Часть I. Елена Блаватская и миф о махатмах

Умы настоящего поколения еще не созрели для принятия Оккультных Истин.

Я не верю ни во что, кроме бесконечной глупости человечества.

Е. П. Блаватская

Елена Петровна Блаватская (1831–1891) – один из наиболее ярких представителей западного оккультизма конца XIX века, создатель теософского учения, по сути, новой, универсальной религии. Личность неоднозначная и противоречивая, Блаватская до сих пор представляет собой неразгаданную загадку. Её многолетние странствия по миру и оккультно-духовные искания окутаны плотной завесой тайны. Она утверждала, что живёт одновременно в двух измерениях или мирах – в обычном физическом и невидимом, потустороннем, изумляла всех демонстрацией психических феноменов, пытаясь с их помощью доказать реальность «иного мира». Этой же цели служил и созданный ею миф – об оккультных учителях, тибетско-гималайских «махатмах», составляющих некое тайное сообщество посвящённых Адептов – «Великое Белое Братство», и о себе самой – их ученице.

Самая большая проблема, с которой неизбежно сталкивается любой непредвзятый исследователь биографии и оккультно-творческого наследия Блаватской, это степень достоверности сообщаемой ею информации. Ибо в том, что она рассказывает о себе и о других в книгах, статьях и личной переписке, правда перемешана с откровенным и беззастенчивым вымыслом, попросту говоря, ложью. Не отрицая способностей Блаватской к экстрасенсорному восприятию, следует всё же признать, что она была большой фантазёркой и выдумщицей. Н. В. Желиховская, племянница Елены Петровны (далее Е. П.), сообщает:

«У тёти была удивительная черта: ради шутки и красного словца она могла насочинять на себя что угодно. Мы иногда хохотали до истерики при её разговорах с репортёрами и интервьюёрами в Лондоне. Мама её останавливала: «Зачем ты всё это сочиняешь?» – «А ну их, ведь все они голь перекатная, пусть заработают детишкам на молочишко!». – А иногда и знакомым своим теософам в весёлые минуты, рассказывала, просто для смеха, разные небывальщины»¹⁸.

Но не только «для смеха», но и всерьёз, для дела, Е. П. распространяла о себе и своих Учителях «небывальщину», ибо зародившееся теософское движение, для привлечения новых сторонников, нуждалось в популярной легенде, мифе. Эта склонность к «сочинительству», к спонтанному фантазированию сочеталась у Блаватской с цинизмом, пренебрежительным отношением к современному обществу и людям вообще: «Чем безумнее выдумки, тем лучше», – сказала она однажды писателю В. С. Соловьёву. – «Что же делать, когда для того, чтобы владеть людьми, необходимо их обманывать, когда для того, чтобы их увлечь и заставить гнаться за чем бы то ни было, нужно им обещать и показывать игрушечки... »¹⁹. А своему другу князю А. М. Дондукову- Корсакову – за девять лет до смерти, когда ещё не была написана знаменитая «Тайная доктрина», – призналась, что утратила веру во что бы то ни было, добавив при этом слова, вынесенные мною в эпиграф: «Я не верю ни во что, кроме бесконечной глупости человечества»²⁰.

Блаватская создала свой собственный мир, который один из её биографов Мария Карлсон называет «миром имагинативной фантазии». Известный тибетолог, исследователь Ладакха, Джон Брей прямо говорит, что все, написанное Блаватской, – это «порождения воображения» (imaginative creations), мало связанные с реальностью. Такие фантазии, впрочем, имеют свою положительную сторону, поскольку пробуждают у людей интерес к восточной философии, и, тем не менее, к ним нельзя относиться как к историческим свидетельствам²¹. Даже письма Блаватской к родственникам и друзьям наполнены вымышленными историями, небылицами.

Родилась Елена Блаватская в Екатеринославе 31 июля (12 августа) 1831 г.²². Её отец Пётр Алексеевич фон Ган (1798–1873) принадлежал к роду наследных макленбургских князей Ган фон Роттенштерн-Ган (Hanh von Rottenstern-Hanh). Выпускник Пажеского корпуса, он командовал батареей конной артиллерии, имел чин полковника. Мать Елена Андреевна Фадеева (1814–1842) была популярной в 1830-е годы писательницей, публиковавшей свои произведения под псевдонимом «Зинаида Р-ва». После ранней смерти матери Елену и её младшую сестру Веру взяли на воспитание родственники по материнской линии Фадеевы и Витте. Елена Павловна Фадеева (урожд. княжна Долгорукая, 1787–1860), бабушка Е. П., была женщиной необыкновенно эрудированной – она увлекалась науками, особенно ботаникой и геологией, состояла в переписке с крупнейшими европейскими учёными, такими как Р. Мурчисон и А. фон Гумбольдт. Её дедушка Андрей Михайлович Фадеев исполнял должность главного попечителя улусов Калмыцкой степи Астраханской губернии (1835–1841), а затем стал губернатором г. Саратов.

Увлечение Блаватской Тибетом как родиной духовных учителей началось в детстве: навещая с матерью и младшей сестрой Верой (1834–1896) своих родственников в Астрахани, она имела возможность познакомиться с религиозными верованиями калмыцких буддистов. А. М. Фадеев часто выезжал в степь, посещал там зимние и летние ставки улусов, имения нойонов (князей) Тундутовых и Тюменей, и внучка, судя по всему, сопровождала его в этих поездках. В Калмыцких степях бывала и мать Е. П., свидетельством чему является принадлежащая перу Е. А. Ган повесть «Утбалла», главная героиня которой калмычка. Позднее в своих воспоминаниях Блаватская писала, что её единственными няньками были «артиллерийские солдаты и калмыцкие буддисты»²³.

Воспитанием Елены или Лоло, как называли её домашние, занимались учителя и гувернантки, под чьим руководством она обучалась иностранным языкам (французскому и английскому), музыке и танцам. В то же время Елена много читала, пользуясь тем, что в фадеевском доме имелась большая библиотека. И не только библиотека. В кабинете Е. П. Фадеевой помещался настоящий музей – коллекции бабочек, зверей, птиц, древностей, окаменелостей, монет и всевозможных редкостей. Фадеева была также большой любительницей предметов восточного искусства, коллекционировала образцы буддийской иконографии. Эта страсть появилась у неё, вероятно, в годы проживания в Калмыкии. Рассказывают, что однажды в Саратов из Астрахани, от местных калмыков, А. М. Фадееву пришла посылка с коллекцией тибетских бурханов превосходной работы. Произведения были миниатюрных размеров, некоторые из дерева или обожжённой глины, другие написаны красками на шёлковой ткани²⁴. Таким образом, разглядывая и трогая причудливые изображения тибетских «идолов» – «уродливые куклы», девочка имела возможность впервые телесно соприкоснуться с заоблачным Тибетом.

Елена Ган (в ту пору еще не Блаватская) отличалась впечатлительностью, имела пылкое воображение, её постоянно влекло ко всему неизвестному, скрытому, фантастическому. Она жила в каком-то собственном, придуманном сказочном мире. По воспоминаниям младшей сестры, впоследствии известной петербургской журналистки и писательницы Веры Желиховской, она любила придумывать различные истории – «фантазировала, вслух, и собственные фантазии казались ей реальными до осязаемости». Мы также знаем, что в детстве у Елены бывали галлюцинации, доводившие её до обмороков, о чём вспоминала её тётка Надежда Андреевна Фадеева. Девочке казалось, будто её повсюду преследуют «ужасные, светящиеся глаза», но никто кроме неё их не видел... Порой на неё нападал смех: она объясняла, что смеётся над проказами каких-то невидимых существ²⁵. После смерти матери Лоло впервые ощутила в себе раздвоение личности – «расщепление собственной души и сознания», по словам А. Н. Сенкевича, одного из современных исследователей. Она чувствовала «присутствие в душе кого-то постороннего», подчинявшего её своей воле и заставлявшего говорить чужими словами, как если бы она находилась в трансе²⁶. Что это – явные признаки душевного расстройства или нечто другое? Может быть, проявление какого-то врождённого природного качества? Еще одна примечательная черта её характера – она никогда не признавала авторитетов, «всегда шла самостоятельно, сама себе прокладывая пути, решительно устраняя стеснительные для свободы её преграды... »²⁷.

Характеризуя Е. П. в юности, А. Н. Сенкевич отмечает тот факт, что с раннего возраста девочка вращалась среди людей невежественных и суеверных – слуг и крепостных, что несомненно наложило на неё свой отпечаток:

«Поскольку была она ребёнком чрезвычайно впечатлительным, обострённо восприимчивым ко всему непознанному, эта питательная для всяких предрассудков среда постоянно дразнила её детское любопытство существованием незримой и нездешней волшебной силы и прививала веру в таинственное и неразгаданное. От фадеевской дворни Елене перепало кое-что из этой щедрой «потусторонней» власти. Она иногда вглядывалась в собеседника с такой напряжённой внимательностью, уставясь в одну точку, что её синие глаза, казалось, вспыхивали и прожигали насквозь. Привидения, домовые, лешие словно открывали ей вход в мир живых, поражающих воображение тайн. Недаром их образы не страшили девочку, а, напротив, были завлекающими и желанными»²⁸.

Интерес к оккультизму и «потусторонним силам» возник у Е. П. довольно рано, и в этой связи следует особо упомянуть другого её родственника по материнской линии, прадеда князя Павла Васильевича Долгорукого. Князь Долгорукий (умер в 1838 г.), известный русский масон, знаток алхимии и магии, владел упомянутой выше огромной библиотекой по оккультным наукам, которую после его смерти унаследовала дочь, упоминавшаяся нами Е. П. Фадеева (бабушка Елены). Сама Блаватская называла эту библиотеку «странной», но именно благодаря ей уже к 15-летнему возрасту она смогла освоить основы оккультных знаний. Здесь были книги, входившие в обязательный круг чтения масонов, такие как «Мудрость Соломона», «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста, «Каббала», «Книга мертвых», сочинения Сведенборга, Эккартхаузена, Теофраста...

В «Листах старого дневника» («Old Diary Leaves») Генри Олкотта, в будущем сподвижника Е. П. Блаватской и сооснователя Теософского общества, мы находим упоминание этого уникального книжного собрания в связи с деятельностью легендарного графа Сен-Жермена: «Если бы только удалось уговорить мадам Фадееву сделать перевод и опубликовать некоторые документы из её знаменитой библиотеки, мир сумел бы подойти гораздо ближе к пониманию подлинной истории дореволюционной (имеется в виду Великая Французская революция 1789–1799 гг. – А. А.) европейской миссии этого Восточного Адепта, чем было возможно до сих пор»²⁹. Много лет спустя в статье «Несколько вопросов к Хирафу» Блаватская упомянет некую рукопись, написанную рукой Сен-Жермена, которой владеют потомки «одного дворянина». По мнению П. Джонсона, эта рукопись, в которой Сен-Жермен якобы предсказал в мельчайших подробностях Французскую революцию, «воспламенила воображение [Блаватской] идеей существования таинственных адептов, управляющих скрытыми движущими силами европейской политики»³⁰.

Владелец уникальной библиотеки князь П. В. Долгорукий принадлежал к особой ветви масонства, к так называемому ритуалу «строгого наблюдения», основанному в Германии в 1754 г. Йоганном Готтлибом Гундом. Основная легенда ритуала сводилась к тому, что масонство призвано увековечить память о Рыцарях Храма (тамплиерах), и что Гунд получил высшие знания от «Неизвестных Владык»³¹, которым следует повиноваться³². В России учение о «Неизвестных Владыках» играло особенно важную роль в масонстве розенкрейцеров, введённом в ложи системы «строгого наблюдения» знаменитым масоном-просветителем XVIII в. Н. И. Новиковым. Князь П. В. Долгорукий, по сведениям Джонсона, являлся членом новиковской ложи Латона, которую князья Н. Н. и Ю. Н. Трубецкие перенесли в конце 1776 г. из Петербурга в Москву вместе с родственными ей ложами Изиды и Озириса³³.

Одним из частых посетителей дома Фадеевых в конце 1840-х гг. – к этому времени Фадеевы и опекаемая ими Е. П. перебрались из Саратова в Тифлис – был масон и оккультист князь Александр Голицын³⁴. Восемнадцатилетняя девушка подружилась с Голицыным и, как рассказывают, однажды убежала к нему из дома. В результате разразился скандал, повлекший за собой её поспешное выданье замуж в 1849 г. за вице-губернатора Ереванской губернии Никифора Васильевича Блаватского. Е. П. впоследствии объясняла своё замужество тем, что просто хотела освободиться от опёки родни. В любом случае она своего добилась и, бросив вскоре мужа – человека, годившегося ей в отцы, отправилась странствовать по свету. П. Джонсон предполагает, что именно Голицын подвиг Елену на поиск тайн древнего мира и назвал ей имя того, кто вскоре станет её первым оккультным учителем – коптского медиума и мага Паолоса Метамона.

Странствия Блаватской продолжались долгих девять лет, но их точного маршрута и дат мы не знаем. Исследователи называют разные страны и континенты, где ей довелось побывать: Турция, Греция, Египет, Восточная Европа, Франция, Англия, Канада, США, Мексика, Центральная и Южная Америка, Цейлон, Индия, Тибет, Япония, Сингапур. Какова была цель этих странствий? Чего искала, к чему стремилась юная беглянка? Сама Елена объясняла своё бегство неодолимым желанием овладеть оккультными тайнами, отыскать философский камень, «Астральный Минерал», и сочетать его «браком» с «красной Девой» (алхимические символы Духа и Души). В письме к другу детства князю А. М. Дондукову-Корсакову она писала: «Я охотилась за неведомым. <...> С 16 лет я всегда вела двойное существование (здесь и далее курсив мой – А. А.), таинственное, непостижимое даже для меня самой... С 14 лет я всегда проводила день в своём физическом теле, а ночи – в астральном. <...> Около десяти месяцев я провела в поисках «астрального минерала», который сделал бы «красную Деву» чистой и целостной, – и не нашла такого минерала. <...> В Афинах, в Египте, на берегах Евфрата – куда бы я не отправлялась, я всюду искала свой «астральный» камень... Я жила у кружащихся дервишей, у друзов с Ливанской горы, у арабов-бедуинов и дамасских марабутов. Я нигде его не находила! Я изучила некромантию и астрологию, гадание с хрустальным шаром и спиритуализм – и никаких следов «красной Девы»!»³⁵.

В путешествии по Греции, Египту, западной Европе и Америке Елену сопровождал американский друг Альберт Роусон (Albert Rawson). Это его она упоминает в своей «исповеди»: «Любила я одного человека крепко – но еще более любила тайные науки, веря в колдовство, чары и т. п. Странствовала я с ним там и сям и в Азии, и в Америке и по Европе»³⁶. Художник-пейзажист, гравёр и писатель, член нескольких тайных обществ А. Роусон познакомился с Блаватской в 1851 г. в Каире, где оба они обучались магии у копта Паолоса Метамона.

Зимой 1859–1860 г. Блаватская вернулась в Россию и поселилась у недавно овдовевшей сестры Веры Желиховской (Яхонтовой) в Пскове. Уже вскоре Е. П. стала изумлять псковичей своими необыкновенными оккультными способностями. Во время спиритических сеансов она поднимала в воздух столики, вызывала духов умерших, в том числе дух А. С. Пушкина, и однажды даже «разоблачила» убийцу³⁷. Впоследствии она дала следующую классификацию произведённых ею в Пскове «феноменов»: 1) «чтение мыслей» (прямые и ясные ответы, письменные и устные, на ментальные вопросы); 2) обнаружение различных болезней, наименование их по латыни и указание курса лечения; 3) сообщение о некоторых тайнах, о которых никто не знал; 4) изменение веса мебели и человека; 5) получение писем от неизвестных корреспондентов или письменных ответов на вопросы; 6) показ присутствующим задуманного ими предмета; 7) произвольное вызывание звуков музыки³⁸. Трудно сказать, действительно ли Е. П. производила все эти удивительные феномены или она только приписала их себе задним числом.

Из Пскова Блаватская отправилась в Тифлис навестить родственников и мужа. Там, в Тифлисе, она продолжила поиски философского камня, для чего вошла в контакт с местными колдунами, «кудианами», и другими эзотериками. Много странствовала по Имеретии, Грузии и Мингрелии и под конец поселилась в мингрельском посёлке Озургетти, где жила в полном уединении в купленном ею домике, когда её поразила загадочная психическая болезнь:

«Когда меня называли по имени, я открываю глаза и являюсь сама собой, но только меня оставят в покое, я опять погружаюсь в своё дремотное состояние полусна и становлюсь кем-то другим. Это была болезнь, которая медленно, но непреложно, убивала меня. Аппетит был потерян и полностью, я не ощущала жажды и часто неделями ничего не ела, выпивая лишь немного воды. Так за 4 месяца я превратилась в живой скелет. <...> Когда я бодрствовала я была сама собой, я хорошо помнила всё, что было, но когда я была другой сущностью, я никакого представления не имела о Елене Петровне Блаватской, я находилась в другой далёкой стране и была совсем иной индивидуальностью, и у меня не было ни малейшей связи с моей теперешней жизнью»³⁹.

В результате этой болезни, по мнению М. Нэф, Блаватская овладела «потусторонними силами» (духами), научилась управлять ими, что позволило ей в дальнейшем производить феномены по собственному желанию⁴⁰. Во всяком случае, так Е. П. рассказывала о случившемся своим друзьям и родственникам много лет спустя. Отныне она будет называть себя уже не медиумом, а медиатором – активным, а не пассивным посредником между видимым и невидимым миром.

В 1864 г. после недолгого «воссоединения» с мужем Блаватская вновь уезжает за границу. Начинается новый круг её странствий и поисков, новый период оккультного ученичества. Вслед за Паолосом Метамоном у неё появляются новые духовные учителя: перс Джамаль ад-Дин аль-Афгани, грек Илларион Смердис, польский еврей Луис Бимштейн («Макс Теон»). С их помощью Е. П. знакомится с зороастризмом, суфизмом, каббалой, религией друзов и другими древними религиозными учениями и культами.

Но были у Блаватской и совсем другие наставники, оказавшие на неё не меньшее влияние. Среди них, в первую очередь, следует назвать итальянского революционера и масона-карбонария Джузеппе Мадзини, с которым она познакомилась в Лондоне в 1850-е гг. Под влиянием Мадзини Е. П. примкнула к движению Рисорджименто, принимала участие в борьбе Джузеппе Гарибальди за освобождение Рима от власти пап. Как свидетельствуют некоторые источники, вместе с гарибальдийцами 3 ноября 1867 г. Блаватская участвовала в кровавом сражении в Ментане, в ходе которого получила несколько ранений⁴¹. Приведенные выше факты позволяют говорить как о близости Блаватской к тайному обществу Карбонариев («Угольщиков»), так и о том, что в молодые годы она разделяла революционные идеалы. Но эта её революционность имела явно масонскую подоплёку, ибо в масонстве она видела главный инструмент политического воздействия на мировых правителей. Отметим попутно, что Дж. Гарибальди, которого мы привыкли считать не иначе как великим итальянским революционером, был в то же время видным масоном – в 1881 г. (за год до смерти) он объединил ложи мемфисского и мисраимского ритуалов⁴², из которых карбонарии в основном рекрутировали своих членов, и стал первым гроссмейстером новой масонской организации.

В статье «Несколько вопросов к Хирафу» (1875) Блаватская писала о карбонариях:

«Пусть кто-нибудь изучит всё, что можно, об этом тайном обществе, пусть задумается, соединит факты и сделает выводы. Если Раймонд Луллий, розенкрейцер и каббалист, легко смог снабдить английского короля Эдуарда I шестью миллионами фунтов стерлингов для ведения войны с турками в ту далёкую эпоху, почему какая-нибудь ложа в наши дни не может дать то же количество миллионов Франции, чтобы она заплатила свой национальный долг, той самой Франции, которая была столь удивительно и быстро повержена и столь же удивительно быстро встала на ноги. Ерунда! – скажут мне. Может быть, но всё же стоит поразмыслить над такой возможностью на досуге»⁴³.

По утверждению Рене Генона, одного из крупнейших историков оккультизма XX века, Блаватская, находясь в Лондоне в 1851 г., «вращалась в спиритуалистских кругах и среди революционеров; она находилась в тесной связи главным образом с Мадзини и, приблизительно в 1856 г., вступила в карбонарийское общество «Молодая Европа»⁴⁴. В этой связи нельзя не упомянуть еще одного человека, сыгравшего важную роль в её судьбе, – ученика Мадзини, оперного певца Агарди Метровича (Митровича).

Отношения между Блаватской и Метровичем, по словам П. Джонсона, составляют одну из «неразгаданных загадок» истории теософского движения; в них, возможно, скрываются «многие тайны, имеющие первостепенное значение для понимания настоящей Е. П. Б., чьи политические интересы остаются неисследованными, несмотря на всю их важность»⁴⁵.

Вот как сама Блаватская характеризовала этого человека, с которым познакомилась в Константинополе в 1850 г.:

«Он был карбонарием, пламенным революционером. Венгр по национальности он родился в городе Митровиче и название этого города он выбрал в качестве партийного прозвища. Как мне кажется, он был внебрачным сыном герцога Луцея, который его воспитал. Он ненавидел священников, принимал участие во всех восстаниях, и не был повешен австрийцами лишь потому... но этого я не должна говорить»⁴⁶.

Блаватскую и Метровича (который, кстати, был итальянцем, а не венгром, как показывает исследование Л. де Местра) связывало не только увлечение революционными идеалами и оккультизмом, но, возможно, и отношения романического характера. Елена называла Агарди своим «самым преданным другом», и именно она спасла своего друга от виселицы в Австрии при содействии русской графини Киселёвой. Однако утверждение некоторых биографов, что у Блаватской был внебрачный ребёнок от Метровича (мальчик-горбун по имени Юрий), едва ли соответствует действительности. Согласно медицинскому освидетельствованию, выданному Блаватской доктором Леоном Оппенгеймером в Вюрцбурге 2 ноября 1885 г., у Е. П. был врожденный дефект (anteflexio uteri), не позволявший ей иметь детей. Сама же Блаватская утверждала, что Юрий – сын барона Николая Мейендорфа от «некой особы, знакомой им обоим». Тем не менее, исследовательница Марион Мид считает, что Юрий вполне мог быть её ребёнком. Приводя аргументы в пользу своей гипотезы Мид, ссылается, в частности, на следующий факт: в письмах Е. П. Б. в Россию содержатся частые ссылки на её «прошлые грехи», о которых ей «стыдно даже вспоминать». Как бы то ни было, Юрий умер в 1867 г. и был похоронен Метровичем под его «венгерским» именем «в одном маленьком городе на юге России»⁴⁷.

Паолос Матамон, Альберт Роусон, Агарди Метрович, Джузеппе Мадзини – оккультисты и карбонарии-революционеры, люди, духовно наиболее близкие Блаватской в годы её странствий. Но был, похоже, ещё один человек, встреча с которым в Лондоне в 1851 г. стала поворотным событием в судьбе юной искательницы философского камня. Здесь мы касаемся, пожалуй, самой большой тайны Блаватской – тайны её индийского гуру, которого она называла по-разному, но всегда с большим пиететом: Покровитель, Учитель, Хозяин, Сагиб, Мастер, Махатма. Этому «мистеру Икс» было суждено сыграть роль её ангела-хранителя, опекуна и, в то же время, главного оккультного учителя, но учителя особого рода – совершенно невидимого, закулисного, хотя и реального для неё одной, ведущего её по жизни и всегда находящегося где-то рядом. Следуя его указаниям, она отправилась на Восток, в Индию и Тибет, чтобы овладеть знаниями тамошних мудрецов-махатм, а затем – два десятилетия спустя – он же направил её в Америку с особой, всечеловеческой миссией – дать людям новое духовное учение, теософскую «тайную доктрину». Такую легенду Блаватская будет рассказывать на склоне дней своим ученикам и последователям, внимавшим каждому её слову как откровению свыше. Да и трудно было не поверить Е. П., когда она, с помощью своего Учителя, то и дело совершала маленькие чудеса или демонстрировала чудесные «феномены».

Попытка установить личность этого необыкновенного человека, однако, довольно быстро заводит нас в тупик, ибо то, что сама Блаватская рассказывала о своём «учителе жизни», полно неувязок, противоречий и совершенно неразрешимых парадоксов.

В письме к другу детства князю А. М. Дондукову-Корсакову, Е. П. называет его «индийцем», который дважды спасал ей жизнь. В первый раз в 1851 г. в Константинополе, когда она принимала участие в «стипл-чейзе», или, попросту, в скачках. Конь, на котором скакала Е. П., неожиданно встал на дыбы перед одним из препятствий, завалился назад и «раздавил её». Когда через шесть недель она пришла в себя, то «узрела» своего спасителя: «Я увидела человека, великана, одетого не по-турецки, который вытащил из-под лошади мою изорванную и окровавленную одежду – и больше ничего, ничего кроме запомнившегося лица, которое я уже где-то видела"⁴⁸. Признание Е. П. кажется вполне искренним и правдивым, однако в её биографическом очерке, написанном теософкой Е.Ф. Писаревой (по воспоминаниям В. Желиховской), мы находим совсем другую версию того же события. Когда Елене было 13 лет, «лошадь, на которой она каталась верхом, испугалась и понесла; девочка не смогла удержаться и, запутавшись ногой в стремя, повисла в нём; но вместо того, чтобы разбиться, она ясно почувствовала чьи-то руки вокруг себя, которые поддерживали её до тех пор, пока лошадь не была остановлена»⁴⁹. «Спасителем» девочки оказался некто, являвшийся ей прежде в видениях – «Индус в белой чалме». Его величественный образ «был всегда один и тот же, и она знала его также хорошо, как и своих близких, и называла своим Покровителем». Эту историю, пересказанную Е. Ф. Писаревой, Вера Желиховская услышала от своей сестры, но только не в детстве⁵⁰, а уже в зрелом возрасте, когда Е. П. познакомилась с настоящими индусами. Именно в это время (1870-е – 1880-е гг.) и создавалась её легенда о невидимых Учителях, канонизированная затем её биографами.

Второй раз индус-покровитель встретился Блаватской на мосту Ватерлоо в Лондоне в начале 1850-х, и вновь для того только чтобы спасти её от смерти. «Годы спустя, – читаем мы далее в письме Е. П., – полная отвращения ко всему, уставшая от бедной старой графини Багратион[-Мухранской], державшей меня взаперти в гостинице «Mivart’s Hotel», заставляя меня читать Четьи-Минеи и Библию, я бежала на мост Ватерлоо, ибо была охвачена сильным желанием умереть. Я давно уже чувствовала приближающееся искушение. На сей раз я не пыталась ему противиться, и мутная вода Темзы казалась мне изысканной постелью. Я искала вечного отдыха... Та же таинственная личность пробудила меня и спасла...»⁵¹. Здесь, правда, следует заметить, что Е. П. выбрала крайне неудачное место для сведения счётов с жизнью – мост Ватерлоо находился в самом центре Лондона, днём по нему наверняка прохаживался констебль, да и перелезать через его высокие перила в длинном платье довольно неудобно. В то же время неподалёку от гостиницы «Майварта» (в настоящее время «Claridges») находился живописный Гайд-парк с огромным озером Серпентайн, однако, Е. П. почему-то бежит к мосту Ватерлоо, преодолевая при этом весьма значительное расстояние. Впрочем, у самоубийц своя логика...

В письмах к родственникам и друзьям в Россию Е. П. сообщает некоторые подробности об этом своём покровителе. Так, в письме к Н. А. Фадеевой в 1877 г. Блаватская пишет, что познакомилась с «Сагибом» около 25 лет назад (т. е. приблизительно в 1852 г.) – «он приезжал в Лондон вместе с премьер-министром Непала и Королевой Оудха» (Оудх – княжество на севере Индии, граничащее с Непалом. – А. А.). Но вот что любопытно, называя индуса «Сагибом», она заявляет, что это одно из имён, которым её сестра (Вера Желиховская) называла в детстве своего «Учителя» или «Хозяина» (!)⁵². Но этот факт полностью противоречит приведённому выше рассказу самой Желиховской, утверждавшей, что Елена (а не она сама) «видела» в детстве «Индуса в белой чалме». «Сагиб» не только спас Е. П., но и дал ей совет отправиться в Индию: «В Англии я видела его только дважды, и в последнюю нашу встречу он сказал мне: «Ваша судьба лежит в Индии, но это случится позже, через 28 или 30 лет. Отправляйтесь туда и посмотрите эту страну"». Таким образом, по совету индуса Блаватская совершила своё первое путешествие в Индию в 1853 г.⁵³.

Наиболее распространённая версия истории знакомства Блаватской со своим гуру – она встретилась с Учителем на лондонской улице, а затем виделась с ним в Гайд-парке у входа в Хрустальный дворец⁵⁴. (Построенный из стекла и стали, и предназначенный для размещения экспонатов Всемирной выставки, дворец был самой большой достопримечательностью Лондона середины XIX в.) Вот как эту версию – со слов Е. П. – изложила в своих воспоминаниях графиня Констанс Вахтмейстер, опустив в ней, правда, одну существенную деталь – Хрустальный дворец:

«...Как-то раз, прогуливаясь, она с изумлением увидела на улице высокого индуса рядом с какими-то индийскими принцами. Она тут же узнала его... Ей хотелось кинуться к нему и заговорить, но он знаком велел ей оставаться на месте, и она стояла как зачарованная, пока он не прошёл мимо. На следующий день она отправилась в Хайд- парк, чтобы побыть одной и обдумать это необычайное происшествие. Подняв голову, она увидела тот же самый облик; приблизившись к ней, Учитель сказал, что он прибыл в Лондон с индийскими принцами по важному делу, что он непременно должен переговорить с ней наедине, потому что ему требуется её участие в работе, которую он собирается предпринять. Он... также сказал, что ей придётся провести три года в Тибете, чтобы подготовиться к выполнению этой важной задачи»⁵⁵.

