Церковно-государственные воззрения митр. Филарета на раскол и секты

Высокопреосвященный митрополит Филарет давно признан столпом и утверждением Российской Церкви своего времени. Его суждения по всем вопросам, не только как мудрые многоценные справки, но и как путеводные верстовые столбы для путеводителей нашего туманного времени не твёрдо знающих прямые дороги нашей и церковной и государственной истории. Ничто так густо не окутано в наше время туманном трескучего либерализма, как вопросы о мерах борьбы с расколом и сектами об иноверии, инородничестве и проч. Вот почему представляется и благовременным и полезным посмотреть и вдуматься, как мыслил о сем великий церковно-государственный человек своего века. Воззрения святителя Филарета по вопросу о расколе и сектах и о мерах борьбы с ними стоят в тесной зависимости от представлений его о той степени вреда, какую наносят раскол и его секты церковно-государственному благу имеющему, по его мнению, главную опору свою в соблюдении неприкосновенности принципа церковно-государственного единства в России. Выражая своё мнение по вопросу о том, как должны быть разделены перед законом расколы и секты, митрополит Филарет, между прочим, писал, что «закон должен смотреть на раскол и секты частию с церковной точки зрения, потому что православная государственная власть должна охранить господствующее в государстве православное вероисповедание, но ближе с государственной точки зрения, поколику государство должно благоустроять и охранять само себя¹». Этим же убеждением митрополита Филарета в том, что залогом процветания церкви православной и государства русского служит охранение принципа церковно-государственного единства, обусловливается и общий взгляд митрополита Филарета на веротерпимость, или на ту меру свободы вероисповедания, которая может быть применена в русском государстве к расколу и различным еретическим сектам и фракциям.

Касаясь вопроса об отношении церкви к государству, святитель не разбирает каких-либо юридических теорий относительно этого предмета, но рассматривает только ту форму отношений церкви к государству, практическое осуществлении которой он желал видеть. Эта форма есть тесный союз или, как выражается святитель, единство и гармония ² церкви и государства. Такой тесный союз церкви и государства митрополит Филарет признавал не только полезным для той и другой стороны, но и наиболее соответствующим существу природы двух институтов – церковного и государственного. «Да, есть в том польза, – говорит святитель в одной из своих проповедей, – когда алтарь и престол союзны: но не взаимная польза есть первое основание союза их, а самостоятельная истина, поддерживающая тот и другой»³. Как следствие союза с церковью, у христианского государства должны появиться по мнению Филарета, в числе других его обязанностей по отношению к церкви, и обязанность охраны и защиты церкви⁴, затем – попечительства о внешнем благе её⁵ и, наконец, покровительства ей в сравнении с другими вероисповеданиями⁶. Лучших отношений между церковью и государством митрополит Филарет не желал видеть и в России. И так как указанные типические черты отношений государства к церкви были всецело воплощены в России, то митрополит Филарет неоднократно высказывал им своё одобрение. «В России, говорит он, по благодати Божией, православная церковь и государство состояли и состоя в единении и согласии, не нарушаемом никакими временно противоречащими воззрениями, какими нередко затрудняют друг друга церковь и государство у многих других народов христианских»⁷ Единственным блюстителем гармонии и единства отношений между церковью и государством в России, основанных на обоюдной взаимопомощи, является, по представлению святителя, Государь. Отношение Государя к церкви должно состоять в том, что он, как избранник и помазанник Божий, обязан быть защитником церкви⁸. «Россия есть единственное государство в Европе, в котором и правительство, и народ вполне признают, что «несть власть, аще не от Бога». Государь всю законность свою получает от церковного помазания, из чего вытекает, что положение церкви и отношение её к государственной власти не сходно с положением церквей в государствах католических и протестантских:⁹ Царь есть природный защитник и покровитель церкви православной»¹⁰. В слове, произнесённом в день коронации Императора Александра II, м. Филарет так представляет отношение к церкви Монарха, Богом венчанного на царство: «Светло возрадуйся, православная церковь, молитвенно взывает святитель, и твоя соборная молитва веры, любви и благодарности да восходит к престолу Всевышнего, когда Он на избранное от людей своих полагает печать своего избрания, как на вожделенного первенца твоих сынов, на твоего верного и крепкого защитника, на преемственного исполнителя древнего о тебе слова судеб: будут царие кормители твои» (Ис.49:22)¹¹ Тесный союз алтаря и престола, церкви и государства и обоюдная польза, проистекающая отсюда для того и другого института, по мнению м. Филарета, служит достаточным основанием для того, чтобы устранять всякую мысль о проведении на практике принципа полной свободы вероисповедания. Митрополит Филарет находил неудобным применять в церкви полную свободу вероисповедания или, по выражению его, «избыточествующую веротерпимость»¹². Мысль о веротерпимости он называл «благовидною, но только справедливою тогда и точно определены её предмет и пределы»¹³. Веротерпимость, по Филарету, прежде всего, не есть свобода пропаганды. Характер православно-христианской веротерпимости он так определяет: «наша церковь – единая, истинная, апостольская церковь, все прочие христианские и философские верования признаёт за раскол и ереси. Свобода обращать отныне в России нехристианские племена в то или другое вероисповедание рушит основное учение православной, греко-российской, восточной, истинно-Христовой церкви: эта мера, не скажу терпимости, а безверия... упрочит, усилит и вновь породит расколы¹⁴. Терпимость, значит, не согласие на «всео6ращения», не признание ересей, а только «отсутствие гонений, допущение иноверцам пребывать в своей природной религии, коснеть в заблуждениях: доколе не сварит их свет благодати, – квакер ли это или еврей, гернгутер или мусульманин, папежник или язычник»¹⁵ .

Терпимость, по мысли Святителя, должна быть ограничиваема «справедливостью и осторожностью»¹⁶. То начало, что в деле веры и совести всякое принуждение должно быть устранено… по требованиям справедливости.., подлежит исключениям, когда касается совести погрешительной, как напр. христианские греческие императоры, конечно, не согрешали, когда повелевали разрушать языческие храмы и строго запрещали жертвоприношения, не совещаясь с язычниками о деле, касающемся языческой веры и совести¹⁷. Христианской кротости свойственно оказывать терпимость разномыслящим, но осторожность должна определить меру терпимости. Добро может оказать терпимость злу, но зло не окажет терпимости добру. Следственно, оказывать чрезмерную терпимость злу значит подавать ему орудие против добра¹⁸. «Если в государстве, рассуждает м. Филарет, самая широкая свобода ограничивается законом, охраняющим целость государства и безопасность его членов; менее ли необходимо, чтобы свобода верования была ограничиваема законами, охраняющими целость церкви и безопасность мирных её членов»¹⁹.

Все указанные соображения приводят к мысли об охранении православного вероисповедания, каковая мысль, по убеждению м. Филарета, должна стоять выше мысли о веротерпимости и полагать ей пределы²⁰. Поэтому то Святитель в 1865 году и выражал своё неудовольствие по поводу того, что «для многих новые благозвучные слова: свобода верования, – заглушают старую строгую мысль: охранение верования»²¹. Охранение православной веры со стороны православного государства он считал «коренным правилом, от начала существующим»²².

«Со времени равноапостольного Константина, писал митрополит в 1866 году к преосвященному Алексию, впоследствии архиепископу Тверскому, – государственная власть ограждала мир церкви оплотом государственных законов. Потом, когда в Риме государственная власть ослабела, папы вздумали, не довольствуясь оборонительною помощью государства, наступательно действовать на государство и слишком много в сем успел. Наконец, возникло противодействие, и государства, усиливаясь свергнуть папское иго, начали разрушать и охранительные для церкви оплоты. Предубеждённые в пользу западной образованности принесли такое действование и туда, где церковь никогда не отягощала государства, а всегда помогала ему»²³.

Таковы суждения м. Филарета о свободе вероисповедания и об охранении господствующей в России православной веры.

Что же такое раскол по воззрениям митрополита Филарета, и какое его значение? Современный раскол, по воззрениям московского Святителя, церковно-государственное явление по своему значению, хотя он родился и возрос на церковной почве «В прежние времена (писал он в 1851 году, в ответ на вопрос о значении раскола в российском государстве) раскол имел значение преимущественно церковное, и в глазах Императрицы Екатерины II раскольники ещё могли казаться более смешными или жалкими, чем опасными. Но в настоящее время раскол имеет важное значение преимущественно в гражданском²⁴ отношении. И в том, и другом отношении он есть «болезнь», «зло», «язва», непрестанно всё более и более распространяющиеся и требующие неотложного и серьёзного врачевания²⁵. Но то, что должно быть почитаемо наиболее осудительным и вредным в раскольниках, это есть их отчуждение от церкви и мятежное против неё расположение²⁶. Ибо что такое раскол с церковной точки зрения? Отложившаяся, повреждённая отрасль господствующего вероисповедания, к которому все раскольники совершенно принадлежали прежде в своих предках²⁷; «общество людей, которое вследствие давно возникших распрей и усиленно изысканных сомнений о вселенской православной церкви само себя поставило в отчуждение от вселенской православной церкви»²⁸. Разорвав союз с единой Святой соборной и апостольскою церковью и за это вполне справедливо отторгнутые ею, «раскольники вздумали созидать какую-то иную, которой основанием и подпорами служат беглецы священства и самопоставленные наставники, никем никогда не посвященные». Таким образом, ныне существующие церкви раскольнические – «самовольные и самодельные настроения, воздвигнутые во вражде к православной церкви, врата адовы, на прельщение неведуших малым подобием церкви прекращенные»²⁹. – При таком характере раскол, очевидно, великое зло, так как в своих сетях держит «тысячи несчастных, отчуждая их от церкви, ведущей ко спасению»³⁰, о которых каждых глубоко верующий должен глубоко сожалеть. Но ещё большее зло раскола заключается, по мнению Филарета, в его отношении к православной церкви. Родившись от неповиновения к ней и от вражды с нею, раскол ненавидит её до сих пор, как в первое время своего существования. Ненависть эта выражается, между прочим, и в тех названиях, которые раскольники дают церкви православной: они называют её «никоновскою», «еретическою» и «антихристовою». Главная причина этой ненависти та, что основное своё свойство – безблагодатное состояние – самочинные раскольнические церкви переносят на православную церковь и стремятся стать на её место, в качестве истинной и христовой церкви, – это дерзкая заветная мечта. Отсюда усиленная, вполне безоконная пропаганда раскола среди православных, без которой раскол, может быть, уже давно прекратил бы своё существование. Таким образом, православие и раскол по самому существу своему так противоположны друг другу, что существование и рост одного могут совершаться только на счёт и в ущерб другого³¹. В этом отношении «раскол, – говорит митрополит Филарет, – не может идти в сравнении с терпимыми в России исповеданиями: они не касаются коренного русского православного населения. Напротив того, раскольники по духу своего прозелитизма, никогда не разграничаются с православными. Оттого существует значительное число колеблющихся между православием и расколом»³². Такой исключительный, враждебный по отношению к православной церкви, характер раскола, а равно и весь вред его для православия ясно обнаруживается, по взгляду митрополита Филарета, в способах его распространения. Раскол, по его мнению, более и более распространяется не силою каких-либо внутренних своих достоинств, но потому, отчасти, что очень благоприятна почва для его развития в среде малообразованного православного люда, а главное потому, что для многих или очень заманчиво выгодны его сети или непосильна борьба с ним. «Раскол не имеет ума и чувства, чтобы жить ими», и в раскольниках вообще «мало иметь силы религиозное убеждение, поскольку сила рассуждения мало в нем раскрыта и образована». «Дикое растение самочинного неведения» по своему происхождению – раскол и в настоящее время держится и питается неведением. «При собственном невежестве, раскольники пользуются неведением православных для совращения их в раскол», так как «для безграмотного крестьянина довольно двух слов: «старая вера», чтобы совратить его с церковного пути. Опровержение сих слов не так просто, а потому не так легко производить впечатление»³³. Этим объясняется, что «между крестьянами и мещанами и особенно их женами есть многие, которые держатся раскола; но между купцами и особенно молодыми весьма немногие веруют в раскол, но остаются в нём или выгодам, или но наклонности к своеволию, дозволенному их лжеверованием, или из опасения преследования могущественнейших старшин³⁴. Последний способ – насильственного удержания в расколе бывших его приверженцев, весьма часто практикуется руководителями раскольнической общины.

