассказам, показывался в продолжение трех месяцев. Мединские женщины пряли по вечерам при свете этого огня. Огонь выходил с северной стороны, двигаясь подобно муравью. Он пожирал камни и все, что ему попадалось на пути, только дерево противостояло ему. Два человека, приблизившиеся к огню, не чувствовали большого жара, но когда один из них погрузил стрелу в землю, железо расплавилось; когда он погрузил стрелу другим концом, перья её сгорели, но дерево осталось невредимым. Все думали, что свету конец и все умы обратились к Богу. Начальник Медины, в надежде умилостивить гнев неба, поспешно отменил несколько обременительных податей и освободил своих рабов. Верно то, что через некоторое время мединская мечеть стала жертвой страшного пожара и что татары взяли Багдад и ниспровергли халифат. Оба эти события были сочтены мусульманами за предостережение неба. «Огонь расплавил горы, находившиеся на его пути. Долина Шаза была завалена лавой. Вода, не имея более стока, стала прибывать и образовала озеро, берега которого терялись из вида, казалось, что это – Нил во время разлития. Через 36 лет вода открыла себе путь и стала стекать, на что потребовался целый год. Впоследствии долина еще раз была завалена лавой и опять очистилась от неё»²⁴.

В промежутке горных кряжей Заиорданской страны, Идумеи и различных Харр на западе, горы Шаммар на юге, равнин Евфрата на востоке заключается огромное пространство в полмиллиона с лишком кв. километров называемое «Аравийской пустыней» (Бадиату-ль-араб). Большая часть этого пространства представляет собой степь, на которой ко- чующие бедуины находят в изобилии траву для своих стад; но за исключением таких пространств остальная поверхность представляет собой отчасти каменистую, отчасти песчаную пустыню, по которой знаменитый предводитель армии Мухаммеда Холед совершил не бывалый ни ранее, ни после поход в Тадморский оазис, где и разбил византийские войска.

На три стороны (за исключением западной) от горы Шаммара и Неджда простираются пустынные песчаные пространства (Нефуд), составляющие продолжение большой Аравийской пустыни, простирающейся на юго-восток между Недждом, Хадрамаутом и Ома- ном и занимающей почти четверть всего полуострова. Северная окраина этой пустыни камениста и напоминает покинутый водами берег, а остальная часть песчаная, покрытая крупным песком красного, почти малинового цвета, придающего ей вид кровавого или огненного моря, на поверхности которого от действия ветра поднимаются «пламенные волны», приводящие в содрогание путешественника²⁵. Под влиянием ветров, дующих с севера на юг, а равно под влиянием вращательного движения земли, пески, отставая от земного вращения, перемещаются здесь от востока к западу и образуют волнообразные возвышения, достигающие в некоторых местах до ста метров в высоту. Вот что говорит позднейший английский путешественник по Аравии Дж. Пальгрэв об этой местности: «Мы шли по громадному океану сыпучего красноватого песка, казавшемуся безграничным и покрытым громадными песчаными кряжами, которые тянулись от севера к югу параллельно один другому, волна за волной. Каждый холм имел двести или триста футов средней высоты, отлогие берега и круглую вершину, изборожденную во всех направлениях причудливыми ветрами пустыни. В глубине ущелья, среди этих холмов, путешественник чувствует себя как бы заключенным в душную песчаную яму, обставленную горячими стенами со всех сторон. Взбираясь на склон их, он видит внизу обширное море, вздымающееся под напором муссона и раздробляемое поперечным дуновением на мелкие красно-знойные волны. Нет ни убежища, ни отдыха для глаз или членов среди этих потоков света и зноя, льющихся с высоты и отражаемых внизу с таким же нестерпимым блеском. Прибавьте к этому утомительность пути в длинные летние дни. Мы подвигались с трудом или лучше – перебирались в брод по жидкой и жгучей почве на спотыкавшихся и полуодурелых верблюдах, засыпая ночью только на несколько прерываемых часов и не имея днем никакого отдыха по совершенному отсутствию пристанища. У нас было мало запасов пищи, а еще менее питья, и при том теплая и утратившая свой цвет вода в бурдюках быстро убавлялась не столько от употребления, сколько от испарения. Вертикально падавшее солнце жгло до того, что одежда, багаж, попоны – все принимало горелый запах и едва допускало прикосновение. Шумная веселость бедуинов скоро истощилась: рассеянные в беспорядке, кто впереди, кто сзади, они продолжали свой путь в молчании, прерываемом только гневным ворчанием верблюдов при частом понукании своих погонщиков²⁶.

Кроме этих песчаных бугров, в Аравийской пустыне встречаются еще глубокие воронкообразные пропасти (фульджи), глубину которых новейшие путешественники по Аравии определяют от 70–80 до 240 метров глубины. На севере Хадрамаута до сих пор сохранилось еще название пустыни, упомянутой в Коране «Аль – агкаф» в которой, по преданию, жили аборигены Аравии – Адяне.

Песчаная пустыня Аравии в северной своей части при всей своей безжизненности не совершенно лишена растительности: весной среди песков в ней, кроме кустарника гата и дикого виноградника, в достаточном количестве растут сочные травы и кочевники по целым неделям кормят ими свои стада, но зато сами могут довольствоваться только верблюжьим молоком, как на больших песчаных пространствах Средней Азии (кара-кумы, кызыл-кумы) кочующие со своими стадами киргизы и туркмены проводят весну, находя среди песков достаточно корма для своего скота. Как ни странно представлять себе, чтобы такие безжизненные пространства могли производить возвышенное впечатление на человеческий дух, однако несомненно, что арабы, по отзывам европейских путешественников, страстно любят жить в пустыне, где они чувствуют себя вполне довольными, как и наши среднеазиатские кочевники на просторе почти голой степи чувствуют себя гораздо свободнее и бодрее, чем вблизи культурных местностей.

В отношении орошения Аравийский полуостров почти исключительно зависит от юго – западных муссонов, которые приносят на его поверхность дожди, но эта влажность значительно растрачивается на своем пути от экваториальных морей через обширный африканский материк, так что на долю собственно Аравии остается немного ливней, чтобы поддерживать в ней растительность. В Аравии совсем нет рек в нашем смысле, там реки заменяются горными потоками. В горах значительное количество воды удерживается из облаков долее и изливается оттуда или в виде постоянных источников и ручьев, жадно поглощаемых накаленной почвой; по мере своего удаления от гор эти благодетельные струи живительной влаги быстро уменьшаются и теряются наконец в равнинах в виде небольших струек. В конце марта и в начале апреля арабский земледелец получает несколько ливней, которые и поддерживают его земледелие и садоводство. He без причины на эти ливни обращено внимание в Коране: «Пусть обратит человек взор свой на то, чем питается он. Мы (т. е. Бог) проливаем воду ливнями, потом заставляем землю растрескиваться трещинами, взращиваем на ней хлеб, виноград, овощи, маслины, пальмы, сады, обильные деревами, плоды и злаки в продовольствие вам и скоту вашему» (гл. 80, ст. 24–80). И в другом месте: «Мы (т. е. Бог) ниспосылаем с небес благословенную воду: ею мы взращиваем сады, хлеб на нивах, высокие пальмы для пропитания людям, ею оживляем омертвевшую страну» (гл. 50, ст. 9–11). Ливни выпадают обыкновенно в сильную жару, наступающую в разных местах полуострова в разное время года, соответственно различным географическим условиям этих местностей: в Геджасе, например, дожди преимущественно выпадают в декабре, в Йемене – в конце июня и июле, в Омаре – в декабре и январе. Но вообще получаемой из атмосферы влажности в Аравии далеко не достаточно для всех нужд её жителей: «Часто, – читаем у Реклю, – населения ждут no целым неделям и даже месяцам живительный воды, то и дело смотрят на небо, вопрошают ветер и все явления атмосферы, обычные дела прерываются, даже война приостанавливается между племенами. Все жители деревни от мала до велика собираются где-нибудь на открытом месте, чтобы внимательно следить за облаком, образующимся на горизонте и когда оно разрешится дождем, когда вода заструится в оврагах и песчаное ложе наполнится быстрым потоком, собравшаяся толпа приветствует это событие песнями и радостными криками. Народ бежит вперегонки с наводнением, образуя кортеж, сопровождающий давно желанный поток, точно какое-нибудь божество.

Но при выходе из гор земледельцы располагают лишь частью выпавшей с неба воды. Где начинаются пески и каменистые пространства пустыни, там потоки исчезают. Некоторые из них снова выходят на поверхность в низинах или лощинах и образуют оазисы, когда вода не насытилась солью в недрах земли, есть и такие, которые скапливаются в озера, постоянные или временные, в глинистых впадинах. Когда вода в этих бассейнах испарится, одни из них являются белыми от покрывающего их соляного налета, другие, которые были наполнены пресной водой, представляют лишь бурую поверхность опорожненного водовместилища, изборожденную правильными трещинами, но с небольшого расстояния виден еще свет, отражающийся как бы от жидкой площади, нигде мираж воды не является чаше и не производит более полной иллюзии, как в тех местах, где естественно нужно было рассчитывать найти воду, то есть в бассейнах высохших гор, можно сказать, что испаряясь, озерная поверхность оставляет по крайней мере свой образ»²⁷.

Аравия – одна из знойных стран земного шара, в которой часто от солнечного зноя даже камни трескаются и распадаются. Солнечное лучеиспускание в пустыне настолько велико, что бедуины, дорожащие своей обувью, вынуждены бывают надевать после полудня обувь, так как прикосновение босых ног к песку чрезвычайно болезненно, – до такой степени он накаляется солнечными лучами, а более темные камни бывает невозможно взять в руки даже в перчатках. Вследствие сильного нагревания, частицы камней расширяются и несколько удаляются одна от другой, ночью эти частицы охлаждаются и снова сближаются, чтобы днем, под солнечными лучами, разъединиться вновь. Но так как нагревание в пустыне гораздо сильнее охлаждения, тο с течением времени в каменной массе образуются щели, которые облегчают работу дождевым ливням. После этого совершенно понятно, почему Мухаммед, описывая пред своими слушателями райское блаженство, так часто н увлекательно говорит, что в райских садах будут протекать ручьи свежей, чистой воды и подобное. В такой жгучей атмосфере даже туземцы страдают вся- кого рода немощами, в числе которых слепота особенно часто поражает прибрежных жителей полуострова, только население Неджда, благодаря значительной высоте его поверхности более счастливо и пользуется здоровым климатом. К числу тяжелых климатических условий Аравии относятся сильные и разрушительные ветры, как, например, иссушающий самум. Из описаний европейских путешественников хорошо известны ужасающие картины, какими сопровождаются движения ветров в пустыне. Так у С. Ворисгофера мы находим следующие строки:

«После полудня первые завывания бури потрясли воздух. Песок поднялся, как серый, колеблемый ветром парус, столбом взвился к вебу и посыпался на людей и животных, вызывая невыносимый зуд в коже; за первым порывом ветра последовал второй, верблюды потупили головы и остановились. Начальник каравана подал знак передовым всадникам и весь поезд остановился, бедуины закутали лица, обвязали животным головы и стали сни- мать с них вьюки. Все шептали молитву...

– Присматривайтесь хорошенько к туземцам, – шепнул сэр Аустин своим, – и подражайте им во всем.

Они с точностью исполнили его совет. Каждый из бедуинов лёг ничком на песок рядом со своим верблюдом, завывание бури смешивалось с голосами, бормотавшими молитвы, a no временам раздавались крики ужаса, когда массы песка грозили засыпать и задавить кого-нибудь из несчастных. Никто не видел друг друга, никто не решался поднять голову. В каждую скважину проникала раскалённая пыль, возбуждая невыносимую жажду, головокружение и обморок. В воздухе раздавался грохот и вой ветра, но среди живых существ наступила гробовая тишина, не прерываемая ни криком верблюдов, ни воем собак; люди цепенели от ужаса при сознании своей безусловной беззащитности. Иоганн впал в полусознательное состояние: ему грезился родительский дом и он не знал, что так невыносимо жгло его глаза – слезы ли, горячей волной подступавшие к горлу, или раскаленная пыль? Неужели он погибнет здесь, среди песков, никогда не увидав больше своих родителей? Какой жалкий, ужасный конец! Он припоминал, что в древности целая римская армия была засыпана самумом, ведь и теперь могло повториться то же самое. Через него беспрестанно проносились горячие волны. Сколько времени продолжалась эта пытка? Он потерял сознание времени и ему показалось, что прошла целая вечность. Мысли путались как в горячке, все смешивались в один смутный хаос. Дыхание становилось все тяжелее, воспаление рта и горла все усиливалось и Иоганну казалось, что приближается смерть. Другие испытывали то же самое. Доктор лежал, как мертвец, с посиневшим лицом и не мог пошевельнуться. Бедуины выдерживали с гораздо большим успехом. Али-Сиаб поднял голову и огляделся. He убежать ли ему теперь? Он тихонько выпрямился во весь рост, буря все ещё бушевала, но порывы ветра стали реже и слабее. Бедуин стряхнул с себя песок, окликнул своего верблюда и уже хотел вскочить на него, но несколько товарищей тоже встали, он увидел перед собой несколько озлобленных лиц и услыхал жестокие слова. Несчастный уныло опустил руки и покорился своей судьбе. Наконец люди стали постепенно подниматься из песка, но доктора и Иоанна пришлось с трудом приводить в чувство»²⁸.

В отношении флоры и фауны Аравия разделяется на несколько поясов. В Северной Аравии деревьев почти нет, а травы и мелкие кустарники появляются только ранней весной; в конце мая все растения засыхают и сливаются в общей окраске с песчаным видом пустыни; в центральной Аравии растительных видов также немного, но за то в оазисах растут многочисленные виды финиковых пальм, доставляющих путешественнику не только приятную прохладу, но и лакомую пищу. Особенно богата разнообразной растительностью южная и юго-западная части Счастливой Аравии. На юго-западных горах Аравии встречаются также леса из различных пород акации и особенно молочайные и другие сочные растения. В древности горы южной Аравии славились также лекарственными и благовонными растениями: александрийский лист, кассия, мирра, получаемая из коры бальзамного дерева, ладан и камедь. Кроме того, в Аравии с давних пор разводились некоторые пряности и красильные вещества.

Из хлебных растений на плоскогорьях Аравии успешно возделываются: пшеница, кукуруза, рис, просо, чечевица, а из садовых растений виноград и разные плодовые деревья и кустарники, как например гранат, померанцы. Хлопчатник и сахарный тростник также известны в Аравии. Но в Геджасе самым ценным и распространенным деревом была и есть финиковая пальма, имеющая в этой области более ста разновидностей. Она, вместе с виноградом, доставляет жителям любимую приятную пищу. По преданию, основатель ислама, уроженец Хеджаса, сказал: «Финиковое дерево – ваша мать». В одном месте Корана основатель ислама, рисуя картину домашнего довольства, рассказал следующую притчу о двух человеках: одному из них Бог взрастил два сада из виноградных лоз и обсадил их кругом пальмами, а между ними засеял нивы. Оба сада приносили плоды, в которых не было никакой порчи. Внутри садов Бог повелел протекать реке. И сказал хозяин этих садов своему другу, разговаривавшему с ним: «Я богаче тебя имуществом и счастливее семейством» (гл. 18, ст. 31–32).

Финиковая пальма много раз упоминается в Коране. Из плодов пальм, – говорится в этой книге, – вы достаете себе упоительную влагу и прекрасную пищу, в этом – знамение для людей рассудительных (гл. XVI, ст. 69). Чтобы представить все выгоды, доставляемые пальмой жителям пустыни, нужно иметь в виду, что каждое финиковое дерево дает в среднем 600–800 фунтов плодов. Цветение его начинается обыкновенно в конце декабря, a созревание плодов продолжается с июля до ноября. Из 100 частей плода 10 частей приходится на косточку, 5 – на кожицу и 85 на плодовое мясо. В 100 частях финиковой мякоти заключается: 30 частей воды, 36 сахара, 23 белковых веществ, 1 часть клетчатки, 0,75 лимонной кислоты и прочих минеральных веществ и особенно так называемого кумарина, которому финики обязаны своим превосходным вкусом.

Арабы готовят себе из фиников весьма разнообразные блюда, плоды употребляются ими как в свежем виде, так и в сушеном, вяленом и вареном. Финики остаются свежими в течение трех месяцев и так как их период созревания весьма различен для разных сортов, которых здесь насчитывается свыше шестидесяти, то и блюда бывают весьма разнообразны. Все европейские путешественники, посетившие оазисы, как Фогель, Барт и другие, единогласно подтверждают, что опытные хозяйки – аравитянки готовят из фиников в течение месяца ежедневно разные блюда, так что ни одно блюдо ни разу не повторяется в течение сказанного времени.

По словам известного исследователя центральной Африки Рольфса, самым любимым блюдом арабов – пустынножителей являются свежие финики, которые они обмакивают в растопленное сливочное масло, но подобная роскошь доступна только наиболее состоятельным, лица же среднего достатка заменяют сливочное масло сывороткой из-под сбитого масла (пахтаньем), которой они запивают съедаемые плоды; самые бедные запивают водой для утоления возбуждаемой финиками жажды. Пока семья араба обедает, собаки поодаль дожидаются, когда им кинут порченые или недозревшие плоды, которые они с жадностью съедают, для овец и коз приготовляется лакомый корм, состоящий из толченых финиковых косточек. Этим же кормом питаются в Сахаре лошади, ослы и верблюды.

Часть плодов в вяленом виде, предварительно освободив от косточек, укладывают в корзины, плотно сжимают и таким образом, получается «финиковый хлеб» – чрезвычайно вкусные лепешки, легко сохраняющиеся в течение многих лет. Продающаяся в Каире арабами так называемая «финиковая колбаса» есть не что иное, как финиковый хлеб, к которому жители пустыни примешивают известную часть сладкого и горького миндаля. Наконец, высушенные до твердого состояния финики арабы превращают в муку, которую едят, просто сварив на воде или же с прибавлением ячменной муки и масла. Из этой муки и оливкового масла арабы пекут оладьи, соусом к которым служит сироп или, вернее, сгущенный сок из свежевываренных фиников.

Верхушечные почки и цветочные чашечки также идут в пищу: изрубленные с приправой оливкового масла их едят под названием «пальмовой капусты», а сваренными со сгущенным финиковым соком они являются любимым блюдом, которое арабы называют «пальмовым сыром». Наконец, молодые побеги на самой вершине кроны весьма вкусны, напоминая орехи. Если к этому прибавить, что сушеные и размолотые ядра финика дают весьма вкусный кофе, то обзор пищевого значения этой пальмы будет исчерпан, но не будет закончен обзор прочих полезных применений, какие находит себе это удивительное растение.

Окруженный безбрежной и безжизненной пустыней, по которой вечно несутся песчаные волны, движимые ветром и где кроме неба и песка ничего нет, араб-пустынножитель, естественно, явился бы вполне беспомощным, если бы не существовали эти пальмы. Не только пищу себе и корм для животных добывает человек с одного и того же дерева, но и всю обстановку. Из огромных и крепких листьев он изготавливает себе всю домашнюю утварь, ковры, циновки и попоны; из стебельных волокон и тоненьких стеблей вьют веревки, вяжут мешки и сумки, приготовляют прочную ткань, холст и нитки. Из сшитых листьев образуются навес и крыша над домами, которые строят из пальмового все дерева. Из древесных волокон приготовляют мочалу, которую здесь, в этой страшной по температуре стране, приходится беспрестанно применять при купании; из них изготовляются также невода для рыбной ловли, плетутся сандалии и туфли, а подошвы для них выделываются из пальмовой коры. Отсюда ясно, что арабы недаром называют это дерево «Божиим благословением»²⁹.

Кроме пальм в Аравии встречаются: гада, тал, исбая, акация, лиственница, чема, а также мярх, гафар, маслина, смоковница, тамаринд, бананы, виноград и гранаты³⁰. Описывая прелести райской жизни, Мухаммед говорит: «Тем, которые боятся Господа своего, будут два сада, обильные деревами... В обоих по два текущих источника... Но кроме тех двух, есть еще два сада – темно-зеленые и в обоих два многоводные источника... В обоих плоды, пальмы, гранаты» (Гл. 55, 46–68). Наконец, зерна кофейного дерева, растущего в окрестностях Мекки, составляют также предмет торговли, и современные арабы охотно разводят это дерево, но арабам эпохи Мухаммеда кофе не был известен.

Бедность флоры Аравийского полуострова отражается и на бедности его фауны. Диким зверям нет достаточной пищи в Аравии и убежища в обширных открытых пространствах полуострова; тем не менее, в Аравии были известны: из хищных зверей – львы, леопарды, гиены и лисицы, а из диких травоядных – каменный баран, козерог, антилопы, газели и дикие ослы; из домашних животных в Аравии с давних времен разводились овцы и козы, составлявшие целые стада кочевников, a также коровы, но особенно славились верблюды и ослы, а позднее лошади³¹. В Омане водятся самые быстрые дромадеры, а в горах Гадрамаута верблюды отличаются особенной смышленостью. Порода верблюдов в Аравии имеет очень много разновидностей, но все они одинаково любимы местными жителями, потому что они удовлетворяют всем потребностям жителей не только как вьючное, но и как верховое животное. На верблюдах оседлые арабы выезжали даже на войну. Реклю приводит арабскую легенду, по которой верблюд и финиковая пальма были сотворены Богом из той же земли, как и Адам; они были в земном раю вместе с первым человеком, они будут сопровождать его также и в будущий мир, как это символизировал древний обычай, требовавший, чтобы верблюда оставляли умирать от голода подле могилы его умершего хозяина. Этот жестокий обычай не соблюдается более со времен Мухаммеда, но если араб теперь уже не приобщает верблюда к своей смерти, то он заставляет его делить с ним существование, допускает его к своим празднествам и даже к религиозным обрядам: когда толпа пилигримов собирается у подошвы горы Арафат, с высоты верблюда раздаются поучения проповедника. Первая мечеть была построена на том месте, где легла на ночлег верблюдица пророка во время бегства его из Мекки в Медину – события, от которого мусульмане ведут свое летосчисление (гидржа). Новорожденного верблюжонка араб носит на руках: «У нас родился ребенок!», – радостно кричат члены семьи, как будто дело идет о появлении на свет нового сочлена, человеческого младенца; за ним так же заботливо ухаживают, как за родным сыном или дочерью, ему навешивают на шею амулет, чтобы отвратить от него дурной глаз. Никогда араб не ударит своего верблюда, на ходу он подбодряет его только голосом и пением; он говорит с ним, как с товарищем и рассказывает ему длинные истории и сказки; он никогда не позволит оскорбить его и смотрит, как на личную обиду, на всякое бранное слово, сказанное его любимому животному. Как брат в семье, верное животное может сделаться причиной родовой мести: кровь верблюда требует крови человека. Шесть сот имен и эпитетов по Бухарту, тысяча по Шардену обозначают и прославляют верблюда. Араб пустыни платит свой долг признательности животному, без которого он не мог бы бежать в пустынные пространства и сохранить свою гордую независимость. Если бы у него не было верблюда, он тоже подпал бы под иго завоевателей; без верблюда и араб был бы принижен до уровня тех презренных феллахов, которые пашут землю на берегах Нила или Ороита³².

Наряду с верблюдом в Аравии, как вьючное животное, считается осел, а как верховое – лошадь. Не говоря о достоинствах арабского осла, с которым по физическим качествам и по смышлености не может идти в сравнение наш туркестанский осел, известная всему миру «арабская лошадь» водится преимущественно в северных степях Аравии³³, где эта прекрасная порода животных находит себе соответствующий климат, сочную траву в пищу, а также полный простор и приволье. Отличительное их свойство – сильный и легкий бег при необыкновенной выносливости и умеренности в пище и питье. За такие выдающиеся свойства арабские лошади считаются друзьями своих хозяев и никогда не видят от них ничего, кроме ласки и доброго слова; за то и конь никогда не лягнет своего хозяина и не сбросит его, а в минуту опасности не щадит себя. В древней арабской поэзии конь занимает если не первое, то одно из самых видных мест. И это понятно: древний арабский рыцарь (Фарис) без коня немыслим и все его подвиги, безусловно, обязаны превосходным качествам этого благородного животного.

Из птиц в Аравии известны: орлы, соколы, коршуны, вороны, удоды, а также горлицы, куры и фазаны, но самое видное место принадлежит страусу, этому верблюду в царстве птиц. Перья страуса составляют Ценный предмет торговли. В Аравии водятся также змеи, ящерицы, скорпионы, пауки и саранча. Последнюю бедуины охотно употребляют в пищу (ср. Евангельский рассказ о пище св. Иоанна Предтечи).

Из минерального царства в Аравии добывались железо, медь, позднее свинец, а из драгоценностей – жемчуг, яхонты и кораллы. Отправление товаров к торговым пунктам производилось караванным способом при помощи верблюдов, характерно называемых «кораблем пустыни». Основатель ислама и сам принимал участие в караванной торговле, сначала вместе со своим дядей, а потом как доверенный первой своей жены Хадиджи. Путешествия эти познакомили Мухаммеда с религиозным и политическим состоянием Аравии, а также и с природой страны. Родившись внутри полуострова, он во время своих торговых путешествий доходил до береговых границ Аравии, которые дали ему много новых мыслей. Пользуясь во время своей жизни верблюдом, Мухаммед отдавал должное значение и водяному пути, считал море благодеянием Божиим для арабов. «Бог отдал во власть вам море, – говорится в Коране, – чтобы из него вы питались свежим мясом, чтобы доставали из него украшения для себя, какие есть на вашей одежде. Видим, как корабли с шумом рассекают море, чтобы доставить вам блага от Бога и побудить вас к благодарению» (гл. 16, ст. 14; ср. гл. 34, ст. 13). В другом месте он поучает неверующих картиной волнующегося моря: «Для неверующих подобны мраку над морской пучиной, когда волны покрывают ее, поднимаясь одна над другой, а над ними туча: слои мрака один другого темнее, так что протянувший свою руку едва видит ее» (гл. 24, ст. 40). Или вот более полная картина природы Аравии, как изобразил ее Мухаммед в гл. 16, ст. 5–18 Корана: «Бог творит скот: от него вам теплая одежда и другие полезные вещи; от него вам также и пища; от него вам приятность в то время, когда вечером загоняете его в стойла, и в то время, когда утром выпускаете его на пастбища. Вам переносит он тяжести в те страны, в которые вы могли бы достигать только с усилием для себя: Господь ваш истинно благ, милосерд. Он творит коней, мулов, ослов, чтобы вам ездить на них и щеголять ими. Он творит и то, чего вы не знаете... Он посылает с неба воду: от неё вам питье, от неё растения и трава, на которой вы пасете стада свои. Ею взращивает Он для вас хлебные посевы, маслины, пальмы, виноградные лозы и всякие плоды: в этом знамение для людей размышляющих. Он поставил на службу вам день и ночь, солнце и луну; звезды служат вам по Его повелению: в этом знамения для людей рассуждающих. Что рассеял Он для вас на земле, как разнообразна она своими цветами! В этом знамение для людей понимающих. Во власть вам Он отдал море, чтобы из него питались вы свежим мясом, из него доставали себе украшения, какие на вашей одежде. Видишь, как корабли с шумом рассекают его, чтобы доставить вам благотворения Его и возбудить вас к благодарности. Он поставил на земле горную твердыню, чтобы она с вами не колебалась; реки и дороги, чтобы ходить вам прямыми путями. Горные вершины вместе со звёздами указывают вам прямые пути. Так ужели Тот, Кто творит, таков же, как тот, кто не творит? Ужели вы не понимаете этого? Если станете перечислять благодеяния Божии, то вам вполне не исчислить их».

Аравийский полуостров по своему географическому положению находится на древнем торговом пути передней Азии с богатой Индией, поэтому торговые сношения Аравии, особенно южной части полуострова, с Индией восходят к самым древним временам истории³⁴. Предметами этой торговли служили не только вывозимые из Индии и добываемые на африканском берегу драгоценности, но и произведения Южной Аравии: фимиам, мирра, ладан, оникс, агат и некоторые металлы: железо, медь, свинец. Долгое время торговля передней Азии с Индией производилась сухим путем, при помощи караванов, так как плавание по Красному морю, особенно при несовершенной конструкции древних судов, было крайне затруднительно и весьма опасно. Йеменские караваны, направляясь к северу, обыкновенно следовали вдоль берегов Красного моря и доходили до древней Макорабы (позднее Мекка), отсюда до Янбо и Гавары, проходили Ятриб (позднее Медина) и достигали Селы³⁵, откуда уже развозились в Сирию, Палестину, Финикию, Египет и другие страны³⁶. Из Гадрамаута и Омана торговые караваны проходили через пустыню Дав и по высокому плоскогорью Неджеда доходили до Хеджаза и затем продолжали путь по дороге йеменских караванов³⁷.

Неудивительно поэтому, что Аравия, по пределам которой проходили эти торговые караваны, была известна древним народам Азии, евреям. финикиянам. египтянам, вавилонянам, ассириянам, персам и отчасти абиссинцам, а позднее народам Европы – грекам, римлянам и византийцам. Почти все эти народы стремились если не овладеть богатыми странами Аравии, то подчинить своему влиянию преимущественно же Южную Аравию. Торговые интересы была при этом на первом плане. Только евреи и финикияне не домогались иметь политического обладания Аравией. Северные области Аравии также обращали на себя внимание, особенно персов и византийцев по соображениям чисто политическим, а потому и об этих областях встречаются известия у древних писателей. Внутренние же области Аравии известны в истории гораздо менее, так как принимали незначительное участие в древней индийской торговле и, по своему географическому положению, были менее доступны для иноземных завоевателей. Не славились эти страны и своим богатством и потому на них менее обращали внимания соседние с Аравией народы. Северные области Аравии почти непосредственно примыкали к Палестине и вместе с тем более живо сохранили в памяти общие генеалогические предания, сходившиеся в лице Ноя и сынов его (Быт., 10) и особенно в лице Авраама и сына его Измаила, которым в Коране приписывается построение главного святилища арабов – Каабы (гл. II, ст. 118–125). Общие генеалогические предания и исторические обстоятельства сближали древних арабов с евреями, и в Библии находятся частые упоминания о жителях не только северной, но и южной Аравии. Впоследствии евреи имели даже свои поселения в Аравии, с которыми исламу нужно было вести трудную борьбу. Поэтому изложение исторических сведений о древней Аравии мы начнем именно с библейских сказаний, которые пополняют собой сказания других народов³⁸. Свести разные исторические сведения о древних арабах к одной общей хронологии довольно трудно, так как некоторые писатели имели обыкновение ставить свои отличительные хронологические даты, иные на хронологию не указывали, а у некоторых писателей встречаются хронологические неопределенности и неточности. В виду этих обстоятельств настоящая глава является опытом группировки исторических сведений об Аравии и её жителях, – сведений, встречающиеся у разных древних народов, находившихся в соприкосновении с арабами разных областей и в разные исторические эпохи.

***

В священных книгах Ветхого Завета Аравия упоминается, как «Земля восточная» или просто – «Восток». Так, об Аврааме (за 2000 лет до Р. Хр.) в книге Бытия говорится: «А сынам наложниц, которые были у Авраама, дал Авраам подарки и отослал их от Исаака, сына своего, еще при жизни своей, на Восток, в землю восточную (Быт. 25:6). По объяснению ученых, здесь под «Землёй восточной» разумеется Аравия, жители которой известны были под именем «сынов востока» (Бени-Кедем)³⁹. Измаил, сын Авраама⁴⁰, жил в северной Аравии и был, по общепринятому мнению, родоначальником некоторых арабских племен. Моисей⁴¹ жил в земле Мадиамской, на северо-западе Аравийского полуострова и путешествовал с евреями после исхода из Египта по пустыне в Каменистой Аравии. Во времена еврейского даря Соломона, начало царствования которого относится за 1020 лет до Р. Хр.. в Библии, кроме царицы Савской, упоминаются цари аравийские, которые приносили Соломону золото и серебро (2Пар.9:14). Царица Савская, известная в арабских преданиях под именем Балкисы, услышав о славе Соломона⁴², прибыла в Иерусалим, чтобы испытать загадками мудрость царя евреев. Прибыла она в Иерусалим с весьма большим богатством: с верблюдами, навьюченными благовониями и великим множеством золота и драгоценных камней. И подарила она царю Соломону сто двадцать талантов золота и великое множество благовоний и драгоценных камней. И никогда не было у Соломона таких благовоний, какие подарила ему царица Савская⁴³. Соломон заключил договор с Тирским царем Хирамом II (3Цар.5:12) и даже женился на дочери Хирама⁴⁴. По заключении союза, Соломон н Хирам установили прямое морское сообщение с Индией (Офир), но и при этом торговля их не обходилась без посредства Южной Аравии, так как суда их выгружались в Йемене и товары следовали далее по Аравии караванным путем. По смерти Соломона, морской путь по Красному морю был совсем закрыт для финикян усилившимися на берегах этого моря египтянами. Несмотря на это, сухопутная торговля с Аравией продолжалась еще целые столетия, как об этом можно судить из слов пророка Иезекииля (за 600 л. до Р. Хр.), определенно говорившего о торговле Аравии с Тиром, главным городом Финикии: «Аравия и все князья Кедара производили торговлю с тобой... Купцы из Сабы и Раемы⁴⁵ торговали с тобой...» (Иез.27:21,22).

Иудейскому царю Иосафату (921 г. до Р. Х.) аравитяне привозили в дар мелкий скот: овнов семь тысяч семьсот и козлов семь тысяч семьсот (2Пар.17:11). В царствова-ние сына его Иорана (900 г. до Р. Х.) аравитяне напали на Иудею и захватили все имущество царя, жен его и сыновей его, кроме младшего Охозии (2Пар.21:16, 17; 22:1). Иудейсшй царь Озия (за 809 л. до Р. Х.) имел столкновение с аравитянами, жившими на Гур-Ваал и одержал над ними верх (2Пар.26:7). В книге пророка Неемии аравитяне вместе с другими народами сговорились идти войной на Иерусалим, чтобы воспрепятствовать восстановлению стен его: «Услышав это, Санаваллат, Хиронит и Товия (Аммонитский раб) и Гешем аравитянин смеялись над евреями и сговорились вместе все пойти войной на Иерусалим и разрушить его (гл. II, ст. 19; гл. IV, ст. 7, 8). Это было в царствование Артаксеркса I, в 445 г. до P. Х. Во время Маккавеев аравитяне упоминаются в Библии несколько раз. Так, об Иуде Маккавее говорится, что он поразил 5500 арабов сирийских и по их просьбе заключил с ними мир (1Макк.12:10–12); брат Иуды Ионафан разбил также сирийских арабов и взял с них добычу (1Макк.12:31). Эти два случая относятся к 165 и следующим годам до Р. Х. В конце жизни сирийского царя Антиоха Епифана, современника Маккавеев, упоминается в Библии аравийский князь Арефа (Арета) (по-арабски произносится Харес), у которого Антиох был в заключении (2Макк. 5:8). Иосиф Флавий передает, что Антиох погиб в сражении с аравитянами и что после смерти его в Дамаске укрепился Арета, который ходил войной на Иудею и победил Александра Гиркана у крепости Аддиды. Александр, оправившись от этого поражения, снова воевал с Аретой и отнял у него 12 городов. Но сын Александра Гиркан 2-й, споривший с братом своим Аристовулом 2-м из-за власти, должен был обратиться за помощью к тому же Арете и возвратил ему города, отнятые отцом его Александром. Аристовул разбил войско Ареты и Гиркана, что было уже во времена Помпея⁴⁶. Ирод, сын Антипатра (37 г. до Р. Х.), имел друга в лице аравийского князя Малха, которому делал много одолжений и, между прочим, давал денег взаймы. Но Малх был другом во время нужды, а когда пришло время отблагодарить Ирода своей помощью, он отказал в помощи и не пустил даже Ирода в свои пределы, чтобы не возвращать ему и долга своего⁴⁷. Ирод Антиппа (1–43 г. по Р. Х.) также был в близких отношениях с сирийскими арабами: он был женат на дочери аравийского князя Ареты, который владел Дамаском во дни святого апостола Павла (2Кор.11:32). Когда же Ирод вступил в незаконную связь с Иродиадой, женой брата своего, тогда тесть его Арета выступил против него с войском, нанес ему жестокое поражение и тем отомстил развратному зятю за оскорбление свой дочери, отвергнутой Иродом после вступления в связь с Иродиадой⁴⁸.

Замечательны, таким образом, постоянные, не прерывавшиеся почти сношения Аравии с Палестиной со времен Авраама, общего родоначальника евреев и арабов-измаилитов, что, конечно, должно было отражаться и на верованиях арабов, следы которых так ясны в Коране. Не чужда была Аравия и христианского влияния. Уже святой апостол Павел, вскоре после своего обращения, удалился из Дамаска в Аравию (Гал.1:17) и пробыл там около трех лет⁴⁹, а проповедь о Христе аравитяне слышали еще в день пятидесятницы в числе многих других народов, собравшихся в это время в Иерусалиме (Деян.2:11). Из дальнейшего изложения будет видно, что христианство в Южной Аравии было значительно распространено и окрепло настолько, что Наджранские христиане выдерживали даже жестокое гонение от иудействующего царя Зу-Наваси, предшественника Мухаммеда по ненависти к христианству.

Из древнейших народов, имевших завоевательные стремления в отношении Аравии, прежде всего упоминаются египтяне. В правление Гатасу, дочери фараона Тутмеса I (иначе Тутмозис), был завоеван Йемен, который в надписях на храме в Фивах упоминается под именем страны Пун. Обладание Йеменом оставалось за Египтом во все царствование Тутмеса III, одного из могущественнейших фараонов ХVIII династии, эпоха которых разными учеными относится к 1703–1590 гг. до Р. Х.⁵⁰ Власть Тутмеса III простиралась на Абиссинию, Судан, Нубию, Сирию, Месопотамию, Ирак арабский, Иемен, Курдистан и Армению. В надписи, открытой Мариеттом в Карнике, находится следующее изречение Аммона, бога Фив: «Я пришел, я позволил тебе разбить народы Востока, ты шел по землям Аравии. Я показал им твое величие, подобно солнцу во время солнцестояния, бросающему теплоту своих лучей и распространяющему росу». Во время мятежей, происходивших при преемниках Тутмеса, Йемен возвратил свою независимость, но при Рамзесе II⁵¹ египетский флот снова утвердил власть фараонов под Йеменом, богатым драгоценностями. По предположению Ленормана, эта страна освободилась из-под египетской власти в правление слабых фараонов XX династии⁵².

С усилением политического и торгового могущества Ассирии, Аравия неизбежно сделалась целью завоевательных стремлений ассирийских царей. На колонне Салманасса-ра IV, хранящейся в Британском музее, упоминаются сто верблюдов араба Джендиба, участвовавших в битве при Каркаре. Теглатфалассар, царь ассирийский, называл своими данницами двух цариц арабской области Думы: Зибиби и Шамсию. В 732 г. до Р. Х. этот царь, чтобы наказать восставших арабов Думы, взял их город, перебил много жителей и получил большую дань волами, овцами и верблюдами. Царица Шамсия, убежавшая в пустыню, просила амана (помилования) у ассирийского царя и получила. В 715 г. та же царица отправила торжественное посольство к другому ассирийскому царю, Сариукину или Саргону, слава которого распространилась по всей Аравии. Тогда же и царь сабейсиий Ятаамер или Иса́мар посылал послов с подарками к ниневийскому царю Сиргону, как об этом упоминается в одной ассирийской клинообразной надписи, относимой к 715 г. до Рождества Христова: «Я получил подать от Исамара, сабейца, – золото, травы востока, рабов, лошадей и верблюдов»⁵³. Это было время самого большого развития караванной торговли Йемена с Сирией, давшей пророку Йсаии повод и образ сказать о будущем величии Иерусалима, что «все жители Сабы придут и принесут тебе золото и ладан и возгласят хвалебные песни Господу; все овцы кидарские будут собраны к тебе; овны набатайские послужат для твоих жертв» (Ис.60:6,7). Вскоре после 711 г. вавилонский царь Меродахбаладан напал на арабские племена, занимавшие восточную часть полуострова и подчинил своей власти Бахраин (Бахрейн). К этому событию историки относят пророчество Исайи⁵⁴ об Аравии, высказанное пророком (Ис.21:13–17): «Жители страны Фемоновой выносят воду навстречу жаждущему, с хлебом встречают бегущего; потому что бегут от мечей, от изощренного меча, и от натянутого лука, и от тягости войны, потому что Господь сказал мне так: через год, равный году наемничему, вся слава Кидара исчезнет и остаток от числа храбрых стрелков Кидарских уменьшится». Сеннахириб (705–681 г. до Р. Х.), в конце своего царствования, завоевал город Думу и часть жителей её увел в плен. Сын Сеннахериба Ассаргаддон, между 681 и 688 или 672 гг. до Р. Х., прошел с войском до самого центра Аравии и оттуда двинул свои войска в южные страны полуострова. Так он сам писал об этом поход своем: «город Ад – Думу, город могущества арабов, взятый раньше Сеннахерибом, царем ассирийским, отцом, родившим меня, я снова осадил, и я увел оттуда пленных жителей в Ассирию… Посол арабской царицы со множеством подарков явился в Ниневию и склонился передо мною. Он умолял меня возвратить ему богов его. Я исполнил его просьбы и восстановил образы этих богов, которые были повреждены. Я приказал писать на этих изображениях хвалу богу Ассуру и славу своего имени. Потом я приказал принести их и отдал их ему. Я назвал царицей арабов женщину, по имени Табую, взятую из моего гарема. Как цену за богов, отданных мной этой стране, я увеличил подать, платившуюся моему отцу, 60-ю верблюдами».

По поводу этой надписи Ленорман замечает, что в ней сохранилось последнее упоминание о царстве Думы в Аравии, которое, очевидно, прекратило свое существование при последовавших затем смутах в Аравии.