Графиня при этом добавляет, что сама она была в Англии, «когда там находились эти индийцы», и помнит рассказы о том «благородном зрелище, которое они собой являли», и что «один из них был очень высок». По словам же Е. П., её учитель был ростом б футов 8 дюймов (то есть более двух метров!)⁵⁶.

В сообщении графини Вахтмейстер, при внешнем правдоподобии, чувствуется налёт мистики и в то же время какой-то нарочитой театральности. Складывается впечатление, что «случайная» встреча Елены с индусом была инсценирована, заранее устроена, вернее, подстроена, последним: Её будущий Учитель сперва явился ей мимолётно на улице, чтобы она его «узнала», а затем, на следующий день, подошёл к ней в Гайд-парке и завёл разговор. Важно отметить при этом, что инициатива всецело исходила от него, Учителя, что кажется довольно странным, поскольку согласно индийской традиции, ученик сам ищет и выбирает себе гуру. В случае же с Блаватской произошло всё наоборот – Учитель выбрал ученицу и дал ей указания на ближайшее время, не посвящая пока в подробности своих замыслов.

Много лет спустя, вспоминая об этой встрече в письме к одному из друзей, Блаватская отмечала, что загадочный индус полностью подчинил её своей воле:

«Почему этот человек имел на меня такое влияние? Причины я до сих пор не знаю. Но если бы он сказал мне броситься в бездну, я не колебалась бы ни секунды. Я боялась его и сама не знала, почему – ибо никто не был в обращении благороднее и проще, чем он»⁵⁷.

Существует ещё одна версия, пожалуй, самая интригующая, – Е. П. встретила Учителя под Лондоном в курортном местечке Рамсгейт, в день своего двадцатилетия! В архиве Теософского общества в Адьяре (Индия) сохранился любопытнейший документ – альбом рисунков и записей Блаватской лондонского периода. Начинается он с наброска пером Рамсгейтской гавани с подписью по-французски: «Nuit memorable! Certaine nuit par au clair de lune qui se couchait à Ramsgate 12 Août, 1851 lorsque je rencontrais M .ˑ. le Maître – de mes rêves!!» («Памятная ночь! Однажды ночью при свете луны, что садилась в Рамсгейте 12 августа 1851 г., встретила я М .ˑ. Учителя – из моих снов!!»)⁵⁸. Следует сразу же пояснить: буква «М» с тремя точками в виде треугольника – это оккультный (розенкрейцеровский) символ, «знак мудрости»⁵⁹. Задолго до Блаватской в трактате французского оккультиста Барбе дю Бертрана «Центральная ложа истинного франкмасонства» (1802) мы читаем: «То, что ваши географы называют нагорьем Татарии, –это первая область, которую мы находим заселённой, и именно в этой земле наши писатели помещают колыбель М .ˑ.»⁶⁰. Но кто этот таинственный Учитель «М», который через 20 с лишним лет превратится в Махатму Морию? Мнения исследователей на этот счёт расходятся: М. С. Б. Лильегрен считает, что это известный английский писатель-розенкрейцер Эдвард Бульвер-Литтон (1803–1873), один из любимых авторов юной Е.П.

Действительно, Блаватская была хорошо знакома с сочинениями Бульвер-Литтона, в том числе с его оккультным романом «Занони» (1846), главные герои которого Мейнур и Занони – члены розенкрейцеровской ложи, люди, достигшие высочайшей степени совершенства, возможного на земле. «Знатный иностранец» (итальянец по рождению) Занони – красавец, богач, маг; долгие годы он жил в Индии, где овладел тайными науками, позволяющими властвовать над временем и не стареть физически. Он, этот «второй Калиостро», играет в романе роль доброго гения, покровителя и духовного наставника главной героини, юной красавицы-артистки Виолы Пизани. Под влиянием романа Бульвер-Литтона и, возможно, встречи в Лондоне с самим романистом, членом ложи «Братьев Света» (Fratres Lucis), в пылком воображении юной Блаватской вполне мог сложиться образ идеального человека и мужчины («сверхчеловека»). Того, которого она затем пыталась отыскать в реальной жизни и нашла среди «посвящённых Адептов»⁶¹. Да и некоторые идеи своего учения, например представление о том, что человек постоянно окружён «невидимыми сущностями», она могла почерпнуть в романе «Занони», в таких откровениях Учителя Мейнура как следующее:

«В пространстве существуют миллионы созданий, не совсем бестелесных, так как все они, как и инфузории, невидимые для невооружённого глаза, имеют известную материальную форму, но настолько тонкую, воздушную, что она служит как бы неосязаемой оболочкой духа, гораздо более лёгкой, чем осенняя паутинка, сверкающая в лучах солнца. Отсюда любимые фантомы розенкрейцеров – сильфы и гномы. И между тем все эти существа в высшей степени различны по своим свойствам и силе и отличаются друг от друга более, чем калмык от грека. Посмотрите в каплю воды: какое разнообразие инфузорий! Какой ужасный вид у многих из них! То же самое мы встречаем и в жителях атмосферы: одни обладают высшим знанием, другие странной хитростью; одни враждебны человеку, как демоны, другие кротки и благосклонны, как посланники и посредники между небом и землёй. Тот, кто хочет войти в сношения с этими различными существами, подобен путешественнику, вступающему в неизвестную страну»⁶².

А. Н. Сенкевич, впрочем, усматривает в «рамсгейтской записи» отголосок любовной истории – на это указывает рисунок на второй странице альбома, изображающий мужчину и женщину на фоне прекрасной летней ночи, и подпись под ним: «Огненные цветы разбросаны по небу. Мужчина сказал женщине: «Я люблю тебя». Эти слова возникли из божественного аромата души». Любовная история, однако, быстро закончилась, как свидетельствует запись на третьей странице альбома: «Любовь – это отвратительный сон, а счастье существует разве что в подчинении сверхъестественным силам». А на следующей странице мы находим имя и лондонский адрес возможного возлюбленного Блаватской – капитана Миллера, драгуна⁶³. Но если её рамсгейтская встреча – это любовное свидание, едва ли имеет смысл искать в ней нечто большее и ассоциировать загадочного «М» с Махатмой Морией, личным гуру поздней Блаватской, тем более, что последний, как остроумно замечает итальянский исследователь Л. де Местр, находился в то время ещё в «девахане» – в околоземных «полях блаженства», по учению теософов, т. е. в потустороннем мире. Но вот как сама Блаватская объяснила рамсгейтскую историю графине Констанс Вахтмейстер в 1884 г.:

«В Вюрцбурге произошел любопытный случай. Госпожа Фадеева – тётя Е. П. Б. – сообщила ей, что отправила на Людвигштрассе посылку со всяким, как она полагала, хламом [который Е. П. Б. оставила, уезжая из России]. Посылку доставили, разбирать её пришлось мне. Я вынимала одну вещь за другой и передавала их госпоже Блаватской. Вдруг она радостно воскликнула: «Взгляните-ка, что я написала в 1851 году, в тот день, когда встретила моего благословенного Учителя»; и вот в записной книжке я увидела несколько выцветших строк, посвященных этой встрече».

Удивлённая графиня спросила Е. П., почему она написала Рамсгейт, а не Лондон, где, как говорила она раньше, произошла эта встреча. Вопрос этот, как кажется, несколько смутил Блаватскую, но она быстро нашлась: «Е. П. Б. сказала мне, что это сделано для отвода глаз, чтобы человек, случайно заглянувший в её книжечку, не узнал, где на самом деле она встретила Учителя»⁶⁴. Ответ лукавый и едва ли правдивый. Значит и Рамсгейтскую гавань Е. П. нарисовала с той же целью вместо Гайд-парка? Но зачем юной Блаватской и, главное, от кого, скрывать встречу с индийцем – «Учителем из её снов»? Ответ на этот вопрос даёт П. Джонсон, считающий, что «М» – это, скорее всего, Джузеппе Мадзини, проживавший в то время в изгнании в Лондоне. Весьма правдоподобно, однако, Мадзини едва ли может считаться предтечей теософского движения и вдохновителем-соавтором главных трудов Е. П. – «Разоблачённой Изиды» и «Тайной доктрины».

Существование нескольких явно не стыкующихся друг с другом вариантов одной и той же истории, ставит под сомнение её достоверность в целом, как, впрочем, и достоверность других рассказов Блаватской. Здесь, однако, важно обратить внимание на то, что эту историю рассказывали две разные Блаватские – о рамсгейтском свидании сообщала 20-летняя девушка, едва вступившая на путь оккультных поисков, в то время, как «свидетельство» о лондонских встречах с Учителем исходит от поздней «мадам Блаватской», знаменитой «адьярской чудотворицы», находившейся на вершине славы и активно творившей легенду о себе самой и своих гималайских учителях.

Теперь рассмотрим другую легенду – об оккультном ученичестве Блаватской. Согласно этой легенде, Елена Петровна провела целых семь лет (!) в Тибете, где занималась изучением тибетского буддизма и тайного жреческого языка «сензар» (Zen-(d)-zar), под руководством своих учителей, махатм Мории и Кут-Хуми (Moria, Koot Hoomi). Так, в одной из статей Блаватская писала:

«В разное время я жила и в Малом и в Большом Тибете, всего провела там более семи лет. Я никогда ни на словах, ни письменно не утверждала, что провела семь лет в каком-то монастыре. Я только говорила и сейчас повторяю, что бывала в Шигадзе и на территории Таши-лунпо, где ещё ни один европеец не бывал. <...> Я никогда не получала никаких инструкций от монахов, под «монастырской крышей«… Я могла жить в мужском ламаистском монастыре, как это делают тысячи не принявших обет мужчин и женщин, и я могла бы получить «инструкции» там. Каждый может добраться до Дарджилинга и всего в нескольких милях от него учиться у тибетских монахов, и под «монастырской крышей». Но я никогда не стремилась к этому по той простой причине, что никто из Махатм, чьи имена известны на Западе, не был монахом... »⁶⁵.

Поясню для читателя: Малый Тибет – это Ладакх, северо-восточная часть территории княжества Джамму и Кашмир, лежащая между Гималаями и хребтом Куэньлунь. Ладакх – высокогорная страна. Население его – ладакцы или ладакхи, оседлые земледельцы и скотоводы-полукочевники. Большинство ладакцев – буддисты (ламаисты). (По данным середины XX в., буддийские монахи (ламы) составляли почти пятую часть населения Ладакха.) В их числе можно найти представителей почти каждой крупной ладакской семьи. Практически около каждой более или менее крупной деревни есть свой монастырь. Многочисленны и женские монастыри. Что же касается Кашмира, то он населён по большей части мусульманами.

Большой Тибет – это собственно владения Далай-ламы и Панчен-ламы, двух главных тибетских буддийских иерархов⁶⁶. Их резиденции находились соответственно в Лхасе во дворце Потала и в окрестностях города Шигацзэ (провинция Цзан), в монастыре Ташилхунпо. По сведениям В. Желиховской, один из учителей её сестры (махатма Мориа) занимал «высокую должность» при дворе Панчен-ламы – являлся «чутуктой», «носителем святыни»⁶⁷. (Поправлю Желиховскую, «чутукта» – искажённое «хутухта», происходит от монгольского слова «хутагт» и буквально означает «святой»; это высший сан монгольского буддийского духовенства, а не название придворной должности в Тибете.) Но эти сведения противоречат другому рассказу Желиховской:

«Она (Е. П. Блаватская) всегда говорила, что те двое Махатм, которых она лично знает, очень разнятся по характерам и образам жизни. Что Махатма Кут-Хуми гораздо доступнее; живет с сестрой своей и племянником в Куэньлуне; а Махатма Мория, собственно её гуру, постоянного жилища не имеет, гораздо серьёзнее и строже и в вечных передвижениях, находится там, где в данную минуту он нужнее»⁶⁸.

Таким образом, занимающий «высокую должность» при дворе Панчен-ламы Мориа, в действительности там не живет, поскольку постоянно находится в разъездах. Не являясь «монахом», он в то же время носит титул «хутухты», т. е. фактически принадлежит к монашескому сословию, ибо светских «хутухт» не бывает. Так где же правда? Очевидно одно – в разное время Блаватская сообщала совершенно разные сведения о своих учителях, не заботясь о том, согласуются они между собой или нет. Главное, чтобы эти сведения, на момент сообщения, выглядели достаточно правдоподобно.

Теперь о тибетских путешествиях Блаватской. Если Е. П. и побывала в Тибете в 1850-е гг., как об этом пишут её биографы, то только в Тибете Малом, т. е. в Ладакхе, и/или в приграничном Сиккиме. (Вплоть до 1861 г., когда англичане установили свой протекторат над Сиккимом, это пригималайское княжество находилось в вассальной зависимости от Тибета.) Тибет Большой, или собственно Тибет, вплоть до самого конца XIX в., был практически недоступен для западных путешественников по причине изоляционистской политики его властей. Находясь под опекой (так называемым сюзеренитетом) Китая, далай-ламы строго исполняли предписания маньчжурских правителей Великой Цинской Империи, стремившихся оградить свои западные территории (Монголию, Синьцзян и Тибет) от нежелательного иностранного влияния. Проникновение любого иностранца (в том числе российских буддистов-паломников, бурят и калмыков) на территорию Тибета было сопряжено с огромным риском. Особенно бдительно тибетцы охраняли южные границы своей страны – прежде всего от англичан, которые к середине XIX в. подчинили себе большую часть Индийского субконтинента. Можно буквально пересчитать по пальцам западных путешественников по Тибету в 1840-е – 1850-е гг.: это французские монахи, лазаристы Э. Гюк и Ж. Габэ (1844–1846), последние из европейцев, кому удалось побывать в Лхасе; англичане Генри и Роберт Стрэчи (1846–1849) и немецкие исследователи братья Герман, Адольф и Роберт Шлагинтвейт (1855–1857), исследовавшие в основном высокогорный западный Тибет (провинция Нгари)⁶⁹. Но даже если предположить невозможное, что Блаватской каким-то образом (скажем, загримировавшись под тибетку) удалось проникнуть в негостеприимную «Снежную Страну», она не смогла бы долгое время оставаться там незамеченной. Не знавшая ни тибетского, ни какого-либо другого восточного языка, она, несомненно, привлекла бы к себе внимание местных жителей. Её нахождение в Тибете рано или поздно стало бы известно тибетским властям, а это повлекло бы за собой немедленную расправу не только с ней самой, но и с её сообщниками-тибетцами.

О том, насколько трудно было в то время путешествовать по Тибету, свидетельствует история исследования страны Россией и Англией (Британской Индией). Начало этим исследованиям в середине 1860-х положили англичане, ставшие тайно засылать в Тибет с территории Сиккима своих разведчиков (так называемых «пандитов»), рекрутированных из местных жителей и специально обученных ведению маршрутной съёмки. Если бы Блаватская попыталась в этот период (1850-е – 1860-е гг.) самостоятельно, или с помощью своих индийских покровителей (махатм), проникнуть в Тибет, она обязательно попала бы в поле зрение англичан. Но организатор тибетских экспедиций пандитов, Большое Тригонометрическое бюро в Дера-Дуне, никакими сведениями о русской путешественнице не располагает.

Далее, не может не удивлять и тот факт, что у Блаватской не сохранилось никаких вещественных доказательств о совершённом путешествии в Запретную Страну – ни путевых дневников, ни записей, свидетельствующих об изучении ею буддизма и священного языка «сензар», ни тибетских книг или каких-либо предметов, привезённых из Тибета, которые имеет любой путешественник. Абсолютно ничего, что Е. П. могла бы впоследствии с гордостью предъявить миру как свидетельство своего многолетнего пребывания в Тибете.

Таким образом, рассказы Блаватской о путешествиях по Тибету (будь то в течение трёх или семи лет) и посещении Шигацзэ и Ташилхунпо во владениях Панчен-ламы следует считать полностью вымышленными, «сфантазированными». В то же время вполне можно допустить, что Блаватская провела какое-то время вблизи тибетской границы, на сиккимской территории (как уже говорилось, подвластной Тибету до 1861 г.) – в Дарджилинге или в окрестностях этого города. На это недвусмысленно указывают приведённые выше её слова («Каждый может добраться до Дарджилинга и всего в нескольких милях от него учиться у тибетских монахов... »). Район Дарджилинга – необычайно живописное место: в ясную погоду отсюда открывается великолепный вид на заснеженные вершины Гималаев, прежде всего на Канченджангу, третью по высоте гору в мире. В Дарджилинге постоянно проживала большая колония тибетцев и здесь же, в юго-восточном уголке сиккимского княжества начинался главный путь во внутренний Тибет – в Шигацзэ и в Лхасу, проходивший через долину Чумби, эти главные «Ворота Тибета». Блаватская также упоминает буддийский монастырь, находившийся «в нескольких милях» от Дарджилинга (по-видимому, монастырь Гхум), где можно было «учиться у тибетских монахов», но у которых она, тем не менее, не училась, отдав предпочтение другим учителям – махатмам.

Совершенно голословные, не подкреплённые какими-либо доказательствами рассказы Блаватской о своей жизни в Тибете, однако, не вызывают ни малейших сомнений у тех её биографов, кто разделяет теософские взгляды (С. Крэнстон, Г. Мэрфи, Ж. Фуллер и др.). Для них всё, что она рассказывает о себе, – чистая правда, противоречий в её сообщениях они попросту не замечают или, если замечают, то дают им не слишком убедительные объяснения. Так, С. Крэнстон утверждает, что Е. П. Б., «с её монгольским типом лица (!?) и оливково-желтоватой кожей, вполне могла жить в Лхасе (!) или в другом уголке Тибета, не привлекая особого внимания». Своё путешествие в Тибет она совершила верхом, в сопровождении учителей.

Какие же аргументы в пользу такой версии приводит американская исследовательница? Главный из них – знание Блаватской тибетского буддизма, который она якобы демонстрирует в своих сочинениях. Однако, по правде говоря, демонстрируемые Е. П. познания в этой области – весьма поверхностны, не глубоки для человека проведшего несколько лет в Тибете. Более того, они почерпнуты в основном не из её личного опыта, а из публикаций западных путешественников и учёных-тибетологов⁷⁰. То, что Блаватская пишет о тибетском буддизме (в «Разоблаченной Изиде», «Тайной доктрине» или в специальной статье «Тибетские учения»), свидетельствует как раз об обратном: она не была в Тибете и никогда серьёзно не занималась изучением тибетской разновидности буддизма, возможным только «под монастырской крышей» и непременно под руководством лам-учителей. Поступающий же в ученичество к тибетским ламам естественно должен был владеть тибетским языком, Е. П. же тибетским не владела. В книгах и статьях Блаватской мы не найдём ни описания тибетских монастырей и их быта, ни сведений об изучаемых в монастырских школах дисциплинах, ни толкования ключевых понятий тибетского буддизма, таких, например, как понятие «пустоты» (тиб. stong-pa-nyid), и совсем ничего о способах «постижения пустоты» с помощью специальных техник тантрической йоги. Исследователи, правда, говорят, что в основе двух поздних книг Блаватской – «Станцы Дзиан», являющейся частью «Тайной доктрины», и «Голос Безмолвия: Извлечения из Книги Золотых Правил» – лежат неизвестные учёным тибетские тексты, но если это так, то Е. П., по всей видимости, пользовалась сделанными кем-то для неё переводами с тибетского. Что касается самих текстов, то Блаватская получила их, скорее всего, от проживавшего в Дарджилинге пандита Сарат Чандра Даса, большого знатока Тибета и тибетского буддизма. (О её контактах в 1880-е гг. с этим учёным и разведчиком мы ещё будем говорить.)

Чтобы не быть голословным, приведу мнение современного петербургского буддолога А. А. Терентьева по поводу статьи Блаватской «Тибетские учения»⁷¹:

«К «тибетским учениям» содержание статьи не имеет никакого отношения. Статья представляет собой фантазирование автора, отталкивающегося от нескольких не вполне правильно понятых тибетских слов. Дух статьи свидетельствует о полном незнании сути буддийской философии, а такие выражения как, например, приписываемое северному буддизму утверждение, что «хорошие духи – это Будды, умершие пророки» (с. 161), «голос «Эго», известный как Гуань-инь» (с. 163), или «адепт, искусный в Алайа-виджяне» (с. 166), с точки зрения буддизма, являются совершенной бессмыслицей.

1)  Никакие «духи» к Буддам отношения не имеют вообще, «пророков» в буддизме не бывает, тем более «умерших». Согласно буддийскому учению любое сознание умершего воплощается не позже, чем через 49 дней;

2)  никакого «Эго» (и тем более его «голоса») в буддийском учении не существует, напротив буддизм в противовес индуизму позиционирует себя как учение об «анатме», то есть «отсутствие Эго». Гуань-инь – китайское имя бодхисаттвы Авалокитешвары и в Тибете вообще неизвестно;

3)  «алая-виджняна» – это индийский (не тибетский) термин школы йогачара, обозначающий нечто вроде всеобщего сознания, поэтому «искусным» в нём быть нельзя.

Не имеют никакой основы и все упоминания Блаватской о разных «степенях посвящения» и таинственные намёки на какие-то тайные знания»⁷².

А. А. Терентьев в своём комментарии также обращает внимание на ещё один любопытный момент: Блаватская, исходя из своего (теософского) учения, говорит о неких «посвященных Архатах», известных под именем Бханте, Братьев. Тибетцы якобы называют их «лха» – «души», так как «предполагается, что они существуют скорее духовно, чем телесно. В смерти они часто отказываются от Нирваны – блаженства вечного покоя или забвения личности, – для того чтобы оставаться в своих одухотворённых астральных Эго во имя своих учеников и человечества в целом»⁷³. Налицо стремление Е. П. теоретически обосновать реальность существования в Тибете и соседних с ним странах махатм путём «правильного прочтения» таких терминов как «лха» и «бханте». Однако, как отмечает А. А. Терентьев, «бханте» (брат) – это не более чем принятое на Цейлоне (совр. Шри Ланка) обращение к буддийскому монаху, не имеющее никакого отношения к якобы существующему в Тибете, по учению Блаватской, тайному «братству Адептов» (махатм).

Но вернёмся к аргументам С. Крэнстон. Так, она приводит свидетельство некоего индийского садху (аскета) из Сринагара, который рассказывал, что в бытность молодым послушником в Гималаях якобы слышал о том, что «одна женщина добралась до высших учителей и приобщилась к древней мудрости». Более того, почтенный садху даже припомнил, что это была не англичанка, а русская и звали её Блаватская! Сам, правда, он с ней не встречался, но слышал, как про её успехи говорили его собратья-аскеты. Источником подобных слухов, скорее всего, была сама Блаватская и её индийские друзья-теософы (если только садху не перепутал Блаватскую с не менее знаменитой француженкой Александрой Дэвид-Нель, которая действительно путешествовала по Тибету в 1910–1920-е гг. и действительно имела тибетских учителей). А вот ещё одно «свидетельство», на которое ссылается Крэнстон – воспоминание Веры Желиховской, утверждавшей: «достоверно, что Е. П. Б. была в Лассах, столице Тибета, и в главном его религиозном центре Чикадзе ... и на Каракорумских горах в Куэнлуне. Её живые о них рассказы мне это доказывали»)⁷⁴.

В действительности же достоверно известно только то, что Блаватская несколько раз посещала тибетский монастырь Гхум под Дарджилингом. Можно, впрочем, с некоторой долей уверенности говорить о том, что она путешествовала в 1850-е – 1860-е гг. по Кашмиру и именно из Кашмира, через Ладакх, пыталась проникнуть на территорию Тибета. Так, в «Разоблаченной Изиде» она рассказывает, возможно, о первой такой попытке: «Много лет назад небольшая партия путешественников совершила путешествие из Кашмира в Лех, горы в Ладаке (Центральный Тибет). <...> Наши товарищи составили немудрый план проникнуть в Тибет разнообразно переодевшись, причём ни один из них не говорил на этом языке, хотя один из них м-р К. где-то подобрал казанского татарина и думал, что он умеет. Упоминая об этом только мимоходом, мы также можем сообщить, что сразу же двое из них, братья Н., были очень вежливо возвращены назад на границу, не прошагав и 16 милей по вещей стране Восточного Бод; а м-р К., бывший лютеранский священник даже не смог покинуть свою жалкую деревушку близ Леха, т. к. с первого дня заболел лихорадкой и ему пришлось возвратиться в Лахор через Кашмир»⁷⁵.

Но когда это произошло? Е. Ф. Писарева сообщает о трёх неудавшихся попытках Блаватской проникнуть в Тибет – в 1851, 1853–1855/56 и 1855–1858 гг. Со своей стороны графиня Вахтмейстер, ближе всех стоявшая к Блаватской в последние годы её жизни, датирует первое её путешествие в Тибет 1856 годом. При этом она приводит весьма любопытную подробность – «так как чужестранцы не могли проникнуть внутрь страны, то явившиеся за ней в Дарджилинг индусы (имеются в виду индийские гуру Блаватской. – А. А.) положили её в повозку, закрыли сеном и под таким покрытием повезли»⁷⁶. В этой подробности чувствуется явная натяжка, ибо трудно представить себе путешественников, везущих по извилистым горным тропам... повозку с сеном, в котором спрятан человек. Но еще любопытнее другое – путешествие Блаватской совпадает хронологически с путешествием братьев Шлагентвейт, да и сама она в приведённом выше рассказе упоминает среди своих спутников неких «братьев Н.». Зная способность Е. П. к фантазированию, не трудно предположить, что она попросту пересказывает известную ей историю о том, как немецкие исследователи пытались проникнуть в Тибет из Ладакха, делая себя соучастницей их путешествия. Однако и в этом её рассказе мы опять-таки находим разночтения. По версии, изложенной в «Разоблачённой Изиде», тибетцы остановили путешественников на границе – тибетско-ладакхской – и вернули их назад (т. е. в Ладакх), очевидно, вместе с переодетой Блаватской. В версии же графини Вахтмейстер индусы вполне благополучно провезли её в повозке через границу, но уже тибетско-сиккимскую!

Что касается трёх лет, якобы проведённых Блаватской в Тибете, то исследователи чаще всего говорят о периоде 1868–1870 гг.: она приехала в Индию из Италии (после участия в сражении при Ментане), через Константинополь, и уже из Индии отправилась в Тибет, следуя указаниям своего учителя. «Е. П. Б., – читаем мы у Крэнстон, – провела в Тибете три года. Можно ли представить, чтобы она не побывала в Лхасе, этой мекке буддийского мира? Учителя легко могли загримировать её под паломника, и азиатские черты её лица не привлекли бы особого внимания». И далее автор ссылается на В. Желиховскую: «По сведениям Веры, она гостила у Махатмы К.Х., который жил там с сестрой своей и племянником... »⁷⁷. Только сведения эти исходят от самой Блаватской!

П. Джонсон в своём капитальном исследовании, посвященном учителям Блаватской, говорит о двух её путешествиях в Индию – в 1857 г. и в конце 1860-х. В ходе этих поездок она, возможно, познакомилась с кашмирским махараджей Ранбир Сингхом, которого впоследствии опишет в восторженных тонах в книге очерков «Дурбар в Лахоре». В огромных владениях Ранбир Сингха (куда, как мы помним, входил и Ладакх – Малый Тибет) проживали мусульмане, индуисты, сикхи и буддисты. У них-то Е. П. и могла почерпнуть многие из своих познаний в области буддизма и других восточных религий⁷⁸.

После Индии и новой неудавшейся попытки проникнуть в Тибет Блаватская уезжает в Египет, а затем путешествует по Ближнему Востоку (Сирия, Палестина, Ливан).

В Каире она возобновила контакты со своим старым учителем Паолосом Метамоном. Именно Метамон, по мнению П. Джонсона, скорее всего и послужил прототипом Мастера Сераписа (Серапис Бей) и его так называемого сына Туитит Бея⁷⁹. Имеются сведения о том, что в 1871 г. Блаватская создала в Каире, под руководством Метамона, «Спиритическое общество» («Societe Spirite»), которое, правда, просуществовало недолго. В книгах и переписке Блаватской упоминается также некое «Герметическое Братство Луксора» («Луксорское Братство»), членом которого она якобы состояла, но это, похоже, откровенная выдумка, поскольку о братстве с таким названием исследователям ничего не известно⁸⁰.

Один из главных выводов, сделанных П. Джонсоном, – именно в этот ранний период своей жизни, в годы «окутанные завесой» (1850-е —1860—е гг.), Блаватская установила первые контакты с теми, кого она впоследствии будет называть Мастерами (на английский манер), Учителями и Махатмами. Это был тот «бесценный опыт», который позволил Е. П. Б. впоследствии сделать карьеру «духовного учителя».

Весной 1873 г. Блаватская посетила Париж и летом того же года отправилась в Америку, якобы по указанию одного из своих учителей. Там, год спустя, она познакомилась с отставным полковником Генри Олкоттом (1832–1907), человеком, словно посланным ей судьбой.

Казалось бы, что могло соединить этих столь разных людей? Агроном по образованию, Олкотт был организатором первой в Америке сельскохозяйственной школы под Нью-Йорком, участвовал в Гражданской войне в США и затем, изучив юриспруденцию, весьма успешно занимался адвокатской практикой. Человек большой смелости и безупречной честности, в то же время, Олкотт, как и многие его современники, верил в сверхъестественное, увлекался оккультными науками и особенно большой интерес проявлял к психическим явлениям и спиритизму. Именно это обстоятельство и сблизило его с Блаватской.