«Есть много несчастных, говорит Филарет, которые, по лукавству их руководителей, коснеют в невежестве и разврате и отчуждении от Церкви Божией, ведущей ко спасению, не по своей вине, а по рабству, в котором держат их попечители и старшины их, управляющие ими деспотически³⁵.

Благодаря такой тяготеющей над раскольническим многолюдством силе ожесточённых руководителей, происходит то, «что многие, особенно мало могущие, не смеют обнаружить своего расположения к Церкви, хотя и имеют оное³⁶. Но главною опорою раскола, по мнению Филарета, опять таки, служит денежная сила. «Деньги, деньгами купленное покровительство, мирские выгоды, господство богатых раскольников, вольность и ненаказанность преступлений»³⁷ – вот, помимо невежества, другие, ещё более сильные и надёжные «подпоры» раскола, заменившие фанатизм, которым он первоначально жил и который с течением времени значительно ослабел»³⁸. Эти «подпоры» раскола настолько действительны, что против них «знание и ревность духовенства ведут» «бесплодную борьбу», равно как и все мероприятия правительства совсем парализуются ими.

Самый упорный, ожесточённый, вредный элемент в расколе составляют «вожаки», «старшины» или «коноводы», а также расколоучители. Самою главною из подпор его служат общественные заведения раскольников с громадными капиталами и недвижимостями, первое место посреди которых по своему богатству и огромному влиянию почти на всю Россию, бесспорно, занимают два московских официально-благотворительных заведения, а по просторечию кладбища – Рогожское и Преображенское. – Сами менее всего заботясь об истине, вожаки раскола упорно коснеют в нём «единственно по земным нечистым побуждениям», – потому только, что он выгоден для них во всех отношениях: ему обязаны и им держится их влияние, почёт, уважение, богатство и проч.; словом – «раскол есть их промысел, доставляющий им большие выгоды и почёт»³⁹. В то же время для них есть и ещё одна «прелесть» в расколе, какой они не могут ждать от православной Церкви, как чуждой её, это – «независимое и республиканское самоуправство в церковных делах». Их попы и отцы, большею частью не сильные разумением и добродетелью, – всегда беспрекословные исполнители их воли, так как при том находятся от них в полной денежной зависимости и избираются ими. Поэтому властные руководители имеют возможность всякому церковному правилу «нужны ради сделать применение». Вследствие таких выгод, вожаки раскола не только сами упорно держатся его, но и ревностно, всеми зависящими от них средствами, пропагандируют его, жестоко препятствия ревностным противураскольническим миссионерам. Более часто практикуемый ими способ пропаганды раскола и обычные их средства для укрепления его состоит в том, что начальствующие раскольники, напр. управляющие и старосты, теснят, подчиненных, богатые – бедных, хозяева – фабриканты – своих рабочих, если эти последние принадлежат к православной Церкви или изъявляют желание оставить раскол. Там же, где указанный способ действия мало применителен или оказывается недействительным, заправилы раскола, в видах его усиления и для противодействия успехам православия, пускают в ход «запрещения и проклятия», а где нужно – и прямо грубое насилие. – Деятельными помощниками и вожаков в пропаганде раскола являются расколоучители-лжеепископы и лжепопы в поповщине и, так называемые, наставники и отцы в беспоповщине. Не смотря на своё невежество они оказывают большие успехи в совращении православных в раскол. Главная причина сему та, что «поддерживаемые и охраняемые богатыми раскольниками» они свободно и безопасно ходят повсюду и сеют плевелы, стараясь между тем избегать встречи с православными священниками, чтобы не подвергнуться их обличению», и тоже внушая тем, которых успевают поколебать в православии.

«Таким образом, простой народ», одинаково восприимчивый к истинным и ложным учениям, по своему крайне скудному развитию, «становится более открытым полем для сеяния плевел, нежели пшеницы»⁴⁰. Затем, сильно размножившаяся австрийская лжеиерархия своим многолюдством, частыми поборами, дерзко открытыми торжественными служениями и своим полным подобием по внешности православному духовенству много приносит вреда православию, внушая раскольникам и православным мысль с одной стороны о её государственной и церковной законности, с другой, – о неприкосновенности и истине раскола вообще⁴¹.

Вредной и беззаконной по своим средствам пропаганде раскола, совершаемой его вожаками и священнослужителями, придают силу и устойчивость, по взгляду митрополита Филарета, раскольнические общественные заведения и главным образом Преображенское и Рогожское кладбища. «Сии два раскольнических заведения», – говорит он, – «с начала текущего столетия сделались центром двух толков раскола, сильными для распространения его и для упорства против действия правительства и православного духовенства»⁴². Как центры раскола. Рогожское и Преображенское кладбища, в лице своих старшин и настоятелей, имеют влияние почти на все отрасли поповщины и беспоповщины на пространстве едва не целой России, руководят повсюду распространением раскола, yпотребляя при этом преимущественно те же средства, какие обычно практикуются отдельными вожаками, т. е. деньги а, где нужно, и насилия, только в гораздо более обширных размерах – поддерживают его связями, назначают по своему усмотрению в иногородние общины лжепопов и духовных отцов, разрешают недоуменные церковные вопросы, часто служат местом для многолюдных соборов и проч. В свою очередь, и иногородние общины не предпринимают ничего без своих митрополий, обращаются к ним за советами, разрешением споров и своими пожертвованиями увеличивают и без того большие богатства их⁴³. Параллельно с укреплением и развитием зла, причиняемого расколом православной церкви, увеличивается и вред от него для государства. Вредное государственное значение раскола, по мнению митрополита Филарета, уже неизбежно вытекает и ясно обнаруживается из его враждебного отношения к православной церкви. «Во все времена, у всех народов господствующая государственная религия, говорит он, была, есть и будет скреплением, связью, цементом, так сказать, стихией народности: языка, закон и нравов, прав и обычаев. Где нарушалось единство религии, там стихии народности разлагались, дробились, исчезали. С ними упадали правительства, разъединялись народы». Благочестивое правительство России господствующим вероисповеданием и одним из твердейших оснований государственного единства и силы признаёт православную веру». «Следовательно, заключает митрополит Филарет, что угрожает вредом единству веры, то угрожает государству»⁴⁴. Раскол же своим усиленным прозелитизмом непрестанно и явно действует во вред единству церковному, разрушает церковное единомыслие и единодушие и, таким образом, вместе неизбежно действует и во вред единству государственному, за разрушением церковного единомыслия и единодушия, последовательно влеча за собой расстройство и разрушение единства народного духа в отношениях гражданском и патриотическим, что особенно опасно в России, в которой центром народного духа издревле есть вера, а также и нравственность»⁴⁵. Политические воззрения и нравственное учение раскольников вполне подтверждают такой вывод относительно разъединяющего и деморализирующего влияния раскола и не оставляют сомнений в великой опасности его для государства. По своим политическим воззрениям раскольники не только не имеют к правительству доброго расположения и сердечной верности, но являются такими же непримиримыми противниками его, как православной церкви, потому что всю свою ненависть к церкви они целиком переносят и на правительство за оказываемое им покровительство церкви и согласие с нею. Ясным доказательством сего служит то, что все свои нечестивые названия, прилагаемые к первой, они переносят и на последнее. Вследствие этого все раскольники, без различия сект, согласно сходятся в том, что не признают Царя помазанником Божиим и не почитают никакой власти законною, которой бы должно было повиноваться по совести, и потому то они от некоторых гражданских постановлений разными недозволенными средствами уклоняются, а другие исполняют, по их выражению, «для ясности, страха ради иудейска»⁴⁶. В политическом отношении, как и в церковном «большею частью смотрят на раскольников с той точки зрения, как и на иноверцев; но это большое заблуждение. Иноверцы, различаясь с нами в догматах, ничего не имеют против правительства и следуют правилу: «Божие Богови, кесарева кесарева», а раскольники выражают это так: «Божия Богови, а бесова бесови»⁴⁷ . Вообще, вследствие взгляда на правительство, как еретическое и антихристово, в раскольниках есть «явное стремление к тому, чтобы образоваться в сомкнутую отдельность от общего государственного устройства (Status in statu)», вреднее которого, конечно, ничего не может быть в гражданском отношении⁴⁸. При этом, в противовес существующему монархическому гражданскому началу, как и иерархическому церковному, раскол развивает противуположное ему демократическое начало, как это видно из того, что раскольники «действуют так называемыми попечителями, самовольно избранными, часто также самовольными совещательными собраниями, частью, в особенных случаях, даже народными скопищами⁴⁹.

Являясь прямыми противниками государства по своим политическим воззрениям, раскольники, но суду митрополита Филарета, причиняют государству значительный вред и своим нравственным, или точнее, безнравственным в некоторых отношениях учением. Низший, сравнительно с православными, общий уровень нравственных воззрений и действий раскольников вытекает уже неизбежно из их смешанных с заблуждениями религиозных воззрений. «Секта не бывает вполне честна», говорит м. Филарет.

Истина религиозная и нравственная суть лучи одного света: где первая смешана с заблуждением, там не чиста и последняя»⁵⁰. Этим объясняет он, что все раскольники, без различия сект, считают позволительными для себя и нисколько не безнравственными всякого рода средства для распространения и утверждения своего учения, а также для противодействия направленным против них мероприятиям церковными и гражданским – как-то: подкуп, лукавство, насилие и т. п. Но особенно вредным для государства является учение некоторых беспоповщинских сект об обязательном безбрачии, происшедшее также от искажения христианского учении о браке. «Супружество, по мнению Филарета, имеет важное значение по отношению к Провидению Божию, к семейству и государству. Бог, сотворив первых людей, им самим и их потомкам вверил дальнейшее произведение людей на свете, вверил как бы продолжение Своего творческого действия. Какой великий дар»! восклицает святитель⁵¹. Как же раскольники пользуются этим великим даром? Они составляют правила, которые неизбежно ведут к разрушению семейных основ, к детоубийству и разврату в самых разнообразных его формах и, таким образом, в самом корне производят расстройство государственной жизни, которой «начало и первый узел есть союз семейный». Образчиком таких правил может служить, напр., следующее: «христиане брачущиеся суть змиино гнездище, сатанино и бесов его прискверное дворище, что в нынешнее последнее горько плачевное время и в царствие антихристово о умножении рода человеческого Бог не помышляет, а печется сатана, и к зачатию младенца душа дается от диавола⁵².

В подтверждении этого Филарет указывает на мрачную картину безнравственной жизни раскольнических девственников Преобаженского кладбища, найденную им в отчёте д. с. с. Игнатьева, свидетельство которого Филарет называет «свидельством наблюдателя непосредственного, внимательного и безпристрастного». Вникая в нравственное положение беспоповских раскольников, в их сокровенный домашний быт и усвоенные ими сектаторския понятия», – говорится в этом отчёте, «каждый при полных дознаниях изумительно бывает поражён выражением невежества, разврата и суеверства». Составитель отчета, между прочим, обнаруживает, что старухи-наставницы, по опасению, чтобы потребность брака не послужила молодым людям поводом к переходу из раскола в церковь, намеренно вовлекают их в любодеяние, за которым следует детоубийство, извиняемое лжеумствованиями наставников, и, при нетвёрдости семейных уз, расстройство нравственности на всю жизнь». «В беспоповщинских сектах от времени забыты и разрушены все религиозные верования, и всё движется и основано на одних безнравственности⁵³.