Из дальнейших событий, происходивших в Аравии, укажем на то, что одновременно с завоеванием царства Думы Ассаргаддон подчинил своей власти царство Геджасское, возвел на престол Яна, сына Хасана, престарелого правителя Геджаза, и потом проник во внутренние страны Гадра-Маута, убил восемь царей и унес в Ассирию их богов, их жат-вы, их сокровища и их подданных. Завоеванные области некоторое время терпеливо сносили чужеземное иго и даже помогали Ассурбанипалу во время его похода на Египет, но затем воспользовались смутами на Евфрате и отложились. Ассурбанипал сначала усмирил ближайших бунтовщиков, взяв Сузу, а потом двинулся против возмутившихся арабов Геджаза, где в то время был царем Ивете, сын Нурая. Ассурбанинал сделал три похода против арабов. Во время похода, предпринятого в 659 г. до Р. Х., он, перейдя Евфрат, завоевал семь городов: Азран, Удум, Ябруд, Бейт-нени, Мукат, Карджея и Ссутак. Все эти города, по предположению Ленормана, находились недалеко от Евфрата и один из них может быть отожествлен с известным позднее городом Гирой.

Упрочив занятием этих городов операционный базис на арабской территории, Ассурбанипал в следующем (658) году двинулся до границ Иемамы. Овладев городами Нарам, Исгарам, Гадатмай (Гадиссай) на Евфрате и Сурибаме (на границе аравийской пустыни, по направлению к Гиру), завоеватель, сопровождаемый многочисленными верблюдами, навьюченными кожаными мехами с водой, направился далее в пустыню по тому пути, по которому и до сих пор следуют персидские богомольцы в Мекку, т. е. по направлению из Мемхед – Али в Неджд. Переход «областей жажды» (выражение клинообразной подписи) был долог и труден, пока, наконец, ассирийское войско в Куриране «пило воду источника». Отсюда ассирийский царь направился на город Ярену, взял его приступом и затем, следуя в юго-восточном направлении, прибыл в страну Бар и овладел столицей её – Азаллогом. Пройдя пустыню Неджд, Ассурбанипал подчинил своей власти город Яшаммег (северо-западная часть Неджда) и пройдя другую пустыню, он достиг округа и города Кирассиди (Эль-Кара, на границе Неджда и Тегамы) и подчинил своей власти всё пройденное пространство.

В третий поход (в 657 г.) ассирийское войско в короткое время прошло от Карассида до города Джидды, расположенного на морском берегу и известного с глубокой древности. Овладев этим городом, Ассурбанипал двинулся далее в северном направлении и последовательно завоевал другие два города Геджаса – Янбо и Ятриб и тем окончил свой завоевательный поход против возмутившегося геджазского царя Ивете, которого он помиловал, но увеличил платимую им дань. Казнив двух шейхов, руководивших защитой своей страны (с них живых была содрана кожа и отправлена в Ниневию), и, восстановив свою власть в Аравии, Ассурбанипал возвратился в Ниневию через страну Набатеев, которые не имели силы воспрепятствовать победоносному шествию его⁵⁵. В 625 г., после падения Ниневии, арабы получили независимость и продолжали свою торговлю с Финикией, пока их не постигло ещё большее бедствие от вавилонского царя Навуходоносора⁵⁶, как об этом предсказал пророк Иеремия: «На Кидар и царства Асорские, которые поразил Навуходоносор, царь вавилонский так сказал Господь: вставайте, выступайте против Кидара и разорите сынов востока. Шатры их и стада их будут взяты; занавесы, и всю домашнюю утварь их, и верблюдов их заберут себе, и будут кричать им: ужас отовсюду! Бегите, спешите как можно скорее, скройтесь в норах, жители Асора, говорит Господь; ибо Навуходоносор, царь вавилонский, держит совет на вас и составил умысел на них. Вставайте, выходите против народа беспечного, живущего беззаботно, говорит Господь: ни дверей, ни запоров нет у них; они живут уединенно. И верблюды их отданы будут на расхищение и множество скота в добычу; и по всем ветрам рассею их, стригущих волосы на висках, и со всех сторон наведу на них бедствие, изрек Господь»⁵⁷. Арабы не подавали повода к нападению вавилонского царя, но он не мог не видеть выгод в обладании Аравией, по примру своих предшественников, из-за её торговли. Покорив Тир в 573 году, Навуходоносор с большим войском напал на Геджас и распространил по стране разорение и смерть. В окрестностях Мекки потомок Измаила Аднан собрал защитников родной страны и решился защищать Каабу, но в кровавой борьбе арабские воины потерпели поражение, были рассеяны и спаслись бегством в соседние равнины и горы. Большую часть захваченных жителей Хеджаза Навуходоносор отвел пленниками в Вавилон. Этот опустошительный поход не имел, однако, продолжительного влияния на политическую свободу Аравии, которая со смертью Навуходоносора опять получила независимость. Кир, царь персидский, не пытался утверждать свою власть над Аравией, хотя подчинил себе все соседние с Аравией владения Вавилона. И преемники Кира не задавались мыслью подчинять себе арабов, всегда отличавшихся духом независимости, поддерживаемым в них географическими условиями занимаемой ими страны⁵⁸.

Греческий историк Геродот (495–425 гг. до Рождества Христова) упоминает об Аравии и арабах несколько раз⁵⁹. Говоря о поход Камбиза в Египет, Геродот описывает обряд заключения послами Камбиза договора с арабским царем, с целью предоставления персидскому войску безопасного прохода чрез аравийскую пустыню. Договор был заключен и арабский царь наполнил водой мехи из верблюжьей кожи, навьючил ими всех своих верблюдов и затем выступил в пустыню, где дожидался прихода Камбизова войска⁶⁰.

Страбон, живший в эпоху Помпея, Цицерона, Ю. Цезаря, Августа и Тиверия, на основании рассказов Аристобула, говорит, что Александр Македонский провел канал на северной границе Аравии и сделал это, между прочим, с тою целью, чтобы Аравия не оказалась совершенно недоступной через болота и озера, окружавшие её как остров. Он помышлял о завоевании этой богатой страны, для чего приготовил было уже флот и назначил пункты для его отправления; он заказал корабли в Финикии в отдельных частях или сколоченными вместе (которые были доставлены семидневным путем в Фапсак, a оттуда по реке перевезены в Бабилону), частью же в Бабилонии, где они были сооружены из кипарисовых деревьев рощи богов и увеселительных садов. По рассказу Аристобула, Александр объявлял поводом к войне то обстоятельство, что из всех народов одни арабы не посылали к нему послов; на самом же деле ему хотелось владычествовать над ними⁶¹. Когда он узнал, что арабы чтят только двух богов, Зевса и Диониса, то возымел надежду, что арабы, в случае победы его над ними, станут считать его третьим божеством за то, что он дозволил им пользоваться давней самостоятельностью. Но намерения Александра Македонского не осуществились по причине внезапной его смерти⁶².

По смерти Александра арабам не угрожала опасность от иноземных завоевателей в течение трех веков, и арабские кочевники имели возможность заходить во время своих кочевок, особенно в зимнее время, в пределы плодоносного Ирака (персидской провинции), который оттого получил название арабского Ирака (Ирак-араби), и образовали особое царство с главным городом Хира (или Гира). Но с наступлением всемирного владычества римлян, Кесарь Август возымел решительное намерение или покорить арабов, или сделать их своими друзьями, так как южные арабы (в Йемене) с давних пор считались богатым народом, выменивавшим золото и серебро на свои благовония и драгоценные камни. Август надеялся, таким образом, или приобрести в йеменских арабах богатых друзей, или покорить богатых врагов, как говорит Страбон. С этою целью в Южную Аравию был снаряжен поход под предводительством Элия Галла⁶³. Элий соорудил сто тридцать грузовых судов, на которых и переправился с десятью тысячами римской пехоты, находившейся в Египте, и союзников. В числе последних было пятьсот иудеев и тысяча набатеев⁶⁴, под командой набатейца Силлая. Претерпевши много бед, Галл только на пятнадцатый день прибыл в деревню Белую, большое торжище набатеев. Он потерял множество кораблей и несколько из них вместе с экипажем вследствие несчастного плавания, а не от нападения врагов. Причиной этих бедствий было недоброжелательство Силлая, утверждавшего, что войско не может быть проведено сухим путем в деревню Белую, между тем как купцы совершают здесь путь безопасно и удобно с таким количеством людей и верблюдов, что караваны их не отличаются от армии. «Случилось это так потому, что царь Обода не обращал большого внимания на общественные дела и, в особенности, на военное дело – общая слабость арабских царей; он предоставил все произволу своего наместника Силлая; а этот последний вел все дела с коварством и старался исследовать страну и покорить вместе с римлянами некоторые города и племена арабов, а потом, по истреблении римлян голодом, болезнями, трудами и другими бедами, приготовленными для римлян с помощью хитрости, сделаться самому всеобщим повелителем. Итак, Галл дошел до деревни Белой, когда войско его заболело уже цингой и слабостью ног, – две местные болезни; у одних солдат был паралич рта, у других паралич ног, вследствие особенных свойств воды и трав. Все это заставило Галла провести в той деревне лето и зиму для поправления здоровья солдат.... Выступивши с войском из деревни Белой, Галл проходил, следуя указаниям вероломных проводников, по таким местностям, что даже вода была везена на верблюдах. Много дней спустя после этого, Галл прибыл в землю Ареты, родственника Ободы. Хотя Арета принял его дружелюбно и одарил подарками, но измена Силлая затруднила римскому войску переход чрез эту страну. В течение тридцати дней шел Галл по местностям без дорог и доставлявшим только полбу, немного фиников и масло вместо оливы. Ближайшая страна, в которую он пришел, населена была кочевниками, a большей частью совершенно пустынна, называлась она Арареной, а царь её Сабом. На переход и через эту землю, также не имевшую путей сообщения, потребовалось пятьдесят дней, пока он не прибыл в город Неграны, в мирную и плодородную область⁶⁵. Царь бежал, и город был взят при первом приближении к нему. На шестой день после этого, войско достигло реки. Вступившие здесь в сражение варвары, в числе тысяч десяти, потерпели поражение от римлян, которых было две тысячи: варвары, народ совершенно не воинственный, не умели пользоваться оружием, именно луками, копьями, мечами и пращами; большая часть их была вооружена обоюдоострыми топорами. Вскоре после того завоеван был также покинутый царем город Аска. Отсюда Галл перешел к городу Афруле, который был взят без боя и снабжен гарнизоном. Запасшись хлебом, финиками и другими предметами, он прибыл к городу Мариабе⁶⁶, принадлежавшем народу рамманитов, подчиненному царю Иласару. После шестидневной осады, Галл вынужден был по недостатку воды отступить. Здесь он находился, как говорили пленные, на расстоянии двух дней от земли, доставлявшей благовония. По вине проводников, Галл прошел этот путь только в шесть месяцев. Об обмане проводников он узнал поздно, только на возвратном пути, который он совершал по другому направлению. На девятый день Галл пришел в Неграны⁶⁷, где произошло сражение; оттуда одиннадцать дней спустя, он прибыл к семи источникам, местность, названная так по количеству источников. Отсюда, через мирную область, Галл перешел к деревне Хаалле, а потом к другой, лежащей на реке Малофе; дальнейший путь шел через скудно орошенную пустыню до деревни Егры, которая лежит у моря в земле Ободы. Весь обратный путь он совершил в шестьдесят дней, употребивши в начале на тот же путь шесть месяцев. От Егры войско прибыло в Мышиную гавань через одиннадцать дней; оттуда Галл перешел в Копт и, наконец, спустился в Александрию со всеми способными к военной службе людьми; остальные солдаты его погибли не от врагов, но от болезней, трудов, от голода и дурного состояния дорог; от войны погибло только семь человек. По этим причинам поход мало принес пользы для исследования этих земель, хотя, все-таки, некоторая польза была⁶⁸.

При императоре Траяне (98–117) у римлян была снова попытка овладеть Аравией, но и на этот раз полководец Авл Корнелий мог покорить только Каменистую Аравию в 107 году, но внутрь полуострова проникнуть не решился. Подчинение Каменистой Аравии власти римлян сдерживало набеги соседних арабских племён и обеспечивало свободу торговых путей из Сирии к Евфрату. И вообще торговые предприятия Востока не могли уже избегнуть, как говорит А. Миллер⁶⁹, подавляющего влияния всемирной империи римлян. Направление древнего торгового пути изменилось: складочные пункты внутри Аравии были оставлены, а корабли направлялись от берега ладана в египетскую гавань Миос-гормос⁷⁰. Вследствие этого дворцы Сабы обезлюдели и искусственное орошение, превращавшее пески в плодоносные поля, постепенно приходило в упадок. Знаменитая Магребская плотина (в столице Сабы), обусловливавшая плодородие всего Йемена, по арабскому сказанию, вдруг прорвалась и сдерживаемые его воды затопили город Магриб (др. Мариаба) и его окрестности. Катастрофа эта, относимая историками к средине второго века по Р. Х., произвела такое опустошение в стране, что значительная част йеменского населения выселилась на север Аравийского полуострова и далее к Сирии, где на берегах реки Ха- сана (или Гасана) уже существовало особое царство Хасанидское или Гасанидское, находившееся под влиянием римлян. Один только прорыв Магребской плотины повлек за собой обезлюдение древнего южно-арабского царства Сабы, современного Соломону, или же это зависело от нового направления индийской торговли по морскому пути вместо прежнего караванного, но уже в первом столетии по Р. Х. рядом с сабейцами упоминаются химьяриты, арабы южного побережья полуострова, и столицей этого нового государства был ближайший к морю город Зафар. Позднее имя Сабы уже не встречается, а прежние владения этого богатого царства считаются принадлежащими химьяритам. Но химьяритское царство никогда не достигало такого богатства и славы, как древняя Саба. Зафар был только промежуточной станцией для индийской торговли, и торговля стала теперь более доступна иноземному влиянию. Торговля йеменским золотом уменьшалась, а торговля кожей (начиная с VI в. по Рождестве Христове) не могла дать стране первенствующего значения. Тем не менее, меновая торговля йеменскими товарами с Сирией продолжалась и по старинному караванному пути чрез Мекку до самого появления ислама, что имело влияние на развитие Мухаммеда.

Переселение южно-арабских племен на север Аравии ослабило могущество химьяритов, и мало-по-малу они подпадают под власть других народов. Начиная со второго века по Р. Х. на южную Аравию нападают абиссинцы-христиане, которые в четвертом веке появляются уже в столице химьяритов в Наджране и в Адене также устраивают христианские церкви. В начале шестого века византийские императоры Юстин I и Юстиниан I (518–527 гг.), в видах противодействия персам, поддерживали абиссинского вассала Аксума в Йемене; но туземные химьяритские князья (Тобба) старались противодействовать христианскому влиянию абиссинцев и со своей стороны поддерживали иудейство в Йемене, а Тобба Зу-Навас возбудил даже кровавое преследование против христиан города Наджрана. Известный христианский агиограф, св. Симеон Метафраст, повествует, что когда в греческой земле царствовал Иустин⁷¹, а в Эфиопии (Абиссинии) Елезвой, цари православные, в то время в омиритской (химьяратской) земле восстал беззаконный царь, по имени Дунаан (Зу-Навас)⁷², жидовин неверный, хульник имени Иисуса Христа и великий гонитель христиан. У него все советники, слуги и войска были набраны из иудеев и язычников. Он старался изгнать из своей области всех христиан и истребить в химьяритской стране самую память имени Христова и потому жестоко преследовал – мучил и убивал христиан, не покорявшихся его велению и не хотевших с ним жидовствовать. Когда услышал об этом эфиопский царь Елезвой, то очень опечалился и, собрав свои войска, пошел войной на Зу-Наваса. Одержав победу над Зу-Навасом, Елезвой сделал его своим данником и возвратился в свою страну. Но Зу-Навас в скором времени снова восстал против Елезвоя. Собрав войско, он перебил всех Елезвоевых воинов, которые оставлены были охранять города (гарнизоны) и еще с большей силой восстал против христиан, объявив повсюду, что христиане или должны принять иудейскую веру, или же без милосердия будут избиваемы. После этого повеления в царстве Зу-Наваса не было никого, кто бы осмелился исповедовать христианство; только в одном городе Наджране имя Иисуса Христа прославлялось. В этом городе христианство утвердилось ещё во времена Констанция, сына Константина Великого⁷³ и во время Зу-Наваса процветало в том городе христианское благочестие, были даже христианские монастыри; никаких иноверцев там не было.

Когда Зу-Навас услышал, что жители Наджрана не повинуются повелению его, то пошел против них со всей своей силой и рассчитывал уничтожить христиан в своей области и тем досадить Елезвою, царю эфиопскому. Подошедши к городу, Зу-Навас обложил его со всех сторон и окопал рвом н хвалился скоро взять его, а жителей всех избить. Он говорил жителям Наджрана: «если хотите получить от меня милость и остаться в живых, то свергните изображения креста с ваших церквей о имени распятого на нём Христа». Воины его ходили вокруг города и кричали: _"покоритесь царю, если хотите оставаться живыми и дары получить от него; если же нет, то погибнете от огня н меча». Сам Зу-Навас продолжал злобствовать и хулить имя Христово... Но осажденные христиане отвечали ему: «ты хвалишься отвратить нас от Христа или всех нас погубить; поистине, ты скорее всех нас погубишь, но не отвратишь от Христа Спаса нашего, за Которого все мы готовы умереть». От такого ответа Зу-Навас пришел еще в большую ярость и, налегая на город, думал. что если не возьмет его силой, то изморит жителей голодом. В то же время он находил в окрестностях города (в селениях и пустынях) христиан и частью убивал их, частью употреблял на работы.

Долго осаждал Зу-Навас Наджран и не мог взять его силой. Наконец, он решился на хитрость: с клятвой обещал осажденным, что не хочет причинять им зла и отвращать их от христианской веры, а только желает получить от них обычную дань и потому просит отворить город. Христиане поверили клятвенному обещанию врага, отворили городские ворота и впустили в город осаждающих. Зу-Навас вошел в город с войском и занял своими воинами стены и ворота. Осмотрев затем город и видя его благоустройство, похвалил граждан. Затаив в сердце своем злую месть, он отдохнул в городе и вышел в лагерь, пригласив к себе всех почетных мужей и властителей городских. Тогда все старейшины и власти городские, почетные и богатые горожане отправилась в лагерь Зу-Наваса. В числе их был князь и воевода Арефа, благочестивый старец, имевший 95 лет от рождения и считавшийся самым главным лицом в Наджране⁷⁴. Ему вверено было управление городом: его советами руководились горожане, храбро защищая городские стены от нападения осаждавших. Прибыв к Зу-Навасу, горожане воздали ему должное почтение и благодарение за то, что он, согласно своей клятве, не причинил им бед. Но злобствующий Зу-Навас не сдержал далее своей клятвы: приказав всех пришедших к нему схватить, заковать и держать под стражей, он надругался над похороненным два года назад прахом епископа Павла (тело его сожгли и пепел развеяли) и умертвил 427 христиан (священников, иноков, инокинь и девиц), приказав бросить их в огонь. После того его глашатаи ходили по городу и кричали, чтобы все отрекались от Христа и принимали жидовство, как и царь. Приведены были пред царя преподобный Арефа с прочими узниками и после долгих увещаний отречься от Христа обезглавлены в числе 340 человек.

Прекратив, по совету своих бояр и князей, избиение христиан Наджрана, Зу-Навас собрал много тысяч младенцев и девиц из этого города и всего округа Наджранскаго и часть их оставил при дворе своем для работ, а часть роздал своим вельможам и воинам и возвратился в свою столицу. Отсюда он послал послов к персидскому царю с предложением избить всех христиан, находящихся в Персии, и к князю арабскому Аламундару⁷⁵, которому обещал много золота за избиение христиан, живших в его стране.

Греческий император Иустин, когда узнал об этом, умолял эфиопского царя Елезвоя идти войной на Зу-Наваса, так как пределы их владений были близки; но Елезвой и сам еще ранее знал о зверствах Зу-Наваса, который избил в химьяритских владениях эфиопские гарнизоны. Елезвой собрал до 120 тысяч войска и 130 кораблей, кроме исправленных старых, и выступил в поход. Часть войска он отправил сухим путем, а сам с остальным войском двинулся морем к пределам владений Зу-Наваса, которого он рассчитывал окружить с моря и суши. Зу-Навас, услышав об этом, также собрал войско и выступил на встречу к кораблям Елезвоя. Часть войска Елезвоя высадилась на берег выше места стоянки Зу-Наваса, напала на его столицу (Фаре⁷⁶) и захватила в плен царицу и сокровища, а затем и главные силы Зу-Наваса были разбиты, причем Зу-Навас пал от меча Елезвоя. В городе Наджрасе было восстановлено христианство. Сына мученика Арефы Елезвой назначил начальником города, а царем химьяритским – некоего Авраамия, человека благочестивого и доброго, и затем отплыл в Эфиопию⁷⁷. Новопоставленный наместник Йемева Авраамий известен у мусульманских писателей под именем Абрахи⁷⁸. Он имел попытку ввести христианство в самой Мекке и с этой целью предпринял поход в Мекку, окончившийся неудачей вследствие появления в его войске оспы. Год этого похода известен у арабов под именем «год слона» и соответствует году рождения Мухаммеда, т. е. 570 г. по Р. Х. И воины Абрахи с тех пор назывались «люди слона», так как в его войске были слоны. В Коране (гл. 105) рассказывается об этом случае в следующих выражениях: «Не вспоминал ли ты (т. е. Мухаммед), как поступил Господь твой с людьми слона? He обратил ли Он умысла их к их погибели? Он послал на них стаи птиц: они бросали в них камни из обожженных глиняных глыб. Так Он сравнял их с потравленной нивой». Арабское предание сохранило следующий рассказ в объяснение неудачного похода Абрахи. Он, как христианин, построил великолепный храм, имея в виду отвлечь Йеменских арабов от посещения Меккской Каабы. Но корейшиты (жители Мекки), заметив уменьшение числа богомольцев, послали одного араба из племени Кенан осквернить построенный Абрахой храм, что тот и исполнил. Раздраженный этим Абраха поклялся в свою очередь разрушить Каабу и отправился на Мекку с большим войском, при котором были слоны, данные Абрахе эфиопским царем. Жители Мекки, узнав о приближении войска Абрахи, испугались и убежали из города в окрестные горы, но Сам Бог защитил Каабу: когда Абраха подступил к Мекке и намеревался вступить в город, слон, на котором сидел царь, заупрямился и не хотел идти далее; когда же слона понуждали, он становился на колени. В то же время над войском появились ласточки, у которых в клювах и в каждой ноге было по камню, которые птицы и бросали в воинов Абрахи и поражали их. Затем Бог послал наводнение, которое смыло тела убитых воинов, а некоторых живыми снесло в море. Оставшиеся невредимыми бежали от Мекки к Йемену, но погибли на пути, так что в свой город возвратился один Абраха. Но и он скоро умер от язвы⁷⁹.

Персы, желая на будущее время обеспечить свое влияние на Аравию, решили выдворить абиссинцев из Йемена. Хосрой Нумирван (531–579) послал под начальством Вахриза флот с войском, которое Персидским заливом прибыло в Аден. В то время в Йемене явился претендент на Йеменский престол из потомков химьяритов – Сейф. Он произвел восстание среди Йеменских арабов и был посажен персами на престол. Сделавшись царем Йемена, Сейф стал преследовать абиссинцев, но был скоро умерщвлен ими и Йемен снова подпал под власть абиссинцев. Тогда персидский полководец Вахриз вторично явился в Йемен с сильным войском, прогнал абиссинцев и стал управлять страной на правах наместника персидского царя, имея местопребывание в главном городе области – Сане. С тех пор Йемен оставался под владычеством персов: управление было предоставлено отдельным князьям из рода древних князей Йеменских. Страна успокоилась и была довольна, как говорит А. Миллер; но самостоятельной политической роли персидские наместники в Йемене не имели. И в наступившем затем религиозно-политическом перевороте, произведенном исламом, Йемен никакой самостоятельности не проявнл: там водворился ислам, как и в других областях Аравии⁸⁰.

Ha северо-востоке Аравии персидские монархи тоже должны были постоянно оберегать свои пограничные владения от хищнических набегов арабских кочевников. С этой целью персы содержали вдоль Евфрата особые кордоны под управлением князей Хиры⁸¹, известных под именем Лахмидов, т. е. принадлежащих к племени Лахм. Первым князем Хиры, получившим от персидского царя Шапура I (241–272 no Р. Х.) права и власть над арабами Ирака, был Амр-Ибн-Адия. Около 380 г. no Р. Х. династия Лахмадов прекратилась на время, но около 400 г. снова является правителем страны Нуман I, а около 420 г. сын его Аль-Мунзир, известный у византийцев под именем «король сарацинов Аламдарос». Нуман III, сыв Асвада, со своими лучшими войсками сражался под знаменами Персии с византийцами и умер в 503 году. В 506 г. князем Хиры был Мунзир III, отличавшийся жестокостью и победивший предводителя киндитов Хариса. Мунзир со своими ордами бедуинов постоянно нападал на византийские провинции и немилосердно грабил их, пока не был убит. Сын его Амр управлял Хирой в 554–569 гг. и, по преданию, под влиянием своей матери христианки Ханды, сам принял христианство. Брат его Мунзир IV был также христианином. Сын Мунзира Нуман V был последним князем Хиры. Он управлял в 580–602 гг., отличался любовью к поэзии и оказывал особенное внимание арабскому поэту Набиге. По смерти Нумана пало и Персидское царство под оружием мусульман⁸².

В пограничной с Аравией Сирии управляли арабы Хасаниды или Гассаниды. Самым замечательным из них был Харис V, правивший сирийскими арабами от 530 до 570 г. по Р. Х. Император Юстиниан, желая поднять власть Хариса в глазах арабов, назвал его, по византийскому обычаю, князем «патрикиосом», но Харис думал не столько об интересах императора, сколько о своих личных выгодах. В арабских преданиях Харис считается жестоким и низким человеком. Знаменитый арабский поэт Амруль-Кайс, перед отъездом своим в Константинополь, передал еврейскому князьку Самуилу на сохранение свое имущество и в том числе пять драгоценных кольчуг. Самуил торжественно обещал сохранить вверенное ему имущество до возвращения Амруль-Кайса. Во время проезда Амруль-Кайса через владения Хариса, последний узнал, что драгоценные кольчуги арабского героя оставлены на сохранение Самуилу; и когда Амруль-Кайс на возвратном пути из Константинополя умер, то Харис во время одного из своих набегов потребовал от Самуила выдачи кольчуг⁸³. Верный слову Самуил отказал Харису в его требовании, но Харнс, захвативший Самуилова сына Адию, уже взрослого юношу, когда тот возвращался с охоты, стал грозить отцу насильственной смертью сына его. Самуил и тогда не нарушил своего слова. Жестокий Харис умертвил Адию, но кольчуг Амруль-Кайса не получил. После «побоища Халимы»⁸⁴ Харис в 566 г. сам ездил в Константинополь и произвел на тамошний двор сильное впечатление, в роде того, какое мог бы произвести кавказский Шамиль или Афганский хан Абдур-рахман на современные европейские дворы. У Хариса был сын Аль-Мунзир, который разбил в 570 г. (год рождения Мухаммада) Кабуса, князя Хиры. Затем из Гассанидов упоминаются: Амр IV, Нуман VI и Харис VII, которые, хотя и покровительствовали арабским поэтам своего времени, но политического значения, подобно Харису V, уже не имели. Последним Гассанидом был Джабал VI сын Айхама, начальствовавший над сирийскими арабами во время вторжения мусульман в эту страну⁸⁵.

В северной Аравии после Р. Х. на некоторое время возникла своеобразная федерация из нескольких арабских племен под главенством сильного племени Киндитов. Союзные племена, в числе которых были Бикриты и Таглебиты, угрожали своими набегами византийским провинциям. В 480 году власть этого союза простиралась до границ Хиры, но после внутренняя связь этого союза то ослабевала, то снова укреплялась. В числе правителей Киндитов известны Аль-Худжар, сын его Амр и особенно сын Амра – Харис, сделавший в 496 г. набег на Палестину и причинивший много хлопот византийцам, которые в 503 году должны были вступить с ним в переговоры, причем император Анастасий обязался уплатить Харису большую сумму денег, чтобы обезопасить свои сирийские границы, но в то же время выговорил условие, что Харис направит свои воинственные полчища против правителей Хиры, находившихся в вассальных отношениях к Персии. Мунзир III, правивший в Хире, разбил Хариса на голову, а затем, в 529 г., захватил сына Харисова и казнил его. Сыновья Хариса бесплодно старались восстановить союз Кандитов. Один из них Худжр был умерщвлен арабами-асадитами, и тогда сын его, знаменитый поэт Амруль-Кайс⁸⁶, поклялся отомстить за смерть отца. Он переходил от одного племени к другому и возбуждал их на мщение, но успеха не имел. С отрядом всадников-удальцов он нашел было помощь у Химьяритов, но его противникам оказали помощь войска Нуширвана. В стычке с персидской кавалерией Амруль-Кайс потерпел поражение и едва спасся бегством. Снова переходя от племени к племени, он решил наконец отправиться в Константинополь и просить помощи у императора. Здесь он свел будто бы любовную интригу с Арабией, дочерью императора Юстиниана II, бывшей замужем за главным дворцовым интендантом. Находившийся в то время в Константинополе араб из враждебного ему племени Асадитов рассказал об этой интриге, и император-отец послал своему гостю в подарок плащ, пропитанный ядом, от которого знаменитый арабский герой-поэт умер в Анкире (Ангора) и погребен у подошвы горы Асиб⁸⁷. По словам А. Миллера, Амруль-Кайс «поэт и король», как назвал его Рюккерт⁸⁸, переведший на немецкий язык его стихотворения, страстно желал отомстить асадитам за смерть своего отца и восстановить славу своего дома, но, не находя удовлетворения своему честолюбию, не знал покоя и внутреннего мира. При всем этом он не обнаруживал уныния и не преклонялся пред своими несчастьями. Он скоро забывал свои неудачи и несчастья и не упускал случая воспользоваться удовольствиями любви, а затем снова бросался в водоворот отчаянной борьбы со своими врагами.

Что касается собственно Хиджаза, пограничной области на Аравийском полуострове, прилегающей к Красному морю, то она-то и была центром нового религиозного движения, завершившегося объединением Аравии под эгидой ислама. В Хиджазе именно находятся два города – Мекка и Медина, с именами которых было связано это движение и которые до сих пор считаются у мусульман священными (аль-харамен). Как выше было сказано, с давних пор по этой области, благодаря её географическому положению и физическому строению, пролегал торговый караванный путь из Сабы, славившейся своими естественными богатствами, через Макорабу (Мекка) и Ясриб (Медина), и оба эти города служили наиболее удобными пунктами для остановок торговых караванов на их длинном и трудном пути с юго-запада на север полуострова. Незначительное плоскогорье Хиджаза, изрезанное в разных направлениях невысокими горными кряжами, представляло для движения караванов единственно удобный путь и потому с давних пор главные места остановок караванов постепенно заселялись и значение их среди малонаселенной вообще Аравии постепенно возрастало. История не сохранила точных и подробных сведений об основании этих двух городов Аравии, но несомненно, что население их, особенно Медины, было смешанное и что пришлые элементы, привлекаемые сюда не одними только торговыми выгодами, постепенно арабизировались и, в свою очередь, оказывали влияние на аборигенов страны, как в их образе жизни, так и в самих воззрениях на жизнь и в религиозных идеях. Близкое сходство в этнографических чертах арабов и евреев, как принадлежавших к одному семитическому племени, и неблагоприятные исторические причины побуждали евреев в разное время переселяться в Аравию, как страну малодоступную иноземным завоевателям и обещавшую переселенцам спокойствие н довольство в жизни. Особенно после разрушения Иерусалима и в эпоху последовавших затем кровавых преследований иудеев, иудеи массами бежали в Аравию и селились здесь навсегда. Целые племена иудеев поселились близ Хайбара и Ясриба, а другие пошли далее на юг и основались в Йемене. Чтобы обеспечить себя от случайных нападений, особенно кочевых арабов, иудейские переселенцы окружали свои жилища глинобитными стенами, которые и дали европейским ученым повод считать подобные загородки «замками» в роде средневековых рыцарских замков. За стенами таких укреплений, хорошо известных и в средней Азии, арабские евреи могли спокойно предаваться своим занятиям и при этом сохраняли во всей силе предания отцов; особенно ревниво они оберегали свои верования. Подражая арабам во внешней жизни, евреи не чуждались и языка арабов, охотно сами говорили по-арабски, но отнюдь не поступались своими религиозными идеями в пользу политеизма арабов, а наоборот, старались проводить в среду арабов верования, вынесенные из Палестины. Предприимчивые в практической жизни и стойкие в своих верованиях, еврейские переселенцы легко устраивались среди полудикого туземного населения Аравии и скоро приобретали в стране господствующее положение. Только гордая независимость арабского характера спасала арабов от полного поглощения евреями, а своеобразное великодушие и гостеприимство арабов давали возможность пришельцам евреям устраивать свою жизнь согласно древним традициям и привычкам, сложившимися во времена пророков. Такое положение хорошо напоминает нам поселение в среднеазиатских Киргизских степях татар и сартов. Пользуясь сходством в языке и некоторыми общими генеалогическими преданиями, татары и сарты легко вообще и до сих пор устраиваются в степи, среди наивных степняков и постепенно распространяют на них свое влияние. Путем подобного же влияния евреев на древних номадов Аравии среди последних укоренялись древние, общие евреям и арабам предания, которые значительно помогли потом основателю Ислама при обнародовании им новой веры. К числу таких преданий относятся неоднократные упоминания его об Аврааме, в лице которого и евреи, и арабы одинаково чтили своего родоначальника, первые через Исаака, а вторые – через Измаила. Такими же соображениями нужно объяснять и поклонение древних арабов камню в Мекке, составлявшему и до сих пор составляющему святыню меккского святилища арабов, Каабы. В Коране Бог представляется говорящим Аврааму: «Мы назначили этот дом в сборище и убежище людям: держите для себя место Авраамово мольбищем. Мы заповедали Аврааму и Измаилу: оба вы внушите, чтобы дом Мой⁸⁹ благоговейно чтили совершающие вокруг его обходы, проводящие в нем время в благочестивых думах, преклоняющиеся и поклоняющиеся до земли». И когда Авраам сказал: «Господи! Сделай эту страну безопасной, надели плодами жителей её, тех из них, которые будут веровать в Бога и в последний день, – Он сказал: и тем, которые будут неверными, дам насладиться немного, а после ввергну их в муку огненную». Как страшно это пристанище! И вот Авраам, вместе с Исмаилом, положил основание этому дому. «Господи наш, призри на нас. Ибо ты слышащий, знающий. Господи наш! Сделай и нас покорными Тебе, и наше потомство – народом, покорным Тебе; научи нас священным обрядам и будь жалостлив к нам: ибо Ты жалостлив, милосерд. Господи наш! Воздвигни среди нас посланника из них самих, чтобы он читал им знамения Твои, научил их Писанию и мудрости, и сделал их чистыми: ибо Ты силен, мудр»⁹⁰.

Мусульманские предания пошли далее Корана: в них основание Каабы возводятся ко временам Адама, а восстановление её после всемирного потопа ко временам Ноя⁹¹, но это нисколько не разъясняет действительной истории Меккского храма. Первоначально это был, как правдоподобно можно предполагать, каменный жертвенник подобный тому, какой воздвиг в свое время Иаков в Вефиле (Быт.35). На это указывает и обыкновенное имя Каабы – бяйтулла, т. е. дом Божий, что и на еврейском языке означает бетиль (Вефиль), а затем, когда арабы хотели обособиться от соседних иудеев, то стали утверждать (в связи с преданием об Измаиле), что этот жертвенник устроен, по повелению Божию, Авраамом и Измаилом. Замечательно, что у арабов есть и другое предание, близко напоминающее рассказ Библии о том, как Иаков за чечевичную похлебку выпросил себе право первородства у старшего брата своего Исава (Быт.25:27–34), именно: когда Кааба перешла от корейшитов в руки хузаитов, то корейшит Кусай (Зейд сын Килаба) решил возвратить своим одноплеменникам права хранения ключа от Каабы и с этою целью напоил до пьяна Абу-Губшана, у которого хранился ключ, а затем, когда Абу-губшан, уже пьяный, стал просить еще вина, то хитрый Кусай выпросил у него ключ от Каабы за вино и удержал его у себя силой, причем хузаитов выдворил из Мекки, корейшитов же разместил в городе по отдельным кварталам. Кусай считается пятым предком Мухаммада⁹² и жил около 400 г. по Р. Х., а около половины пятого столетия в Мекке были построены первые дома⁹³. А. Мюллер так выясняет постепенное упрочение значения Мекки в глазах северных и центральных арабских племен: «Обезопасить себя от хищнических поползновений сынов пустыни, которые ежеминутно и легко могли спуститься с гор на торговый путь с целью напасть на тянущиеся к северу караваны, было главнейшей заботой жителей Мекки и её окрестностей. Все помышления их устремлены были к тому, чтобы поставить торговлю под покровительство чуждого вначале для коренного бедуина и страшного, а потому и внушающего глубокое уважение храма. Вот и основало купеческое сословие союз племен Хиджаза, который имел своим религиозным средоточием пункт всеобщего почитания, Каабу. Союзу этому удалось постепенно неверующих вначале, но суеверных бедуинов держать в субординации и даровать им вместе с тем возможность вступления в члены союза. Ежегодно праздновался, с большим торжеством, внутри и в окрестностях Мекки праздник весны, как это встречается у большинства семитов. Обычай этот перенесен сюда с севера древнейшими переселенцами. На празднества приглашались и остальные племена. Дабы привлечь их, устраивались вместе с религиозными церемониями большие ярмарки, которые открывались во многих местностях по соседству Мекки, до и после периода праздников. Здесь же сыны пустыни обменивали выделанные кожи своих вьючных животных и вообще все то, что в течение года получалось от их загородями обнесенных пастбищ на разного рода продукты цивилизации: драгоценные ткани Сирии, разные украшения, выделываемые в большом количестве искусными иудеями северного Хиджаза и многое другое, что считалось между полуварварскими номадами редкостью и предметом вожделений. Поэтому нет ничего удивительного, что даже бедуины поняли, в какой мере подобного рода отношения требуют с обеих сторон миролюбия и прекращения, хотя бы на срок ярмарок, излюбленных ими хищнических набегов. И еще за некоторое время до Мухаммеда удалось горожанам Мекки установить, чтобы в течение 4-х месяцев в году царствовал мир не только в области торговой конфедерации Мекки, но и почти повсеместно по всей Аравии. В это спокойное время отдельные племена могли посылать своих делегатов в Мекку для устройства дел. Ворочались они назад никем не обижаемые. А при замечательных церемониях торжественного богослужения и жертвоприношений могли присутствовать и посторонние. Иноземцы не могли не замечать, что подобная образцовая набожность жителей Мекки даровала им благословение свыше, благоденствие и успех. Поэтому многие стали вскоре обдумывать, как бы и себе самим доставить такие же осязательные выгоды. Мало-по-малу начали участвовать и посторонние в религиозных обрядах, которые своей необычайной торжественностью должны были с первого раза производить сильное впечатление на людей простых. Доселе лишь изредка, когда им уж очень плохо приходилось, обращались они со своим безыскусственным личным молением к какому-нибудь грубому идолу, метеориту или священному дереву. Умные купцы Мекки были готовы сделать все, лишь бы облегчить арабам доступ к установившимся меккским обычаям. Купцы Мекки охотно ставили и внутри и возле Каабы, кроме своих собственных, также и изображения идолов чуждых им племен. Таким образом, мало-по-малу мекканцы достигли того, что всякий араб, не слишком далеко живущий от Мекки, признавал в храме Мекки и свою святыню. Божество Каабы, хотя бы араб и редко прибегал к нему, становилось в конце концов его собственным, ибо над сонмом идолов, даже в Аравии, все предчувствовали высшего «неведомого бога», всюду царил древний бог семитов Иль или Илях, как звали его арабы севера. Вероятно, благодаря влиянию иудейскому, он был в роде всеотца богов предков, почитаемый не непосредственной молитвой и богослужением, но пребывающий в сознании народном, как бы невидимо присутствовавший в качестве властителя Каабы. Так началось богопочитание после того, как могущество древних Сабеев оказалось недостаточным для поддержания безопасности караванного пути, идущего на север. Так постепенно, хотя и в весьма ограниченных размерах, зерно гражданских порядков Мекки сделало её первенствующим городом не только Хиджаза, но и отчасти большинства арабских племен⁹⁴. Но заметим со своей стороны, что такое значение Мекка могла приобрести только в века, предшествовавшие эпохе Мухаммада, потому что кроме предания о походе Йеменского царя Абрахи в Мекку, в Коране нет указаний на её древнее заселение; в противном случае основатель ислама, без сомнения, не преминул бы похвалиться древностью своего отечественного города. Напротив, в Коране говорится, что область Мекки не удобна для хлебных посевов (гл. 14, ст. 40) и что продовольствие для её жителей доставлялось из соседних областей (гл. 28, ст. 57). А это, само собой, говорит не в пользу древности заселения города. И если область эта была безопасна (гл. 29, ст. 67), то только ради молитвенного места, по договору окрестных жителей.

Точно также и Медина не может возводить свою историю далее первого века пред Р. Х. и по Р. Х., когда в окрестностях этого города и отчасти в самом городе поселились иудеи. Но рассказы мусульманских писателей о первых заселениях Медины не менее баснословны, чем рассказ Корана о построении Каабы. Вот эти рассказы.

По сотворении Мекки Бог создал Медину, потом Иерусалим, а через 1000 лет всю землю зараз... По рассказу Аль-Кальби, Ной с семейством высадился из ковчега близ Бабеля (Вавилона). Их было 80 душ, поэтому и место их высадки названо «рынком восьмидесяти» (Сюк-ус-саманин).

Бабель имел в длину десять дневных переходов, а в ширину 12 фарсангов⁹⁵. Там они жили до того времени, когда воцарился Нимврод, сын Ханаана, сына Хама. В наказание за их отступничество от истинной веры, произошло смешение языков: их язык распался на 72 языка. Внуки Сима от Бога узнали арабский язык. Из их числа Абиль поселился в Ясрибе (Медине). Потомство его, вытесненное оттуда амаликитянами, перешло по направлению к Мекке, где и осело в 6 милях от моря. Это место получило название «пучины» (аль-джухфа), потому что, по прибытии туда, они были настигнуты ливнем, зато- пившим всю местность.

