Здравствуйте. Мой вопрос несколько странный, потому что я хочу узнать, есть ли возможность выйти из неверного духовного состояния (на самом деле, таких состояний два, но они поддерживают друг друга), в которое я попал. Дело в том, что чем дольше я живу, тем больше впадают в «невротический грехоцентризм». Ну, то есть: я знаю, что за единый грех человек пойдёт на вечную муку (по крайней мере Игнатий Брянчанинов обрисовал это именно так), поэтому я начинаю видеть грех буквально во всём (и, само собой, это не даёт нормально жить, потому что я не только испытываю тревогу, когда делаю что-либо, но и прежде, чем совершить какое-то действие, испытываю сильное смущение; например, я не могу нормально общаться с людьми, потому что прежде, чем я скажу слово, мне начинает казаться, что всё это празднословие и прочее; если преодолеть это, то, с одной стороны, я бываю смущён тем, что, как мне кажется, грешу, а с другой — отсутствие нормального свободного общения тягостно на чисто психологическом уровне), и всё это усугубляется тем, что, будь на то желание, в текстах святых можно найти осуждение всего, чего угодно (от игры в шахматы до путешествий), что только укрепляет во мне ощущение, что всё — грех (помню, после знакомства с книгой о. Иоанна (Крестьянкина) «Опыт построения исповеди», я сел на диван в своей квартире и понял, что чем бы я ни интересовался, что бы ни делал, о чём бы ни думал, чего бы ни желал — под всё это можно с лёгкостью подвести базис того или иного греха). Обычно людям, испытывающим нечто подобное, советуют вспомнить о Боге, Его милости, возможности покаяния. Но это не снимает проблему в моём уме. Ну хорошо, ну милует Господь при покаянии, но грех ведь остаётся грехом; и, если взять пример с празднословием, то, что я говорю, праздно, значит нужно этого не говорить, пусть Бог и простил бы мне в будущем, но, если не говорить, то невозможность общения приводит к тем тяжёлым, отвратительным состояниям, о которых я писал. Я понимаю, что это неверное духовное состояние, что Церковь не стремится превратить человека в полоумного, вечно тревожащегося невротика, боящегося сделать, сказать, подумать что-либо, но при этом эта схема грехоцентризма кажется мне твёрдой и вполне обоснованной, и мне нечего возразить на неё.

