Изабелль: Я всегда был верующим человеком, но я верила в какие-то высшие силы. То есть атеистом я, наверное, никогда не была, я себя не помню. Но у меня какой-то конкретики, понимания вообще: кто такой Бог, как, что, почему столько религий, почему столько путей…
В.: Её всегда манил невидимый мир с его загадками, как магнит притягивал необъяснимое. Чтобы найти истину, ей хотелось выбрать сразу все пути, изучить сразу все религии и, казалось, магия ‒ это тоже один из способов познания Бога.
Ну, я вроде верила, что Бог есть, какие-то высшие силы есть, но для меня высшие силы были и всё остальное: и эзотерика, и оккультизм, и много чего другого. Но это всё относилось к каким-то высшим силам. Невидимый мир меня всегда интересовал и, так или иначе, я интересовалась; в детстве мы вроде как шутили, какие-то пытались спиритические сеансы проводить, какие-то там тарелочки крутить, у кого-то что-то получалось, у меня не получалось ‒ и слава Богу. Ну, как-то всё это было очень интересно, очень даже забавно, в какой-то степени.
Изабелль Стокопенова ‒ мулатка. Её отец ‒ афроамериканец из Кот-д’Ивуара из Западной Африки. Мама ‒ россиянка из Омска. Познакомились родители на автобусной остановке возле университета дружбы народов, где учился папа. Это была любовь с первого взгляда, правда, просуществовала семья недолго. Папа был протестантом, мама ‒ некрещенной, и с верой для ребенка родители так и не определились. Когда Изабелль выросла, она оказалась, в буквальном смысле слова, на распутье. Духовный поиск начался с погружения в магию.
В общем, всё, что было мистическим ‒ меня прям тянуло. Я смотрела все передачи про магов, про экстрасенсов, читала какие-то книги ‒ вот мне прям было очень интересно. В какой-то момент я начала тоже, вроде как, в поисках чего-то высшего ‒ я начала увлекаться магией, начала уже ходить на занятия, скажем так; не сказать, что это была прям такая магия, там, с шарами, с ритуалами ‒ ну, это были некие какие-то энергетические сеансы, что-то мы там читали, вычисляли, куда-то там подключались.
Магические сеансы она параллельно совмещала с йогой и пением мантр. Увлечение индуизмом тоже напоминало, порой, мистическое действо.
Когда я начала уже углубляться немножко в индуизм, было, что я практиковала мантры на четках, у меня стоял, вернее ‒ висел, один из богов индуизма, то есть я молилась ему в том числе. Когда я занималась какими-то практиками, скажем так, у меня были доступы к определенным энергетическим каналам, и я могла с помощью этих каналов решать какие-то свои вопросы. Например: я устала, у меня нет сил, ‒ я подключилась к определенному каналу; силы тебе дали. Ну, то есть вот так.
Это вавилонское смешение религий не мешало Изабелль ходить в православный храм из интереса, правда, разговоры о вере больше раздражали.
Мне было непонятно о каком спасении постоянно идёт речь, от чего они вечно всё спасаются, почему нужно кого-то спасать. Про грехи постоянно эти разговоры ‒ меня они напрягали даже раньше. То есть даже когда я была на огласительных на беседах, я ещё не понимала, что такое грех, спасение, очищение, еще что-то ‒ я не понимала.
И, казалось, все религии говорят об одном и том же, но только разными словами и на разных языках, все дороги ведут к Богу. Такое понимание долгое время не мешало ей заниматься взаимоисключающими вещами: магией и гаданием, астрологией и философией, она пела мантры и читала акафисты.
От индуизма к ведической религии, исламу и христианству ‒ она всё пробовала на вкус. Но и Коран не увлек, и Евангелие долгое время казалось пресным.