Якут называет первыми жителями Медины, обработавшими поля её, насадившими пальмы и построившими дома и загороди⁹⁶, амаликитян, потомков Амалека, внука Сима. Они, распространяясь, заняли всю страну от Аль-Бахрейна и Омана до Хиджаза, Сирии и Египта. Цари Сирии и фараоны Египта происходили от них. В Медине жили их роды Бяну-Хаф и Бяну-Матравиль. Существует предание, что когда Моисей в сопровождении нескольких израильтян совершил пилигримство в Мекку, некоторые из них, на обратном пути, остались в Meдине, так как им показалось, что это то самое место, где должен появиться последний из пророков. Израильтяне поселились, вместе с несколькими аравитянами, на том месте, где впоследствии был рынок Бяну-Кайнука.

Однако преобладающее мнение то, что амаликитяне были древнейшими жителями Медины. Два рода их Сан (или Сал) и Фалех подверглись нападению Давида, который отнял у них 100.000 женщин. Все эти женщины померли от эпидемии, а именно от гниения горла. Их могилы находятся в 3 милях от Медины, в равнине около местности Альджурф. Только одна женщина, по имени Зухра, осталась в живых, но и она померла после от той же болезни там же, когда пожелала вернуться на родину.

Иб-Забала рассказывает со слов Орвы-бен-ал-Зубейра: амаликитяне распространились; они населяли Мекку, Медину и весь Хиджаз; но они стали надменны, и Моисей, победив Фараона, покорив Сирию и истребив канаанитов, послал войско в Хиджаз с приказанием не оставить в живых ни одного амаликитянина, достигшего зрелого возраста. Это войско действительно перебило всех, не исключая царя Аль-Аркам-бен-Абуль-Аркам; но евреи пощадили одного из сыновей его, вследствие его юности и красоты, предполагая предоставить решение его судьбы самому Моисею. Евреи повезли его с собой, но тем временем Моисей умер, а израильтяне, остававшиеся дома, объявили воинам следующее: вы ослушались нашего приказания, данного устами нашего пророка, и мы не пустим вас в нашу страну. Войско отвечало: коли вы нас гоните от себя, то нам нет лучшей земли как та, из которой мы только что пришли. И так войско израильтян поселилось в Хиджазе, в котором в то время было много воды и деревьев.

Табари, в противоречие с этим рассказом, говорит, что израильтяне пришли в Хиджаз только тогда, когда Навуходоносор покорил их страну и разрушил Иерусалим.

Ибн-Забала продолжает: войско израильтян заняло в Медине столько земли, сколько душе хотелось – в Зухре, гладкой равнине между Эль-Харра и Ас-Сафила, где последняя граничит с Эль-Каф. Но их главное селение было Ясриб (Медина), на стечении водных путей, где с ним граничит Загаб Ясриб, была длинная стоянка, на которой собирался авангард их войска. По вечерам в слободе, относящейся к Ясрибу, собиралось 70 одних только бурых верблюдов, не считая верблюдов прочих мастей.

К арабам, жившим в Медине совместно с иудеями, раньше, чем из Йемена туда пришли роды Аус и Хазрадж, относились роды Бану-Онейф, который, впрочем, по другому мнению, состоял из остатков амаликитян, затем Бану-Музейд, Бану-Джадзма и другие. Сила жителей Медины заключалась в их огороженных стенами постройках, воздвигнутых для защиты от неприятелей⁹⁷.

Из этих рассказов ясно видно, что иудеи главным образом делали историю Хиджаза, а это особенно важно при выяснении характера учения Корана. Возводить начало заселения Хиджаза к таким отдаленным временам, на которые указывают мусульманские предания, нет оснований, так как об этих предполагаемых поселениях нет известий вполне достоверных. Если во время Соломона были известны жители Сабы на юге аравийского полуострова с их царицей, то каким образом о евреях Хиджаза не осталось известий от того времени?

Приведенные в настоящей главе исторические известия, при всей их немногочисленности, указывают, что Аравия была всегда страной малодоступной для чужеземных народов, а это обстоятельство, без сомнения, задерживало умственное, нравственное и социальное развитие её обитателей. Ни древние азиатские завоеватели, ни греки, ни римляне не могли проникать в эту страну, а если и проникали, то не могли оставлять там следов своей культуры, которая даже на юге полуострова, в счастливой Аравии, не достигала высокого развития и была во всяком случае непрочна и не обеспечивала дальнейшего процесса, как это будет видно из следующих глав.

Самыми древними обитателями Аравии были две главные отрасли Ноева потомства – Симиты и Хамиты, иначе называемые Кушитами. Эти две отрасли, происходя от двух родных братьев – Сима и Хама – не могли существенно отличаться одна от другой, тем более, что в те отдаленные времена жизнь человека и сама по себе была несложна и близка к природе и не могла еще резко обособиться вследствие одинаковости духовных и физических потребностей. Нельзя поэтому согласиться с Ленорманом, утверждающим, что в отдаленной древности глубокие этнографические и лингвистические особенности разделяли народности, населявшие различные части обширной Аравия, и что несколько различных рас являлись там последовательно одна за другой, чтобы доставить населению полуострова элементы, между которыми смешение произошло очень поздно. Их дух, нравы, цивилизация, вследствие самой противоположности своей, по его словам, показывали будто бы, что эти народы не принадлежали к одной и той же крови⁹⁸. Скорее было наоборот: в начале заселения Аравии именно сходством крови отличались арабские племена и в нравах этих племен не было заметно резких противоположностей. С течением времени, конечно, арабские племена обособлялись постепенно, но и тогда единство крови их не уничтожалось совершенно и не забывалось самими народами, как это подтверждается позднейшими арабскими преданиями. Ко времени Авраама и сына его Измаила древние арабские племена не успели особенно много обособиться; иначе самое смешение их, на которое указывают историки, не могло бы состояться и так прочно, органически окрепнуть. В сущности, в древней Аравии происходили последовательные, но однородные наслоения, упоминаемые в Коране и подтверждаемые Библией, а совсем не столь различные, как говорит об этом Ленорман, основывающийся главным образом на Коссен-де- Персевале. В противном случае основателю ислама было бы невозможно столь быстро (в течение нескольких десятков лет) достигнуть политико-религиозного объединения Аравии, если бы население разных частей её было не сходно до глубоких этнографических и лингвистических отличий. В древние времена, как и в наш век, объединится могут только однородные племена в обширном смысле слова, a разноплеменные народы или очень трудно поддаются объединению, или же вовсе не соединяются между собой. Примером могут служить наши разноплеменные инородцы. Поэтому-то и позднейшая формула арабских наслоений: арабы первичные, вторичные и третичные выражается терминами одного корня: ариба, мутаарриба и мустарриба. Под первыми нужно разуметь первоначальных симитов, под вторыми симитов-иоктанидов⁹⁹, смешанных с хамитами, а под третьими измаилитов. В Коране нет и не могло быть такого деления; там обитатели Аравии просто делятся на древние поколения и новые поколения. К древним поколениям в Коране отнесены: Адяне, Сямудяне, владетели Расса, Айканцы, Мадианитяне, народ Тоббы. Мухаммед обыкновенно заявлял, что все эти и многие другие древние поколения, жившие в Аравии, были истреблены Богом за их нечестие¹⁰⁰. В числе неупомянутых в Коране древних обитателей Аравии мусульманское предание называет еще два племени Тасм и Джадис, а у Страбона¹⁰¹ упоминается о Набатеях, Минаях, Герраях и др. Рассмотрим эти предания и рассказы.

Адяне¹⁰² происходили, по преданию, от правнука Симова Ада, сына Уца, сына Арама¹⁰³, и жили в песчаной долине «Ахкаф»¹⁰⁴ в южной Аравии, где имели укрепленное место Ирам (Коран, гл. 89, ст. 6). По преданиям, сохранившимся у арабов, Ад имел двух сыновей: Шаддада и Шаддида, которые, по смерти отца своего, царствовали вместе: но когда Шаддид умер, брат его Шаддад остался единовластным правителем. Услышав о небесном рае, он приказал устроить сад, в подражание райским садам, в пустыне Адена¹⁰⁵ и назвал его Ирамом по имени прадеда своего Арама. В этой местности адяне построили себе укрепления, подобных которым не было в той стране. На каждой возвышенности они строили затейливые жилища¹⁰⁶ для своего развлечения и имели во всем изобилие – в садах, источниках, скоте и сыновьях – и гордились своим богатством и могуществом, говоря: «Кто превосходит нас силой?» Они не думали, что Бог, который сотворил их, превосходит их силой, и отвергли знамения Божии¹⁰⁷.

По вере Адяне были многобожниками и покланялись четырем божествам, которые ниспосылали им дождь и обеспечивали пищу, спасали от болезней и всякого бедствия. Чтобы обратить их на путь истинного богопочитания, Бог воздвиг среди них пророка Гуда¹⁰⁸, который говорил им: «Не убоитесь ли вы Бога? Действительно, я к вам верный посланник; а потому, убойтесь Бога и повинуйтесь мне. Не прошу с вас за это никакой награды; награда мне только у Господа миров. Посмотрите, на каждой возвышенности вы строите какое-либо затейливое жилище для своей забавы; заводите себе великолепные здания, как будто вы будете жить вечно; когда властвуете, то властвуете, употребляя насилие. Убойтесь же Бога и повинуйтесь мне. Убойтесь Того, Кто вам дал обилие в том, что знаете вы у себя: дал вам обилие в скоте, сыновьях, садах, источниках. Право, боюсь наказания, какое будет вам в великий день суда. Они сказали: для нас все равно, увещевал ли бы ты нас, или не был бы увещевателем; это одни только вымыслы прежних людей. Наказаны мы никогда не будем! Они почли пророка лжецом, и за то Мы погубили их»¹⁰⁹. В другом месте Корана пророк Гуд представляется говорящим своему народу так: «Народ мой! Покланяйтесь Богу: кроме Его у вас нет другого Бога: ужели вы не будете богобоязливы? Старейшины неверных в народе его сказали: видим, что ты в безрассудстве и думаем, что ты один из лжецов. Он сказал: народ мой! во мне нет безрассудства; но я посланник от Господа миров. Я передаю вам то, с чем послал меня Господь мой, я вам искренний советник. Ужели вам удивительно, что к вам от Господа вашего приходит учение чрез человека из среды вас, для того, чтобы он учил вас? Вспомните, что Он поставил вас наместниками после народа Ноева, дал вашему росту чрезвычайную величину. Потому помните благодеяния Божии, может быть будете счастливы. Она сказали: для того ли ты пришел к нам, чтобы мы покланялись Богу, только Ему одному, и оставили тех, которым покланялись отцы наши? Так представь же то, чем грозишь нам, если ты из числа правдивых. Он сказал: скоро поразит вас гроза и казнь Господа вашего; будете ли спорить со мной об именах, какими наименовали их вы и отцы ваши? Бог не ниспослал свыше никакого подтверждения о них. Ждите, вместе с вами и я буду в числе ожидающих. И Мы¹¹⁰ по милости нашей спасли Гуда и тех, которые были с ним, и истребили до последнего человека всех тех, которые считали наши знамения ложными и были неверующими»¹¹¹.

По преданию, адяне были наказаны трехлетней засухой и тогда послали избранных людей в Мекку, чтобы умолить божество о ниспослании дождя. Правитель Мекки столь гостеприимно принял пришельцев, что они забыли о главной цели своего путешествия, но когда вспомнили и просили божество о дожде, пред ними появились три облака: красное, белое и черное. Они выбрали для своего народа черное облако, считая его дождевым, но из этого облака появилась страшная буря, которая всех адян истребила. В гл. 69, ст. 6–7 Корана говорится, что Адяне были уничтожены шумным, бурным ветром, который семь дней и восемь ночей непрерывно дул на них и истребил их: пораженные ураганом, адяне лежали как стволы пальм, вырванных с корнем. Эту катастрофу Ф. Ленорман, основываясь на авторитете Коссен-де-Персеваля, относит к концу ХVII века до Р. Х.¹¹² и задает вопрос: не следует ли под ураганом, истребившим адитов, подразумевать нашествие иектанидских племен, которые принуждены были следовать по этому пути, чтобы вступить в Йемен и которые являются там в эпоху постигшей адитов катастрофы? По его соображению, около XVIII века до нашей эры, иектаниды вошли в южную Аравию и к тому времени, когда была написана Х-я глава книги Бытия, они успели уже распространиться во всех частях Йемена, Гадрамаута и Махры, где поселились среди кушитов, первобытных жителей страны. Без сомнения, их поселение не могло произойти без борьбы. Трудно думать, чтобы сабеяне кушитской крови спокойно позволяли нахлынувшей волне чуждых пришельцев разделить с собой плодоносные земли, единственными обладателями которых были они до тех пор. Чтобы найти историческую причину разрушения первого царства адитов, в действительности которого сомневаться невозможно, несмотря на баснословный характер обстоятельств, окружающих эти предания, г. Ленорман считает напрасным делом подыскивать факт, который мог бы быть применен сюда более подходящим образом, чем это вторжение иектанидов, выступающее, кажется, весьма определенно, как эпоха. А нам кажется, что нет никакой надобности давать такое искусственное толкование катастрофе адитов, которая могла последовать от причин физических, и что нашествие иектавидских племен представляло собой факт самостоятельный. И вообще не представляется никакого основания считать адитов, вопреки Библии и Корану, потомками Хама от Куша, а не потомками Сима от Арама. Потомки Куша (Кушиты) могли поселиться в Йемене независимо от адитов.

Сямудяне¹¹³, т. е. потомки Сямуда, сына Еверова, сына Арама¹¹⁴, сына Сима, сына Ноева, жили в долине Аль-Хиджр, лежащей между Хиджазом и Сирией¹¹⁵, а у арабских географов известной под именем Иемамы. Это были своего рода троглодиты, которые высекали себе жилища в скалах, имели засеянные поля, пальмовые сады с фонтанами и жили в полнейшей безопасности (Коран, гл. 15, ст. 146–149). Для обращения их к истинному богопочитанию, Бог воздвиг из среды их пророка Салиха, потомка Сямуда в шестом колене (по Байзави), отождествляемого с сыном Евера Фалеком¹¹⁶. Салих увещевал Сямудян оставить идолопоклонство и поклониться Богу единому. Он говорил: «Не убоитесь ли вы Бога? Действительно, я к вам первый посланник; а потому, убойтесь Бога и повинуйтесь мне. Не прошу у вас за это никакой награды; награда мне только у Господа миров. Смотрите, вы остаетесь здесь безопасными среди того, что тут есть: среди садов, источников, среди нив, пальм с густыми завязями, плодов; в горных скалах высекаете себе дома, высказывая затейливость. Убойтесь же Бога и повинуйтесь мне. Не повинуйтесь требованиям неумеренных, которые распространяют на земле зло и не делают добра». Они сказали: «Ты из таких, которые подверглись очарованию; ты только человек, как и мы. Представь нам какое-либо знамение, если ты правдив». Он сказал: «Им будет верблюдица: в известный день ей пить, и в известный день – вам пить. Никакого вреда не делайте ей, чтобы вас за то не постигло наказание в великий день»¹¹⁷. Для подкрепления своей проповеди Салих вывел из каменной скалы верблюдицу, которая и напомнила Сямудянам о могуществе единого истинного Бога и об истинности воздвигнутого среди них пророка (Салиха). Толковники Корана поясняют: «Когда Сямудяне настояли на том, чтобы им было дано знамение, то пригласили Салиха на свое пиршество с тем, чтобы он призвал Бога своего, а они своих богов. Долго Сямудяне взывали к своим идолам без всякого успеха, и князь их Кодаруль-Омар указал на камень и сказал Салиху, чтобы он вывел из этого камня верблюдицу беременную и торжественно обещал, что если Салих сделает это, то он, князь, и народ его уверуют в Бога. После того Салих обратился с молитвой к Богу, и вдруг камень начал двигаться и распался, выпустив из себя верблюдицу, которая также породила вдруг верблюдицу уже вздоенную, величиной с себя. Увидев это чудо, некоторые из жителей уверовали в пророка, но большая часть Сямудян остались в своем неверии». О верблюдице толковники Корана рассказывают, что когда она выходила пить, то пила до тех пор, пока не оставалось воды в колодце или реке, и после этого позволяла доить себя столько, сколько угодно было народу. Некоторые говорят, что она ходила по городу и кричала: «Кому надобно молока?» Несмотря на это, только немногие Сямудяне приняли проповедь Салиха, а большинство, надеясь на свои жилища, укрепились в скалах, отвергли его и подрезали верблюдице жилы на ногах¹¹⁸. По другому рассказу, эта необыкновенная верблюдица устрашала скот сямудян необычайным своим ростом и сгоняла животных с пастбища. Тогда одна богатая женщина Ониза Омм Ганем, которая имела четырех дочерей, нарядила их, привела к Коддаруль-Омару и сказала, что он может взять любую из них, только бы убил верблюдицу. Коддаруль-Омар выбрал одну из представленных ему девиц и с помощью других восьми человек убил верблюдицу; затем погнался за молодым верблюдом, который убежал в горы, догнал его, убил и разделил его мясо между своими товарищами охотниками. Третьи рассказывают, что верблюжонок не был убит, так как скала расселась и скрыла его. Через три дня Бог поразил Сямудян казнью: страшная буря и землетрясение¹¹⁹ среди дня разрушили их жилища и неверующие были истреблены.

Ленорман сопоставляет имя Коддаруль-Омара, убившего верблюдицу, с упоминаемым в Библии Кодорлагомором (Кедорлаомер), царем Эламским, но Кодорлагомор был современником Авраама¹²⁰, поразившим Хорреев в месте их жительства близ горы Сеир, на которой впоследствии жили потомки Исава, сыны Сеира, бывшие старейшинами Хорреев¹²¹. У Диодора (lib. III, cap. ХLIV) упоминаются тамудены (Θαμουδηυοι), которых можно отожествить с Сямудянами Корана.

Асхабу-р-рас¹²² или владельцы колодца по толкованию, изложенному в «Рухуль-баян», принадлежали к потомкам израильтян, жили прежде Соломона и были идолопоклонниками, чтившими сосну (Санабар), посаженную на берегу одного источника Иафетом, сыном Ноя. Из этого источника вытекала большая река, подобной которой не было в мире, a no берегам реки находились 12 городов. Жители этих городов разводили сосны из семян той сосны и покланялись им. Царем у них был один из потомков Нимрода, сына Кавана¹²³. Царь не позволял жителям пить воду из того источника, на берегу которого Иафетом была выращена первая сосна, потому что вода этого источника считалась Божией. По своему языческому обычаю, Асхабу-р-рас каждый месяц приходили на поклонение священному дереву, украшали его, приносили в жертву животных и мясо их бросали в разведенный костер. Когда дым от костра подымался кверху и закрывал небо, тогда Асхабу-р-рас падали на землю и обращались к священному дереву с молитвами, а из дерева шайтан провозглашал им: «Я доволен вами, молитва ваша будет услышана». Тогда они снова делали поклонение, и затем пили и веселились от радости, что божеству угодны их молитвы.

Прошло много лет. Асхабу-р-рас не отступали от своего идолопоклонства, и Бог послал к ним пророка из потомков Иуды, сына Иакова. По одному преданию, пророк этот назывался Шоаибом, a пo другому преданию Ханзаля-бен-Сафван. Он жил прежде Моисея и пригласил народ к вере в истинного Бога, но идолопоклонники не склонились к его проповеди; уверовали только немногие. Тогда по молитве пророка иссох ручей и священное дерево засохло. Идолопоклонники, уразумев, что их священное дерево погибло по молитве пророка, схватили его, бросили в колодец и завалили камнями, так что пророк умер в колодце. Тогда Бог сказал Ангелу Гавриилу: «Асхабу-р-рас не боится Меня и убили посланного к ним пророка. За это Я отомщу им». Был послан на неверующих горячий ветер, который согнал их в одно место, где земля была покрыта серой¹²⁴. Затем на небе появилось черное облако, из которого упал огонь на землю, воспламенил серу и все Асхабу-р-рас погибли в этом пламени. По другому рассказу, Бог прежде истребления Асхабу-р-рас послал на них страшную птицу Анка¹²⁵, которая похищала и пожирала детей идолопоклонников. В отмщение за это идолопоклонники убили пророка и затем сами были истреблены Богом¹²⁶.

Толковники Корана не указывают определенно места жительства Асхабу-р-раси: одни полагают, что Асхабу-р-рас жили близ Мадиана; другие думают, что колодец, в котором погиб пророк, находится близ Антиохии; а иные, наконец, предполагают, что они жили близ колодца, оставшегося после Сямудян, на северо-западе Аравийского полуострова. Ленорман, на основании Ибн-Хальдуна, говорит, что под именем «Расс» была известна в Йемене местность, населенная Гадурами, потомками Кахтава от Гидарама, которые были наказаны Богом за свое ослепление и жестокость: они предали смерти пророка Шоаиба, посланного Богом для уничтожения их идолопоклонства и возвещения им истинной религии¹²⁷. Но с этим замечанием нельзя согласить вышеприведенные толкования Корана, по которым Асхабу-р-рас имели царем одного из потомков Нимрода. Значит, они были Хамиты, а не Симиты, и жили они близ Мадиана, а не в Йемене, в котором могла быть другая местность с тем же названием.

Мадианитяне жили в Каменистой Аравии, имели город Мадиан или Мадьян и соответствуют библейским Мадианитянам¹²⁸. О них в Коране упоминается несколько раз¹²⁹. У Мадианитян жил несколько лет Моисей¹³⁰, а потом к ним был послан Богом пророк Шоаиб, происходивший из их племени. В «Рухуль-баян» Шоаиб считается внуком Авраама от сына его Мадьяна¹³¹ и дочери Лота. Он говорит Мадианитянам: «Народ мой! Покланяйтесь Богу: кроме Него для вас нет никого достопокланяемого. He уменьшайте меры и веса. Я вижу, что вы в благосостоянии; но я боюсь, что в некоторый день охватит вас казнь. Народ мой! Соблюдайте верность в мере и весе; не делайте людям ущерба в имуществе их: не злодействуйте, распространяя на земле нечестие. Немногое, оставленное вас Богом, лучше для вас, если вы верующие: a я не страж за вами». Они сказали: «Шоаиб! Не благочестие ли твое внушает тебе, чтобы мы оставили то, чему поклонялись отцы наши, и чтобы мы не поступали с нашим имуществом, как хотим? Да, ты кроток, правдив». Он сказал: «Народ мой! Ты видишь: если я опираюсь на ясное указание Господа моего, и Он доставил мне от себя хороший достаток, то мне как не желать удержать вас от того, от чего Он вас уклоняет? Я желаю только исправления, сколько могу: помощь мне только от Бога; на Hero надеюсь, и к Нему с сокрушенным чувством обращаюсь. Народ мой! Мое разногласие да не послужит к увеличению виновности вашей, так чтобы постигло вас подобное тому, что постигло народ Ноев, народ Гудов, народ Салихов. Народ Лотов не далек от вас. Просите прощения у Господа вашего и с раскаянием обратитесь к Нему: потому что Господь мой милосерд, любящий». Они сказали: «Шоаиб! Мы не понимаем многого из того, что говоришь ты. Но мы видим, что ты между нами слаб; если бы не твоя семья... мы побили бы тебя камнями. Ты для нас не дорог». Он сказал: «Народ мой! Семья ли моя для вас дороже Бога? A Его считаете таким, что бросить стоит назад себя, за спину? Господь мой обнимает своим ведением то, что делаете. Народ мой! Делайте по своему душевному настроению, я буду делать... Скоро узнаете, кто тот, на кого придет казнь и кого посрамит она и кто лжец. Ждите, вместе с вами и я буду ждать. И когда пришло от Нас повеление, Мы по милости Нашей спасли Шоаиба и вместе с ним тех, которые уверовали. Буря схватила нечестивых, и на утро они в жилищах своих лежали ниц лицом, как будто они никогда не обитали там. Смотри, сгинул Мадиам, как сгинул Фемуд¹³² (т.е. Сямудяне, о которых сказано выше).

Кроме Мадианитян, история которых гораздо обстоятельнее изложена в Библии, в Коране упоминаются Айканцы, жители леса¹³³, которые также считали посланного к ним Богом пророка лжецом. Пророк Шоаиб сказал им: «Не убоитесь ли вы Бога? Действительно, я к вам верный посланник, а потому убойтесь Бога и повинуйтесь мне. Не прошу с вас за это никакой награды; награда мне только у Господа миров. Меряйте правильно и не будьте обманщиками; вешайте весами верными и не причиняйте убытка людям ни в чем, принадлежащем им. He злодействуйте, распространяя по земле нечестие. Убойтесь Toro, кто сотворил вас и все прежние поколения». Они сказали: «Ты один из таких, которые подвергаются очарованию; ты такой же человек, как и мы; мы считаем тебя только лжецом. Вели упасть на нас какому-либо обломку от неба, если ты справедлив». Он сказал: Господь мой вполне знает, что делаете вы. Они почли его за обманщика, и за то казнь постигла их, когда появилось над ними черное облако. День казни их был страшным¹³⁴.

Айканцы жили в лесной местности, на что указывает самое слово «Айка», в арабском языке означающее лес, рощу. Местность эта находилась близ города Мадьяна. К Айканцам был послан пророк Шоаиб, который прежде того проповедовал Мадианитянам и происходил из племени Мадианитян, a для Айканцев он был иноплемнником. Значит, и сами Айканцы не были родственны Мадианитянам. Шоаиб увещевал Айканцев принять истинную веру и отстать от своих злоупотреблений в торговле – обмеривания и обвешивания, но Айканцы не только не исправились, но еще более ожесточились и стали более прежнего допускать обман в торговле. Тогда Бог послал на них сильный зной, который продолжался семь дней и ночей; в колодцах и ручьях вода иссякла и самим жителям было трудно переносить этот зной. Они сначала укрывались от зноя в домах, а потом под тенью деревьев и, наконец, вышли в степь и, увидев на небе черное облако, под его сенью почувствовали прохладу. Обрадовавшись, они начали звать друг друга и сбегались под тень этого облака, но когда они все собрались, из облака ниспал огонь и они все изжарились, подобно саранче, положенной в котел с маслом¹³⁵. Принимая во внимание местожительства Айканцев и занятия их торговлей, можно под ними разуметь древних Набатеев (см. ниже), так как самое название Набатеев происходит от арабского существительного набат – растительность, как и айка значит в арабском языке лесистое место, рощу.

Под народом Тоббы, упоминаемом в Коране¹³⁶, должно разуметь жителей Йемена, подданных царей – Химьяритов, происходивших от Кахтана (Иоктана), сына Еверова, первого царя Йеменского. Пятнадцатый царь Йемена Аль-Харис, сын Зу-садада, первый принял титул Тоббы, соответствующий латинскому цезарь, персидскому кисра. Носившие этот титул цари Йеменские владели Хадрамутом, Сабой и Химьяром и наследовали один другому, а потому носили титул Тоббы, подобно тому, как преемники Мухаммада назывались Халифами. В «Рухуль-баян» замечено, что в Коране упомянут народ Тоббы, а не сам Тобба, и это потому, что царь (Тобба) Асад-Химьяр был христианин, а подданные его были язычники и покланялись огню, за что и погибли. В примечании Селя к переводу Корана говорится, что в Коране в приведенном месте разумеется живший за 700 лет до Мухаммада Абу-Карб-Асад, который принял иудейство и распространил его в Йемене, за что и был убит своими подданными¹³⁷. Очевидно, Мухаммад не знал хорошо истории южно-аравийских племен и потому ограничился простым упоминанием о народе Тоббы.

Кроме перечисленных в Коране древних племен, обитавших в Аравии, у арабских писателей встречаются сведения еще о племенах Тасм и Джадис. У Табари и Пококка говорится о них следующее: Тасмиты (по Абульфеде) были потомками Луда, сына Симова, а Джадисы – потомками Евера, внука Симова¹³⁸. Оба эти племени жили в Аравии совместно и мирно, причем главенство принадлежало Тасмитам. Амлюк, захватив власть, стал делать насилия Джадисам: девицы Тасмитов, выдаваемые в замужество за Джадисов, должны были поступать в распоряжение Амлюка (jus primae noctis). Такое насилие раздражало Джадисов, и они по совету Асад-бек-Афвана условились пригласить на пир к себе царя Амлюка и знатнейших Тасмитов и перебить их заранее приготовленными и скрытыми мечами. Так Джадисы и сделали – избили большую часть Тасмитов. Оставшиеся в живых Тасмиты обратились с жалобой к Йеменскому царю (Тобба) и просили его отомстить Джадисам. Йеменский царь послал войско и племя Джадис было истреблено. Таким образом оба племени были истреблены в междоусобицах, а затем и самая память о племенах Тасма и Джадиса почти исчезла¹³⁹. У Табари передаются следующие подробности: некто Рабах донес египетскому царю об избиении Тасмитов Джадисами. Когда египетский царь решил послать войско для наказания Джадисов, Рабах сказал: «Среди них есть у меня родственница – девица по имени Азрука Ямани, которая обладает столь острым зрением, что может различать предметы на расстоянии трёх дней пути. Если она заметит приближающееся войско, то предупредит Джадисов и они разбегутся и избегнут твоего мщения». Царь спросил: «Что нужно сделать в предупреждение этого?» Рабах посоветовал царю, чтобы его воины взяли в руки большие ветви и двигались бы по степи, держа ветви перед собой: тогда Азрука не будет в состоянии рассмотреть воинов за движущимися деревьями. Царь сделал так, как советовал Рабах. Когда войско стало приближаться к Джадисам, Азрука издали заметила их и сказала: «Вижу много деревьев, которые движутся как люди…» Чрез несколько времени Азрука снова посмотрела с возвышения по направлению к двигающимся предметам и рассмотрела, что за движущимися деревьями идут воины, которые едят на ходу, отрывая зубами мясо от костей. Джадисы не поверили ей и никаких предосторожностей не предприняли против нападения. Между тем войско пришло и всех Джадисов истребило, а девицу Азруку доставили к царю. Царь спросил её: «Отчего у тебя такое сильное зрение?» Она сказала: «От того, что я каждую ночь намазываю свои глаза сурьмой». Царь приказал сначала выколоть ей глаза, а потом убить, что и было исполнено.

Вследствие баснословного характера, сохранившегося о Джадисах предания, у арабов вошло в обычай называть «сказками Джадиса» всякий невероятный рассказ¹⁴⁰.

Изложенные арабские предания о древних обитателях Аравии очень мало уясняют древнюю историю этой страны и последующие события. Какое влияние имели Адяне, Сямудяне, обитатели Расс и Айка на умственный, нравственный и экономический прогресс жителей обособленного географически полуострова, судить об этом на основании рассказов Корана трудно. Одно можно сказать, что почти все эти народы жили жизнью близкой к природе и в полной зависимости от окружающей их местности, были мало развиты умственно и нравственно и почти ничего не могли оставить в наследие последующим поколениям, кроме смутных, а иногда баснословных о себе воспоминаний. И сам проповедник новой религии (уммий), пересказывая наивные предания арабов, не мог осмыслить их, а говорил только, что все древние обитатели Аравии погибли за свое нечестие и за то, что не внимали проповеди посланных к ним пророков: Гуда, Салиха, Шоаиба и Ханзяля. Неопределенность этих преданий и однообразие их до последней степени утомительны, так как повторяются почти в одних и тех же выражениях (см. Коран, гл. 26, ст. 123–189).

В дополнение к Корану, мы находим еще несколько сведений о древних обитателях Аравии в Библии и у Страбона. В Библии упоминаются Набатеи¹⁴¹, потомки Набаиота, сына Измаилова (Быт. 25:13), как об этом говорит И. Флавий¹⁴². Они жили в Каменистой Аравии и были известны грекам и римлянам. По Страбону, Набатеи занимались частью земледелием, частью скотоводством, а также садоводством и торговлей¹⁴³. Было много у них пастбищ, на которых паслись белорунные овцы; быки их отличались крупным размером; недостаток в лошадях пополнялся верблюдами, на которых хозяева работали. Со своими стадами Набатеи кочевали от Аравийского залива до Евфрата, а с другой стороны, до Сирии и принимали участие в южно-аравийской торговле, так как главный город их Петра, лежавший на древнем караванном пути, служил передаточным пунктом для товаров, направляемых в Сирию и Палестину. Город Петра (то же Села) был расположен на равнине, окруженной скалами, давшими ему имя (πέτρα – скала), снабжавшими равнину ключевой водой, необходимой для жителей, садов и полей. Поэтому Набатея была хорошо заселена и многолюдна. Жители её в прежнее время занимали и соседние острова, но были изгнаны оттуда египтянами за грабежи, какие позволяли себе в отношении египтян. Набатеи были язычники и сохраняли свою независимость до 105 г. по Р. Х. Римский полководец Трояна Корнелий Пальма взял столичный город их Петру и положил конец их царству.

Афинодор видел в Петре много римлян и других иностранцев, которые тем отличались от туземцев, что вели частые тяжбы между собою, тогда как туземцы жили в совершенном согласии и жалоб друг на друга не допускали. Но к иностранцам Набатеи относились недружелюбно и склонны были вероломно обманывать их, как это показал правитель их Силлай, наместник царя Обода, во время похода Элия Галла (см. выше, гл. II). В числе хороших качеств Набатеев Страбон упоминает о их воздержности, хотя и это само по себе хорошее качество поддерживалось среди них страхом публичного наказания и надеждой на награду за увеличение имущества. Рабов у них было немного и потому в услужении состояли большей частью родственники (разумеется – бедняки). За неимением родственников – помощников в работах, Набатеи помогали друг другу или все делали сами. Такой патриархальный обычай простирался даже на царей. У Набатеев было в обычае устраивать общественные обеды группами по тринадцать человек, причем на каждой пирушке были два музыканта. Обычай этот тем более заслуживает нашего внимания, что такой же точно обычай до сих пор поддерживается среди туркестанских сартов, которые по очереди устраивают в течение зимы и весной (словом до весенних полевых работ) собрания знакомых, группой в 9 и более человек и проводят время в беседах, угощениях и других забавах, смотря по возрасту, образованию и общественному положению. Такие собрания называются у сартов гяп (беседа), а самый кружок – джура, т. е. общество, компания. Царь Набатеев устраивал в своем обширном дворце частые и продолжительные попойки и до такой степени был близок к народу, что не только обходился во время пира без прислуги, но и оказывал взаимные услуги прочим гостям. Часто он давал отчет пред народом в своих действиях, а иногда и самый образ жизни его подвергался исследованию. Жилища Набатеев устраивались из камня, но города не были укреплены стенами, вследствие мирных отношений с соседними городами. Одеждой у мужчин служил простой фартук (?), а обувью туфли (сандалии). Даже цари ходили в туфлях. На мертвые тела они смотрели, как на навоз, и даже царей хоронили подле навозных куч. Покланялись солнцу, в честь которого воздвигался на доме алтарь; на этом алтаре ежедневно совершались возлияния и дымился ладан. Товары у Набатеев были только привозные, именно: медь, железо, пурпур, стиракс, шафран, белая корица, предметы резной работы, картины и статуи; золото, серебро и большая часть ароматов добывались на месте¹⁴⁴.

Г. Прозоровский, на основании исторических и нумизматических данных¹⁴⁵, перечислил 12 царей набатейских и выяснил, к кому из них относятся показания св. книги Маккавеев и послания ап. Павла к Коринфянам (2Кор.11:32). В виду новости этого вопроса и непосредственного отношения его к предмету нашего исследования, приводим выдержку из статьи г. Прозоровского:

1) Около 166 г. до Р. Х. у Набатеев был царем Арета, во владениях которого скитался изгнанный иудейский первосвященник Иасон или Иисус¹⁴⁶.

2) После него упоминается Малх. На его попечение Александр Бала оставил своего сына Антиоха, которого впоследствии выдал Трифону, по усиленным убеждениям последнего. В 1Мак. 11:39 царь этот именуется Емалкуем.

3) Царю Завдиилу 1Мак.11:17, называемому у И. Флавия¹⁴⁷ Завилом, приписывают убийство Александра Бала, бежавшего к нему после несчастного сражения с Птоломеем Филометором и Димитрием Некатором в 144 году до Р. Х. Диодор Сицилийский (кн. XXXII) смешал царей Малха и Завдиила, которые царствовали в одно время, но в разных местах.

4) Почти за 100 лет до Р. Х. царь Овед поразил иудейского царя Александра Яннея, устроил ему засаду близ Гадары¹⁴⁸. Иосиф Флавий называет этого царя Оводием, а город Гавланией¹⁴⁹.

5) Царь Зиз вместе с Парфянами был призван в помощь верийским тираном Стратоном, вооружившимся против Димитрия Евкера, царствовавшего в 95 году до Р. Х. По предположению г. Прозоровского, Александр Янней, иудейский царь, отдал Зизу землю, завоеванную у Моавитов и Галадитов¹⁵⁰.

6) Царь Арета обещал городу Газе помощь, когда Александр Янней напал на этот город, но Арета не поспел на помощь вовремя. Вскоре после этого, в 85 г. до Р. Х. Арета был призван в Дамаск на царство.

7) К царю Арете, владевшему Петрой, бежал иудейский первосвященник Гиркан, подговоренный Антипатром. Арета согласился вспомоществовать Гиркану в возвращении престола, занятого Аристовулом, а беглецы решали за то возвратить Аристовулу отнятую ими прежде у арабов область с двенадцатью городами. Арета пошел на Аристовула с 50.000 войска и, одержав победу, осадил Иерусалим, но Аристовул освободился от засады при содействии Помпеева полководца Скавра, а потом и сам, напав на Арету, разбил его при местечке Папироне. Помпей шел уже войной на Набатеев, как вдруг, недовольный Аристовулом, обратился на него, взял Иерусалим и ушел в Киликию, оставив для дальнейших предприятий Скавра, который в 62 году пред Р. Х., хотя и приступил к набатейской столице Петре, но не мог взять ее, а успел только убедить Арету откупиться от опустошения его владений 300 талантами. Потом другой римский полководец Габиний победил Набатеев. Г. Прозоровский полагает, что у И. Флавия разумеется тот самый Арета под названием царя аравийского, с которым подружился Антипатр, женатый на идумеянке из знатной арабской фамилии и имевший от неё, в числе других детой, Ирода, в последствии царя иудейского, прозванного Великим: может быть, по родству Антипатр вверил Арете своих детей, когда вел войну с Аристовулом¹⁵¹.

8) Царь Малх состоял в дружбе с Иродом, когда последний не был ещё царём. Удаляясь от Антигона, Ирод хотел искать убежища у Малха, в Петре, но тот его не принял, и Ирод отправился в Египет. Хотя Малх и раскаялся в своем поступке, но уже не мог догнать Ирода, чтобы поправить свой промах. Сношения Малха с Гирканом были причиной, по которой Ирод велел казнить последнего¹⁵². И. Флавий называет этого Малха Малихом и описывает войну, веденную с ним Иродом, по повелению Антония. Около Диосполя Ирод одержал победу над аравитянами, а при Кенафе был сам разбит, за что отплатил победой при Филадельфии, где аравитянами предводительствовал Елефем. По словам И. Флавия¹⁵³, Клеопатра побуждала Антония погубить Ирода и Малха, из которых последний действительно и погиб.

9) Царь Овод, бесхарактерный правитель Набатеев, находившийся под влиянием своего любимца Силлея¹⁵⁴, приезжавшего к Ироду, который через этoro вельможу ссудил Оводу в долг 60 талантов. За неплатеж этих денег и за невыдачу разбойников, Ирод начал войну с Оводом, взял и разрушил крепость Распту и разбил аравийского полководца Нацоба. Так как Силлей, бывший тогда в Риме, нажаловался на Ирода Кесарю, то последний положил опалу на иудейского царя.

10) Царь Арета, сын Овода, был назван так при воцарении, по смерти своего отца, а до того времени носил имя Еней. Он обвинял Силлея в умерщвлении ядом Овода и в убийстве многих знатных людей города Петры. И так как Арета принял власть без Кесарева разрешения, то Кесарь объявил ему за то свой гнев, но потом утвердил его на царстве. Арета был во вражде с великим Иродом, из ненависти к которому сделался другом Римлян. Когда, по смерти Ирода, произошло в Иерусалиме возмущение, для усмирения которого спешил в Иудею сирийский правитель Вар с легионами, то Арета дал ему в помощь значительное войско. На дочери этого Ареты был женат тетрарх Ирод Антипа. Когда он вступил в связь с женой своего брата Филиппа, Иродиадой, умертвившей св. Иоанна Крестителя, то жена его удалилась к своему отцу и между Аретой и Иродом возникла из-за этого вражда. Враги воспользовались первой причиной к войне, и когда полководцы Ареты совершенно разбили Ирода войско, то Ирод жаловался на Арету Тиверию. Тиверий приказал сирийскому проконсулу Вителию объявить войну царю Набатеев, но предпринятый Вителием поход к Петре не состоялся по случаю смерти Тиверия¹⁵⁵. По всей вероятности, об этом Арете упоминает св. апостол Павел¹⁵⁶.

11) Авил, по приглашению Адиавинян, недовольных своим царем Изатом за принятие им иудейского закона, напал на Адиавину и, будучи разбит Изатом, умертвил сам себя, чтобы не отдаться в плен¹⁵⁷. Это происходило уже в царствование Клавдия (41–51 гг. по Р. Х.).

На южной половине полуострова Страбон помещает: Минаев подле Красного моря с городом Карной¹⁵⁸ или Карнаной; Сабаев с главным городом Мариабой¹⁵⁹; Каттабанов с главным городом Тамной в юго-западном углу полуострова; Хатрамотитов, живших к востоку от Каттабонов и имевших город Сабат¹⁶⁰ и Герраев с гор. Геррою¹⁶¹. Каждая область занимала пространство, больше египетской дельты. Города управлялись монархически, находились в цветущем состоянии и роскошно украшались храмами и царскими дворцами. Дома жителей своей постройкой напоминали египетские дома. Царская власть наследовалась не сыном от отца, но первым родившимся в каком-либо знатном роде после назначения царя. Поэтому, лишь только царь вступал на престол, беременные жены знатных мужчин записывались, и к ним для наблюдения приставлялась стража; мальчика, прежде всех родившегося от какой-либо из этих женщин, принимали согласно закону и воспитывали по-царски, как наследника престола.

Каттабания производила ладан, а Хатрамотитида смирну. Эти благовония продавались купцами в обмен; купцы прибывали к ним из Айланы¹⁶² в Минаю семидесятидневным путем, а Герраи приходили в Хатрамотитиду в сорок дней.