Признавая раскол и все его секты безусловно вредными в церковном и государственном отношениях, считая их злом, нарушающим единомыслие церковное и повреждающим общественную жизнь в православной России, митрополит Филарет устанавливает, однако, строгую градацию между ними, по степени их вреда в двух указанных отношениях. Таких степеней он различает три:

I. Секты вреднейшие:

1) иудействующие. Ибо это хуже, нежели ересь. Это совершенное отпадение от христианства и существенная вражда против христианства; 2) молоканы. Хотя, по-видимому, держатся Священного Писания, но берут из него только то, что им нравится. Не признают никаких таинств, никакой иерархии. Не признают присяги, не уважают верности, никакой власти не признают Богопоставленною; повинуются только, поколику нельзя противиться. Секта разрушительная; 3) духоборцы. Сколько известно, одинакового духа с молоканами; 4) хлыстовщина. Ересь богохульная, потому что, не отвергая наружного общения с христианскою церковью, вводить человекообожание; 5) скопцы. Также богохульная ересь, потому что начальника секты почитают христом. Вредить обществу, осуждая брак, искажая людей и истребляя потомство; 6) те безпоповщинские секты, которые отвергают брак и молитву за Царя. Они пишут и произносят нынешнего временим почитают антихристовою. Отвергая брак, вводят безнравственность»⁵⁵.

Особенно вредною среди безпоповщинских сект указанной категории в церковном и государственном отношениях нужно, по суду митрополита Филарета, призвать секту федосеевцев, и также по силе ожесточения к православной церкви и антагонизма к правительству «дочь безпоповщинской – секту странников. Феодосеевцы, разделяя вредные для православной церкви религиозные толкования безпоповщинского толка, в тоже время более твёрдо, дерзко и открыто держатся вредных политических воззрений безпоповщины, чем другие секты. Так, на ряду с другими, заявляя свое нерасположение к правительству немолением за Царя, феодосеевцы при этом «не просто следуют старым погрешительным мнениям, но и вновь составляют зловредные правила и распространяют их даже с видом формальности, за подписанием своих начальников, как о том свидетельствует записка и две рукописные книги, открытые на Преображенском кладбище в 1844 году. В записке, или так называемых «отеческих завещаниях», которые в подлиннике подписаны старшими попечителями Преображенского кладбища, Алексеем Никифоровым и другими, прямо заявляется, что с 1866 года, «установленная Богом царская власть упразднися»; в первой рукописной книге, – в «объявлении о согласии монастырских или мануиловых» – моление за Царя и название его благочестивейшим провозглашается «нечестием»: «по вере убо благочестивой», говорится в ней, «и царь благочестивый, по нечестивой же вере и царь нечестивый нарицается», и далее: «убо в сем монастыре тии нечестивствуют, иже в молительной форме нечестивого благоверным и благочестивым и прочими титулами во благочестии пребывающих приличными нарицаются»; наконец, «в показании о едином общем христианском пути» – второй рукописной книге, написанное в 1842 году, – учение, что за нынешнюю царскую власть молить Бога должно, называется «богомерзким преданием». – «Никто, конечно, не докажет, замечает митрополит Филарет, приведя эти выдержки, что сие учение не вредно для государства; напротив, не трудно усмотреть, что «сии правила ведут к мятежу»⁵⁶, что фактически подтверждает «вреднейшая секта странников». Ибо она по своим политическим, равно и религиозным воззрениям вполне примыкает к безпоповщине, отличается же от неё лишь тем, «что злое наследие своей матери умножает до крайности и нагло провозглашает и приводи в действие правила, которые та старается прикрывать». Поэтому она не довольствуется скрытным признанием приведённого безпоповщинского взгляда на правительство, а пропагандирует явное неповиновение ему, как антихристу. Отсюда, по учению страннической секты «непозволительно ни записываться в ревизию или платить подати, ни принимать должности с присягою, ни вступать в военную службу, ни даже нанимать за себя в рекруты других. Чтобы дать возможность своим адептам избежать обязанностей, налагаемых на каждого государственною властью, и считая повиновение этой власти отречением от Христа, странническая секта возводит бродяжничество на степень догмата и уже тем самым подрывает основы общественного благосостояния: труд, жизнь семейную, порядок и т. п. Вообще, учение страннической секты «не только противно учению православной Церкви, но и отвергает верховную власть и законы и исполнение всяких общественных обязанностей и, следственно, живущие по сему учению решительно отказываются от того, чтобы приносить какую-нибудь пользу государству, и имеют направление причинять оному лишь вред и разстройство»⁵⁷.

II. секта вредная

«Те из безповщины, которые принимают брак (новожены) и не отрекаются молится за царя.

По сим чертам могли бы почесться менее вредными; но решительно вредны потому, что отвергают священство и таинство евхаристии и, кроме сказанного, все заимствуют от дурных страстей безпоповщины и, между прочим, дух демократический»⁵⁸.

III. Секта менее вредная

«Поповщина. Эта не ересь, а раскол. Более церковного сохраняеи и более представляет надежды»⁵⁹;но вредна потому что «недавно образовала из себя лжеиерархию, которой корень в иностранном государстве. Три или четыре лжеепископа, по сведениям правительства, а по некоторым частным сведениям до 14-ти, при неудовлетворительном действовании полиции, тайно для начальства, но не тайно для народных слухов ходят повсюду и худших, хитрейших и дерзновейших из раскольников делают лжесвященниками и своими миссионерами»⁶⁰.

Если раскол в церковном и государственном отношении есть зло, или, по выражению Филарета, «язва», «болезнь», непрестанно более и более распространяющиеся и требующие неотложного и серьезного врачевания»,⁶¹ то в чём должно состоять и как должно совершаться это врачевание?

Митрополит Филарет различает двоякий способ действования на раскол: «врачебный» в собственном смысле и «охранительный»⁶².

Насколько раскол есть заблуждение ума, уклонение от истины, – он, естественно, требует духовного врачевания, противодействия духовными средствами, так как всякое заблуждение ума может быть прекращено только «вразумлением», убеждением в истине. Но насколько раскол обнаруживает стремление проявлять себя во вне, завлекать в свои сети других, он подлежит внешнему воздействию правительства, ограничению «существующими в законах государства мерами», так как государственной православной власти естественно заботиться об охранении православной Церкви.

Первое самое естественное и, при надлежащем употреблении и ревности, самое действительное средство для ослабления раскола митрополит Филарет видел в научении и вразумлении раскольников со стороны духовенства посредством личных собеседований его с ними. «Вразумление в истинном учении веры со стороны православного духовенства, без сомнения есть самое свойственное орудие для обращения заблуждающих всякого рода. Но сему общему средству обращения противостоит почти столь же общее препятствие, – именно правило раскольников особенно избегать сношения с православным духовенством. В нынешнее время нет причини опасаться, что архиерей не захочет беседовать с раскольником или обратит к нему неуместно укорительные или повелительные слова; не может случиться, что пастырь не довольно ищет овец убегающих. Посему нужно Святейшему Синоду продолжать наблюдение и напоминания, по усмотрению, чтобы епархиальные архиереи тщательно пользовались всеми возможными случаями вступать в сношения с уклонившимися от Церкви и посевать между ними понятия и чувствования, которые сближали бы их с Церковью⁶³. Обращаясь к характеру собеседований с раскольниками, митрополит Филарет спокойное, миролюбивое раскрытие истин православной веры советует предпочитать спорам и обличению заблуждающих, и во всяком случае ими одними не ограничиваться, потому что одно обличение легко рождает укоризну, а укоризны – вражду: «укорять значит раздражать; а раздражать значит уменьшать способность к принятию истины». Во избежание этого «обращение с разномыслящими и самое обличение заблуждений должно быть столь миролюбиво, сколь можно сие делать без оскорбления истины и без соблазна православным»; посему, «терпимость, спокойствие, кротость, снисхождение, осторожность также нужны в обличении, как и ревность»⁶⁴.

Другое действительное средство против раскола, в виду почти сплошного невежества раскольников, митрополит Филарет видел в заведении возможно большого количества училищ мужских и женских, и именно в духе нынешних церковно-приходских школ и школ грамотности. Вот его разсуждения по этому предмету, сделанные ещё в 1835 году. «Поскольку раскол наиболее основан на невежестве, то училища должны быть средствами против раскола. Но сии средства должны быть осмотрительно приспособлены к цели. Если училища будут в руках раскольников, они будут, естественно, разсадниками раскола, а не православия. Если училища простого народа будут в руках людей, получивших светское образование ума, может случится то, что замечается в Англии⁶⁵, что распространение грамотности не улучшить нравственности, но повредить ей, посредством неосновательных внушений и вредного чтения. Обучение чтению, начаткам катехизиса и священной истории, под руководством духовенства, простейшим и к национальному быту и обычаю применённым способом, есть наиболее безопасное средство распространения здравых понятий в простом народе. Но сие средство трудно сделать употребительным в отношении к раскольникам, которые, конечно, захотят лучше раскольнику же вверить своих детей, нежели православному священнику. Для сего нужно: 1) чтобы духовенству предоставлена была свобода в обучении детей, под наблюдением епархиального начальства. без притязаний со стороны дирекций министерства просвещения; 2) чтобы, напротив, учителям раскольническим поставлена была преграда силою новейших узаконений министерства просвещения. Завести обучение детей, приходящих к учителю из домов родителей, несравненно удобнее, нежели устроить училища, в которых бы дети не только обучались, но и жили. Посему первое надлежит принять мерно более общею, а последние учреждать где есть достаточные средства и надежда верного надзора. Обучение детей и женского пола желательно потому, что, как известно по опыту, женщины, невежественные ещё более мужчин, и по той же мере упорные в привязанности к наследственному и привычному, удерживают муже в расколе и даже привлекают в оный. Но женские училища с жительство ещё труднее, нежели мужские, устроить и снабдить приличным руководством и надзором. Удобнейшим внушением в сие дело может быть то, чтобы жена священника или диакона, если способна, становилась мастерицею для обучения девочек грамоте и рукоделию».

Наконец, для противодействия главному распространению раскола насчёт православия вследствие невежества православных часто большого, чем у раскольников, и в виду обязанности пастырей не только об обращении заблуждающих, но ещё более об охранении вверенных им пасомых от всякого рода пропаганды, ведущей к отчуждению от церкви, м. Филарет считал необходимым6 чтобы духовенство, насколько возможно, прилагало старание и к их (православных) просвещению и вразумлению, что естественно должно повести к большей устойчивости их религиозно-нравственных воззрений. Наиболее удобным средством для сего, по его мнению, кроме личных приватных собеседований и училищ, может быть обязательное произношение катехизических учений по воскресным и праздничным дням, «в которых бы катехизические истины по порядку излагаемы были с главнейшими их доводами и потребными объяснениями, со всевозможным применением мыслей, чувствований и языка к степени разумения и к состоянию слушателей»⁶⁶. При этом, сознавая трудность надлежащего осуществления указанных средств духовенством, с одной стороны, вследствие малочисленности его сравнительно с количеством пасомых, а местами сравнительно также с количеством сильно размножившихся после царствования Николая раскольнических лжепопов и отцов, с другой – вследствие обременения духовенства другими немалосложными обязанностями, для облегчения такого затруднения митрополит Филарет признавал целесообразным в местностях, особенно сильно заражённых расколом: а) учреждение особых противураскольнических миссионеров; б) умножение причтов; и в) открытие вновь монастырей, которые «имеют большое значение для ослабления раскола исполнением древнего чина богослужения»⁶⁷.

