Игорь Бурмистров и Марина Жукова для «Азбуки супружества»
Игорь Бурмистров, Марина Жукова — художники-монументалисты и иконописцы, выпускники СПбГАИЖСиА им. И. Е. Репина, члены Союза художников России, участники многочисленных групповых и персональных выставок. Картины И. Бурмистрова и М. Жуковой хранятся в Государственном Русском музее и Музее истории Санкт-Петербурга. Росписи и иконы находятся в храмах Московского Патриархата в нашей стране и за рубежом.
— Игорь, Марина, вот удивительно: профессии у вас одинаковые, вы в одной мастерской работаете, и даже один аккаунт соцсетей ведете. Сейчас часто говорят о личных границах. Нет ли ощущения, что вы сливаетесь в одно целое, а чего-то личного не хватает?
Игорь Бурмистров: Мое личное — это картины. Я пишу картины-воспоминания. То, что осело в сердце. Иногда закрою глаза и просто вижу. Вот один из последних сюжетов — как мы однажды гуляли в Шуе в осенних холодных сумерках, туда как раз привезли мощи Матроны Московской. Вот в качестве героини Марина присутствует в моей работе, но не более. И второе качество — она мой первый зритель и самый лучший советчик. Всегда, когда я вещь заканчиваю, зову: «Марина, посмотри. Что скажешь?»
И в нашей церковной работе очень хорошо роли распределились. Марина у нас — творческий двигатель и мастер. Она генерирует саму идею, я с помощниками реализую ее до степени подготовки к завершению. И завершает опять-таки Марина.
Иногда я становлюсь советчиком, потому что Марина очень творческий человек, и у нее бывают яркие моменты. Тут уже и я могу ей сказать — о, Марина, тут нас могут не понять. Только в таком качестве я вмешиваюсь в ее процесс. Так что вопрос, как делить творческое пространство, даже не встает.
— Не хочется иногда побыть одному?
Игорь Бурмистров: А у нас бывает такая возможность. Например, с 2006 по 2010 годы мы расписывали главный собор одного монастыря в Ивановской области, и я уезжал туда два раза в год по три и более месяца один. Мне этого было более, чем достаточно. И даже наоборот, тянуло к семье, к Марине, к дому.
А здесь, в мастерской — у меня нет ощущения, что Марина может мешать. Я встал и начал писать. Она часто бывает где-то там…
Марина Жукова: На кухне (смеется). На самом деле, да, этот вопрос совсем не актуальный. Это же внутренний мир. Кто может помешать твоему внутреннему миру? Мне кажется, вообще никто. Уйди в себя и все — это же идеал христианской жизни.
— Часто, когда люди работают в одной сфере, появляется какое-то соперничество.
Марина Жукова: У Игоря картины крайне личные. Он целиком обращается к своей памяти. И извне, из эмпирической действительности, ничего не берет. То есть туда нет никакого входа, конкуренция невозможна. А я церковную работу считаю для себя главной. Жизненным проектом. Я не хочу тратить силы на большой холст. У меня сразу вопрос — зачем. Во-первых, он никому не нужен. Во-вторых, столько труда на него уйдет. И меня нисколько не напрягает и никакой зависти не вызывает, что Игорь пишет миллион картин, покупает множество холстов и делает на них живопись большим количеством краски. Я думаю — слава Богу. Сейчас художником, в силу колоссальной невостребованности, может быть только тот, кто не может им не быть.
Я очень люблю церковную работу за то, что она соборная, что у тебя нет терзаний, как в этом самореализоваться. Но я делаю очень много маленьких альбомных зарисовок. Свое чувство художественности совершенно спокойно можно реализовать на пяти квадратных сантиметрах. И тут у нас никакой конкуренции нет. Я рисую свое маленькое, выставляюсь крайне редко — я даже специально рисую в блокнотах, чтобы невозможность выставиться была изначально заложена. Это какое-то и аскетическое удовольствие, и моральное, и практическое. Нечто совершенно скрытое, самозамкнутое.
Игорь Бурмистров: Да, конкуренции никогда не было. После Академии Марина очень быстро пришла к концептуальному искусству, она делала объекты, у нее даже была выставка в Русском музее. А я тогда как раз хотел в Церкви что-то делать. В церковь я и раньше ходил, но, знаете, как говорил Бунин, — помечтать. Потому что там хорошо, красиво, что-то поют. Так что когда я начал писать иконы в академическом духе, Марина была модной художницей. Какая же тут конкуренция.