Эта схема, где грех есть грех и всё есть грех (и, как следствие, ад) подводит ко второму духовному состоянию. Я совершенно неспособен оперировать такими понятиями как «духовный возраст», «мера» (имеется в виду мера для монахов и мера для мирян), неспособен понять, должен ли мирянин заботиться обо всех этих «безгодно спах» и прочем или это что-то чисто монашеское, неспособен отделить чисто монашеские предписания, равно как и частные советы (и даже псевдоправославные перлы вроде запрета услаждать красивыми женскими голосами(!)), от категорического императива, потому что грех есть грех (поэтому, если, к примеру, Варсонофий Оптинский ещё до своего монашества увидел в посещении театра что-то пустое, то и я вслед за ним начинаю видеть всё в таком ключе, только у меня этот ореол «пустого» расширяется, охватывает театр, кино, литературу и всё на свете: какие-нибудь пешие прогулки и т. д.), вследствие чего меня начинают преследовать все эти грехи типа «тайноядение», «любоначалие», «безгодно спах» (из-за последнего, проснувшись утром, я даже не знаю, могу ли я, прежде чем встать с постели, 10 минут полежать, чтобы томление сна сошло меня, и просто насладиться тишиной и покоем утреннего часа или должен немедленно вскочить как юный пионер и до конца дня удариться в стахановские труды) и в этой концепции ни о какой мере и ни о каком постепенном возрастании в добродетели речи быть не может (если мера, к примеру, борьбы с празднословием для мирян заключается не в вечном молчании, а в том, чтобы стараться болтать поменьше, то возникает вопрос: вот я вместо двух часов болтал час, но разве от этих успехов час болтовни перестал быть часов празднословия, то есть грехом?). И это делает для меня неразрешимой следующую дилемму. Возьмём для удобства всё то же празднословие. После знакомства с прямыми определения празднословия и пустословия, единственный вывод, который можно сделать, состоит в том, что никакое общение между людьми невозможно — просто в силу того, что не может ежедневное человеческое общение состоять исключительно из глубокомысленных сентенций и реплик по делу типа «Передай, пожалуйста, соль», — а всё остальное (особенно шутки, — ведь помним, смехотворство — это пустословие) с лёгкостью попадает в категории пустого, малозначительного, говоримого только для того, чтобы говорить и т. д. То же с праздностью — бесполезное времяпрепровождение, но всё без исключения можно с лёгкостью сделать пустым и бесполезным (особенно если понимать пользу исключительно как пользу духовную). Если эти прямые определения — это мера каких-нибудь суровых аскетов (иначе общение действительно сделается невозможным, а редкие разговоры должны будут свестись к разговорам роботов, да и то в форме кратких полицейских отчётов), то в чём заключаются все эти категории (пустое и праздное) для мирян, чего опасаться, от чего уходить, а о чём, напротив, не беспокоиться? Этого никто лично мне не объяснял. По факту — меня просто ставят в жёсткие ригористичные рамки, о которых я лишь спустя годы узнаю, что они были для каких-нибудь монахов. В итоге я ничего не могу сделать: не могу присесть на лавку — праздность, не могу съесть пирожное — лакомство, тайноядение и прочее, не могу почитать книжку, которая прежде радовала и бодрила душу, подобно тому, как сон бодрит тело, потому что это всё «пустое», «праздное», «суетное», «ничего не даёт» или ещё лучше — «ничему не учит», да и вообще всё это лучше как можно быстрее оставить; и так далее — по любому вопросу, по поводу любой мелочи, на каждый мой поворот головы, на каждый мой чих неизбежно найдётся какой-нибудь грех (о котором я не сумею рассудить — это для суровых монахов из пустыни или для всех? И разве грех — не всегда грех? Как он может разделяться: «для монахов», «для мирян»?).

При этом, глядя на других мирян, я вижу, что им (слава Богу) не знакомы эти терзания (и я надеюсь, что Господь убережёт их даже от малой части этих мук). Они просто нормальные люди, стремящиеся в свою меру соблюдать заповеди, живущие церковной жизнью, участвующие в Таинствах (в общем-то, это делаю и я), при этом они живут нормальной жизнью, они могут смотреть фильмы, отправляться куда-то друг с другом, не думая, что это всё праздное и пустое, могут общаться друг с другом, шутить, не переживая, что это пустословие, смехотворство, могут, в конце концов, создавать семьи, не мучаясь сотней благочестивых цитат о блуде, после которых следует признать, что никакие контакты между людьми противоположного пола невозможны. В глубине души я завидую этим людям.

Я понимаю, что это состояние тоже ложное, губительное, но оно, опять же, кажется мне убедительным, и я не вижу никакого логического исхода из него. Я могу завидовать жизни нормальных мирян, но если логически разобрать, то, получится, что всё, что они делают, действительно праздно, пусто, лишено смысла, греховно. Или нет? Не знаю — я не нахожу возражений против таких выпадов. И это ставит меня между Сциллой и Харибдой: с одной стороны, я живу жизнью, где всё кажется мне греховным, а с другой — всё оставить, превратиться в отшельника и молиться в режиме 24/7 я не могу да и, откровенно говоря, не хочу (это напоминает мне более утончённую муку на тему того, что все мои интересы, желания и заботы находятся в лоне «мира сего», не духовны).

Так вот есть какой-то выход из этих состояний:

1. Грехоцентризм.

2. Восприятие всего как императива.

2.1 Неспособность понять, что действительно требуется от мирянина, а о чём можно не беспокоиться.

3. Беспокойство от факта, что над тобой висит ад, пропускной билет в который — один единственный грех.

Может, я неправильно понял какие-то вещи в христианстве, и вы мне их разъясните? Буду благодарен.

Вопрос закрыт для новых ответов.