Рекомендуя разные духовные средства для ослабления раскола, м. Филарет им самим не придавал решающего значения в этом деле. Необходимы, по его мнению, некоторые условия для успешного их действования. Первым таким условием по своей важности он считал «благословение Божие»⁶⁸ и поэтому внушал подведомым ему пастырям не слишком полагаться на свои силы, но прежде всего смиренно просить помощи Божией в своей противураскольнической деятельности⁶⁹. Другим необходимым условием успеха в противураскольнической деятельности м. Филарет считал личную безупречную жизнь пастырей цервки, вполне сообразную с их званием. Являясь лучшим фактическим доказательством истины прповедуемого учения, христианская жизнь пастыря, – говорит он, в то же время и сама по себе может быть для многих средством вразумления и обращения, так как «дверь слова отверзается временно, добрая же жизнь служителя слова проповедует истину денно и нощно»⁷⁰. Затем, третьими необходимым условием успешного воздействия духовенства на раскольников нужно признать, по мнению Филарета, «искреннее, безпристрастное желание познать истину Божию» со стороны кто искренно желает творить волю Божию, уразумеет о учении, кое от Бога есть»⁷¹.

Помимо духовно-нравственных средств к искоренению еретических и раскольнических заблуждений м. Филарет считал полезным и употребление для той же цели мер чисто государственного характера. Говоря, впрочем, о необходимости и пользе содействия церкви в борьбе с еретическими и раскольническими учениями со стороны государственной власти, м. Филарет далёк был от мысли о преследовании раскольников за религиозные убеждения. Подобные отношения к разномыслящим, по его мнению, не должны и не могут иметь места в христианском государстве, ибо «христианское человеколюбие не позволяет отнимать свободы ни у кого без нужды» и «сам небесный земледелатель оставляет плевелы до неблизкого времени жатвы»⁷². Отсюда терпимость, свойственная христианской кротости, должна быть свойственна и христианскому государству. Но если в христианском государстве не должны быть терпимы «мучительства и гонения, как противные духу Христовой церкви», то также не должна иметь места и «избыточествующая терпимость» или, что то же, полная безграничная свобода в делах веры и совести, как неизбежно ведущая к умножению зла».

На этот вопрос Высокопреосвященный м. Филарет отвечает так: «отечески», что это значит? Отцы земные для исправления детей употребляют не одни кроткие увещания, но и другие меры. Отец небесный при всей безконечной благости своей обращает на путь истины заблуждших большею частию строгими мерами, и грешники нередко начинают исправляться сначала по страху гнева и наказания Божия, а не по усердию и любви к добродетели. Правительство, отечески пекущееся о благе вверенных ему, должно поступать с народом, по своей необразованности по умеющим отличать истины от заблуждения, полезного от вредного, как с малыми детями, которые редко научаются чему-либо полезному и доброму без понуждения, а после вспоминают о том с благодарностью⁷⁴. С такой отеческой точки зрения, или с точки зрения терпимости, умеряемой осторожностью «для раскольников собственно в их пользу, нужен один закон, что они не преследуются за мнения их о вере и приватное моление по их обряду, каковой закон в России и существует»⁷⁵. Таким образом, закон терпит заблуждение раскола, несопровождаемое оказательством или совращением от православия или нарушением гражданского закона. «Доколе решено не выходить из сих пределов, дотоле возможное и должное на него действование есть духовно-нравственное, назидательным словом и примером от духовенства, примером и увещанием от имеющих власть, а также недопущением раскольников до власти над православными, предпочтением православных раскольникам в общественных отношениях, осторожностью против усилия раскольников является пред властями в виде особого сословия, и входит с ними в приязненные отношения преимущественно пред православными. Оказательство раскола, совращение раскольниками православных, нарушение оными существующих законов и правил, дают случай более сильному действованию на раскол. Как оставление таких случаев без внимания даёт расколу большую смелость и силу, так, напротив, уничтожение открывшегося оказательства раскола, верное открытие и обличение совратителя, и отнятие у него средств совращения, неослабное действие правосудия на раскольников нарушивших существующие законы и правила, ослабляя смелость и охоту к подобным действиям, приводят в упадок дух расколоводителей и самый раскол. Чем своевременнее и неослабнее действие власти в таковых случаях, тем его последствия благонадёжнее⁷⁶. Должное взыскание за оказательство раскола, за совращение раскольниками православных и за нарушение оными существующих законов п правил, по мысли Филарета, нельзя почитать мучением и гонением по отношению к еретикам и раскольникам. «Если бы не было воспрещения совращать православных в раскол ими соблазнять их оказательством раскола; если бы ослушники сего не преследовались законом, то как же бы иначе правительство охраняло веру и верных ей? А если уклонившиеся от законного порядка и содействующие уклонению других ограничиваются законом в правах, злоупотребляемых или для успеха секты на прельщение слабых мирскими выгодами, тут видно одно законное следствие общественного благоустройства: иначе не будет пределов своеволию и прельщению. Наконец, закрытие устроенных тайно скитов и других сектагорских мест и сборищ есть простая потребность всякого благоустроенного государства, в коем подобное самовольство не дозволяется и людям господствующей веры. Без таковых законов, конечно, неприятных расколу (равно всем его сектам и фракциям) «не было бы и покровительства православию и нималейшего гражданского обуздания преступлений против веры. Но тогда нарушены были бы и самые уставы вселенских соборов, на основании коих в христианской империи оказывается защита православию от ересей»⁷⁷. Взятие у раскольников некоторых монастырей и обращение их в единоверческие. Филарет оправдывал с иной точки зрения. «Если бы кто возымел мысль винить сие действие правительства, то он должен был бы обвинить многие подобные действия благочестивых защитников православия, напр., он должен был бы обвинить императора Феодосия и святого Григория Богослова за то, что они отняли у ариан главный константинопольский храм, и император ввёл в него Святителя под охранением воинов, как о сем сказывает сам святый Григорий»⁷⁸.

Правда, раскольники, а равно и еретики, стараются представить всякое ограничение их действий в виде притеснения и гонения. Но если смотреть со стороны справедливости, то возбуждающее жалобы действование правительства на раскольников является очень далёким от того, что в древние времена называется гонением. «Если при царе Алексее Михайловиче строго поступлено с раскольниками, запершимися в Соловецком монастыре, и при царях Иоанне и Петре с раскольниками, неистовствующими в кремле и самом дворце: это было укрощением мятежа, а не гонение. Если своевольно и противозаконно построенную раскольническую часовню не позволяется починивать, а только позволяется терпеть до разрушения силою времени: это не гонение, а снисхождение в том, что незаконное не разрушено тотчас. Если запечатывают часовню за то, что она вопреки существующему запрещению перестроена: это не гонение, а неизбежное охранение закона, чтобы он не был презираем. Если раскольнического священника берут к суду за то, что совратил православного: это не гонение, а защищение господствующей церкви от сделанного на неё нападения и даже снисхождение в том, что беглого не преследовали за побег, а прибегли к правосудию над ним только после нового преступления. Если не дадут раскольникам священников, независимых от духовного начальства, раскольники на сие не могут жаловаться, потому что не имеют никакого права требовать священников от церкви, к которой сами принадлежать не хотят. Если бы у церкви, против её правил, взяты были священники и отданы были на произвол раскольникам, наименование гонения и стеснения здесь были бы более у места, нежели во всех вышеупомянутых случаях; но это было бы не в отношении к расколу, а в отношении к церкви. Можно здесь указать на взятие у раскольников некоторых монастырей и обращение их в единоверческие». Но «если бы кто и из православных самовольно построит монастырь, и без законного дозволения постриг в нём монахов, не уничтожила ли бы сие законная власть, как скоро узнала бы? Неужели только своеволие православных должно прекращать, а своеволие раскольников надлежит оставлять неприкосновенным?⁷⁹ Вообще, если по отношению к раскольникам (равнои еритикам) и должна быть допущена терпимость, то с точки зрения Филарета, «Свод Законов назначил приложению сего правила справедливые пределы»⁸⁰. При таком своём общем направлении, мероприятия правительства для успешного достижения ослабления раскола прежде всего и главным образом должны быть твёрды, постоянны. Раз «принявши известные меры, правительство должно следовать им неуклонно и неослабно, потому что малейшее ослабление их приводит раскольников к убеждению в безсилии и слабости правительства и в их могуществе, посредством происков и денег, делать тщетными предпринимаемые против них меры»⁸¹. Таким образом, «меры предпринятые и невыдержанные нередко бывают вреднее, нежели когда бы оных совсем не было предпринято»⁸². Не исполнение предпринимаемых мер. Точное исполнение и «точное хранение секрета, где иногда он нужен» – необходимы. Наконец, «тщательно избрание и образование способных орудий и бдительное наблюдение за верностью их действования» – есть также необходимое условие гражданских мероприятий.

Таков, по взгляду Филарета, должен быть нормальный, чуждый крайностей и вредной терпимости и несвойственной христианству жестокости общий характер отношений правительства к раскольникам. Однако в частном своём применении к разного рода сектам и фракциям этот общий характер должен разнообразиться сообразно с духом и учением последних и той степенью вреда, которую они приносят церкви и государству. Чем опаснее секта в церковном и государственном отношении, тем строже должны быть предпринимаемые к её искоренению меры. «Если бы внимание правительства одинаково сильно устремлено было на все виды расколов, с изысканием и употреблением решительных укротительных мер, то могло бы открыться обременительное множество и разнообразие дел и распоряжений, которым внимание могло быть развлечено, а от сего могло бы последовать, что не все предпринимаемые меры будут выдержаны.

Посему внимание правительства, между разными родами расколов и сект, нужно разделить по настоящим обстоятельствам так: 1) чтобы за расколами было менее вредности, продолжаем был бдительный надзор против их усиления, а к ослаблению их действуемо было с неослабленным наблюдением правил, доныне принятых; 2) но, чтобы против сект более вредных и опасных для общественного блага и спокойствия, приняты были более прежних действительные меры, законодательные и распорядительные. Относительно раскола поповщинского главнейшие предметы наблюдения суть: 1) чтобы всякое построение и возобновление молитвенных домов… было или не допущено, или подвергало уничтожению места, ознаменованные неповиновением закону; 2) чтобы раскольникам сего толка изъяснено было местными гражданскими начальствами, что как всякий побег есть преступление против общественного порядка и закона, то и побег священника от своего законного места не можно не почитать преступлением, и что посему государственное правосудие не может попустить навсегда того снисхождения к беглым раскольникам попам, которое до времени (на основании секретных правил 1822 г.) оказываемо было только в надежде вразумления и обращения к порядку; 3) в особенности, чтобы раскольнический священник, совративший в раскол православного, или, что то же, совершивший какое либо таинство над православным, немедленно лишаем был терпимости, которою дотоле пользовался, и отсылаем был к суду своего законного начальства; 4) чтобы местные начальства отнюдь не уклонялись от исполнения существующих узаконений против оказательства раскола и против поручения раскольникам начальственных должностей; 5) чтобы совратители православных в раскол, кто бы они ни были, не оставались без ответственности, как нарушители общественного спокойствия и прав господствующего вероисповедания; 6) чтобы раскольники не были свободнее от законов, нежели православные, как, например, чтобы не оставались без ответственности вступающие в брак в несовершенных летах, погребающие умерших ранее трёх дней от смерти, погребающие скоропостижно умершие без объявления полиции.

