Трудности перевода. О догматах

(28 голосов4.8 из 5)
  • 00.00 Божественные догматы
  • 00.01  Ограничения в области морали — заповеди; ограничения в области дисциплины — каноны; ограничения в области мысли — догматы;
  • 00.03 Ортопраксия — правильное поведение. Ортодоксия — правильное славление
  • 00.04 Мы не знаем механизм спасения. Нас спасает Христос.
  • 00.04 Мы не можем понять — надо защитить
  • 00.05 Заповедь врача: не навреди
  • 00.07 Задача догматики: защитить права Бога в мысли людей
  • 00.08 4 Евангелия. Кто такой Христос?
  • 00.10 Не понимаешь — не вычеркивай!
  • 00.12 Анафема — не проклятие.
  • 00.13 Халкидонский догмат: неслитно, нераздельно, неизменно, неразлучно — соединение двух природ во Христе. Апофатика — путь отрицания.
  • 00.15 молчание от незнания, молчание от избытка.
  • 00.16 неслитно — человек не перестал быть человеком, соединившись с Богом
  • 00.17 неизменно — в полноте человеческая природа вошла во Христа
  • 00.19 неразлучно (Оригену) — против развоплощения Христа
  • 00.20 нераздельно
  • 00.22 Догматы православия — Символ веры
  • 00.24 Акцент догматики первого тысячелетия — Христос был Богом.
  • 00.26 Христос воплотился. Христос вочеловечился. Воплотился от Девы Марии. Две воли Христа. 7‑ой Собор против ереси иконоборчества
  • 00.27 Полнота Божественности Христа — основа догматики

Протодиакон Андрей Кураев: Для человека, который со стороны смотрит на мир Православия, мир Церкви кажется миром запретов. Такой огромный забор длинный, на котором большими буквами написано: «Нельзя!». Вот ничего нельзя! Современного человека пугают ограничения. Такова мода в современной культуре: свобода, независимость, никаких ограничений. А в Церкви мы не скрываем, что определенные ограничения у нас есть. Ограничения в области морали – это заповеди; ограничения в области дисциплины – это церковные каноны; ограничения в области мысли – догматы. Конечно, это особенно болезненно переживается: как это кто-то может запретить мне иначе думать на какую-то тему? Раз такое недоумение у людей есть, то тем более имеет смысл внимательно присмотреться: а что для нас-то с этим словом связано, почему мы об этом говорим?

Я хотел бы обратить внимание на удивительный совершенно парадокс. Христианство рождалось как религия любви и свободы. «К свободе призваны вы, братия…», «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос…». Но при этом христианство оказалось самой догматической религией. Я даже скажу жестче: пожалуй, Православие – это единственная догматическая религия мира, потому что в других религиях есть ортопраксия, но нет ортодоксии. Есть норма поведения: законы шариата, 613 заповедей для иудеев. В других религиях нет набора обязательных представлений о Боге — вот о Боге нужно думать так-то и так-то. Только в христианстве – в догматах о Троице, о Христе – они есть. Что за этим стоит, почему так произошло? С точки зрения нецерковного человека может показаться, что это пример какой-то деградации. С вершин любви и свободы вдруг до катехизиса докатились, до учебника догматического богословия. Ну а дальше понятна ассоциативная связь: догмат, ересь, инквизиция, гонения на еретиков и прочие нехорошие вещи. Однако одно с другим тесно связано. Я имею в виду появление догматики и проповедь христианской любви и свободы. Дело в том, что человек по-настоящему может знать только то, что он сделал сам. Вот, например, я не сам сделал этот телефон, поэтому я не понимаю, как он работает. Напротив, книжки мы пишем сами, поэтому для нас не является большим секретом, как именно пишут книги, то есть мы это умеем делать сами. А с христианством самое главное то связано, что не мы себя спасли. Христианин – тот, кто ощущает себя спасенным. Это означает, что для нас спасение всегда останется тайной. Мы никогда не сможем его разложить по полочкам, подробно описать, рецепты спасения предложить – мы не знаем. Мы спасены Христом, а не спаслись сами. И вот это означает, что некий метеорит вторгся в толщу нашей культуры, и вот он здесь пылает, горит и он не может распасться на культурные компоненты, понятные нам. А раз так, то возникает необходимость, ну хотя бы, защитить вот этот метеорит от наших слишком липких лап. Если мы не можем понять, то хотя бы защитить.