Здесь надо сказать, что в 70-е гг. XIX века западное общество, особенно американское, было охвачено настоящей спиритической лихорадкой, люди повсюду занимались столоверчением и общались с духами умерших. Привлекательность спиритизма во многом объяснялась тем, что он делал легко доступным «потусторонний мир» – «Тот Свет» и его невидимых обитателей, и являлся, по сути, суррогатом духовной пищи и заменителем веры. По выражению П. Вашингтона, «спиритический сеанс предлагал новую версию духовной причастности, в которой вера заменялась очевидностью, а святые таинства – манифестацией духов»⁸¹.

Блаватская стала принимать активное участие в спиритических сеансах (в качестве медиума, как она это делала прежде), однако вскоре обнаружила, что в Америке имеется великое множество недобросовестных, мнимых медиумов, которые попросту дурачат публику, и взялась за их разоблачение. Узнав о феноменальных медиумических способностях неких братьев Эдди, она пожелала лично убедиться в этом, для чего и поехала на их ферму в местечке Читтенден в Вермонте. Там-то она и встретилась с Генри Олкоттом. «Моё внимание привлекла ярко-красная гарибальдийская рубаха, которую носила мадам Блаватская, – вспоминал позднее Олкотт. – На общем тусклом фоне этот цвет особенно выделялся. У мадам Блаватской была тогда пышная светлая шевелюра, шелковистые вьющиеся волосы, едва доходившие до плеч и напоминавшие тонкое руно... »⁸². Обратим внимание на сообщаемый Олкоттом факт – Е. П. в первые годы жизни в Америке открыто демонстрировала свою принадлежность к гарибальдийцам!

Блаватской, однако, пришлось убедиться в том, что братья Эдди вполне заслужили свою славу. И действительно, один из них, Уильям, буквально творил чудеса – на её глазах он материализовал духов нескольких людей, которых могла знать только она сама, и эти духи разговаривали на языках, совершенно неизвестных жителям Вермонта. Последним из духов был её родной дядя с орденом святой Анны на шее! Сеансы Эдди продолжались две недели. В завершении ими был вызван дух некоего Джоржа Дикса, и этот дух, чтобы убедить Блаватскую в достоверности всего увиденного, вложил ей в руку... застёжку от ордена, которую при жизни носил её доблестный родственник и с которой он был похоронен⁸³.

Несмотря на впечатляющий спиритический «спектакль», устроенный для неё братьями Эдди, Блаватская постепенно всё более и более разочаровывалась в медиумической практике. А вместе с ней и Олкотт. В конце концов она порвала со спиритизмом ради того, чтобы осуществить главное дело своей жизни. 8 сентября 1875 г. совместно с Олкоттом она учредила в Нью-Йорке Теософическое общество (далее ТО) и затем приступила к написанию большого труда с изложением основ теософского учения – «Isis Unveiled» – «Изида без покрова» или «Разоблачённая Изида». Олкотт, со своей стороны, опубликовал в 1875 г. книгу «Люди с того света» («People from the Other World»).

Тому, что теософия возникла в Нью-Йорке – практически в том же самом месте Америки, что и спиритуализм (спиритизм), не следует удивляться. Нью-Йорк, как пишет М. Карлсон, являлся центром так называемого «опалённого края» («burned-over district») – района на северо-востоке Соединённых Штатов, через который проходили основные эмиграционные потоки. Этот «опалённый край» прославился своими возрожденцами, вольнодумцами, диссидентами и всевозможными «религиозными эксцентриками» (такими как адвентисты седьмого дня, свидетели Иеговы, мормоны Джозефа Смита, христианские сайентисты Мэри Бейкер Эдди). Здесь же появились трансценденталисты и различные группы, проповедовавшие социальный утопизм⁸⁴. Теософия, как отмечает Карлсон, признавала реальность медиумических явлений, но отрицала, что они производятся духами умерших людей. Согласно учению Блаватской, медиумические феномены имеют психическое происхождение (индуцируются психикой) или же, в худшем случае, являются «продуктом распадающихся астральных тел и элементалов, проекцией бессознательных мыслей и желаний через энергетическое поле на астральную материю»⁸⁵.

Главная цель Теософского общества, согласно Уставу, состояла в создании ядра Всеобщего Братства Человечества или Всемирного Братства, без различия вер, рас и происхождения. В основе такого братства лежала общая для буддизма и индуизма идея «единства всего живого» на земле. Двумя другими целями ТО было содействие распространению арийских и других восточных наук и знаний и исследование сокровенных законов природы и психических сил человека. Созданное Блаватской теософское учение было призвано, с одной стороны, произвести синтез религии, философии и науки, а с другой, объединить существующие религии и культы на некой общей основе, путём очищения от позднейших наслоений и искажений, выявления в них первоначального единого субстрата – эзотерической мудрости или доктрины. «Ни один человек, ставший теософом, – писала Анни Безант (1874–1933), – не перестаёт быть христианином, буддистом или индуистом; он лишь более глубоко проникает в суть своей собственной веры, добивается более прочного овладения её духовными истинами и более широкого понимания её сокровенных знаний»⁸⁶. Ведущие теософы определяли своё учение как синкретическую, религиозно-мистическую философскую систему («одновременно адекватную философию и всеобъемлющие религию и этику»), основанную на древней эзотерической традиции. Фактически, это была попытка создания новой – универсальной – религии, не связанной какой-либо определённой догматикой, которую Рене Генон называет «псевдорелигией».

Руководящая верхушка теософского братства состояла из 13 человек: Г. С. Олкотт (президент ТО), Др. Сет Панкоуст и Дж. Фелт (вице-президенты), Е. П. Блаватская (секретарь-корреспондент), Дж. С. Кобб (секретарь-референт), Г. Дж.Ньютон (казначей), Ч. Созеран (библиотекарь), Дж. Уиггин, Эмма Хардинг-Бриттен, Др. Р. Б. Уестбрук, Др. Ч. Е. Симмонс и Г. Д. Моначези (консультанты), У. Джадж (юрисконсульт). Общее число членов ТО первоначально составляло 50 человек. Большинство теософов видело в Обществе прежде всего центр спиритических исследований, объектами для которых служили духи и «элементалы». Суровый критик теософов Рене Генон, однако, утверждал, что для Блаватской и Олкотта этот центр был не более чем «школой египетского оккультизма окрещённого с индуизмом», сделавшей своей главной целью «одурачивание спиритистов»⁸⁷. Штаб-квартира Общества (с лета 1876 г.) располагалась в центре Нью-Йорка в доме на углу 8-ой авеню и 47-й улицы. В этом же доме в отдельных квартирах проживали и Блаватская с Олкоттом, называвшие в шутку своё жилище «Ламасери» (от английского слова lamasery – ламаистский монастырь).

Инициативу учреждения ТО Блаватская приписала позднее своим новым наставникам – индийским махатмам Мории и Кут Хуми, которые заменили её прежних учителей – Джона Кинга-духа, Сераписа и Туитита. Но поначалу ни о каких махатмах не было и речи. Более того, ещё в мае 1875 г. Е.П. пыталась создать в Нью-Йорке «Клуб чудес» (Miracle Club), якобы по указанию Туитит Бея (члена «Герметического братства Луксора»), чтобы «рассказывать людям правду о [психических] феноменах и медиумах». А Олкотт летом того же года получил ряд писем от другого члена того же братства, Сераписа. Так что же произошло в жизни и оккультных поисках Блаватской, что подтолкнуло её к созданию теософского «всемирного братства» и выдвижению на первый план индийских гуру, махатм? Ответить на этот вопрос не легко, поскольку предыстория Теософского общества до сих пор таит в себе немало загадок.

Итальянский исследователь Луи де Местр (Луиджи Колларим) в недавно опубликованной монографии «Загадка Рене Генона и «Неизвестные Владыки"» (Милан, 2004) пытается расследовать обстоятельства, приведшие к созданию ТО. Как и П. Джонсон, он обращает внимание на весьма любопытный факт – в Нью-Йорке, незадолго до учреждения Общества, появился некто – итальянский художник, граф, старый друг Блаватской, «синьор Б.», в прошлом член общества Карбонариев. В своём дневнике Олкотт описывает первую встречу этого человека с Е. П. такими словами: «Они говорили об итальянских делах, и вдруг он произнёс имя одного из величайших Адептов. Она вздрогнула, словно получила электрический удар, посмотрела ему прямо в глаза и сказала (по-итальянски): «В чём же дело? Я готова»⁸⁸. Он оставил эти слова без внимания, и затем разговор пошел о магии, магах и Адептах». Осенью того же года (уже после создания ТО), тот же итальянский приятель Е. П. Б. продемонстрировал Олкотту свои необыкновенные «оккультные способности» – вызвал искусственный дождь в квартире с помощью подвластных ему «воздушных духов».

Но кто этот загадочный «синьор Б.»? Гертруда Марвин Уилльям, автор биографии Блаватской «Priestess of the Occult» («Жрица оккультных сил»), считает, что речь идет о «синьоре Брудзеси», секретаре Мадзини, познакомившимся с Е. П. Б. и Метровичем в Италии. А упомянутый им «один из величайших Адептов» – это сам Мадзини⁸⁹.

Л. де Местр в своём исследовании приводит следующие биографические сведения о посетителе Блаватской: Гьяцинто Брудзеси (Giacinto Bruzzesi, 1822–1900) – гравировальщик по камням и камеям, член нескольких тайных обществ, в том числе Карбонариев и общества «Молодая Италия», человек, тесно связанный с Мадзини и Гарибальди. В 1860 г. участвовал в гарибальдийской экспедиции «Тысячи» и позднее (в 1867 г.) в партизанской деятельности гарибальдийцев в Латиуме, кульминацией которой стало сражение при Ментане, в котором, как мы помним, участвовала и Блаватская.

Но вот что самое удивительное – в биографии Брудзеси есть также «потерянное» десятилетие, которое полностью совпадает с периодом загадочных странствий Блаватской (1849–1858). В 1850 г. Брудзеси находился в Константинополе вместе со своим шурином Адриано Лемми, выполняя задание Мадзини – привлечь под знамена итальянской революции «героя мадьярского восстания» Лайоша Коссута. Именно тогда итальянец и познакомился с Блаватской. Что касается родственника Брудзеси А. Лемми, то это известный масон, выступавший в роли «банкира итальянской революции»⁹⁰. «Те, кого теософы называют » адептами – пишет Л. де Местр, – кажутся наилучшими кандидатами на роль оккультных «крёстных отцов» людей типа Мадзини, Лемми и Брудзеси, да не обидит это выражение всех тех, кто продолжает утверждать, что «адепты» являются полной выдумкой мадам Блаватской».

Что же касается «одного из величайших Адептов», которого Олкотт называет также «венецианским джентльменом» (напомню, что Венеция в ту пору являлась главным центром итальянских масонов и оккультистов), то это венецианец Марко Антонио Канини (1822–1892) – революционер, политический агитатор на Балканах, секретный агент Сардинского королевства и последователь Мадзини⁹¹. Блаватская могла познакомиться с Канини в 1850 г. в Греции, и их знакомство, возможно, имело продолжение. В своих мемуарах Канини называет те же самые страны и города, которые предположительно посещала Е. П. – Греция, Турция, Италия, Сербия, Румыния, Париж, Лондон. Есть и ещё одно обстоятельство, говорящее в пользу их знакомства – Канини, как и Блаватская, увлекался оккультизмом и был «умелым магнетизёром».

Таким образом, напрашивается вывод: к созданию Теософского общества была причастна некая тайная организация или группа лиц – европейских (итальянских) революционеров и одновременно оккультистов, экс-карбонариев, скрывавшихся под маской «высоких Адептов». По мнению де Местра, сама Блаватская в юности также принадлежала к карбонариям. В контакт с ними она вступила в начале 1850-х в Стамбуле или Греции, возможно, через Агарди Метровича. (Общество Карбонариев допускало в свои ряды женщин, которые, в отличие от братьев-"угольщиков», назывались «садовницами»)⁹².

Имеются также сведения, что Блаватская и Олкотт поначалу строили планы превращения ТО в масонскую ложу – с собственным ритуалом и степенями, в дополнении к паролям и знакам, – наподобие ложи, созданной в Египте графом Калиостро и являвшейся крупнейшим центром распространения восточного оккультизма. Проводником этих идей в ближайшем окружении Блаватской был англичанин Чарльз Созеран (Charles Sotheran, 1847–1902). Масон-розенкрейцер высоких степеней, опять же друг Мадзини и Гарибальди, один из первых членов ТО, Созеран познакомился с Блаватской в Европе, по-видимому, в то время, когда она примыкала к группе последователей Мадзини.

В прочитанной им в мае 1875 г. в Нью-Йорке лекции «Алессандро ди Калиостро: Самозванец или мученик?» Созеран откровенно давал понять своим слушателям, что работа Мадзини и Карбонариев является прямым продолжением «миссии Калиостро»⁹³.

Планы преобразования ТО в масонскую ложу обсуждались Блаватской и Олкоттом с Созераном и другими масонами весной 1878 г. К этому времени Общество вступило в контакт с тайным братством «Сат Бхаи» (Семь Братьев) в Индии, имевшим ритуал схожий с масонским, подробное описание которого было получено от англичанина Джона Яркера. Кроме того, чтобы повысить авторитет Блаватской в глазах западного (прежде всего английского) масонства, тот же Яркер, являвшийся Великим Магистром «Верховного Святилища Англии и Уэльса», выдал ей масонский диплом «Обряда Усыновления» (так называемого Мемфисского обряда)⁹⁴.

Основатели ТО, однако, отказались от своих планов после переезда в Индию в конце 1878 г.

Визит в Нью-Йорк экс-карбонария синьора Брудзеси объясняет отчасти, что подтолкнуло Блаватскую к созданию квазимасонского «всемирного братства» в Америке. Тем не менее, остаются неясными причины, обусловившие резкий поворот Блаватской от спиритизма к теософии, который в то же время является поворотом в сторону Индии и индийских религиозно-философских учений, прежде всего индуизма и буддизма.

Не добившись успехов в США, где спиритизм продолжал по-прежнему доминировать, теософы решили перенести свою деятельность в Индию и заключили альянс с индийской религиозно-реформаторской организацией «Арья Самадж» («Общество ариев»), во главе которой стоял Свами Даянанда Сарасвати (1824–1883). Общество «Арья Самадж», возникшее в 1875 г. (одновременно с ТО), выступало с проповедью возрождения Арьяварты, страны древних предков индийцев, путём строгого следования предписаниям священных книг индуизма,

Вед. Даянанда даже выдвинул лозунг: «Назад к Ведам!». Главной целью его политической программы было достижение «свараджа» (самоуправления), без чего, как он считал, невозможно добиться «сураджа» (хорошего правления).

В религиозном отношении Даянанда ставил на первый план борьбу с идолопоклонством, многобожием, засильем жрецов и суеверий – идеи, полностью разделявшиеся теософскими лидерами.

Первые официальные контакты между ТО и АС были установлены в конце 1877 г. К этому времени у Блаватской появился новый – индийский – наставник, которого она поначалу называла «Сагибом» и «Хозяином» (по аналогии с английским «Master»). Вот отрывок из её интереснейшего письма к Н. А. Фадеевой, датированного 29 октября:

«Я познакомилась с «Сагибом» (одно из имён, которым сестра называла своего «Учителя» и «Хозяина» в самом начале) около 25 лет назад. Он приезжал в Лондон вместе с премьер-министром Непала и Королевой Оудха. С тех пор я не видела его, пока через одного индуса не получила от него письмо, в котором говорилось, что он приезжал сюда три года назад и читал лекции о буддизме. В этом письме он также напоминал мне о некоторых своих предсказаниях относительно меня.

В Лондоне, при нашей первой встрече он посмотрел на меня с большим сомнением (вполне оправданным) и спросил, готова ли я прямо сейчас отвергнуть неизбежную аннигиляцию своей души после смерти и поверить ему.

Посмотрите на его портрет, с тех пор он ничуть не изменился. По праву рождения он мог быть на троне, но он отказался от всего, чтобы жить в относительной безвестности, и роздал своё огромное состояние бедным. Он – буддист, но принадлежит не к догматической церкви, а к Шивабхавике, членов которой в Непале называют атеистами. Он живёт на Цейлоне, но чем он там занимается, я не знаю. Я не могу, я не имею права рассказывать вам всё, но, в конечном итоге, я покинула Нью-Йорк и провела 7 недель в совершенно пустынном месте, в лесу Сангусе, где виделась с ним каждый день; поначалу эти встречи происходили в присутствии одного индийского буддиста, затем я уже оставалась одна, но каждый раз я просто умирала от страха. Этот индиец не был двойником, oн находился в своём обычном теле. Он первый начал организовывать Теософское Общество. Он также отобрал почти всех будущих членов Общества, предсказал барону Палме, что тот умрёт в мае следующего года, и приказал ему позаботиться о кремации своего тела. Всё было сделано соответственно его указаниям. Перед тем, как покинуть нас, индиец дал нам несколько десятков имён живущих в Индии людей, причём все они были либо каббалистами, либо масонами, но не из дурацких лож Европы и Америки, а из Великой Восточной Ложи, в которую англичане не допускаются.

Факир Говиндасвами, о котором писал Жаколли (вы, вероятно, читали его статью в «Revue Spirite») был одним из младших членов этой ложи. (Если вы всё же не читали статью Жаколли, я вам советую прочитать её, она называется ,,Le spiritisme dans le monde»). Все эти господа такие искусные маги, что даже лучшие медиумы вместе со всеми их духами по сравнению с ними просто ослы.

Когда один из этих индийцев был здесь, он специально посетил всех лучших медиумов, и само его присутствие парализовало любые проявления их спиритических способностей. Нет! Они подозрительно относятся ко всем медиумам, называя их колдунами поневоле, кикиморами всех духов, глупыми, примитивными земными демонами; они также считают, что ни на земле, ни на небе нет ничего выше человеческого бессмертного всемогущего духа. Выше этого индивидуального духа они ставят только Неизвестного Великого Бога, или, скорее, Сущность Высшего Божества, поскольку, как вы знаете, все они отрицают существование ,,un Dieu personnel».

В одном из их подземных храмов стоит огромная бронзовая статуя Иисуса, прощающего Марию Магдалину. Рядом находится статуя Гаутамы, который поит нищего из своей чаши, и Ананда, его ученика и брата. Третья статуя – Будды, который стоит у колодца и пьёт из сосуда, протягиваемого ему парией и проституткой. Вот то, что я знаю. Но каково тайное значение этих трёх статуй, «посвященные» знают гораздо лучше меня. Я знаю лишь то, что мой «хозяин» любит Христа и похож на Него гораздо больше, чем любой современный христианин, и уж, конечно, почитает Христа гораздо больше, чем Римский Папа, Лютер или Кальвин.

Когда Сагиб или его двойник покидают на время свою оболочку, его тело остаётся в состоянии, похожем на состояние, наблюдаемое у тихих идиотов. Он либо приказывает ему спать, либо оставляет под охраной своих людей. Поначалу мне казалось, что он просто выталкивает меня из моего тела, но вскоре я, по-видимому, привыкла к этому, и теперь в те моменты, когда он присутствует во мне, у меня лишь возникает ощущение, что я как бы живу двойной жизнью.

Когда мне должны были делать операцию на ноге (её хотели оперировать, когда начала развиваться гангрена), «хозяин» вылечил меня. Он постоянно находился со старым негром и посадил мне на ногу маленькую белую собачку. Помните, я писала вам об этом случае? Скоро он заберёт меня, Олькотта и ещё несколько человек в Индию, чтобы мы остались там навсегда, но сначала мы должны организовать Общество в Лондоне. Я не знаю, приходит ли он еще в чьи-нибудь тела, кроме моего. Но зато я знаю, что когда его здесь нет – иногда он отсутствует на протяжении многих дней – я часто слышу его голос и отвечаю ему «через океан»; Олькотт и остальные также часто видят его призрак; иногда он обладает плотностью, подобно живому существу, иногда он бесплотен, как дым, а чаще всего его нельзя увидеть, но можно почувствовать.

Только сейчас я учусь покидать своё собственное тело; одной мне это делать пока страшновато, но с ним я ничего не боюсь»⁹⁵.

Процитированный отрывок содержит обильную информацию о новом учителе Блаватской и в тоже время объясняет причину её отхода от спиритизма – «Сагиб» и его собратья по «Великой Восточной Ложе» отнеслись крайне неодобрительно к практике американских медиумов и, очевидно, решили предложить Америке и Западу нечто лучшее – теософское учение. В описании «Сагиба» мы находим целый ряд вполне реалистичных деталей, однако при их сложении цельного и, главное, достоверного портрета этого учителя не получается. Что же это за «неортодоксальный буддист», который почитает Христа, принадлежит к шиваистской, судя по названию, секте⁹⁶, и в то же время близок к масонским кругам? Где находится тот подземный храм, в котором стоят «огромные» бронзовые статуи Иисуса, Гаутамы и Будды? Далее, если «Сагиб» – один из организаторов Теософского общества и тот, кто первоначально «отобрал» всех его членов, то его имя, безусловно, должно было бы отразиться в анналах Общества, во всяком случае, теософы того времени не могли не знать столь выдающуюся личность.

Внимательное чтение рассказа Блаватской о «Сагибе» позволяет выявить в нём несколько смысловых пластов.

Во-первых, это её реальная встреча (или даже ряд встреч) в Нью-Йорке и, возможно, в других местах США с каким-то уже знакомым ей человеком (совсем не обязательно индийцем) – ярым противником спиритизма и приверженцем идеи «единого бога». Исследователи называют, помимо Брудзеси, ещё два имени – киприота Илариона (Hilarion, Illarion Smerdis) и некоего Оотона Лиатто (это имя, по мнению Л. де Местра, возможно, является искажённым итальянским Uto Liatto или Liatta).

Во-вторых, это информация Олкотта о цейлонском буддизме (в 1877 г. Олкотт совершил путешествие на Цейлон, где принял буддийское посвящение).

В-третьих, это сведения, почерпнутые у французского литератора Луи Жаколлио (Louis Jacolliot) в его статье о спиритизме, а также в фантастическом романе «Сын Божий» (Le Fils de Dieu, 1873). В этой книге Жаколлио рассказывает между прочим, как индийские брахманы показали ему некоторые древнейшие тексты, в том числе «Книгу исторических Зодиаков», и позволили присутствовать на шиваистской «оргии» в подземном храме. Те же брахманы поведали ему о таинственной «Асгарте» – доисторическом «городе Солнца», резиденции главного брахманского жреца Брахматмы, являющегося воплощением Бога на земле. (В книге «Из пещер и дебрей Индостана» Блаватская пересказывает легенду о «городе Солнца Асгарте», со ссылкой на тексты священных Пуран.⁹⁷)

Таким образом, приходится признать, что «Сагиб» – по большей части личность вымышленная. Любопытно, что в конце своего рассказа, Е. П. говорит о «Сагибе» уже не как о человеке, но как о вселившемся в неё (воплотившемся) духе, в результате чего она стала чувствовать, что живет «двойной жизнью». Это признание, возможно, даёт ключ к истории с загадочным «Сагибом»: Сагиб – это дух, с которым Блаватская однажды вступила в контакт во время спиритического сеанса и которого затем очеловечила, персонифицировала, превратив в «индийского учителя». (Отметим, что в лексиконе Е. П. на тот момент пока ещё нет ни «махатм», ни «Гималайского Братства», а есть учителя-египтяне Сарапис и Туитит и Герметическое братство Луксора.)

Впрочем, нельзя исключить того, что в середине 1870-х Блаватская действительно встречалась с каким-то необыкновенным индийцем (или цейлонцем), человеком, принадлежавшим к неортодоксальной индуистской секте и произведшим на неё сильное впечатление. От него она могла получить сведения религиозно-философского характера («тайное знание»), которое затем использовала при создании теософского учения. Иначе как объяснить перемены в мировоззрении Блаватской, её неожиданный и резкий скачок от спиритизма (спиритуализма) с его примитивным «общением» с духами к высокоинтеллектуальной «тайной доктрине», имеющей очевидную индо-буддийскую закваску? Именно этот человек, возможно, и дал толчок к написанию «Разоблачённой Изиды».

Опубликованная в 1877 г. и сделавшая Блаватскую мировой знаменитостью, эта книга в короткое время становится чем-то вроде теософской библии. Но это и понятно, ибо любая религия нуждается в «священном писании». И таковое было создано Блаватской, по примеру евангелистов, как некое, данное ей свыше – её индийскими Учителями – откровение. Е.П. утверждала, что большую часть «Изиды» она написала «под диктовку» своего гуру («Сагиба»), который находился рядом с ней «в астральном теле» и в то же время внутри неё, и потому был невидим другими людьми.

Диктуемые «Сагибом» тексты отчасти записывала она сама (методом автоматического письма), отчасти это делал Олкотт, который таким образом стал не только свидетелем, но и соучастником этого уникального астрально-земного творческого эксперимента. По его рассказу, однажды утром мадам Блаватская показала ему целую кипу – 30 или 40 страниц, написанных прекрасным почерком по-английски, без единой ошибки. Е.П. объяснила, что всё это было написано для неё «учителем». Олкотт также рассказывал, что прежде чем взяться за перо Блаватская входила в транс («абстрактное состояние»), при этом её взгляд был «безжизненно направлен мимо меня в пространство».

Строго говоря, диктовал ей не один, а несколько учителей-невидимок. При тщательном исследовании рукописи обнаружились три или четыре варианта стиля и столько же каллиграфических вариантов⁹⁸. В целом, однако, необходимо отметить, что произведённый Блаватской в «Изиде» историко-религиоведческий анализ египетского оккультизма и других восточных «учений мудрости» – далеко не безупречен с научной точки зрения, что отмечалось многими учёными, включая известного индолога Макса Мюллера. В книге можно найти немало ошибок и попросту нелепостей. По мнению русского писателя Вс. С. Соловьёва, «Изида» – это «огромный мешок, в который без разбору и системы, свалены самые разнородные вещи»⁹⁹.

Создание теософской библии, разумеется, не обошлось без чудес. Однажды ночью в спальню к Олкотту «явился» некто – Учитель Чо-хан (один из диктующих), вернее, его «астральный двойник» (по другой версии, это был сам Мориа). «Он сел, и мы беседовали с ним приглушенными голосами некоторое время». Затем Олкотт попросил своего незваного гостя дать «реальное доказательство» его посещения. «Он усмехнулся, развязал свой расшитый индийский тюрбан из хлопчатобумажной ткани, бросил его мне и исчез. Эта ткань и сейчас хранится у меня, там в углу вышиты инициалы моего Чохана... М .ˑ.»¹⁰⁰. (Чохан (тиб. chos-mkhan) или Чохан-лама, по сообщению Блаватской, это «глава архивариусов библиотек, где хранятся рукописи эзотерических доктрин, принадлежащих Далай- и Ташилунпо-ламам Римпоче Тибета»¹⁰¹, что позволяет его идентифицировать с министром Панчен-ламы – Сенгчен-ламой, речь о котором пойдёт ниже.)

Надо сказать, что обстоятельства написания «Изиды» – «под диктовку» Учителя – сильно смущали родственников Е. П. «Она никогда никому не покорялась, – пишет в воспоминаниях В. Желиховская, – и вдруг, на пятом десятке, нашла человека, господина и повелителя, пред волей которого безмолвно склонилась? Да ещё какого человека! Какого-то колдуна, полумифического Индуса с берегов Ганга!»¹⁰².

История с Сагибом, однако, на этом не кончается. Дух-"учитель» продолжил невидимое «общение» со своей избранницей. Но вместе с Сагибом теософов опекало и несколько других «восточных адептов» из астрального мира, как свидетельствует дневник хозяйки нью-йоркской Ламасери за 1878 г.¹⁰³. Среди них мы впервые встречаем имя Мории. Приведу несколько записей из этого дневника:

«22 октября. Нараян наблюдал за ними (Е. П. Б. и Г. С. О. – А. А.) – и появился Сагиб. Последний передал указания Сераписа закончить всё к началу декабря».

«9 ноября. Учитель М. – «Старший».

«14 ноября. Вечер. Д-р Пайк и миссис Халлет. Сразу же после них пришёл Гейлорд. Нараин скрылся и вошёл Мориа, сломанный палец и всё такое. Прибыл с непосредственными приказами от Сераписа (Serapis). Я должна ехать; самое позднее 15–20 декабря».

«29 ноября. Утро. Необходимо было написать семь писем, но не было ни денег, ни марок. Пришлось обратиться к Сагибу. Страшно рассердился. Что ж, в этом нет моей вины. Увы! Бедный «Младший» (Г. С. О. – А. А.) – если бы он только знал о том, что сейчас ему неизвестно. Если он когда-нибудь прочитает эти строки, пусть помнит – a bon entendeur salut (фр. «имеющий уши, да слышит» – А. А.). М .ˑ. дал 50 центов на марки».

«30 ноября. В 12 пришла Белла Митчел и забрала с собой Сагиба, чтобы прогуляться и прокатиться».

«5 декабря. Письмо для М. от Младшего. С большой долей уверенности надеется на въезд в Бомбей с казённой печатью на спине».

«10 декабря. ГСО одалживает М .ˑ. 100 долларов».

«11 декабря. ГСО одалживает Морье 100 долларов».

«13 декабря. Джадж, Уим, ГСО и Мория совещались до 4-х утра»¹⁰⁴. («Уим» – это Эдвард Уимбридж – английский архитектор, работавший в Нью-Йорке; вместе с Розой Бейтс сопровождал Е. П. Б. и Олкотта в Бомбей).