К тем отраслям безпоповщины, в которых приемлется моление за царя и не совсем отвергается брак, можно применить те же правила, какие нужны в отношении к поповщине. Из сект, более вредных и опасных, особенного внимания требует секта молоканская, которая, по духу своеволия и неуважения ко всему чтимому, по времени может угрожать общественному спокойствию, если не поставятся твёрдые преграды её распространению. Средства противодействия сей вредной секте могут состоять частью в приложении к ней с особенной силою существующих узаконений против расколов, частию в новых, особенных мерах, которые бы уменьшали значительность членов сей секты в обществе и влияние на других, и таким образом отнимали способы приобщения и привлечения в секту; как-то: всякое оказательство молоканской секты должно быть не только запрещено, но и, по возможности, предотвращаемо надзором, а сделанное немедленно прекращаемо и сопровождаемо ответственностью нарушителей закона. Молоканские собрания для богослужения и учения секты, как в особых устроенных для того сборных избах, так и в частных домах, не позволительны. Молоканские сборные избы, как скоро будут усмотрены, и подлежат сломке, а материал – продаже в пользу приказа общественного призрения. Собрание молокан в частном доме более десяти человек, сверх принадлежащих к семейству того дома, признаётся оказательством секты, и потому непозволительным. Полиция, усмотрев молоканское собрание, в первый раз немедленно распускает оное, а хозяину дома и начальствующему в собрании, изъяснив непозволительность оного, обязывает их подпискою не держать впредь собраний. Принявший к себе в дом молоканское собрание или начальствующий оным, после вышеозначенного личного воспрещения, подвергается семидневному аресту, или употреблению в общественную работу на столько же дней. Замеченный в том же в третий раз подвергается подобному взысканию; с увеличением срока задержания от двух до четырёх недель, смотря обстоятельствам. Замеченный в том же в четвёртый раз предаётся суду, как распространитель молоканской секты. Молоканин, проповедующий публично молоканское учение вслух православным, за первое действие сего рода, предаётся суду, как распространитель секты. Молоканин, совративший в свою секту православного, предаётся суду, как распространитель секты, а совращённый препровождается к духовному начальству для вразумления и обращения. Молоканин, преданный суду за одно из вышеозначенных действий, также препровождается к духовному начальству для увещания к обращению; и если обратится к церкви, получает прощение в тех сектаторских действиях, за кои предан был суду. На увещание можно употреблять от одного до трёх месяцев, и, смотря по надобности и для удобства в увещании, увещаемый может быть содержан в сие время в монастыре. Распространитель молоканства, облечённый и непринявший увещания к оставлению своего заблуждения, должен быть удалён из общества, в котором оказался вредным. Дабы лишить секту тех способов усиления и распространения, нужно ограничить сии права и отношения. Молоканин не должен иметь права записываться в купеческие гильдии. (Заградить вход даже в мещанство было бы неудобно в отношении к тем, которые доныне принадлежали уже к городским обществам). Молоканин, принадлежащий к крестьянскому обществу, не должен иметь права перейти в городское (хотя бы и получил свободу от помещика). Молоканин не должен иметь права принимать православных в постоянную зависимость, как-то: иметь их в услужении, в учениках по ремеслу, и в работниках по фабрике или другому заведению. Член молоканского семейства, принадлежащий или вновь обратившийся к православию, должен быть принимаем в покровительство начальства против притеснений со стороны неправославных членов семейства. Неотделённый сын молоканина, обратившийся к православию, должен получить право отделённого сына, и, в пособие к первоначальному пропитанию и обзаведению долю из общей собственности семейства, к которому принадлежал. Льгота на время от податей обращающимся от молоканства не представляется вообще удобным е употреблению средством к обращению. Всегда православный платит подати. Чем счастливее тот, кто побывал в молоканстве, чтобы получить свободу на время от податей? Можно предоставить сие только тем, которые, при обращении к церкви, отделяясь от молоканских семейств, не вдруг могут устроить своё хозяйственное состояние и быть в силах платить подати. То же можно сказать и о рекрутской повинности. Поощрение отличиями и почётным званием тех из молокан, которые обратятся и обратят с собою многих, может в некоторых особых случаях употреблено быть, как высочайшая милость; но и сие принять и огласить за общую меру едва ли удобно и полезно⁸³.

Те же самые меры, какие правительственная власть, по мысли Филарета, должна употреблять по отношению к секте молокан, с равным правом могут быть применяемы и к секте духоборцев, ибо «духоборцы, как известно, одинакового духа с молоканами»⁸⁴. «К жидовствующим» точно также «можно приложить меры, предполагаемые для молокан, или в то же время, или с некоторою постепенностью, по испытании оных над молоканами». «Относительно скопцов. Поскольку скопители истребляют потомство скопляемых, то не было ли бы полезно действие скопителей объявить в законе преступлением, близким к убийству, не столько для того, чтобы увеличить строгость наказания, сколько для того, чтобы показать более низким и презренным преступлением?»⁸⁵.

Законность и пользу охранительных мер относительно еретиков и раскольников м. Филарет оправдывал не одним только фактом признания их вреда в церковном и государственном, а ещё: а) примером других западно-европейских государств, поддерживающих и охраняющих господствующего у себя вероисповедания, б) фактами истории и фактом распространения самого раскола и его еретических сект и фракций, показывающими, что стеснительные меры, выдержанные строго и неуклонно, способны не только остановить успехи того или другого возникшего вероучения, но и вовсе подавить его распространение и, наоборот, меры кротости и снисхождения к нему способны его усилить; в) примером древне-вселенской церкви, которая в лице христианских императоров, св. отцов и соборов вселенских и поместных одобряла репрессивные меры против еретиков и раскольников и, наконец; г) необходимостью избежания тех печальных результатов для церкви и государства, которые воспоследуют, если раскол, со всеми своими разветвлениями, будет признан отдельным в государстве и совершенно свободным в своих внешних обнаружениях вероисповеданием.

* * *

Представление о полной веротерпимости западноевропейских государств, по суду м. Филарета, совершенно несправедливо и только преувеличенно-оптимистические воззрения на всё западное могли создать его. Вернее же не запад для России, а «добрая и благородная Россия» для западных государств может служить образцом веротерпимости. Она смело может «похвалиться» пред ними своею веротерпимостью «к признанным христианским вероисповеданиям и даже не христианским», так как в ней нет для этих вероисповеданий таких стеснений, которые существуют, напр., в Англии – стране, «хвалящейся своими свободными учреждениями». Принцип охранения единства национальной господствующей церкви, в видах охранения единства народного духа в Англии, «действует сильно, даже чрезмерно сильно, чего, по-видимому, нельзя было бы ожидать от государства, которое наиболее других пользуется свободой. Так, она имеет несколько миллионов не раскольников, изменивших господствующей церкви, но римско-католиков, принадлежащих к церкви, которая древнее англиканской и от которой произошла англиканская. Но как она поступает с ними»?..⁸⁶ «Только недавно римско-католической мейнутской семинарии назначено правительством денежное пособие, и против сего не перестают ещё спорить в парламенте ревнующие об охранении господствующего англиканского вероисповедания»⁸⁷. Мало того, «до сих пор католики (как и все вообще диссиденты) платят церковную подать в пользу господствующей в государстве англиканской церкви. Любители свободы верования неоднократно предлагали в парламенте отменить сию подать. Но охранители церкви не допускали сей отмены⁸⁸, «видя в церковной подати связь единства между церковью и государством»⁸⁹. Вот что говорить Израэли в своём воззвании к избирателям: «охранение национальной церкви заключает в себе вопрос: принцип религии должен ли быть элементом нашей политической конституции, должно ли государство быть освященным и, с уничтожением освящения, взывающего к высшим чувствам человека, не превращается ли наша система управления в простую полицейскую систему? Во всём этом я вижу только одно развращение народов и падение царств. Я верю, что конституция будет поддержана в своих постановлениях о церкви и государстве»⁹⁰. «С сим иностранным примером не безполезно сравнить мнение в России тех, которые до сих пор в пользу раскола, в предосуждение правительству, с горечью напоминают давно уничтоженную двойную с раскольников подать, как будто гонение, простирающееся и на нынешних раскольников»⁹¹, между тем как дело идёт не о том, «чтобы раскольники платили налог, в пользу православной церкви, а только о том, чтобы они не расхищала духовного её достояния»⁹². Кроме Англии м. Филарет указывает и на другие европейские государства, в которых существуют пределы веротерпимости. «В самой Франции, говорит он, допускаются только признанные вероисповедания, а для признания требуется политическая известность, в чём именно состоит учение сего исповедания и что оно не угрожает общественному порядку. В Швейцарии же, земле протестантской, никто, кроме протестантов, не имеет и права на общественные должности. А чтобы допускать свободное существование обществ, подобных нашему расколу, скрывающих от правительства свои тайные действия, требующих терпимости, когда сами не, имеют никакой терпимости, постоянно потрясающих в народе понятие о законности верховных властей, – этого нельзя найти ни в одной европейской земле. Отсюда очевидно, что православное правительство России, в видах охранения единства господствующего вероисповедания, воспрещая законом лишь отпадение от православия и на этом основании принимая ряд стеснительных мероприятий против раскола и его сект, как отпадших от православной церкви, никоим образом не может быть обвиняемо в исключительной по сравнению с западными государствами нетерпимости. Равным образом очевидно, что если правительство допускает при этом свободу иностранных вероисповеданий и не включает в их число раскол и его секты, то через сие оно не нарушает закона справедливости и не противоречит себе, ибо делает так по причине только что указанной «великой разности» в происхождении и характере между первыми и последним. «Римско-католики и протестанты пришли под российскую державу со своими вероисповеданиями законным путём: и потому, по справедливости, предоставляется им свобода их вероисповедания; напротив того, раскольники суть отпадшие и отпадающие от православной церкви, осуждаемые законом государственным, запрещающим такое отпадение. Если бы государство, осужденным законом его, дало одинакие права с неповинными пред законом, то оно стало бы в противоречие с собственным законом и справедливостью вообще». Затем, при независимом от православной церкви происхождении, иностранные исповедания чужды и нетерпимости по отношению к ней, а также вредных политических воззрений, – вследствие чего опять справедливо признаются законом. В случае же, впрочем, стремления проявлять что либо подобное, закон преследует их за таковые преступления наравне с раскольниками. Правда, по мнению некоторых защитников раскола, факт давнего его существования достаточно, будто бы, сам по себе говорит в пользу дарования раскольникам свободы вероисповедания. В положении раскола, говорит Филарет, некоторые видят «странное явление, – непризнание 200 лет существующего факта». Если сие изречение принять в точном, буквальном смысле, то это не только странность, но даже и невозможность. 200 лет существует раскол и правительство не признаёт его существующим, не видит, думает, что его нет! Полно, так ли это? Кажется, правительство смотрит на раскол, как на существующий факт, когда оно говорит в законах, напр.: местные полиции обязаны вести именные списки о рождающихся и умирающих раскольниках, и о числе их представлять ведомости ежегодно гражданскому начальству. Итак, если говорить точнее, правительство признаёт раскол, как существующий факт, но как факт, существующий незаконно, потому что раскол вообще существует через нарушение законного послушания православной церкви, а безпоповщина, сверх того, преподаёт учение противное закону, государственной власти, нравственности, не признаёт же правительство не фактическое существование, а только законность раскола. Такое явление, кажется, не очень странно. Посему, если требуется признать раскол, как существующий факт, по первому взгляду это справедливо и легко. Но при углублении в значение сего требования, оказывается, что требуется признать законным то, что не без основания доныне признаваемо было незаконным. А это не легко согласить с справедливостью, и не легко исполнить». Далее, факты истории, по мнению Филарета, вовсе не оправдывают то положение, «будто нигде стеснение сект не останавливало их успеха, а напротив того, будто бы содействовало их распространению, и что по сей самой причине должно бы отменить существующие о раскольниках постановления, как стеснительные для них». Подобное явление, по мнению Филарета, если и имело где место, то лишь там, где «меры были нетверды, где они подвергались изменениям; а где они были тверды, там успех сект останавливался и даже уничтожался. Первая замечательная в Европе секта гусситов, сначала было принявшая огромные размеры, потом энергическими мерами правительства подавлена так, что Богемия, где она возникла, совершенно обратилась в римско-католическую страну. Спустя после через сто лет возникшее протестантство имело успех только там, где сами государи явным образом приняли его сторону. Но во Франции, где сего не было и где правительство, наконец, сильнейшим образом противодействовало протестантству, оно, после отмены нантского эдикта, так ограничено, что уже не могло более распространяться. Те же следствия были в Бельгии, где правительство употребило все усилия против распространения протестантства, а в Испанию и Италию по сей самой причине оно даже не могло и проникнуть, хотя и никак нельзя оправдывать ужасов безчеловечной инквизиции. В Англии протестантство окончательно утвердилось жестокими мерами покровительницы его королевы Елизаветы. С тех пор и до нашего времени латинское исповедание не имело там никаких успехов; но как только правительство уровняло последователей оного в правах с прочими гражданами, число приверженцев папы более нежели удвоилось и теперь постоянно и быстро умножается. В Пруссии лет за 12 пред сим появились было неокатолические общества, но об них почти уже не слышно с тех пор, как правительство положило преграду их беззаконному распространению. Если же истинная святая вера Христова распространялась в первые века посреди жесточайших гонений, то это было неопровержимое знамение божественному учению Спасителя, и применять столь чудесное её распространение к невежественным сектам, значило бы унижать действие всевышней благодати. Но к дальнейшему распространению христианства промысел Божий употребил впоследствии и покровительство властей: с принятием святой веры императорами римскими, распространение оной сделалось гораздо более быстрым и повсеместным. Наконец, и во всех европейских <…> христианства особенным образом способствовало покровительство государей. И наша православная церковь горьким опытом убедилась, что стеснения не распространяют, а подавляют, если не навсегда, то на долгое время, истинное учение веры. Так было в западном крае России, где гонение на православие создало унию и могло бы в конец подчинить весь народ Риму, если бы промыслу Божию не угодно было возвратить тот край в недра православной России, так и теперь в австрийских владениях православие, стесняемое тамошним правительством, постепенно оскудевает. Что касается нашего раскола, всем известно, что число последователей его, не смотря на возникшие от них самые дерзкие смуты, было весьма малозначительно за исключением тех, которые отпадали в раскол, вследствие введённых Императором Петром I европейских обычаев: но только во времена Императора Петра III стали особенным образом возрастать успехи раскола, по мере, как возрастало снисхождение правительства, и, наконец, достигли неожиданных размеров к концу царствования Императора Александра I. После сего, (т. е. в царствование Императора Николая) раскол усиливался только в тех губерниях, где со стороны местных властей оказывалась ему потачка; ослабевал же там, где обращаемо было строгое внимание на его оказательства, на совращения и на другие злоупотребления. Итак, снисхождение к расколу содействовало и содействует его усилению гораздо больше, нежели стеснение»⁹³. Если же иногда и стеснительные меры против раскольников не достигали своей цели, т. е. не в состоянии были подавить развитие какого-либо еретического или раскольнического учения, то отсюда нельзя ещё извлекать возражения против сих мер. «Человек имеет свободу заблуждать, не уступая не только благоразумию человеческому, но и премудрости Божией: не только власти человеческой, ограниченной, но и Божию всемогущему правлению, которое посему только меньшую часть рода человеческого приобрело христианству и ещё меньшую из сей части – христианству православному». Затем, пример древней христианской церкви, которая в лице христианских императоров, св. отцов и соборов вселенских и поместных мотивировала решение вопроса о стеснительных мерах по отношению к еретикам и раскольникам в положительном смысле, с достаточною ясностью свидетельствует, по мнению Филарета, о законности и пригодности таких мер.