Область Сабаев¹⁶³ Страбон называет благодатнейшей и многолюднейшей. Там произрастали смирна, ладан и корица, а на берегу бальзам и другое растение, очень душистое, но быстро теряющее запах. Тут были также душистые пальмы и тростник. Вследствие излишка плодов население было лениво и в образе жизни легкомысленно. Простой народ спал на срезанных сучьях деревьев. Что касается торговли, то обыкновенно товары продавались ближайшим соседям, которые передавали их следующим за ними жителям и так далее до Сирии и Месопотамии. Лишаемые сознания благовониями, Сабаи удаляли беспамятство курением асфальта и козлобородника. Город Сабаев Мариаба (позднее Магреб), расположен на покрытой деревьями горе. В нем жил царь, разрешавший тяжбы и другие дела. Выходить из царского замка не дозволялось; в противном случае лицо, согласно изречению оракула, немедленно подвергалось побиению камнями народной толпой. Царь и окружающие его проводили жизнь в женских наслаждениях. Народ занимался или обработкой земли, или торговлей благовониями, как с туземцами, так и с лицами, приезжавшими из Эфиопии, к которым Сабаи переплывали в кожаных лодках через проливы. У Сабаев было такое изобилие благовоний, что в качестве прутьев для поджигания какого-либо дерева они употребляли киннамом, касию и другие благовонные растения. В их стране произрастал также ларимн, благовоннейшая курительная трава. Благодаря торговле, Сабаи и Герраи были очень богаты, владели большим количеством золотых и серебряных предметов, как например, диванов, треножников, чаш и стаканов; дома их отличались роскошным убранством: двери, стены, потолки были украшены слоновой костью, золотом, серебром и дорогими камнями¹⁶⁴.

Герраев Страбон считает халдеями, изгнанными из Вавилона. Они вели сухопутную торговлю арабскими товарами и благовониями, но Аристобул утверждает, что Герраи сплавляли свои товары в Вавилон на плотах, спускались по Евфрату до Фапсака, а потом развозили свои товары в разные страны сухим путем¹⁶⁵.

У Шпрунера в атласе показаны еще несколько племен, обитавших в южной Аравии пред Р. Х., как например, Джобариты, Сахалиты, Катаниты (Кахтаниты – Иектаниты) и другие, а в северо-восточной Аравии – Измаилиты.

По Библии и арабским преданиям, измаилиты были потомки Измаила, сына Авраама. Авраам удалил от себя Агарь, когда она начала кичиться пред бездетной Саррой сыном своим Измаилом¹⁶⁶. «Авраам встал рано утром, – рассказывается в Библии, – и взял хлеба и мех воды и дал Агари, положив ей на плечи, и отрока и отпустил её. Она пошла, и заблудилась в пустыни Вирсавии. И не стало воды в мехе, и она оставила отрока под одним кустом. И пошла, села вдали, в расстоянии на один выстрел из лука. Ибо она сказала: не хочу видеть смерти отрока. И она села против, и подняла вопль, и плакала. И услышал Бог голос отрока; и Ангел Божий с неба воззвал к Агари и сказал ей: что с тобой Агарь? Не бойся: Бог услышал голос отрока оттуда, где он находится. Встань, подними отрока, и возьми его за руку; ибо Я произведу от него великий народ. И Бог открыл глаза её, и она увидела колодезь с водою, и пошла, наполнила мех водою и напоила отрока. И Бог был с отроком; и он вырос и стал жить в пустыне; и сделался стрелком из лука. Он жил в пустыне Фаран; и мать его взяла ему жену из земли Египетской»¹⁶⁷. В арабских преданиях¹⁶⁸ об удалении Агари из дома Авраамова рассказывается так: «на Авраамовом челе находился свет Мухаммада. Этот свет Авраам обещал Сарре: пусть-де он будет у сына тобою рожденного. Но Сарра наконец состарилась, ей было уже 90 лет, а детей она не рождала: у неё не было ни дочерей, ни сыновей. И вот она сама предложила Аврааму рабыню свою, Агарь. Когда Агарь зачала во чреве, свет Мухаммада направился с чела Авраама в утробу Агари. Сарра увидела, что свет уходит с Авраамова чела и сильно разгневалась на Авраама из зависти к Агари. Досадуя на Авраама, Сарра ухватила пророка за ворот его одежды. Тогда явился Гавриил и сказал: Авраам! скажи Сарре, пусть она потерпит. Авраам исполнил совет небожителя, но Сарра отвечала: как же я стану терпеть! 80 лет назад Авраам обещал этот свет мне, а теперь он оказывается у моей рабыни. Сарра поклялась обезобразить Агарь так, чтобы она не нравилась Аврааму и хотела было сначала отрезать у неё нос и ухо, но Агарь закричала, а на крик её явился Гавриил и сказал Аврааму: скажи Сарре, чтобы она не делала насилия Агари, потому что Бог всевышний не терпит делающих насилие. Сарра говорила в свою очередь: каким образом я, поклявшись, не исполню клятвы? Тогда Гавриил указал Сарре, как ей обезобразить Агарь. Сарра исполнила совет Гавриила и проговорила с радостью: «теперь я изуродовала ее: Аврааму она уже нe полюбится» Но когда Гавриил принес из рая серьги и вложил их в уши Агари, то её красота увеличилась и, хотя она была обрезана, а все-таки Аврааму нравилась¹⁶⁹. Сарра, наконец, не вытерпела и настояла, чтобы Авраам удалил Агарь в пустыню, что между Меккой и Иерусалимом, где она родила вскоре сына, на лбу которого появился свет Мухаммада».

В пустыне у Агари не достало воды. Она завернула сына в одежды, положила его на землю, a сама пошла искать источник. От холма Сафа (около Мекки) она услышала голос: вот вода! и от холма Мярва (около Мекки) услышала то же. Тогда она отправилась сначала по направлению к Сафа, но воды не нашла; потом пошла к Мярва и также не нашла воды. Семь раз прошла она между этими двумя холмами, как делают это современные мухаммедане, путешествующие на поклонение Каабе, но воды все-таки не находила. В своих поисках она, наконец, обессилела и потому воскликнула: «Истамиг, я ил, ил», т. е. «Вонми (мне), Господи, Господи!» Отсюда произошло и имя Измаила. Когда Агарь услышала плач Измаила, то поспешила к нему и увидела, что он перевернулся, лежит лицом к земле и ботает по ней ногами. Гавриил вывел из этого места воду, и по определению Бога всевышнего, это стал колодец Замзам¹⁷⁰.

Когда Измаил вырос, то взял себе жену из рода Амаликов¹⁷¹, занимаясь скотоводством и охотой в окрестностях Замзама. Авраам время от времени навещал Измаила. Так, через год после женитьбы Измаила, Авраам приехал (верхом) повидаться с сыном и познакомиться с его женой. Между тем Сарра взяла обещание с Авраама, что он не сойдет со своего седла, когда приедет к Измаилу. Авраам обещал. И когда подъехал к шатру Измаила, то постучал. У входа в шатер показалась жена Измаила. Авраам спросил её: «Кто ты?» Она ответила: «Я жена Измаила». «Где же Измаил?» – спросил Авраам. «Он на охоте» – отвечала она. «Я не могу сойти с седла; нет ли у тебя чего-нибудь поесть мне?» – спросил Авраам. «Нет у меня ничего: эта страна пустынная» – отвечала жена Измаила. Авраам же спросил поесть только затем, чтобы испытать жену своего сына. «Так и уезжаю» – сказал он ей, – «когда возвратится твой муж, опиши ему мои черты и скажи, что я советую ему переменить порог его двора (шатра)». Когда Измаил вернулся, жена его описала ему черты незнакомца и передала его слова. Измаил узнал путешественника и, поняв таинственный смысл его совета, немедленно же развелся с женой. Вскоре затем и Амалики удалились от этой местности, а с юга прикочевало другое племя из потомков Иоктана или Кохтана¹⁷². Тогда Измаил женился на дочери Модада, предводителя колена Джорхамова, родоначальник которого Джорхам был сын Кохтана¹⁷³. Немного спустя Авраам опять навестил Измаила, обещав Сарре и на этот раз не сходить со своего седла. На стук его у шатра Измаила, к нему вышла женщина высокого роста и доброй, приветливой наружности. «Кто ты такая?» – спросил её Авраам. «Я жена Измаила», – ответила она. «Где же Измаил?» – спросил Авраам. «Он на охоте», – отвечала она. Тогда Авраам, желая также испытать и эту жену своего сына, сказал: «Не дашь ли ты мне поесть чего-нибудь?» «Да», – ответила жена Измаила и, войдя в шатер, принесла оттуда молока, вареного мяса, фиников и сказала Аврааму: «Извини нас, хлеба у нас нет». Авраам благословил предложенную ему пищу, поел немного и сказал: «Да умножит для вас Господь эти произведения в сей стране!» Тогда жена Измаила сказала Аврааму: «Сойди с седла. чтобы я (по обычаю арабского гостеприимства) могла обмыть твою голову и бороду». Авраам сказал: «Я не могу сойти». Но, оставив одну ногу на седле, другую он поставил на камень и наклонился к невестке, которая смыла с его лица и бороды покрывавшую их пыль. Уезжая Авраам сказал жене своего сына: «Когда вернется Измаил, опиши ему мое лицо и скажи от меня, что порог его двери (шатра) равно добр и прекрасен». По возвращении Измаила, жена его рассказала о случившемся. Измаил ответил ей: Человек, которого ты видела, это мой отец, а порог моей двери (моего шатра) – это ты сама. Отец велит мне держать тебя»¹⁷⁴.

Потомки Измаила населяли северные части Аравийского полуострова и отличались от южных арабов, происходивших от Иоктана и известных поэтому под именем Иоктанидов. Первые, т. е. Измаилиты, были кочевники по преимуществу и назывались «бедуинами», а вторые – жили в городах и уже задолго до Р. Х. достигли известного благосостояния, благодаря своей торговле, как видно из истории Соломона и царицы Савской. Но когда они (уже после Р. Х.) вынуждены были выселиться на север Аравии, то долгое время находились во враждебных отношениях с Измаилитами, пока, наконец, под влиянием местности, сами мало-по-малу склонились к кочевому образу жизни. Словом, ко времени появления ислама в Аравии, чистого, несмешанного населения в стране едва ли можно было бы найти, особенно в виду давнишних поселений евреев в Аравии. Поэтому позднейшие мусульманские стремления доказывать чистоту арабского народа в смысле этнографическом могут иметь значение только для мусульман. Но, во всяком случае, происходившие смешения между древними арабскими населениями не искажали коренного семитического типа, и он сохранился в Аравии в большей степени, чем в других странах. Население это в эпоху основателя ислама распадалось на много отдельных поколений, управляемых своими старейшинами (шейхами). Из этих поколений у толковников Корана названы: Асадиты, Аслам, Бекриты, Гавазины, Хамадан, Гассаниды, Гатафан, Гамириты, Гыфар, Худзайль, Джухайна, Кяльб, Кянан, Кянда, Лахм, Мадзхидж, Мисам, Мурад, Мудладж, Музайна, Суляймиты, Сякиф, Тай, Тамим, Физаря, Хузага, Хунайфиты, Ярбугиты, а самым почетным поколением считались Корейшиты, как главные распорядители в Мекке. Задолго до Мухаммада спорили с Корейшитами из-за власти Хузаиты, предводителем которых был Амр Ибн Лохай. Но корейшит Зейд, прозванный Кусаем, путем хитрости (подпоил Худаита Абу-Губтана) вернул себе право распоряжения ключами Каабы и после упорной борьбы выгнал из Мекки Хузаитов, возвратил своих единоплеменников Корейшитов в Мекку и восстановил их прежнее положение в городе. Он устроил «дом собрания», куда сходились под его главенством старейшины племени на совещания по общественным делам. В этом доме хранилось и военное знамя их (лива). Обложив Корейшитов данью, Кусай распределял собираемые суммы на прокормление чужестранных богомольцев. Им же были установлены почетные общественные должности: а) рифада – распоряжение общественными суммами; б) кияда – предводительство на войне; в) сикая – заведывание колодцами и распределение воды между горожанами и богомольцами (должность особенно важная в Мекке при отсутствии рек и дождей в стране); г) хиджаба – на- блюдение за Каабой и д) иджаза – руководительство во время религиозных церемоний в городе и право отпускать богомольцев по домам, по окончании хаджа. Две из этих должностей – сикая и рифада Кусай закрепил за родом Абд-Манафа и именно за домом Хашима, который считается прадедом Мухаммада. Предки Мухаммада считаются в таком порядке: Кусай, Абд-Манаф, Хашим, Абдуль-Мутталиб, Абдулла, отец основателя ислама. Новейший историк ислама А. Мюллер¹⁷⁵ сомневается в истинности этой генеалогии, но можно одинаково критиковать и сомнение историка, так как проверять приводимые мусульманскими писателями и г. Мюллером данные одинаково нет возможности, и суть дела от этой генеалогии не страдает. Гораздо важнее установление того факта, что южные арабы, переселившиеся в Мекку, сроднились с коренными жителями города около 400 лет по Р. Х. или лет за 200 (приблизительно) до Мухаммада.

Что же представляет собой история древних народов, населявших Аравию? В смысле культурно-историческом страна немного унаследовала от этих народов для своего дальнейшего развития. О северно-арабских племенах не может быть в этом случае особой речи уже потому, что они были большею частью кочевники и полуоседлы, и самые предания о них крайне скудны и однообразны, а южно-арабские населения в свою очередь не выработали и не оставили после себя особенно заметных исторических следов: их богатства, их постройки, их образованность не удивляют нас в такой степени, как культура египтян, которой южно-арабские народы следовали. Автор известного сочинения «Внешний быт народов» Герман Вейс, на основании Страбона (XVI) и Диодора (III, 47), говорит, что в Южной Аравии было не мало городов с богатыми храмами роскошными дворцами. Диодор (III, 45) упоминает сверх того о трех храмах, лежавших на возвышении на юго-западном берегу полуострова; а Плиний (VI, 23, 28; XII, 14, 15) насчитывает не менее шестидесяти храмов в Саввате, главном городе Хатрамотитов и шестьдесят пять храмов в столице Катабанов¹⁷⁶. Об архитектуре этих зданий ни один из названных писателей не дает никаких положительных указаний, а потому и сообщаемые ими известия Вейс считает малодостоверными, как и все вообще рассказы о несметных богатствах южно-аравийских народов. Поэтому можно считать более вероятным предположение Вейса, что большая часть древнеаравийских храмов были такой же простой архитектуры, как и знаменитый храм Минеев в Макорабе (позднее Мекка), в первоначальном его виде, т. е. в виде простого четырехугольного каменного здания (Кааба), в котором хранился почитаемый и до сих пор мусульманами черный камень. Такова была форма этого храма даже при Мухаммаде, и таковы же были, без сомнения, и древние южно-аравийские храмы. Так как для поклонения и жертвоприношений древними арабами выбирались преимущественно вершины гор, то и храмы они строили, вероятно, на местах возвышенных. Идолы, которых по преданию Мухаммад разрушил более трех сот в одной только Мекке, были может быть в роде тех камней с высеченным на них подобием человеческого лица, которым молились некоторые арабские племена и какие находятся в настоящее время в некоторых местах Туркестанского края, т. е. так называемые каменные бабы. К более замечательным остаткам древнеаравийской архитектуры принадлежат недавно открытые развалины в Мезевате, Макалле, Маребе и Накабе, которые были построены искусными каменщиками; но архитектура их не изящна и своей массивностью напоминает архитектуру египетских гроб- ниц древнейшего периода: в ней не заметно еще и следа тех арок, сводов и колонн, которыми так богата позднейшая арабская архитектура. Между развалинами Хаджара уцелело несколько зданий, имеющих форму тупой четырехсторонней пирамиды без всяких отверстий, похожих на двери или окна. На некоторых зданиях высечены химьяритские надписи, перечисляющие закупки, сделанные для постройки храма и т. п. Во многих местах, преимущественно в Йемене, сохранились остатки гигантских водопроводов и бассейнов, которым древние предания приписывают минувшее процветание страны. На основании отсутствия каких бы то ни было архитектурных орнаментов на всех этих зданиях, Вейс предполагает, что строители их, как народ торговый. заботились более о практических удобствах своих построек, чем об их изяществе, и что в украшениях домов ограничивались убранством внутренности зданий коврами, стенной раскраской и т. п. Кроме того, Вейсу кажется весьма правдоподобным, что торговые сношения южных аравитян с Египтом и Абиссинией не остались без влияния на стиль их зданий: это подтверждается, с одной стороны, упомянутыми выше развалинами, напоминающими египетские постройки, а с другой свидетельством Страбона, который в своем описании народа Катабанов (XVI, 4.3), говорит о их деревянных домах, великолепных (?) храмах и дворцах, построенных в египетском стиле. О сходстве и даже некоторой родственности архитектурного вкуса оседлых аравитян юго-западного побережья с египетским говорят, наконец, их колоссальные водоемы и глубокие, высеченные в скалах гроты¹⁷⁷. Но все эти дворцы Сабы обезлюдели, а искусственные водопроводы уничтожились, и не было у жителей и правителей уменья и средств поддерживать то, чем прежде пользовались и гордились.

В зависимости от географических особенностей Аравийского полуострова, образ жизни древних арабов был в одних местах оседлый, в других кочевой. Оседлые арабы жили в городах и селениях и занимались земледелием и только отчасти скотоводством, а также садоводством, ремеслами и торговлей; кочевые арабы, напротив, только в некоторых местах занимались немного земледелием, a главным и постоянным занятием их было скотоводство, унаследованное от первых родоначальников арабского народа – Авраама и Измаила.

Из древних пунктов оседлой жизни арабов известны: Айла (позднее Акаба), Хаджар (Села, Петра) и Бостра – в Северной Аравии; Тадмор (Пальмира) – в Пустынной Аравии; Сана, Наджран, Саба (Магриб), Сабот, Зафар, Шаджар, Маскат, Сахар, Хаджар, Ямама (Джоф) – в Южной и Юго-восточной Аравии; наконец, Мекка (Макораба)¹⁷⁸, Медина (Ятриппа, Ясриб), Янбо, Таиф и Оказ (в Хиджазе)¹⁷⁹.

Подробное описание быта оседлых арабов затруднительно по недостатку исторических свидетельств. Одно можно заметить, что домашняя и общественная жизнь во всех оседлых пунктах Аравии была однообразна и примитивна и зависела от географических и исторических условий страны. Более разнообразна и оживленна была жизнь в городах Южной Аравии, чему прежде всего способствовали естественные богатства Йемена, Хазрамаута и соседних местностей. Близость Эфиопии также оказывала некоторое влияние на домашний и общественный быт южно-аравийских государств. Но, сравнительно, процветание их было невысоко, хотя они существовали в продолжении 2000 лет. Политическая независимость этих государств пала навсегда в конце шестого века по Р. Х. и после их падения в Южной Аравии мало осталось следов их продолжительного существования. Правда, так называемые «Химьяритские надписи» говорят о существовании отдельных государств на юге Аравии, об их князьях и богатстве, а развалины древних дворцов и храмов подтверждают существование таких государств; но история не может признать, что эти маленькие государства достигли известной степени внутреннего развития. Богатство и великолепие исчезнувшей жизни южных арабов могли казаться таковыми только по сравнению с кочевым бытом бедуинов. По словам г. Машанова, архитектура древних южно-арабских храмов была крайне незатейлива и проста, не отличалась украшениями, какими были богаты греческие храмы, в них не было ни арок, ни сводов, ни колонн, ни других подобных аксессуаров более развитого архитектурного искусства, почему он допускает предположение об отсутствии даже окон в этих храмах. Большая часть этих храмов была сделана из необожженных кирпичей, а потому они отличались непрочностью и скоро превратились в развалины¹⁸⁰.

Об архитектуре храмов у северных арабов в истории не сохранилось вообще сведений, но можно с уверенностью предполагать, что эти храмы в архитектурном отношении были ещё менее замечательны, чем храмы южно-арабские, так как самый главный храм Аравии Кааба имел грубую постройку, не отличавшуюся прочностью, во время Джорхомитов здание было разрушено дождями и горными потоками. Возобновленная Кааба представляла собой простой четырехугольник без крыши, стены её были сложены из камней, без цемента и имели в вышину 13,5 футов, в длину 45 футов и в ширину 33 фута. Здание имело одну дверь. После (около 445–455 гг. по Р. Х.) корейшит Косай предал Каабе несколько лучший вид, но и то весьма незавидный: стены её были сложены из неотесанных камней и были высотой в рост человека; окружность её была меньше 200 футов; крыши не было; в Каабу вела одна дверь; идол Гобал, а может быть и некоторые другие, находились внутри Каабы; самым священным предметом храма был черный камень, предмет почитания всех арабов, приходивших в Мекку на богомолие в установленное время¹⁸¹.

Не достигло культуры и царство Набатеев, существовавшее более 1400 лет, именно до времен Траяна. Набатеи были народом промышленным, торговым и не чуждым гражданственности. У них были свои цари, чеканившие собственные серебряные деньги, надписями которых подтверждаются показания об этих народах Библии, Иосифа Флавия, Страбона, Диона Кассия, Орозия, Плутарха и Диодора. Но рассказ о Набатеях Страбона даёт не высокое понятие о набатейской образованности. О других государствах или, точнее, отдельных владениях оседлых арабов, вроде Хиры и Хиджаза, история не дает и таких подробностей. Жизнь их не отличалась культурой и образованные соседи их (персы, византийцы и др.) не сохранили об этих государствах особых воспоминаний. Господствовавший среди оседлых арабов патриархальный быт был похож на быт бедуинов, от которых они отличались только тем, что жили на одном месте, а не кочевали. Даже Мекка и Медина были бедные поселения: Медина еще походила на город благодаря поселившимся в ней с давних пор евреям, а Мекка долгое время не была достаточно заселена.

Чтобы лучше характеризовать описываемое положение оседлых и кочевых арабов, напомним читателю, что и в настоящее время мы не видим большого культурного различия в жизни среднеазиатского кочевника киргиза и оседлого жителя сарта, особенно там, куда русское цивилизующее влияние не успело еще проникнуть.

Оседлые арабы жили в домах, выстроенных из известняка или из дерева, во времена Страбона в Южной Аравии было много домов, сложенных из толстых брусьев. В Омане для построек употреблялись высушенные на солнце кирпичи или же простой булыжник, обмазанный глиной. Стены домов штукатурились смесью глины с соломой. Более бедные жители строили для себя хижины из тонких жердей, обмазывали их глиной с навозом, а затем поверхность стен, особенно внутренних, штукатурили. Крыша приготовлялась из пучков камыша или длинной травы, а вместо дверей служила циновка. Таким образом постройки древних арабов напоминают нам современные постройки оседлого туземного населения Туркестанского края (сартов).

В южно-аравийских государствах, где арабы жили оседло, существовали некоторые производства из глины, дерева и металла, но те принадлежности их домашнего быта, которые отличались некоторым изяществом и роскошью, были обыкновенно иноземного происхождения. Древние писатели вообще свидетельствуют, что арабы, не только кочевые, но и оседлые, не стремились к развитию у себя ремесел и промыслов, а предпочитали доставать все необходимое в готовом виде, выменивая это на предметы туземного происхождения. Лучшим доказательством этого может служить посещение Соломона Савской царицей: она прибыла в Иерусалим с верблюдами, навьюченными благовониями и великим множеством золота и драгоценных камней, и когда увидела дворец Соломона, то сказала царю: «Я не верила словам, пока не пришла сама и не увидели глаза мои: мне и поло- вины не сказано – мудрости и благ у тебя больше, нежели как я слышала (3Цар., 10:1–10; 2Пар., 9:1–9). Очевидно, царица Савская рассчитывала произвести на Соломона впечатление своим богатством, но была поражена царской обстановкой еврейского царя, какой южно-аравийская царица, довольствуясь естественными дарами своей страны, никогда не видела и не воображала.

Государственной жизни, в строгом смысле слова, у оседлых арабов не было. Правители их не умели сплотить подвластное население точными законами и вести к единой для всех цели. У древних евреев были точно выраженные в религиозном кодексе законы; они имели своеобразную гражданственность и преследовали в жизни своей определенную цель – у древних арабов не было ни религиозного кодекса, ни таких руководителей в жизни, какими были у евреев пророки. Поэтому в каждом маленьком арабском государстве была своя жизнь, были свои житейские интересы. В Южной Аравии насчитывалось в древности несколько отдельных владений, жители которых не имели никаких общих интересов. Все они жили, кто как мог и умел, занимаясь земледелием или торговлей, наполняя свободное время самыми неизысканными развлечениями, из коих угощение было на первом плане. Умственных интересов не было и неоткуда было им взяться.

Религия, которая обыкновенно служит главным центром духовной жизни народа, у древних арабов была не развита и не могла возвышать ум и сердце за пределы внешнего мира. Влияние других религий (еврейской и христианской) было слабо по причинам, о которых будет сказано ниже. Оставалось одно: влияние взаимного общения жителей разных местностей, сходившихся в определенные времена в известных пунктах для общественного богомолья. Но и это влияние было не сильно: в указанных местах арабы разных племен сходились не на долго, при том же у разных племен были свои священные места.

Большее значение в древнеарабской жизни имели ярмарки. В стране, не имеющей постоянных торговых центров, было неизбежно избирать определенные пункты, куда бы к назначенному времени съезжались жители разных мест: одни для продажи своих продуктов, другие для покупки. Таким самым бойким пунктом на севере Аравии был Оказ¹⁸² – местечко между Таифом и Нахлой, в одном переходе от Таифа по направлению к Йемену. Оказ славился своими пальмами и принадлежал арабскому племени Сякиф. Сюда, на ярмарку, сходились арабы всех племен и всех мест Аравии. И вместе с продавцами и покупателями являлись и поэты арабские, для которых ярмарка представляла самое удобное место показать свой поэтический талант и прославить в своих стихотворениях подвиги соотечественников и вообще лучшие черты характера своего племени. Стихотворения, признанные лучшими, вывешивались потом в Каабе, a по другому преданию – писались золотыми буквами, отчего и получили названия: муаллака (подвешенные) и мудзаггаба (позолоченные)¹⁸³. Сам основатель ислама, еще до выступления своего в роли проповедника новой религии, посещал вместе с соотечественниками своими эту ярмарку и, вероятно, вынес оттуда немало разных впечатлений. Но ярмарочные сборища древних арабов не могли, конечно, оказывать продолжительного влияния на жизнь сынов пустыни: кончалась ярмарка, а с ней оканчивались дни единения разрозненных арабских племен, и снова наступали дни разобщения. Очевидно арабы, при таких условиях, не могли сплотиться в одно государственное целое.

Государственной жизни у древних арабов в строгом смысле слова не было; о порядке управления древних царей арабских сохранилось так мало сведений, что невозможно составить подробное описание царского быта и царского правления. Но в позднейший период у арабов были религиозные представители народа, имевшие громадное влияние на общественную жизнь арабов, пользовавшиеся особыми правами. Таковы были жрецы и жрицы (кягин и арраф), которые совершали жертвоприношения и давали предсказания о будущем, пользуясь при этом разными предзнаменованиями и гаданиями. При Каабе и других капищах были особые стражи (сядин) и привратники (хиджаб). Обыкновенно сядины выбирались из того же племени, которому принадлежало капище, пользовались почетом своих единоплеменников и имели влияние на общественные дела. Своим влиянием они поддерживали религиозные обычаи в народе и даже такие жестокие обычаи, как, например, принесение в жертву детей и зарывание их живыми в землю. При Каабе имел особенно важное значение хранитель ключей этого храма, так как без него нельзя было вступить в Каабу. Потому карейшиты имели значение в Мекке. При взятии Мекки Мухаммедом хранителем ключей Каабы был корейшит Осман, сын Тальхи. Для урегулирования годового счисления в Мекке была особая должность – наси. Занимающий эту должность назначал время священного месяца или вставлял тринадцатый месяц. Должность эта была отменена Мухаммедом. Последним заместителем её был Джанада из племени Кивана. Для снабжения водой стекавшихся в Мекку богомольцев была особая должность сикая¹⁸⁴, а для снабжения их пищей во время хаджа была должность рифада. Во время Мухаммада обе эти должности были соединены в руках дяди его Аббаса. Для распоряжений религиозными церемониями во время хаджа были две должности: ифадза¹⁸⁵ и иджаза. Лицо, занимавшее первую должность, объявляло время отправления богомольцев в долину Мина, а занимавший вторую должность объявлял время окончания хаджа. Последним лицом, занимавшим эту должность пред исламом, был Кариб, сын Сафвана. Для совершения обрезания над детьми у арабов были также особые лица, мужчины для мальчиков и женщины для девочек, но особого значения и влияния на общественные дела эти лица не имели.

Главные моменты в жизни древнего араба представляются в следующем виде.

Новорожденному ребенку давалось имя, которое иногда имело религиозный характер, указывало на отношение человека к верховному божеству, Аллаху или к божествам второстепенным, например, Абдулла, т. е. раб Аллаха; Абдумавад, т. е. раб Маваты и т.д. Но иногда имя указывало на отношение новорожденного к своему отцу: «сын такого-то», или к матери: «сын такой-то». Чаще же всего давались имена по какому-нибудь случайному признаку или случайному обстоятельству¹⁸⁶, вследствие чего получались у арабов иногда унизительные имена¹⁸⁷. В виду этого основатель ислама объявил в Коране, чтобы его последователи не давали друг другу унизительных имен¹⁸⁸. Древние арабы радовались рождению сыновей, а при рождении дочерей печалились и иногда даже зарывали их в песок, против чего также восставал Мухаммед¹⁸⁹.

Арабы, по примеру древних евреев¹⁹⁰, совершали обрезание над своими сыновьями и устраивали по этому случаю пиршество, на которое приглашали не только родных, но и знакомых. Обычай обрезания был удержан и основателем ислама, а в средней Азии до сих пор это семейное торжество сопровождается большими пиршествами (тун), для многих разорительными¹⁹¹. Обрезание у древних арабов совершалось и над женщинами; Мухаммед признал этот обычай похвальным¹⁹².

Женщины и девицы у арабов исправляли все домашние хозяйственные обязанности: готовили пищу, поддерживали чистоту в жилище, присматривали за скотом и доили его, стригли овец и коз, пряли шерсть их, готовили из пряжи материи и шили из них одежду. На долю мужчин оставались более тяжелые работы, особенно производившиеся вне дома, а также торговля и участие в вооруженных набегах на врагов.

Нельзя предполагать, чтобы древние арабы особенно заботились о чистоте своего тела: гигиенические требования относительно этого важного для здоровья условия не были им известны. Но омовения, по древнему обычаю, они совершали часто, и это было необходимо при жарком климате Аравии и при той, невообразимой для европейца, пыли, какая постоянно отделяется там от почвы и разносится ветрами. По другим, позднейшим свидетельствам, они омывали голову, полоскали рот, промывали нос, чистили зубы, подстригали усы и ногти, выдергивали волосы под мышками и т. д. Несомненно, что эти обычаи древних арабов были общими с древними еврейскими узаконениями¹⁹³ и основатель ислама утвердил все эти обычаи, причем придавал некоторым из них чисто формальное значение. Так, например, он предписал, при недостатке воды, отирать себя пылью¹⁹⁴.

Какими обычаями сопровождалось сватовство у арабов и бракосочетание, мы сказать не можем, но, несомненно, что этот радостнейший в жизни человека случай и у древних арабов сопровождался торжеством и пиршеством. Что касается возраста лиц, вступавших в брак, то об этом есть несомненные сведения: девицы была выдаваемы замуж в очень ранние годы, даже девяти лет, как видно из примера самого Мухаммеда, женившегося на Айше. Число жен у древних арабов не было определено, но и многоженство встречалось, как редкое исключение, как прихоть зажиточного человека. Браки заключались и в ближнем родстве¹⁹⁵.

Погребение у древних арабов совершалось так. Они омывали умерших холодной водой, смешанной с благовониями, затем одевали в саван и созывали на погребение своих знакомых. В знак печали женщины громко плакали, раздирали на себе одежды, царапали лица и грудь, открывали лице свое, надевали траурную одежду, а мужчины посыпали свои головы прахом, как делали евреи. По прибытии знакомых и ближних, над покойником начинали причитать плакальщицы, восхваляя его качества, затем клали покойника на особые погребальные носилки и относили на кладбище, где и зарывали в могилу. Могилы, обыкновенно, были глубоки и имели боковое углубление, в котором и укладывалось тело покойного на боку, с подогнутой под голову рукой. Это боковое углубление в могиле закладывалось большим камнем, а затеи вся могила заполнялась землей и наверху её насыпался холмик из земли в вид небольшого кургана. Намогильный холм арабы старались оживить зеленью. Иногда делалось возвышение из камней. Подобно всем известным языческим народам, древние арабы клали в могилу вместе с умершим его меч и некоторые другие принадлежности его одеяния. На могиле, после погребения, устраивались тризны, причем глиняная посуда, в которой была пища, здесь же и разбивалась. Было в обычае также оставлять на могиле верблюдицу, на которой покойный ездил при жизни; голову её пригибали к туловищу (назад), покрывали попоной и оставляли умирать голодной смертью.

Вдовы соблюдала глубокий траур после погребения мужей в течение года, не употребляя благовоний и одежд красного цвета, a по истечении этого срока совершали особые обряды и освобождались от всех стеснений траура.

Но самой характерной особенностью в жизни древних арабов было требование немедленной мести за смерть родственника, если он был убит. Все обряды откладывались до тех пор, пока не совершена была эта месть¹⁹⁶.

Жизнь кочевых арабов (бедуинов) отличалась ещё большей простотой, чем жизнь оседлых арабов. Патриархальный быт не дал развиться у бедуинов роскоши, поэтому у них не было ни ремесел, ни художеств¹⁹⁷. Мало того, они почти вовсе не занимались земледелием, а жили от стад своих¹⁹⁸. Из шерсти верблюдов, овец и коз они приготовляли для себя одежду, сами выделывая грубое сукно и войлок. У кочевых арабов и до настоящего времени почти не встречается никаких других материалов для одежды.

Во времена более отдаленные арабы имели такую одежду: от поясницы до колен они закрывали свое тело особой повязкой, на плечи набрасывали широкий кусок материи, а голову покрывали большим платком, спускавшимся до плеч и придерживаемым на голове особым шнурком. Лучшим образцом древней одежды арабов может служить та особая покаянная одежда, которая предписана в Коране мусульманским паломникам (хаджи) и в которую они облекаются при вступлении в священную область Мекки. Это так называемый ухрам (Коран, гл. 5, ст. 96–97), состоящий из двух больших и не сшитых кусков белого полотна. Одним из этих кусков, называемым изаром, паломник прикрывает наготу своего тела от середины живота до колен, а другой кусок набрасывает на плечи и закрывает их.

В позднейшую (историческую) эпоху, как об этом можно судить по выражениям Мухаммеда, арабы носили исподнее платье, то есть рубашку. Рубашка приготовлялась из грубой бумажной или шерстяной материи, или же из небеленого холста, имела глухую грудь и широкие и длинные рукава. Бумажные рубашки бывали не только белого, но и синего и коричневого цветов, а иногда и полосатые. Сверх рубашки надевался широкий плащ, имеющий вверху отверстие для головы и по бокам отверстия для рук. Плащ, большей частью, приготовлялся из козьей или верблюжьей шерсти и был одноцветный, полосатый. Некоторые арабские племена носили черные плащи, протканные золотом, а другие – желтоватые с черными и коричневыми полосами. Различный цвет плащей служил наружным отличием различных племен. На ногах арабы носили грубые сандалии, сделанные из кожи и прикрепляемые к ступням ног тонкими бечевками.

Одежда женщин у кочевых арабов состояла из широкой и длинной рубашки, подвязываемой поясом, головной повязки и плаща. Плащ делали из белой материи с синими клетками, или с красными и желтыми полосками. Иногда, в более близких к оседлым пунктам местах, женщины закрывали свое лицо куском прозрачной материи. Обувью женщин служили также сандалии, а при недостатке средств, ноги женщин оставались необутыми. На ногах у женщин, как и у мужчин, были шаровары. Состоятельные арабы умащали свое тело благовонными мазями и пахучими маслами, а женщины, кроме того, сурмили себе брови, окрашивали ногти цветком хены¹⁹⁹, а иногда татуировали свое тело. По свидетельству Буркхардта, у всех вообще бедуинов признаком красоты считались густые волосы на голове²⁰⁰ и особенно густая борода, вследствие этого, человека с редкими волосами считали обиженным судьбой. О Мухаммеде известно, что он любил расчесывать свою бороду и умащать свои густые волосы на голове. Женщин, благовония и цветы он считал лучшим развлечением человека. Арабки носили в качестве украшений металлические браслеты на руках и ногах, серьги и ожерелья, кольца и нарядные пояса из кожи или шерстяной материи.

Жилищем кочевых арабов служили шатры или палатки, покрытые войлоком, сделанным из верблюжьей или козьей шерсти. Эти войлоки были черные или темно-коричневого цвета, или же полосатые, они натягивались на жерди, служившие остовом для шатров и привязывались веревками из верблюжьей шерсти. Такие шатры разделялись внутри занавесками на три части, из которых одна служила помещением для мужчин, другая – для женщин, третья – для прислуги и мелкого скота. Шатры ставились или кругом, если их было немного, или же вытягивались в одну линию вдоль реки или ручья, или же расставлялись рядами по три и четыре шатра в каждом ряду. Шатер шейха или начальника рода ставился всегда на западном конце становища, потому что с этой стороны бедуины всегда ожидали гостей и врагов. Перед каждым шатром в землю втыкалось копье хозяина шатра (для чего деревянный конец копья заострялся), к копью привязывалась лошадь хозяина, перед шатром паслись верблюды.

Домашнюю утварь бедуина составляли подстилки для спанья, то есть камышевые циновки или войлок, а также ковры и одеяла и самая необходимая посуда. Для перевозки и хранения воды и молока у них служили мехи из козьей кожи, из той же кожи приготовлялись и ведра для черпания воды из колодцев. Для приготовления пищи им служили глиняные горшки и каменные корыта. В последних они замешивали тесто для лепешек, которые пекли на горячей золе под глиняным горшком²⁰¹. Для приготовления муки служили ручные мельницы, состоявшие из двух жерновов. Размалыванием зерна занимались исключительно женщины. Приготовляя мясо, бедуины разрезали его на небольшие куски, надевали на деревянный прут (вертел), который устанавливали на двух рогульках над горячими углями и жарили. Иногда они зажаривали целые туши в раскаленных и наглухо закрытых ямах. В этом мы видим опять поразительное сходство с нынешними среднеазиатскими туземцами, которые отлично приготовляют таким же образом жаркое в кусках и целого ягненка. Изжаренное мясо разрезалось на деревянных тарелках. Обедали бедуины обычно на полу, на разостланной циновке или коже, на которых они и спали, завернувшись в свой плащ; плоская кожаная или шерстяная подушка во время обеда подкладывалась под локоть или заменяла стул. Живя сообразно с природой, бедуины ложились спать с наступлением темноты, не зажигая огня; только в самых крайних случаях зажигали они пропитанные асфальтом факелы. При простоте и несложности своих жизненных потребностей, бедуины не развили у себя домашних производств, жены их имели только прялку для прядения шерсти и самый простой ткацкий ставок, а мужчины приготовляли простую сбрую и оружие. Это был народ беспечный, живущий беззаботно, не имея ни дверей, ни запоров²⁰². При передвижении с одного пастбища на другое все несложное домашнее хозяйство свое бедуины навьючивали на верблюдов, как это и до сих пор делают наши среднеазиатские киргизы.

И во внутреннем самоуправлении кочующие арабы сохранили во всей строгости патриархальный строй жизни. Они жили отдельными родами, состоявшими из родственных семейств с отдельным старейшиной (шейхом) во главе²⁰³. Более близкие роды составляли в свою очередь новый союз – племя (кабиля). Во главе племени стоял главный шейх, который во время войны считался повелителем (амир), подобно древнеримским полководцам. Но при этом каждый араб сохранял свою личную обособленность и не терпел никакого насилия над собой; все пользовались одинаковым уважением и свободой. У арабов не было потомственной аристократии в европейском смысле, никто не пользовался особыми преимуществами и привилегиями; арабы ценили только личные достоинства и личные заслуги и на основании этих достоинств избирались шейхи и амиры, как это видно из древнего изречения:

«Чей сын ты – все равно.

Но собственной заслугой

Ты родословную старайся заменить;

Тот человек, кто сказал: «Я таков то».

А не тот, кто говорит: «Вот мой отец каков».

Отличаясь демократическим характером, арабская община пользовалась самоуправлением, её начальники были только первыми между равными, председательствовали на общих собраниях, назначали время перекочевок и места для остановок, разбирали возникавшие среди сородичей своих разногласия и ссоры и решали вопросы о войне и мире. И этих ограниченных прав своих шейхи и амиры не могли передавать своим непосредственным потомкам по наследству, ничего не получали и жили так же просто, как и сородичи: амир, например, сам ухаживал за своим конем и сам седлал его, а его жена и дети исполняли своими руками все хозяйственные работы. Только более обширная палатка и более обширное хозяйство отличали его от прочих арабов. И до настоящего времени бедуины не изменили своего основного взгляда на своих начальников. О современных ара- бах Реклю замечает, что «шейх не обладает никакими правами, он избирается равными ему, его смещают, когда он становится неугоден. Социальная его функция, кроме чествования гостей – судить споры с старейшинами. Это – примиритель и третейский судья, но его решения не имеют силы закона. Решениям этим, вообще опирающимся на обычное право и поддерживаемым общественным мнением племени, обыкновенно подчиняются; но никакая уголовная санкция не связана с его вердиктом. Некоторые шейхи успевают приобрести значительную власть, когда сумеют отождествить свои интересы с интересами племени, но племя никогда не забывает своего права сменить шейха. Нередко случается, что шейх избирается только на мирное время, как «муж совета и мудрости, а для ведения войны избирается особый, отважный предводитель, временные полномочия которого оканчиваются с заключением мирного договора»²⁰⁴. Гельвальд замечает: «Когда у арабов являлась необходимость в единодушном действии или вмешательстве избранного мирового судьи, они обыкновенно назначали шейха или вождя, но как только кризис данного положения проходил и нужда в избранном начальнике миновала, то араб уже не подчинялся никому, считал себя независимым и никого не признавал своим повелителем»²⁰⁵. Начальник нескольких родов, главный шейх (шейхуль-машайль) был суров и грозен для врагов племени, а в сношениях со своими должен был отличаться справедливостью, кротостью и отеческой снисходительностью, злоупотребление властью порождало в окружающих его недовольство и он мог быть отставлен избравшими его родами. До самовластного господства главный шейх никогда не простирал своих стремлений.