Вот есть принцип реконструкции. Остались руины древнего здания. В 19 веке считали: «Ну, мы представляем, как оно могло выглядеть, давайте достроим. Сейчас на старые кирпичи новый бетон поставим, купол сделаем, все будет по новенькому, сиять будет блестеть». Вот только сегодня читал предложение одного американца: чтобы Киев стал туристической столицей Европы, надо Золотые Ворота покрасить золотой краской. Прекрасно, великолепно, такое американское мышление. А современный принцип научной реставрации предполагает: «Не замай!» Вот, если у тебя есть кирпичная кладка на уровне три кирпичика оставшаяся от 4 века до н.э., крышу над ними можешь на жердочках поставить, целлофан натянуть, но ни одного кирпичика туда не прибавляй, ничего не делай. Потом, может быть, появятся у нас какие-то новые технологии, более тщательного анализа этих кирпичей или поиск обломочков, потихонечку будем собирать, но если сейчас у нас таких технологий нет — не навреди. Аналогична заповедь врача — не навреди! Если ты не знаешь, как лечить пациента, не вмешивайся. Есть некий гомеостаз: пусть со скрипом, с болью человек-то живет, но живет. А если вмешаться, гомеостаз разрушить привычный, мало ли что может получиться, когда нет ясного рецепта. Точно также с христианством. Поскольку мы не знаем, как мы были спасены, мы в некоем недоумении стоим перед тайной Евангелия и бьем по рукам тех, кто пробует оттуда вытащить умную цитатку и на свое боевое знамя водрузить.
Дело в том, что, как мы видели во время выборов, у каждой политической партии обязательно есть свой партийный батюшка. В России даже у коммунистов есть свой партийный батюшка, который в красной рясе первого мая выходит на Красную площадь и что-то там возглашает. «Капитала» святаго чтение…» и что-нибудь такое. Прокимен, глас 9‑ый: «Пролетарии всех стран объединяйтесь». Так вот, точно так же было в древности и отчасти остается до сих пор. Евангелие кажется слишком вкусной вещью, его хотят растащить на цитатки и каждая философическая школа по-своему. Задача Церкви – защитить права Бога в мире людей. Вот это задача догматики – защитить права Бога в мире людей от нашего человеческого скудомыслия, слишком линейного мышления, такой евклидовой геометрии, ели вспоминать слова Достоевского, который всегда против этого протестовал.