«При торжестве церкви в царствование Константина Великого все силы власти, направленные дотоле против церкви, обращены к защите внутреннего и внешнего её благоденствия. Христианские императоры содействовали ей искоренением остатков идолопоклонства и низложением еретиков. В высшей степени поучительно знакомиться ближе с законами, изданными против язычников и еретиков Константином Великим и его преемниками Феодосием, Юстинианом и другими благочестивыми императорами. Когда христианство восторжествовало, языческие жрецы, весьма естественно, не могли уже оставаться при своих прежних преимуществах, но сверх того у всех язычников отнят доступ к высшим почётным и придворным должностям, как таким, которые увеличивали бы их влияние на народ, – повелено было сокрушать идолов, капища разрушать, или превращать в христианские храмы, или запирать, воспрещая вход в оные, под опасением тяжкой пени, жертвоприношения и вообще обряды языческие были строжайше запрещены, и возобновителям языческого богослужения угрожало наказание. Строгость этих мер была вызвана ясным сознанием, что без неё невозможно было бы избавить верных от постоянного соблазна. Потому, блаженный Августин, упоминая о законах, имевших целью искоренить языческие обряды, говорит: «конечно, между нами нет никого, кто бы не одобрял этих законов». И в отношении к еретикам императоры помнили, что «мать должна миловать свои чада и защищать их, и что она была бы немилостива и жестока, если бы, охраняя волков, погубила овец». В выборе же средств для охранения верных от ересей благочестивые императоры соображались с обстоятельствами, употребляли благоразумные, но твёрдые меры к убеждению заблуждших, а в случае сопротивления и буйства, простирали строгость не на всех, а только на главных лжеучителей и вообще не предпринимали того, что не принесло бы пользы, а только бы больше ожесточало противников. Смертной казни подвергались еретики только в том случае, когда они доходили до ожесточенного сопротивления властям или до преступлений <…> Главные законы, изданные императорами для сохранения православия и обуздания еретиков заключались в следующем. Сборища еретические были строжайше запрещены и нарушающие это запрещение подвергались изгнанию или пене. Запрещено было еретикам строить церкви; а те дома, в которых они собирались, были конфискуемы. Запрещено было еретикам посвящать кого либо в епископы, священники и диаконы. С особенною строгостью поступаемо было с теми, кто совращал других. Лжесвященники подвергались тяжкой пене, изгнанию или ссылке. Особенными законами охранялись те христиане, у которых между родственниками были еретики. Еретики не имели права ни передавать другим свои имения по завещанию, ни принимать завещанное. Приверженцы некоторых сект (напр. манилеи) и в некоторых случаях все еретики подвергались изгнанию или пене. Только один император под предлогом, что вера не терпит принуждения, отменил все законы против еретиков, возвратил ссыльных и сравнил в правах с православными. То был Юлиан отступник. За исключением его, все императоры сознавали пользу и необходимость законов, охраняющих правоверие и правоверных. Понимая же, что законы должны быть не только издаваемы, но также и исполняемы, и видя вред и опасность от беззаконного и своекорыстного снисхождения некоторых правителей к еретикам, императоры определили тяжкую пеню и лишение должности для правителей и судей за отступление их от сих законов; сами же в своём лице являли пример ревности по православию. Законами запрещено было еретикам обращаться к ним лично и утруждать их прошениями. Вместе с тем императоры охраняли чистоту общественных нравов, воспрещая зрелища в праздничные дни, и т. п., сознавая, впрочем, что содействие правительства есть хотя и необходимое, существенное, но не единственное условие утверждения веры. Тогда как государи старались разными законами приводить отторгшихся к единению с церковью, пастыри церкви не переставали увещевать и поучать заблуждшихся.

«Если бы еретики, говорит блаженный Августин в письме к Викентию, были только устрашаемы государственными законами, но при этом не были бы и поучаемы, то это могло бы казаться несправедливостью и насилием. А если бы они только <…> слабо побуждались бы вступить на путь спасения. Но к полезному страху присоединяется спасительное наставление, так что не только свет истины изгоняет мрак заблуждения, но также и оковы дурной привычки разрываются силою страха. Я сам прежде был того мнения, что не должно употреблять никаких внешних побуждений к единению с церковью и что надобно действовать только словом, сражаться одними разсуждениями, побеждать доказательствами, чтобы не иметь нам ложных православных в тех самых людях, которые прежде были открытыми еретиками. Но это моё мнение было оспорено не словами, а фактами. Многие, убеждённые очевидной истиной, давно хотели быть православными, но боясь своих, ежедневно откладывали своё обращение. Многих удерживала сила привычки или нерадение. Многие думали, что нет различий принадлежит ли кто к числу православных или нет, и оставались в ереси потому только, что в ней родились и что никто не побуждал их перейти к православию. Всех этих возвратили в лоно церкви законы (против еретиков изданные), и кого безопасность делала нерадивыми, тех обратила попечительность о них церкви и правительства, и теперь они же торжествуют обращение своё как самый светлый праздник. И так, да служат царии земные Христу, подавая также законы в пользу учения Христа». «Лучше», говорит тот же учитель церкви в другом письме: «лучше, конечно, (кто же сомневается?) одним поучением приводить людей к истинному благочестию, и не побуждать их страхом наказания. Но оттого, что одни из людей лучше, не должно оставлять без попечения тех, которые хуже». «Опытом дознано, что многим было полезно сперва быть понужденными страхом, чтобы после они могли или научиться или на деле исполнить то, чему учились на словах. Конечно, те лучше, которыми управляет любовь, но тех больше, которых исправляет страх. Не всякий, кто нас щадит, нам друг, и не всякий, кто нас не щадит, нам враг. Кто может любить нас более, как не Бог? Однако и он не перестаёт не только нежно поучать нас, но также и спасительно устрашать. Иногда тать, посыпая корм, откапывает от стада, а иногда пастух, ударяя бичом, пригоняет к стаду блуждающих овец. Если бы кто, видя врага своего в горячке и безпамят <…> прежнюю жизнь и жалкие заблуждения, тогда как к сему спасительному сознанию приведены были строгими законами? Некоторым эти законы не послужили в пользу, но разве должно бросать лекарство от того, что безумие некоторых неисцелимо. Те, которые не хотят видеть законов против их нечестия, говорят, что апостолы не просили помощи у земных царей. Кто так говорит, тот забывает, что тогда было иное время, а что всё должно делаться в своё время. Ибо какой император тогда уверовал во Христа и хотел бы служить ему изданием законов в пользу благочестия против нечестия? Тогда исполнялось ещё пророческое изречение: «вскую шаташася язы́цы, и людие поучишися тщетным. Предсташа царие земстии и князи собрашася вкупе на Господа и на Христа Его». (Пс.2:1–2). Тогда ещё не приводилось в действие то, о чём говорится в том же псалме немного ниже: «и ныне царие разумейте, накажитеся вси судящии земли. Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом». Каким же образом царии служат Богу со страхом, если не воспрещая и наказывая с благочестивою строгостью то, что противно заповедям Господним? Ибо иначе служит царь Богу_, как человек, и иначе, как царь. Как человек, он служит Богу, живя по христиански; но поскольку он также царь, он служит Богу, издавая законы, повелевающие то, что праведно, а противное сему воспрещая с приличной строгостью. Так Господу служил Езекия (4Цар.18:4), который разрушил дубравы и капища языческие. Так служат Господу цари, поколику они цари, когда делают во славу Божию то, что могут делать только цари. Никто из здравомыслящих не дерзнёт сказать царям, что им нет нужды до того, каковы их подданные, целомудренны или развратны; и кто, кроме безумного, может сказать им: не заботьтесь, в каком бы состоянии ни находилась церковь Господня в государстве вашем, пользуется ли она миром или терпит бедствия от врагов своих; благочестие и нечестие подданных ваших не подлежит вашему смотрению? Пастыри церковные просят помощи у христианских императоров, не отомщая за себя, но охраняя вверенные им паствы. Если бы они этого не делали, следовало бы порицать их за нерадение. Ибо и <…> воды бл. Августин говорит: «укрощать и исправлять еретиков посредством установленных от Бога властей мне кажется не безполезным. И так как говорит: «несть власть, аще не от Бога», то, без сомнения, когда цари оказывают церкви помощь, помощь сия нам о имени Господа, сотворившего небо и землю». Кроме бл. Августина, можно бы привести ещё свидетельства св. Иоанна Златоустого, советовавшего раззорять сборища еретиков, и свидетельства многих других св. отцов».