Такое стремление к обособленности каждой отдельной личности и к самоуправлению развилось в арабах и поддерживалось как географическими, так и историческими условиями их родины, Аравии. Почти запертая для остального человечества, Аравия была известна древним народам только на северной границе и со стороны морского побережья. В конце жизни Мухаммеда, полководец его Халид совершил геройский поход через внутреннюю пустыню Аравии и поход Халида по трудностям, с какими он был сопряжен даже для арабов, считается беспримерным в истории. Поэтому описатель жизни Мухаммеда, Ирвинг, мог сказать: «возникали царства и падали, исчезали древние династии; имена и границы земель изменялись; целые народы были истребляемы или уводились в неволю, но эти бури лишь слегка касались пограничных областей Аравии, а в глубине своих степей она сохраняла первобытный характер и независимость, и никогда её бродячие племена не склоняли гордой главы своей ни под какое иго». Эти слова почти дословно повторил покойный A. К. Козембек (Русское Слово, 1860 г.).

Живя разрозненно, действуя раздельно, по племенам, бедуины не могли иметь постоянных определенных политических целей, не составляя объединенных государств, они не могли иметь и постоянного войска. Для случайных военных предприятий, которые отличались характером «набегов», вроде киргизских набегов (баранта), у арабов созывались временные ополчения всадников (харис) под начальством особых предводителей (амир), действовавших в интересах своего рода, а иногда и отдельной личности²⁰⁶. При таких условиях у арабов и быть не могло войска в европейском смысле слова, араб не был способен подчинять навсегда свою волю воле другого (т. е. начальника), без чего не может существовать правильно организованная постоянная армия. Арабский воин подчинялся своему предводителю, когда ему это было выгодно или когда он видел в нем полное превосходство над собой. Зато в битвах арабы были неутомимы и счастливы, вперед двигались они с надеждой на победу и добычу, а при неудаче имели уверенность в безопасном быстром отступлении. Среди знойной пустыни самый неустрашимый завоеватель-европеец не мог бы настигнуть арабских всадников, быстро отступавших на арабских конях и выносливых верблюдах, которые, кроме того, были способны переносить голод и жажду. Рыцарь пустыни, поэт Антара²⁰⁷, говорил о самом себе: «Видишь ли, я всегда на седле, на быстроногом коне моем, который был уже причиной погибели многих воинов: стремится он один в сечу и мгновенно возвращается в ряды опытных стрелков. Кто вместе со мной сражался, тот расскажет тебе, что я всегда первый в битве и последний там, где делят добычу».

Вооружение арабского воина состояло из длинного копья, лука со стрелами, кольчуги и меча. Лук со стрелами унаследован арабами еще от родоначальника их Измаила, о котором в Библии сказано, что он сделался стрелком из лука. Другой арабский витязь-поэт, Шанфара²⁰⁸, говорил, что с ним всегда три спутника: первый-то спутник – сердце смелое; второй спутник – светлый, острый меч; третий спутник – длинный, темный лук; он звенит гладкообточенный, весь разубранный репейками и привесками, a при нем и ратный прибор, колчан со стрелами. И как пустит он стрелу меткую, взвоет, что не мать о сыне плачет, мертвого в землю провожаючи»²⁰⁹. Достойна внимания похвальба своей храбростью упомянутого Антары: «Многих героев, которых страшились и храбрейшие; героев, которые никогда не обращались в бегство и не сдавались, сразила уже рука моя, после краткого боя, прямым и упругим копьем. Их латы разлетались в куски, копье мое прокладывало себе дорогу ко всякому храброму сердцу, и сраженного врага, как заколотого барана, я отдавал на съедение диким зверям, которые глодали его мощные плечи и железные пальцы. Сколько мой меч раздробил кольчуг на всадниках, которые умели храбро защищать все для них дорогое! Сперва я повергаю их копьем, а потом устремляюсь на них с блестящим мечем. Иной был так крепок и такого огромного роста, что можно было почесть его за дуб, одетый в латы; целая воловья кожа нужна была для закутывания одной ноги его»²¹⁰. С не меньшей хвастливостью поэт Амру говорил: «Мы всегда выступаем в поле битвы с белыми знаменами, но приносим их назад обагренными неприятельской кровью. Копья наши пронзают бегущих от нас, и мы всегда хватаемся за меч, когда на нас нападают. И тогда черепа неприятельские лежат по земле кучами, подобно караванным вьюкам, снятым с верблюдов во время ночлега в каменистой пустыне… Мы выходим с юношами, любящими смерть благородную, и со старцами, опытными в войне. Ни один народ не припомнит, чтобы мы когда-либо унижались, никогда не покорялись мы по малодушию! Прекрасные жены следуют за нами на войну, и мы мужественно охраняем их, чтобы они не сделались добычей вашей и не были посрамлены. Он кормят наших коней и говорят: «Вы не мужья нам, если нас не обороните!»²¹¹

Личное мужество, доблесть, страстное стремление к подвигу в битвах составляли отличительные черты древнеарабского рыцаря. Вот как один из них ободряет себя к мужеству: «я говорю душе своей, когда в страхе и смятении она ищет ускользнуть от битвы: да не бойся же ты ничего! Дальше срока, предназначенного судьбой, не вымолить тебе ни единого дня лишку. Да, право, и не почетная ведь одежда, эта оболочка существования: иначе не щеголяли бы в ней такие трусы и хвастуны»²¹². Рыцарь Шарран никогда ни на что не жаловался и не тужил; надеясь на острый свой меч, скакал он один по горам и долинам и только звезды над его головой были его спутниками. Однажды собирал он мед на крутой вершине горы, туда был всего один проход, и то неприятель засел в нем. Шарран разлил мед по утесу, скатился вниз и запел:

« Как скоро человек не находчив на все случаи и когда хоть что-нибудь его затрудняет, он погиб; нечего ему тогда и тужить, если от него отвернётся счастье. Но кто настолько решителен, что ни при одной нежданной встрече не теряет из виду, как выбраться из беды, тот всегда найдется, что делать и заткни ему одну ноздрю, он передышет таки другой. Я сказал однажды Лийяну, когда в бурдюке у меня не осталось ни капельки, когда исхода не было и обступили меня кругом все напасти: вы оставляете мне одно из двух: или смерть или плен постыдный; в таком случае благородный говорит решительно: да будет смерть моей долей! Но я польщу душе своей и другим еще внушением: не стала ли она чрез это самое любимым жилищем смелости? Тогда я лег на каменную скалу передом и спустилась no утесу широкая грудь, хотя узок был путь спасения. Так достиг я по расщелинам вниз, до самой равнины, без единой царапинки; тут уже и смерти стало передо мной стыдно»²¹³.

Чтобы пополнить помещенные в этой главе данные о домашнем и общественном быте древних арабов, приводим здесь сведения, касающиеся бедуинов Сирии и Палестины настоящего времени.

По описанию в «Сообщениях Императорского православного Палестинского общества»²¹⁴ сирийские и палестинские бедуины и в настоящее время живут в шерстяных палатках, материю для которых бедуинские женщины приготовляют сами из шерсти черных коз или овец. Палатки расставляются на открытых местах и поддерживаются внутри особыми шестами, а снаружи притягиваются веревками к колышкам, вбитым в землю. Палатки ставятся одна подле другой и образуют круг, внутрь которого на ночь загоняется скот. У главы рода (шейха) бывает всегда особая палатка, которая служит ему для приема гостей, что составляет с давних пор отличительную черту арабских нравов.

Современные бедуины, как и древние, отличаются чадолюбием. По случаю рождения мальчика бедуин устраивает пир, на который приглашает родных и знакомых. Не имея особых понятий о воспитании детей, бедуины прилагают свои заботы к тому, чтобы ребенок был сыт и здоров, а свои родительские ласки проявляют в том, что украшают детей возможными способами (девочек, например, татуируют), причем и амулеты от дурного глаза привешиваются на виду. Когда дети подрастут, то самой жизнью приучаются к разным домашним занятиям и упражнениям: мальчики стерегут стада и ездят верхом, а девочки собирают топливо, носят воду и т. п.

Обычаи сватовства у бедуинов представляются в таком виде: мальчику 14-ти лет, а чаще и ранее этого возраста, родители стараются высватать невесту, согласия которой обыкновенно не спрашивают. Для сватовства отец жениха вместе с сыном и старшинами приходят в палатку родителей невесты и там молча сидят. После долгого молчания происходит в установленной форме разговор, касающийся сватовства, и, в случае благоприятного исхода переговоров, сваты угощаются, поздравляются и затем расходятся. Свадебные празднества начинаются после того, как жених, в сопровождении родных и знакомых, явится в палатку невесты. Тогда невеста с провожатой садится на верблюда своего жениха и брачный поезд с пением, пляской, стрельбой из ружей возвращается на место стоянки шатра жениха. На утро, при выходе новобрачной из палатки, брат её режет овцу и начинается пир, продолжающийся до семи дней. Невеста получает от жениха приданое. Если же жених беден и не может уплатить вено, то совершение брака откладывается иногда на несколько лет, пока условленное вено не будет сполна выплачено.

Как у народа кочевого, скотоводство составляет самое главное занятие и богатство бедуина. В числе разных животных лошади ценятся выше других пород домашнего скота, особенно лошади чистокровные, арабские, ценящиеся иногда в несколько тысяч рублей. Породистые лошади употребляются только во время войн и набегов, так как они отличаются не только быстрым бегом и выносливостью, но и необыкновенной понятливостью и чутьем, способным открыть неприятеля, скрывающегося в засаде. Из других животных у бедуинов обычны верблюды и овцы, доставляющие молоко и шерсть, а также ослы и мулы, служащие для обыкновенных рабочих нужд кочевника. Орудия домашних производств остаются у бедуинов до сих пор первобытные.

Отчасти развлечением, отчасти промыслом для бедуинов служит охота, которая производится при помощи собак и соколов.

В недавнее время бедуины начали понемногу заниматься земледелием – явление, замечаемое и среди туркестанских кочевников, киргиз.

Торговля производится домашними продуктами и бедуину особой прибыли не приносит: как у нас, в Средней Азии, кочевник-киргиз находится всецело в руках оседлого торгаша сарта, так и оседлый араб усердно и безжалостно обирает простодушного бедуина. Бедуин не знает действительной цены продаваемого ему товара, не дорожит и своими продуктами, а этим пользуется смелый торгаш, рискнувший заехать в степь для своей плутовской торговли. Но бедуин не огорчается и до некоторой степени утешает себя полученными от заезжего торговца новостями, до которых он, как и другие обитатели степей, большой охотник.

У бедуинов для распространения новых вестей всегда находятся охотники, которые развозят новости с необыкновенною быстротой – опять черта вполне сродная нашим киргизам.

Гостеприимство особенно ценится среди бедуинов, они защищают и бeрeгут даже имущество гостя и не допускают, чтобы ему была причинена какая-нибудь обида. Гость шейха становится гостем всего рода. Чтобы давать возможность путникам пользоваться столь дорогим в пустыне отдыхом и покоем, бедуины по ночам зажигают «огни гостеприимства», а в холодное и дождливое время привязывают к своим палаткам собак, чтобы их лаем указывать путешественникам на кров гостеприимства. Словом, как бы ни был беден бедуин, он должен принять гостя в своей палатке, накормить его, чем может, и предоставить ему покойный ночлег. Соответственно состоянию и общественному положению, самыми почетными гостями у бедуинов считаются амиры и шейхи; за ними следуют влиятельные по своему богатству арабы, а ниже всех считаются пастухи. Гостя бедуины отличают даже по тому, на каком животном он приехал – на лошади, на муле или на осле. Первый пользуется большим почетом, хозяин мула занимает среднее место, a приехавший на осле – последнее. Каждый гость должен прежде всего обойти вокруг «палатки гостеприимства» и этим показать уважение к хозяину и его роду, а затем уже входить в самую палатку. К прибывшему гостю сходятся все наличные и свободные от занятий бедуины и стараются оказать ему помощь и внимание. В палатке расстилается ковер, стелятся подушки и гость садится на почетном месте; ему приносят молоко, яйца, сыр и, если гость, подкрепивший свои силы, продолжает еще сидеть, то это значит, что он желает воспользоваться и ночлегом у своего хозяина. Тогда все бедуины, принадлежащие к данному месту и племени, заявляют о своей готовности накормить гостя ужином. Гостю, принявшему угощение, никто не может причинить какую-бы то ни было обиду; даже убийца, вошедший в палатку убитого, считается неприкосновенным для лиц, имеющим право мстить за убитого, по крайней мере, до тех пор, пока убийца находится в «палатке гостеприимства».

Но рядом с гостеприимством, у бедуинов удержались до настоящего времени набеги на неприятелей и считаются не разбоями, а наоборот, делом геройским, похвальным. Набеги служат естественной школой, в которой бедуин развивает ловкость и приобретает почет за свое удальство. Такая черта в нравах бедуинов поддерживается взаимной рознью различных племен бедуинских и их характером, как это будет выяснено в следующей статье. Поэтому каждый бедуин, уклоняющийся от участия в набеге на неприятелей, подвергается насмешкам, a бежавшего с поля сражения даже и жена не принимает в свою палатку. Набеги у арабов являются общим делом целого племени, и представитель племени становится естественным предводителем нападающих. Возвратившихся победителей женщины приветствуют радостными криками, а захваченная добыча поступает в раздел между участниками нападения, причем предводитель (шейх) получает пятую часть. Только лошади, отбитые у неприятеля, не подлежат дележу, а остаются в руках тех, кто захватил их. Если же набег окончится неудачей, то женщины встречают побежденных бранью и возбуждают к новому набегу, чтобы удовлетворить чувству мести. Женщины бедуинов нередко сами принимают участие в набегах, наряду с мужчинами, и своим присутствием ободряют нападающих и перевязывают им раны. Иногда более отважные бедуинки, даже девицы, принимают личное участие в схватках с неприятелем, и тогда победительницы получают право получить самого видного жениха.

Трудно изобразить в более или менее живых чертах характер древних арабов, отличавшийся, как у других некультурных народов, резкими противоречиями. Под влиянием почти недоступных естественных границ, у арабов развилась любовь к независимости и свободе; вместе с любовью к свободе и независимости соединялась грубость нравов; гостеприимство, чисто патриархальное, уживалось с грабежами; при чисто рыцарской щедрости проявлялась жадность к чужому добру; чувство личной и родовой чести побуждало их к ожесточенной кровной мести; наконец, несмотря вообще ни низкий уровень умственного и нравственного развития, у них процветала безыскусственная поэзия, отличавшаяся многими самобытными красотами.

Историки обыкновенно отмечают только очень немногие черты народного арабского характера, как хорошие, так и дурные, вследствие чего характеристики их не дают цельного впечатления. А между тем, древние арабы жили своеобразной жизнью и поддерживали особенности своего быта в течение многих столетий, пока, наконец, не утратили некоторых своих природных черт под влиянием ислама, которому они же дали жизнь и силу.

Чтобы яснее и полнее представить себе характер древних арабов, нужно прежде всего иметь в виду, что они были семиты и, живя патриархальной жизнью, близкой к природе, не умели сдерживать своих пылких чувств, подчинялись своим природным влечениям. К ним, как семитам по происхождению, может быть приложена общая характеристика семитических народов²¹⁵. A по сравнению с современными азиатскими народами, древние арабы несколько напоминают собою туркестанских кочевников-киргизов, условия жизни которых и степень духовного развития близко подходят к быту и развитию древних арабов.

Как все семиты, арабы отличались вообще здравым смыслом, практическим складом ума, но вместе с тем обладали глубоким чувством, были впечатлительны и живы до страстности. Отсутствие искусственной, утонченной культуры предохранило их от тех ненормальностей и уклонений в физической и духовной жизни, с какими мы встречаемся в истории цивилизованных народов. Тело и дух арабов находились в естественной гармонии: в здоровом теле у них была и душа непорочная. При сильной впечатлительности они бывали и рассудительны, отличались задушевностью и поэтичностью; но спокойное настроение у них, как у детей природы, легко переходило в восторженное состояние. Живя в однообразной стране, без резких контрастов и в тесной связи с природой, арабы редко выделяли из своей среды выдающихся личностей, потому что распределение духовных дарований у них было большей частью равномерное. Редко появлялись среди арабов выдающиеся личности, но зато и бездарности встречались не часто. Самое название глупости означало на языке арабов, как нам кажется, не отсутствие здравого смысла, а только неправильное применение его к жизни, зависевшее от недостатка образованности –невежество. Ни наук, ни искусств, в греко-римском смысле, арабы не знали; не было у них философии и утонченной схоластики, но они просто и здраво рассуждали о Творце мира, о самом мире и человеке. Религиозные воззрения их были не сложны и доступны пониманию каждого, и те немногие скептики, которые возражали основателю ислама и противодействовали его проповеди, были грубы и детски наивны, как об этом будет сказано нами в другом месте.

Природная отзывчивость ко всему у древних арабов выражалась, с одной стороны, в великодушии, сострадательности и гостеприимстве, а с другой – в способности нежно любить друга и глубоко ненавидеть врага и жестоко мстить ему.

Гостеприимство и великодушие к бедным и не имеющим пристанища считалось у арабов в числе самых благородных качеств, после личной храбрости. Лишь только победа погашала пламя войны, то первым долгом победителя было зажечь «огонь гостеприимства», который бы указал путнику во время ночи готовый для него стол и кров, как заметил покойный Сенковский²¹⁶.

Образцом щедрости почитался у арабов Хатам из племени Тай. В своих стихах он так говорил своей жене: «Ежели ты мне приготовила кушанье, то добудь мне еще и товарища для обеда; один я не могу есть. Призови или соседа, или путешественника: я не хочу, чтобы после моей смерти говорили обо мне худо... Как человек может досыта наедаться, когда желудок его соседа пуст? Лучше смерть, нежели изобилие скупца, который утомленного путника без жалости пропускает мимо! Я слуга моих гостей, пока они находятся под моим кровом; только для этого одного – рабское во мне чувство. Клянусь Тем, Который один знает сокровенное и оживляет истлевшие кости, что мне приятнее угощать моих гостей и самому голодать, нежели слыть скрягой?»

На основании Д’Ербело и Ганье, историк Гиббон замечает, что характер Хатама представляет полнейший образец арабских добродетелей: он был храбр и щедр, был даровитым поэтом и счастливым в своих предприятиях хищников; для его гостеприимных пиршеств жарили по сорока верблюдов, а молившему о сострадании врагу он возвращал и пленников, и добычу. Его соотечественники, из привычке к свободе, пренебрегали требованиями правосудия, но с гордостью руководствовались теми внушениями сострадания и милосердия, какие были им свойственны²¹⁷.

Щедрость и великодушие прославляются во многих древних арабских стихотворениях²¹⁸, а скупость порицается. «Оставь меня, мать моего Хатама! – говорит один поэт, – скупость лишает человека лучших его достоинств. Дозволь мне быть великодушным, благородная слава без пятна весьма дорога моему сердцу. Оставь меня! Мне должно исправить важные дела, священные обязанности призывают меня помогать несчастному. Вольный (бедуин) страшится только того, чтобы его гостеприимство не было осуждаемо, а путь, которым идут такие люди, есть путь добродетели. Клянусь твоей жизнью, никакая земля не тесна для таких жителей! Одни только пороки делают ее для нас тесной». Другой поэт говорит: «Я поклялся, чтобы, когда мрачная ночь окружает мою юрту, никогда не скрывать огня своего от странника. Друзья! Пусть огонь ярко пылает у нас, чтобы всю ночь светить нуждающемуся путнику, пусть к огню нашему приближается всякий честный человек, которого одолели голод и усталость. Если он потом захочет со мной познакомиться и спросить, как меня зовут, я громко возвещу ему имя мое. Весело провел я ту ночь, в которую удалось мне принять гостя и предложить ему лучшие свои яства, которых я не выигрываю в кости»²¹⁹.

Но вот пример выдающегося великодушия арабов уже времен Мухаммеда: однажды в Мекке жители заспорили, кто среди них великодушнее всех. Вызваны были для сравнения три мекканца. Первый из них, Абдулла, сын Аббаса, дяди Мухаммеда, собрался в дальний путь и уже занес ногу в стремя, когда услышал жалобную мольбу: «Сын дяди посланника Божия! Я – странник и нахожусь в нужде». Абдулла немедленно слез, отдал страннику своего верблюда и кошелек с 4000 золотых монет, a у себя оставил только саблю. Другого щедрого мекканца нуждающийся застал в постели, но слуга его немедленно вынес просителю кошелек с 7000 золотых монет и прибавил: «Это – все, что есть из денег у моего господина, но вам дадут еще верблюда и раба». Хозяин, когда проснулся и узнал о случившемся, то похвалил своего верного слугу и дал ему свободу, но слегка упрекнул, зачем слуга не разбудил его, чтобы он сам мог вручить бедняку милостыню. Третьим щедрым меккавцем был слепой Арибах. Он спешил на молитву, опираясь на плечи двух своих рабов, и его просили о помощи бедному. «Увы! воскликнул он: кошелек мой пуст, но вы можете продать этих рабов... Если вы этого не сделаете, я все-таки откажусь от них». После того он оттолкнул от себя рабов и ощупью стал пробираться вдоль стены, опираясь на свою палку²²⁰.

Теплотой и искренностью души всегда отличались арабы; поэтому-то они и были отзывчивы на все хорошее, гуманное, были склонны к гостеприимству и благотворительности, как замечает о семитах проф. Хвольсон.

Чтобы понять чувство любви арабов к женщине, нужно иметь прежде всего в ввиду страстность арабов и отсутствие в их характере какой-бы то ни было склонности к аскетизму. Отшельничество мало находило последователей среди арабов, и аскеты не были популярны среди этого народа. Истый сын Аравии, основатель ислама, прямо высказался в Коране, что жизнь монашескую христиане выдумали сами²²¹. Подобно евреям, арабы не любили налагать на себя никаких телесных лишений и не отказывались от радостей семейной жизни; безбрачная жизнь казалась им противоестественной и, наоборот, иметь много жен и детей считалось величайшей радостью. В Коране мы находим много весьма выразительных мест, касающихся этого вопроса. Правда, и среди арабов встречались так называемые захиды (подвижники, одиночествующие), но их было очень мало и это были люди уже отжившие свою молодость и в свое время достаточно насладившиеся жизнью, может быть даже в излишестве.

Удивляться ли поэтому, если в исламе узаконено многоженство и если, говоря о посте, основатель поучал своих последователей: «Во время ночи поста вам разрешается сношение с женами вашими: они – одежда вам, а вы – одежда им. Бог знает, что вы обманывали себя самих, поэтому Он жалеет вас и прощает»²²². Эта страстность, эта любовь к женщине не могла не высказываться и в песнях древних арабских поэтов. «Никакое мучение – говорится в сборнике «Хамаса», – не равняется мучению любящего, хотя бы он и вкусил приятнейшую награду любви. Его томят то желания, то боязнь разлуки, и он всякий час плачет. Удалится ли его любезная, он вздыхает вслед её; подле него ли она – тут овладевает им страх, чтобы не ушла. Краснеют глаза его, когда она удаляется от него, горят, когда она возвращается». Или: «Я был силен, как герой, доколе разлука не раздула в моём сердце горячих углей; мне представлялось, что продолжительное блаженство прежних дней умалит мою любовь. Но сердце мое так жаждет нового свидания, как иссохшая земля после первого весеннего дождичка ожидает другого. Я томлюсь желанием видеть раскрашенные руки любезной, черные локоны, золотые её ожерелья и белые щеки. Прелестна стройность её! Перлы должны бы украшать шею, но не они дают ей блеск, а сами от неё блеск получают. О красная девица! Ты так делала меня счастливым, что сердце моё плавало в неге, подобно дикому голубю, купающемуся в ночной росе». Поэт Ааша, живший уже во время Мухаммеда, так воспевал свою любезную Хорейру: «Настала минута сказать Хорейре – прощай! Племя её выступает в путь, чтобы перейти на другое пастбище. Но достанет ли сил произнести ей: «прощай?» Как ослепительна белизна её чела! Как длинны и густы её волосы! Как блестят её зубы! Медленна и спокойна её походка. как шаг коня, пораненного в ногу. Когда она идет из юрты своей соседки, то величественно колеблется подобно облаку, которое тихо плавает в воздухе. При каждом выступе слышится звук бряцающих привесок, которыми украшены её бесчисленные косы, звук, подобный издаваемому семенами ветром колеблемого ишрика. Она не из числа тех девиц, которых ненавидят подруги, потому что никогда не ищет она подслушивать их тайны. Она сложена так нежно, что для неё тяжело даже посетить свою соседку. Когда она немного поиграет со своей подругой, то все тело её приходит в трепетание. Едва я видел ее, тотчас и полюбил, но увы, она пламенеет к другому, который расточает любовь свою перед иной красавицей! Любит и меня также другая девица, но я к ней нечувствителен. Так делим мы все одинаковую участь; так чувствуем все мучения любви, и каждый попадает в те же сети, которыми сам опутывал других». Поэт Антар говорит своей возлюбленной: «Я думаю о тебе, когда даже неприятельские копья утоляют во мне свою жажду и острые клинки купаются в моей крови. Меня веселят мечи, когда ударяют друг о друга, потому что они сверкают тогда, как твои блестящие глаза, когда ты улыбаешься»²²³.

Идеалом совершенства у арабов считались более духовные, чем телесные качества; арабы всегда ценили в человеке духовную мудрость, а не внешние мирские доблести, что особенно подтверждается позднейшей историей. Мусульманское государство в Аравии создано было Мумаммедом, который считал себя «пророком», а не полководцем и в настоящее время имена полководцев мусульманских если не совершенно забыты, то стоят на втором плане, тогда как имена богословов, ученых и поэтов известны и пользуются величайшим уважением. Это особенное уважение к личным духовным качествам человека до такой степени утвердилось в исламе, что даже и в настоящее время в мусульманских странах нет «аристократов» в европейском смысле слова, a есть окруженные необыкновенным почетом представители религии и знания (казии, мударрисы, ишаны). До какой степени велико уважение массы к этим лицам, можно судить тому, кто имел случай видеть это своими глазами. Например, в Туркестане вы видите, как пред казием и известным ишаном каждый мусульманин остановится, отдаёт поклон почтительный и т. д. Но тот же самый мусульманин сплошь и рядом пропустит мимо себя без всякого внимания русского чиновника, даже занимающего высокий пост²²⁴. Сама идея власти соединяется у мусульман с понятием о представительстве в религии. Шейхули-Ислам в Турции до сих пор еще не потерял своего значения; всем известно также, что на Кавказе Шамиль назывался у мусульман не предводителем войска, а ученым казием и имамом, т. е. предстоятелем на молитве, хотя для нас, русских, он был предводителем повстанцев, с оружием в руках отстаивавших свою независимость. Самые войны велись арабами при Мухаммеде и после него под знаменем религии.

Из резкой обособленности личности арабов объясняется также их эгоизм, под влиянием которого они преувеличивали собственные достоинства, и жадность, которую часто сопровождала расточительность.

Вследствие своей сильной впечатлительности, арабы были, с одной стороны, способны к состраданию, гуманности и глубокой любви, а с другой стороны отличались склонностью к ненависти и мстительности. Кровная месть известна была древним евреям, которым было предписано очищать землю от пролитой крови кровью пролившего её²²⁵, и у древних арабов кровная месть поддерживалась силой предания и векового обычая. Для совершения мести существовали правила, от которых никто не смел отступать. И Мухаммед, «сын арабов» не мог отрешиться от этого жестокого обычая, не отменил его, а только смягчил. В Коране от имени Божия возвещено арабам: «Вам предписана месть за убитых: свободный за свободного, раб за раба, женщина за женщину»²²⁶. Но в другом месте сказано: «Те, которым нанесена обида, могут отомстить сами за себя. Отплатой за зло пусть будет соразмерное зло. Но кто простит и примирится, тому награда от Бога: Он не любит несправедливых. Тем, которые отмщают за обиды, нанесенные им, не следует доходить до излишества»²²⁷. Неисполнение исконного обычая – отомстить кровь убитого кровью убившего – налагало тяжелую ответственность на родственников убитого, поэтому древние арабы остерегались при встречах на дороге сообщать друг другу свои имена и свое происхождение из боязни случайно обнаружить, что предок одного был убит предком другого и что тогда на одного из них ляжет долг кровной мести. Каждый араб или, по крайней мере, каждая семья, была судьей в своих собственных делах и мстительницей за нанесенные оскорбления. Оскорбление, в какой бы форме ни наносилось, никогда не забывалось; обиженные нередко выжидали случая к отмщению не только месяцы, но целые годы. «В мести жизнь для вас», – укоризненно замечено в Коране об арабах, современных Мухаммеду²²⁸. Кто не мстил, тот считался бесчестным. Араб произносил обет не умываться, не обрезывать ногти, не бриться, не входить под кров своей палатки, пока не отомстит своему врагу. Когда поэт Амрулькаис был изгнан своим царственным отцом из родительского жилища за свое соблазнительное поведение и случайно услышал во время одной попойки, что отца его убили в восстании, то не прервал веселого пира своего. Но на другой день, когда оправился, поклялся не касаться жены и не пить вина до тех пор, пока не выполнит долга кровомщения. Затем, желая узнать приговор судьбы, он вынул из пучка стрел у идола Дзуль-Халясы одну. Но на ней оказалась надпись «запрет». Тогда он с гневом бросил эту стрелу в лицо идола и воскликнул: «Если бы у тебя был отец и если бы его убили, то ты не запретил бы отомстить за него».

Мстить за убитого был обязан ближайший родственник²²⁹. В «Хамасе», в одном стихотворении, дядя, умирая от ран, завещает племяннику своему отомстить за себя²³⁰.

Иногда кровомститель даже презирал голову непосредственного убийцы, а избирал себе в жертву самого лучшего и почетнейшего человека из той семьи, членом которой он был оскорблен. Чувство мести тогда осложнялось и кровомщение оканчивалось истреблением целого семейства, если только родственники убийцы не успели примириться с родственниками убитого. Семейная месть иногда переходила в племенную и притом по побуждениям очень мелкого свойства. При кочевой жизни древние арабы могли нередко сталкиваться между собой просто из-за пастбищ и таким образом ко времени появления Мухаммеда почти все арабские кочевые племена перессорились между собой. Арабское предание насчитывает 1700 битв за все время «неведения», т. е. язычества арабов, хотя Д‘Ербело упоминает о 1200 битвах. Из этих усобиц древних арабов наиболее характерны две следующие²³¹.

В конце V века по Рождестве Христову могущественнейшим человеком во всей Аравии считался Кулейб, сын Рабига, представитель сильного племени Бену-Таглиб, занимавшего тогда, вместе с родственным ему племенем Бену-Бекр, весь северо-восток полуострова. Пред славой Кулейба даже Асир, сын Худжра, отступал на второй план, несмотря на то, что отец последнего незадолго перед тем образовал из бедуинов центральной Аравии сильную коалицию – союз Кинда. Род Кинда, едва только достигший гегемонии, лишился её опять на некоторое время, так как большинство союзных племен согласились подчиниться верховенству Кулейба, который с того времени столь сильно возгордился, что его самомнению, казалось, не было границ²³². Он был женат на Джилиле из родственного племени Бекр и братья её со своими ближайшими родственниками дружили с Кулейбом. Рядом с его палаткой поселился один из шуринов, Джессас, к которому приехала в гости родная его тетка Бесус. Чуждая обоим коленам (Бекр и Таглиб), она могла пользоваться покровительством своего племянника Джессаса. Вслед за ней прибыл вскоре земляк её, некто Сагд, и остановился также у Джессаса. Сагд привел с собою верблюдицу кличкой Сараб. Находясь под кровлей, а стало быть и защитой Джессаса, Сагд выпускал свою верблюдицу на пастбище, где ходили и стада Кулейба. Однажды Кулейб обходил ограду выгона и случайно заметил жаворонка, сидевшего в гнезде. Птичка испуганно вскрикнула и затрепетала крылышками. Кулейб был тогда в хорошем настроении и сказал: «Чего боишься? Ты и твое гнездо находятся под моим покровительством! Поверь, никто не посмеет тебя тронуть». А когда, немного спустя, он снова проходил по тому же месту, то заметил след верблюда и яйца жаворонка растоптанными. Вернулся Кулейб домой сердитым. Когда на другой день вместе с Джессасом обходил он пастбище и увидел верблюдицу Сагда, то догадался, что это она раздавила яйца и кликнул Джессасу: «Смотри у меня! Я кое-что подозреваю. Если узнаю доподлинно, то приму меры, чтобы эта верблюдица никогда более не ходила с моим стадом». Сильно не понравилась Джессасу резкость тона родственника, и он самоуверенно ответил: «Клянусь Создателем, она вернется сюда опять, как было и прежде» Слово за слово – поднялась ссора. Кулейб стал грозить, что если он еще увидит верблюдицу Сагда, то пронзит ей стрелой вымя. На это Джессас ответил в запальчивости: «Попробуй только ранить её в вымя. Мое копье не замедлит тогда пробить твой позвоночный столб». А сам, между тем, погнал верблюдицу прочь. Кулейб вернулся домой очень мрачным и жена его Джелила (родная сестра Джессаса) заметила сразу, что что-то не ладно. Стала его расспрашивать, допытываться, в чем дело. Наконец он произнес мрачно: «Знаешь ли ты такого, кто бы осмелился защищать любимца своего наперекор мне?» Она отвечала, недолго думая: «Едва ли кто на это решится; разве вот брат мой Джессас». Кулейб сказал, что он сомневается в этом. С его языка сорвалась едкая насмешка по адресу шурина, но насмешка не осталась без ответа. Тогда с обеих сторон послышались грубые перекоры. После этой вспышки, однажды Кулейб вышел опять поглядеть на верблюдов, которых в это время вели на водопой. Впереди шли Кулейбовы верблюды, но верблюдица Сагда (Сараб), находившаяся в стаде Джессаса, рванулась вперед и бросилась к водопою. Кулейба передернуло. Ему сообщили при этом, что это животное принадлежит чужестранцу. Показалось гордому шейху, что так случилось нарочито: все это шутка Джессаса, подумал он. Тогда Кулейб схватился за лук, натянул тетиву, и стрела прободала вымя верблюдицы. С криком понеслась Сараб прямо в стойло, к палатке Джессаса. Приезжая тетка его Бесус все это видела и вознегодовала, горько сетуя на нанесенный ущерб собственности её родственников: «О позор! О поношение! Гостя моего обидели!» – голосила она в надежде, что Джессас отомстит за нанесенную её гостю обиду. Напрасно старался Джессас успокоить тетку обещанием богатого вознаграждения, Бесас день за днем не переставала преследовать племянника насмешками и упреками, что гость под кровлей его не может найти защиты, которую всякий честный человек обязан оказывать даже чужому, принятому в дом. He выдержал наконец Джессас и разразился проклятиями: «Замолчишь ли ты, наконец, женщина! Завтра будет убит один, и погибель его для племен Бекра и Таглиба обойдется дороже твоей верблюдицы!» Слова эти переданы были буквально Кулейбу. Шейх подумал было, что дело идет о его верблюде-любимце и порешил в уме жестоко отомстить, если шурин осмелится убить этого верблюда. Но Джессас думал о самом шейхе Кулейбе и стал подстерегать его. Однажды, когда Кулейб вышел без орѵжия, Джессас бросился за ним и крикнул ему: «Берегись, я убью тебя!» «Иди же вперед, если ты не лжешь», – отвечал ему хладнокровно Кулейб. От непомерной гордости он считал непозволительным для себя даже обернуться к противнику. Джессас напал на него сзади и всадил ему копье в спину. Кулейб упал на землю, а Джессас бросился бежать. В это самое время отец убийцы, окруженный старейшинами колена Шейбав, племени Бену Бекр, сидел возле своей палатки. Увидев стремительно прибежавшего сына, старик воскликнул: «О Боже! Джессас совершил, должно быть, что-то ужасное!» Затем он спросил сына: «Что с тобой?» Сын прошептал: «Я убил, Куйлеба». Старец взмутился: «Так один ты и будешь в ответе», – сказал он. «Я тебя свяжу, чтобы дать возможность домочадцам Кулейба убить тебя! И все же истинно говорю, – прибавил со вздохом старик, – никогда более племена Бекр и Таглиб не соединятся на хорошее дело, вследствие предательской смерти Кулейба. Горе нам! Что ты наделал, Джессас? Ты умертвил главу народа, разорвал узы единения, факел раздора бросил в средину племен!» Но Джессас не угомонился, а продолжал хвастаться тем, что совершил. Отец связал его и повел в палатку, куда позваны были старейшины всех колен племени Бекр. Старик начал свою речь так: «Делайте, что хотите с Джессасом. Он убил Кулейба. Я его связал. Нам остается ждать, пока не появятся призванные на кровомщение и не потребуют выдачи его». Ho представители рода не пожелали и слышать о выдаче убийцы. Прав он или виновен, честь рода требовала защищать его всеми средствами против преследователей. Так был порван тесный союз родственных племен и началась кровавая бойня. Иногда она затихала, заключалось на некоторое время перемирие, даже образовывались временные союзы для отражения общего врага, но вражда не прекращалась в течение 40 лет. И наконец обе стороны утомились, и заключен был мир.

He менее замечательна и другая братоубийственная распря между родственными племенами, возникшая приблизительно около 560 г. по Р. Х. И поводы к ней представляют также характеристические черты старинных нравов Аравии. В то время заселяли центр полуострова большие группы племен под общим названием Бену Кайс. Между ними самым выдающимся было поколение Бену Гатафан. В свою очередь Бену Абс и Бену Зубыян (подразделения племени Гатафан) пользовались наибольшим почетом. Благодаря общему происхождению, оба они жили в тесном единении. Старейшиной у Абс был Кайс, сын Зухейря, у которого был знаменитый скакун Дахис. Раз как-то один из его двоюродных братьев Кайса посетил старейшин племени Зубыян. Ему показали многих лошадей и стали, в присутствии его, чрезмерно восхвалять превосходные качества кобылицы Габра. Гость стал доказывать. что не сравниться ей с Дахисом. Возникли горячие споры, кончившиеся тем, что побилась об заклад, которое из этих обоих животных быстрее на скаку. Решено было выставить с обеих сторон заклад по десять верблюдов, которые назначались в награду победившей стороне. He особенно понравилось Кайсу, когда ему рассказали о случившемся, так как он предчувствовал, что хорошего не много выйдет из спора. Знал он прекрасно, что за народ Зубьяниты, старейшины которого славились насилием и несправедливостью. Поэтому он сам отправился на место стоянки соседей с твердым намерением отступиться от пари. Но владелец Габри, некто Хузейфа, и его брат Хамаль, оба старейшины, люди сильно заинтересованные в этом деле, наотрез отказали Кайсу. Они стали доказывать ему, что если шейх не желает пустить свою лошадь на перегонки, то этим он сознается, что проиграет и, стало быть, обязан выдать десять верблюдов. Эти безумные речи окончательно взорвали Кайса. «Нет, никогда я не думал, что могу проиграть», –заговорил он, – но, по-моему, ежели уж биться об заклад, так по крайней мере на большее пари». После долгих переговоров и споров порешили на сотне верблюдов. Дистанцией назначили сто полетов стрел (около 3 миль). Кайс и Хузейфа, владельцы лошадей, передали на руки избранного ими сообща третьего лица по сотне верблюдов. Двое суток они не поили своих лошадей, а возле цели, куда должны были добежать скакуны, вырыли яму и наполнили ее водой. Та из лошадей, которая первая утолит свою жажду из водопоя, так согласились обе стороны, будет считаться победившей. В заранее определенный день, большие толпы зрителей из обеих племен собрались на место ристалища. Гораздо более, разумеется, было Зубыянитов, так как место состязания назначили на их территории. По данному знаку пустили лошадей одновременно, и обе лошади поскакали с быстротой ветра, так что Кайс и Хузейфа, следовавшие верхами за ними вдоль ристалища, не поспевали за скакунами и, чем более, всё более и более теряли их из виду. В начале, пока Габра бежала по заранее утрамбованному Хузейфом, нарочито для своей лошади, пути, она шла несколько впереди. Но когда твердая почва постепенно перешла в песчаную, Дахис стал заметно выказывать большую резвость и выдвинулся на значительное расстояние вперед. Давно уже обе лошади скрылись из глаз своих владельцев. Приближались они уже к цели и Дахис был далеко впереди, как вдруг из подготовленной коварным Хамалем засады, выскочили два Зубыянита. Сильными ударами по ноздрям заставляют они шарахнуться лошадь в сторону и дают этим полную возможность прибежать Габре первой к водопою. Но в числе зрителей нашлись такие, которые присутствовали при этой недостойной сцене и когда несколько спустя подъехали Кайс рядом с Хузейфом, то Кайсу тотчас же передано было, каким образом помешали его скакуну одержать неоспоримую победу. Он сумел, однако, подавить свой гнев. Абсов было немного, и Кайс обратился, по-видимому, хладнокровно к Хузейфу и Хамалю с следующей речью: «Дети Багида (так звали общего прародителя обоих племен)! Несправедливость ужаснейшее зло между братьями. Советую вам, возвратите нам то, что вы выиграли. Вы не выиграли, собственно, ничего. Отдайте же, по крайней мере, ту часть верблюдов, которая нам принадлежит». «Никогда этого не будет». «По крайней мере, дайте одного верблюда на убой. Надо же угостить людей, наполнивших водою водопой». «Одного или сотню – это все равно. Этим самым мы признаем вас за победителей. А этого от нас не дождетесь. Мы не считаем себя побежденными». Напрасно пробовал один из Зубыянитов, благомыслящий человек, устранить угрожавший разрыв предложением взаимных уступок. Все его старания не привели ни к чему, а Кайс удалился со своими, глубоко убежденный в том, что его самым постыдным образом провели. Пылая местью к обманувшим, он, пользуясь первым благоприятным случаем, умерщвляет одного из братьев Хузейфа и тотчас возгорается братоубийственная война между обоими племенами, продолжавшаяся, по преданию, 40 лет²³³. В нескончаемой резьбе падает под рукой самого Кайса один за другим двое из братьев Хузейфа и сам Хамаль, но пали и многие из числа знатнейших племени Абс. Обе стороны были уже истомлены продолжительной враждой, а тени убитых не дают им покоя, потому что кровь смывается у арабов только одной кровью. Наконец, среди племени Зубьян отыскались два мужа возвышенного сердца – Харис Ибн Ауф и Харис Ибн Синан, решившиеся примирить родственные племена с помощью великой личной жертвы. Они подсчитали убитых с обеих сторон и пришли к заключению, что остается известное число, кровь которых еще не отмщена. Кодекс чести у арабов допускает оплачивать убийство выкупом в пользу родственников и домочадцев убитого, и иногда, хотя весьма редко и неохотно, дети пустыни соглашаются на подобную сделку. Но теперь все ощущали потребность помириться и каждый охотно согласился на предложение вышепоименнованных лиц – уплатить, по соглашению, известную сумму родственникам в форме соответствующего числа верблюжьих голов. 3000 лучших животных пришлось защитникам мира раздать, чтобы достичь предполагаемой ими цели. В глазах жадных арабов это было поразительным актом великодушия и щедрости, даже со стороны самых зажиточных из них. Таким образом можно было, наконец, добиться замирения, хотя до самого последнего момента можно было опасаться, что вот-вот возобновится жесточайшая резня. Один только старик Кайс ибн Зухейр, из-за злосчастного жеребца которого возникла вся эта распря, уклонился от мира, хотя в душе и одобрял мир. «Я не в состоянии выносить взгляда ни одной из Зубьяниток, – признавался он, – нет почти ни одной меж ними, у которой бы я не убил кого-нибудь: отца, брата, мужа или сына». Поэтому со своими ближайшими родственниками он удалился за Евфрат, к родственному племени Бену Намир, кочевавшему среди поселений месопотамских христиан. По преданию, он перешел в христианство и кончил мирно жить отшельником в далеком Омане, на юго-востоке Аравии²³⁴.