Марина Жукова: Но и в концептуальном творчестве у меня была идея самопрорастания искусства и как бы убавления изображений в этом мире. Потому что мир переполнен изображениями. Нажми на кнопочку смартфона — и тысяча. Поэтому я со своих старых работ соскабливала красочные слои. И получались объекты — соскобленные картины. Я даже одежду объекта из них шила. Такой вот уход от себя.
Игорь Бурмистров: Я объясню, почему Марина сделала такой переход. У нас двое детей, Гурий и Вера. Гурия в 14 лет Господь призвал, у него было сердце больное. Последний проект Марины поучаствовал в международной выставке — и после этого она сказала «всё». И присоединилась ко мне. А я 5 лет, кроме росписей, ничего не делал. Потому что мне было травматично что-то другое писать — я всё время видел Гурия. И вот мы пять лет расписывали стены монастыря, и это стало спасением для нас.
Потом меня снова потянуло писать картины. А Марина так и продолжает заниматься только церковным творчеством.
Гурий и Вера
— А как у Веры сложилась жизнь?
Марина Жукова: Хорошо сложилась. Она всегда была натура творческая, рисовала, лепила, играла — мы все думали, где ее призвание. У нее еще и математика, и физика хорошо шли. Мы решили, что нужно поступать на архитектурный. Она поступила и теперь ведущий архитектор в известной фирме.
Почти полгода назад Вера родила внучку Марфу, мы сделались бабушкой с дедушкой. И даже в декрете она делает какие-то проекты. Муж у нее тоже архитектор, но работают они в разных бюро, в отличие от нас.
— Рождение ребенка — типичный кризис для супружеской пары. У вас, получается, 2 года разница у детей, то есть росли два маленьких ребенка одновременно.
Марина Жукова: Мне кажется, наоборот хорошая разница для детей, растишь обоих вместе. Вера была очень непроблемным ребенком. Мы всё как-то спокойно делали вместе. Это сейчас только диву даешься. Вот Вера сидит и выбирает коляску — как много там параметров, как по-разному они стоят. Она днями сидит и ее выбирает. Есть, например, специальные коляски для погодков. А у нас всё проще было. Обычная спальная коляска, в ней лежит Вера, в ногах у нее сидит Гурий. И пошли в ЦПКиО!
Игорь Бурмистров: Мы тогда как раз дом купили на Псковщине. И сразу в него въехали, и сразу начали ремонт с Мариной делать. Гурику было три, Верочке год. Она маленькая, хватает проволоку, гвозди, еще что-то. Мы на нее кричим, а Гурик: «Не кричите на нее, она маленькая!» Он-то большой, целых три года!
— Как у вас распределялись домашние обязанности?
Марина Жукова: Игорь замечательный отец. Я потом прочитала, что так бывает, и поняла его состояние — отцовство как удар молнии. Он прямо Гурика взял и как-то остолбенел. Будто его что-то пронзило. Классный отец. Гулял, читал, Евангелие детское изучали.
Игорь Бурмистров: Всё, что связано с детьми, с прошлым — очень сложно. Есть там моменты, которые себе простить не можешь. Например, с другом выпил, нагрубил Марине. Гураша такие вещи тяжело переживал. Потом сглаживалось как-то, я прощения просил. И хотя это давным-давно прошло, всё равно — лучше бы этого не было. Вот не было бы! Как говорил Александр Сергеевич, «и горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю».
У нас много друзей в Германии. Они организовали Гурику операцию, его оперировали в Кельне в 4 года. Благодаря этой операции и Господу, мы еще 10 лет были вместе. Друзья эти очень верные, мы до сих пор дружим. На свадьбу к Вере с Лешей приезжали.
Помню, как Гурка маленький вставал утром, и я его кормил завтраком. Марина чуть позже просыпалась. И книга Пушкина с иллюстрациями Конашевича перед нами: эти картинки Гурке очень нравились. Когда сын заговорил — оказалось, что он всё уже знает и понимает. Потому что мы с ним всё время разговаривали. Помню, как Гурий так смешно-серьезно спрашивал про кого-нибудь: «А он за царя?» Я говорю — да, да, за царя, всё нормально.