Содержание этих записей ставит перед нами целый ряд вопросов. Кто такой Нарайан и откуда он взялся? Издатель дневника Борис де Цирков в своём комментарии называет его «одним из Адептов», но это мало что объясняет. В то же время очевидно, что «Мориа» и «Сагиб» выступают в роли посыльных Сераписа, то есть иерархически находятся на более низкой ступени. Но кто они – два разных лица или одно, некто Сагиб Мориа? Да и вообще, вся эта четверка – Нарайн, Мориа, Сагиб и Серапис, кто они, прежде всего, – люди или материализовавшиеся духи? Читая о «совещании» четырёх (Джадж, Уимбридж, Олкотт и Мориа), можно предположить, что речь идёт о спиритическом сеансе (общение первых трёх с Морией через Блаватскую), на что вроде бы указывает и характерная ссылка на время – «совещались до 4-х утра». Но если Мориа – дух, как объяснить его денежные расчёты с Блаватской и Олкоттом?

Л. де Местр отмечает, что эти странные гости Ламасери появляются в совершенно обычной обстановке, хотя производимые ими действия кажутся окутанными какой-то тайной. При ближайшем рассмотрении, однако, в их визитах нет ничего таинственного. Мориа – это, по-видимому, псевдоним (прозвище) одного из членов «домашнего круга» Блаватской, личность которого остаётся скрытой. Или же кто-то из её друзей – тот, кто, не присутствуя в доме физически, находился в контакте с нею. Буква М. в этом случае, возможно, обозначает масонскую степень Мастера (Maitre)¹⁰⁵.

Этот нью-йоркский Мориа, впрочем, не имеет ничего общего с более поздним Учителем – Махатмой Морией. Как отмечает Цирков, первые письма Мории Олкотту написаны мелким аккуратным почерком, очень чётким и разборчивым, который существенно отличается от почерка более поздних писем «того же» Учителя. Означает ли это в таком случае, что существовало два человека, которых Блаватская называла одним и тем же именем? Мориа номер 1 – её нью-йоркский знакомый, один из членов ТО (или тесно связанный с ТО); Мориа номер 2 появится в Индии, но там он будет исполнять иную роль – закулисного помощника Е. П. при демонстрации «феноменов» и автора «астральных» писем.

Сагиб, Хозяин и Мориа – это, скорее всего, одно и то же «лицо» («дух-периспирит» по терминологии Блаватской), если только не считать упоминание этих имён в дневнике Олкотта сознательной мистификацией со стороны Е. П. Что касается имени «Мориа» («Moria» или «Могуа» в английском написании), то оно, возможно, восходит к названию библейской горы¹⁰⁶, на вершине которой Исайя собирался принести в жертву Богу собственного сына, и где был построен, согласно преданию, храм Соломона. Впервые Блаватская обнаружила это название не в Библии, а в книге «Мудрость Соломона», которую с увлечением читала в детстве и юности¹⁰⁷. Возможно и другое толкование: имя Мориа происходит от санскритского «маурья» – название династии царей Магадхи (в Древней Индии) в 4–2 вв. до н. э.¹⁰⁸. Крупнейшим представителем её был знаменитый царь Ашока (268–232 до н.э.) – просвещённый монарх и покровитель буддизма.

Сопоставление записей из дневника Блаватской с процитированным выше её рассказом о «Сагибе» в письме Н. А. Фадеевой наводят на мысль, что Нарайн, Сагиб, Мориа (или Сагиб-Мориа) и Серапис – это, собственно, не люди в их плотской, физической оболочке, но духи («периспириты»). В том же письме Фадеевой мы находим довольно красноречивый пассаж: «Вам кажется странным, что индусский сагиб незваным гостем появляется в моём доме и ведёт себя как «хозяин». Так признайте же наконец, что душа человеческая, его «периспирит» представляет собой совершенно самостоятельную сущность в человеке, что она не приклеена к его убогой физической оболочке...»¹⁰⁹. Вспомним также, рассказ Блаватской о присутствии сагиба внутри её самой, что доставляет ей некоторый дискомфорт, ощущение «двойной жизни». А потому – то, что она рассказывает в дневнике о своих «незваных гостях» не следует понимать буквально (например, что Олкотт одолжил Мории 100 долларов, причём дважды!) – это не более чем видения наяву, сокровенная часть её оккультного опыта, или же... откровенная мистификация. (Делая записи в дневнике Олкотта во время его отсутствия в Нью-Йорке, Блаватская, как кажется, вполне умышленно упоминала Нарайана, Морию и других тайных покровителей теософов, прекрасно понимая, что дневник может стать ценным «свидетельством» реальности Учителей.)

В этом совместном дневнике Олкотта и Блаватской за 1878 г. есть одна крайне любопытная запись, датированная 7 февраля: «Уимбридж приносит «Лондон Иллюстрейтед Ньюз». Среди всех прочих портреты Холкара и Кое-кого"¹¹⁰. Махараджа Тукоджи Рао Холкар II был одним из индийских владетельных князей, приветствовавших создание ТО и оказавших помощь Блаватской и Олкотту в первые годы их пребывания в Индии. Впоследствии, однако, Холкар разочаровался в теософии и прервал контакты с теософами. Но кто же тот второй, имени которого Блаватская по какой-то причине не хочет называть и вместо него пишет по-английски «Some One» («Кое-кто»). Как удалось установить Джонсону – это уже упоминавшийся нами махараджа Кашмира Ранбир Сингх, чей портрет, действительно появился на страницах лондонского журнала, только не в 1878-ом, а осенью 1875 г.¹¹¹ Он и Холкар – единственные махараджи, поддерживавшие связи с теософами в это время.

К личности Ранбир Сингха мы ещё вернемся, когда будем говорить об индийском периоде жизни Блаватской (1879–1884). Пока же хотелось бы сделать предварительный вывод: Блаватская в письмах (А. М. Дондукову-Корсакову и Н. А. Фадеевой) и в дневнике нью-йоркского периода (1877–1878) сообщает разноречивую и довольно путаную информацию о своих учителях-покровителях. Объясняется это, возможно, тем, что у неё на тот момент ещё не было какой-то ясной и цельной концепции оккультных «учителей человечества», членов «Великого Белого Братства». Такая концепция появилась позднее (в начале 1880-х гг.) в Индии после встреч с теми, кто, по её мнению, более всего подходил на эту роль.

Блаватская и Олкотт прибыли в Индию 17 февраля 1879 г. На пристани Бомбея руководство «Арья Самаджа» устроило им торжественную встречу с музыкой, цветами и слонами. Началась новая, более счастливая глава в истории теософского движения. Штаб-квартира ТО находилась поначалу в Бомбее, затем её перенесли в Мадрас, и окончательное пристанище она нашла (в начале 1882 г.) в живописном местечке Адьяр под Мадрасом. Здесь в резиденции Общества Е. П. сразу же устроила нечто вроде часовни для свидания со своим личным гуру, которую называла по-английски «Shrine». Эта «оккультная комната» Мастера располагалась прямо на крыше, откуда можно было видеть как тихоструйная река «Адьярка» впадает в Бенгальский залив.

Первым индийским махатмой – духовным руководителем Блаватской стал глава «Арийского братства» Свами Даянанда Сарасвати (1824–1883). Ему она посвятила несколько восторженных страниц в книге очерков «Из пещер и дебрей Индостана». «Этот брамин, – писала Е. П., – под руководством которого мы приехали изучать древнюю страну ариев, «Веды», и трудный язык её, пандит Дайананд Сарасвати, суами. Он считается величайшим санскритологом современной Индии. Пандит этот составляет для всех непроницаемую загадку: выступив лет 5 тому назад на арену реформаторства, он, как древние «гимнософисты» (упоминаемые греческими и римскими писателями), жил до того времени отшельником в «джонгле», а затем, под руководством мистиков и анахоретов изучал главные философские системы «Арияварты» и тайный смысл «Вед». С первых дней своего появления он поразил всех, и его тотчас прозвали Лютером Индии»¹¹². В своих пылких проповедях Даянанд громил идолопоклонство, кастовую систему, детские браки и суеверия индийцев, сделав главной мишенью своих атак браминов.

Отношения теософов с их индийским гуру, вполне безоблачные поначалу, вскоре стали портиться. Свами Даянанда хотел, чтобы теософы признали его лидерство, и требовал от них беспрекословного подчинения. Выявились и более серьёзные идеологические разногласия между ТО и АС.: Свами был индуистом, страстным поклонником Вед, и проявлял нетерпимость к другим религиям, тогда как теософы тяготели к веданте и буддизму и относились вполне толерантно к представителям других конфессий. В конце концов, Даянанда отказался сотрудничать с ТО, обозвав теософов «неверными фарингами».

П. Джонсон считает, что кризис в отношениях между Блаватской и Даянандом явился следствием её встречи с кашмирским махараджей Ранбир Сингхом во время «дурбара» – торжественного приёма вице-короля Индии¹¹³ в Лахоре, столице Пенджаба, осенью 1880 г. Ранбир Сингх (1830–1885), хотя и поддерживал программу социальных реформ «Арья Самаджа», как ведантист не мог приветствовать «ведического фундаментализма» Даянанды.

В очерке «Дурбар в Лагоре» Блаватская перечисляет все высокие титулы правителя Кашмира, очевидно, желая подчеркнуть его значимость как государственного деятеля: «Его Светлость махараджа Ранбир Сингх Бахадур, великий командор достославного Ордена Звезды Индии, компаньон Индийской империи, советник императрицы Индии, почетный генерал императорской армии, глава Джамму». Но тут же добавляет: «и... всё-таки подозреваемый и находящийся под надзором всех англо-индийских полициантов»¹¹⁴. И действительно, Ранбир Сингх, несмотря на свою лояльность к британским хозяевам Индии, большой симпатии к англичанам не испытывал. К полной неожиданности для Блаватской и её спутников он отказался участвовать в вице-королевской процессии и демонстративно уехал в свой лагерь.

Махараджа Ранбир Сингх состоял членом ТО и оказывал энергичную поддержку Обществу в Индии. По мнению Джонсона, он более всего соответствует описаниям Махатмы Мории, которые мы находим у Блаватской. Ранбир Сингх являлся сторонником идеи религиозного братства, поскольку его подданные исповедовали разные религии (ислам, буддизм, христианство и сикхизм). Несмотря на приверженность веданте, он содействовал публикации священных книг других религиозных учений, получивших распространение на территории его княжества. Отцом Ранбир Сингха был Гулаб Сингх (умер в 1857 г.) – раджа из Джамму и преданный последователь сикхского махараджи Ранжит Сингха. В 1846 г. Гулаб Сингх заключил договор с англичанами, по которому право владения кашмирским княжеством было закреплено за ним и его наследниками «на вечные времена». Этот исторический Гулаб Сингх, человек властный и жестокий, однако, имеет мало общего со своим однофамильцем, главным героем «Пещер и дебрей Индостана»:

«Громадного роста раджпут, независимый такур из провинции Раджистан, которого мы давно знали под именем Гулаб-Лал-Синга, а звали просто Гулаб-Синг. ... Об этом странном человеке шли самые удивительные и разнообразные толки. Ходила молва, будто он принадлежит к секте раджа-йогов, посвященных в таинство магии, алхимии и разных других сокровенных наук Индии. Он был человек богатый и независимый, и молва не смела заподозрить его в обмане, тем более, что если он и занимался этими науками, то старательно скрывал свои познания ото всех, кроме самых близких ему друзей. Владея неистощимым запасом легенд и, как видно, хорошо знакомый с древностями своей страны, Гулаб-Синг оказался самым интересным из всех наших собеседников»¹¹⁵.

Из той же книги мы узнаём, что Блаватская познакомилась с Гулаб-Сингхом «27 с лишним лет назад» (т. е. в 1853 г.) в Англии, куда индус приезжал «с одним туземным развенчанным принцем», и, следовательно, он-то и есть её главный гуру, Мориа! Вспоминая о своей первой встрече с ним, Е. П. отмечает «поразительную красоту» Гулаб-Синга, особенно его высокий рост и сложение, которые произвели большое впечатление на всех и заставили заговорить о нём «даже чопорный Лондон». В то же время «дикий Раджпут» отличался замкнутостью, за что получил прозвище «Раджа Мизантроп». В лондонских салонах он был также известен под именем «Принц Джальма-Самсон». Гулаб-Сингх неожиданно объявился семь лет назад (т. е. в 1873 г.) – он написал ей в Америку и... «вот мы опять свиделись на его родине – в Индии!». Самое любопытное, однако, это то, что за прошедшие годы индус совсем не изменился. Волосы его были по-прежнему черны как смоль, и на лице не появилось ни одной морщинки¹¹⁶.

В письме князю А. М. Дондукову-Корсакову от 5 декабря 1881 г. Блаватская добавляет к этому рассказу несколько дополнительных деталей, например, то, что по совету Гулаб-Сингха она предприняла своё первое путешествие в Индию в 1853 г. «Я провела там около двух лет, путешествуя, – пишет Блаватская, – каждый месяц получая деньги – от кого, я не имею представления...». В течение этого периода она получала письма от своего индуса, но не видела его ни разу. Затем он послал её в Европу, предупредив, однако, чтобы она была готова в любую минуту вернуться в Индию. Его власть над ней была абсолютной: «Почему этот человек имел на меня такое влияние? Причины я до сих пор не знаю. Но если бы он сказал мне броситься в бездну, я не колебалась бы ни секунды». Теперь же «индус» навсегда покинул Индию и поселился в Тибете, «и из Тибета переписывается с англичанами, состоящими в нашем Обществе, целиком держа их под своей таинственной властью»¹¹⁷.

В этом рассказе мы видим, как Блаватская без особого труда, легко и непринуждённо, творит легенду о своём гуру, соединяя в его образе черты совершенно разных, хотя, возможно, и реальных персонажей. Вот только исторического Гулаб Сингха (отца Ранбир Сингха) она никак не могла встретить в 1880-м! Примечательно также, что своего Учителя она пока что называет «индусом» и «раджа-йогом», а не «махатмой». (Время для махатм ещё не наступило!) Другой важный элемент этой удивительной легенды, на который хотелось бы обратить внимание читателей, – Е. П. сознательно изолирует своего «индуса» от людей, «помещает» его туда, где его не сможет отыскать никто, – в недоступный Тибет, откуда он якобы и руководит ею и другими теософами («мирскими учениками»). Но это делает практически невозможным проверку достоверности её рассказа. «Индус» (Сагиб Мориа) вроде бы и существует реально, но в то же время его невозможно увидеть в физическом теле. Единственное, что напоминает о его существовании – это необыкновенные, появляющиеся из воздуха письма.

Но вернёмся к махарадже Ранбир Сингху.

В 1985 г. индийский историк Чарак опубликовал биографию этого кашмирского правителя¹¹⁸. Из неё мы узнаём, что Ранбир Сингх воспитывался под руководством трёх английских гувернёров и одного персидского учителя. Он оказал помощь англичанам в подавлении восстания сипаев 1857 г. (!) и этим заслужил их благосклонность, но в дальнейшем его дружеские отношения с англичанами разладились. В ранние годы своего правления Ранбир Сингх провёл ряд административных и военных реформ, чем снискал популярность среди подданных. В 1860-е гг. Ранбир Сингх стал проявлять интерес к России и даже открыл специальную школу русского языка для подготовки послов в эту страну. Как отмечает Чарак, махараджа был одним их тех индийских правителей, кто в этот период национально-патриотического подъёма в стране «пытался привлечь какие только возможно источники внешней помощи с целью обеспечения дипломатической независимости и внутренней автономии своего государства», и он недвусмысленно рассчитывал на русскую военную помощь против англичан. В 1865 г. он отправил посольство в Ташкент для переговоров с военным губернатором Туркестана. И хотя последний ему ничего не обещал, торговые отношения между Россией и Кашмиром заметно улучшились после этого визита¹¹⁹. В 1869–1870 гг. Ранбир Сингх послал еще одну миссию в Россию, но она не имела успеха.

В биографии Ранбир Сингха, по мнению Джонсона, нет ничего, что оправдывало бы именование его «махатмой» за исключением «социально-культурных достижений». Он предоставил своим подданным полную религиозную свободу и в своей внутренней политике предпочитал действовать методами убеждения, нежели принуждения. Он запретил совершение обряда «сати» (самосожжение вдовы вместе с умершим мужем) и умерщвление новорождённых девочек. Реформы Ранбир Сингха во многом перекликались с реформами, предложенными Свами Даянандом. Сам он выступал в роли просвещенного монарха, покровителя наук и искусств, – под его личным патронажем трудилась целая армия переводчиков и исследователей, строились храмы, в том числе и для иноверцев, а при храмовом комплексе Рагхунат в столице княжества была создана библиотека, насчитывавшая 6000 рукописных и печатных книг. Как уже говорилось выше, Блаватская могла познакомиться с махараджей во время путешествия по Кашмиру и Ладакху в середине 1850-х, ещё до того, как он унаследовал трон от своего отца Гулаб Сингха. Однако наиболее тесными их отношения стали после переезда теософов в Индию и сохранялись вплоть до смерти Ранбир Сингха в 1885 г.

Махатма Кут Хуми (Кут-Хуми, Кутхуми, Koot Hoomi), другой легендарный гуру Блаватской и автор большинства писем к теософам (Синнетт, Хьюм, Олкотт), является ещё одной теософской маской. Само имя Кут Хуми имеет довольно неясную этимологию. В 4-м томе «Тайной доктрины» упоминается созвучное имя, некто Кутами – адепт, богатый вавилонский землевладелец, с чьих слов был записан халдейский первоисточник «Книги Бытия». В уже упоминавшемся письме Блаватской князю А. М. Дондукову-Корсакову махатма назван своим полным именем – «Кут Хуми Лал Сингх». Как и Мориа, Кут Хуми живёт в Тибете. Его письма побудили А. П. Синнетта к написанию в начале 1880-х двух книг – «Оккультный мир» (Occult World) и «Эзотерический буддизм» (Esoteric Buddhism). Джонсон считает, что прототипом этого махатмы послужил первый глава сикхской реформаторской организации «Сингх Сабха» Тхакар Сингх Сандханвалия.

Здесь надо сказать, что Блаватская стала проявлять интерес к пенджабским сикхам (слово «сикх» означает «ученик», «последователь») и их религиозному учению ещё до отъезда в Индию, факт, на который её ранние биографы не обращали достаточного внимания. А между тем ещё в 1878 г. Блаватская опубликовала весьма примечательную статью «Ахунд из Свата» («The Akhund of Swat»), в которой давалась исключительно положительная характеристика сикхского учения з отмечалась его идеологическая близость учению теософов. (Это сразу же наводит на мысль – не был ли «Индус"/«Сагиб» Блаватской сикхом?) В частности, Е. П. утверждала: «Возникнув как религиозное братство, целью которого было отойти в равной степени от исламизма, брахманизма и других измов, включая христианство, эта секта (секта сикхов. – А. А.) исповедовала чистый монотеизм, заключенный в абстрактной идее неведомого Принципа, и превратила его в доктрину «братства людей». По взглядам сикхов, у нас есть лишь единый Принцип Отца-Матери, без «формы, образа и цвета», и мы все должны быть братьями, независимо от различий расы или цвета кожи». Блаватская далее рассматривала историю сикхов со времен основателя учения Гуру Нанака (XV в.) вплоть XIX столетия, характеризуя появившееся в этот промежуток священное сикхское писание Ади Грантх и реформы Говинд Сингха. Она писала: «Махан Сингх, отец Ранжита, разделил сикхов на 12 мисалей или военных объединений; во главе каждой из них находился начальник (Сирдар), чей тайный Государственный Совет состоял из ученых гуру. Среди последних были Мастера, владевшие духовными науками, и они могли, при желании, производить «чудеса» и изумительные трюки, подобно старому мусульманскому Ахунду». Одновременно с появлением этой статьи было отпечатано информационное письмо, в котором впервые в теософской литературе появляется выражение «Всечеловеческое Братство» («The Brotherhood of Humanity»)¹²⁰.

От одного из своих индийских корреспондентов Мулджи Тхакерсея Блаватская случайно узнала о его сикхском друге, Сирдаре, который заинтересовался ТО. В ответном письме Мулджи в Бомбей в 1878 г. Блаватская писала:

«Мой вопрос, возможно, покажется глупым, но у меня достаточно поводов задать его. Вы называете (вашего друга) Сирдаром – следовательно, он должен быть потомком одного из Сирдаров 12-ти мисалей, упразднённых англичанами ради своего удобства, – поскольку он из Амритсара в Пенджабе? Знакомы ли вы лично с потомками Ранжит Сингха, умершего в 1839 г., или знаете о таковых? Вы поймёте без всякого объяснения, как важно для нас установить отношения с кем-либо из сикхов, чьи предки в течение столетий проповедовали о великом Всечеловеческом Братстве – то, чему посвящено и наше учение. <...> Что касается будущих Собратьев нашего индийского отделения, попытайтесь найти возможность выловить из огромного океана индийской ненависти к христианским миссионерам несколько крупных рыб, которых вы называете «раджами», и китов, известных под именем «махараджей""¹²¹.

В «Листах старого дневника» Олкотта¹²² и в книге Блаватской «Из пещер и дебрей Индостана» этот друг Мулджи Тхакерсея характеризуется как сикх, служащий в Золотом Храме в Амритсаре, где он играет руководящую роль. Блаватская, Олкотт и другие теософы имели возможность лично познакомиться с этим человеком, который вскоре превратится в Махатму Кут Хуми, во время поездки в Пенджаб в 1880 г. В очерке «Дурбар в Лагоре» Е. П. довольно подробно описывает священный сикхский город Амритсар и его главную святыню «Золотой Храм» на «Озере Бессмертия» (Амритас Сарае). Там пребывает Махагуру, великий учитель сикхов. Никаких конкретных имён она, однако, не называет.

Впоследствии Блаватская будет рассказывать, что она совершила поездку в Пенджаб, чтобы встретиться с учителями (махатмами Морией и Кут Хуми), якобы по их зову. Эта её встреча или, вернее, ряд встреч дали мощный импульс теософскому движению в Индии.

Достоверно известно, что в начале 1880-х гг. (когда поток «писем махатм» достиг своего апогея), ТО находилось в тесном контакте с сикхским братством, «Сингх Сабхой», и рядом сикхских и индусских махараджей, составлявших своего рода «тайную коалицию», противостоящую христианским миссионерам. Цель «Сингх Сабхи», основанной в 1872 г. и представленной двумя основными группами (элитарной по составу в Амритсаре и более демократической – в Лахоре) состояла в возрождении учения первоначальных учителей-гуру, издании религиозной литературы на пенджаби и искоренении неграмотности. Основными членами амритсарской группы были: Кхем Сингх Беди, Бикрам Сингх Ахлувалия из Капуртхала, Тхакар Сингх Сандханвалия (председатель) и Гияни Гьян Сингх (секретарь). По мнению Джонсона, Баба Кхем Сингх Беди (прямой потомок Гуру Нанака) является прототипом «Чохана» из «Писем Махатм». Оба они – Кхем Сингх и Тхакар Сингх – представители сикхской аристократии. В то же время с идеологической точки зрения они – соперники: Тхакар Сингх – прогрессист, тогда как Кхем Сингх – сторонник традиционного сикхизма. «Сингх Сабха», однако, пришла в упадок и распалась в начале XX века, уступив место полувоенной организации «Акали Дал».

Тхакар Сингх Сандханвалия, как и Ранбир Сингх, был противником колониальной политики британских властей в Индии. Как показывает в своей книге Джонсон, в 1883–1887 гг. он прилагал энергичные усилия, чтобы вернуть трон правителя Пенджаба своему двоюродному брату сикхскому махарадже Далип Сингху, проживавшему в изгнании в Англии, – опять-таки при помощи русских штыков. В 1887 г. Далип Сингх отправился в Москву с целью побудить императора Александра III двинуть войска на Индию для освобождения индийских князей и народ от британского владычества. Тхакар Сингх скоропостижно умер в том же году. Незадолго до смерти он признался, что Далип Сингх строил планы вторжения в Индию вместе с русской армией по окончании строительства русскими Закаспийской железной дороги (ок. 1890 г.).

К «заговору Далип Сингха» были причастны и другие индийские махатмы-покровители Блаватской, такие как Джамаль ад-Дин и махараджа Фаридкота. А также её московский друг, известный журналист и издатель М. Н. Катков, опубликовавший в журнале «Русский Вестник» первые литературные опусы Е. П. («Из пещер и дебрей Индостана» и «Дурбар в Лагоре»). Именно Катков пригласил Далип Сингха в Россию и свёл с «военной партией», которая обещала опальному махарадже помощь в том случае, если ему удастся спровоцировать беспорядки в Кашмире. (В XIX веке в России неоднократно составлялись проекты военного похода на Индию, но ни один из них не был реализован даже частично.) Едва ли можно сомневаться, что и сама Блаватская, в силу своей близости к Тхакар Сингху и Каткову, также играла некоторую роль в «заговоре махатм». По мнению П. Джонсона, она вполне могла «рекрутировать» Тхакар Сингха для «работы против Британии»¹²³. Однако его неожиданная смерть и смерть Каткова в том же 1887 г. перечеркнула все планы заговорщиков.

К «Сингх Сабхе» принадлежал и ещё один махатма – Джхвал Кхул (Djwal Kool), известный также под именем «Тибетца», которого Джонсон ассоциирует с Сирдаром Сингхом Маджитхиа. Кроме «Арья Самаджи» и «Сингх Сабхи», ТО было связано и с другими реформаторскими организациями в Индии, стремившимися возродить индийскую культуру и добиться национальной независимости, такими как Индийская Ассоциация и Индийский национальный конгресс. В то же время теософам оказывали поддержку и некоторые влиятельные правители, махараджи Индора, Фаридкота и Варанаси.

Деятельность ТО в Индии состояла в основном в пропаганде теософского учения, и здесь «махатмы» оказали Блаватской неоценимую помощь своими «философскими письмами», но не в меньшей степени и своим «ассистированием» при демонстрации «феноменов», призванных показать публике, какие необыкновенные способности человек может приобрести благодаря оккультным знаниям. Блаватская постепенно вживается в образ ученицы («чела») и посредника тибетских учителей-мудрецов, которых она впервые начинает называть «Махатмами» и объявляет членами некоего тайного братства. Махатмы постигли сущность мира, они – совершенные йоги (вернее, «раджа-йоги»), обладающие чудесными способностями («оккультными силами»), так называемыми «сиддхами». Они могут «проецировать» повсюду своё тело в виде «астральных форм», вступать в телепатический контакт с кем пожелают, посылать письма невидимым образом по эфирно-воздушной почте «Акаша», материализовать, дематериализовать и перемещать предметы из одной точки в другую и т. д. и т. п. Позднее в книге «Ключ к теософии» Блаватская объявит, что махатмы – это «адепты самого высокого уровня», «возвышенные существа», которые, достигнув совершенного овладения «своими низшими принципами», живут необременённые гнётом «плотского человека». Это люди «великой учёности и ещё большей святости в жизни»¹²⁴. Но в этом определении заключён, пожалуй, самый большой парадокс теософии – с одной стороны, «махатмы» не обременены «плотью», то есть, развоплощены, а с другой, они – люди «великой учёности и святости», следовательно, обладают плотской оболочкой.

Осенью 1880 г., находясь в гостях у супружеской четы Синнеттов в Симле, Е. П. стала производить «феномены», при содействии своих невидимых учителей-махатм. Сперва г-жа Синнетт получила записку от Кут Хуми, которую она нашла в ветвях дерева. Несколько дней спустя во время загородного пикника произошло новое чудо – когда все сели завтракать, оказалось, что у кого-то не хватает чайного прибора. Тогда Блаватская указала на дерево, под которым можно найти недостающую посуду. И действительно, один из участников пикника вырыл по её указанию из земли чашку и блюдце, которые полностью подходили к взятому из города сервизу. Затем во время ужина у одного из гостей чудесным образом появилась брошь. А накануне отъезда

Е. П. из Симлы ещё одна записка Кут Хуми и другая брошь «материализовались» внутри подушки хозяйки дома.

После того как в 1882 г. ТО переехало в Адьяр, чудеса стали регулярно происходить в «оккультной комнате» (по соседству со спальней Е. П.) – в «шкафе-алтаре» неожиданно появлялись «послания» махатм или сделанные Махатмами «астральные приписки» на полях адресованных им писем, при нераспечатанных конвертах! Письма учителей буквально сваливались с потолка, но, как правило, в присутствии Блаватской, которая могла, таким образом, указать на «феномен» и дать ему соответствующее толкование. Надо сказать, что в большинстве своём «феномены» были именно такого рода и скорее походили на фокусы или трюки, но на неискушённую, падкую на чудеса публику они производили сильное впечатление.

В одном из писем Синнетту Е. П. рассказывает, каким образом она пересылает письма по «почте Акаши», иными словами, осуществляет телепатическую «передачу мысли». Сперва следовало «призвать ко вниманию» какого-либо ученика или махатму (т. е. адресата). Затем развернуть письмо и провести его над лбом «при задержанном дыхании», не отнимая этой части письма ото лба «до тех пор, пока звонок не оповестит, что она (строка) прочтена и записана» (!?). По другому способу, индуктор запечатлевает каждую фразу письма механически, но вполне сознательно, в своём мозгу и затем начинает отправлять послание, фраза за фразой, реципиенту – лицу, «находящемуся на другом конце провода». Но в том и другом случае письма должны вскрываться и затем сжигаться так называемым «девственным огнём» (зажжённым не от спички, но вызванным трением с помощью смолистого прозрачного маленького камня, шарика, к которому ни одна голая рука не должна прикасаться). «Это делается ради пепла, – поясняет Блаватская – который, пока бумага горит, немедленно становится невидимым... ». Этот невидимый пепел и отправляется мгновенно (через акашу-эфир) получателю¹²⁵. Махатмы, впрочем, нередко пользовались и обычной почтой. Так, например, однажды Кут Хуми прислал Синнетту локон своих волос в качестве амулета, со следующим объяснением: «Т. к. я не способен принести в ваш дом полный магнетизм моей физической личности, то я делаю самое лучшее, что могу, посылая вам локон, как проводник для передачи моей ауры в концентрированном состоянии. Не разрешайте никому другому брать его в руки за исключением м-с Синнетт». В конверте с локоном Кут Хуми находилась также записка с инструкцией Мастера, читать которую без улыбки не возможно: «Прилагаемые при сём волосы носите на себе в хлопчатобумажной тесьме (или, если предпочитаете, в металлическом браслете) немного ниже вашей левой подмышки под левым плечом»¹²⁶.