Учитывая, что до этого я читала Бхагавад-Гиту и Коран, скажем так, ‒ это такие книги насыщенного вкуса, вот, если есть, например, продукты с глутаматом натрия ‒ очень насыщенный яркий вкус, но потом, когда ты ешь простой продукт, не хватает чего-то, к чему ты привык. Вот Евангелие для меня было каким-то нейтральным и пресным по сравнению с другими книгами.
Вкус Евангелия она почувствовала намного позже, после того, как крестилась. Мысли о Православии, о Крещении стали возникать после замужества, в 23 года, когда Изабелль всерьез задумалась о детях.
Так или иначе я была всё равно в поисках духовных, и я понимала, что рано или поздно мне нужно определяться, и если я хочу стать мамой в последствии, то для детей будет лучше, если определюсь до их рождения, чтобы они как-то воспитывались уже конкретно, а не также болтались как я. Я начала думать только с точки зрения, что если я стану мамой, то как я буду молить за своего ребёнка ‒ это единственный был аргумент, который меня заставил думать вообще в этом направлении, потому что что всё остальное, что было в качестве аргумента (я сейчас не буду перечислять) меня никак особо не впечатляло, потому что мне казалось, что всё-таки должна быть более серьезная причина для принятия крещения или чего-то ещё.
Исключая одну религию за другой и остановившись на христианстве, она могла бы выбрать самый простой путь ‒ протестантизм, веру своего отца; могла стать католичкой. Но ни тот, ни другой вариант не подошел.
Казалось бы, папа, вроде как, протестант… Мне не хватало там глубины, то есть мне нравились их службы с точки зрения музыки, мне нравилась эта музыка, она мне нравится и сейчас; мне нравилось, что там весело, что там как-то, вот, ты приходишь ‒ там действительно хорошие люди, можно хорошо, там, пообщаться, попеть какие-то песни, потанцевать, послушать проповедь, но не более того. А я хотела чего-то глубже. Собственно, я вот эти все свои поиски искала чего-то глубже, и протестантизм тоже с этой точки зрения не подошёл. Католицизм ‒ я ходила и к католикам в храм, была она их службах, и почему-то тоже… То есть там поглубже вроде как, но я почему-то решила, что ‒ нет. Осталось Православие.
Решение Изабелль поддержал её муж, крещеный в православии, но сразу встали новые вопросы: где и как креститься, где найти священника. Долго идя к этому шагу и, наконец, определившись, она решила, что всё нужно сделать здесь и сейчас, в этот же день. Выбор пал на храм Покрова Пресвятой Богородицы в Ясеневе.
Мы едем туда. Я туда как только зашла, я поняла, что, просто, я как будто домой попала. То есть я туда зашла и мне уходить оттуда уже не хотелось вообще. Мы идём в церковную лавку узнать, как, с кем поговорить, нам говорят, что сейчас там как раз есть огласительная беседа для тех, кто готовится к крещению, «идите туда». Мы пришли на эти беседы, я послушала, мне понравилось. Просто, для меня раньше (я долго от этого предубеждение не могла избавиться) церковь вне церкви ‒ это одна картина, а церковь внутри церкви ‒ это другая картина. И мне казалось, что православные люди ‒ они какие-то все забитые, зажатые, зашуганные, если я могу так выразиться. Что они не умеют разговаривать, что они какие-то вот такие, что я такая умная, а они все какие-то не такие.
Тут я прихожу на беседу, где сидит молодой человек, который говорит совсем неправославным языком, в моём понимании, и я понимаю всё, что он говорит, и мне это всё как-то откликается. Я думаю: «Надо же, всё понятно». Там, по идее, после этих бесед выдавали сертификат о том, что вы их [огласительные беседы] прошли.
Но одной огласительной беседы Изабелль показалось мало ‒ от сертификата она отказалась. Приходила на встречу со священником ещё и ещё. Последнюю встречу батюшка назначил ей в самом храме. Прежде все беседы проходили на его территории.