«Обратимся к правилам вселенских и поместных соборов. Святыми отцами карфагенского собора (правила которого утверждены VI и ѴII вселенскими соборами) заблагоразсуждено просить царей об искоренении остатков идолопоклонства, об истреблении идолов, разрушении капищ; воспрещении языческих пиршеств и вообще обо всём, что усмотрят полезным против еретиков и еллинов и против суеверий их (пр. 69, 71, 95:120), также признано приличным просить начальников областей о вспомоществовании общей матери, кафолической церкви, против еретиков (пр. 78). Того же карфагенского собора 59 правилом и VI вселенского 23 правилом, антиохийского 5 и 11, константинопольского 9 правилом постановлено: «нарушающих церковное устройство удалять и неволею из царствующего града; производящих в церкви возмущения и крамолы и не хотящих покоряться кроткому увещанию церковных пастырей обращать, как мятежников к порядку светскою властью». Сто четвёртым правилом карфагенского собора было постановлено просить благочестивых царей, Аркадия и Гонория, чтобы возстановлен был закон Феодосия Великого о взыскании по 10 фунтов золота с еретиков, рукополагающих и рукополагаемых, а также и о запрещении еретикам передавать или получать что либо по завещанию. «Царскому человеколюбию (сказано при этом) подлежит пещися, чтобы кафолическая церковь, родившая их Христу и крепостью веры воспитавшая, была ограждена их промышлением. Против неистовства отщепенцов просим дати нам божественную помощь, но необычную и нечуждую святым писаниям. Ибо апостол Павел, как показано в истинных Деяниях Апостольских, соумышление людей без-<…> Наконец охранительные по отношению к православной церкви меры дадут возможность государству избежать целый ряд неудоборазрешимых вопросов и затруднений, которые неизбежно должны родиться, если оно, оставив политику ограничения и стеснения по отношению к расколу и его сектам, решится оффициально признать его особым вероисповеданием, несмотря на его зловредный во многих отношениях характер. Решившись признать раскол, правительство прежде всего должно стать, по замечанию м. Филарета, в сильное недоумение перед вопросом: все ли раскольнические секты, которым несть числа, должны получить свободу вероисповедания, или только некоторые из них? а если так, то какие? Признать все секты правительство не может и не решится, в виду очевидного и сильного антигосударственного направления некоторых из них, не говоря об антицерковном, а признав лишь немногие секты, оно не только не решит затруднительного вопроса, но и даст прямой повод к волнениям среди самих раскольников, которые, увидя пример, все без исключения с настойчивостью и даже дерзостью станут домогаться свободы. «Придут пред правительство раскольники белокриницкого отделения, и скажут: признайте наших архиереев и поставляемых ими священников. За сим придут раскольники новорусские и скажут: мы отказались от белокриницких архиереев; думаем, что и правительству они не угодны: признайте нашего Антония, архиепископа Владимирского, около десяти других существующих и многих имеющих быть архиереев и поставляемых ими священников. Далее придут старые поповцы и скажут: мы понимаем, что австрийские, и ими поставленные архиереи и священники незаконны; и потому желаем иметь по старому русских беглых священников законными. Потом явятся безпоповцы разных толков, и скажут: признайте наших большаков, нынешних и завтрашних, так как мы, может быть, завтра нынешних сменим и поставим других. За сим могут придти и бегуны «и сказать: признайте и наших начальников, беглых крестьян и беглых солдат. Когда прославится такая свобода расколов и сект, не решатся ли придти скопцы и хлысты и <…> родицею. Трудно найти конец этому ряду сект, требующих себе прав. А что будет в селениях? Придут в селение лжесвященник австрийский, лжесвященник русский, беглый русский священник, большак безпоповщинский и ненаказанно будут расхищать и разделять одно селение на несколько приходов разных вер. Одному законному пастырю трудно будет превозмочь многих волков. А их будет очень много. Без меры умножатся, как уже размножаются, лжеархиереи австрийские и русские и без меры будут превращать крестьян и мещан в лжесвященники. Где тогда будет церковное единение россиян? А такая большая утрата единения церковного может ли быть безвредна для единодушия народного в государстве».

Не имея возможности дать свободу вероисповедания всем раскольническим сектам без явного и большого ущерба для народного единства, правительство не может дать этой свободы и сектам наименее вредным в церковном и государственном отношении, напр, секте поповщинской. Ибо в этом случае опять возникли бы трудно разрешимые недоумения и прежде всего в виду раздробления самого поповщинского раскола. «В настоящее время в его лжеиерархии находятся в брожении три стихии: 1) лжеиерархия русская, примыкающая к такой же австрийской, 2) русская, отделяющаяся от сей, 3) беглое священство русского православного рукоположения. При появлении в московской епархии австрийского лжесвященства, сперва немногие принимали его, а лучшая и большая часть раскольников отвергали, как незаконное. По времени, его влияние распространилось особенно в селениях, по недостатку лучшего. Теперь, когда открылось провозглашение русской лжеиерархии, независимой от австрийской, некоторые продолжают держаться австро-русского лжесвященства, некоторые уже отвергают его и принимают чисто русское; а где можно, оставляют и то и другое и обращаются к беглому священнику русского православного рукоположения. Итак, неужели признать три раскольническия иерархии и, если позволительно так выразиться, три церкви раскольническия? Если и отвергнуть стирию австро-русскую: останутся ещё лжеиерархия русская и беглое от православной церкви священство. Можно ли цехового Андрея Шу<…> епископом? Можно ли образовать иерархию из беглых священников? Возможно ли сие со стороны как правительства, так и со стороны самих раскольников, по понятию которых для полной иерархии необходимы епископы? Неужели найдётся средство создать ещё беглых епископов»⁹⁴? Но приведёнными затруднениями далеко не прекращается ряд их. Наиболее важное затруднение состоит в том неопределенном положении, в какое с признанием раскольнических лжеиерархий должна будет стать главная опора государственного единства и силы – православная церковь. Ни «Кирилла, который в противность первому апостольскому правилу рукоположен одним епископом, и при том, не имевшим права рукополагать, православная церковь не может признать истинным епископом»⁹⁵, ни рукоположенных им священников. «Из сего следует, что если бы когда либо гражданское начальство в отношении с духовным православным упомянуло бы об Антонии, архиепископе Владимирском, духовное начальство обязано было бы отвечать, что оно не знает архиепископа Антония, а знает только цехового Андрея Шутова». Равным образом, «если бы гражданское начальство решилось смотреть на беглых священников, как на законных у раскольников, духовное начальство, тем не менее, обязано было бы, по правилам церковным, признавать их запрещёнными в свяшеннослужении и подлежащими лишению сана, и тогда оказалось бы, что государство доставляет ненаказанность виновным перед православною церковью и поощряет дезертирование из церковной службы. Как же можно было бы выйти из таких противоречий? Принуждать ли православную иерархию признавать то, что противно церковным правилам и её совести? Но это значило бы нарушать государственный в России закон, предоставляющий свободу даже нехристианским вероисповеданиям, и право главная иерархия была бы обязана лучше пострадать, нежели подчиниться такому принуждению, по слову апостольскому: и повиноваться подобает Богови, паче нежели человеком» (Деян.5:29). Таким образом призна<…> ещё повести к нарушению того единения и согласия, которые в настоящее время существуют между православной церковью и государством и до сих пор не были нарушаемы никакими взаимнопротиворечащими воззрениями, – к разрушению искони существующей в России гармонии между ними, которой нет у других народов христианских, и которою Россия только и может быть сильна, – следовательно, к такому разрушению, последствия которого трудно и взвесить. Наконец, вместе с указанными весьма важными затруднениями церковно каноническими и государственными, официальное признание раскольнических лжеиерархий должно возбудить немало недоумений административно-практических, хотя и не особенно важных, однако не легко разрешимых. Если «в одном городе будут две кафедры, два архиерея: православный последнего рода может быть и не один; два епархиальных управления, в одном селении два прихода:, православный и экс-православный, в одном селе или деревне один двор православной епархии, другой экс-православной, – сколько случаев к столкновениям и запутанностям? Где будут пределы епархий и приходов? Теперь лжеепископы и лжесвященники, из мещан и крестьян, числятся в сих званиях, и ходят с паспортами сих званий: останутся ли они и тогда в сих званиях, или будут выделены, и при том однолично, или с семействами и потомством, и тогда, как жалуются на многочисленность православного духовенства, создастся новое, многочисленное духовенство экс-православное, особенно если оно получить и диаконов и причетников? Будут ли экс-епископы православные иметь консистории и на каком содержании? Или будут оставлены с нынешним управлением, произвольным, неограниченным законами и правильными формами, чтобы бесконтрольное своеволие удобнее прельщало и привлекало к ним православных? Из каких источников, и в каких размерах, будут иметь содержание экс-православные епископы и священники» и проч. Решение всех сих вопросов с признанием поповщинского раскола необходимо для устранения многочисленных поводов к столкновениям и запутанностям; но легко ли это сделать?

* * *

В предшествующих главах мы определили то, каков с точки зрения м. Филарета, должен быть общий характер воздействия государственной власти на раскол и различные его еретические секты и фракции, как этот общий характер, должен видоизменяться в частном своём применении к расколу и его сектам и фракциям сообразно направлению и духу учения последних и в чём находит своё оправдание. Это определение показало нам, что меры государственной власти, направленные против еретиков и раскольников, должны исключать, по Филарету, всякую мысль о возможности предоставления последним права абсолютной индивидуальной религиозной свободы или, что то же, безграничной свободы в делах веры и совести. Желая видеть в основе вероисповедной политики русского государства применение христианского начала терпимости в делах веры, в то же время Филарет требовал от него, чтобы это начало было умеряемо, огрничиваемо другими началами, началами «справедливости и осторожности». Ограничение раскола и его еретических сект и фракций в правах религиозной свободы вытекает, по мнению Филарета, из признания его вредности в церковном и государственном отношении, но это же самое признание, по его суду, служит достаточным основанием к ограничению правоспособности раскола и его сект и фракций не только религиозной, но и всякой другой политической и гражданской. «Права в православном государстве, говорит Филарет, принадлежат православному христианину и верноподданному. Выступающий из послушания православной церкви, подобно как отступающий от обязанности верноподданства, более или менее теряет права, или подвергает себя ограничению прав, а не приобретает каких либо прав в своём положении⁹⁶. <…> Собственно говоря, по мнению Филарета, вопрос о правах раскольников не может быть даже и возбуждаем. Если же вопрос в силу таких или иных обстоятельств и поставлен для решения, в таком случае бывает уместна речь «не о правах наследников, а возможном уменьшении тех в общих правах ограничений, которым раскольники подвергли себя, и подвергнуты законами, выступив из законных отношений к православной церкви»⁹⁷. Таким образом, вопрос о правах раскольников может быть решён не в том смысле, «чего раскольники могут требовать по праву», а в том, «что государственная власть может дать им по своему духу терпимости и свободолюбия».