В конце 1882 г. Блаватская отправилась в Дарджилинг в сопровождении нескольких бенгальских теософов, заявив, что намеревается встретиться с Учителями в Сиккиме. В действительности, Е. П. собиралась через Сикким пробраться в Тибет (такие попытки она, вероятно, уже делала раньше), однако англо-индийские власти никого не допускали в это буферное княжество, лежащее между Британской Индией и Тибетом. «Со мной в Сикким последовало только пятеро: четыре буддиста и один непалец, – рассказывала она в письме кн. А. М. Дондукову-Корсакову. – Я просила у Министерства иностранных дел пропуск через Сикким. Мне сказали, что министр написал в ответ на мой запрос: «Мы не возражаем против Вашей поездки в Тибет и проезда через британскую территорию, но за пределами нашей территории мы не можем отвечать за Вашу безопасность». В Шигатси (Шигацзе. – А. А.), столицу Таши-Ламы, ехать было уже слишком поздно, и я решила отправиться в монастырь лам, что в 4-х днях пути от Дарджилинга (вторая Симла), на границе с Тибетом. Пришлось идти пешком, потому что экипаж там не пройдёт, дорога доступна только якам или лошадям». Начало рассказа Блаватской выглядит вполне достоверно, она даже сообщает своему корреспонденту такую курьёзную деталь – её спутники некоторую часть пути несли её в паланкине. Но вот, наконец, путешественники добрались до самой границы с Тибетом, образованной небольшой горной речкой, при этом выясняется, что шли они не через Сикким, а через Бутан. Здесь их встретили бутанские пограничники, только что задержавшие «несколько индийцев из Департамента по геологическим и геодезическим изысканиям».

«Кто-то сказал мне: «Вы зря приехали, они вас не пропустят». «Посмотрим» , – ответила я. Я послала на ту сторону бирманского теософа с письмом от Ламы из монастыря Памиончи, и они его пропустили, а через час сам верховный Лама пришел к реке и принёс мне чай, масло и различные деликатесы. Поприветствовав меня и увидев, что мне понравились его подарки, он приказал, чтобы меня отвели в его монастырь, и меня с честью пропустили через мост вместе с тремя сингальцами, а всем англичанам пришлось остаться там, где они были! Я провела в монастыре три дня, – пишет далее Е. П., – опасаясь лишь за то, что они могут не отпустить меня обратно. Я жила в маленьком домике у самых стен монастыря и круглые сутки беседовала с монахом Гилиньяником... Кроме того, я много часов провела в их библиотеке, куда обычно не допускаются женщины – трогательное свидетельство моей красоты и абсолютной невинности, – и настоятель публично признал присутствие во мне одной из женских инкарнаций Бодисаттвы, чем я очень горжусь. Я прочла им письмо Кут Хуми, напечатанное в «Оккультном мире» (книга А. Синнета. – А.      А.), и проводники отвели меня к мосту другой дорогой»¹²⁷.

В этой заключительной части рассказа чувствуется откровенная фальшь. На каком языке Блаватская общалась с монахами, ведь ни тибетским, ни языком бхотия (дзонг-кэ), на котором говорят бутанцы, она не владела? В то же время, как могли монахи понять написанное по-английски письмо Кут Хуми? Может быть, кто-то из спутников Блаватской выступал в роли переводчика? Вполне возможно, только Е. П. почему-то опускает эту важную деталь. Сомнительно выглядит и утверждение, что она «много часов» провела в монастырской библиотеке и настоятель «публично» признал её «женским воплощением Бодисаттвы».

Но кульминация письма – это рассказ о встрече с Кут Хуми. Махатма появляется совершенно внезапно, словно deus ex machina. «Я видела Кут Хуми всего лишь три часа, и Ваше письмо передал один из его учеников (т. е. один из спутников Блаватской. – А. А.). Я спросила Его, почему Вы (А. М. Дондуков-Корсаков. – А. А.) столь несчастны, но он ответил: «Я не имею права использовать свои способности ясновидящего, чтобы узнавать секреты других людей. Скажите князю, что я отказался раскрыть Вам тайну его печали, но я сделаю всё возможное, чтобы помочь ему и, так или иначе, добиться перелома«"¹²⁸. Где, при каких обстоятельствах произошла её встреча с Кут Хуми, Е. П. умалчивает, и отсутствие столь важных подробностей ставит под сомнение её рассказ в целом.

И всё же в этом рассказе содержится важное географическое указание – Блаватская и её спутники путешествовали по Бутану. Бутан и бутанские буддийские монастыри определённо привлекали к себе Е. П. Так, в одной из её поздних работ мы находим загадочную, на первый взгляд, фразу: «Все дороги ведут в Рим, это очевидно, и в природе есть такое явление, как «махатмы»-дугпы... «¹²⁹. «Дугпы» или «другпы» (от тиб. ‘brug-pa) – это бутанские монахи-"громовержцы», принадлежащие к старой (нереформированной), школе тибетского буддизма «кагью», которая также называется «красношапочной». Эта школа противостоит реформированной (или «желтошапочной») школе «гелуг», играющей главенствующую роль в Тибете. Блаватская во время путешествия по Бутану, возможно, посещала расположенные в крепостях («дзонгах») монастыри «дугпа-кагью» в поисках остатков утраченных древних эзотерических знаний. Однако в её книгах и письмах, как это ни странно, мы не находим сведений ни об учении и особой практике «махатм-дугпа» (так называемые «шесть йог или дхарм Наропы»), ни об их крупнейшем монастыре Пунака-дзонг, который, между прочим, поддерживал тесную связь с монастырём Лхалунг в южном Тибете, ни о главном иерархе дугпинцев – знаменитом 5-м Шабдунге Джигме Шогьеле (1862–1904).

В одном из сочинений Блаватской (в 3-ем томе «Тайной доктрины») мы встречаем также упоминание сиккимских «догпа» – им якобы были переданы из Тибета священные книги, содержащие «эзотерическое» учение Калачакры («книги Дус-Кьи-Хорло»), после того как в стране произошла религиозная реформа Цзонхавы (XV в.)¹³⁰. То есть, Блаватская, очевидно, хотела сказать, что древний «эзотерический буддизм», представленный Калачакрой, был вытеснен из Тибета буддийскими реформированными школами (сектами). Но это явно не соответствует действительности! Тексты «Калачакры» никогда не были тайными, доступными только узкому кругу «посвящённых» или «Адептов».

И ещё о сиккимско-бутанских «дуг-па». Первоначально Е. П. вовсе не ассоциировала их с махатмами, а считала чем-то вроде прислужников или подручных Братьев. В одном из писем А.П. Синнетту (ок. 1882 г.) Кут Хуми сообщает любопытный факт – Братья держат у себя двух ловких «дуг-па» для работы «мусорщиков» и выявления «скрытых пороков» у кандидатов в ученики. В другом письме тот же Кут Хуми рассказывает о том, что «дуг-па» кладут в опасных местах на горных тропах обрывки тряпок и предметы, «насыщенные их злобным магнетизмом». Наступивший на них путник получает сильнейший шок, теряет равновесие и падает в бездну¹³¹. Эти ранние сведения о «дуг-па» плохо вяжутся с образом «махатм-дугпа», упоминаемых поздней Блаватской.

Другая версия поездки Блаватской в Сикким и Тибет в 1882 г. содержится в её письме А. Синнетту: «О два блаженных, блаженных дня! Совсем как в старые времена... та же деревянная хижина, коробка, поделённая на три отделения вместо комнат, стоящая посреди джунглей на 4-х пеликаньих ногах; те же бесшумные жёлтые чела; то же самое вечное «буль-буль-буль» неугасимой трубки моего Хозяина; давно знакомый милый голос вашего Кут Хуми (голос его стал ещё нежнее, а лицо – ещё тоньше и прозрачней); та же обстановка – шкуры, подушки, набитые хвостами яков, блюда для соли и чая и т.д. А когда меня отослали обратно в Дарджилинг – «подальше от чела, которые могут плениться моей красотой», как выразился мой деликатный хозяин, – то на следующий же день я получила письмо от чиновника здешних колониальных властей с запрещением ехать в Тибет!! Он запер дверь конюшни, когда лошади уже уехали»¹³².

И здесь бросаются в глаза явно фантастические детали, словно переписанные из какой-то восточной волшебной сказки – жилище «раджа-йога» в виде избушки на курьих ножках посреди гималайских джунглей, Учитель, курящий кальян (согласно Е. И. Рерих, Кут Хуми курил «особый препарат из озона»¹³³), «желтолицые» гималайские ученики...

Существует ещё одно любопытное свидетельство о поездке Блаватской, принадлежащее её преданному слуге индийцу Мохини Чаттерджи. В 1883 г. в журнале «Теософ» («Theosophist») Мохини опубликовал (очевидно, по настоянию своей хозяйки) статью, в которой поведал, что в Дарджилинге Блаватскую и сопровождавших её теософов (среди которых он находился) накануне отъезда в Тибет посетил странствующий тибетский торговец Сандук. Блаватская и его спутники сразу же стали расспрашивать его о махатмах:

«... Мы спросили его о том, не слышал ли он о каких-либо людях в Тибете, одарённых необыкновенными силами, кроме великих лам. Он сказал, что таковые люди там имеются; что они не монахи-ламы, а гораздо выше их и обычно живут в горах, по ту сторону Шигацзэ, а также поблизости от города Лхасы. Он сообщил, что эти люди совершают множество удивительных феноменов, или «чудес», и что некоторые чела, или лотосы, как их называют в Тибете, исцеляют больных, давая им есть рис, который они очищают своими руками от шелухи, и т. д. Тогда одному из нас пришла в голову блестящая идея. Не говоря ни слова, он показал Сандуку портрет Махатмы Кут Хуми. Он смотрел на него несколько секунд и, как бы вдруг узнав, склонился и сказал, что это изображение Когана, которое он видел.

По его словам, он видел махатм в сопровождении многочисленной группы гелунгов (буддийских монахов) в такое же время в прошлом году (начало октября 1881 г.) в местности под названием Джианши (возможно, искажённое Гианцзэ), что находится в двух днях ходьбы от Шигацзе, где рассказчик был по торговым делам, делая закупки. – «Они называются кутхум-па. Кутхум-па много, но только один человек, или глава над ними, имеет это имя, ученики же всегда называются по имени своего Гуру. Поэтому, т.к. имя последнего Кут Хум, ученики Его будут именоваться кутхум-па. «Кутхум-па» означает человек или учение Кут Хум или Кут Хуми»¹³⁴.

И опять в этом рассказе мы видим причудливое смешение правды и вымысла. Сообщение торговца Сандука о встреченном им «Когане» – «тайном учителе» (термин, происходящий, по-видимому, от тибетских слов lkog и mkhan), который зовётся Кут Хумом, живёт в горах и имеет много учеников, на первый взгляд кажется вполне достоверным. Однако место его обитания – окрестности Шигацзэ (вблизи монастыря Ташилхунпо и караванной дороги) – едва ли можно признать подходящим для тибетского учителя-аскета. Странным кажется и то, что Кут Хуми почему-то сопровождает толпа («многочисленная группа») лам-гелунгов, которые, как правило, не покидают монастырских стен. Однако следует помнить, что автор рассказа Мохини Чаттерджи – это правая рука Блаватской, всецело преданный ей человек, и потому его свидетельство не вызывает большого доверия.

Говоря об источнике информации Блаватской и Олкотта о Тибете, исследователи чаще всего называют проживавших в Дарджилинге бенгальского учёного Сарат Чандра Даса и сиккимского ламу Угьена Гьяцо. По поручению англо-индийских властей они, под видом паломников, совершили два путешествия в Тибет в 1879 и 1881–1882 гг., посетили Лхасу, но большую часть времени (13 месяцев) провели при дворе Панчен-ламы. После возвращения из Тибета в конце 1882 г. у Даса завязались довольно дружеские отношения с Олкоттом на почве взаимного интереса к тибетскому буддизму; они переписывались друг с другом, и Олкотт несколько раз приезжал в Дарджилинг, чтобы встретиться с Дасом.

П. Джонсон в своём исследовании также особо упоминает тибетца Сенгчен-ламу, в котором видит «таинственного корреспондента» Блаватской. Сенгчен-лама (Лобсан Палден Чопел), главный министр V Панчен-ламы (с 1881 г.), заведовал библиотекой в Ташилхунпо и пользовался немалым политическим и религиозным авторитетом в Лхасе. Он также возглавлял тантрическую школу Нгаг-па (Ngagpa Tratsang) в Ташилхунпо. В доме у Сенгчен-ламы останавливался Сарат Чандра Дас во время своей тайной поездки в Тибет в 1879 г., и именно он подарил Дасу более 200 томов тибетских книг-ксилографов, которые тот вывез в Дарджилинг¹³⁵. По мнению Джонсона, отношения между Угьеном Гьяцо, Сарат Чандра Дасом и Сенгчен-ламой, возможно, являются ключом к разгадке тайны «тибетских связей» Блаватской.

В одной из дневниковых записей Олкотт расточает похвалы Чандра Дасу – Сарат Бабу – за его вклад в изучение буддизма, при этом он упоминает «необычайно ценные книги» из библиотеки Панчен-ламы, привезённые индусом в Индию. «Я видел их в Дарджилинге, – пишет Олкотт, – и это наполняет меня уверенностью, что когда Великие Учителя Белой Ложи решат, что наступило благоприятное время, эти давно утраченные сокровища будут извлечены из небытия и представлены литературному миру, чтобы обогатить нас своим содержанием»¹³⁶. Из этой записи можно заключить, что Олкотт, очевидно, считал, что Чандра Дас был напрямую связан с махатмами и их тайным братством, Великой Белой Ложей. Но если публикация тибетских текстов, находившихся у Даса, зависела от воли Учителей, то в таком случае, отмечает Джонсон, работа Буддийского текстологического общества (Buddhist Text Society), основанного индийским пандитом, и Теософского общества направлялась одними и теми же лицами. Джонсон также задаёт вопрос – не лежат ли в основе поздних книг Блаватской «Станцы Дзян» (Stanzas of Dzyan) и «Голос Безмолвия» (The Voice of Silence) «эти утраченные сокровища», обнаруженные Дасом в библиотеке Панчен-ламы?

Встречаясь с Дасом, Олкотт наверняка пытался разузнать у него о махатмах, обитающих в области Ташилхунпо, во владениях Панчен- ламы, и можно лишь гадать, какой ответ ему дал Дас, никогда прежде не слышавший о существовании в Гималаях и Тибете этих «высочайших Адептов» оккультных наук. Впрочем, чтобы сделать махатм более приемлемыми для буддистов, Блаватская приравняла их к «архатам», которые, согласно Хинаяне (южно-буддийской традиции), являются людьми, достигшими наивысшего уровня духовного совершенствования. В «Ключе к теософии», она будет утверждать, что махатмы «на языке пали называются рахатами или архатами»¹³⁷.

Повышенный интерес Блаватской и Олкотта к Панчен-ламе объясняется, скорее всего, тем, что Панчен-лама, по сообщению Э. Гюка, возглавлял некое тайное «братство Келанов». «Все странствующие в Джаши-Лумбо (Ташилхунпо. – А. А.), духовные и светские, мужчины и женщины, – писал Гюк, – поступают в братство Келанов, основанное Банджаном (Панчен-ламой. – А. А.). Все буддисты мечтают о счастии принадлежать к этому братству и можно предвидеть, что оно в будущем произведёт большие перевороты в гористой Азии. Уже теперь ждут великой катастрофы, о которой распространены пророчества разного рода»¹³⁸. Французский аббат пересказывает одно из таких пророчеств – в следующем своём перерождении Панчен-лама родится не в Тибете, а в урянхайских степях (в Монгольском Алтае), в местечке Тянь-шань-пэ-лу. Он поднимет восстание против китайцев, при помощи келанов – живых и мёртвых, которые воскреснут и составят огромное войско. С этим войском Панчен-лама «истребит всех китайцев» – «завоюет Тибет, Китай, Монголию и великое государство Ороса (Россию) и станет всемирным владыкой»¹³⁹.

Скажем сразу – никакого братства Келанов ни в Ташилхунпо, ни в Тибете вообще никогда не существовало. Гюк, очевидно, путает «келанов» с «калонами» (тиб. bka’ blоп), как назывались в то время главные министры Тибета. В целом же рассказ французского путешественника является сильно искажённой версией знаменитого пророчества о Шамбале – о приходе в мир Будущего Будды Майтрейи (царя Шамбалы), воплотившегося в одном из Панчен-лам, и его войне с силами зла.

Теософское учение довольно легко укоренилось в Индии, стало популярным и даже модным благодаря теософской пропаганде – изданию журнала «The Theosophist», но в ещё большей степени благодаря «феноменам» Блаватской и так называемым «письмам махатм». Эти письма, исходившие от махатм Кут Хуми и Мории – написанные и посланные оккультным способом, согласно объяснению Е. П., произвели не меньшую сенсацию, чем «феномены», и способствовали привлечению к теософии многих видных англо-индийских интеллектуалов, таких как А. Синнетт, А. Хьюм и Ф. Хартманн.

В 1884–1885 гг., однако, один за другим разразились два громких скандала, нанёсших весьма чувствительный удар по репутации Блаватской и Теософского общества. Сперва Эмма Куломб, служившая при Обществе экономкой, опубликовала в миссионерском журнале «Madras Christian College Magazine» ряд писем к ней Е. П., содержавших инструкции как производить «феномены» в её отсутствии для привлечения к ТО состоятельных персон. А затем (в декабре 1885 г.) лондонское «Общество для психических исследований» (ОПИ) обнародовало отчёт своего эксперта Ричарда Ходжсона с результатами расследования «адьярских чудес», произведённого им годом ранее. И письма, и отчет прямо уличали Блаватскую в преднамеренном обмане публики – фальсификации «феноменов» и подделке посланий тибетских Братьев. В частности, графологическая экспертиза: установила, что письма махатм были написаны самой Блаватской и одним из её помощников, молодым брамином Дамодаром Маваленкаром¹⁴⁰. Примечательно, что в своих первых письмах Кут Хуми говорит в основном о феноменах Блаватской, придавая им большое пропагандистское значение. «Сначала известите людей о феноменах с запиской и чашкой и разных опытах с папиросной бумагой, и пусть публика их переваривает, – советует он Синнетту, редактору аллахабадской газеты «Пионер». – Священный долг информировать публику и готовить её к будущим возможностям, постепенно открывая людям глаза на истину»¹⁴¹. Кут Хуми, в частности, хотел, чтобы англо-индийская публика «удостоверилась» с помощью синнеттовских публикаций в реальности махатм – «узнала всю правду о наших ложах и о нас самих». Короче говоря, получила бы «положительное удостоверение, что Братья, о которых вы столько слышали и которых так редко видят, суть реальные существа, а не фикция, не вымысел беспорядочного, галлюционизирующего мозга»¹⁴².

В письмах Кут Хуми при внимательном чтении, однако, можно обнаружить заведомо ложные сведения и откровенную дезинформацию. Так, например, он сообщает Синнетту о несуществующих «подземных убежищах благословенной Лхассы», а также об опасности, грозящей Тибету со стороны России. «Ибо говорю вам конфиденциально, Россия накапливает силы для вторжения в эту страну под предлогом Китайской войны (имеется в виду дунганское восстание 1860-х – 1870-х гг. – А. А.). Если ей это не удастся, то это будет благодаря нам, и этим мы заслужим, по меньшей мере, вашу благодарность»¹⁴³. Известно, однако, что Россия, несмотря на экспансию в Средней и Центральной Азии в 1870–1880-е гг., никогда не строила планов вторжения в Тибет. То, о чём пишет Кут Хуми, является не более чем слухами, активно муссировавшимися англичанами-русофобами.

Отчёт Ходжсона попал в руки Блаватской в начале 1886 г., в то время, когда она находилась в Вюрцберге, и буквально поверг её в состояние шока. В письме Синнетту, написанном сразу по его прочтении, она рассказывает, что пыталась вступить в телепатический контакт с Учителями, вероятно, чтобы получить от них разъяснение случившегося, но не смогла этого сделать. Ночью, однако, Кут Хуми и Мориа явились ей во сне. «Я легла спать, и мне было необычное видение. Перед этим я напрасно взывала к Учителям, которые не приходили ко мне, пока я была в бодрствующем состоянии, но теперь во время сна, я увидела их обоих». В этом письме Е. П. пытается показать несостоятельность обвинений Ходжсона, но её объяснения выглядят неуклюже и не слишком убедительно. Ходжсон утверждает, что её английский язык сходен с языком Кут Хуми? Так в этом нет ничего удивительного, ведь махатма-то и научил её английскому. (Детские занятия с гувернанткой из Йоркшира, разумеется, не в счёт.) Что же касается его писем Синнетту, написанных разными почерками, то и тут нет ничего странного. Кут Хуми их не писал собственноручно – это делали вместо него ученики оккультным способом «осаждения» («фотографическое воспроизведение» на бумаге чужих мыслей). «Разве Учитель К.Х. сам писал свои письма? Сколько учеников осаждали и писали их – одно только небо знает». И вообще, заявляет Блаватская, «оккультные свершения, писание писем и т. п. не могут быть судимы на основе обычных каждодневных стандартов обычными экспертами и т.п. мерами»¹⁴⁴. Одним словом, земные мерки не применимы к Махатмам!

Тем не менее, произведённое Ходжсоном разоблачение не осталось без последствий, вызвав раскол в рядах ТО. Против Е. П. ополчились некоторые её самые преданные сторонники во главе с Алланом Хьюмом. (После отъезда Блаватской в Европу в 1884 г. Хьюм возглавил Совет Управителей индийского отделения Общества.) Хьюм, между прочим, установил, что тибетская и непальская бумага, на которой написаны письма махатм, продаётся в лавочках Дарджилинга, а также то, что махатмы стали использовать такую бумагу только после поездки Блаватской в Дарджилинг. Пытаясь спасти ТО от раскола, Хьюм собрал совещание индийских братьев, на котором предложил принудить Блаватскую, Олкотта и ещё 14 человек – из числа активно общавшихся с махатмами и рассказывавших остальным об этом – «сложить с себя обязанности», так как все они были «обманщики или соучастники в обмане». Он также инициировал голосование с тем, чтобы запретить демонстрацию феноменов и какое-либо упоминание махатм. В итоге Блаватской, по возвращении в Адьяр, пришлось дать слово «индийским братьям-оккультистам» никогда не упоминать имена Учителей... «иначе, как только среди своих» (!)¹⁴⁵.

Парадоксальным образом от неминуемого краха Блаватскую спас именно категоричный вывод Ходжсона – полное отрицание Мастеров. Ибо если бы Ходжсон обвинил её в «сговоре с Мастерами», она была готова пойти на самую крайнюю меру – выступить с саморазоблачением: «Я знаю одно, что если бы дело дошло до худшего и правдивость Мастеров и их понятия о чести были подвергнуты сомнению, тогда я прибегла бы к крайнему средству. Я бы публично заявила, что я одна была лгуньей и мошенницей, какой меня изображает Ходжсон, что я действительно придумала Мастеров и тем самым, при помощи этого «мифа» о Мастерах К. Х. и М., защитила бы настоящих К. Х. и М. от позора. Что спасло положение, так это полное отрицание Мастеров в Отчёте». Если бы Ходжсон попытался бросить тень на Мастеров – доказать, что Они «помогали или потворствовали обману Своим молчанием», то в этом случае, пишет Блаватская, «я бы выступила и объявила сама перед всем миром всё, что говорилось обо мне, и исчезла навсегда"¹⁴⁶.

С точки зрения Блаватской, полное отрицание реальности Мастеров было намного предпочтительней обвинению её в «соучастии в обмане» вместе с ними по ряду причин. Как отмечает П. Джонсон, в отношениях Е. П. Б. с Мастерами – реальными, а не вымышленными – присутствовал скрытый «политический аспект», который, в случае его обнаружения, мог причинить значительный вред, как Мастерам, так и ей самой. Выше мы уже рассказывали о «заговоре Далип Сингха» и причастности к нему Тхакар Сингха, Ранбир Сингха и других индийских раджей-махатм. В своей книге Джонсона приводит, пожалуй, наиболее убедительное доказательство того, что под маской Кут Хуми скрывался Тхакар Сингх. В апреле 1884 г., находясь в Париже, Блаватская написала письмо одному из своих адьярских разоблачителей Алексису Куломбу (мужу Эмме Куломб). В нём, в частности, говорилось: «Если вы скомпрометируете меня перед Хартманом, Лейн-Фоксом и другими, что ж, тогда я никогда не вернусь в Адьяр, но останусь здесь или в Лондоне, где докажу феноменами, ещё более чудесными, что они истинны, и что наши Махатмы существуют, ибо один из них находится здесь и другой будет также в Лондоне». Джонсону удалось установить, о ком идёт речь в письме. Первый из упомянутых махатм – это Джамаль ад-Дин аль-Афгани, находившийся в Париже весной 1884 г. Второй махатма – Тхакар Сингх, приехавший в Лондон в том же году и пробывший там до лета 1885 г.¹⁴⁷.

Находясь в Индии, Блаватская активно сотрудничала с махараджами и индийскими религиозными лидерами – этими «восточными Махатмами», поддерживала их стремление к культурному возрождению и социальному реформированию Индии. Но такое сотрудничество, как отмечает Джонсон, давало простор для противоречивых интерпретаций, что стало очевидным с самого начала в случае со Свами Даянандом. Саморазоблачение Блаватской, если бы оно состоялось, нанесло бы несомненный ущерб теософскому движению, прежде всего оно ослабило бы веру теософов в неуязвимость и единодушие Мастеров. Отрицание же Ходжсоном их реальности спасло теософов от раскола и до некоторой степени защитило саму Блаватскую.

В то же время не следует забывать и о западных махатмах-покровителях Блаватской, о масонских и розенкрейцеровских Мастерах, пытавшихся оказывать влияние на Е. П. с тем, чтобы сделать её «наследницей графа Калиостро» в XIX веке. Их главный интерес состоял в возрождении западного оккультизма в качестве противовеса догматическому христианству. Блаватская и Олкотт (по крайней мере, до начала 1880-х) поддерживали контакт с неким тайным парижским обществом «Ассоциация», имевшим свои филиалы в Индии. Но затем, по свидетельству Хьюма, основатели ТО стали работать с другой организацией того же толка, находившейся на более низкой иерархической ступени¹⁴⁸.

Жизнь Е. П. Б., пишет Джонсон, в действительности представляла собой длинную череду встреч с Мастерами – духовными учителями различных традиций и национальностей. Её странствия, напоминавшие паломничество, вели её от одних к другим – от мастеров-масонов к суфийским шейхам, от каббалы к веданте, от спиритуализма к буддизму, без какого-либо определенного порядка. С самого детства и до конца жизни она постоянно пополняла и расширяла свои оккультные знания. Созданное ею теософское учение является «блестящим синтезом элементов из десятков не связанных друг с другом источников». В то же время она «мифологизировала» свой поиск Мастеров таким образом, что её настоящие искания остались тайной. «Благодаря своему увлечению в юности таинственным миром оккультного масонства, в котором скрытые Мастера посылали беспрекословные приказы из каких-то неизвестных мест на Востоке, она представила свой опыт в соответствии со сложной иерархической моделью. Но, по правде говоря, её Мастера образуют не стабильную иерархию, а постоянно расширяющуюся сеть»¹⁴⁹.

Характеризуя оккультные искания Блаватской, Джонсон акцентирует один чрезвычайно важный момент – это её «врожденная склонность к преувеличению», которая соединилась с «жаждой чудес» Олкотта и других учеников. «Их потребность в вере в богоподобных Махатм привела Блаватскую к созданию квазиполитеистического мифа, о чем она впоследствии будет сожалеть». Об этом свидетельствует письмо Е. П. к Францу Хартманну:

«Когда вы говорите об «армии» обманутых и «мнимых» Махатмах Олкотта – вы абсолютно, и как это не печально, правы. Разве я не наблюдала всё это в течение 8 лет? Разве я не боролась с пылким и неумеренным воображением Олкотта и не пыталась остановить его каждый день моей жизни? Разве я не говорила ему, что если он не видел Мастеров в их истинном свете и не перестанет говорить [о них] и воспламенять воображение людей, он будет нести ответственность за то зло, которое может быть причинено Обществу? Разве я не говорила ему, что не существует таких Махатм, которые подобно риши могли бы удержать гору Меру на кончике пальца и летать взад и вперед в своих телах (!!), по своей прихоти, и которые являются или считаются бо́льшими богами, чем Сам Господь на Небесах? Всё это я видела, предвидела, приходила в отчаяние, боролась и, наконец, прекратила борьбу, осознав её полную тщетность»¹⁵⁰.

Но Блаватская, вероятно, забыла, комментирует этот пассаж Джонсон, что с самого начала своего знакомства с Олкоттом она сама поощряла его энтузиазм и восхищение Мастерами. Поэтому оба они в равной степени несут ответственность за создание «культа Мастеров».