Я туда зашла, я просто обомлела от этой красоты, я потеряла дар речи, я вообще забыла про всё. Потом священник был занят, он разговаривал с парой, которая готовилась к венчанию, и я пока сидела ждала. Там девушка стояла пела посреди храма, батюшка попросил её пообщаться со мной, пока он занят. И она, я помню, мне что-то рассказывала, я сейчас не помню, что именно, она мне рассказывала что-то о духовной жизни, ещё что-то ‒ часть из этого я поняла только потом, когда я крестилась, я поняла, о чём вообще была речь; а часть ‒ до этого. Мне как-то, вот, всё откликалось, вот на этом моём этапе, когда я решила принять крещение. Так или иначе вся информация, которая мне попадалась, она мне откликалась, хотя раньше, прям, православие ‒ … А тут люди говорят, они говорят очень мудрые вещи. И я помню, что вот у неё был какой-то такой внутренний свет, какая-то такая радость, то есть я смотрела на не и думала: я тоже так хочу.
Крещение состоялось только через 3 недели ‒ этого времени Изабелль хватило, чтобы она действительно по-настоящему уверовала в Христа.
Мне батюшка дал несколько книжек, и, в общем, всё, что он мне дал ‒ я всё прочитала. Стала изучать про Символ веры, стала разбирать прям от и до; стала изучать какие-то тонкости ‒ всё, что можно было для подготовки к крещению, всё, что я могла, я сделала. Я начала читать Евангелие. А чем дальше, чем ближе к дате крещения, тем больше я понимаю, что я приняла правильное решение, что я действительно этого хочу, я действительно готова, то есть всё, что я читала, всё, что я изучала мне как-то откликалось, вот как будто бы так и должно быть. И в какой-то момент у меня переключился где-то тумблер ‒ у меня просто появилась вера. То есть, не сказать, что её до этого не было, она была, но какая-то, как я говорила, она какая-то неконкретная, абстрактная. А тут я просто, прям, вот, стала верующим человеком, верующим во Христа. И к моменту крещения (я рада до сих пор, что всё-таки у меня были эти три недели) я всё-таки стала верующим до того, как я крестилась, а не через, там, 10 лет после формального крещения. То есть я, прям, очень рада этому.
При Крещении Изабелль получила имя святой Иустины, той самой, что родилась от языческого жреца и стала женой Киприана, бывшего язычника и колдуна. Дальнейшая жизнь супругов известна: Киприан и Иустина погибли в страшных пытках от рук язычников за веру в Христа, но Изабелль узнала об этом намного позже, имя она тогда услышала впервые.
К помощи святой Иустины и Киприана ей особенно часто пришлось прибегать в первое время после крещения. Старое окружение отпускать не хотело, и словно невидимая магическая сила снова и снова пыталась заманить в свои сети.
Особенно первое время я очень часто читал акафист Киприану и Иустине, потому что моё окружение меня не покидало. То есть просто доходило до комичного. Вот мы едем с девочками, с подружками уже православными, которые у меня появились, мы едем в электричке в Лавру, в Сергиев Посад. И что вы думаете? Идёт парень, на весь вагон включает мантры и гуляет по вагонам, и девочки смотрят на меня, а я говорю: «Ну я‑то тут при чём?» (смеется).
Например, я помню ко мне на занятия по вокалу приходит тоже компания, трое человек их было, они увлекаются йогой, и они хотели тоже что-то из мантр начать петь, но каким-то образом пронесло ‒ они передумали. То есть вот это меня сначала первое время преследовало. Какие-то сны мне тоже странные снились… То есть первое время я акафист читала чуть ли не каждую неделю, потому что было очень тяжело.
Но с первым серьезным испытанием, став православной христианкой, она столкнулась уже на следующее утро после крещения, перед первым в своей жизни причастием. Тогда она впервые на себе ощутила всю силу бесовских искушений.