Как работает дисциплина церковной мысли? Смотрите: многих людей, которые впервые брали в руки Новый Завет, смущает то, что там 4 рассказа об одном и то же – четыре Евангелия. Совершенно понятная идея: ну давайте же как-то вместе состыкуем, чтобы повторы убрать, сведем в одно, и будет нормальный линейный роман, покетбук, в метро можно прочитать, быстро осилить. Довольно понятная идея, но интересно, что Церковь этого не приняла. Хотя и был такой писатель в конце второго столетия – Татиан, ученик Иустина Философа. Это сирийский писатель, он перевел четыре Евангелия на сирийский язык и сделал из них такую мозаику. Надо сказать, что эта идея так и не вышла за рамки древней Сирийской церкви. Действительно, парочку столетий она существовала, не была осуждена Церковью, но все-таки это не стало общецерковным достоянием. То есть даже вот на такого рода правку евангельского текста Церковь никогда не соглашалась. Дело в том, что когда мы встречаемся с Евангелием, там главный вопрос состоит в следующем: кто такой Христос? Вообще это главная тема проповеди Христа: «За кого люди почитают Меня?» Это прямой вопрос, который Христос апостолам задает. А загадка состоит в том, что во Христе мы видим деятеля, который, несомненно, имеет божественный статус и при этом Он к Богу обращается на «Ты». Вот как это объяснить не в рамках олимпийского многобожия, а в рамках библейского монотеизма? Что это за загадка такой диалогичности в жизни самого Бога? Из этой загадки, собственно говоря, и рождается вся остальная православная догматика, попытка объяснить Евангелие. А именно, вот, скажем, ребенку дарят какую-нибудь машинку. Что нормальный мальчишка делает с нормальной машинкой? Разбирает. Потом он эту машинку собирает назад и итог всегда один и тот же: какая-то деталька оказывается лишней. Точно так же, когда философам дают Евангелие, они его разбирают, потом строят очень логичные, но авторские концепции. Христианство по Канту, христианство по Гегелю, христианство по Льву Толстому и так далее. А что-то выпадает. То есть, вот только объявили Христа замечательным коммунистом, гуманистом, либералом, непротивленцем, а тут Он, как назло, то бич в руки возьмет, то, напротив, скажет: «Буржуев не режьте». Что-то лишнее оказывается в Евангелии – очень хочется вычеркнуть. Так вот, у нас есть догматическая дисциплина, которая повелевает: «Не замай!» Если даже не понимаешь, оставь на месте, но не вычеркивай. Никакой цензуры.
Так вот одно с другим оказалось тесно связано. Именно потому, что христианство – религия любви и откровения, то поэтому она нуждается в защите от наших своевольных человеческих порывов. Вот мы и строим такой заборчик догматов около Евангелия. Но надо понять, что у заборов и у стен бывает разное назначение. Есть стена тюремная, а есть стена крепостная. Может быть, о тюремных стенах стоит мечтать, что их можно было бы снести, но вот крепостные стены не стоит сносить. Особенно, если у вас нет гарантии, что вокруг вас дикое поле уже давно замирено. Потому что мы можем обрадоваться, сказать, что вроде бы у нас полный детант, разрядка, новое мышление и так далее, давайте снесем все крепостные стены, а потом вдруг окажется, что с какими-нибудь печенегами не договорились. И печенеги, новые варвары: «Здрасьте, мы тут к вам в гости, давайте нам вашу дань». В понимании светских людей церковный догмат – это стена тюремная, а мы сами, которые в самой как бы тюрьме находимся, наше переживание этих стен – оно совершенно другое – мы в крепости, мы за защитой этих стен.
Теперь, чтобы не быть голословным, давайте посмотрим, как эти догматы работают. Во-первых, я хотел бы обратить внимание на то, что догматы в Церкви всегда принимаются в виде канонических формул, и они носят отрицательный характер. Обычно принимается так: на Соборе тем, кто не исповедует так-то и так-то – да будет анафема. То есть эти люди не считаются членами Церкви. Это не повод бросать их в тюрьму, как-то обзывать, но, тем не менее, у любого клуба, сообщества людей есть право определять границы членства, условия членства. Вот есть какой-нибудь мужской клуб, и они говорят: «Извините, но в наш клуб мы женщин не пускаем». Или, скажем, вот те, у кого не десяти миллиардов долларов, не имеют права выпить чашку кофе в этом клубе. Мне, конечно, очень обидно, но я понимаю, что это право этих людей – подбирать себе фейс-контроль или еще что-то устраивать. У коммунистов есть свои правила членства в их клубе, а у партии Юлии Тимошенко свои критерии. Нечто подобное и в церковной жизни. Догматы принимаются скорее в виде отрицаний. Теперь вот внимание – самое главное – такой совершенно удивительный догмат Православия: догмат IV Вселенского Собора, или Халкидонский догмат. Он говорит о том, как божественное и человеческое начало соединились во Христе. Догмат гласит так, что эти два начала соединились во Христе неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно. Обратите внимание: четыре «не». Отторгнуты, отклонены слишком поспешные, слишком прямолинейные, примитивные версии соединения Бога и Человека во Христе. Но как на самом деле произошло это соединение, догмат не говорит, то есть тайна остается тайной. Это апофатика, а некоторые примитивные схемы отклоняются.