Поклонение Мастерам началось после того, как Олкотт «встретил» лично одного из них в Бомбее и значительно усилилось по мере увеличения числа членов ТО в Индии. «Олкотт сошел с ума, он был похож на Валаамову ослицу, увидевшую ангела! – писала Блаватская в том же письме Ф. Хартману. – Затем появился Дамодар, Сервай и несколько других фанатиков, которые стали называть их «Махатмами»; и мало-помалу Адепты превратились в земных богов. К ним стали взывать, устраивать для них пуджи, и день ото дня они становились всё более легендарными и чудесными... Я видела с ужасом и гневом тот ложный путь, по которому все они устремились. «Мастера», как полагали все, должны быть всеведущими, вездесущими и всесильными... Мысль, что Мастера были смертными людьми, ограниченными даже в своих величайших способностях, никогда никому не приходила в голову, хотя они неоднократно и писали об этом»¹⁵¹.

В этом откровении, однако, мы вновь наталкиваемся на типичное для Блаватской лукавство: Махатмы, эти смертные и ограниченные в своих способностях люди, почему-то предпочитали являться ей и некоторым другим теософам не иначе, как в «астральном теле». Кроме Блаватской же, никто не видел махатм в их человеческом, плотском облике. Ни один путешественник по Гималаям и Тибету никогда не встречал махатм и не слышал об их тайной горной обители («Ашраме»), которая, если верить Блаватской, находилась поблизости от Шигацзэ, во владениях Панчен-ламы.

После публикацией Ходжсоном своего отчёта, оказавшись под шквалом критики, как противников теософии, так и своих друзей-теософов, недовольных откровенной фетишизацией махатм, Блаватская была вынуждена частично признать допущенные ею и Олкоттом ошибки. В 1886 г. в статье «О первоначальной программе Теософского Общества», являвшейся ответом на критику членов ТО М. М. Чаттерджи и А. Гебхарда, она писала: «Они (Основатели Общества. – А. А.) должны были в самой сильной степени, как только возможно, противодействовать всему, что приближается к догматической вере и фанатизму – в том числе вере в безупречность Учителей, или даже в само существование наших невидимых Наставников; такой фанатизм следовало пресекать с самого начала» (курсив Е. П. Блаватской. – А. А.)¹⁵².

Среди критиков Блаватской мы находим и одного из её ближайших сподвижников, члена Совета ТО в Адьяре Франца Хартмана, имя которого уже упоминалось на этих страницах. Ещё недавно рьяно защищавший Блаватскую от наветов четы Куломб, Хартман был разочарован активно насаждавшимся Олкоттом культом махатм, равно как и олкоттовским авторитарным стилем руководства Обществом. Три года спустя (в 1890) разочарование Хартмана вылилось в своеобразный литературный опус, сатирическую повесть «Говорящая Статуя из Урура» («The Talking Image of Urur»). Примечательно, однако, что этот произведение, откровенно высмеивавшее ТО и его руководителей, не только не было принято в штыки Блаватской, но она даже сочла возможным опубликовать его в лондонском «Люцифере».

В предисловии к своей повести Хартманн отмечает, что написал её не для того, чтобы «дискредитировать какого-либо», но с единственной целью – «показать до какого абсурда может довести чисто интеллектуальный поиск духовных истин». Главный герой повести – молодой американец из Сан-Франциско по имени Панчо. Он верит в Мистическое Братство Адептов – вера, в которую его обратил некий мистер Паффер (букв, «пускающий дым»), странствующий лектор Общества по распространению Мудрости. Панчо следует за ним в город Урур в Южной Африке, где находится штаб-квартира Общества. Самые известные члены Мистического Братства – Ратаборумачи и Крашибаши, могущественные адепты, живущие в тайном анклаве в Ливийской пустыне. Обществом руководит американский капитан Бампкинс (букв, «мужлан», «деревенщина»). Основным источником проповедуемого им учения является Говорящая Статуя, выполняющая роль оракула. Она отвечает на все вопросы без запинки с помощью адептов, и таким образом привлекла к себе многих искателей истины. Вскоре после приезда в Урур Панчо посещает Говорящую Статую, но её откровения приводят его в замешательство. Временами Статуя начинает светиться неземным светом и изрекает глубочайшие истины, но чаще всего она, подобно зеркалу, просто отражает предрассудки спрашивающих. Наиболее мудрые её изречения непонятны верующим. Когда в Урур приезжает исследователь, посланный Обществом для Открытия Неизвестных Наук, он застаёт урурскую штаб-квартиру в состоянии полного хаоса по вине домоправительницы мадам Корней (фр. «ворона») и её мужа, которые объединились с миссионерами, чтобы разоблачить Говорящую Статую. В момент, когда споры о Статуе достигают кульминации, последняя неожиданно исчезает из Урура. Панчо бросается на её поиски и, в конце концов, находит в маленьком итальянском городе. Статуя говорит ему, что мудрость, приходящая с Востока, является наилучшей, на что он возражает: «Есть только одна мудрость, потому что есть только одна истина, и она приходит не с Востока и не с Запада, но достигается благодаря самопознанию». Эти слова разрушают чары, овладевшие духом Говорящей Статуи.

Повесть заканчивалась её последним откровением:

«Ни один человек не может научить другого истине, если только истина не проявится b нем самом или через него. Не следуй за теми, кто громким голосом заявляет, что может показать тебе истину, но ищи саму истину...

А как же Мистическое Братство? – спросил Панчо. Ответа он не получил. Вместо этого на его глазах произошла удивительная метаморфоза. Все ярче и ярче разгорался свет внутри статуи, и она становилась все более эфемерной и прозрачной. Казалось, что вся её телесная сущность превратилась в облако живого света... Наконец даже этот облакоподобный призрак исчез; не осталось ничего материального – статуя целиком превратилась в дух – отблеск неземной славы, – который медленно растаял в воздухе»¹⁵³.

* * *

Вопрос, до сих пор остающийся одним из самых неясных и спорных, – это скрытая политическая подоплёка в деятельности Блаватской, её участие в «Большой игре». Но на чьей стороне – англичан или русских? Р. Ходжсон в своём отчёте утверждал, что Е. П. Б. является «русской шпионкой», однако с этим едва ли можно согласиться, ибо в таком случае Кут Хуми также должен был бы работать на Россию и всячески содействовать приходу русских в Тибет. Но вместо этого он беспардонно выбалтывает планы русского Генштаба англичанам в одном из писем Синнетту.

Поводом для обвинения Блаватской, возможно, послужило заявление Эммы Куломб, что истинной целью ТО является «свержение британского владычества в Индии»¹⁵⁴. И действительно, едва переехав в Индию, Блаватская начала искать союза с влиятельными индийскими духовными лидерами, некоторые из которых были настроены весьма враждебно по отношению к англо-индийским колониальным властям. Хотя имеется и более веский аргумент – известно, что ещё в 1872 г. Блаватская обратилась к печально знаменитому шефу Третьего отделения А.Е. Тимашеву с предложением своих услуг в качестве «международного соглядатая»¹⁵⁵. В 1885 г., по возвращении из Индии в Европу, Е. П. Б. снова говорит о своём желании предложить себя «тайным агентом русского правительства для Индии». Её признание, сделанное русскому писателю В. С. Соловьёву, заслуживает быть процитированным здесь:

«Чтобы помочь торжеству моей родины над этими подлыми англичанами, я способна на всё. Я ненавижу английское правительство в Индии с его миссионерами – всё это личные враги мои, алчущие моей погибели. Уже одного этого достаточно, чтобы я всю свою душу положила в борьбу с ними... А что я могу наделать им больших бед в Индии – это верно... и только одна я, никто больше не годится для такой роли! Моё влияние на индусов громадно... За мной, по одному моему знаку, двинутся миллионы индусов... Я организую громадное восстание. Я ручаюсь, что в год времени вся Индия будет в русских руках. Пусть мне только дадут денежные средства... многого мне не надо – вы ведь знаете меня в этом отношении! – пусть мне дадут возможность проникнуть в Индию через Россию, так как иным путём после дела Куломбши и миссионеров, я не могу туда пробраться, – и я совершу одно из величайших деяний!»¹⁵⁶.

Что стоит за этой тирадой – крайнее озлобление Блаватской, вызванное недавним скандалом – её разоблачением Куломбами и Ходжсоном, или давно уже вынашиваемые втайне планы? Слова Блаватской всё же кажутся вполне искренними. Примечательно, что свои многочисленные очерки об Индии она публиковала в 1880-е гг. в катковском «Русском вестнике» под псевдонимом Радда-Бай, который явно перекликается с именем Лакшми-Бай, легендарной героини индийского народного восстания 1857–1859 гг.¹⁵⁷. Возможно, в своих мечтах Е. П. воображала себя русской освободительницей Индии, возлюбленной ею страны чудес и чудотворцев-йогов.

Напомню в этой связи, что приезд Блаватской в Америку, создание ТО, а также начальная деятельность теософов, совпали по времени с широкой экспансией царской России в центрально-азиатском регионе¹⁵⁸. Е. П., как кажется, довольно внимательно следила за всеми перипетиями англо-русского соперничества в Азии, так называемой «Большой игры», и остро реагировала на них. Так в 1878 г., в разгар русско-турецкой войны, она заносит в свою записную книжку после получения письма от греческого учителя и друга Иллариона Смердиса: «Скончался римский папа. Паника в Англии. Русские в Константинополе. Горчаков обводит Дизраэли вокруг пальца»¹⁵⁹.

Совершенно иной точки зрения придерживается Л. де Местр, считающий, вслед за Рене Геноном, что Блаватская в действительности была «платным агентом англичан» и «инструментом британского империализма». На это, по мнению итальянского исследователя, указывают, прежде всего, многолетние тесные связи Е. П. Б. с «англо-саксонским миром». Основательница ТО «вступила в сферу» английской политики – официальной и тайной («оккультной»), как утверждает де Местр, задолго до приезда в Америку в 1873 г. О возможном участии Блаватской в интригах в пользу англичан свидетельствует целый ряд фактов – её многочисленные поездки в Англию, связи с такими людьми как Г. Брудзеси и Дж. Мадзини, контакты с английскими дипломатами Ричардом Бертоном и Рафаэлем Боргом, участие в итальянском движении Рисорджименто («Возрождение»), которому оказывала поддержку Великобритания (!), её близость к различным тайным обществам масонского толка. Все эти факты, как пишет де Местр, делают из мадам Блаватской «персону, политические интересы которой естественным образом были связаны с Альбионом»¹⁶⁰. В Индию Блаватская и Олкотт отправились вовсе не затем, чтобы сидеть у ног своих индийских гуру, постигая высшую мудрость. Они приехали в эту страну не в качестве искателей истины, но по поручению «кого-то», с тем чтобы «взять на себя заботу о будущем восточных учений». Их представления об индуизме и буддизме кажутся поверхностными и довольно смутными, но идеи тех, кто стоял за их спиной, выступая в роли «учителей», были вполне определёнными. Может показаться совершенно невероятным, но Олкотт, вчерашний убеждённый спирит и масон, в одночасье становится буддистом и ключевой фигурой в возрождении буддизма на Цейлоне и даже составляет для местной общины буддийский катехизис (!)¹⁶¹.

Значит ли это, что кто-то стремился взять под контроль реформаторское движение в Цейлоне и Индии (в сфере влияния англичан) и использовать его в политических целях? Но в чём состояла конкретная политическая программа тайных покровителей Блаватской – была ли она пробританской (как считает де Местр) или антибританской (на, что, вроде бы указывают заявления самой Блаватской)?

Ответить на эти вопросы не представляется возможным, ибо имеющиеся в нашем распоряжении факты можно интерпретировать как в пользу первой, так и в пользу второй гипотезы. Большинство знакомых Е. П. в Египте и Индии – явные англофобы, но в то же время известно, что она поддерживала тесные дружеские связи с британскими дипломатами Р. Боргом и Р. Бертоном, что, по мнению П. Джонсона, затрудняет оценку её политических пристрастий¹⁶². В целом, однако, нельзя не заметить довольно странных метаний Блаватской между Россией и Англией, что, возможно, свидетельствует либо о её «двойной игре», либо является простым следствием трагической раздвоенности её души. На чьей же стороне в действительности была Блаватская?

В 1887 г., два года спустя после сенсационного признания

В. С. Соловьёву Е. П. напишет своему английскому другу и единомышленнику Синнетту, что готова стать «постыдным осведомителем вашего Английского Правительства, которое я ненавижу», – но не ради англичан, а «ради них – моего Общества и моих возлюбленных индусов». Таким образом, главное для Блаватской в конце её жизни – это судьба теософского движения и будущее Индии. В этом письме, между прочим, она даёт понять, что знает о планах нового индийского восстания, но считает их преждевременными:

«О, если бы Мастер только указал мне путь! Если бы он только указал мне, что я должна сделать, чтобы спасти Индию от нового кровопролития, от сотен и, возможно, тысяч невинных жертв, повешанных за преступления немногих. Ибо я чувствую, каким бы большим не был причиненный вред, выгоду от этого, в конечном счёте, получат англичане. Мастер говорит, что час ухода англичан (из Индии) не пробил, и не пробьёт – до следующего века <...> Ваше правительство здесь (в Англии. – А. А.) и в Индии в силу своей дурацкой близорукости не видит, что я не только не являюсь, но и никогда не была русской шпионкой – что само процветание, прогресс и благополучие ТО зависят от сохранения спокойствия в Индии в будущем. <...> Два месяца назад Мастера сказали мне, что это серьёзно. Теперь Россия ничего не знает об этом, слава Богу. Так, по крайней мере, сообщают мне мои корреспонденты. Но если бы она знала, я клянусь, я встала бы на сторону индусов даже против России. Я сильно люблю моих соотечественников и мою родину – но ещё больше я люблю Индию и Мастеров..."¹⁶³.

Кто были эти Мастера, остановившие индийское восстание, остаётся лишь гадать.

* * *

В 1884 г. Блаватская покинула Индию. Обосновавшись в Европе, она приступила к написанию ещё одного фундаментального труда, задуманного как толкование и дополнение «Изиды», – «Тайной доктрины» («The Secret Doctrine»). Основная часть книги была написана в Вюрцбурге (Германия), также «под диктовку» махатм, как гласит теософская легенда. В мае 1887 г. Е. П. поселилась в Лондоне, где провела последние четыре года своей жизни в окружении ближайших учеников и почитателей. В этот период она завершила работу над «Тайной доктриной» (2 т., 1888), написала еще две книги – «Ключ к теософии» («The Key to Theosophy») и «Голос Безмолвия» (обе опубликованы в 1889) – и множество журнальных статей на английском и французском языках.

«Тайная доктрина», по утверждению Блаватской, являлась «общераспространённой» религией древнего и доисторического мира. Доказательства её распространённости – достоверные исторические анналы «существуют и по сей день в тайных святилищах, библиотеках, принадлежащих Оккультному Братству». Подобные книгохранилища, как правило, располагаются в подземных помещениях:

«Во всех обширных и богатых монастырях имеются подземные храмы и пещерные библиотеки, высеченные в скале, если Gonpa (монастырь) или Lhakang построены на горе. За пределами западного Цайдама, в одиноких проходах Гунь-луня, имеются несколько подобных скрытых хранилищ. Вдоль хребта Алтын-таг, где ещё не вступала нога европейца, существует некий посёлок, затерянный в глубоком горном проходе: небольшая скученность домов, скорее, деревушка, нежели монастырь, с бедным храмом и старым ламою, отшельником, живущим поблизости для охраны его. Путники богомольцы говорят, что подземные галереи и помещения под ними содержат коллекции книг, число которых, по данным отчётам, слишком велико, чтобы поместиться даже в Британском музее»¹⁶⁴.

В 1-м томе «Тайной доктрины» и в 3-ем (изданном посмертно) приводились фрагменты из совершенно неизвестной учёным «Книги Дзиан», содержавшие основы древнейшего эзотерического учения о космогенезисе и антропогенезисе. По словам Блаватской, эта книга является «первоначальным трудом», из которого впоследствии были составлены многие тома «Киу-ти» – тайного учения Будды. Речь, по-видимому, идёт об одном из разделов собрания буддийских канонических текстов «Канчжур», который называется «Тантра» или «гью-де» (rGyud-sde) по-тибетски. Из одного маленького тома «Книги Дзиан», утверждала Блаватская, происходят также и многие другие священные книги Востока – и «Сефир Иецира» еврейских каббалистов, приписываемая Патриарху Аврааму, и китайская «первоначальная библия» Шу-цзин, и тома египетского Тот-Гермеса, и Пураны Древней Индии, и халдейская «Книга Чисел» и само «Пятикнижие», факт, который, по её мнению, доказывает существование «единой, первоначальной, всемирной Мудрости». «Книга Дзиан» была записана на священном жреческом языке сензар – «со слов Божественных существ, продиктовавших её Сынам Света в Центральной Азии, при самом начале Нашей Пятой Расы». Американский исследователь Девид Рейгл проводит многочисленные аналогии между строфами («станцами») «Книги Дзиан» и некоторыми тантрическими текстами, относящимися к учению «Калачакры»¹⁶⁵. Но это, на наш взгляд, свидетельствует только о том, что Блаватская использовала в той или иной степени такие тексты при написании «Тайной доктрины». У нас нет никаких оснований считать, что обнародованная ею «Книга Дзиан» является источником всех древнейших эзотерических учений, своего рода прабиблией.

Кроме никому не известной и до сих пор не обнаруженной «Книги Дзиан», Блаватская широко пользовалась и хорошо известными источниками, которые можно было найти в обычных, а не в подземных библиотеках. Так, в «Тайной доктрине» встречаются ссылки на труды по истории буддизма Э. Шлагинтвейт («Buddhismus in Tibet»), Спенса Харди («The Legends and Theories of the Buddhists»), В. П. Васильева («Буддизм, его догматы, история и литература»), Чёма (Ксома) де Кёреши; обнаруживаются также следы знакомства Е. П. с трактатами по магии французского каббалиста Элифаса Леви и знаменитым оккультно-фантастическим романом Э. Бульвер-Литтона «Грядущая раса» («The Coming Race». London, 1871). В этом романе, между прочим, рассказывалось о подземной психократической цивилизации «Врил-я». Жители этой невидимой страны – сверхлюди, развившие в себе необыкновенные психические силы благодаря овладению магической энергией «врил» (от англ. virile – мужской, сильный). Блаватская, очевидно, была заинтригована этой идеей – о «вриле», как о «первичной энергии», она впервые поведала в «Изиде»; в своей же новой книге она говорит о необходимости «сокрытия от масс» тайны «врил»¹⁶⁶.

В своём главном труде Блаватская также сообщала некоторые сведения о тайном братстве «посвященных йогов и адептов», махатм. Махатмы являются хранителями эзотерического «Благого Закона», который всё ещё существует «в глуши Транс-Гималаев», в наиболее недоступных местах пустынь и гор. Но их местонахождение должно оставаться тайной для остального мира. Адепты (лоханы, анагамины и др.) живут «в величайшей уединённости в своих неизвестных другим убежищах». Иными словами, отыскать и увидеть их по собственному желанию невозможно.

Деятельность Теософского общества на трёх континентах (в Азии, Европе и Америке) в последние годы жизни Е. П. сохраняла свою активность. В 1887 г. теософы учредили в Лондоне «Ложу Блаватской» и там же спустя три года основали европейскую штаб-квартиру ТО (Авеню Роуд, 19), начали издавать новый теософский журнал «Люцифер». Соредактором журнала и затем президентом Ложи становится одна из наиболее талантливых и энергичных учениц Блаватской – ирландка Анни Безант (1847--1933).

В конце апреля 1891 г. Е. П. заболела гриппом, который в то время свирепствовал в Лондоне, и уже через две недели (8 мая) её не стало. Тело Блаватской было кремировано в Уокинге (графство Суррей), и прах разделён на три части, который хранится ныне в Лондоне, Нью-Йорке и Адьяре.

Среди многочисленных свидетельств о Блаватской последнего периода её жизни особняком стоит свидетельство русского писателя Всеволода Сергеевича Соловьёва (далее B. C.)¹⁶⁷, брата знаменитого религиозного философа и поэта Владимира Соловьёва. Свидетельство это, как правило, игнорируется и не принимается всерьёз теософами, ввиду его откровенно разоблачительного характера, а между тем это ценнейший источник сведений о «настоящей Блаватской», проливающий свет на тайну её учителей, махатм. В. С. Соловьёв познакомился с Блаватской в Париже летом 1884 г. По его словам, это были «первые дни и шаги необуддизма в Европе» – именно так, «необуддизмом», называли в то время теософию, тем самым подчёркивая, хотя и не вполне оправданно, её близость буддийскому учению. Увлекавшийся оккультными науками, Соловьёв был хорошо знаком с русскими журнальными публикациями Блаватской, в том числе с серией очерков «Из пещер и дебрей Индостана», прочитал «Разоблачённую Изиду», однако более всего его интриговали слухи о производимых ею «феноменах». Писатель решил провести собственное «исследование», чтобы установить, насколько подлинны «феномены» Блаватской, для чего и свёл с ней знакомство.

Здесь надо сказать, что Соловьёв вовсе не был предубеждён a priori в отношении Блаватской, и его первое впечатление от неё было вполне положительным. «Посланница махатм» предстала перед ним в образе «старой, больной, мужественно страдающей от глубоких недугов женщины», но «полной огня и энергии». Одетая в свой обычный «чёрный балахон», она походила на средневековую «чернокнижницу», и вместе с тем от неё исходило какое-то непередаваемое словами «магическое обаяние». Соловьёв отмечает способность Е. П. «как-то магнетически» привлекать к себе людей («Меня влекла к ней сразу явившаяся симпатия. .. », «она... загадочно и долго глядела мне прямо в глаза своими магнетическими светлыми глазами»)¹⁶⁸, что, возможно, говорит о её владении даром гипноза. От взора писателя также не ускользнула поразительная двойственность натуры Блаватской: она была искренна и в то же время «играла роль» – «в этой женщине примирялось непримиримое».

Уже во время своей первой встречи с Блаватской Соловьёв стал свидетелем феномена «астрального звона»: «она как-то взмахнула рукой, подняла её кверху – и вдруг явственно, совершенно явственно я расслышал где-то над нашими головами, у потолка, очень мелодический звук как бы маленького серебряного колокольчика или эоловой арфы». Е. П. тут же объяснила Соловьёву, что этот звон означает присутствие её «хозяина»: «Он говорит мне, что вам можно довериться и чтоб я сделала для вас всё, что могу. Vous etes sous sa protection («Вы под его покровительством». – А. А.) отныне и вовеки!»¹⁶⁹. B.C. был готов поверить в сотворённое на его глазах чудо, если бы не одно обстоятельство – прежде чем вызвать астральную музыку Е. П. ненадолго вышла из комнаты якобы для того, чтобы дать распоряжения своему слуге, индусу Бабуле, относительно приготовления ей обеда. Бабула же, как Соловьёв узнал потом, находился прежде в услужении у одного французского фокусника (!).

Невидимый «хозяин» Блаватской, вполне естественно, вызвал наибольший интерес у Соловьёва. Сама Е. П. говорила о нем довольно просто, как о «самом обыкновенном явлении». В частности, она сообщила, что «хозяин» послал её в Европу, для распространения там теософского учения. На вопрос же Соловьёва, кто же он, этот «хозяин», ответила: «Мой «хозяин», учитель, гуру мой, ну, назовите его хоть Гулаб Лал-Сингом из «Пещер и дебрей Индостана"». Но этот ответ не удовлетворил пытливого гостя: «... я почувствовал сразу что-то, какую-то неуловимую фальшь, – и меня будто обдало холодной водой». И действительно, Гулаб Лал-Синг, как мы уже знаем, – это вымышленный, чисто литературный персонаж.

Сблизившись с Соловьёвым, Блаватская стремилась, во что бы то не стало, убедить своего друга-скептика («Фому неверного») в реальности существования махатм. В этой связи стоит рассказать историю с портретами махатм Мории и Кут-Хуми. Написаны они были масляными красками в Лондоне в том же 1884 г., по просьбе Блаватской, немецким художником Германном Шмихеном. Соловьёв впервые увидел эти портреты в Эльберфельде, в доме Гебхардов, у которых в то время гостила Блаватская. Особенно большое впечатление на писателя, как, впрочем, и на всех присутствующих, произвел портрет Мории. «Огненные черные глаза великолепного Мории строго и глубоко впивались в нас, и от них нельзя было оторваться». В ту же ночь в гостинице Соловьёву, а вместе с ним и его знакомой, г-же А., также видевшей портреты махатм, явился образ Мории:

«Вдруг я проснулся или, что во всяком случае вернее, мне приснилось, почудилось, что я проснулся от какого-то тёплого дуновения. Я увидел себя в той же комнате, а передо мной, среди полумрака, возвышалась высокая человеческая фигура в белом. Я почувствовал (курсив В. С. Соловьёва. – А. А.) голос, неведомо каким путём и на каком языке внушавший мне зажечь свечу. Я не боялся нисколько и не изумлялся. Я зажег свечу, и мне представилось, что на часах моих два часа. Видение не исчезало. Передо мной был живой человек, и этот человек был, конечно, не иной кто, как оригинал удивительного портрета, его точное повторение. Он поместился на стуле рядом со мной и говорил мне «на неведомом, но понятном языке», разные интересные для меня вещи. Между прочим, он объяснил, что для того, чтобы увидеть его в призрачном теле (en corps astral), я должен был пройти через многие приготовления и что последний урок был дан мне утром, когда я видел, с закрытыми глазами, пейзажи, мимо которых потом проезжал по дороге в Эльберфельд, что у меня большая и развивающаяся магнетическая сила. Я спросил, что же должен я с нею сделать, но он молча исчез»¹⁷⁰.

Соловьёв, впрочем, объяснял случившееся весьма рационально – это был сон или «субъективный бред», галлюцинация вследствие «сильного впечатления», произведенного на него накануне лицезрением портрета Мории. «... Был у меня только яркий сон, вызванный с одной стороны, нервной усталостью, а с другой, тем, что она (Е. П. Б.) заставила меня почти целый вечер глядеть на ослепительно освещённый портрет», – пишет Соловьёв. Возможно, что такая история происходила уже не раз прежде – Блаватская использовала эффект «огненных глаз» портретного Мории для гипнотизирования людей, в данном случае Соловьёва и его знакомой, чтобы убедить их в реальности махатм. Нельзя исключить и другой возможности – эпизод с явлением Мории «в астральном теле» был мистификацией, заранее спланированным трюком, который мог произвести, скажем, тот же Бабула. Поэтому не случайно на другой день за завтраком Блаватская осведомилась у своего гостя, не видел ли он ночью чего-либо необычного, и когда Соловьёв рассказал ей о своём «видении», стала настаивать, чтобы он обязательно написал об этом очерк для теософского журнала.

Подозрения В. С. продолжали усиливаться, по мере того как он видел новые «чудеса» в исполнении Е. П. Вот еще один курьёзный случай, имевший место в Варцбурге, о котором рассказывает Соловьёв: по внушению Блаватской индус Баваджи, совершенно не знавший русского языка, пишет по-русски «Блаженны верующие». При этом, однако, вышел конфуз – в последнем слове Баваджи пропустил две гласные, «е» и «ю», в результате чего получилось: «Блаженны врущие» (!)¹⁷¹.

Наблюдая Блаватскую в течение длительного времени, Соловьёв в конце концов пришёл к тому же неутешительному выводу, что и Ходжсон – её «феномены» по большей части являются «поддельными». Да и сама она в минуты откровенности признавалась в этом: «Вот вы так «не удовлетворены» моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда, чем проще, глупее и грубее феномен, тем он вернее удаётся. <...> Громадное большинство людей, считающих себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Если бы знали вы, какие львы и орлы, во всех странах света, под мою свистульку превращались в ослов и, стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт огромными ушами!..»¹⁷². Е. П. также рассказала своему другу, «Фоме неверному», что протоколы «разных происшествий и феноменов» составлялись под её «направлением и редакцией», то есть, так, как она хотела; что иногда, производя свои фокусы, она «попадалась», но всякий раз «вывёртывалась» («всегда кончалось тем, что поймавшие меня всё-таки оставались при пиковом интересе»); что письма Кут-Хуми (философские и иные) были написаны ею самой и другими «челами» – Дамодаром, Субба-Рао и Мохини. Но что совершенно сразило Соловьёва и, фактически, подтолкнуло к разрыву с Блаватской, это её просьба: «Пишите больше, громче о Теософическом Обществе, заинтересуйте им... и создавайте русские письма Кут-Хуми... Я вам дам для них все материалы... »¹⁷³. Свою «программу» она сформулировала с поразительным цинизмом: «Пусть люди слышат о нас как можно более таинственного, но и неопределённого. Пусть теперь мы, теософы, будем окружены такой таинственностью, что сам чёрт ничего через очки даже не увидит»¹⁷⁴.