Почему-то ночью я проснулась от приступов кашля, но поскольку пить нельзя, то я просто как могла откашлялась и потом дальше я больше не спала с тех пор: у меня бессонная ночь, я не сплю, потому что боюсь проспать, и, вообще, впечатлений много. Я последование, не знаю, несколько раз читала даже ‒ насколько это было можно. То есть я Евангелие читала и последование читала отрывками несколько раз. Утром я иду на службу, а это был, не помню, какой-то праздник, и служба была два с половиной часа. Я, не имеющая опыта такого долгого богослужения, как бы, ну, слегка была в шоке; ещё и натощак, ещё и невыспавшаяся, и, вообще, я хотела есть, пить, спать, поэтому мне плохо стало буквально ещё на часах. Это сейчас я знаю, что это были часы, а тогда я не знала: ну, идёт, что-то происходит, и что-то со мной тоже происходит ‒ мне плохо, и когда это всё закончится, я не знаю. Я знаю, что мне нужно дожить до причастия, я терпела как могла: пить нельзя, на улицу выйти нельзя, ничего нельзя, я просто как могла, так и выдержала это всё. Мне сначала стало душно, всё, что можно было до приличия снять ‒ я сняла, я боялась, что мне плохо, то есть я была готова просто лечь посреди храма и лежать, потому что я терпеть не могла, до лавочки я доползла, я там просто села вообще уже «никакущая». В этот момент священник кадил храм, я даже не могла толком встать, чтобы отойти, я просто, видимо, по стенке вот так встала бледная, а он видимо посмотрел, что там всё плохо, он как-то покадил, я ему не мешала, он пошёл, я плюхнулась, и я большую часть службы просто сидела, сложившись пополам. Мне очень плохо и я не знала вообще, что это такое, что с этим делать: пить нельзя, есть нельзя, ‒ я просто не знала, я как могла молилась, плакала и молилась, плакала и ждала, когда же это все закончится.
Но чувство, которое она ощутила после причастия, вмиг перечеркнуло все страдания. Эти ощущения ей трудно выразить словами ‒ это было состояние блаженства.
Летать хочется ‒ летать, всех расцеловать, всех, я не знаю, обнять и всем сказать, что, вообще, мир прекрасен, жизнь прекрасна, что вы ходите все хмурые, грустные и, вообще, вот это полётное состояние был очень долго, где-то полгода, может год максимум.
Я помню это был самый вкусный пирожок с картошкой в моей жизни после этого всего (смеется).
Это было, с одной стороны, самое счастливое время и одновременно самое сложное. Ей было обидно за потраченные впустую годы, и тяжело от того, чтобы поделиться обретенным счастьем было не с кем. Она еще до крещения порвала со всеми магическими сеансами, мантрами, астрологией и ведами, но само окружение долго оставалось прежним.
У меня было ощущение, что меня кто-то подключил к генератору, и меня просто питают энергией, я ходила как шарик, я была готова расцеловать весь мир, я думала, что я сейчас залезу на крышу, буду кричать: «Люди, креститесь!». У меня в мозгу что-то переключилось, я держалась изо вех сил, мне хотелось расцеловать каждого прохожего, мне хотелось растрясти всех тех, кто там не ходит по воскресеньям в храм, кто вообще про церковь плохо отзывается, мне хотелось их всех взять вот так: «Люди, вы не понимаете!» Но я понимала, что я буду выглядеть как ненормальная. И несмотря на то, что я сдерживалась, все равно было видно, что что-то со мной происходит. Я молчала, насколько это было возможно, я никому ничего не проповедовала, не рассказывала, но мне было так тяжело молчать, но я молчала. Держала себя в руках ‒ никому ничего не говорить, и, по сути, ты не можешь ни с кем поделиться, потому что тебя просто не поймут, на тебя будут смотреть как на ненормальную, если я буду говорить всё, что я хотела бы сказать, поэтому мне было тяжело.
В новом состоянии невесомости и эйфории вся духовная жизнь была как на подъеме.