С точки зрения этих общих принципиальных суждений м. Филарет отрицал некоторые гражданские права раскольников, напр. право семейное или зоконность раскольнических брачных союзов. С церковной точки зрения брак есть таинство, которое раскольники или вовсе отвергают, или же если и признают, то совершают его вне православной церкви самочинно постановленными священниками, через что, по мнению Филарета, лишают себя и права признания законности его. Поэтому, когда возник вопрос о признании законности таких союзов между сектаторами со стороны гражданской власти, основанном на праве последней утверждать особыми формами раскольнические брачные сопряжения без венчания (записью таких случаев в особые полицейские книги), м. Филарет отнесся к этому проэкту отрицательно. В основе этого проэкта была положена та мысль, что совершенное непризнание гражданскою властью супружеских между сектаторами союзов, не освященных венчанием в православной или единоверческой церкви, открывая обширное поле своеволию и ничем несдержанному разгулу страстей, губительно действует на нравы. М. Филарет соглашался, что эта мысль, если только она справедлива, даст сильное побуждение к признанию таковых браков. Но действительно ли эта мысль справедлива? На этот вопрос м. Филарет отвечает так. «Твёрдость брака <…>религиозного убеждения в святости брака, а не от записи его в обывательскую полицейскую книгу. Брак раскольника, приемлющего священство, совершенный священником, обязывает его совесть силою закона Божия, и тем поставляет преграду разгулу страстей и охраняет нравы, не смотря на то, признан ли оный или не признан гражданскою властью. Брак безпоповца, связанный только волею родителей, или непосвященного большака, не имеет такого охранительного действия на совесть; а ещё более благоприятствует разгулу страстей совершенное непризнание брака, по учению секты. Итак, не от признания сектаторских браков гражданскою властию происходить у них разгул страстей и порча нравов, а от духа самых сект, и гражданский закон о браках не уврачует сего зла, потому что не переменит дух сект». Признание законности раскольнического брака со стороны гражданской власти поставило бы самую эту власть в противоречие с принципами справедливости и законности, ибо допустить такое признание «значило бы ввести новый неизвестный и противный законам род супружеских сопряжений, непризнанное законами признать, незаконное узаконить, терпимое по нужде обратить в покровительствуемое. Сие послужило бы сильным подкреплением расколу, и произвело бы новые затруднения по отношению к существующим законам». Итак, если с точки зрения церковной раскольнический брак нужно признать незаконным если и гражданское признание законности этого брака не ведёт к той цели, для которой признаётся его законность, а ещё и ставит гражданскую власть в противоречие с справедливостью и законами страны, то, по суду м. Филарета, запись о раскольнических брачных сопряжениях не должна быть делаема не только в церковных метриках, но и в гражданских или в особо назначенных для сей цели полицейских книгах.

Но особенную силу доказательности получает у Филарета мысль о незаконности ведения записи раскольнических браков в полицейских книгах, когда он обращает внимание правительства на те в высшей степени ненормальные, с церковной точки зрения, следствия, которые влечёт за собою самый <…>никами союзы, раcсуждает Филарет о форме указанных записей, не освящённые венчанием в церкви, но записанные в особых полицейских книгах, полагается «признать не подлежащими оспариванию». Последнее выражение должно признать неточным. Кроме того, что такие браки в известных случаях могут быть оспариваемы перед судом церковным, они по необходимости могут подвергнуться оспариванию, если, после записи в полицейских книгах, откроется, что они связаны в очень близком родстве, или, что муж вступил в брак от живой жены и проч. Точнее было бы выражение, что браки не венчанные в церкви, а только записанные в полицейских книгах, признаются не вполне правильными, однако имеющими силу для пользования правами гражданскими». Самая правильность раскольнических браков, по мнению Филарета, не достаточно гарантирована записью в полицейской книге. Запись не есть надежное основание правильности. «Сказать неправду в пользу раскола, раскольники или не почитают за грех, или почитают таким грехом, который наставники их легко простят, или очистят несколькими земными поклонами. Итак, явятся к полицейской записи брака свидетели, раскольники скроют, что между женихом и невестою есть близкое родство, или что кто-нибудь из них был в трёх браках и вступает в четвёртый, или что был присоединён к православной церкви: и брак будет признан ко вреду православия и к соблазну православных. Впрочем, здесь легче показать, на какой сомнительный путь вступает законодательство, нежели указать путь несомнительный».

Насколько с точки зрения м. Филарета ненормальным явлением по своим следствиям нужно считать признание законности раскольнических брачных сопряжений, сделанное посредством записи последних в полицейские книги, настолько же ненормальным по своим следствиям, по суду м. Филарета, нужно считать и расторжение таковых браков при помощи гражданской власти. По составленным в проекте правилам, расторжение заявленного раскольнического брака представлялось ведению палат гражданского суда. В приложении этих правил м. Филарет видел многие неудобства. «Пред совестью раскольников, приемлющих священство, го <…> как брак в православной церкви. Чтобы палата гражданская прекратила действие таинства, а отнимала от супружества благодать и благословение, данные ему таинством, – это есть несообразность, поражающая религиозную мысль и религиозное чувство. Но если сия несообразность войдёт в практику, и вследствие сего распространится мысль, что брак есть такой союз, который может быть уничтожен гражданскою властью, подобно контракту, или другому гражданскому акту, то сим подорвано будет уважение к святости брака, и сокрушена будет надёжнейшая опора твёрдости и чистоты брачного союза. И сей соблазн будет угрожать не только раскольникам, но и православным, особенно при распространяющейся уже ныне слабости нравов. В бракоразводных делах встретится нужда принять в соображение и церковные правила. Но это, по свойству церковного законодательства, не так удобно для гражданской власти, как применять к делу статью Свода Законов. Дабы, хотя отчасти, устранить показанные неудобства, не было ли возможно предположенное правило о гражданском расторжении раскольнических браков заменить следующим образом? 1) Дела о преступлениях раскольников против твёрдости и чистоты супружеских союзов подлежат ведению палаты гражданского суда; 2) если в сих делах встретятся случаи, требующие применения церковных законов, то палата сносится с православным духовным начальством, како церковный закон должен быть применен к представившемуся в деле случаю; 3) если духовное начальство объявит, что представившийся случай ведёт к расторжению брака, то палата объявляет брак уничтоженным». Если, с точки зрения духовной, по суду м. Филарета, раскольнические брачные сожития нужно признать незаконными союзами, то естественно, что в его глазах должны были быть признаны незаконными же, как жены, состоящие в таких союзах, или супружествах, так и дети, прижитые в них. Поэтому, если Духовенству не свойственно вести запись браков, которые пред взором церковным неправильны, то в существе дела не следовало вносить в церковные метрики и запись о рождении <…> скому начальству, ибо такое внесение записи о рождении детей раскольнических не соответствует назначению церковных метрик. «Назначение церковных метрик, говорит Филарет, и церковная в них потребность, состоит в том, чтобы православная церковь верно знала своих чад, усыновлённых ей крещением, и потому правильно и беcсомнительно могла преподавать им следующие потом таинства. Из сего очевидно, продолжает Филарет, что священник обязан записывать только православных, крещённых в церкви, а раскольнических не обязан». Но это, по Филарету, только одна сторона дела, которую, по её существенности, решительно подлежало бы взять во внимание, если бы и на противоположной стороне не представлялось обстоятельств, имеющих право на уважение. Первой побудительной причиной к записи в церковные метрики рождений детей раскольников служит то обстоятельство, «что крещение, и раскольниками совершаемое во имя Пресвятые Троицы, имеет свою силу в православной церкви»⁹⁸. Второй такой же причиной нужно считать важное практическое значение этих метрик для государства. «Церковные метрики имеют немаловажное значение в гражданском и государственном управлении и употребление для ежегодной численности народа, так как ревизии редки; для поверки самых ревизий, для удостоверения о принадлежности людей к состояниям, для определения возраста ко вступлению в права совершеннолетия и к исполнению повинности рекрутской. Приятно помыслить, что церковь приносит сие служение государству безвозмездно, полагая на своих служителей бремя сие и довольно трудную ответственность. При усердии к пользе общей нет причины желать государству собственных всенародных метрик»⁹⁹: ибо для ведения их «потребуется увеличение канцелярий полицейских управлений и становых приставов и, следовательно, особые издержки от казны»; такие метрики «были бы затруднительны для народа». По правилам, составленным для этих метрик, «о каждом случае рождения в деревне, заявитель и два свидетеля должны взять <…> том идти к становому приставу, нередко за 20 и более вёрст, и, если он в отсутствии по службе, ждать его, не зная, долго-ли; или возвратиться, не зная, когда благонадёжнее придти опять»¹⁰⁰. Наконец, гражданские метрики «едва-ли достигли бы не только высшей, но и такой степени верности, какой при дисциплине иерархической достигают метрики церковные»¹⁰¹, ибо «трудно ожидать, чтобы записи заявлений были верны». Верность же и сохранность записей в церковных метриках, обезпечивается тем, что за оные ответствует приходский священник с тремя, или, по крайней мере, двумя другими членами причта, что за исправностью сих записей, дважды в год, надзирает благочинный; что по окончании года один экземпляр сих записей остаётся в церкви, а другой представляется в консисторию или духовное правление, где контролируется, даёт статистические таблицы и хранится». Третье побудительной причиной к записи в церковные метрики рождений детей раскольнических служит то обстоятельство, что «раскольники не признаются в государстве особым законным сословием», значить, «не можно сделать особого учреждения для раскольнических метрик, ибо такое учреждение было бы призванием раскольников, как особого сословия в государстве». Последние две причины к записи рождений детей раскольников в церковных метриках служат достаточным основанием, по мнению Филарета, и для внесения в эти метрики записи о случаях смерти раскольников. Относительно же самого способа и формы записей событий рождения и смерти раскольников, по мнению Филарета, можно было бы постановить следующие правила. 1) «Запись рождения и смерти раскольников ведётся приходскими, по месту жительства их, причтами, но одинаковой с метрическими книгами православных форм, в виде отдельного прибавления к оным. 2) Заявление о сих событиях причту делается при двух свидетелях, или, в сёлах, при члене сельского управления, которые и подписывают запись вместе с причтом. 3) О рождаемых объявляется: в браке или вне брака рождены, под <…>же не входит в дознание о законности брака. Если впоследствии понадобится удостоверение о законорожденности, тогда можно будет утвердиться на полицейской записи брака родителей. 4) Об умершем объявляется, в каких летах он умер, естественною-ли смертью, и, если знают, от какой болезни. Такой порядок имел бы следующие преимущества: 1) Заявителю рождения и смерти и свидетелям, в наибольшем числе случаев, ближе и удобнее дойти до сельского приходского священника, нежели до станового пристава. 2) Из одного источника удобнее, нежели из разных почерпать нужные сведения, справки и счёт людей. 3) Священник получает случай соприкасаться к раскольникам, чтобы дружелюбным и доброжелательным обращением с раскольниками приобретать их благорасположение, и открывать путь к религиозному с ними собеседованию, вместо того, что теперь раскольники, по наущению своих наставников, не принимают священников в свои дома, и священники не находят случаев войти с ними в сношение.

Отрицая в расколе право семейное, м. Филарет высказывался также против допущения раскольников в иконописные цехи. И при запрещении заниматься иконописанием, раскольники не оставляют этого ремесла; «а получив на сие права законом, с большею силою будут распространять свои произведения, вредные для православия и для самого искусства. Они не учатся иконописанию по правилам, не пишут иконы со старых очерков, которые имеют в большом числе, и производят изображения неправильные, нередко безобразные, основанные на ложных преданиях. Уже и теперь при написании или поновлении икон в православных церквах, они усиливаются, при благоприятстве некоторых прихожан, распространять на иконах двуперстие крестного знамения; и священникам трудно сохранять неизменными иконы, свидетельствующие в пользу православия. При усилении раскольнических иконописцев, дело может доходить до того, что в некоторых церквах все иконы получат раскольнический вид и сделаются наглядным доказательством в пользу раскола, к совращению православных».

Раскольникам, по мнению Филарета <…>также права учреждать свои собственные школы. «Такое учреждение приближается к признанию сословности раскольников и ведёт к усилению сепаратизма их, тогда как для государства полезнее, чтобы сепаратизм их уменьшался и не производил трещины в общественном единстве». Равным образом м. Филарет отрицал право раскольников посылать своих детей в общие училища без обязательного для них обучения Закону Божию. Если раскольнический сын в училище совсем не будет думать о Законе Божием, а в родительском доме будет находить только одно невежество и, может быть, недобрый пример, то, что будет с его религией»? Поэтому дети раскольников тогда только могут быть допущены в общие училища, когда они, отказываясь слушать весь курс Закона Божия, по крайней мере дадут обязательсто «изучать символ веры, молитву Господню и десять заповедей, употребляя, если хотят, старопечатные книги».

Г. Добротин