Уже в самом начале своей блестящей книги «Современная жрица Изиды» B.C. отмечает, что в Блаватской жило «три существа»: первое из них, Елена Петровна в её спокойные дни и вдали от дел теософского общества – это весёлая, остроумная собеседница, с неистощимым запасом хотя грубоватого, но настоящего юмора, интересных, но далеко не всегда правдивых рассказов, анекдотов, смешная и симпатичная. Другое существо её – «Радда Бай», «Н. Р. В.» (английские инициалы Блаватской. – А. А.) – автор «Пещер и дебрей Индостана», «Изиды» и других книг, редактор «Теософиста», «Люцифера» и т. д. – «писательница, поражающая своим литературным талантом, огромной памятью и способностями быстро схватывать самые разнородные предметы и писать о чём угодно, писать интересно и увлекательно, хотя нередко бессвязно и разбрасываясь во все стороны». Если принять во внимания то, что Е. П. получила элементарное образование, то её сочинения, по мнению Соловьёва, следует признать действительным чудом. Но объяснения этого чуда надо искать «в тайниках человеческого разума и духа, а не в том, что невидимый и проблематический махатма диктовал ей и водил из Тибета её рукой, что к ней прилетали нужные ей для справок книги и т.д.». И, наконец, третье существо Блаватской, зачастую преобладавшее над первыми двумя, – это ,,madame», как её называли теософы, создательница теософического общества и его хозяйка, «lа femme aux phenomenes» (женщина с феноменами)¹⁷⁵. Благодаря феноменам она «сделала себе рекламу» и собрала вокруг себя самых разных людей, желавших их видеть. Именно эти феномены и привели к знакомству с нею таких выдающихся учёных как Уильям Крукс, Камиль Фламмарион и Шарль Рише, а также учредителей Лондонского общества для психических исследований. «В них (т. е. в феноменах), – утверждает Соловьёв, – могла быть её истинная сила и оказалась слабость. Из-за них она погубила нравственно и себя, и многих, из-за них терзалась, бесновалась, убивала в себе душу и сердце, превращалась в фурию... »¹⁷⁶.

Такое утверждение, вероятно, покажется кому-то слишком суровым и несправедливым. Действительно, если Соловьёв оказался свидетелем ряда «поддельных» феноменов, это вовсе не означает, что все феномены Блаватской были поддельными. Е. П., несомненно, обладала большими медиумическими, гипнотическими (отчасти) и психографическими способностями, возможно также даром ясновиденья. Тем не менее, она довольно часто и без малейших угрызений совести прибегала к всевозможным трюкам, выдавая их за подлинные проявления необыкновенных психических сил, то есть попросту дурачила людей. Именно это и побудило Соловьёва решительно выступить против Блаватской и объявить её, вслед за Ходжсоном, «величайшей обманщицей».

Здесь надо сказать, что репутация Блаватской в дореволюционной России в целом была довольно невысокой, несмотря на похвалы, которые ей расточали В. Желиховская и другие русские приверженцы теософии. Виной тому послужили как злополучные феномены Елены Петровны, так и её миф о махатмах, более всего скомпрометировавший теософское учение. Представители русской религиозной философии практически были единодушны в своей оценке этого учения. С. Н. Булгаков, например, назвал теософию «вульгарной псевдонаучной мифологией», а В. С. Соловьёв считал, что учение Блаватской покоится на слишком зыбком основании, чтобы быть признанным «серьёзным учением».

«На чём основана теософия – единственно на предположении о существовании какой-то тайной мудрости, крупицы которой находятся у мистиков всех времён и народов, но которая в целости хранится каким-то загималайским братством, члены которого живут по 1000 лет и более, могут не выходя из своей кельи, действовать на любой точке земного шара и т. д. Вовсе не отрицая безусловно возможности подобных вещей, мы полагаем, что учение, которое принимает их действительно как свой исходный пункт, которое основывается на каком-то предполагаемом, голословно утверждаемом секрете, – за который никто и ничто не ручается, – никак не может быть признано искренним и серьезным учением»¹⁷⁷.

* * *

Итак, подведём некоторые итоги нашего расследования.

Миф о махатмах, лежащий в основе теософского учения, восходит к масонско-розенкрейцеровской (тамплиерской) легенде XVIII века о «Неизвестных Владыках». Свои окончательные черты этот миф приобрёл в 1880-е гг. под влиянием индийского опыта Блаватской – её встреч с лидерами религиозно-реформаторских движений, представителями разных конфессий и религиозных школ. Непосредственным прототипом махатм скорее всего послужили индийские йоги («раджа-йоги»), зримо напоминавшие Е. П. легендарных создателей священных текстов «Упанишад», лесных отшельников-мудрецов «риши», а также некоторые индийские раджи и религиозные деятели, активно поддерживавшие Теософское общество. Главными из них, согласно гипотезе Пола Джонсона, были кашмирский махараджа Ранбир Сингх и сикх Тхакар Сингх Сандханвалия (ставшие соответственно махатмами Морией и Кут Хуми).

Махатмы, по определению Блаватской, – это высокие Адепты оккультных знаний, «Учителя человечества», обитающие в некой потаённой горной обители – гималайско-тибетском «Великом Белом Братстве». В «Тайной доктрине» она также называет их «аскетами», «посвященными» и «дживанмуктами» (букв, «достигшие освобождения ещё при жизни» – санскритский термин, заимствованный у индуистов). Блаватская говорит о махатмах преимущественно как о реально существующих людях, но людях особенных, обладающих, с одной стороны, высшим (эзотерическим) знанием, а с другой, необыкновенными – «сверхчеловеческими» – способностями или силами. «Я знала Адептов, «Братьев», не только в Индии и за пределами Ладакха, но в Египте и Сирии, ибо они считаются там «Братьями» до сегодняшнего дня,–писала Блаватская Хартману в 1886 г. – Имена «Махатм» даже не были известны в то время, поскольку так их называют только в Индии. Зовём ли мы их розенкрейцерами, каббалистами или йогами – Адепты повсюду Адепты – безмолвные, таинственные, аскетичные, никогда не раскрывающие себя целиком»¹⁷⁸. Таким образом, в число махатм Блаватская зачисляет и некоторые категории западных оккультистов – это, прежде всего, розенкрейцеры и каббалисты, хранители эзотерического знания.

К этой довольно реалистической характеристике Блаватская, однако, добавила некоторые специфически теософские штрихи: махатмы способны выходить из телесной оболочки в виде астральных «форм» или «двойников» и в таком виде перемещаться в пространстве – совершать путешествия в любую точку мира и наносить визиты своим ученикам и избранникам. Они также могут посылать телепатические послания и письма по воздушно-астральной почте. В результате ещё при её жизни махатмы превратились в полуфантастические-полукарикатурные фигуры, в неких «учителей-невидимок», вещающих «из астрала» и совершенно недоступных для прямого общения. Правда, здесь следует сделать оговорку: в редких случаях доступ к махатмам всё же возможен, но его имеют только избранные, высоко духовные ученики. «Те, кто принадлежит к духовно высшим мирам, – поясняет Е. П., – сообщаются лишь с теми земными смертными, которые через свои личные усилия восходят к ним, к высшему плану, занимаемому ими»¹⁷⁹. Но здесь кроется очевидное противоречие: если махатмы не от мира сего и находятся на «высшем плане», то, следовательно, не могут обитать на земле и жить среди обычных людей. А это значит, что Они – Учителя из потустороннего мира! Согласно дневниковым записям Г. Олкотта, махатма Мориа в 1883 г. бывал в Адьяре почти каждый день – но только в своём невидимом теле.

Идея «астрального мира» не является собственным изобретением Блаватской. Впервые об Астрале – Lux Astralis, «Звёздном свете», поведал ещё в XVI веке знаменитый Парацельс. Однако широкое распространение в западном оккультизме представления об астральном мире получили только во второй половине XIX столетия благодаря Элифасу Леви¹⁸⁰. Э. Леви создал концепцию «астрального света» – некой невидимой эфироподобной «первоначальной» субстанции (праматерии), в которой «сохраняются изображения лиц и вещей». Астральный свет, по его словам, это – «великий магнетический агент», называемый также «душой земли» (Anima Mundi), «оккультная сила – ключ ко всякой власти, секрет всех сил...»¹⁸¹. В «астральном свете», согласно учению французского мистика, можно вызывать образы давно умерших людей, но на это способны немногие. В одной из своих книг Леви подробно рассказывает о том, как однажды в Лондоне ему с помощью особого магического ритуала удалось вызвать астрального двойника античного мудреца Аполлония Тианского¹⁸².

Блаватская была хорошо знакома с главными трудами Леви, такими как «Догма и ритуал высшей магии» (1856), «История магии» (1860) и «Оккультная философия» (1862–1865), в которых и почерпнула многие из своих идей, в том числе представления об астральном свете. В её собственной интерпретации, «астральный свет» – это «жизненный принцип каждой живущей твари, который снабжает астральной душою, флюидическим perispirit человека, животного, птиц и всё живущее»¹⁸³. Эта «флюидическая» душа («периспирит») может покидать физическую оболочку человека – ещё при жизни – и переходить «в астрал». Однако такой способностью совершать «переходы» с физического плана на астральный и обратно обладают только «высочайшие адепты» оккультных наук. В «Тайной доктрине» Блаватская ассоциирует «астральный свет» с космическим Эфиром, утверждая, что «низший Эфир» полон «сознательными, полусознательными и бессознательными сущностями». Христианская же церковь сделала Эфир «местопребыванием своих сатанинских легионов»¹⁸⁴.

Блаватская, однако, хорошо понимала, что потустороннее – «астральное» – существование Учителей противоречит здравому смыслу и вызывает большие сомнения даже у теософов. В книге «Ключи к теософии», написанной в форме вопросов и ответов, она спрашивает от лица сомневающихся: «Если Учителя существуют, почему они не предстанут перед людьми и не отметут нападки против них... что они подставные лица... «махатмы из муслина и надувных шаров?»¹⁸⁵. Хороший вопрос, но прямого ответа на него она, увы, не даёт, да, по правде говоря, и не может дать.

Что же касается так называемых свидетельств о существовании махатм во плоти (в Гималаях и Тибете), которым теософы придают такое большое значение, то они полны внутренних противоречий, плохо увязываются друг с другом, и потому не могут считаться достоверными. Тем более, что эти свидетельства в большинстве своём исходят от одного лица – от самой Блаватской. Кроме неё махатм в их физических телах не видел никто и никогда! Исследования же историков показывают, что в окружении Блаватской не было учителей или наставников, подобных махатмам Мории и Кут Хуми. В то же время за её спиной находились некие вполне реальные силы – влиятельные представители европейских масонских кругов, пытавшиеся руководить ею ещё задолго до создания и особенно в период создания Теософского общества, на смену которым в 1880-е гг. пришли индийские духовные лидеры, проповедовавшие идеи религиозных и социальных реформ, а также национального освобождения Индии, как показывает «заговор Далип Сингха».

Миф о махатмах приобрел большую популярность среди англо-индийских и вообще западных интеллектуалов на исходе XIX века, на фоне всеобщего кризиса, переживаемого мировыми религиями, прежде всего ортодоксальным христианством. Этому в немалой степени способствовали так называемые «письма махатм» и «феномены» Блаватской, призванные доказать реальность «иного мира» – мира сверхчувственного, потустороннего, равно как и существование новых «учителей человечества». Именно благодаря мифу о махатмах Теософское общество смогло привлечь в свои ряды сотни и тысячи новых членов, что, фактически, дало толчок возникновению всемирного теософского движения. Без этого мифа теософия не смогла бы занять главенствующее положение в западном оккультизме конца XIX – начала XX века.

Но если рассказы теософов о махатмах это не более чем миф, сказка, то не имеет смысла говорить и о каком-то их «Великом Братстве» в Тибете или Гималаях. Если бы такое братство действительно существовало, то обязательно оставило бы следы своей деятельности. Среди гималайских и тибетских племён наверняка возникли бы предания и легенды о богоподобных «учителях», которые сохранились бы до наших дней, подобно легендам о «снежном человеке» (йети, миге). Но в отличие от «снежного человека», гималайские махатмы, увы, не оставили ни следов, ни преданий...

Утверждая, что Блаватская придумала махатм, мы в то же время далеки от того, чтобы совершенно отрицать её визионерский опыт. По воспоминаниям родственников Е. П., она с детства обладала экстрасенсорными способностями, часто испытывала галлюцинации и видения, могла погружаться в состояние транса. Сама Блаватская говорила также о раздвоенности своего сознания, о состоянии, в котором она реально ощущала присутствие в себе «иного существа». Таким образом, разгадка «феномена Блаватской» (феномен «Учителей из потустороннего мира»), вероятно, лежит на грани психологии (парапсихологии) и психиатрии. Подробнее об этом феномене мы будем говорить в заключительной части книги.

В 1913 г. Бенджамин Фабр (псевдоним Жана Жиро) опубликовал в Париже книгу под названием: «Франциск, Рыцарь с головой в шлеме» («Franciscus, Eques a capite galeato»). Это был сборник документов, принадлежавших одному из масонов (маркизу Франсуа де Шефдебьену, как выяснилось позднее), который принимал участие в подготовке Великой Французской Революции и немало потрудился на своём тайном поприще в годы 1-ой Империи (1804–1848). Как писал один из рецензентов книги, «правитель Франции полагал, что масонская деятельность целиком сконцентрирована в ложах и потому внедрял в них своих агентов. Он воображал, что держит масонство под своим контролем. В действительности же, несмотря на всё своё могущество, он был игрушкой масонов, вернее, игрушкой тех, для кого масонство служит лишь внешним прикрытием»¹⁸⁶.

Публикация этих документов стала настоящей сенсацией и вызвала оживлённую полемику на страницах главных французских эзотерических журналов, участие в которой приняли крупнейшие специалисты в области оккультизма и мистики. По сути, это была полемика между Рене Геноном («Сфинкс»), редактором еженедельника «Антимасонская Франция» («La Prance Antimagonnique», FAM), рупора организации «Антимасонский Совет Франции», и его оппонентами, в числе которых находились Густав Бор¹⁸⁷, Шарль Никулло¹⁸⁸ и другие. В центре обсуждения оказался вопрос о существовании закулисной оккультной власти (Pouvoir occult) – «Неизвестных Владык» или «Начальников» (Superieurs Inconnus), составляющих могущественную верхушку «высшего масонства». Генон утверждал, что «Неизвестные Владыки» действительно существуют; они – реальные личности, «высокие посвящённые» во плоти, скрывающиеся позади различных масонских лож «высших степеней» или «градусов», таких как ложи системы «строгого наблюдения». При этом он отмечал сильное влияние иудаизма на немецких и французских «высоких масонов» XVIII века, черпавших своё вдохновение главным образом в трудах еврейских каббалистов (примером чему может служить упоминавшийся выше Элифас Леви). «Неизвестные Владыки» стоят позади всех «инициатических» обществ (т. е. обществ, вступление в которые требует совершения инициации или обряда посвящения), включая масонские ложи. И хотя у нас нет ни одного документа, доказывающего реальность их существования, тем не менее, эти невидимые Мастера оставили «довольно характерные» следы своей деятельности.

Г. Бор, со своей стороны, отрицал существование «Неизвестных Владык» и настаивал на том, чтобы Генон привёл убедительные доказательства и назвал имена этих «оккультных мэтров». Что касается Ш. Никулло, то он считал, что термин «Неизвестные Владыки» имеет два смысла – экзотерический (открытый, предназначенный для непосвящённых) и эзотерический. Эзотерически, с точки зрения «настоящих посвящённых» XVIII века, «Неизвестные Владыки» представляют собой «теургические манифестации сверхъестественных существ, живущих в астральном мире, чей истинный статус трудно распознать». По сути, – это существа демонического свойства; они инспирировали не только создание лож высших степеней, но также спиритические феномены и деятельность теософов, как старых (Бёме, Сведенборг), так и новых (Блаватская и К^о). «Демоны скрываются эзотерически, для настоящих посвящённых, под именами Неизвестных Владык мартинистов, Махатм или Гуру теософов, духов мёртвых, которых вызывают спиритисты, Сефиротов и мистической Шехины, к которым прибегают евреи-каббалисты, и т.д.». Таким образом, если «шефы» высшего масонства XVIII века утверждали, что они выступают в роли мандатариев (посланцев) «живых людей», – писал Никулло, – мы имеем полное право считать их обманщиками. Точно также как в наше время, например, мы имеем право называть обманщиками лидеров теософии, когда они говорят о Махатмах, живущих в некой обители в Тибете»¹⁸⁹.

Отвечая своим критикам, Генон назвал имена некоторых «высоких посвященных», которые он ассоциирует с «Неизвестными Владыками», – граф Сен-Жермен, Алтотас (учитель Калиостро), Вальмонт Африканский, Гвалдо («алхимик из Венеции»). В то же время он решительно выступил против тезиса Ш. Никулло об астральном существовании Мастеров. Будь то «демоны» или какие-то другие низшие «астральные существа», они неприемлемы для Генона в роли высшей оккультной власти. «Что-нибудь одно, – писал он в статье «К вопросу о Неизвестных Владыках и Астрале»: либо Мартиг (псевдоним Никулло. – А. А.) признаёт существование Астрала и его обитателей, Неизвестных Владык <...>, либо не признаёт, но в этом случае, нельзя говорить, что те, кто признаёт, являются «настоящими посвящёнными». Напротив, мы полагаем, что они – «весьма несовершенные посвящённые», и совершенно очевидно, что спириты, например, ни коим образом не могут считаться «посвящёнными""¹⁹⁰.

По поводу же теософских махатм Генон отметил только то, что махатмы были «просто придуманы» по образцу истинных Неизвестных Владык, «более или менее искажённому», поскольку «нет таких выдумок, которые не основывались бы на имитации реальности». Однако эта «смесь правды и лжи» делает их (т. е. махатм) «более опасными и более трудными для разоблачения» (!).

Дискуссия французских «антимасонов» по одному из наиболее щекотливых вопросов западного оккультизма продолжалась около года и закончилась, по сути, ничем. Каждый из принимавших в ней участие остался при своём мнении, и таким образом вопрос о существовании (или несуществовании) Неизвестных Владык не получил окончательного разрешения. Впрочем, несмотря на все разногласия во мнениях, столь крупные знатоки истории оккультных наук, как Генон, Бор и Никулло, были вполне единодушны в отношении теософских Мастеров, считая их не более чем выдумкой «мадам Блаватской».

В ходе полемики Генон, между прочим, предложил новое расширительное толкование термина «оккультная власть». Существуют «оккультные власти» разных порядков, осуществляющих свою деятельность в самых различных сферах общественной жизни средствами, соответствующими их целям, например, в политике, финансовой области и т. д. Иначе говоря, «оккультная власть» эзотериков будет отличаться от «оккультной власти» политиков. С такой точкой зрения нельзя не согласиться. История знает немало примеров существования «серых кардиналов» и «теневых правительств». Приведу только один, имеющий самое непосредственное отношение к нашему рассказу. Весной 1981 г. в Италии разразился правительственный кризис после того, как в руки полиции попали списки членов масонской ложи «Пропаганда 2» («П-2»). По сути это было «теневое правительство», готовившее государственный переворот. В ложе состояло около двух с половиной тысяч человек, среди них три министра действующего кабинета премьера Форлани, десятки парламентариев, высшие чины армии и спецслужб. Ложа была организована наподобие «штаба по управлению страной» и её влияние распространялось далеко за пределы Италии. Так вот, основана эта ложа была в 1885 г. под названием «Пропаганда массоника №2», по подобию якобы существовавшего в древности в Александрии (Египет) тайного братства «Пропаганда», банкиром и Великим магистром Великого Востока Италии Адриано Лемми. Тем самым Адриано Лемми, о котором говорилось выше, одним из друзей и тайных покровителей Елены Блаватской¹⁹¹.

Истинные Мастера Блаватской – те, кто послал её в Америку, а затем в Индию, и пытался превратить ТО в «масонскую ложу», а её саму во «второго Калиостро» – имеют мало общего с просветлёнными египетскими учителями или гималайскими мудрецами-махатмами. Благодаря новейшим исследованиям (прежде всего П. Джонсона и Л. де Местра), мы знаем сегодня о связях Блаватской с революционно-оккультным братством карбонариев гораздо больше, чем знали прежде. Интересно, что Генон в своей классификации западных оккультных обществ («сект»), находившихся под руководством «Неизвестных Владык», отводит карбонариям второе место (после франкмасонов), но ставит их на первое среди «сект» XIX века, имевших политическую или социальную ориентацию. (В XVIII веке это место занимали иллюминаты.)¹⁹² Это позволяет нам по-новому взглянуть на Блаватскую (а затем и Рерихов), чья деятельность, хотя и была сосредоточена преимущественно в духовной сфере, имела также и иные «ориентиры» и «мишени».

Стремясь просветить и обновить мир с помощью «оккультных истин» и призывая к созданию «новой расы», Блаватская и её последователи не ведали того, что прокладывают путь в новое средневековье – тёмное Царство Террора, то, чем обычно заканчиваются социальные утопии. Отталкиваясь от «Тайной доктрины» Блаватской, Гвидо фон Лист создал в начале XX века расовое (ариософское) учение, ставшее идеологией германского фашизма. Эксперимент ариософов-пангерманистов по созданию «высшей» (германо-арийской) расы, как известно, обернулся мировой катастрофой. Столь же безуспешно нового человека пытались сформировать и в Советской России с помощью ленинского мифа о светлом коммунистическом будущем – всемирном «братстве народов», в котором не трудно увидеть родство с теософским мифом.

Одновременно с нацистскими и большевистскими вождями в 1920-е – 1930-е годы свою модель сверхчеловека разрабатывали и Н. К. и Е. И. Рерихи, опять-таки на основе учения Блаватской. Их идеалом стал «агни-йог» – телепат и контактёр с «потусторонним миром», исполнитель воли и указов «космических учителей».

Письма махатм, которые в своё время наделали столько шума и привели к разоблачению Блаватской, были впервые опубликованы в 1923 г., два года спустя после смерти их первого получателя А. П. Синнетта. Часть писем приводилась в книге «Раннее учение Мастеров», изданной под редакцией вице-президента Теософского общества Чарльза Джинараджадаса¹⁹³, а в полном объёме (около 150 писем и записок) они увидели свет в отдельном издании «Письма Махатм А. П. Синнету»¹⁹⁴. Появление этих книг не имело большого общественного резонанса, что и не удивительно. Они опоздали почти на 40 лет! Тем не менее, «Письма махатм» (далее ПМ) выдержали несколько переизданий и до сих пор пользуются популярностью, прежде всего в теософско-оккультистских кругах. Сама их публикация рассматривается как несомненное доказательство существования махатм и Тибетско-Гималайского Братства. Оригиналы писем хранятся ныне в отделе редких рукописей Британской библиотеки в Лондоне и доступны исследователям. На русский язык ПМ были переведены в 1930-е гг. Е. Рерих¹⁹⁵, одновременно с «Тайной доктриной» Блаватской.

«Авторами» писем, как мы уже знаем, являются легендарные Махатмы Кут Хуми и Мориа, а их адресатами – преимущественно англичане Альфред Синнетт, редактор аллахабадской газеты «Пионер», и Аллан Хьюм, натуралист и чиновник департамента налогов и сборов. Переписка между ними и Братьями (термин «махатмы» тогда ещё был не в ходу) завязалась в Симле осенью 1880 г. и продолжалась более четырёх лет, пока в Адьяре не разразился скандал, вызванный обвинением Блаватской в мошенничестве.

Большинство писем в собрании принадлежит Кут Хуми по той причине, что его старший товарищ Мориа письма писать не любил («мой друг в течение последних 11 лет не писал ни строчки...») и, к тому же, английским языком в достаточной степени не владел.

Вот как письма распределяются по годам:

Семь первых писем Кут Хуми послужили основой для книги Синнетта «Оккультный мир» («The Occult World»), опубликованной в 1881 г., а последующие письма вдохновили его на написание «Эзотерического буддизма» («Esoteric Buddhism», 1883). Оба эти сочинения считаются теософской «классикой» наряду с «Разоблачённой Изидой», «Тайной доктриной» и другими основополагающими трудами самой Блаватской.

О том, как началась его переписка с Братом Кут Хуми, Синнетт рассказывает в своей первой книге:

«Однажды я спросил у г-жи Блаватской, не берётся ли она доставить Братьям моё письмо, в котором я изложил бы свои мысли. Я не очень-то верил в такую возможность, ибо знал, что Братья почти недоступны, но Е. П. Б. сказала, что она, во всяком случае, попытается. Я написал письмо, адресовав его «Неведомому Брату», отдал ей и стал ждать, что за этим последует... В письме я говорил о том, что появление у нас в Индии экземпляра лондонской «Таймс», изданной в тот же день, было бы неопровержимым доказательством достоверности феноменов...

Через день-два г-жа Блаватская сообщила, что ответ будет. Уже позже я узнал, что она не сразу могла найти Брата, который согласился бы на такого рода общение. Все, к кому она обращалась, отказывались. Наконец её психологический телеграф доставил благосклонный ответ одного из Братьев, с которым она какое-то время не общалась. Он был готов взять письмо и ответить на него»¹⁹⁶.

Так появилось первое письмо Кут Хуми к Синнетту. В нём, в первой же строке, махатма дал понять своему корреспонденту, что выполнить его просьбу – доставить в Индию лондонский «Таймс» в день выпуска газеты – он не может. «Именно потому, что опыт с лондонской газетой заставил бы скептиков замолчать, – он не мыслим... »¹⁹⁷.

Вскоре в переписку с Кут Хуми вступил и А. О. Хьюм. Об этом он рассказывал так: «В существовании Братьев я убедился на собственном опыте, но мои доказательства абсолютно субъективны, а значит, бесполезны для всех, кроме меня самого, разве что вы согласитесь считать доказательством то, что здесь, в Симле, я получаю письма от одного из них, моего непосредственного учителя. Они просто падают на стол в моём доме, где живу только я, а госпожа Блаватская, полковник Олкотт и остальные их чела (ученики. – А. А.) находятся за тысячи миль отсюда... »¹⁹⁸. Впрочем, Хьюм впоследствии усомнился в реальности Кут Хуми и Мории и отверг их, но продолжал свято верить в существование оккультных Мастеров.

Как уже говорилось ранее, письма махатм впервые были подвергнуты анализу представителем Лондонского Общества психических исследований Ходжсоном в 1884 г. Помогали ему в этом два эксперта-графолога Ф. Недерклифт и Р. Симс, которые по просьбе Ходжсона сравнивали письма Е. П. Б. с предполагаемыми письмами Кут Хуми. Ходжсон, однако, смог ознакомиться только с немногими письмами, которые ему удалось заполучить в ходе своего расследования. Анализ всех писем стал возможным лишь после их публикации в 1923 г., и эта работа была успешно проделана двумя другими англичанами – братьями Гарольдом и Уильямом Хэар (Harold and William Hare). В 1935 г. они опубликовали книгу «Кто написал письма махатм?», снабдив её подзаголовком: «Первое тщательное исследование письменных сообщений, предположительно полученных от тибетских махатм покойным А. П. Синнеттом»¹⁹⁹.

В своём исследовании братья Хэар предприняли попытку проанализировать, с одной стороны, письма самих махатм, а с другой, письма Е. П. Блаватской к тому же Синнетту, опубликованные в 1924 г.²⁰⁰, а также переписку некоторых других теософов из окружения Блаватской. При этом они исследовали не только опубликованные тексты, но и их рукописные подлинники. Это позволило произвести графологическую экспертизу писем (анализ почерков и бумаги, на которой они написаны) и таким образом сделать вывод о возможном авторе (или авторах) ПМ, т. е. подтвердить или опровергнуть выводы, сделанные ранее Ходжсоном. О том, что исследование Г. и У. Хэаров было независимым и беспристрастным, говорит тот факт, что Уильям Хэар долгие годы состоял членом ТО. Хэары не были враждебно настроены по отношению к теософам, более того, они имели среди них немало друзей.

С результатами их экспертизы мне и хотелось бы познакомить теперь читателей.

ПМ имеют в основном религиозно-философское содержание – излагают оккультное учение или «новую систему» махатм, так называемый «эзотерический буддизм». Затрагиваются в них и другие темы, например, политические События, насущные проблемы ТО, даются характеристики некоторым ведущим теософам, включая Блаватскую. В двух письмах рассматриваются вопросы, относящиеся к современной науке (об отношении махатм к науке речь пойдёт в Послесловии) .

В своём исследовании Г. и У. Хэар уделяют большое внимание оккультно-философским взглядам махатм и делают вывод, что их система – это, по сути, «разжиженный» буддизм (diluted form of buddhism), нечто вроде «старого вина, разлитого в новые сосуды» (стр. 71). При этом выясняется, что классические буддийские тексты на языке пали махатмы знают плохо, цитируют их с ошибками и искажениями. Но самое поразительное – выступая в роли буддистов, махатмы почему-то широко пользуются ведантистской терминологией при изложении своей оккультной философии. Письма изобилуют такими терминами веданты, как avidya, mâyâ, guna, buddhi, prakriti, akâsha, jîva, atman, ishvara и т. д.

Махатмы приписывают Будде высказывания, совершенно противоречащие его основополагающему учению об «анатте» (отсутствие души) (стр. 112). Так, Кут Хуми вначале говорит, что в человеке отсутствует «единый и неизменный принцип» (душа), но затем, на просьбу Хьюма объяснить ему 6-ой и 7-ой принципы (это «буддхи» и «атма», согласно схеме «Семи принципов человека» Блаватской), отвечает, что названные принципы находятся не внутри, а вне человека, «над макушкой головы». Иными словами, душа существует! В качестве подтверждения такой точки зрения, махатма отсылает Хьюма к трудам Пифагора, Платона и Плутарха. «Если вы не знаете этих греков, – добавляет он, – то, почитайте, что сам Будда говорил в Паринирвана Сутре». Следуя совету премудрого махатмы, братья Хэар заглянули в упомянутый текст (Mahaparinibbana Sutta), но подобного высказывания Будды в нём не обнаружили. Виноваты в том были, конечно же, столь нелюбимые махатмами английские ориенталисты-переводчики – Рис-Дэвидс, Макс Мюллер и С. Бил. Это они в своих переводах исказили первоначальный смысл буддийских текстов. В письме №39 КХ в отчаянии восклицает: «О, вы, Макс Мюллеры, что вы сделали с нашей философией!».