Иногда достаточно было прозаического или поэтического рассказа, напоминающего о прежних отношениях враждебных племен, чтобы возбудить между их представителями ожесточенную усобицу, хотя при этом древний обычай требовал от враждующих соперников равенства возраста и сил, числа и оружия. Только в четыре священные месяца (Мухаррам, Раджаб, Дзул-каада и Дзул-хиджа) арабы прекращали свои взаимные междоусобицы, а иногда и ссоры с иноземцами. В эти месяцы арабы влагали свои мечи в ножны и строго сохраняли перемирие. Иногда, впрочем, спокойствие священных месяцев нарушалось, и тогда арабы переносили мир на следующие затем месяцы своего лунного года²³⁵.

Хищничество, разбойнические набеги на соседей и на караваны, почти беспрерывные междоусобные войны вполне объясняются постоянной жизнью арабов в пустыне. «Пустыня, – говорит Мюллер, – предъявляла к личным качествам каждого араба наивысшие требования, причем успехом пользовались только люди, особенно одаренные природой»²³⁶. Игн. Гольдцигер²³⁷ замечает, что «жизнь древних арабов представляла резкую противоположность с жизнью арабов исламского периода. Средоточием социальных понятий аравитян было сознание общего происхождения отдельных арабских племен. Поэтому слава одного племени в сравнении со славой другого размерялась по славе предков, на ней основывалась претензия целого племени и каждого в отдельности на уважение и авторитет. Слава предков²³⁸, когда дело касалось чувства собственного достоинства, занимала у древних арабов выдающееся место. Эта слава имела для араба такое значение потому, что он убежден был в наследственности как телесных, так и душевных качеств. Добродетель предков арабы сравнивают с прочным, высоким зданием, созданным для потомства, зданием, разрушить которое было бы поздно. С другой стороны, распространяя худые слухи о предках противника или его племени, этим самым навлекали подозрение на достоинства его самого. Таким именно способом можно было наиболее уколоть самолюбие гордого араба. Поэтому ссоры и междоусобия отдельных племен сопровождались у арабов обоюдными насмехательствами, в которых исчислялись обыкновенно позорные черты характера и прошлого того племени, с которым велась борьба, но в тоже время восхвалялись достоинства собственного племени. Для составления подобных сатир арабы нанимали поэтов из другого племени, если не было своих, и иногда за довольно высокий гонорар. Сатира имела важное значение во времена усобиц арабов и могла иметь роковое влияние на положение племени среди арабского общества. Так, например, во время спора между Таглебитами и Бекритами из-за одного источника в пустыне (в VI в. по Р. Х.) защитником прав Таглебитов был выбран поэт Амру-бен-Кольсум²³⁹, защитником прав Бекритов – поэт Харис. Каждый из них восхвалял в стихах добродетели своего племени и укорял противника в трусости и насилии: Амру-бен-Кольсум восхвалял Таглебитов за то, что они всегда оставались независимыми и не преклоняли своей головы, подобно Бекритам, под иго соседних властителей²⁴⁰. Защитник Бекритов, поэт Харис, язвительно упрекает противника в беспрестанной неверности данному слову и в пустом хвастовстве; напоминает о многих поражениях Таглебитов, за которые они не отмстили; говорит, что победы их были случайны, что они употребляли их во зло и, наконец, обращается к их защитнику, поэту Ибн-Кольсуму: «О, ты, которой клевещешь на нас перед Амру! Долго ли устоит твоя ложь? Не думай, чтобы твои нападения имели какую-нибудь силу против нас. И прежде тебя, другие враги много худого возводили на нас, но от всей их злобы защитили нас твердыни и наша незыблемая слава, которая во многих уже возбуждала зависть и всегда поражала дерзавших покушаться против нас. Если постигали нас неудачи или несчастья, это все равно, как будто ниспадали они на высокую и мрачную ropy, которая, вершиной прорывая облака, со спокойным видом и неподвижно отражает от себя все дерзкие удары. Вы многих оставили неотмщенными, а мы воздали вам за все. Вы хорошо нас узнали, когда все поколения кровожадно устремлялись одно против другого; когда каждое колено находилось в беспрерывной тревоге; когда и храбрейшие не смели жить на равнинах, а трусливым не помогало и бегство. Оставьте притворство и высокомерие, они только увеличивают вашу неправоту²⁴¹.

О религиозных верованиях древних арабов писали почти все европейские исследователи ислама, и в русской богословской литературе есть почтенный труд M. А. Машанова: «Очерк быта арабов в эпоху Мухаммеда, как введение к изучению ислама» (Казань, 1885 r.), в котором подробно изложен и критически исследован религиозный быт древних арабов. Мы в настоящей главе указываем только на главные предметы религиозного почитания арабов, о которых говорится в первоисточнике ислама – Коране.

Как видно из предыдущего изложения, арабы, прежде чем сложиться и обособиться в отдельный народ, пережили долгий период взаимного смешения разных потомков сынов Ноя (Хама и Сима) и потомков Авраамова сына Измаила. Так образовались на Аравийском полуострове арабы первичные, арабы вторичные и измаилиты, т. е. позднейшие арабы, ближайшие ко времени Мухаммеда. Нет сомнения, что древние арабы, как потомки сынов Ноя, а потом Авраама, сохраняли в своем религиозном сознании, по преданию, память о Едином Боге²⁴², следы которой дошли до нас в Коране: «Скажи: кто доставляет вам с неба и от земли потребное для вашей жизни? Кто распоряжается слухом и зрением? Кто выводит живое из мертвого и мертвое из живого? Кто управляет всем этим? Они, наверное, скажут: Бог» (Коран, гл. 10, ст. 33). Поэтому арабы обращались к Богу за высшей помощью и искали у Hero избавления от грозивших им опасностей. «Когда волна покроет их, как мрак, тогда они призывают Бога, обещая искреннее служение Ему (Коран, гл. 31, ст. 31). «Когда вас постигает несчастье, вы к Нему взываете» (Коран, гл. 16, ст. 33). «Скажи: не видит ли каждый из вас, что вы, если настанет для вас последний час, взываете к Богу, а не к другому кому-либо... к Нему вы тогда взываете, и Он, если хочет, избавляет вас от того, о чем вы просили» (Коран, гл. 6, ст. 40, 41). Арабы представляли Единого Бога верховным божеством (Алла-тааля) и считали его творцом небес, земли, солнца и луны, творцом человека и верховным распорядителем жизни вселенной, как это видно из следующих стихов Корана: «Если ты спросишь их (арабов): исто сотворил небеса и землю, кто солнце и луну сделал служебными силами? – они скажут, – Бог. Если спросишь их, кто низводит с неба воду и ею оживляет землю после её омертвения? – они скажут, Бог» (Коран, гл. 29, ст. 61–63). «Скажи (спроси): кто Господь семи небес и Господь великого престола? Непременно скажут: Бог» (Коран, гл. 23, ст. 88, 89). «Если ты спросишь их, кто сотворил их (арабов)? – они непременно скажут, – Бог» (Коран, гл. 43, ст. 87). «Скажи: в чьей власти земля и то, что есть на небе? Они непременно скажут: во власти Бога. Скажи: в чьей руке власть над всеми существами, так что Он покровительствует им, а сам не нуждается в покровительстве? Они непременно скажут: в руке Бога» (Коран, гл. 27, ст. 86,87; 90, 91). Но это первоначальное верование в Единого Бога не могло удержаться среди древних арабов во всей своей чистоте и неизменности. В Коране встречается много мест, в которых Мухаммед от лица Божия укоряет своих соотечественников в неблагодарности к Единому Творцу и Промыслителю: «Ужели они не размыслили, что для них Мы сотворили то, что произвели руки Наши. Скот, которым они владеют, Мы покорили его им и они на одних ездят, а другими питаются, от него им польза и питье. Что же они не благодарны? Кроме Бога, они приняли себе еще каких-то богов, в надежде, что получат от них помощь» (Коран, гл. 36, ст. 71–74). «Многобожники говорят: если бы хотел Бог, то мы никому, кроме Него, не служили бы, ни мы, ни отцы наши ничего не запрещали бы без Его указания. Так делали и предшественники их» (Коран, гл. 16, ст. 37).

Соответственно вере в Единого Бога, Творца человека, некоторые арабы сохранили и веру в будущую жизнь (Коран, гл. 6, ст. 92). Такие лица известны даже поименно и в их числе дед Мухаммеда Абдул-Мутталиб, который однажды сказал: «Клянусь Богом! За этим миром есть еще другой, где добрый получит награду, а злой – наказание» (соч. Машанова, стр. 525). Но, неизвестно под какими влияниями, среди современников Мухаммеда появились религиозные вольнодумцы, которые думали, что мир сотворен случайно (Коран, гл. 38, ст. 26)²⁴³ и что люди сотворены, как игрушки (Коран, гл. 23, ст. 117); поэтому они не верили в загробную жизнь и говорили: «Ужели мы, после того как умрем и будем прахом – костями, ужели мы в самом деле будем воскрешены (Коран, гл. 23, ст. 84, 85)²⁴⁴ и будем судимы? (Коран, гл. 37, ст. 31). He бывать тому, чтобы кости умерших были воскрешены» (Коран, гл. 44, ст. 7). Таким образом вера в загробную жизнь была затемнена у древних арабов разными неосновательными представлениями. Подробнее об этом можно читать в соч. г. Машанова, который, на основании свидетельств арабских поэтов и позднейших писателей, представил подробную картину народных верований арабов в загробную жизнь и противоречащие этому верованию отрицательные суждения и мечтания их: «Трудно представить себе, говорит он, что-либо более запутанное, нежели верования арабов. Это разноречивое представление о всем, касающимся высших предметов религии, объясняем мы самим бытом арабов и их сношениями. Естественно, что у арабов, имевших сношения с соседними языческими народами, отразился на их верованиях религиозный взгляд этих последних и способствовал затемнению первичной идеи о Едином Боге, а сношения с иудеями и христианами, напротив, освежали н поддерживали эту идею и даже в некоторых случаях усиливали и способствовали дальнейшему её развитию. Среди этих многоразличных, противоположных между собой, влияний язычества и христианства с иудейством сохранилась также и самобытная вера арабов – наследие их глубочайшей старины, и жила у них со всей простотой патриархальной веры. Все это взятое вместе и было причиной такого разнообразия верований у арабов, какое трудно, а может быть и невозможно, встретить у какого-либо другого народа древности²⁴⁵. И мы допускаем, что многолетний период последовательных метисаций естественно должен был отражаться и на религиозных верованиях арабских племён.

И прежде всего древняя Халдея, Ассирия и Вавилон оставили в Аравии следы своих верований, следы сабеизма, чему способствовала и физическая природа Аравии. Мало разнообразная и во многих местах пустынная Аравия более всего поражала младенствующую душу древних своих обитателей необыкновенно чистым небом, ослепительным солнцем, блестящей луной и яркими звездами. Постоянное наблюдение неизменных движений светил небесных и постоянных перемен на земле должно было, при отсутствии положительного религиозного и научного знания у арабов, наводить их слабый ум на мысль, что небо – бог, что солнце, луна и звезды – божества, достойные поклонения. Небо, как бог, почиталось в г. Сане и в Неджде (по Ленорману), а солнце, луна и планеты – у разных арабских племен. Сабеизм был так сроден с природой Аравии и столь глубоко запал в душу арабов, что сам Мухаммед не мог вполне отрешиться от сабеистических представлений. Особенно в начале своей проповеднической деятельности в Мекке, он неоднократно сам клялся небом, солнцем, луной, планетами: «Клянусь небом, украшенным знаками зодиака, клянусь солнцем и утренним блистанием его, и луной, когда она последует за ним; клянусь планетами, скрывающимися кометами; клянусь денницей; клянусь утренней зарей, клянусь вечерней зарей» (Коран, гл. 85, ст. 1; гл. 91, ст. 1–5; гл. 81, ст. 15, 16; гл. 86, ст. 1; гл. 84, ст. 16) и под. По преданию, он сказал однажды, что в день всеобщего воскресения Бог повелит следовать каждому за предметом его поклонения при жизни на земле, и тогда одни последуют за солнцем, а другие за луной²⁴⁶. Устанавливая часы для ежедневных молитв своих последователей, Мухаммед также не мог или не хотел совсем отрешиться от моментов восхода и заката солнца и заката звезд: Воссылай славу Господу твоему прежде восхода солнца и прежде заката его (Коран, гл. 50, ст. 38; гл. 17, ст. 80), хвали его во время ночи и при закате звезд» (Коран, гл. 52, ст. 48). Запрещая поклоняться солнцу и луне: «Не покланяйтесь ни солнцу, ни луне, но поклоняйтесь Богу, который сотворил их» (Коран, гл. 51, ст. 37; гл. 27, ст. 24), основатель ислама в то же время удержал в Коране весьма важный рассказ, подтверждающий мысль о сильном влиянии светил небесных на религиозное чувство человека: «Некогда Авраам сказал отцу своему Азару: ужели ты кумиров принимаешь за богов? Вижу, что ты и народ твой в очевидном заблуждении. Вот, мы показали Аврааму царство небес и земли для того, чтобы он был в числе верно знающих. Когда покрыла его ночь, он увидел звезду и сказал: это Господь мой! Но когда она закатилась, то он сказал: не люблю закатывающихся. Потом, когда он увидел восходящую луну, то сказал: это Господь мой! А когда она закатилась, он сказал: да если бы Господь мой не руководил меня, то я был бы в числе людей блуждающих. Когда же он увидел восходящее солнце, сказал: вот Господь мой; этот самый великий! Но когда и оно закатилось, он сказал: народ мой! я чист от тех, кого вы признаёте соучастниками Богу. Обращаю лицо мое к Тому, кто сотворил небеса и землю, пребывая усердным Ему поклонником; я не из числа многобожников» (Коран, гл. 6, ст. 74–79)²⁴⁷. Этим рассказом Мухаммед как бы нехотя показал, что поклонение светилам небесным настолько естественно среди людей, не получивших Божия откровения, что даже Авраам склонен был по первому впечатлению от света солнца и луны и от блеска звезд, признать их за богов²⁴⁸. Тем легче могли заблуждаться в этом отношении древние арабы, не имевшие истинного руководителя в вере и богопочитании²⁴⁹. Это подтверждается действительными фактами: химьяриты поклонялись солнцу, кенаниты – луне, лахмиты – юпитеру, кайситы – сириусу, асадиты – меркурию и проч.²⁵⁰ Культ солнца был особенно распространен среди арабов и доказательством этого служат храмы, посвященные этому светилу, разные суеверия и, наконец, собственные имена арабов. Имя «Раб солнца» (Абду-ш-шамс) придавалось у арабов не только отдельным лицам, но и целой отрасли колена факас из рода асадитов²⁵¹. Этого мало: память о солнце, как о древнем божестве арабов-язычников, вошла в самый ислам, так как с другим оттенком название солнца вошло в состав уже мусульманского имени «Солнце веры» (Шамосуддин), которое встречается в настоящее время даже среди татар. Что касается почитания арабами луны и планет, то это ясно видно не только из поэтических прославлений этого светила, но и из прямых запрещений Корана поклоняться ему. Имя луны носило одно арабское племя Бяну-Галяль; химьяриты приносили луне жертвы ещё в IV в. по P. Х., a в Мекке, по одному свидетельству, была даже статуя луны. Изображение полумесяца перешло в ислам и до настоящего времени ставится на мечетях²⁵². Почитание разных планет было также общераспространенным среди всех арабов культом, но в том смысле, что каждое племя, смотря по месту жительства, чтило ту планету или звезду, которую чаще и ближе наблюдало. He перечисляя этих планет, скажем, что некоторые из них были чтимы впоследствии под видимыми образами или естественных выступов скал²⁵³, или искусственных изображений и арабы приписывали им разные влияния на явления природы и на самого человека и приносили жертвы. Сатурн считался звездой несчастья, а Юпитер и Венера звездами счастья н благополучия²⁵⁴. Период сближения этих звезд считается до сих пор среди мусульман самым благодетельным для тех людей, которые зарождаются в это время. Таков был в позднейшее время знаменитый Тимур, носящий особое название «Сахибу-кыран», т.е. господин двух сбизившихся созвездий.

Из истории естественных религий известно, что народные верования постепенно изменялись, осложнялись и количественно увеличивались, частью путем внешнего заимствования при торговых и других сношениях с иноземными народами, частью же путем внутреннего процесса духовного развития народа. Естественное чувство человека быть ближе к своему божеству, иметь его около себя, пред своими глазами, вызвало идолопочитание²⁵⁵. У древних арабов по тем же побуждениям явилось идолослужение. И если евреи, имевшие закон и пророков, не редко впадали в идолопоклонство, то тем легче было дойти до такого состояния древним арабам, не имевшим писаний и пророков (Коран, гл. 34, ст. 43; гл. 3, ст. 19; гл. 62, ст. 2), а вместо того слышавшим о видимых богах соседних народов. Таким образом, и в древней Каабе стали появляться видимые изображения разных божеств, заимствованные у других народов; в других пунктах полуострова стали также появляться идолы и фетиши. Число божеств постепенно увеличивалось в Аравии, но при отсутствии образованности у арабов²⁵⁶ многобожие их не сложилось в стройную мифологическую систему, а мусульманские писатели не считали для себя нужным и приличным вникнуть глубже в те идеи, которые лежали в основе арабского политеистического миросозерцания. Поэтому перед нами являются многочисленные божества древних арабов, не соединенные между собой общей религиозной идеей, подобно тому, как и сами арабы, расчлененные на множество племен, колен и родов, не составляли однного народа. Представление о едином верховном божестве (Алла тааля), сохранявшееся в народной памяти, было слишком обще и отвлеченно для неразвитого ума арабов и потому оставалось в стороне, а на первом плане, перед глазами, находились идолы, которым арабы поклонялись, которых чтили славословиями, которых умилостивляли и благодарили жертвоприношениями и обетами. В честь этих божеств и над их изображениями они создавали храмы; для служения им назначали жрецов и жриц. Богатство и большая степень гражданственности некоторых местностей оказывали влияние на характер самого культа, потому что была результатом большого развития жителей. На юге Аравии каждый город имел своего идола, которого и чтил своим покровителем. Со своими идолами арабы прощались после всех, когда уходили из дома, и здоровались прежде всего, когда возвращались в дом. Таким образом, у древних арабов были свои домашние и племенные божества, причем некоторые племена, кроме своих божеств, чтили богов и других племен.

Мекка – родина Мухаммеда и колыбель ислама – считалась центральным торговым пунктом древней Аравии, а вместе с тем считалась задолго до Мухаммеда и религиозным центром арабов²⁵⁷. Святилище Мекки – Кааба²⁵⁸ – представляло собой как бы Пантеон арабских божеств, хотя национальное предание соединяло её происхождение с именами Авраама и Измаила (Коран, гл. 2, ст. 118–122). Между тем Кааба, по Ибн- Хишаму, была с очень древних пор главным пунктом идолопоклонства арабов, так как в ней пред- метом наибольшего почитания служил темно-серый камень, упавший с неба во время её постройки, и так как другие арабы, выселявшиеся из Мекки, брали потом с собой камни из Каабы и поклонялись им на новых местах своего жительства, совершая вокруг них священные обходы (таваф), как и до сих пор мусульмане совершают обходы вокруг Каабы²⁵⁹. В какой степени можно сравнивать поклонение древних арабов камням с жертвоприношением Иакова на камне в Вефиле (Быт. 35, 14–16), это другой вопрос, но во всяком случае факт поклонения камням среди арабов в древнее домусульманское время не подлежит сомнению.

От поклонения простым камням совершился постепенный переход к поклонению идолам, производство которых в Аравии, при отсутствии технических знаний, долгое время не было известно. Поэтому первые идолы были занесены в Аравию из других, более культурных стран. По Ибн-Хишаму, первым идолом, появившимся в Каабе, был идол Хобала²⁶⁰, изображение которого было принесено Амром-бен-Лохаем из Сирии (около III века по Р. Х.). В северной Аравии почитание идолов вошло в нравы жителей ранее, так как и сношения с чужестранцами у северных арабов начались прежде, чем у хиджазцев. Неудивительно, что у некоторых арабских племен, живших на севере Аравии, т. е. ближе к древним язычествующим народам, идолопоклонство упоминается ещё до Рождества Христова²⁶¹. И это естественно, потому что на севере Аравии жили более культурные народы, чем арабы.

В разных местностях Аравии и у разных арабских племен почитались следующие главные идолы:

Хобал – самый большой среди идолов Каабы, имел подобие человека (по некоторым писателям вид старика с длинной бородой), держал в руках семь стрел, был сделан из красного коралла и имел одну руку золотую. Он был доставлен в Мекку с отломанной рукой, вместо которой корейшиты приделали ему золотую руку, что указывает на особенно большое внимание к нему со стороны корейшитов. Изображение Хобала сначала было поставлено на крыше Каабы, а затем перенесено внутрь её. Перед Хобалом арабы гадали о своих предприятиях, вынимая стрелы, и, в случае счастливого исхода, обращались к идолу со славословием: «Да будет превознесен Хобал!» Из разных объяснений мусульманских писателей о значении имени Хобала и о соединенных с его именем верованиях с наибольшей вероятностью можно предполагать, что Хобал представлял «бога судьбы» его именем арабы клялись в важных случаях и у него гадали. Позднейшие арабы, т. е. ближайшие ко времени Мухаммеда, отожествляли Хобала с изображением Авраама, поэтому основатель ислама, когда взял Мекку и увидел изображение Хобала, сказал: «Да поразит Бог тех, которые заставляют нашего старца бросать жребий стрелами. Какое дело Аврааму до стрел? Он не был ни иудей, ни христианин, но был ханиф – мусульманин, он не был также и многобожником»²⁶². После этого идол Хобала вместе с другими идолами, находившимися в Каабе, был уничтожен по приказанию Мухаммеда.

В Коране упоминаются идолы: Лата, Узза, Маната²⁶³, а затем: Вадд, Суваг, Ягус, Ягук и Наср²⁶⁴.

Лата (или Аль-Лата) почиталась божеством в городе Тайифе сякефитами и в долине Нахле корейшитами; по имени Аль-Латы назывались некоторые отрасли племен и отдельные лица. В Тайифе²⁶⁵ находился храм Аль-Латы, который был разрушен Абу-Суфьяном no приказанию Мухаммеда в девятом году Гиджры, причем были убиты 18 служителей, находившихся при этом храме. Аль-Лата представляла пятигранный гранитный камень, имевший в длину около 12 футов и в вышину 4 ¹/₂ фута. Грамматическая форма имени этого божества указывает на то, что Аль-Лата была богиня, как подтвердил и Мухаммед. Относительно символического значения Аль-Латы мнения европейских ученых сводятся к тому, что Аль-Лата олицетворяла собой Венеру²⁶⁶.

Идол М а н а т а был простым черным безобразным камнем, которому покланялась арабские колена: Гузаиль, Хузаа, Аус, Хазрадж и жители области Ятсриба (Медина). Этот идол находился в семи милях от Медины при море. Поклонение Манате продолжалось до восьмого года гиджры, когда идол вместе с храмом был разрушен по приказанию Мухаммеда. Чествование арабами этого божества выразилось, между прочим, и в собственных именах некоторых арабских племен, а равно и в богатых украшениях этого идола. Подобно Аль-Лате, Маната считалась женским божеством, которому приносили в жертву животных, на что может указывать самое имя Манаты, а равно и названия долины Мина (близ Мекки), где до сих пор, во время хаджа, мусульманские паломники закалают животных. По мнению некоторых, Маната олицетворяла богиню плодородия, a по мнению других – богиню судьбы, и была видимым изображением богини Сириуса²⁶⁷.

Под именем Уззы (или Аль-Уззы) арабы колена Гатафан чтили дерево акацию, которую срубил и сжег Халид, полководец Мухаммеда, по приказанию последнего, в восьмом году гиджры. Тогда же был разрушен и храм, выстроенный в честь богини, и убита жрица этой богини, идол Аль-Уззы находился в долине Нахла-ш-Шамийя, вправо от дороги из Мекки в Ирак. Этот идол был в почете также и у корейшитов, которые назывались арабами Аль-Уззы. Сам Мухаммед, до объявления себя пророком новой веры, приводил однажды овцу на заклание пред этим идолом, а корейшиты, во время священных обходов вокруг Каабы, клялись Аль-Латой, Аль-Уззой и Манатой. При храме Аль-Уззы были особые стражи из колена Бену-Шайбак. Вообще Аль-Узза пользовалась у корейшитов и других арабов весьма большим почетом вместе с Аль-Латой и Манатой.

Аль-Узза была богиня, как Аль-Лата и Маната, на что есть прямое указание в Коране. По мнению европейских ученых Аль-Узза это богиня луны. Культ Аль-Уззы был широко распространен среди арабов, и Мухаммеду нужно было много усилий для того, чтобы уничтожить влияние его среди своих соплеменников. Достаточно при этом иметь в виду, что Мухаммед однажды сам вынужден был признать религиозное значение названных трех божеств, чтобы расположить в свою пользу ожесточенных мекканцев²⁶⁸. Столь трудно было основателю ислама побороть укоренившееся веками и широко распространенное среди арабов верование, что он в отчаянии сам впал в грубое противоречие со своим исключительным монотеизмом и только на другой день мог одуматься и раскаяться в своем заблуждении, когда объявил от имени Божия: «Едва они льстиво не отклонили тебя от того, что дали Мы в откровении тебе, к тому, чтобы ты выдумал что-нибудь другое против Нас. Тогда они непременно считали бы тебя своим другом. И если бы Мы не укрепили тебя, то немного бы еще и ты склонился бы на их сторону. Тогда Мы подвергали бы тебя казни, сугубой в жизни сей и сугубой по смерти, и ты не нашел бы заступника пред Нами» (Коран, ст. 17, гл. 75–77). He придавая значения рассказу Корана и позднейшим толкованиям относительно происхождения идолов Вадда, Сувага и прочих, отметим здесь, что все они были занесены в Аравию чрез Красное море (чрез Джедду) и что идолу Вадда поклонялись арабы колена Кальб, Сувагу – колено Гамадан (или Гюзяйль), Ягусу – колено Мазхидж, Ягуку – колено Мурад, а Насру – химьяриты.

Идол Вадда имел вид человека огромных размеров, имевшего на плечах покров (изар) и препоясание на чреслах (риды) и вооруженного мечем и луком. Перед идолом было воткнуто копье с привязанным к нему знаменем и колчаном со стрелами. Он был украшен серьгами и ожерельями и чествовался поднесением молока. Именем этого идола назывались арабы племен Кальб, Тай, Хазрадж, Гюзейль и Корейш, что указывает на распространенность его культа в Аравии, пока полководец Мухаммеда Халид не разбил идола во время похода в Табук (в 631 r.). По значению своему Вадд олицетворял собой любовь, был богом любви.

Сувагу поклонялись в области Янбо (близ Медины) и считали его женским божеством, олицетворявшим производительную силу природы. Поклонение ему сопровождалось обходами вокруг него.

Идол Я г у к а имел вид лошади, Я г у с a – вид льва, а Насра–вид орла. Трудно теперь утверждать, каких божеств чтили арабы под видом этих идолов, но во всяком случае несомненно, что арабские идолы были заимствованы от других народов: лев до сих пор входит в герб персидских царей, изображение орла было известно особенно у ассириян, а лошадь посвящалась солнцу, как об этом сохранилось указание даже в Библии (4Цар. 23).

В Мекке, в виду Каабы, стояли открыто два идола – Исаф и Найла. Древние арабы, приходившие в Мекку на богомолье, по совершении обходов вокруг Каабы, шли затем к Исафу и Найле и пробегали с молитвенными возгласами расстояние между названными идолами. Так продолжалось до торжества новой веры – ислама, когда эти идолы были, по приказанию Мухаммеда, разбиты. Но память о поклонении им осталась и в исламе: по обрядам хаджа, мусульманские паломники до сих пор бегают рысцой между холмами Сафа и Мерва, на которых до времени ислама стояли вышеназванные идолы²⁶⁹. Нельзя сомневаться в искреннем почтении корейшитов к этим идолам, которым они (корейшиты) приносили в жертву животных. Предание рассказывает, что дед Мухаммеда, Абдул-Мутталиб, хотел принести в жертву перед этими идолами своего сына Абдуллу²⁷⁰, отца Мухаммеда, а потому и не заслуживает никакого вероятия, очевидно позднейший вариант, по которому Асаф и Найла считаются действительными мужчиной и женщиной, жившими в отдаленное время и окаменевшими будто бы после блудодеяния, совершенного ими в Каабе. Затруднительно также утверждать, что древний культ Асафа и Найлы стоял в связи с верованиями сабеистов²⁷¹.

Кроме вышеперечисленных идолов, общеизвестных среди древних арабов, у разных арабских племен были в почете многие другие, менее известные идолы²⁷² и в числе их идол Манафа. Почитаемые древними арабами идолы, вероятно, почти все были заимствованы у соседних народов, причем сами арабы едва ли ясно понимали ту религиозную идею, которую олицетворял каждый идол. При низших верованиях человек не составляет себе какого-либо определенного понятия о божестве. Когда мы желаем узнать, в каком смысле дикарь считает божеством дерево или змею, и задаемся вопросом, которого дикарь никогда и не думал ставить себе (Леббок). Предки Мухаммеда недалеко ушли в своем религиозном развитии от современных нам язычествующих инородцев России, которые имеют также видимые изображения своих божеств, совершают пред ними свои моления и приносят им животные жертвы, но при этом совсем не имеют представлений о том, что вот это божество олицетворяет такое именно, а не другое религиозное понятие. И способ поклонения древних арабов пред своими идолами также не представляет ничего отличительного, так как преклонение колен и поднятие рук к небу – символы общие у языческих народов, а обходы вокруг идолов могут быть сближаемы даже с древним русским хороводом. Но достойно внимания то обстоятельство, что древние арабы не всегда одинаково почтительно обращались со своими идолами: когда желания и прошения арабов не исполнялись, они теряли веру в могущество идолов и грубо обращались с ними, а иногда отказывались даже служить им. Так, однажды перед идолом Саадом испугались и разбежались верблюды, приведенные к нему на благословение их хозяином. Тогда рассердившийся хозяин верблюдов бросил в идола камнем и сказал: Да не будет на тебе Божие благословение: ты испугал моих верблюдов!» Потом он собрал верблюдов и сказал: «Мы пришли к Сааду, чтобы он соединил нас, но он рассеял нас: от Бога счастья нет нам счастья²⁷³. Саад – не более как пустынная скала, которая не заблуждает и не приводит к истине». Известны также случаи, когда арабы, не получившие удовлетворения от своих идолов, оставляли их и переходили в христианство или в ислам. Так, однажды к идолу Аль Фульсу загнали верблюдицу с пастбища, и прислужник не хотел возвратить ее. Но разыскавший пропавшую верблюдицу Малик, не взирая на угрозы стража при идоле, отвязал ее и угнал. После того другой араб, Ади-бен Хатим, принес жертву тому же идолу и, узнав о дерзости Малика, ожидал, какое постигнет его наказание; когда же наказания Малику не последовало, Ади сам перестал кланяться идолу Фульсу и принял христианство²⁷⁴. Другой пример: однажды две лисицы забежали в храм и осквернили находившегося там идола, испустив на его голову урину. Страж этого храма произнес тогда: «Ужели Господь тот, на голову которого испускают урину лисицы? По истине, ничтожен тот, на которого испустила урину лисица... Солаймиты: Он (идол) не вредит и не приносит пользы, он не может дать позволения, не может и воспрепятствовать. Сказав это, страж храма разбил идола²⁷⁵. О знаменитом арабском поэте Амрулькайсе (500–540 по Р. Х.), желавшем мстить за смерть своего отца, рассказывают, что он, когда вывул у Дзуль-Халясы стрелу, с надписью «запрет», то рассердился на идола, переломил все гадальные стрелы и бросил их в голову идола, сказав: «Если б у тебя был отец, и если бы его убили, то ты не запретил бы отомстить за него». При этом Амрулькайс выругался неприличными словами²⁷⁶. Известен также случай, когда арабы племени Бену-Ханифа во время голода съели своего идола, сделанного из теста, не убоявшись дурных последствий – наказания и мести своего долго чтимого божества²⁷⁷. Еще один пример относится ко времени Мухаммеда, когда у Амра бен-Альджамура молодые приверженцы ислама ночью похитили идола Манату и бросили в яму с нечистотами. Наутро Амра огорчился и угрожал виновным, а идола вымыл и намазал благовониями. На следующую ночь с идолом случилось то же, и Амра снова вымыл своего идола и поставил на прежне место. Но чтобы подобное бесчестие снова не постигло Манату, Амра привесил на шею идола меч и сказал: Клянусь Богом! Я не знаю, кто так поступает с тобой; но если ты что-нибудь узнаешь, то защищайся сам: вот тебе меч!» Однако, на следующую ночь приверженцы ислама сняли с идола меч, а вместо того привесили ему на шею мертвую собаку и в таком виде бросили идола в яму. Когда на утро Амра узнал об этом, то склонился принять ислам и уже после того сложил про идола своего следующие стихи: «Клянусь Аллахом! Если бы ты был Бог, то не лежал бы с мертвой собакой в яме. Позор тому, кто обожает тебя! Мы узнали тебя теперь, и нас не обманут больше»²⁷⁸.

Приведенные факты напоминают нам полудиких кочевников калмыков и сибирских язычествующих инородцев, которые обильно намащают нос и рот своих идолов салом, кровью или маслом, когда взывают к ним о помощи, а когда эта помощь не получается и когда вообще прошения язычников не исполняются, тогда они сердятся, укоряют своего идола и даже наказывают нагайками. Естественно поэтому утверждать, что идолопоклоннический культ древних арабов стоял на низкой степени развития²⁷⁹. В подтверждение этого взгляда приведем следующее место из Корана: «Они (арабы) отлагают для Бога часть из того, что производит Он на нивах их и в скоте их, и говорят: это – Богу, а это –Его соучастникам, чтимым нами. Что назначено для соучастников Бога, чтимых ими, то не переходит к Богу, а что назначено для Бога, то идет и соучастникам, каких чтут они» (Коран, гл. 6, ст. 1347). Толковники Корана объясняют этот стих в том смысле, что Бог менее нуждается в приношениях, чем низшие божества²⁸⁰.

В виду этого Мухаммед имел полное основание воскликнуть: «Как неосновательны арабы в своих суждениях!» Такая неосновательность религиозных представлений древних арабов объясняется их верованием, что идолы, т. е. олицетворяемые ими божества, служили посредниками между верховным Богом (Аллахом) и человеком: «Арабы, кроме Бога, поклоняются еще таким, которые ни вреда им сделать не могут, ни пользы принести не могут; они говорят: идолы – ходатаи за нас пред Богом» (Коран, гл. 10, ст. 19; гл. 39, ст. 4). Таково было общее верование язычествующих арабов; поэтому и сам Мухаммед проговорился в этом же смысле, когда спорил с корейшитами об Аль-Лате, Аль-Уззе и Манате. Может быть, такой взгляд на идолов был заимствован арабами от сабеистов, которые считали звезды и идолов ходатаями за людей пред Верховным Богом.

Наряду с идолами, как видимыми изображениями божеств, ходатаев за людей пред верховным Богом, древние арабы признавали бытие существ духовных – ангелов и демонов. Ангелам многие арабские племена поклонялись и считали их дочерями Бога (Коран, гл. 17, ст. 42; гл. 37, ст. 150; гл. 43, ст. 18; гл. 53, ст. 28), но вообще имели самые смутные представления о них, так что Мухаммед, знакомый с учением евреев и христиан, имел право сказать, что у арабов нет знания об этом предмете, что они следуют только мнению, которое не может нисколько заменить истины (Коран, гл. 53, ст. 29). Очевидно, что вера в ангелов была только отголоском какого-нибудь иноземного верования, занесенного в Аравию и не развилась на почве их родной мифологии. Гораздо более определенным было верование арабов в демонов (джинов), как существ, более осязательных для человеческого понимания и более близких к земной жизни человека. В этом пункте арабы были самостоятельнее, подобно другим язычествующим народам, имеющим свою демонологию. Арабские джинны, хотя были невидимы для обыкновенных глаз, но были материальны, могли принимать не только образ человека, но и образ животных, зверей, пресмыкающихся, а также предметов и явлений физической природы. По верованиям арабов, джинны разделялись на несколько классов²⁸¹, жили большей частью в безлюдных местах и причиняли людям вред: отгоняли скот с пастбищ, сбивали с пути путешественников, похищали новорожденных детей и иногда женщин. Разобщенность с миром небес возбуждает в них зависть, доводящую их до дерзкой мысли: подняться в небесные сферы и подслушать тайны Бога и ангелов; но стражи неба бросают в них звездами и низвергают их в море и на землю, а некоторых совсем сжигают. Придавая некоторую телесность джиннам, арабы считали одних из них джиннами мужского пола, а других – джиннами женского пола. Джинн Залянбур имеет особую специальность – производить раздор между мужем и женой. Джинн Дельхин, напоминающий своим именем дельфинов, живет на морских островах, нападает на корабли, оглушает своим криком пассажиров и тогда овладевает ими.

По мнению древних арабов, джинны были невидимые существа, встреча с которыми всегда была опасна для арабов, тем более, что такие встречи происходили в пустынных и темных местах и чаще ночью, чем днем. Следовательно, верование древних арабов в джиннов не отличается существенно от верований разных других языческих народов в злых духов, против влияния которых язычник обычно обращался к помощи чародеев, что мы в настоящее время видим у киргизов, калмыков и других шаманствующих инородцев России. Сам Мухаммед веровал во вредные влияния джиннов и одно время боялся мысли, что его коснулся джинн и сделал его бесноватым (маджнун).

Мы оставляем в стороне учение о Шайтане и Иблисе, так как учение о первом заимствовано из еврейского представления о сатане, а учение о последнем из христианского представления о диаволе. Точно также мы не говорим о разделении джиннов на верующих и неверующих, на добрых и злых, потому что такое деление принадлежит основателю ислама.

Что касается верования древних арабов в судьбу, то мы не склонны думать, что они считали ее особым божеством; это верование естественно вытекало из веры в Бога и в зависимость человека от божества, что и доказывается разными гаданиями арабов, с которыми они обращались к разным своим божествам, а также и той неопределенностью понятия о судьбе, как ее представляли арабы. Верования в судьбу указывало скорее на веру арабов в могущество их богов и в предведение их.

В заключение одно замечание относительно взгляда Ренана и др. на отношения семитов к идее о божестве. По мнению Ренана, семиты не допускали в представлении своем о Боге какого-либо расчленения и множественности, и поэтому семитические культы не отступали от древней патриархальной формы Богопочитания и т. д.²⁸² В виду изложенных в этой главе фактов действительного идолопоклонства и многобожия древних арабов, означенное мнение Ренана и его последователей можно понимать и принимать только в том смысле, что семиты, как потомки Сима, сына Ноя, и в частности арабы, как потомки Авраама, были более хамитов предохранены от естественного соблазна идолопоклонством соседних народов, и когда они (семиты, и в частности арабы) все-таки подпадали под такие влияния, то в их сознании оставалось представление о Едином Боге (Алла-тааля), которое находилось в полном противоречии с многобожническими представлениями тех же арабов. Справедливо замечает Мориц Каррьер, что Ренан слишком налег на излюбленную им черту духа семитов и дошел до той, более кажущейся, нежели действительной, противоположности, что будто бы арийцы – чисто многобожное, а семиты – единобожное племя..., что сама пустыня, окружающая арабов, единобожна: высокая в неизмеримом своем однообразии, она открывает человеку идею бесконечного²⁸³... Разность между семитами и арийцами можно поэтому обозначить так, что среди первых религиозное чувство решительно поднялось от язычества к единобожию и что в самом даже язычестве замечалась у них преобладающая наклонность к единству²⁸⁴...

Но у тех же семитов идея божества соединялась не редко с обожанием небесного света, солнца, луны и звезд, почему в Коране так часто и предостерегаются арабы от поклонения этим светилам.

Только при таком ограничении взгляда Ренана и др. можно помирить выводы современной науки о происхождении естественной религии, представленные в трудах Эд. Тэйлора, Рж. Леббока и др.