Я читаю молитвы ‒ у меня слёзы градом, потому что как же это красиво, как же это глубоко, то есть, что же пережил человек, если он написал такие слова. Я шла домой, у меня было ощущение, что я как младенец, я как заново родилась, какая-то такая девственная чистота внутренняя, как будто меня промыли, прочистили, я не знаю, как это сказать. То есть вот это ощущение – оно ни в какое сравнение не идет со всеми практиками; то есть это настолько перекрыло, что все остальное мне показалось какой-то мишурой, какими-то играми вообще. То есть менять вот это на то, что было – нет, я не согласна на такой обмен.
Ты уже приходишь сюда [в храм] как домой, ты приходишь как в место, без которого ты не можешь жить. То есть понятно, что мы можем молиться, – то есть не обязательно идти в храм, чтобы молиться, – но, тем не менее, мы же к родителям ходим в гости, мы с ними не только по телефону общаемся, не только о них думаем в душе ‒ мы к ним ходим. Также и в храм мы ходим для чего-то, ну, каждый для своего.
После ее крещения прошло четыре года, ощущения легкости, воодушевления, неофитство ушли, наступили будни христианина с его работой и обязанностями.
Когда я крестилась и стала ходить на Литургию, я поняла, что я без неё не могу жить, то есть я не могу себе позволить пропустить воскресную службу, потому что я не выспалась, или потому что я устала, или мне лень. То есть, понятно, бывают, там, веские причины: мамочки кормят или ещё что-то ‒ это одна история, но у меня нет оправданий к пропуску службы. Поэтому: самолёт ‒ не самолёт, я перед аэропортом, после аэропорта хоть на кусочек, в воскресенье я на службе; плохо я себя чувствую или нет ‒ не важно. То есть это как моя обязанность: меня никто не будет ругать, если этого не сделаю, но я не могу не пойти. Поэтому и объяснить, например, другому человеку я не смогу: а почему. Ну, вот, я понимаю, а объяснить не могу. И вот очень много вещей, которые ты, зайдя в храм, понимаешь, а сказать ты не можешь: почему вот так, а почему по-другому, а что там такого ‒ вот это надо просто пережить каждому.
Строгие внешние ограничения для неё ‒ осознанный добровольный выбор, в котором она видит отнюдь не тюрьму, а внутреннюю свободу.
Я себя чувствовал свободной после исповеди и после крещения, я почувствовала вот эту свободу, и я её почувствовала будучи православной, я так себя не чувствовала никогда, нигде. Собственно, вот мой ответ на этот вопрос. То есть я глубже не пытаюсь мозгами понять: а как, а что; я просто это почувствовала один раз ‒ мне этого достаточно.
Мне кажется, я бы не знала о той форме счастья, которое может быть. Ту внутреннюю радость, которую можно получить от духовной жизни, от общения с Богом ‒ ее нельзя получить никак больше. То есть понятно, что бы мы не любили, что бы нам не приносило удовольствие ‒ это не сравнится с духовным счастьем, которое может получить человек, и, собственно, я поняла, почему монахи уходят в монастырь, почему они там так долго, аскетично подвизаются; то есть мне стало всё понятно, я поняла зачем они это делают, что им это даёт, потому что мне это дали просто по факту крещения.
И пусть её молитва сейчас далека от той горячей, что была после крещения, она знает: Отец её слышит и всегда отвечает.
Для меня Бог ‒ это Отец; Отец, который всегда рад меня видеть, который меня всегда ждет, даже если мне кажется что-то другое, то есть я понимаю, что эти двери для меня открыты всегда, я всегда могу вернуться, если я вдруг где-то как блудный сын, что ты не просто в пустоту стоишь, что-то говоришь и не понимаешь, что ты говоришь ‒ ты понимаешь, что у тебя есть слушатель, что ты можешь сказать и ответ будет, если не прямо сейчас, и он не будет прям слово в слово, но будет как-то по-другому выражено. Просто нужно разговаривать.
Видео-источник: Телеканал СПАС
Комментировать