Марина Жукова: Игорь и сейчас внучку очень удачно укачивает. Он в этом лидирует у нас. Начинает ей сказку о рыбаке и рыбке своими словами пересказывать. Она утыкается ему под мышку и засыпает.
Игорь Бурмистров: Причем она может протестовать, когда что-то другое, но только я начинаю: «У самого синего моря жили старик со старухой», она сразу — раз! И начинает так внимательно смотреть. Чего там в 5 месяцев можно понять? Тем не менее, эти словосочетания ее убаюкивают. И когда до царицы доходишь, всё, она уже сопит.
Как две австралийские птицы
— Жизнь двоих — песня или всё не безоблачно?
Игорь Бурмистров: Конечно, не безоблачно. 36 лет живем, всякое бывало, есть моменты, о которых не хочется говорить. Потому что это жизнь двух людей. Я могу давить, взорваться эмоциями, обидеться. Быстро отойти, попросить прощения. Но не это важно. Я тут прочитал недавно и сейчас хочется это повторить. Спрашивают, зачем ты женился. Один отвечает — чтобы детей родить, второй — ну вот любовь была. А третий — чтобы до конца дожить. И вот я сейчас понимаю, что у нас так и получилось. Жили-жили-жили — и хочется так и дожить. Дойти вместе до конца.
Мы много в монастырях работали, там очень просто говорят: есть два креста, семейный и монашеский. Так что ничего тут героического или кайфового нет.
Марина Жукова: Сейчас много слышишь про эмансипацию, феминизм. Но я на опыте своей жизни поняла, что у мужчин следует безоговорочно признавать духовное лидерство. Если, конечно, духовность есть. Но в нашем случае она безусловно есть.
При этом Игорь в мелочах очень неустойчивый. Но зато на каких-то переломах, рубежах, драматических моментах он полностью вытягивает ситуацию.
— Вы замечаете такое: там, где один проседает, второй восполняет?
Марина Жукова: Безусловно. Есть такие австралийские птицы, они одного вида, но разные. У самца клюв колуном, а у самки — острый нос. Это уникально, совершенно разные клювы. И вот муж дербанит ствол, разбивает его. А жена тонким носом вытаскивает оттуда личинки. Представляете? И мы примерно такие же — и в жизни, и в церковном нашем служении. То, что я абсолютно не могу, делает Игорь. И то, что он абсолютно не может, делаю я. И это нигде не пересекается.
— Если говорить о сложных взаимоотношениях, часто ведь обижаешь друг друга. Как простить?
Марина Жукова: Могу очень простую технологию посоветовать — и когда обижаешь, и когда обижаешься. Это земные поклоны. Вот когда невозможно вспоминать что-то, тебя прямо выворачивает и бесит — пошел, земных поклончиков отбил, и как рукой сняло. И дальше живешь.
— То есть ты обижаешь и ты же еще поклончики бьешь.
Игорь Бурмистров: Конечно. Мучает-то это тебя. Она же очень разрушительная, эта обида. Когда не можешь простить и начинаешь это в себе лелеять. Это же не жизнь!
— Игорь, а у вас какие есть практические советы?
Игорь Бурмистров: Ох, не знаю. Ну вот разве когда я пишу… Как сказал один мой друг, художник, — Бурмистров уходит в свое прошлое на этюды. Для меня это очень целительно. Матушка нашего духовника, приснопамятного священника Георгия Мицова, говорит: «Ты должен писать». Я отвечаю: «Матушка, да никому не нужны мои картины. Редко кто покупает». — «Дело не в этом». Я только сейчас понял, почему она так сказала. Чтобы я там нейтрализовывался! (смеется)
— А вы очень активный по характеру?
Марина Жукова: Да, Игорь феерический, человек-бомба. Мы часто шутим, раскладывая слова, как будто бы это была аббревиатура. И Бурмистров у нас — это «Бурный мистров». Очень порывистый, увлекающийся.
Игорь Бурмистров: Помните, у апостола Павла — доброе, что хочу, не делаю, а худое, что не хочу, делаю. Так что можно декларировать что угодно, а сам потом такую по жизни отвесишь непоследовательность! Но есть у нас некая динамика. Марина стала нашим столпом, оплотом. Я могу увлечься чем-нибудь, меня прямо срывает. А Марина выступает удерживающим фактором.
— Вы говорили, что можете давить. А бывало, что вы меняли свое мнение в пользу мнения Марины?
Игорь Бурмистров: В семье? Да все по ее! (смеется) Есть немецкая поговорка, мы от друзей знаем: «Я в доме хозяин, как она скажет, так и будет!» (смеются оба)
Ну зачем мне лезть в какие-то бытовые дрязги, зачем пытаться Марину изменить. У меня есть мои картины, это такая грандиозная свобода!
На самом деле я действительно всё время спорю и противоречу, но в результате получается по-Марининому. Как-то у нее более практически всё оказывается по жизни. Но у меня есть свои обязанности в семье. Я в свою очередь не буду ее грузить теми делами, которые мне привычней делать. У нас совершенно естественное распределение — если у меня, например, в машине будет какой-то звук странный в заднем мосту, я ведь поеду к автослесарям, а не она.
Марина Жукова: Только так интересно получается, почему-то с развитием техники отпадают именно Игоря обязанности. Он всегда мыл посуду, а сейчас у нас посудомойка. Он полы мыл — теперь мы купили робот-пылесос. А я как протирала все наши шкафы с полками и книгами, так и протираю (оба смеются).
Химия какая-то
— Расскажите, как вы познакомились, как выбор пал друг на друга.
Игорь Бурмистров: Первый курс, Академия имени Репина, у нас там были две мастерские через ширму. Одна половина — ученики С.Н. Репина, вторая половина — А.Л. Худякова. И там была Марина за ширмой. С такими светлыми золотистыми волосами, в ярко-красных вельветовых брюках. Я ее сразу заметил. Но все-таки, знаете, я считаю, что не мы выбираем, а нас выбирают. Я же видел, что Марина на меня как-то особенно смотрит. Так чего и мне бычиться. А потом уже, наоборот, я перехватил инициативу.
Марина Жукова: Я на Игоря обратила внимание, еще когда мы вольнослушателями были. Мы же оба со второго раза поступили. Глупо, конечно, но помню, что мне дико нравились его красивые белые зубы и широкая улыбка. А глаза карие, внимательные! А еще он подмигивал и анекдоты рассказывал. Ну очень живой!
Игорь Бурмистров: А помнишь, как мы встретились случайно на выставке рисунков Александра Иванова. Это было во время занятий, мне как-то всё надоело, я — раз — и поехал на выставку. Хожу, на рисунки смотрю. И вдруг Марина. Вот так получилась, что вроде бы уже какая-то искра была, а еще и повстречались. После выставки куда-то пошли вместе. А потом был общий для двух групп день рождения, 1 ноября. Выпили, танцы, и как-то сразу всё у нас закрутилось. Я ее проводил, и с тех пор мы всё время вместе.
Марина Жукова: Ну да, химия какая-то.
— Как вы расцениваете встречу двух людей? Это судьба, предназначение — или все-таки случайность, которую мы должны принять? Знаете, бывает, что люди по 20, 30 лет вместе, а всё равно иногда точит сомнение: мое или не мое.
Марина Жукова: Если уж говорят, что волос с головы не упадет без воли Отца нашего, то, наверное, браки действительно совершаются на небесах.
Игорь Бурмистров: Понимаете, какая штука. Вот Гурий ушел в 2002 году. И мы сразу же начали работать в монастыре. Закончилась эта работа в 2010‑м. Кроме того я туда выезжал несколько лет без Марины — у нее было очень много заказов на иконы. Верх я писал без нее, кроме центрального купола. Потом была роспись на Святой Земле, потом еще один храм в России. И вот сейчас я вспоминаю это время — горькое время, просто слезы — как высшую точку. Как самое лучшее по силе духовности время своей жизни. Потому что там была другая радость, в этом горе. Только что за руку не возьмешь — но Гурик прямо тут, рядом.
Это и сейчас бывает, но, как отец Сергий Булгаков писал, — затягивается. Небо открылось, а потом затягивается. И лучше бы это сохранить, конечно. Все-таки у человека, как уже отец Георгий Мицов говорил, — позорная природа. Но это было, было. И есть в моей памяти.
И как тут после этого размышлять, насколько ты правильный выбор сделал? И раньше этого вопроса не стояло, а потом, когда мы для Гурика — одно, когда было такое вот совместное предстояние… чего тут еще можно искать?
Анна Ершова
Комментировать