Апофатика – это такое мышление о Боге, которое предостерегает от навешивания на Бога ярлыков. Вот Бог – это не то, не то, не то – это путь отрицания. Когда человек стоит перед Тайной, которую он при этом ощущает сердцем, видит, и он говорит, что вот это слово не подходит. Он сравнивает. У него есть возможность видеть оригинал, и он сравнивает какие-то копии, разные слова, схемы, ярлыки и говорит: «Не то, не то, не то, это не подходит». То есть апофатика и агностика – не одно и то же. Есть люди, которые молчат о Боге, потому что не знают Его. Просто ничего не знают, то есть: «Я не знаю о Боге, поэтому я молчу». А есть молчание мистика. Есть молчание, которое рождается от незнания, есть молчание, которое рождается от избытка. Так вот, святые отцы – у них был этот избыток опыта встречи с Богом, и поэтому у них было зачастую такое очень дистанцирующееся отношение к некоторым словам. Они не радовались этим словам, видели, что они всегда как-то уродуют ту реальность, которая выше всяких слов. Поэтому Василий Великий однажды сказал, что я буду эти слова использовать, потому что это наименее не недостоверные слова, то есть они не самые хорошие, а они не неплохие. Так вот, теперь смотрим внимательно, IV Вселенский Собор, Халкидонский, 451-ый год, возглашает так: во Христе божественное и человеческое соединены неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно. Теперь подробнее.
Неслитно означает следующее. В общем-то, совершенно естественный ход философской мысли предполагает, что когда божественная бесконечность соединяется с человеческой душой, то человеческая душа, как индусы говорят – атман, должен раствориться в океане Брахмана, слиться. Как капли дождя, падающие в океан, сливаются с морем, как искорка костра, взлетающая к небесам, сливается с солнечным светом – вот так же человеческая душа, соединяясь с Богом, сливается с Ним. Христианство утверждает, что Христос не растворялся, душа Христа не растворялась в Боге. Неслитно: человек не перестал быть человеком, даже соединившись с Богом. Настолько Господь сохраняет всё, хранит свое создание человеческое.
Неизменно. Была другая идея, более мягкая, что хоть что-то же должно было измениться. Был один такой философствующий писатель Аполлинарий, который полагал, что во Христе же был божественный разум, это Логос Божий, Божья София, поэтому, зачем, спрашивается, Ему еще человеческий умишко? Человеческого ума, человеческой души у Христа не было. Слово стало плотью, но тело было у Христа, а души человеческой не было. В общем, логично. Если у меня дома есть суперкомпьютер, зачем мне допотопная пишущая машинка? Мы ее выбросим, у меня суперкомпьютер. С этой логикой Церковь не согласилась. Бог сохраняет все. Григорий Богослов этому Аполлинарию сказал: «Милый мой, как называется существо, у которого тело человека, а души человека нет? Обезьяна, однако. Так неужели Христос вообезьянился, а не вочеловечился?» Поэтому, отрицая ересь Аполлинария, догмат говорит: неизменно. В полноте своей человеческая природа вошла во Христа, в полноте своей, включая ее душевность, телесность и физиологичность и, даже страшно сказать, сексуальность. У Христа был определенный пол, мужской, и Праздник Обрезания – первый из новогодних годовых циклов церковного праздничного года.