В Аравию, вследствие близости её к Сирии и Палестине, а также вследетвии политических и религиозных распрей Персии и Византии, с древних времен выселялись иудеи, персидские маги и разные христианские сектанты²⁸⁶, так что ко времени Мухаммеда там находились исповедники следующих определенно перечисленных в Коране религий: еврейской, христианской, сабейской и огнепоклоннической²⁸⁷. Аравия, по своему изолированному географическому положению и вследствие религиозного индифферентизма коренных своих обитателей, исповедовавших языческую религию, давала возможность представителям чуждых религий укрываться от правительственных преследований и поселяться в разных местах полуострова. Поселившись в Аравии, исповедники этих религий прямо и косвенно оказывали влияние на верования самих арабов и постепенно подготавливали почву для религиозной реформы, которую осуществил Мухаммед своей проповедью исключительного монотеизма (таухид).

В нашу задачу не входит подробное изложение исторических судеб каждой из названных религий в Аравии, нам важно указать только, что иудейство и христианство, несомненно имели влияние на появление и развитие в Аравии ислама, который справедливо считается происшедшим от их смеси и притом в искаженной форме. С этою целью мы и назовем здесь некоторые иудейские и христианские секты, учение которых отразилось на учении Корана.

Таковы были: ессеи. Они жили сначала в населенных местах Палестины, но потом, желая удалиться от растленных городских нравов, оставили первоначальное свое местопребывание и поселились в пустынных местах по западному берегу Мертваго моря, на таком расстоянии от него, где их не могла касаться губительная его атмосфера. Это было братство, состоящее во время Филона и I. Флавия из 4000 мужей. He будучи так узко, как иудаизм, религиозное братство ессеев оказывало благотворное влияние на нравы и верования арабских язычников. На Востоке всегда соединялись в такие братства люди с восторженным религиозным чувством, и подобное явление там можно встретить еще и теперь. При скрытности и замкнутости, ессеи отличались мистическим направлением. Суфи и дервиши, по мнению Шпренгера, представляют собой подражателей древних ессеев. Вступающий в секту ессеев подвергался трехлетнему искусу и совершал ежедневные омовения. Собственно, мистическое направление этой секты усматривается из того, что каждый член её, пред вступлением в братство, давал клятву под страхом смерти не сообщать посторонним ничего о делах и верованиях своих собратьев. Эта замкнутость и исключительность известна и у мусульманских суфиев. Так как ессеи удалялись от мира вследствие недовольства мирскими нравами и имели целью очистить, исправить нравы людей, то их братство находило поддержку во всех тех личностях, которым не нравилась жизнь в обыкновенном обществе. Люди, пресыщенные жизнью и утомленные, охотно переходили к ессеям.

Учение ессеев не было самостоятельным учением, а представляло смесь ветхозаветных верований иудейских с египетскими, халдейскими и персидскими. Но для нашей цели достаточно отметить только некоторые пункты их умозрительного учения. Так, в Боге, согласно с ветхозаветным учением, ессеи признавали единое, святое и праведное существо. Вместе с этим они питали особенное уважение к солнцу. До его восхода они не говорили ни о чем мирском, а самый восход приветствовали молитвами, дошедшими к ним по преданию от отцов, как бы умоляя солнце, чтобы оно взошло и озарило их небесным светом. Во время этих молитв, ессеи обращали свое лице к солнцу. С вероятностью Неандер полагает, что в почитании солнца у ессеев отразился персидский культ солнца и следы этого культа мы видели в верованиях арабов. Одним из главных пунктов своего учения ессеи считали учение об ангелах, которое новопоступающие обязывались хранить в тайне. Шпренгер говорит, что они признавали иерархию ангелов. Во всяком случае, так как ессеи придавали этому учению очень большое значение, то можно предполагать, что они были подобны Колосским еретикам. По всей вероятности, ессеи считали ангелов единственными посредниками между Богом и людьми, и вместо единого истинного посредника поклонялись ангелам. То же было и у язычников арабов. На иерархию ангелов намекается и в Коране, когда говорится, что Бог повесил на небо звезды, чтобы они не пускали демонов слушать, что делается в верховном собрании ангелов (Коран, гл. 37, ст. 8). Ессеи не считали Бога единственным мироправителем, но вместе с Ним еще допускали участие судьбы. Учение о судьбе, как известно, довольно ясно выражено и в Коране²⁸⁸. Относительно души человеческой, ессеи держались учения о её предсуществовании и бессмертии, утверждая, что душа сотворена была прежде тела из тончайшего эфира и заключена в тело, как в темницу. Учение о предсуществовании душ известно и у талмудистов, и в Коране²⁸⁹. Основатель ислама мог, следовательно, встретиться с этой мыслью в Аравии. По смерти тела, по мнению ессеев, душа освобождается из своей темницы и улетает на небо, чтобы наслаждаться бессмертием, тело же разрушается. Праведники, по верованию ессеев, будут пользоваться вечной жизнью по ту сторону океана, в прекрасной стране, где их не будет беспокоить ни дождь, ни снег, ни зной и где постоянно будет освежать их тихий ветерок моря. Грешники же, напротив, будут поселены в пустом месте, где царит холод и мрак и где они будут мучимы постоянно разными муками. В этом, по мнению Шпренгера, заключается зародыш талмудического и коранического учения о загробной жизни.

Что касается до внешнего богопочитания ессеев, то они хотя и не посещали Иерусалима, но почитали Иерусалимский храм священным и посылали в него дары. Мухаммед также почитал Иерусалимский храм, и одно время советовал обращаться в сторону Иерусалима во время молитв (Коран, гл. 2, ст. 140, 143, 172).

Как обыкновенно бывает в мистических сектах, у ессеев, вместе со стремлением к служению Богу духом, было большое пристрастие к мелочной обрядности, чем они превосходили даже фарисеев. В своем рвении они выдумали легенду, будто бы Бог, чтобы испытать иудейских рыболовов в Айле, устроил так, что в продолжении целой недели не показывалось никакой рыбы, а только в субботу. Рыболовы соблазнились нарушить покой дня Господня и забросили сети в субботу, но были превращены за это в свиней и обезьян. Легенда эта передается и в Коране (Коран, гл. 5, ст. 65). Ессеи приписывали особенное освящающее действие омовению холодной водой и омывались при всяком случае, когда считали себя оскверненными. В Коране также предписываются омовения: «Верующие! Не приступайте к молитве, когда вы пьяны так, что не понимаете того, что говорите; ни тогда, когда бываете осквернены истечением во время сна, покуда не омоете всего тела» (Коран, гл. 4, ст. 46. Ср. гл. 5, ст. 8–9). Ессеи питали отвращение не только к пище, приготовленной не ессеем, но и ко всему неессейскому; так и в Коране заповедуется нетерпимость в отношении немусульман, хотя бы то были отцы, братья, дети и вообще родственники (Коран, гл. 58, ст. 22; ср. гл. 4, ст. 143; гл. 5, ст. 36; гл. 60, ст. 13).

Одновременно с есссизмом в Аравии нашла себе верное пристанище христианская секта евионитов, происшедшая из тех же самых религиозных факторов, которые произвели и ессеизм, из стремления преобразовать иудейство.

Именем евионитов называются в истории церкви еретики иудейского направления. Учение евионизма из Иерусалима распространилось в восточной Иорданской стране, в Пелле, откуда перешло на юг и укрепилось среди моавитян. Св. Епифаний указывает точное местопребывание евионитов, именно к востоку от Мертвого моря. Они делились на несколько групп, но все вместе имели общим отрицание существенного различия между Ветхим и Новым заветами, между иудейством и христианством. При этом они особенным своеобразным образом представляли себе соединение Божественного начала в лице Иисуса Христа с человеческой Его природой. Да и в самом учении евионитов о Божественном начале в Иисусе Христе нет ничего сходного с учением об Ипостаси Сына Божия: Сын Божий никогда не достигает у них равенства с Иеговою и единства с Ним по существу.

Принимая во внимание различие в воззрении последователей евионизма на Лицо Христа Спасителя, их обыкновенно делят на три главные группы: назореев, керинфиан и елкезаитов.

Имя «назореи» было сначала, по всей вероятности, как думают Дорнер и Неандер, общим названием христиан в Палестине и только впоследствии стало употребляться для обозначения особой секты. Эти сектанты – иудействующие еретики – смотрели на Иисуса Христа, как на простого человека, только чудесно рожденного от Девы Марии и принимали полное Евангелие от Матфея, не отвергая и двух первых его глав. Апостола Павла они считали вероотступником²⁹⁰. Во время крещения Иисуса в Иордане, на Heгo, как на человека, сошла особенная Божественная сила, и чрез это Он сделался Мессией и Сыном Божиим. Вообще они отвергали не только учение о воплощении Бога Слова, но и учение о искуплении, a считали Иисуса Христа величайшим и последним из пророков, на котором почивала Шехина, сила, по частям действовавшая в древних пророках (Иез. 2:1).

Керинф, современник Иоанна Богослова, по свидетельству св. Иринея, учил, что основание и причина высокого достоинства человека Иисуса заключается единственно в Его праведности, в личных нравственных заслугах. Рожденный естественным образом от Иосифа и Марии, Иисус сначала не был Христом, но потом превзошел всех других людей добродетелями, мудростью и справедливостью, так что Христос-Логос Сам сошел на Heгo во время крещения. Теперь Иисус стал проповедовать неведомого Бога и творить чудеса, и именно эта проповедь, а не искупление и примирение человека с Богом, была единственным предметом Его деятельности. Мухаммед также говорит от лица Божия в Коране: «Вслед других пророков Мы послали Иисуса, сына Марии...» (Коран, гл. 5, ст. 50). Потом Он был укреплен Духом Божиим, научен Писанию, Мудрости, Закону, Евангелию (Коран, гл. 5, ст. 109, 110; гл. 2, ст. 81, 254).

Самую развитую форму евионизма представляла секта е л к е з а и т о в, которая систематически развила и снабдила всеми средствами тогдашней науки всё составляющее характеристическую особенность иудейского понимания христианского откровения.

Монотеизм в иудейском смысле, отрицание Божественного достоинства Иисуса Христа и вместе с тем утверждение тождественности христианского и Моисеева учения, все это мы находим и в Коране: По следам других пророков, Мы послали Иисуса сына Марии для подтверждения пятикнижия. Мы дали Ему Евангелие, которое подтверждает пятикнижие»²⁹¹.

С ранних пор елкесаиты имели книгу, в которой подробно развивалось их вероучение. По свидетельству Оригена, они говорят о своей книге будто она была ниспослана им с неба. Мухаммед также учил в своем Коране, что он – слово Божие²⁹², откровение Божие²⁹³, записанное в небесной книге²⁹⁴, ниспосланным ему (Мухаммеду) при посредстве ангела Гавриила²⁹⁵.

Основная идея «Климентин» состоит в признании перворелигии, происходящей из Божественного Откровения, общей для иудейства и христианства. Автор убежден в необходимости откровений. «Мы нуждаемся в учителе, говорит он, и только тот, кто не имеет нужды отыскивать истину, кто знает её от живущего в нем высшего духа, который выше всякого незнания и сомнения, только такой человек может открывать истину другим. Только человек, в котором воплотился Христос, может быть пророком».

При этом важно заметить, что автор Климентин не предавал страданиям Иисуса никакого значения. По его мысли, каждый человек должен отвечать сам за себя и сам себя искупить. Так и в Коране читаем: «Бог не налагает никакой душе бремени выше её сил. Что душа сделает, то употребится для неё или против неё (Коран, гл. 2, ст. 286). Никакая душа, обремененная своей тяжестью, не понесет ее для другой; а если слишком обремененная душа попросит облегчить её отчасти, то ей этого не будет даже от своего ближнего» (Коран, гл. 35, ст. 19).

Первым пророком по Климентинам был первый человек – Адам. He было нужды ни в каком другом пророке, если бы откровения, переданные Адамовым детям, не были искажены. Но так как это первое откровение, которое должно было распространяться чрез живое слово от поколения к поколению, постоянно искажалось через примесь к нему ложных преданий, порожденных злым началом потомства Евы, то для восстановления первоначальных откровений явилась необходимость в новых откровениях, для исправления этих искажений, и это был тот перводух человечества, вечная идея человека, которая, начиная с Адама, воплощалась в разных лицах и являлась под разными именами: Еноха, Ноя, Моисея и под. Так и по учению ислама, первым пророком был первый человек Адам «первый наученный религии Самим Богом», за ним следовал длинный ряд пророков, законченный Мухаммедом. При этом Адам, Ной, Моисей, Иисус, называемые в Климентинах пророками истины, и в Коране являются главными пророками, восстановителями первой религии. Чтобы видеть, как Мухаммед понял учение Климентин об источнике откровения, считая этим источником небесный первотекст, достаточно показать, что все священные книги он считал списками, копиями небесной книги «Матери книг», которые да- ваемы были некоторым пророкам. Эти некоторые пророки – те же самые, которые в Климентинах называются истинными пророками: Адам, Енох, Ной, Авраам, Моисей, Иисус. Об Аврааме в Коране говорится, что ему даны были свитки откровения; Моисею дана была книга Таурат (пятикнижие); Иоанну Крестителю она была сообщена духовно, когда он был еще дитятей (Коран, гл. 19, ст. 13); Иисус также, будучи еще дитятей, провозгласил в колыбели и при посредстве чудесной силы мог сказать: «Бог дал мне книгу и назначил меня пророком» (Коран, гл. 19, ст. 30, 31).

Автор Климентин был уверен, что в пятикнижие вкрались ошибки при переписывании списков его и потому нельзя было из всего содержания пятикнижия отличить истинное слово Божие. И в Коране не один раз упоминается о том, что иудеи пользовались пятикнижием для своих целей и искажали его²⁹⁶.

Взгляды на пророчество автора Климентин вполне напоминают взгляды на тот же предмет, изложенные в Коране. По Клементинам пророки, при участии духа, возвещали истину в простых ясных словах, причем не было места религиозному энтузиазму, экстатическому состоянию духа пророка, как это встречается в Александрийско-иудейском учении, по которому пророк, под влиянием силы одушевляющего его высшего духа, возвещал гораздо больше того, чем сам он мог постичь. На истинных пророков нельзя распространять тех особых душевных состояний, какие встречаются у языческих мантиков и языческих оракулов. Так и в Коране Бог говорит относительно Мухаммеда: «Мы не учили его поэзии, да она и не прилична ему, а это откровение есть ни что иное, как только наставление и явный Коран»²⁹⁷. При этом возможно предположение, что автор Корана мог с полнейшею искренностью выдавать проповедуемое им учение за Божие вдохновение. Мухаммед верил, кроме того, в первоначальную религию, открытую Адаму, которую он, Мухаммед, восстановил среди своих современников: он был печатью пророков (Коран, гл. 33, ст. 40), то есть последним пророком. Слушатели Мухаммеда не соглашались с его учением и требовали от него внешних доказательств – чудес, но он прямо заявлял, что дар чудес не дан ему Богом и что его Коран – чудо (Коран, гл. 29, ст. 49, 50).

На юге Аравии, в Емене, в главных пунктах торгового пути, как, например в Наджране, были иудейские колонии. Отрешенные от живых сношений с родиной, иудеи легко и скоро вступали здесь в связь с родственными им по происхождению арабами. Но действительному соединению арабов с иудеями препятствовали здесь особенные традиции и племенное устройство арабов. На севере Аравии, где был главный город Петра, некоторые иудейские племена, должно быть уже давно отделившиеся от родины, вполне видоизменились по-арабски: они стали под покровительство арабских племен, мыслили, чувствовали и сочиняли, как арабы. Как главные населенные пункты, здесь выделялись города: Ятриб, Медина и Хайбар, а из главных племен были известны: Бяну Кайнука, Бяну Курайза и Бяну Харыс. Бяну Курайза в Хайбаре состояло из 6000 способных к оружию мужей. Далее известны Кинаниты и Киндиты.

Иудеи, как носители откровения, равно как и сирийцы на северо-западе и северо-востоке Аравии, и набатеи считались в то же время представителями культуры и образования. В Медине они занимались золотых дел мастерством.

Понятно, что при таком близком соседстве между иудеями и арабами неизбежны были религиозные сношения, беседы и споры, причем невольно происходил обмен историческими сюжетами для рассказов. Даже кажется вероятным, что иудеи приспособили некоторые свои рассказы к рассказам арабов, a равно можно допустить, что ради иудеев в Каабе находилось изображение Авраама. Неудивительно, что иудейские ожидания Мессии перешли и к арабам. Ho обрядовые законы иудеев относительно чистого и нечистого, относительно жертв и священников не могли перейти к арабам, так как эти законы были составлены для Палестины. При этом иудеи с 70-го года христианской эры держались вдали от всех инородных обычаев; свою Библию и свои предания считали неизменяемым каноном, а в таком случае нельзя было и думать о компромиссе их с арабами в этом пункте. Никогда не мог бы раввин поступить по-братски с арабским кахином (жрецом).

Неуклонная стойкость иудейских форм жизни и правил бросается в глаза особенно в тот момент, когда раввины с одним из последних туземных тобба²⁹⁸, Асадом, отправились на юг и создали вполне иудейское государство там, где уже давно было христианство. Здесь ни христиане, ни арабы не встретили раввинов дружелюбно; напротив, иудеи встретили здесь противодействие, которое, по легенде, тобба мог прекратить, только согласившись подвергнуться Божию суду. Раввины явились со свитками Торы на шее и мужественно шли к огню, выходившему из рва, наполненного кострами. И доказательством того, что их сила далеко превосходит силу других чародеев, служило то, что огонь отступил от раввинов, имевших на шее Тору. Таким образом в фантазии народа иудеи заняли место представителей силы сверхъестествевной, недосягаемой для обыкновенных смертных. При всем том, иудеи не могли сблизить арабов с религией Ветхого завета. Только мечем мог Дзу-Навас провести предприятия раввивов, как говорят, хотя и после этого принявшие иудейство арабы не исполняли никаких заповедей Торы, кроме законов о пище. Когда же Дзу-Наваса не стало, исчезли следы иудейской религии в Емене.

Ho христианство, напротив, осталось там до времен Мухаммеда. Как это случилось, трудно сказать, но, наверное, не таким образом, как об этом рассказывает позднейшая арабская легенда. Она говорит, будто бы один сирийский христианин, Феллон, проданный в рабы в Наджран, почти без всяких усилий посеял семя христианства между южно-арабским народом. Большего вероятия заслуживает известие о том, что Феофил индиец во время Константина Великого нашел уже в южной Аравии христиан, которым он должен был дать внутреннее устройство. Он при этом не встретил затруднения, почему можно предполагать, что византийское христианство, представителем которого был Феофил, находилось в коренном родстве с южно-арабским христианством. Если принять это, то можно предполагать, что христианство проникло в Аравию из Абиссинии, с которой с давних пор южная Аравия имела сношения и которая с IV-го столетия господствовала над южинй Аравией. Позднее сам Мухаммед считал христианскую веру Еменскою; ему были известны некоторые аббиссинские рассказы (ср. Коарн, гл. 19) и религиозные обычаи, и он старался поддержать сношония именно с этой страной, когда первые его верующие не могли больше оставаться в Мекке. По отношению к Коптам Мухаммед никогда не скрывал своего сочувствия; одна из его жен была коптская христианка. И когда ему пришло на ум, что можно будет завоевать Египет, он рекомендовал завоевателям помягче обращаться с египтянами, как со своими естественными родственниками. Во всем этом скрывается первоначальная связь ислама с южно-арабским христианством. Хотя иудействующие сперва распространили здесь евионитство, все-таки нужно предполагать, что императорские веяния с африканского материка подавили евионитские влияния. Миссия Феофила несомненно имела сходство с миссией Фрументия.

Ho как только религия ислама и государственный строй в Аравии стали солидарны, то надежда на обращение в христианство южной Аравии исчезла. Для христианства здесь недоставало очень существенных условий. В Емене, через который проезжали купцы запада и востока, исчезла связь с остальной, более суровой и более крепкой частью Аравии. А после утверждения ислама в Мекке и Медине между севером и югом Аравии не могло быть настоящего согласия. Да и не мог более развитый в культурном отнишении юг когда-либо дать северу более духовную религию. Гордость бедуина, как некультурного жителя Хиджаза, всегда удерживала его принять такое подаяние из рук изнеженного жителя южного морского берега. К этому еще присоединилась внешняя судьба христианской церкви в южной Аравии. Как везде, так и там, христианская церковь отличалась административным устройством; в Наджране, Зафаре, Адене и Хормузе существовали четыре епископии, епископы которых поддерживали всеми мерами союз с Абиссинией. Когда поэтому Дзу-Навас, опираясь на иудейскую религию, хотел освободить южно-арабские племена от эфиопских гостей, то встретил решительное сопротивление со стороны христиан в Наджране. Он с семитской жестокостыо и коварством старался поэтому искоренить христианство; но это имело только временный успех. Эфиопы пришли на другое место, и иудейское государство было разрушено. Эфиоп Абраха, служивший раньше военачальником негуса, стал домогаться устроить здесь государство, предлагая только номинальное подданство негусу; но этот христианский правитель южной Аравии вступает в сношения с Юстинианом, который здесь, на юге, надеялся причинить затруднения персам. Абраха направился на север, чтобы расширить свое государство. Далее, возможно, что он этим прямо хотел угодить противоперсидским внушениям византийцев. Во всяком случае, поход его направлен был против центра языческой Аравии, Мекки. Собираясь завоевать ее и тамошний храм разрушить, он сам сделался добычей коварной судьбы: оспа уничтожала его войско, и он должен был возвратиться домой, не сделав ничего, около 570 г. Этот факт окончательно разрушил миссию христианства в Аравии. He будучи в состоянии освободиться от византийской политики, оно лишилось своего исторического призвания среди арабов. В одной старой песне это поражение абиссинцев восхваляется, как победа хани- фитской религии.

В самом деле и тогда уже существовали начала христианства в Мекке, которое пришло с севера. По легендарному сказанию о Фемионе, которому приписывается основание южно-арабского христианства, он проходил однажды во время своих странствований по Сирии мимо дерева, под которым стоял человек, очевидно дожидавшийся его. «Я давно уже ожидал тебя – сказал этот человек, – и всегда думал, когда же ты придешь, как наконец услыхал твой голос. Тогда я узнал, что это ты. Теперь не ходи дальше, пока ты не помолишься на моей могиле». И сириец тотчас умер.

Этот короткий, но трогательный рассказ, может быть, и представляет картину гибели иудействующего христианства при появлении ислама.

Арабский писатель Ибн-Кутейба рассказывает, что рабииты, гассаниды и часть хузаитов исповедовали христианство, а иудейство исповедовали химьяриты, кинаниты, каабиты и киндиты; магизм процветал у тамимитов, а зендекизм исповедовали корейшиты, заимствовав его из Харраха. Зендекизм обозначал собственно манихейство, но затем стал употребляться в общем смысле и обозначал вообще сектантов. С другой стороны, название Харрах должно быть обозначало просто город Ханифов. Обмен произведений почвы, торговля немыслима у народов, которые существенно не отличаются между собой в умственном отношении. Поэтому легко понять, что с ханифитством первые познакомились корейшиты, жившие торговлей, в гнезде еретиков Харрахе, вообще в северной Сирии. Ханифиты были сирийские христиане, которые получили свое начало от иудейского христианства. В то же время их именем старались прикрываться персидские национальные христиане, манихеи. Корейшиту Мухаммеду и эти страны были известны: живо он помнил о Габиэ в Харрахе; глубокое впечатление произвел на него Иерусалим, которым он восхищался еще в Медине; укрепилась также в памяти его страна двух рек. Когда-то он точно и подробно описывал королевские замки Мадайна, т. е. Селевкии и Ктезифона. Значит, он, наверное, в своей молодости был и там с караванами своего племени. Тогда-то увлекался он сабийством, точно так же, как и всякий другой корейшит. В его семействе были исповедники христианства; что было, наверное, то самое еретическое христианство сирийцев, которому он предавался в Мекке. Его дядя Варака видел в нем будующего пророка. Между его первыми друзьями мы находим одного Шаммаса, должно быть исповедующего ту религию, которая особенно хвалилась божественной службой и относилась враждебно к представителям какой-либо иной церковной иерархии. Превосходство хрисгианских идей над арабским языческим миросозерцанием было так велико, что, нужно полагать, число христиан-еретиков в Аравии было довольно значительно.

Скептическое настроение некоторых арабов по отношению к своей религии выясняется из следующего рассказа Ибн Хишама²⁹⁹: в одив из праздников, посвященвых одному почитаемому идолу, собралось много корейшитов, которые перед этим идолом приносили жертвы и совершали свои торжественные обходы вокруг идола, как это бывало еже- годно. При этом четыре араба держались вдали от сборища: Варака бен Науфал, Абдулла бен Хаджаш, Осман бен Альховайрит и Зяйд бен-Амр, бен Нафайль. Каждый из них говорил своему товарищу: «Истинно, наш народ потерял правую веру. Религия Авраама изменена. К чему нам «кеамень», который не слышит, не видит, не может ни вредить, ни пользы приносить». После этого они разошлись по разным странам, чтобы найти истинную веру Авраама.

Варака, вследетвие своих связей с евреями и христианами, среди которых он постоянно вращался, превосходил своих товарищей энергией и последовательностью мышления. От евреев он часто слышал об имеющем явиться Мессии, посланнике Божием, который спасет евреев и очистит старую веру; многие иудействующие христиане говорили ему в том же смысле, и Варака был глубоко убежден, что этот посланник произойдет из арабов. Существует указание, что Варака под конец жизни своей принял христианство, прилежно изучил Ветхий Завет и часть Евангелия перевел на арабский язык. Осман бен Аль-ховайрит, двоюродный брат Вараки, за свою храбрость был глубоко уважаем своими современниками, но это была слишком глубокая натура, чтобы довольствоваться своей славой и удовлетвориться бессмысленной верой арабов. Таким образом он тоже отправился путешествовать и, как говорят, также перешел в христианство. Абдулла, владевший в Мекке большими поместьями, хотя только с материнской стороны принадлежал к корейшитам, но также пользовался болыпим почетом среди них. Однако его искания истинной веры остались к его глубокому огорчению безуспешными, и он не мог придти ни к какому решительному убеждению. Но когда Мухаммед выступил пророком, Абдулла полагал, что нашел столь давно и тщетно искомую истину и тотчас последовал за Мухаммедом. Впоследствии он оставил ислам и перешел в христианство. Наконец, четвертый из названных арабов, Зяйд бен Амр, двоюродный брат Омара (впоследствии Халифа), также хотел отправиться путешествовать с целыо разыскания истины, но родной его дядя Аль-Хаттаб (отец Халифа Омара) упориый последователь меккского политеизма, узнав о намерении своего племянника (которое глубоко презирал), принял все находившиеся в его распоряжении меры, чтобы помешать Зяйду. Поэтому, как ни старался Зяйд, Аль-Хаттаб всегда умел останавливать его, и Зяйд был вынужден оставаться в Мекке. Но у Зяйда было слишком глубоко желание найти истинную веру. Он ежедневно отправлялся к Каабе и там молился о просвещении его ума и сердца. Прислонившись спиной к стене меккской святыни (Кааба), он предавался религиозному размышлению и постоянно восклицал: «Боже! Если б я знал, как Тебе служить и молиться, я бы был послушным Твоей воле; но я не знаю». Зяйд не мог примириться ни с верой евреев, ни с верой христиан, и путем собственного размышления искал ту веру, которую, по его мнению, исповедовал Авраам. Поэтому он составил собственную религиозную систему, главным догматом которой было единство Божие. Он энергично боролся против многобожия и безнравственных поступков своих сограждан, как например, против обычая их хоронить заживо своих малолетних дочерей, чтобы избавиться таким образом от забот по воспитанию их. Бодро выступал он против господствовавшего в Мекке суеверия и безверия и, вероятно, имел большое влияние на своих согрождан. Только этим можно объяснить, почему Аль-Хаттаб нашел нужным удалить своего племянника из Мекки, отведя его на ropy Хиру, где и содержал его под строгим арестом. Но Зяйду удалось бежать из этого заключения, и он отправился искать веру Авраама и расспрашивал о ней еврейских раввинов и христианских монахов. Он проехал Месопотамию, был в Моссуле, посетил Сирию и нашел там монаха, считавшегося одним из ученейших христиан. Зяйд спросил монаха об истинной религии Авраама, и монах ответил ему: «Ты ищешь религию, которой тебя никто теперь научить не может, но близко время, когда в стране, из которой ты пришел, появится пророк, посылаемый Богом, с истинной верой Авраама; последуй за ним». После этого Зяйд уехал домой, но на дороге подвергся нападению арабов-лахмитов, был ограблен и убит ими³⁰⁰.

Сколько бы не существовало сказаний о судьбе этих четырех замечательных арабов до Мухаммедова времени, но общая им всем черта несомненно верна исторически, именно: стремление их к чему-то новому, лучшему в области религии, надежда, что появится пророк, который сумеет положить конец безотрадному состоянию религии, чья проповедь будет в состоянии воодушевить заблудившийся народ к новой духовной жизни. Они удалились от шумного меккского идолопоклонства, так как не могли уже найти в нем нравственного успокоения. Внутреннее стремление их духа с неотразимой силой влекло их к чистому, высшему религиозному познанию, к познанию высшей чистой веры, которой обладали их предки, и которая была затеряна настоящим поколением, довольствующимся внешним почитанием Высшего существа и идолопоклонством, и не стремящемся познать это Высшее существо. Мысль о бессмертии души у их современников была совершенно поглощена другими постоянными думами об удовольствиях и радостях ежедневной жизни³⁰¹.

Хотя эти четыре араба стоят обособленно, но мысли их и сознание ненормальности существующего порядка были присущи и многим другим арабам, которые более или менее ясно сознавали это. Для Аравии наступало новое время, новые религиозные идеи с неотразимой силой охватывали сперва единичных мыслителей, затем все более и более водворялись и распространялись, пока, наконец, не появился Мухаммед, который был в состоянии открыто выступить со своим учением и бороться за него.

Большинство мекканцев не соглашались с ним и не хотели отказаться от своих идолов. Они находили странным, что Мухаммед хотел поставить одного Бога на место их многочисленных богов, не могли допускать и разных других оттенков христианских верований; только ханефитство удержалось среди арабов, и Мухаммед назвал первоначально свою религию ханефитской³⁰².

Иудействующие христиане жили достаточно близко к северным арабам, чтобы привлечь их на свою сторону при посредстве иудеев и набатеев в Петрейской Аравии. Кроме того, в Перее, в стране моавитян, и еще далее, в Итурее, в Набатее, т. е. в Каменистой Аравии, встречаются сампсейцы, учение которых св. Епифаний ставил на границе между иудейством и христианством. Они признавали Христа небесной силой, которая сперва проявилась в Адаме, а потом снова от времени до времени проявлялась в других людях. Подобно тому учил Мухаммед ο пророках. Затем в Аравии была женская секта марианитов или коллиридиан, которые чтили Деву Марию приношением пирога.

Трудно сказать, сколь глубоко проникло иудействующее христианство на севере Аравии, но там были христиане³⁰³. Возможно, что пример некоторых арабских племен на границе Месопотамии, которые, несомненно, исповедовали христианство, имел влияние и на другие племена Гиджаса. Очень вероятно далее, что из западной Сирии, из Бостры, на границах Палестины, христианство распространялось в Каменистую Аравию³⁰⁴. Но немногочисленные христиане севера не могли дать новое направление арабской религии, и фанатизм арабов положил конец христианству в Аравии водворением ислама³⁰⁵.

Язык каждого народа служит выразителем его духовной жизни, это художественный образ, вызванный жизнью народа и окружающей его природы и служащий для выражения и сохранения в памяти мыслей и чувствований народа, его верований, поэзии и проч. Наш отечественный поэт, князь Вяземский, высказал это в следующем прекрасном стихе: «Язык есть исповедь народа: в нем слышится его природа, его душа и быт родной». По словам покойного арабиста Холмогорова, в языке народа всего более отражаются его мысль, его дух и его своеобразный взгляд на окружающую природу; в языке мы найдем более прямое доказательство умственных сокровищ народа и его способности к самосовершенствованию. Если сам народ беден понятиями, то скуден и язык его, как орган для выражения этих понятий, тогда необходимость заставляет прибегать к заимствованию чуждых слов, чтобы вознаградить недостаток, заметный в собственном языке, и много лет требуется для того, чтобы в замену пришлого явилось и выработалось самородное слово.

Всего этого успел избежать арабский язык, уже с древнейших времен являющийся как бы во всеоружии, чуждый всякого постороннего влияния, и до того обильный, что при переводе, например, с греческого языка, он, за немногими исключениями, мало принял в себя научных терминов, довольствуясь собственными средствами. Прошли целые ряды столетий, пока сильная воля одного человека, в связи с историческими обстоятельствами, успела выдвинуть арабов – мусульман за пределы их прежде малоизвестной родины, доставила им преобладание в значительной части древнего мира, как в политическом, так и в религиозном смысле, особенно в последнем; настало новое время и с ним поднялись новые жизненные вопросы, иные деятели, иные стремления, но язык арабский остался цел и невредим в устах народа, им говорящего, невредим, как живой родник, который выделяет из себя мелкие, разбросанные ручьи, мало отдалившиеся от своего первообраза³⁰⁶.

В виду этого, нам представляется необходимым сказать об отличительных особенностях арабского языка, на котором обнародован Мухаммедом Коран³⁰⁷.

Арабский язык принадлежит к болыпому семейству так называемых «семитских» (семитических) языков, распространенных в передней Азии и северной Африке, и разделяющихея на три главные ветви: арамейскую, еврейскую и арабскую. По богатству и красоте своей эти языки находятся в прямом соответствии с климатом тех стран, в которых жили говорившие на них народы. Арамейское наречие, употребляемое на севере, жестко, бедно, негармонично, отличается особенно тяжеловатостью конструкции, не применимой к поэзии; напротив, арабское наречие, как южное наречие, отличаетея чудными богатствами³⁰⁸.

На арабском языке говорили и до сих пор говорят жители Аравии, колыбели ислама. До появления Мухаммеда, арабский язык распадался на несколько диалектов, но они не отличались особенно резко один от другого и притом легко сливались в однородный язык под влиянием древне-арабских всенародных сборищ (ярмарок) в Дзуль-Маджазе (близ горы Арафата), в Аль-Маджанне и Мине (близ Мекки), в Оказе (между Нахлой и Тайифом) и в Хонайне (междѵ Тайифом и Меккой), во время которых соблюдалось в Аравии общее перемирие, и враждующие колена, вместо нападений и грабежей, могли заявлять свои неприязненные чувства только в словесных состязаниях о славе своего племени и личных доблестях, да сатирами, выраженными в форме поэтической, часто в форме импровизаций. Из упомянутых ярмарок самая замечательная происходила в Оказе; здесь и сам Мухамед выслушивал речи христианского епископа Косса, красворечивейшего из древних арабов, стихи еврея Самуила-бен-Адия, и языческие арабские поэмы, следы которых еще можно узнать в некоторых изречениях Алкорана.

С появлением ислама еще большему объдинению разных арабских диалектов помог Коран, написанный на наречии Корейшитов, главных представителей Мекки и окрестностей, и сделавшийся законодательным кодексом не только для всех арабов, но и для всех мусульман. С распространением ислама и язык Корана распространился до берегов Инда и за Аму-Дарыо до Волги и Китая, процветал в Испании и северной Африке, подобно тому, как в средние века латинский язык Библии и католического богослужения распространился по всей западной Европе и за её пределами. Было воемя, когда арабский язык служил не только языком религии и мусульманской науки, но и языком дипломатических сношений и даже частных писем³⁰⁹. И до сих пор во всех мусульманских странах этот язык составляет важнейший предмет старательного школьного изучения, как основной классический язык, на котором написаны и главнейшие сочинения мусульманской литературы. В мусульманских школах Каира, Константинополя, Бухары, Индии, Туркестана, Казани, Крыма, а также в знаменитых школах северной Африки этот язык занимает самое почетное место, и умение излагать на этом языке свои мысли, особенно по предметам веры, составляет высший признак образованного мусульманина.

Арабский язык отличастся от европейских языков не только своеобразным грамматическим строением, но и богатством лексического материала, особенно цветистостью, обилием блестящих метафор, придающих ему характер языка восточного, тропического, необыкновенной звонкостыо и приспособленностью к созвучным (рифмованным) окончаниям.

Главную часть речи не только по значению, но и в отношении производства слов, в арабском языке составляет глагол, для выражения которого в коренной форме требуются три согласные звука³¹⁰. Известной, точно определенной переменой гласных, оживляющих этот скелет глагольного корня, и присоединением к нему одной, двух или трех согласных получаются 13-ть своеобразных глагольных форм, заменяющих русские виды и залоги, от которых, в свою очередь, производятся именные формы и вообще производные слова. Так, например, из трех основных звуков к+т+б с гласным звуком а над каждым согласным³¹¹ образуется трехбуквенный глагол кятаба – писал. Удвоив среднюю коренную согласную, т. е. букву т, получим форму кяттаба с удвоенным переходящим значением в смысле: понуждал, приказывал писать, а также обучал письму. Удлинение гласного звука при первой коренной согласной (кятаба) придает глаголу значение взаимного действия между двумя лицами, а прибавление к этой форме слога та (в начале), усиливает идею взаимности в смысле переписки между несколькими лицами. Когда же к глагольному корню присоединяется спереди слог иста, то получается новый вид глагола со значением просьбы, желания исполнить действие, выраженное коренной формой глагола: истактаба, значит: просить кого-нибудь написать и т. д.³¹²

Подобная же своеобразность производных форм наблюдаетея и в именах: в арабском языке есть особые именные формы для обозначения места, времени, действия, орудия действия, сосуда для вмещения жидкости, изобилия, краткого имени. Кроме того, арабский язык располагает несколькими формами множественного числа³¹³ с разными значениями от одного и того же имени: байт дом во множественном числе имеет две формы – буют дома и абъят стихи.

Арабский язык – корневой язык по преимуществу³¹⁴ и потому почти совсем не имеет сложения слов, но зато изобилует синонимами. Для некоторых предметов и понятий в арабском языке арабисты находят целые сотни названий, например, для обозначения меча – 1000 слов, для обозначения слова – 500 слов, для обозначения змеи – 200, для обозначения несчастья – 400, множество названий для меда, и особенно много для верблюда, именно 5744³¹⁵. Покойный Г.С. Саблуков, говоря о богатстве арабского языка, замечает, что араб, одаренный от природы живым воображением, по преимуществу умел и успел выразить в своем языке всю живость своей фантазии, успел высказать на нем самые разнообразные воззрения на окружающую его природу; в его языке найдутся по нескольку слов для каждого движения верблюда и коня, для каждого зверя, встречаемого им в пустыне, для каждой травки, для незначительного явления в атмосфере, для указания вида тучки на горизонте. Так, для слова идти или шел, означающего движение человека, можно насчитать 25 синонимов: одни из них выражают просто одно движение, другие означают это явление с представлением времени, в которое совершается шествие, каковы: «шел рано по утру», «шел вечером», «приходил утром на рассвете», «приходил на другой день», «приходил на третий день», «приходил в вечернее время», «шел ночью»³¹⁶. Иные указывают на движение с представлением направления в ходе, различного отношения идущего человека к окружающим предметам: «ушел прочь», «прошел мимо», «шел вдоль по дороге», «переходил», «обходил», «вошел», «вышел»³¹⁷. Некоторые глаголы с понятием шел соединяют в себе представление образа или качества поступи: «гордо выступал», «тихо шел», «шел, разваливаясь на стороны», «шел, размахивая руками», «с трудом шел, как бы имея переломленную спину». Некоторые глаголы указывают вместе скорость или медленность движения: «быстро шел», «скоро шел», «скоро и легко шел». В арабском языке еще много таких глаголов, которые указывают направление вверх, вниз, силу, звук при ходе. Много слов в арабском языке для названия коня по его возрасту, цвету, виду, породе. Слово гнездо птицы выражается пятью словами, чтобы указать и место, где гнездо свито: «гнездо на дереве», «гнездо на стене», »гнездо на горе», "гнездо, в котором птица ночует», «гнездо на песке» (страусово)³¹⁸.

При таком богатстве слов, арабский язык есть язык более изобразительный, чем отвлеченный. Язык араба, составлявшийся под преобладающим влиянием воображения, заключает множество таких слов, которыми обрисовывается предмет вместе с теми чертами, с какими видит его зритель в определенном его положении. Европейские языки, языки понятий, составившиеся под преимущественным влиянием рассудка, всегда анализирующего признаки или черты предмета при познании его, должны употребить несколько слов для выражения того, что араб обозначит одним словом. Так, следующие слова: «подошел к воде и, не имея чем напиться, только смотрел на нее» у араба передаются одним словом джабаха. Множество таких слов в языке арабов дает их писателям, а особливо поэтам, удобство немногими словами, самой сжатой речыо рисовать пред воображением читателя живые, яркоцветистые картины окружающей их природы и жизни³¹⁹.