Далее, махатма произвольно вставляет в перевод Кумарадживы «Амитая Сутры» (Amitâyah Sutra), вернее в китайскую версию текста Shan-mun-yih-tung, список теософских святых (архатов, дхьян-коганов и бодхисаттв) и, вдобавок, теософский аналог «рая Сукхавати» – Девачан. Таким образом, собственная интерпретация Кут Хуми канонических буддийских текстов преподносится как исправление ошибок невежественных западных переводчиков и в то же время как «откровенное знание» тайных учений, неизвестных индийским эзотерикам²⁰¹.

ПМ написаны по-английски, но их стиль совершенно уникален. По своему языку они далеки от лучших образцов английской эпистолярной прозы, более того, их авторы совершенно не соблюдают правил пунктуации, орфографии, грамматики и синтаксиса, общепринятых в английском языке. Эти дефекты, впрочем, можно объяснить тем, что ПМ не предназначались для публикации. К тому же, те, кто их написал, согласно распространённому мнению, были «восточными людьми» – индийцами, проживавшими в Тибете. Таким образом, обнаруженные недостатки являются невольным следствием происхождения, культуры и языка авторов писем. С этим, пожалуй, можно было бы согласиться, однако в ПМ нет ни малейшего «восточного следа», за исключением разве что нескольких витиеватых приветствий, встречающихся в ранних письмах, таких как «Почтенный Брат и Друг», «Высокочтимый Сэр», «Добрый Брат».

Стиль писем – не восточный, а западный, более того, он имеет определённый французский языковой колорит. Французские словечки и выражения то и дело появляются в английском тексте писем, часто без особой на то нужды, что требует объяснения. Так, в письме №32 (№14 в русском переводе), написанном «из глубины неизвестной долины, среди крутых скал и глетчеров Терик-Мира, по которым никогда не ступала нога европейца», Кут Хуми неожиданно переходит на французский: «Queer, n’est се pas?» («Странно, не правда ли?»). В этой двуязычной фразе, отмечают Г. и У. Хэар, чувствуется желание махатмы смягчить свой суровый – «махатмовский» – тон, характерный для большинства его посланий, предстать перед нами в более «дружественном» облике, и мы готовы оценить это. Но когда на нас обрушиваются целые потоки энергичного, но довольно неуклюжего английского, в основе которого лежит французский язык – ибо Кут Хуми думает по-французски (!), употребление махатмой иноязычных форм кажется скорее вынужденной мерой, чем проявлением литературного изящества, и это не может не удивлять (стр. 116).

Английские исследователи приводят далее целый ряд примеров – фразы из ПМ, которые, при ближайшем рассмотрении оказываются кальками с французского языка.

Итак, первая особенность писем Кут Хуми – изобилие галлицизмов, и вообще письменный язык махатмы имеет сильный «французский привкус» (French flavour). Другая их особенность – это американизмы («трансатлантические элементы»), что проявляется как в американском написании отдельных слов (например, skeptic вместо sceptic), так и в использовании характерных американских разговорных выражений (например, «what a Yankee would call «a blazing cock–a–hoop»»; «as the Americans say – the fix I am in»).

Авторы далее отмечают многочисленные ошибки Кут Хуми в пунктуации, орфографии и грамматике. Так, в одном только письме № 57 они нашли 70 орфографических ошибок.

В своих письмах махатмы обнаруживают хорошее знание английской литературы. При этом одних авторов они цитируют правильно (напр., Шекспира), других, таких как Ф. Бэкон, с ошибками. Кроме Шекспира и Бэкона, они знакомы с Мильтоном и Бульвер-Литтоном (последний, как мы помним, был любимым автором Блаватской). Более того, складывается впечатление, что описанные Бульвером-Литтоном в романе «Занони» отношения между таинственным мудрецом Мейнуром и его неудачливым учеником-идеалистом Занони, послужили образцом для отношений между Махатмами и Синнеттом.

Махатмы также читали эпическую поэму английского поэта и учёного Эдвина Арнольда «Свет Азии» («The Light of Asia»), впервые опубликованную в 1879 г. и содержащую популярное изложение биографии и учения Будды. (Добавлю от себя, что поэма эта была чрезвычайно популярна на Западе в конце XIX – начале XX века и неоднократно переводилась на русский язык.) Им известен Теннисон, Свифт, Ричардсон, Теккерей, Диккенс и Ф. Купер. Четырежды в ПМ упоминается имя родоначальника позитивизма Герберта Спенсера, к которому махатмы относятся с явным неодобрением. Но это и понятно, ибо Спенсер развивал в своих трудах неприемлемое для махатм механистическое учение о всеобщей эволюции.

В ПМ можно также найти вульгарную («кухонную») латынь и спорадически итальянские словечки (tutti quanti, villagiatura и т. д.). Цитаты на латинском, как правило, содержат многочисленные ошибки, которые наши исследователи объясняют «небрежностью» при копировании из источников – реальных, а не виртуальных, вроде «записей Акаши».

Наконец, в письмах приводятся цитаты из Библейских текстов, при этом обращает на себя внимание чрезвычайно вольное обращение махатм со Священным Писанием.

Впервые западный мир услышал о махатмах от Синнетта после публикации его «Оккультного мира» (1881). В этой книге Синнетт поведал Западу об особом способе, которым якобы были написаны первые письма Кут Хуми. Способ этот он называет по-английски «преципитацией» (precipitation) – химический термин, означающий буквально «отложение» или «осаждение». «Написанное было создано или осаждено живым корреспондентом», сообщает нам Синнетт. Поскольку свидетелей данного процесса не существует – никто не видел, как махатмы создают таким удивительным способом свои послания, единственным источником информации о нём являются ПМ. Так, в письме №5 (нумерация английского издания), процитированном в «Оккультном мире», махатма говорит: «Besides, bear in mind, that these my letters are not written but impressed or precipitated and then all mistakes corrected» («Кроме того, учтите, что эти мои письма не написаны, а отпечатаны или осаждены, а затем все ошибки в них исправлены»²⁰²). Полностью доверяя написанному слову своего Мастера, подкреплённому, несомненно, сообщениями на этот счёт Е. П. Блаватской, Синнетт выдвинул идею «литературного осаждения» (literary precipitation), которая была воспринята множеством его доверчивых читателей. С того времени «осаждение» стало считаться основным способом написания ПМ.

Вице-президент ТО Чарльз Джинараджадаса, имевший в своём распоряжении более 100 писем и более 40 лет, чтобы хорошенько поразмыслить над тайной их получения, в предисловии к изданию «Письма Мастеров Мудрости» (1923) так объяснил их происхождение: «Процедура, к которой прибегали Мастера, как кажется, состояла приблизительно в следующем... Эти письма не были написаны рукой, но осаждены, т. е. написанное материализовалось на бумаге с помощью процесса, который предполагает использование четвёртого пространственного измерения... Осаждённые письма ничем не отличаются от писем, написанных рукой. Каждый Мастер имеет свой характерный почерк, как каждый из нас»²⁰³. Примечательно, что почерк Мастера, как далее сообщает нам Джинараджадаса, хотя и является его собственным, в то же время напоминает «конторский почерк», так словно Мастер работает в какой-то «конторе», во главе которой стоит некий «шеф». Некоторые ученики Мастеров Мории и Кут Хуми получили от них право копирования их почерков методом «осаждения», чтобы не писать от руки. «Мы должны понять, поясняет Джинараджадаса, что Мастера это не аскеты, живущие в уединении на склонах заснеженных Гималаев, которые не имеют другого занятия как «пребывать в блаженстве высших сфер», а своего рода главы «великих Мировых Департаментов трудовой деятельности» («heads of great World Departments of activity»), управляющие многими работниками и не располагающие свободным временем. <...> Иногда они пишут сами – это в основном письма, содержащие указания ученикам («чела»), которые они не смогли передать оккультным способом. Но часто указания даются только старшему ученику – пояснения, что он должен написать в ответ на тот или иной вопрос». (Говоря современным языком, Махатмы это оккультные «менеджеры», служащие больших Ашрамов-компаний, а их ученики – рядовые клерки-переписчики.)

Слова «как кажется» и «приблизительно» в первом же предложении этого объяснения вызывают удивление у наших исследователей – Джинараджадаса, очевидно, не вполне уверен, что процедура «осаждения» была именно такой, и просто пересказывает официальную точку зрения теософов. Читателям же писем хотелось бы получить более ясное представление о химическом процессе «осаждения», но вместо этого они находят малопонятную ссылку^–на математическое «четвёртое измерение», и таким образом тайна писем остаётся неразгаданной.

Что касается самих махатм, то метод «осаждения» упоминается в их письмах около 20 раз. Сведения о нём в основном сообщает Кут Хуми. Так, в письме №6 (нумерация английского издания) махатма говорит о трёх способах производства писем: «осаждение», диктовка и написание от руки, разница во времени между которыми очень мала. «Сперва мне нужно подумать, сфотографировать каждое слово и предложение тщательно в своём уме, прежде чем оно может быть повторено «осаждением». Как фиксирование на химически подготовленной поверхности изображений, созданных фотографической камерой, требует предварительного приведения аппарата в фокус снимаемого объекта, так же и нам приходится сперва располагать наши фразы и запечатлевать в уме каждую букву, прежде чем она становится годной для чтения. Пока что это всё, что я могу сказать. <...> Но вы должны знать и помнить одно: мы только следуем и рабски копируем Природу в её работе»²⁰⁴.

Нельзя не заметить, комментируют этот пассаж Г. и У. Хэары, что предварительная ментальная работа при «осаждении» более трудоёмка, чем при обычном написании письма, когда остаётся какое-то время для выбора слов и для «вдохновения». Писание (в отличие от копирования) происходит практически одновременно с сочинением, но «осаждение» не может произойти прежде, чем мысль пишущего полностью сформировалась в его голове. Каждое предложение, фактически каждая буква должны сперва «сложиться» в мозгу и только затем могут «отложиться» на бумаге. Поскольку письма махатм «не написаны рукой» (как об этом говорят адьярские теософы), их перенесение на бумагу также должно быть ментальным актом. Следовательно, в «осаждении» мы имеем дело с двумя ментальными операциями: «составление текста» (arrangement) и «отпечатывание» (impression) на бумаге, аналогичные операциям типографского рабочего (набор и печатание).

Однако, если описанная выше процедура была «скопирована» Махатмами у Природы, то это значит, что такие «субстанции», как чернила и цинковые и графитные карандаши, способны «аккумулироваться», вопреки закону гравитации, в какой-то «высшей сфере» и производить там работу в виде создания текстов, которые затем мгновенно переносятся в земную атмосферу, подвластную гравитации. Как человеческий ум может распоряжаться материей подобным образом является тайной, известной только адептам. Несмотря на нежелание Мастеров открыть нам эту тайну, мы полагаем, пишут Г. и У. Хэар, что из нашего наблюдения можно сделать следующий вывод: никакой осаждённый литературный текст не может быть создан ex nihilo (лат. «из ничего». – А. А.) или получен прямо из интеллектуальной идеи; его предсуществование в материальной форме совершенно необходимо. И действительно, требуется нечто материальное, то, на что он может окончательно «осесть», например, купленная в лавочке бумага. Если бы это было иначе, то почему тогда махатма жалуется на отсутствие бумаги в Тибете и, в то же время, просит Синнетта одолжить ему синие чернила?²⁰⁵

Вообще в письмах Кут Хуми и Мории письменные принадлежности упоминаются довольно часто, во всяком случае, можно с уверенностью говорить о том, что последний (Мориа) писал свои письма самым обычным способом – от руки, не прибегая к оккультному «осаждению».

Таким образом, мы имеем две версии. По мнению Джинараджадаса, все письма в его издании были «материализованы» на бумаге Махатмами с помощью «четвёртого пространственного измерения», тогда как сами махатмы дают совсем иное объяснение. Они говорят о «рабском копировании» Природы и в то же время признаются в использовании письменных принадлежностей – ручек, чернил и бумаги. «Если бы нам пришлось делать выбор в этой дилемме, – пишут Г. и У. Хэар, – то мы встали бы на сторону сочинителей писем, а не их редактора... Махатма Мориа лишь однажды упоминает способность своего собрата к «осаждению» (отсутствующую у него, впрочем, в настоящее время), но не свою собственную. Кут Хуми же заявляет, что обладает такой способностью, но пользуется ей гораздо реже, чем это принято считать». И «было бы лучше, если бы он ей не пользовался вовсе», как показывает история с плагиатом Кут Хуми.

Письма Синнетта махатме передавались или посылались, как правило, через Блаватскую. И поскольку ответные письма махатмы приходили к нему довольно часто в то время, «когда она находилась в доме», это наводит на мысль, что они были написаны (сочинены) ею. Вот некоторые записи Синнетта о получении писем:

Письмо 7: Вложено в письмо Мад. Б. из Бомбея. Получено 30 января 1881.

Письмо 8: Получено через Мад. Б. Около 20 февраля 1881.

Письмо 9: Получено по возвращении в Индию 8 июля 1881, в то время как я находился с Мадам Б. в Бомбее.

Правда, далеко не все письма Синнетт получил при посредстве или в присутствии Блаватской. Многие пришли к нему по обычной почте.

Ещё один оккультный способ, используемый махатмой при переписке с Синнетом, – осмозис. Этот биохимический термин означает «проникновение», «просачивание». В нашем случае – это чтение писем без вскрытия конвертов. (Совершенный способ перлюстрации!) В письме Кут Хуми читаем: «У меня имеется ваше письмо от 19 ноября, извлечённое неким специальным осмозисом из конверта в Мируте»²⁰⁶.

Эта история произошла в 1881 г. вскоре после публикации «Оккультного мира». Некто Генри Киддл, спиритуалист-неофит, обратился с письмом в один из лондонских журналов (и одновременно к Синнетту), в котором говорилось, что он является автором отрывка из 24 строк, приведённых в письме махатмы Кут Хуми №6 от 10 декабря 1880 г. (№10 в русском переводе). Эти строки были заключены между словами: «Платон был прав» и «... на этом материальном пятне грязи»²⁰⁷. Разразился скандал, больно ударивший не только по репутации теософов (Синнетта и Блаватской), но и по авторитету только что явившегося миру махатмы, вольно или невольно оказавшегося плагиатором. Чтобы как-то оправдаться, Кут Хуми пришлось давать объяснения, но они выглядели малоубедительно: «Даже адепт, действующий в своём теле, не может избежать ошибок из-за человеческой небрежности... Эта опасность всегда присутствует, если вы забываете, каким образом в вашу голову пришли те или иные слова и предложения – изнутри или извне». Далее Кут Хуми признаётся в своей привычке цитировать «без кавычек» из пространственных библиотек Акаши, как это имело место «в случае с Киддлом». Кут Хуми обещал не поступать так больше, ибо «получил хороший урок на европейском плане об опасности переписки с западными literati (эрудитами)».

В то же время махатма решительно отверг обвинение в плагиате: «Мы в Тибете и Китае не знаем такого слова», – пишет он в письме №65. После чего, в подтверждение различия восточной и западной «литературной этики», Кут Хуми ссылается на «большой словарь Pai-Wouen-Yen-Fu», из которого каждый может заимствовать целые предложения и «формулировать с их помощью свои мысли». Впрочем, добавляет он, «это не относится к случаю с Киддлом». Комментируя эти слова, Г. и У. Хэар саркастически замечают, что если бы «фразы Киддла» были записаны в этой «восточной книге», а не опубликованы вместо этого в спиритуалистском журнале, то ему (Киддлу) пришлось бы примириться с их заимствованием – любым читателем – и цитированием без каких либо кавычек или ссылок. Но поскольку их там нет, Киддл имеет право «тащить» Мастера восточной мудрости на суд «западных эрудитов».

Отведя обвинения от самого себя, Кут Хуми затем возложил вину за случившееся на Синнетта: «Что касается дела с Киддлом, то это ваша вина. Почему, вы опубликовали «Оккультный мир», не послав мне его для проверки? Я бы не допустил, чтобы этот отрывок появился в книге». Махатма словно позабыл, что ранее он назвал это сочинение Синнетта «настоящей жемчужиной», представил его Чохану (главному махатме) и подробно обсуждал с учёными ламами в монастыре Гхаларинг-чхо.

«Инцидент с Киддлом» упоминается и в более поздних письмах махатмы, поскольку, очевидно, продолжал беспокоить руководство ТО. В одном из них Кут Хуми даёт новое – более достоверное – объяснение своему невольному плагиату. Письмо Синнетту с цитатой из статьи Киддла сложилось у него в голове в то время, когда он путешествовал верхом. Он продиктовал его затем «в направлении» одного не очень умелого ученика, который в процессе «осаждения» опустил половину текста и исказил оставшуюся часть. Махатма – по недосмотру – не исправил ошибки и отправил письмо как есть. Виной тому была его большая усталость – он находился в пути более двух суток к ряду и буквально «клевал носом» в седле!

В результате Кут Хуми пришлось исправлять собственное упущение – восстанавливать искажённый отрывок, который в «реставрированном» виде насчитывал 44 строки. Но его смысл был уже совсем другим²⁰⁸. Любопытно, что «незаконно» процитировавший Киддла Синнетт включил в 3-е издание «Оккультного мира» восстановленный махатмой текст и своё «объяснение» к нему. Однако при подготовке 9-го издания книги теософы полностью удалили из него какое-либо упоминание Киддла и «объяснение» Синнетта. Западное благоразумие возобладало над восточной моралью.

Завершив первую часть своего исследования – анализ опубликованных текстов ПМ, Г. и У. Хэар ставят перед собой и одновременно перед читателями ряд вполне уместных вопросов:

Почему всеведущие Махатмы, познавшие «семь небес и солнечную корону», не знают элементарных правил английской грамматики?

Почему они пишут из Тибета англичанину в Индию, мысля, как жители Парижа, и выражаясь уличным языком Нью-Йорка?

Почему, будучи индийцами, они излагают индийскую философию столь путано и не стесняются при этом фальсифицировать тексты, подлинность которых легко установить, с целью «эклектической» пропаганды?

Почему, являясь единственными в мире обладателями редчайшей способности создавать письма методом «осаждения» и посылать их через пространство, махатмы раскрывают удивительную технику этого процесса одному из своих доверчивых учеников (Синнетту) и затем взваливают на него ответственность за разглашение этой тайны всему миру? Было ли это сделано, для того чтобы отвести подозрение от какого-то другого лица?

И последнее, как мог Махатма Кут Хуми, обладая сокровищами огромных словарей, старинных книг и «записей Акаши», свалиться по неосторожности в плагиаторскую яму, выдав за свои собственные мысли слова, «не только произнесённые современными устами, но уже написанные и напечатанные» другим человеком, как это имело место в случае с Киддлом? И почему, когда это обнаружилось, он довольно легкомысленно отнёсся к своему промаху, выдвинув объяснение, которое оказалось столь невероятным, что его в последствии пришлось удалить из теософских анналов?²⁰⁹.

Ответы на эти вопросы даёт вторая часть исследования братьев Хэар – анализ оригиналов ПМ.

Приступая к графологической экспертизе ПМ, Г. и У. Хэар сразу же отмечают, что в этих письмах, если их рассматривать как документы, нет ни малейшего признака тайны. Каллиграфия писем (европейская или индийская) соответствует периоду их написания. Письменные инструменты, использованные махатмами, – самые обыкновенные: стальные перья, чёрные и красные чернила, красные и синие карандаши. Некоторые письма написаны коричневыми или жёлтыми чернилами. Писали Братья поначалу на глянцевой рисовой бумаге большого почтового формата «кварто», широко употреблявшейся в то время в Индии и других британских колониях (в одном из писем она названа по-французски: double superfin glace). Со временем, однако, они перешли на дешёвую почтовую бумагу розового, жёлтого и голубого оттенков, на которой обычно пишутся любовные записки. Сохранившиеся от писем конверты – разного размера и формы, с английскими, индийскими и французскими марками и почтовыми штемпелями. Иногда конверты запечатаны сургучными печатями и украшены монограммами и гербами разных лиц. Можно также с уверенностью утверждать, что написанное не является следствием «осаждения» или какого-то иного специального метода, и в этом смысле ПМ ничем не отличаются от обычных писем, которые люди писали от руки 50 лет назад, до изобретения пишущей машинки. Индийский или английский владелец писчебумажной лавочки 80-х гг. XIX столетия, вероятно, мог бы сразу же сказать, где была произведена и продавалась бумага, на которой написаны письма, а опытный специалист-графолог без труда определил бы возраст, социальное положение и уровень культуры людей, писавших эти письма. Таким образом, нам придётся отвергнуть легенду о тайном или чудесном происхождении ПМ, а вместе с ней и метафизические рассуждения на этот счёт, как самих Мастеров, так и Синнетта, Мадам Блаватской, г-жи Безант и Джинараджадаса.

Почерк Кут Хуми имеет свои характерные особенности и легко узнаваем, хотя иногда и отклоняется от своего первоначально вида. Это беглый и чёткий – «правильный» – почерк образованного европейца или же, что менее вероятно, азиата, получившего западное образование, в период до введения «прописных тетрадей» (copy books) в индийских школах. Самые ранние письма написаны очень тщательно, даже слишком тщательно, так что возникает подозрение в их подделке, но эта тщательность сохранялась недолго. С течением времени Кут Хуми меняет свой стиль и начинает писать более быстро и свободно – размашисто. Он пишет хорошим пером и, как правило, чёрными чернилами, на тонкой рисовой бумаге (как уже отмечалось выше). Ряд писем написан синим карандашом, по-видимому, на ребристой поверхности то ли книжного переплёта, то ли деревянного стола, проступающей сквозь бумагу. Другая часть писем – карандашом красного цвета на бумаге, не имеющей каких-либо посторонних отпечатков. Под письмами стоит подпись – «Koot Hoomi Lal Singh» (обычно «Sing»), сделанная твёрдой рукой.

Особенности почерка махатмы – как правило, он ставит чёрточку над буквой «m», что характерно для средневековой латыни и английского языка, и любит перечёркивать букву «t» очень длинной чертой. Чёрточка над «m» первоначально означала либо саму букву «m», либо её удвоение – «mm». Возможно, во время своих европейских путешествий Кут Хуми заметил обычай подчёркивать сверху отдельные буквы (m, v, а, е) в надписях на римских памятниках и перенял его. Во всяком случае, верхнее подчёркивание букв в его письмах производит впечатление какой-то вычурности «по незнанию», как отмечают Г. и У. Хэар, если только оно не было заимствовано из индийского или русского языков. (В письменном русском, как мы знаем, принято подчёркивать сверху букву «т», которая по-английски читается как «м»!)

Сам Кут Хуми даёт такое объяснение: «Вам следовало бы воспринять мою старомодную привычку ставить чёрточки над «m», Эти палочки полезны, хотя и «несвоевременны и не в тон» с современной каллиграфией»²¹⁰.

Главная особенность почерка Мории – его искусственность; кажется, что махатма сознательно изменяет свой естественный «хороший» почерк на «плохой». Буквы в словах часто разорваны, так как если бы он их выписывал старательно и медленно. В написании отдельных букв преобладают европейские формы, а буква «г», несомненно, соответствует «континентальному» или скорее даже русскому стилю, как и некоторые другие буквы. Красные чернила, которыми пишет Мориа, – плохого качества («домашнего изготовления»). Махатма часто пишет с наклоном, и его лаконичная подпись «М» больше похожа на «МС». Можно без колебания утверждать, что письма Мории имеют большое сходство с письмами Блаватской, написанными её обычным (неизменённым) «хорошим» почерком. Своего рода каллиграфическим атавизмом являются «русские буквы», появляющиеся в каждой строчке. В одном из своих писем Кут Хуми предупреждает Синнетта: «Нельзя быть совершенно уверенным в том, что его (Мории) письма написаны им самим, на том основании, что они написаны его почерком».

В целом братья Хэар выявили 10 различных почерков, которыми написаны ПМ. Они принадлежат Кут Хуми, Мории, Субба Роу, Дамодару, Баваджи, Мохини, Джуал Кулу, Мод Траверс, неизвестному писцу и Е. П. Блаватской (стр. 230).

1)  Письмо №1 подписано дважды – Кут Хуми и кем-то ещё. Эта вторая подпись (контр-сигнатура) представляет собой переплетение латинских и греческих букв и восточных «символов». Если удалить из неё «украшения», то можно обнаружить знаки, напоминающие заглавные буквы «НРВ».

2)  В письме № 4 под подписью Кут Хуми Лал Сингх стоит ещё одна, в два слова на деванагари с явными ошибками.

3)  Письмо № 87 подписано следующим образом: «По велению моего Высокочтимого Гуру Дева Махатмы К. (после буквы «К» – треугольник с точкой посередине)», после чего следует подпись на деванагари: Бхола Дева Сарми. Считается, что это ученическое имя одного из слуг Блаватской – Баваджи.

Сопоставление ПМ и ПБ, проведённое братьями Г. и У. Хэар, позволило установить их литературно-стилистическое родство и выявить целый ряд параллелей в текстах обеих групп писем. Доказательства – слишком многочисленные и веские, чтобы их можно было игнорировать, говорят о том, что ПМ являются поддельными и были написаны Блаватской – ею самой или под её диктовку лицами из её ближайшего окружения. Тем самым Хэары подтвердили выводы первой экспертизы Р. Ходжсона.

Но можно ли было ожидать чего-то другого? Письма махатм «говорят сами за себя».

«Послания, предположительно вышедшие из-под пера восточных мудрецов и исповедующие оккультную философию, проливают свет на происхождение, приобретённые языки и литературную культуру их непризнанного автора. Претендуя на раскрытие тайн макрокосма, они насыщены сведениями о жизни Блаватской, пронизаны её желаниями и антипатиями, чувствами, привычками и идеями, указывают на места её обитания, путешествия и личные связи. Каким бы не было мастерство Е. П. Б., проявленное в беллетристических и философских трудах, её изобретательный талант подвёл её в случае создания Писем Махатм, от которых она, не смотря на все её усилия, не смогла отделить себя»²¹¹.

В конце своей книги Г. и У. Хэар приводят несколько цитат с довольно откровенными признаниями Синнетта и самой Блаватской. Так, в последней книге Синнетта «The Early Days of Theosophy in Europe» (Первые шаги теософии в Европе), опубликованной посмертно, говорилось: «Письма не были в начале тем, чем я их считал – письмами, действительно написанными Мастером и затем посланными оккультным способом Мадам Блаватской или подброшенными где-то в доме, где я их находил. Они, конечно же, были инспирированы Кут Хуми (все они вначале имели его подпись), но в большинстве случаев, если не всегда, являлись диктовками компетентному писцу, обладающему даром яснослышания, и таким писцом обычно была Мадам Блаватская"²¹². Сама Блаватская также признавалась, что Кут Хуми редко диктовал ей «стенографически», и его послания чаще всего возникали у неё в голове – как «нечто, отражённое моим собственным умом». Она являлась только медиумом для осуществления коммуникации между Кут Хуми и Синнеттом²¹³.

Хотелось бы отметить в этой связи, что переписка между Мастерами и теософами не была заранее спланирована Блаватской и началась довольно случайно. Однажды Синнетт попросил её передать записку одному из Братьев с просьбой совершить «феномен» (доставить в Индию номер лондонского «Таймса» в день выпуска), она согласилась – хотя и не сразу, и затем написала ответ Синнетту от имени Брата Кут Хуми. Проделка, довольно невинная! Но за первым письмом последовало второе, за вторым третье, а там уж переписку было не остановить. О том, что кто-нибудь впоследствии сможет её «разоблачить», Елене Петровне, естественно, в то время не приходило в голову.

В исповедальном письме Синнетту из Адьяра от 17 марта 1886 г. Блаватская писала: «Я знаю, что вследствие моего великого усердия принести пользу делу и ваших уверений, что Общество никогда не сможет процветать, если в него не будет введён оккультный элемент и не будет объявлено о существовании Учителей, – я более виновата, чем кто-либо другой, что послушалась вас"²¹⁴.

Этот «оккультный элемент» в виде писем махатм и «феноменов» сыграл злую шутку с Блаватской – он принёс ей не только великую славу, но и большой позор, несмываемое пятно на её репутации. «Вот это то, куда привели нас проклятые феномены. <...> Ergo, больше никаких феноменов, по крайней мере, – в Индии», – читаем мы далее. Заканчивалось же письмо довольно откровенными словами: «Я устала, устала, устала, и до того мне это отвратительно, что сама смерть с её первыми часами ужаса мне предпочтительнее. Пусть весь Мир, за исключением нескольких друзей и моих индийских оккультистов, думает, что я обманщица. Я не буду отрицать этого –даже им в лицо»²¹⁵.

Впрочем, в том же письме Блаватская продолжает утверждать, что «Учителя существуют» и даже подробно рассказывает о способе оккультной переписки с ними. И здесь я вновь хочу напомнить читателям о гипотезе П. Джонсона, согласно которой Кут Хуми и Мориа – это только маски, за которыми скрываются совсем другие лица, истинные покровители Блаватской в Индии, такие как Тхакар Сингх Сандханвалия, Ранбир Сингх и Джемал ад-Дин – лица, причастные к антибританскому заговору Далип Сингха. Большую главу, посвящённую Тхакар Сингху в своей книге «Разоблачённые Мастера», Джонсон закончил следующими словами: «Характер и степень связи Е. П. Б. с Мастерами остаются для нас загадкой. Но разумно сделать вывод, что Письма Махатм в большей степени являются работой Е. П. Б., чем это могут признать верящие в Мастеров, и, однако, более инспирированы настоящими Мастерами, чем считают её критики»²¹⁶.