Неразлучно, нераздельно. Неразлучно – это специальное словечко, вставленное в наш догмат, ради полемики, опять же, с другим гениальным философом – Оригеном, жившем в III веке. Он полагал так, что когда кончится история человечества и пройдет Божий Суд, то после этого Богу уже не будет резона оставаться человеком. Он развоплотится. Христос потеряет свою человечность и останется чистым Духом. Да и мы тоже, люди, со временем сбросим свои тонкие телесные оболочки, то есть такая платоническая идея, философическая, но это не христианство. Есть слова Христа: «Я всего человека исцелил». Всего, включая нашу телесность и так далее. Христианская вера говорит о том, что Бог стал человеком по любви. Не ради какой-то конкретной нужды: помощи и так далее. Свойство любви – соединяться со своим любимым и не на время, а навсегда. Понимаете, бывает в жизни, конечно, что человек что-то делает для какой-то конкретной цели. Иногда, например, молодые люди желают завести ребенка ради того, чтобы встать на очередь на получение квартиры. Но я полагаю, что даже если они с этой целью решили: «Перестанем предохраняться и родим ребеночка», то потом, когда ребенок появляется, что там до этой квартиры, до этого президентского гранта – вся жизнь изменилась после этого! И ребенка любят ради того, что он есть, совершенно бескорыстно. Точно так же, по мнению Церкви, Бог стал человеком не ради решения разрулить какую-то ситуацию — это любовь, это навсегда. И поэтому – неразлучно, навсегда. И нераздельно, потому что была там еще такая концепция Нестория, Константинопольского епископа, который полагал, что Христос и Бог это разные совершенно Личности. Действительно, Христос вполне человек и вполне Бог, но есть Личность Сына Бога где-то на небе, есть Личность Сына Марии здесь на земле и между ними такой постоянный нравственный контакт. То есть в этом случае получается, что Бог не стал человеком, а просто нашел Себе какого-то медиума здесь, пророка на земле. Пусть очень высокого, но пророка, такого Магомеда получается. То есть такого рода магометанство, в общем. Поэтому христианство говорит – нет, Бог и Человек соединились нераздельно. Нельзя разделить Христа и Бога.
Я только что процитировал самый ключевой догмат Православия – Халкидонский, а вообще, надо сказать, что это один из вопросов на засыпку. Если я, как профессор семинарии, хочу засыпать семинариста на экзамене – ну не нравится он мне – я задаю вопрос: «Сколько догматов есть в Православной Церкви?» Всё, двойка гарантирована, потому что точного ответа не знает никто, в том числе и я сам. Штука вот в чем. Вообще-то, с точки зрения чисто технической, догмат – это только вероучительное определение Вселенского Собора. Соборов было всего семь и, соответственно, догматических текстов очень мало. По большому счету вся догматика Православия умещается на одном листочке, в одном тексте и этот текст знаком любому православному христианину, любой нашей церковной бабушке – Символ Веры. Молитва «Верую…» — это и есть компендиум православной догматики. На самом деле это издалека кажется, что в Православии много догматов. «Ваши догматы запрещают смотреть телевизор!» Простите, нет у нас догмата о телевизоре. «Ваши догматы запрещают ходить в кино!» Наши догматы говорят только о Боге. В Церкви нет догматов, касающихся науки, культуры, мироздания, природы, дисциплины. Нет у нас догмата, призывающего за кого-то голосовать на выборах. У нас догмат только об одном – о Христе. Христос и Его отношения с Богом и Его отношения с нами, с людьми. Вот это и есть жизненный нерв нашей догматики.