Но такое лексическое богатство арабского языка развилось в ущерб ясности и определенности смысла. «Напрасно было бы искать у семитов каких-нибудь природных стремлений к рациональному анализу, между тем как их литературы изобилуют истинными выражениями нравственных чувств, практическими афоризмами... Приходя в совершенное смущение перед этими длинными свиваниями предложения (circuitus. comprehensio, как их называет Цицерон), в которых греки и латиняне с таким искусством совмещают бесчесленные подробности одной только мысли, семиты наставляют лишь одно за другим предложения, ограничивая при этом все свое искусство просто связью и, составляющей тайну их периода и заменяющей для них почти все другие союзы. Семитические языки почти совершенно не знают искусства взаимного подчинения членов предложения. Гладкие, ровные, без расстановки слов, эти языки не ведают другого процесса построения речи, кроме нарастания идей, на манер византийской живописи. У вих вовсе нет стиля. Соединение слов в предложение – вот последнее их усилие; сделать то же с самими предложениями уже для них не по силам. Красноречие для семитов заключаетея лишь в быстрой смене одних за другими сильных оборотов и смелых образов; всякая тень ораторского искусства осталась для них неизвестной»³²⁰. Взамен стилистической стройности, речь арабов отличается яркостыо образов, картинностыо описаний и живостью чувства, чему особенно способствуют богатые и резкие метафоры, неожиданные сближения и противоположения и чрезвычайные, восточные, гиперболы. Все эти особенности придают арабскому языку характер языка тропического; речь араба восторженная, пылкая, как палящее арабское солнце. К этому присоединяется особенная, только арабскому языку свойственная, серебристая звучность арабской речи, еще более ласкающая слух мерными созвучиями, не только в стихах, но и в прозе. Даровитый араб, одушевленный предметом своего рассказа, может придать своей речи такой ритм, что она, по меткому сравнению г. Саблукова, «то льется, как плавная струя потока, изредка слышного в своих всплесках, то кипит короткими, но звучными фразами, как игривый ручей, струящийся по каменистому руслу». Даже проза арабских писателей, в сочинениях исторических и в повестях, имеет свойства поэтической речи, а эта последняя называется на арабском языке «низанием на нитку жемчужин». Европеец не может оценить своим ухом всей прелести хорошей арабской речи, но изучавшие этот язык и вникавшие в фонетический и стилистический его строй, не могут не поддаваться очарованию, когда слушают хорошего декламатора. Г. Саблуков так передает свое впечатление от арабской проповеди (хутбы), читаемой в пятницу, во время полуденного молитвословия: «Склад периодов в хутбе и вяазе, произнесенных имамом, изменялся до трех раз. Первая часть их не могла бы понравиться слушателю, не знакомому со звуками арабского языка: каждый куплет, оканчиваясь гортанным звуком (гамзя), по качеству этого слога, прерывался вдруг, в то время, как выходил сильным дыханием из гортани. С переменой рифмы напев другой части был свободнее, хотя имел в основании ту же мелодию звуков. Сменивший его третий лад был более мягкий, был живой, ясный и звучный. Окончание вяаза (поучения) пелось так прекрасно, периоды звуков с повторением размеров повторялись в постоянно принятых изгибах голоса так верно, что начальная жесткость звуков забылась, гортанные звуки как бы умягчились, уподобляясь легким звукам флейты, все пение приняло выражение какой-то торжественности. Слушатели внимали звукам арабской речи, притаив дыхание, один только голос певца носился над этим, как бы очарованным, собранием; одни только звуки его декламации игривой цепыо вились под сводом мечети, и когда имам кончил проповедь, когда слова: «Велик Бог!», призывая к продолжению молитвы, изменили вид всего собрания, слух как бы искал изчезнувших звуков, еще хотелось слушать эту мелодию, приятную, увлекающую. Где же, спрашивает беспристрастный слушатель, крылась тут тайна такого влияния проповедника мусульманского на своих слушателей? В строении, в звуках арабского языка»³²¹.

Чтобы получить более полное представление о характере арабской речи, приведем фантастический рассказ арабского поэта Харири³²² в переводе отечественного ориенталиста. Поэт Харири заставляет рассказывать Хареса о фантастических похождениях главного действующего лица Абу-Зейда.

Так говорит Харес, сын Гаммама: беседа³²³ внизала меня в жемчужное ожерелье друзей; обильны были речи собеседников, летели искры остроумия, но не загорался огонь спора; длились взаимные рассказы; лилась струя красноречия из родника воспоминаний на общую усладу. И вдруг предстал нам незнакомец; на нем было рубище, а в походке –хромание. «О, бесценные сокровища – сказал он, – да будет светел круг ваш, радостно утро и сладок напиток! Но взгляните на того, кто был и богат, и приветлив, и полон довольства, у кого были и поля, и деревни, и всегдашняя чаша пиршества! Но не отклонил я от себя гневной судьбы, нападков беды, злобных искр зависти. И гнал меня черный рок, пока не опустела рука моя, не стал просторен двор мой, пока не иссякли мои источники, не посохли луга, не рассеялись друзья пиров. И стало ложе мое жестким камнем, и все изменилось. Раздались рыдания жены и детей, когда погибли стада наши, сжалились завистники, когда не стало у нас ни скота, ни сокровищ; прослезился злорадстный, когда впали мы в жребий падения, страданий и скорби, когда изъязвились обнаженные ноги. Mы питались тоской, и тоской горела внутренность; желудок сох от голода, не приходил сон нарумянить бледные лица. Ущелье стало нам местом жилища; нога не боялась ступить на колющий терн, рука отвыкла вьючить верблюда. Как блага, ждали мы разрушения; но медлил день судьбы. Кто же будет благородным ценителем, щедрым благодетелем? О, клянусь! Здесь цветет род Кайлата! А я – вечерний брат нищеты – не имею кровли ночлега!»

Говорит Харес, сын Гаммама: «Я почувствовал сострадание к бедности; я был тронут его сладкозвучной жалобой, я вынул динар и, испытуя бедняка, сказал ему: воспой его жемчужными стихами, и, клянусь, он будет твой». Странник принял мой вызов и запел:

«Хвала тебе, желтый, блестящий, прелестный,

Далекий скиталец страны поднебесной!

Громка твоя слава, могучий динар –

Чело твое носит таинственный дар;

Успех предвещает твой лик благотворный;

К тебе все любовью горят непритворной.

Металл твой – не наш ли сердечный металл?

Тот горд, в чьем кармане динар зазвучал!

Когда ж ты коварно блестишь в отдаленьи,

Тогда твои взоры полны обольщенья.

Как мил ты в красивой толпе близнецов!

Ты правишь делами всех стран и веков;

Ты счастье счастливцев один составляешь,

Дружину – труды забывать заставляешь.

Ты полныя луны сияньем затмил;

Ты гнева каленые угли тушил.

Когда же все пленным, рабам изменяло –

К ним светлая радость с тобой прилетала!

Когда б не боялся я Божиих кар,

Примолвил бы смело, всесилен динар!»

Потом он протянул руку к воспетому и сказал: «Я пел от молнии обещания, предвещавшей дождь милосердия; где же гроза?» И я бросил ему динар, примолвя: «Возьми, даю без сожаления!» Он взял, скрыл его в устах, воскликнув: «Благословен Господь!» и, прощаясь с собранием, готов был опоясаться поясом путешествия. Но я почувствовал в душе веселость, щедрость и жажду добра, и не скрылась моя расточительность, я вынул другой динар, говоря незвакомцу: «Он будет твой, если споешь ему хулу!» Быстро раздалась его звонкая песня, он пел:

«Погнбни, проклятый, двуличный хитрец,

Динар желтолицый, изменник и льстец!

Двойною личиной он взор обаяет,

Как дева, любви полусветом мерцает.

Любовью своей соблазнит мудреца –

И грянет над грешным гнев правый Творца.

Никто без него не лишался б десницы³²⁴,

И реже являлись бы злобные лица;

Скупец не стерег бы пришельцев ночных,

Богач должников не корил бы своих,

И алчного взора ничто б не страшилось

И много, и много в нем зла затаилось:

Не будет он верен тебе до конца,

В беде убежит он стезей беглеца!

Блажен, кто его вниз с утеса низринет:

И ласк обольстительный топот отринет;

И скажет ему слово правды святой:

– Прочь! У меня нет союза с тобой!»

«О, как обилен дождь твоего красноречия!» – воскликнул я. «Но да будет силен наш уговор!» – говорил певец. Я подал ему второй динар и сказал: «Огради их святыми стихами (стихами Корана)». Он бросил его в уста и соединил с близнецом, потом произнес благослование утру, хвалу собеседникам и беседе.

Говорит Харес сын Гаммама: ручалось сердце мое, что это Абу-Зейд притворился хромым. Я воротил его и сказал: «Сладкие песни открыли тебя – перестань хромать». Он отвечал: «Если ты сын Гаммама – здравствуй и будь почтен и да продлится твое благоденствие между почтенными мужами». «Как идут твои дела и приключения?» – спросил я. И он сказал: «Я вертелся между двумя краями: злом и добром, между двумя ветрами: бурей и тихим дуновением». Но я спросил его: «Как же дерзнул ты притвориться хромым? И кто так шутит?» Исчез с лица его блеск веселости, но уходя, он пропел:

«Я невольно хромал –

Я отрады искал,

Я стучался у двери желанья.

И отбросив узду,

Речь веду и иду

Я притворной походкой качанья.

Дурен я? – мой ответ:

He прогневайтесь: нет

Для калеки вины, порицанья!»³²⁵

На таком языке изложен Коран, и это составляет особое преимущество главной вероучительной книги мусульман. В главе II, ст. 21–22 от лица Божия сказано: «Если вы сомневаетесь в том, что Мы (Бог) ниспослали рабу нашему, то представьте хотя одну главу, подобную тому, и призовите помощников своих, кроме Бога, если вы справедливы. Но если этого вы не сделали, да вам никогда и не сделать этого, то бойтесь огня, которому растопкой будут люди и камни, он приготовлен для неверных». Арабский язык сохранил в Коране все лучшие свои качества: богатство лексическое, изобразительность, блестящие метафоры, изысканность отдельных выражений и игривую звучность их, художественные описания картин природы, возвышенно поэтический тон религиозного увещания и резко поражающие чувство угрозы, и, наконец, рифмованный склад речи. Коран изложен на главном и самом чистом наречии Корейшитов, но в языке Корана как бы соединены все семь наречий арабского языка. Поэтому в Коране одно и тоже слово в разных местах передано разными синонимическими словами³²⁶. Кроме того, в Коране изображаемый предмет представляется в самой живой картине, состоящей из разных сопоставлений и противоположений, часто для слушателя-араба совершенно неожиданных, а для европейца мало понятных. Сближения сходных предметов и контрасты поочередно сменяются в Коране, особенно при описаниях, метафоры Корана резки, гиперболы необыкновенны и стиль этой книги представляется европейцу изысканным, надутым и бьющим в глаза яркостью картины, как ярко блестит солнце в Аравии. Вот образцы отдельных выражений Корана: «кочующие по пустыне размышления», «не облекайте истину одеждой лжи», «прикрывай верующих крылом сердечной ласковости», «вкусите одежды голода и жажды», «пролит бич наказания», «низвести тайны неба и земли», т. е. дождь и растения. Было бы долго и утомительно приводить здесь подлинные отрывки Корана в доказательство указанных выше особенностей языка этой книги; поэтому ограничимся следующими двумя местами. Первое место в переводе читается так: «Клянусь посылаемыми поочередно (разумеются ангелы), несущимися быстро; клянусь показывающимися ясно, различающими верно, передающими наставления, прощение и угрозу; предвозвещенное вам уже готово совершиться. Когда звезды уничтожатся, когда небо расколется, когда горы сдвинутся с оснований, когда пророки предстанут в определенное время, тогда до какого дня будет eщe отсрочено? До дня разделения. О, если бы ты узнал, что такое день разделения! В тот день горе верующим в ложь! He погубили ли Мы (Бог) прежних, и потом не заменили ли их другими? Таковы наши действия с законопреступниками. В тот день горе верующим в ложь! He творим ли Мы вас из презренной влаги? А потом помещаем ее в надежном месте, до определенной череды? Так Мы учредили, а потому какие Мы превосходные учредители! В тот день горе верующим в ложь! He сделали ли Мы земли поместилищем для живых и мертвых? Мы поставили на ней высокие горные твердыни и поим вас вкусной водой. В тот день горе верующим в ложь! Идите к тому, что считали вы вымыслом, идите во тьму, извергающую три столба дыма, который ни тени не даст, ни от пламени не защитит, он будет извергать искры, величиной как башни, цветом как желтые верблюды. В тот день горе верующим в ложь! Это такой день, в который не выговорят слова, в который им не будет позволено оправдываться. В тот день горе верующим в ложь! Таков день разделения. Тогда Мы соберем и вас и прежних. Если у вас есть какая хитрость, то ухитритесь против Меня. В тот день горе верующим в ложь! Благочестивые будут под сенью и среди источников и плодов, каких только пожелают. Кушайте, пейте на здоровье, в награду за ваши дела! Так награждаем добродетельных! В тот день гope верующим в ложь! Кушайте и наслаждайтесь ненадолго, потому что вы законопреступны. В тот день горе верующим в ложь! Когда им говорят: покланяйтесь Богу, они не покланяются. В тот день rope верующим в ложь. После сего, какому новому учению поверят они!» Другой отрывок считается образцом художественности стиля: «Когда солнце обовьется (мраком), когда звезды померкнут, когда сдвинутся с мест своих горы, когда девять месяцев сужеребые верблюдицы окажутся праздными, когда столпятся звери, когда моря закипят, когда души сопрягутся с телами, когда похороненная живой будет спрошена, за какой грех она убита? Когда свитки разовьются, когда небо, как покров, снимется, когда ад разгорится и когда рай приблизится, тогда душа узнает, что заготовила она себе. Клянусь планетами, скрывающимися кометама, клянусь ночью, когда она темнеет, клянусь утром, когда оно прохладой веет, действительно, он (Коран) – слово посланника, славного, сильного пред Властителем престола, полномочного, покорночтимого, верного. И согражданин ваш не беснующийся, он некогда видел его на светлом небосклоне, у него нет недоумения о таинственном (о невидимом мире). Он не есть слово сатаны, прогоняемого камнями. Зачем же вы идете прочь? Он увещание мирам, тем из вас, которые хотят идти прямо. Но вы можете хотеть только того, чего хочет Бог, Господь миров».

Русский читатель перевода Корана должен, однако, иметь ввиду, что перечисленные особенности языка Корана часто незаметны в переводе не только вследствие несоответствия переводного (русского) языка подлинному (арабскому) языку, но и потому, что поэтические места Корана затеняются речами прозаического тона, а еще более потому, что в современном тексте Корана речи разного времени и различного содержания соедиены вместе нередко безо всякого соответствия в содержании. Такая нелепая система в расположении отдельных отрывков Корана и разнообразие его содержания производят на европейского читателя этой восточной книги крайне утомительное впечатление, как заявляют об этом даже знатоки подлинного Корана: Шпренгер и др. Неориенталист Карлейль высказался в таких выражениях о Коране: «Никогда мне не приходилось читать такой утомительной книги. Скучная, беспорядочная путаница, непереваренная, не обработанная, бесконечные повторения, нескончаемые длинноты, запутанности; совсем непереваренные, крайне необработанные вещи, невыносимая бестолковщина, одним словом! Одно только побуждение долга может заставить европейца читать эту книгу. Мы читаем ее с таким же чувством, как перебираем в государственном архиве массу всякого неудобно читаемого хлама в надежде найти какие-нибудь данные, проливающие свет на замечательного человека. Правда, нам приходится считаться с особенным неудобством: арабы находят в нем больше порядка, чем мы. Последователи Магомета получили не цельное произведение, а отдельные отрывки, как они были записаны при первом своём появлении³²⁷.

В заключение мы должны упомянуть здесь, что язык Корана считался среди мусульман языком божественным³²⁸, а современный Делийский ученый Хаджи-Рахматулла в своем двухтомном полемическом труде «Изгаруль Хакк» посвящает особую главу высоким качествам языка Корана и считает их одним из доказательств божественного происхождения самого Корана. Он говорит, что красноречие Корана не заключается в описаниях видимой природы, женщины, животных, сражений, путешествий и, следовательно, оно не заимствовано у арабских поэтов; Коран постоянно точен (?!) и красноречив, не делая уступок ни воображению, ни лжи, в противоположность поэтам, которые часто допускают ложь; в Коране, несмотря на его обширность, все (?!) изложено одинаковым, превосходящим человеческие способности, красивым стилем; в Коране все повторяющиеся рассказы, описания и наставления каждый раз представляют новые красоты; в Коране даже юридические правила, догматы веры и подобные предметы, мало поддающиеся стилистической отделке, излагаются одинаково красноречиво; язык Корана совершенен во всех родах слова – в обещаниях, угрозах, увещаниях; предписания, рассказы, угрозы, обещания, доказательства чередуются в Коране без замешательства, без перерыва в общей связи мыслей и таким возвышенным слогом, что самые великие мастера арабского красноречия поражаются этим; в Коране (например в гл. 38) в несколькнх словах выражаются сложные и глубокие предложения, в нескольких стихах излагаются страсти, волнующие верных, и кара, их ожидающая, преступления и кара древних народов и история древних патриархов и пророков; красноречие и краткость редко соединяются в произведениях поэтов, между тем как в Коране эти два качества стиля всюду соединены, и Коран заключает в себе все красоты красноречия: и в своих утверждениях, и в сравнениях, и в метафорах, и во вступлениях, и в переходах, и в переставовках и т. д. В нем не встречается ни слабых, ни тривиальных выражений, ни неупотребительных слов, ни неправальностей в конструкции фраз. Коран, по словая Рахматуллы, достиг самого совершенного красноречия, которого никогда не будет в состоянии достигнуть человек. Чем лучше бываешь в состоянии понять тонкости арабского языка и то, что ценится в арабском красноречии, тем больше оцени- ваешь и наслаждаешься красотами Корана³²⁹.

Как ни искусственны изложенные Рахматуллой-Ефендием доказательства превосходства языка и стиля Корана, тем не менее эти доказательства составляют факт новейшей мусульманской апологетики, который невольно обращает на себя внимание. В основе этого факта лежат своеобразные красоты арабского языка, не всегда понимаемые европейцами, но для восточных жителей кажущиеся несравнимыми. Появление же сочинения «Йзгаруль-Хакк» в переводе на французкий язык указывает на желание автора Рахматуллы-Ефендия распространить свои взгляды на Коран и среди европейцев и тем удостоверить последних, что богословствующая мысль и полемическая тенденция не умерли среди современных мусульман, а возрождаются с новой силой пред влиянием европейской образованности и религиозной индифферентности.

Проповедник Корана, Мухаммед, родился в Мекке, в семье почетного корейшита – хранителя ключей Каабы, Абдул-Мутталиба, от сына его Абдуллы в 570–571 гг. по Р. Х.³³¹, известном в арабских преданиях под именем «года слова». В то время почти весь западный исторический мир находился в положении крайнего разъединения и внутреннего разложения и потому не мог оказывать на Аравию своего влияния; только византийский император Юстин II и персидский шахиншах Хозрой Нуширван продолжали еще оспаривать друг у друга преобладание над Еменом, но и их влияние на юго-западную Аравию через полстолетия с небольшим совсем прекратилось, так как Аравия с 622 г. постепенно подчинилась объединяющим началам Корана, установившим в ней теократическое правление под главенством Мухаммеда, как пророка, и его преемников – халифов.

Мухаммед был араб по рождению, вырос под арабским небом, воспитывался под влиянием условий патриархального языческого быта арабов, пережил раннее сиротство и бедность, не получил никакого образования и при всем этом оставил свое имя во всемирной истории, как основатель ислама – новой религии и выросшей на её началах новой мусульманской культуры. Отец Мухаммеда был бедняк, он умер еще до появления Мухаммеда на свет. На седьмом году жизни Мухаммед лишился и матери (Амина) и находился сначала на попечении деда своего, престарелого Абдул-Мутталиба, потом родного дяди по отцу, Абу-Талиба. Абдул-Мутталиб был, по преданию, человеком доброго сердца и набожным язычником, пользовавшимся почетом среди соплеменников, а Амина, мать Мухаммеда, была женщина нервная, болезненная. Эти основные предрасположения были унаследованы Мухаммедом от деда и матери и развиты под влиянием раннего сиротства, соединенного с одиночеством и бедностью. Мальчик рос впечатлительным и имел склонность к религиозной мечтательности. Аравийская пустыня, в которой он пас стада дяди своего, особенно величественное небо во время ночи, когда ему приходилось двигаться по пустыне с караваном дяди, а потом с караванами богатой вдовы Хадиджи, усиливали и поддерживали в душе «верного» и целомудренного юноши господствующее религиозно-мечтательное настроение. Кому случалось проводить ночь с караваном под открытым небом в средней Азии, тот поймет, какое сильное впечатление производит на мечтательного и религиозного человека такая ночь: при полной тишине и полумраке, окружающем вас, вверху искрится многочисленными яркими звездами необъятный и необыкновенно чистый темно-голубой небосклон, который как бы спускается над вашей головой; вы хо- тите проникнуть взором сквозь этот необыкновенный покров и видите таинственное мерцание многочисленных огоньков, которые не пугают, а скорее ласкают ваш взор своим тихим светом; ваша мысль уходит в беспредельную даль за этими огоньками; вы забываете о земле и ваше чувство невольно настраивается на религиозный лад. В тишине такой очаровательной ночи, под величественным небесным покровом и при теплом воздухе забываются житейские заботы и горести и вам становятся понятными высоко-поэтические, вдохновенные слова псалмопевца: «К Тебе воздвигаю очи мои, Живущий в небесах! Ты дивно велик, Ты облечен величием и благолепием, и Ты простер над нами небо, как ковер. Ты покрыл землю бездною, как одеянием... Подымаются горы, нисходят долины в то место, которое Ты назначил им... Как многочисленны дела Твои, Господи: всё премудро сотворил Ты! Твое небо и Твоя земля! Небеса проповедуют славу Божию, и о делах Его возвещает твердь» И чем беднее, чем свободнее человек от житейских забот, тем чаще и продолжительнее он может предаваться таким возвышенным мыслям в тиши теплой летней ночи в Азиатской пустыне.

Господствующее настроение Мухаммеда было поддержано в нем случайными встречами его с христианами и иудеями, которые заронили в его душу мысль о ложности веры его соотечественников, и он стал размышлять, подобно некоторым своим современникам – арабам, об истинной вере в Бога единого, сотворившего небо и землю и вся, яже в них. В то же время, под влиянием мессианской идеи иудеев, он думал и о проповеднике, который должен был возвестить арабам древнюю веру Авраама, родоначальника арабов. Таким размышлениям Мухаммед продолжал предаваться и после того, как женился на Хадидже, особенно в месяц Рамазан, когда он, по обычаю арабов, проводил время в воздержании в пещере Хира, близ Мекки. Так продолжалась жизнь Мухаммеда до 40 лет, когда он, по мусульманскому сказанию, увидел ангела, говорившего ему:

«Читай во имя Господа Твоего, Который создает...

Создает человека из сгустившейся крови;

Всеблагий Господь твой, Который дал познание о письменности,

Дает человеку знание о том, о чем у него не было знания»

После долгих колебаний и сомнений Мухаммед принял это видение за небесное призвание его к проповеднической деятельности и объявил себя пророком арабов. Затем, в постоянной борьбе за свое учение и жизнь свою, он в продолжение двадцати лет (612–632) проповедовал арабам новую веру – ислам, составляющую содержание Корана. В идею единства Божия, составляющую основу учения Корана, Мухаммед веровал всей силой своей восторженной души, и подкреплял это верование своеобразной, более поэтической, чем метафизической логикой, и с таким духовным оружием робко выступил он против своих язычествующих соотечественников. Сильная оппозиция принуждала его прибегать к разным доказательствам своего нового учения, от чего зависит один из отличительных признаков стиля Корана. Во-первых, по времени появления, главах Корана замечается постоянное беспокойство за успех нового учения вместе с усилием защитить его от возражений противников и оправдать личные притязания свои на роль пророка. Неуверенный в подробностях своих исторических рассказов, Мухаммед предупреждает возражения слушателей, успокоиваясь на благочестивых воскляцаниях: «Бог премудр, Бог лучше знает, Бог правосуден, Бог знает и видит все!» В этом заключается своеобразная прелесть Корана и в то же время недостаток в сравнении с Библией, где нет этого беспокойства, этой предупредительности в отношении слушателей, какая замечается в Коране; Мухаммед часто представляется резонером, а не спокойным проповедником нового учения; более поэт, чем философ, он колебался в частностях своего учения, но не забывал двух главных положений, что Бог один и Мухаммед – Его посланник. Убеждение и одушевление своей идеей помогли ему устоять против многих соблазнов, хотя эти соблазны иногда подавляющим образом действовали на его слабую волю. С первого и до последнего дня своей вероисповеднической и реформаторской деятельности, Мухаммед упорно отстаивал главные тезисы своего учения, а поэтическое одушевление поддерживало его уступчивую волю. Как и всегда бывает с людьми, посвятившими себя служению высокой идее, Мухаммед с замечательным постоянством преследовал свою цель и был пылким энтузиастом; считая свои убеждения за высшую, божественную истину, он сражался за нее не только как воин, но и как проповедник, выдававший себя за посланника Божия, вдохвовленного Самим Богом на эту борьбу с людьми и убеждениями своего века. Поэтому-то он и является в истории религиозным и самоотверженным, хотя без истинного героизма. Древние библейские пророки безбоязненно смотрели в глаза смерти, а Божественный Основатель христианства Сам понес крест, на котором Его должны были распять; напротив, Мухаммед укрывался в пещере и под покровом ночи совсем убежал из отечественного города в Медину, в 622 году по Р. Х.

Обладая увлекающейся, поэтической натурой, он был симпатичен в обращении с людьми всякого рода; пожимая каждому встречному руки, он никогда первый не вынимал своих рук из рук другого; в разговоре с другими он никогда первый не начинал речи и не прерывал других. Он был ласков и доверчив, доступен каждому, общителен.

Некоторые страсти запятнали его характер³³², но в общем он был для своих соотечественников симпатичным арабом: он был благороден, кроток, доброжелателен, бескорыстен и набожен³³³.

Вследствие доступности характера своего, Мухаммед более чем кто другой подчинялся влиянию окружающих его людей и обстоятельств. Обладая способностью быстро перенимать чужие мысли и взгляды, будучи, как говорит Шпренгер, гениальным до уродливости, Мухаммед невольно отражал на себе добродушие Абу-Бекра и суровость Омара. Под влиянием посторонних внушений, Мухаммед укреплял в себе идеал пророка и поддерживал самообольщение мнимых видений ангела. С главным учением о единстве Божием и своем пророческом достоинстве по преимуществу, он соединял частные мысли и чувства, иногда даже прямо в ущерб своему нравственному авторитету, как это подтверждает странное оправдание его сладострастия. Когда ему пришлось защищать свою нравственность против обвинения в неумеренном женолюбии, он не усомнился сказать в Коране, что Сам Бог почтил Своего последнего и величайшего посланника исключительным преимуществом в отношении права на многоженство³³⁴. С одной стороны, привычка к оборонительному положению и убеждение в правоте своей миссии, а с другой внешний успех первых побед над упрямыми мекканцами выработали в нем воинственный дух, столь сродный арабам, который поддерживали в нем гордый Омар, добродушный Абу-Бекр и могучий пылкий рыцарь Алий. Родственные связи с двумя последними усиливали в Мухаммеде самоуверенность, которая приводила его иногда к мерам крайним и жестоким. Такие резкие противоречия простоты и мягкости с одной стороны и величавой требовательности, соединенной с хладнокровной жестокостью, легко объясняются из общих свойств характера арабов³³⁵.

Как семит по рождению, он в своей деятельности охотно подражал характеру Моисея, придерживался его учения более, чем учения евангельского, и ввел в Коран разные постановления о семейной и общественной жизни арабов, согласные с законом Моисея³³⁶. Успех его законодательной деятельности постоянно укреплял в нем личную самоуверенность, и под конец жизни своей он посылал послов в Персию и в Грецию с предложением признать его пророком Божиим и добровольно покориться его воле. Но, представляя себя духовным и светским главой нового религиозного арабского союза, Мухаммед и в этом случае оставил в Коране ясные следы своего арабского происхождения и личного своего прошлого. Учение о рабстве, о бедных, сиротах, вдовицах, пленных и т. д. сложилось в голове его под влиянием обстоятельств его жизни. Рабы составляли довольно звачительный класс в Мекке; из них были первые последователи ислама, и он на примере раба Зяйда показал арабам, как нужно относиться к рабам. Испытанные им самим бедность и сиротство напоминали Мухаммеду и о многих других бедняках и сиротах Аравии и содействовали установлению более гуманного взгляда на этих несчастных жертв судьбы. Пример матери-вдовы, конечно, не прошел бесследно в сердце Мухаммеда, любившего свою мать, когда он говорил о положении вдов и об отношениях к ним. Существование собственных своих дочерей не могло не повлиять на обнародованный в Коране закон о сохранении дочерям жизни. Наконец, многочисленные распри его со своими женами яснее всего отразились в законодательстве Корана о браке и разводе.

Собственно, догматическое учение Корана обязано было, с одной стороны, влиянию евионизма, родственного арабам, а с другой – разным случайным обстоятельствам, так или иначе направлявшим мысли проповедника Корана. Мухаммед не был религиозным мыслителем в нашем смысле слова; научных знаний он не имел, даже не умел читать³³⁷ и потому всегда говорил о догматических вопросах или языком поэта или языком профана. Русский неграмотный простолюдин равняется с Мухаммедом в богословствовании, когда идет речь у первого о громе, у второго о падающих звездах. Ещё ближе они сойдутся в своих воззрениях на устройство неба и земли, на местонахождение рая и ада, на диаволов и их деятельность в горящем пламени по отношению к грешникам. В то же время Мухаммед находился под могущественным влиянием своего века, ибо имел своих предшественников и, сам не сознавая того, подчинялся их идеям, которым предал более определенное направление и силу. Почва для деятельности Мухаммеда была подготовлена предшественниками его, которые пытались проводить в массу своих соотечественников известный религиозно-нравственный идеал; Мухаммед был охвачен начавшимся в Аравии религиозным движением, держался направления этого потока, но позволял себе иногда и некоторые уклонения в сторону, смотря по требованиям обстоятельств.

Учение о едивом Боге, о бессмертии души, о рае и аде и особенно об ожидаемом Мессии, все эти учения во время Мухаммеда были известны в Аравии. He удовлетворяясь современным состоянием языческой религии, лучшие арабы искали истинной веры в Бога, но встречались с разными противоречивыми учениями и потому, естественно, задавали себе вопрос: какая из существующих форм религии самая совершенная, которая дала бы успокоение их религиозному чувству. Вопрос был очень трудный, потому что в то время в Аравии было несколько религий и религиозных сект, и каждая выдавала свое учение за истину³³⁸. Вследствие этого искателям истины приходилось жить особняком. Они живо помнили предание, что Авраам был одинаково праотцем для христиан, иудеев и арабов, помнили, как он боролся с идолопоклонством своего отца и вынужден был оставить родительский кров. В положении Авраама можно было находить черты, соответственные современному Мухаммеду состоянию Аравии. И вот четыре передовых араба решились оставить свое отечество и странствовать с целью найти истину. Они приходили к убеждению, что в их время необходимо должен явиться особый избранник Божий, который бы научил арабов истинной вере³³⁹.

Таким образом три рода причин или влияний нужно иметь в виду при разборе учения Корана. Прежде всего необходимо указать, чтó в известном учении может быть объяснено природным предрасположением Мухаммеда, как семита; затем нужно определить, какие внешние обстоятельства поддерживали эти предрасположения и, наконец, какое отношение к себе встречал Мухаммед в обществе, которому он проповедовал свое учение. Смотря по тому, сколь значительны были эти влияния и действовали ли все эти влияния в одном направлении, или же они друг другу противодействовали, можно определить, от чего зависело бессилие или успех Мухаммеда в известном случае. Вместе с этим нужно представлять современную Мухаммеду Аравию и указывать, в каком отношении новое учение находилось к жизни арабского народа. Древняя языческая религия арабов, семейная и общественная жизнь их должны были известным образом измениться под влиянием учения Корана. Религия арабов естественно должна была изменяться, когда Мухаммед внес в мировоззрение арабов новые взгляды на Бога и на человека; семейная и общественная жизнь их также должна была измениться, так как Мухаммед и в этой сфере подрывал своим учением прежние порядки и вводил новые. Под влиянием Корана изменились и литературные произведения арабов, получившие почти исключительно религиозное направление, так как арабские авторы стали подделываться под основной характер Корана. Коран, изложенный поэтической прозой, дал начало новому периоду – прозаической литературы арабов, а затем влияние его отразилось и на литературах других народов, которые должны были принять ислам. Далее, в эпоху появления Корана, арабы начинали сознавать идею политического единства, и мы видим в Коране самое резкое проявление этого сознания соотечественников Мухаммеда: учение о верующих братьях и неверующих врагах ислама сильно развито в Коране и породило особый взгляд мусульман на всех инородцев, воспитало и воспитывает в мусульманах всех стран и времен религиозную нетерпимость, проявляющуюся во всех их действиях по отношению к иноверцам.

В эпоху появления Корана в Аравии не было науки, что также отразилось прежде всего на Коране, в котором нет научных обобщений, заслуживающих такого названия, и усилия Ахунда Баязитова доказать противное отзываются или наивностью автора, или умышленностью, рассчитанной на легковерие читателей³⁴⁰. Коран способствовал усыплению мысли и чувства, когда утверждал, что в нем объяснены для арабов все тайны, и вместе с тем содействовал ложному литературному вкусу своих последователей. Выдавая себя за полный источник всякого знания³⁴¹, Коран породил самодовольство в последователях ислама, которое всегда и везде было самой сильной помехой в развитии знания. Что бы ни говорили об истреблении Омаром знаменитой Александрийской библиотеки, во всяком случае факт этот не стоит в противоречии с духом мусульманства, если принять во внимание фанатизм мусульман по отношению к иноверцам, их науке, искусству и проч., что доказано историей: увлечение некоторых халифов науками было не в духе Корана и потому скоро прошло³⁴².

В Коране изложены разнообразные религиозно-нравственные предписания, и все они возникали в голове Мухаммеда не случайно, а под влиянием современных ему обстоятельств, хотя при всем этом у него было одно общее предрасположение, которое налагало свою печать на его мысли, чувства и действия.

Если таким образом смотреть на учение Корана, если каждой частной мысли Корана подыскивать соответственное основание, тогда в Коране можно будет читать до некоторой степени психологию Мухаммеда, психологию аравитян. И чем более находится в Коране данных для воспроизведения этой психологии, тем большее значение будет приобретать для истории Коран, тем яснее будет представляться изложенная в Коране религиозно-нравственная система. Коран тем и отличается от современных кодексов нравственных и гражданских предписаний, что в нем различные положения излагаются не в общих чертах, а с разнообразными оттенками личного чувства, руководившего Мухаммедом при обнародовании своих предписаний. Коран поэтому есть не просто кодекс религиозных предписаний и не просто исторический документ, но памятник литературный, потому что в нем отражается характер самого Мухаммеда и современной ему Аравии. В этом кодексе все предписания жизненны, взяты с натуры и высказаны с чувством, языком восторженного проповедника. А эти-то последние качества и приближают Коран к литературным памятникам, отличительное свойство которых состоит в выражении чувства. В Коране, как и в других историко-литературных памятниках, заметно отражается прежде всего личный умственный и нравственный характер автора, а затем влияние иудейства, христианства и арабского язычества, с которыми в различное время приходил в ближайшее соприкосновение автор Корана, под влиянием которых он был воспитан, жил и действовал.

На основании ученых исследований европейских ориенталистов, в России также писали о личности основателя ислама³⁴³. Последним литературным произведением этого рода является краткий очерк жизни и деятельности Мухаммеда, составленный известным нашим писателем Bс. С. Соловьевым³⁴⁴. Почтенный автор на стр. 15 ставит серьезный вопрос: имел ли Мухаммед действительно ту миссию, которую присваивал себе? Вопрос этот чисто богословский, и Мухаммед сам смотрел на этот вопрос именно с богословской точки зрения, когда уверял своих слушателей, что он был послан Богом проповедовать истину Божию не только людям, но и духам³⁴⁵, что он не только подобен прежде его бывшим ветхозаветным пророкам, но превосходит всех их и заключает собой ряд пророков, что он – печать пророков³⁴⁶. Г. Соловьев, поставив приведенный вопрос в смысле кораническом, в ответе своем становится на другую, именно на общеисторическую, точку зрения, и говорит: «Если видеть во всемирной истории дело случая, результат внешнего механического сцепления легких фактов, тогда, конечно, Мухаммед не имел никакой миссии, но единственно только потому, что с этой точки зрения вообще никто никакой миссии иметь не может. Если же признавать в истории внутренний смысл и целесообразность, тогда, без сомнения, такое огромное мировое дело, как создание Ислама и основание мусульманской культуры, должно иметь провиденциальное значение, и миссия Мухаммеда не может быть отнята у него, а способ, каким он, по собственному своему свидетельству, получил ее, совершенно согласуется с психологическим опытом и историческими аналогиями.

Чтобы получить историческую миссию в каком-нибудь деле, необходимо, прежде всего, иметь прирожденное дарование или особенную способность именно к этому делу. Хотя религия назначается для всех, но не через всякого человека религиозные идеи открываются и вводятся в сознание и жизнь человечества. Для деятельной роли в религиозной истории так же необходимо призвание, вдохновение, гений, как и для того, чтобы совершить что-нибудь великое в области науки, искусства, политики. У Мухаммеда, несомненно, был специальный религиозный гений. Если бы мы никогда не читали Корана и не знали, что Мухаммед связал прочным религиозным единством добрую треть исторического человечества, то его признание, что при сильно развитой чувствительности он всегда находил настоящее наслаждение только в молитве, было бы совершенно достаточно, чтобы мы сказали: вот человек гениальный в области религии. Эта религиозная гениальность была производящей причиной ислама, ибо, благодаря ей, Мухаммед не мог удовлетвориться старой религией своих соплеменников и мог дать им новую. Разумеется, одной этой производящей причины самой по себе недостаточно; конечно, религиозный гений Мухаммеда хотя проявился бы как-нибудь при всяких обстоятельствах, но для того, чтобы он произвел именно это действие (создание Ислама), необходимо было стечение многих независимых от него определяющих условий и факторов – в чем именно и состоит провиденциальный характер исторического дела».

В таком случае мы должны будем признать за каждой религиозной системой провиденциальное значение и за каждым расколоучителем – миссию небесного посланника, тем более что многие из них пожертвовали даже своей жизнью за свои религиозные убеждения. Числом исповедников ислама также нельзя измерять внутреннюю его состоятельность, так как большее или меньшее распространение каждой религии зависит не от одних свойств проповедуемого учения, но и от времени её появления, от местных условий, от личного характера и частных обстоятельств в жизни проповедника нового учения. Дальнейшая судьба новой религии еще более зависит от разных исторических условий, иногда очень мало имеющих связь с самим учением. И это особенно оправдалось на историн распространения ислама³⁴⁷. Что же касается внутренней связующей силы ислама, то прочным религиозным единством связана далеко не добрая треть исторического человечества³⁴⁸, так как исповедники этой новой религии в начале мусульманской эры и после до настоящего времени вербовались, главным образом, среди некультурных народов, чаще всего среди кочевых и бродячих племен Азии и Африки. He нужно забывать, что ислам есть прежде всего религия арабов-измаилитов, руки которых простирались на всех, как сказано в Библии о праотце их Измаиле. И до настоящего времени в числе разных народов, принявших ислам, есть такие, которые (не исключая арабов) простирают свои руки на всех: авганцы, курды, африканские махдисты и др. Вопреки мнению многих, религия измаилитов распространялась везде путем вооруженного насилия, причем непокорные часто жестоко истреблялись³⁴⁹. Оседлые туземцы средней Азии были обращены в ислам также вооруженной рукой, как об этом можно читать в истории Бухары, а кочевники, хотя и подчинялись влиянию оседлых мусульман, но до сих пор еще не скреплены с ними прочным религиозным единством. С другой стороны, необходимо иметь ввиду, что ислам по своему существу, как религия бедуинов, более подходит к быту азиатских и африканских народов, чем религия христианская с её возвышенным богословием и сложным богослужебным чином. Достаточно сказать, что ислам даже в наше время обходится в Среднеазиатских степях без храмов, без священных принадлежностей и без священных лиц. Роскошные произведения искусства остаются чуждыми им и недоступными вследствие их материальной бедности. Роскошная отделка немногих мусульманских мечетей в Каире и Стамбуле не опровергает высказанного положения.

He остававливаясь на критике мнения об искренности Мухаммеда, доказываемой у г. Соловьева (стр. 75–77) заверением, что политика Мухаммеда была всегда религиозна³⁵⁰, а религия с самого начала имела политическую задачу, заметим, что основной недостаток ислама и заключается в соединении политики с религией. Всем известно, что Мухаммед объединил арабов, сделал их братьями по вере³⁵¹, но он же внушал им быть жестокими по отношению к иноверцам³⁵², заповедал своим последователям священную войну с последними; он отвлек арабов от многобожия, но внушил им горделивое сознание, что они – лучший народ в мире³⁵³ и что с иудеями и христианами арабы не должны ни дружить, ни иметь никаких сношений. Такая исключительная нетерпимость не может содействовать цивилизации полудикарей. Никто не отрицает, что Мухаммед предписал в Коране много хороших нравственных правил, нельзя не согласиться также с автором, что ислам «своими общедоступными догматами и удобоисполнимыми заповедями питает народы, призванные к историческому дейтвию, но еще не доросшие до высших идеалов человечества». Но трудно помириться с тем взглядом г. Соловьева на ислам, что эта религия представляется «переходной ступенью от языческого натурализма к истинной увиверсальной культуре, школой спиритуализма и теизма в доступной этим народам начальной педагогической форме». Автор справедливо замечает: «Основная ограниченность в миросозерцании Мухаммеда и в основанной им религии – это отсутствие идеала человеческого совершенства или совершенного соединения человека с Богом, идеала истинной богочеловечности. Мусульманство требует от верующего не бесконечного совершенствования, а только акта безусловной преданности Богу». Конечно, и с христианской точки зрения без такого акта невозможно достижение совершенства для человека; но сам по себе этот акт преданности еще не составляет совершенства. Между тем вера Мухаммедова ставит первое условие истинной духовной жизни на место самой этой жизни. Ислам не говорит людям: будьте совершенны, как Отец ваш небесный, т. е. совершенны во всем, он требует от них только общего подчинения себя Богу и соблюдения в своей натуральной жизни тех внешних пределов, которые установлены божественными заповедями. Религия остается только неизменной основой и неподвижной рамкой человеческого существования, а не его внутренним содержанием, смыслом и целью.

«Если нет совершенного идеала, который человек и человечество должны осуществлять в своей жизни своими силами, то, значит, – продолжает автор, – нет для этих сил никакой определенной задачи, а если нет задачи или цели для достижения, то не может быть движения вперед. Вот истинная причина, почему идея прогресса, как и самый факт его, остаются чужды магометанским народам. Их культура сохраняет чисто местный специальный характер и быстро отцветает без преемственного развития. Мир ислама не породил универсальных гениев, он не дал и не мог дать человечеству «вождей на пути к совершенству». Тем не менее, религия Мухаммеда еще имеет будущность, она еще будет, если не развиваться, то распространяться. Постоянные успехи ислама среди народов, мало восприимчивых к христиавству – в Индии, Китае, Средней Африке – показывают, что духовное молоко Корана еще нужно для человечества».

Возможно, скажем и мы, что ислам будет еще распространяться среди полудиких народов, но необходимость духовного молока Корана для человечества положительно должна быть отвергнута уже потому, что от ислама, как религии фаталистической и проповедующей войну, нет перехода к мирному христианству с его идеалом бесконечного совершенства, к религии гонимых, плачущих и смиренных сердцем.