Самое интересное, что если внимательно перечитать все наши догматы, определенные Вселенскими Соборами, то будет заметно, что акцент у них очень странный. Акцент на том, что Христос был Человеком. Если сегодня проповедник выйдет на улицу, решит проповедовать Христа, то сегодня, скорее, такой начинающий миссионер будет готовиться и копить аргументы для того чтобы доказать, что Христос был Богом. Начиная с апостольских текстов, вся богословская мысль первого тысячелетия и догматы наши – они акцентируют внимание совершенно на другом – на том, что Христос был Человеком. Дело в том, что языческого мышления, идеалистического, философского мышления легко принять идею о том, что Бог обратился к людям. Но вот то, что Бог стал человеком… Вот, скажем, Зевс. Зевс обращается к людям: то он в образе лебедя овладевает Ледой, то в образе быка похищает Европу, то в виде золотого дождя какой-то девушкой овладевает и так далее. Но ведь никогда же не скажет грек, что Зевс волебедился, что он соединился с быком неслитно, нераздельно, неразлучно. Это не более чем образы, технические средства и так далее. В общем-то, оптические иллюзии. Так естественно было бы сказать, что то же касается Христа. Для того чтобы легче было беседовать с людьми, чтобы люди не боялись посланника небес, Он принял облик человека, что-то доброе нам здесь сказал, а потом сделал ручкой и растворился в облаках. Понятная религиозная схема, во множестве религий она присутствует. Христианство ново, не тем, что оно о небе говорит. О непознаваемом Боге представления очень похожи у разных людей. А вот о том, что, оказывается, это Небо – оно пришло к нам на землю навсегда. Действительно, о том, что мы видели своими глазами, что осязали своими руками, о том, что слышали своими ушами, о том, что Слово стало плотью – об этом мы говорим вам. Вот когда апостолы начинают горячиться, когда они настаивают, с эмоцией говорят. И вот об этом наши догматы. Скажем, Первый Вселенский Собор говорит, что Христос воплотился. Второй Вселенский Собор через пятьдесят лет дополняет вот эту часть Символа Веры: и вочеловечился. Это против того самого Аполлинария, который полагал, что Слово стало только плотью без души. Нет, вочеловечился. Тут же Второй Собор добавляет в Символ Веры — я хочу подчеркнуть: не в текст Евангелия добавляет, а в Символ Веры — воплотился от Девы Марии. Первый Собор этих слов не говорил. И говорится о том, что Он был распят при Понтии Пилате, то есть Символ Веры насыщается историческими реалиями, чтобы Христос не превратился в какую-то философскую категорию. Дальше Третий Вселенский Собор скажет о том, что эти божественное и человеческое начало все-таки имели одну личность, к одной личности восходили. Четвертый Вселенский Собор, я уже цитировал, уточнит, что человеческая природа во Христе была неизменна. Пятый Собор и Шестой скажут о том, что во Христе человеческое начало было всецелым со своими энергиями, стремлениями, с человеческой душой, с человеческой волей. Это была ересь монофелитов, которые считали, что у Христа человеческой воли не было, только божественную волю Он исполнял. И, наконец, Седьмой Вселенский Собор скажет: поскольку Бог всецело стал человеком, у Бога было человеческое лицо и вот это человеческое лицо Бога мы можем иконописать, возможны иконы. Всё, семь Соборов. На самом деле, как ни странно, все развитие догматики на этих Соборах, все дискуссии шли вокруг проблемы полноты человечности Христа.
Если знать нашу догматику, понимать ее, тогда будет понятно, до какой степени обидно бывает христианину слышать упреки в том, что ваши догматы ограничивают развитие нашей мысли, ваши догматы навязывают нам абсурд и так далее. Ничего абсурдного в наших догматах нет. У нас идет защита человечности и защита права человека на вечность, даже на вечность, которая пропитана Богом. Мы видим, что во Христе Бог не растворил человеческую душу Христа в Себе, поэтому и у нас есть надежда на то, что когда мы перейдем порог времени и вечности, то мы не растворимся, не будем потреблены некой божественной матрицей, а Господь сохранит нашу полноту и полноту наших любимых людей, лица любимых нами. Если в самом Боге полное единство природы не растворяет, тем не менее, своеобразие лиц Отца, Сына и Духа, то точно так же и лица, любимые и знакомые нам здесь по земле, мы надеемся, что мы увидим их и в сиянии Божественного Царства. Вот эта вот полнота человечности в сиянии Божественности – это и есть основа православной догматики.

Комментировать

*

Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки