Елена Любовина для «Азбуки веры»
Елена Любовина родилась в 1975 году в Казахстане. В 1998 году окончила филологический факультет Петрозаводского государственного педагогического университета. Работала в Российском обществе Красного Креста, AIDS Foundation East-West (AFEW), благотворительном фонде «Даунсайд Ап», благотворительном фонде «Абсолют-Помощь», на радио «Вера». Директор благотворительного фонда «1Помогает».
‒ Елена, мы познакомились с Вами в 2006 году в фонде «Даунсайд Ап», где Вы тогда работали, а уже позже я узнал, что Вы ходите в церковь. Знаю, что некоторые сначала приходят к Богу, а потом в благотворительность, а некоторые, наоборот, через благотворительность приходят к вере. У вас как было?
‒ У меня это, наверное, были параллельные процессы. Работать в благотворительности я начала раньше, чем регулярно ходить в церковь, но не могу сказать, что пришла к вере через благотворительность. Крестила меня и моего двоюродного брата прабабушка, но сделала это тайно от родителей – папа у меня был военный, член партии, командовал большим округом, ‒ а мы с братом были совсем маленькие, поэтому помнить этого не могли. Выяснилось это позже, уже после смерти прабабушки. И когда выяснилось, стали всплывать из раннего детства какие-то смутные воспоминания. Как я понимаю, гуляя со мной, когда я еще лежала в коляске, прабабушка часто заходила со мной в церковь. Сейчас я осознаю, что свечи, иконы, церковное пение – родное, знакомое мне с детства. Но родители об этом не знали, а прабабушка вскоре уехала от нас, и я тоже довольно долго не знала. Только после ее смерти, разбирая вещи и документы, нашли там чуть ли не наши крестильные рубашки.
Но полной уверенности в том, что она меня крестила, у меня не было, и в семнадцать лет, когда я уже жила в Петрозаводске и училась на первом курсе, пришла в храм и сказала священнику, что точно не знаю, крестили меня или нет. Священник сказал, что если точно неизвестно, лучше креститься, и крестил меня. Позже всё-таки узнала от родственников, что прабабушка действительно меня крестила.
‒ Значит, в семнадцать лет это для вас уже было важно?
‒ Да, у меня появилась потребность заходить в храм, когда на душе неспокойно, и в храме я всегда чувствовала умиротворение, но всё это было достаточно поверхностно. От случая к случаю заходила поставить свечку, постоять перед иконами, попросить о чем-то Бога, поплакать или порадоваться. Иногда и на службы ходила, но не понимала, что там происходит, быстро уставала. Были и любимые церкви. Но причащаться стала, когда уже жила в Москве. Встретилась с Ольгой, с которой мы были знакомы еще в Петрозаводске, но там близко не общались. В Москве мы стали близкими подругами. Она уже тогда ходила в храм, и я стала вместе с ней не только ходить на службы, но и ездить в паломнические поездки. Почти каждые выходные куда-то ездили, иногда на один день, иногда с ночевкой, и в этих поездках познакомились с экскурсоводом Еленой. Очень интересно она рассказывала и понятно, я задавала ей много вопросов.
А потом я пришла работать в «Даунсайд Ап», где мы с вами и познакомились, и благодаря этой работе произошла встреча с отцом Аркадием Шатовым (ныне он епископ Пантелеимон). Фонд переехал в новое помещение, и я решила, что было бы хорошо освятить помещение. Я не занимала руководящую должность, поэтому не могла сама принимать такое решение, но руководство не возражало, я написала письмо Святейшему Патриарху Алексию II, директор его подписала. Патриарх ответил, что дело богоугодное, и благословил обратиться к отцу Аркадию – он тогда был председателем епархиальной комиссии по социальной деятельности. Пришла я к нему в храм царевича Димитрия с письмом Патриарха, он меня завел в свой кабинет, и говорили мы с ним часа три. Я рассказывала о фонде, он меня расспрашивал и о личных делах, а в конце предложил ходить к нему.
Через несколько дней он сам освятил нам помещение, а я стала ходить в храм царевича Димитрия каждую субботу и воскресенье. До этого я уже примерно год ходила в храм рядом с домом, исповедовалась и причащалась, но, как и в Петрозаводске, не очень понимала, что происходит на службах. Понимание богослужения, чувство внутреннего наполнения службой пришло уже в храме царевича Димитрия, потому что отец Аркадий на встречах с прихожанами подробно всё объяснял, и его наставления были мне понятны и близки. Он показал, что вера – это радость! Общение с Богом – радость, покаяние – радость. Это не отменяло строгости в принципиальных вещах, но владыка Пантелеимон открывает христианство как радость. С тех пор хожу в храм царевича Димитрия. Не знаю, смею ли называть владыку Пантелеимона своим духовником, но по всем серьезным вопросам советуюсь с ним.
Еще очень важный человек в моей жизни ‒ игумения Филарета. Раньше она была инокиней в Новодевичьем монастыре и келейницей игумении Серафимы. После монашеского пострига ее назначили настоятельницей Спасо-Бородинского монастыря, причем в очень непростое для монастыря время. К разбитому кораблю она пришла, ей всё пришлось восстанавливать, и она стала приглашать трудников. Мы с Ольгой и Еленой много времени в этом монастыре провели. Приезжали на неделю, а иногда и дней на десять, трудничали. Вот когда понимаешь, сколько в тебе гордыни, тщеславия. В повседневной жизни работаешь, у тебя есть образование, какой-то опыт, люди в подчинении, что-то получается, и думаешь, какая ты молодец, а в монастырь приезжаешь – ты просто трудница. В первые дни любое поручение ударяет по твоему самолюбию, и непривычно, что ты никому не должна давать советы, да и никакую мелочь не можешь сделать по своей прихоти. Поручили помыть посуду – мой, сказали, как расставить тарелки – расставляй, как сказали, а не как тебе хочется. Сначала трудно с этим смириться, но проходит несколько дней, и на душе становится светлее: просыпаешься рано и идешь на службу не потому, что надо, а потому, что тянет туда, и понимаешь, что там происходит. Наполняют службы! И когда приходит время возвращаться домой, не хочется уезжать – привыкаешь к этой размеренной и правильной жизни.
Конечно, многое зависит от настоятельницы. Матушка Филарета женщина очень чуткая и внимательная. Много нам рассказывала. Посчастливилось мне быть на ее постриге. Я плакала от радости, чувствовала благодать. Так потом страшно эту благодать терять, а теряешь, и теряешь часто. Но дорогого стоит, что тебе это показали. Встреча и общение с такими людьми, как владыка Пантелеимон, матушка Филарета – подарки от Бога, которые я совсем не заслужила. И еще есть третий человек – отец Андрей Верещагин из Петрозаводска.
‒ Думаю, многие слышали о нем. В 2011 году они с отцом Григорием Михневичем выносили людей из горящего самолета.
‒ Да, самолет упал метрах в трестах от его дома, и отец Григорий рядом живет. Думаю, все, кто с ними знакомы, понимают, что эти батюшки не могли повести себя иначе.
Когда я училась в Петрозаводске, слышала об отце Андрее и даже бывала в храме святой Екатерины, где он настоятель, но познакомилась с ним, когда уже жила в Москве. Очень активный батюшка: и тюрьмы окормлял, и с молодежью много работает. Умеет разговаривать с людьми, вникнуть в их проблемы. Интересны ему люди, поэтому и люди к нему тянутся. Мой сын Федя, когда мы бываем в Петрозаводске, прислуживает у него в алтаре. Потом они вместе ходят в тренажерный зал.
‒ Вы уже сказали, что благотворительность в вашей жизни – параллельная история. А с чего она началась? Как вы, филолог, попали в «Даунсайд Ап»?
‒ Сначала я попала в Красный Крест. Еще в Петрозаводске, Сразу после университета меня пригласили в проект по профилактике негативных явлений – курения, пьянства, наркотиков – у подростков и молодежи. Это был норвежский проект. Наверное, я пришла в Красный Крест не потому, что хотела во что бы то ни стало работать в благотворительности, а потому, что это была интересная работа и хорошо оплачиваемая. Для меня вся деятельность в благотворительности связана с профессиональным ростом.
Потом проект закончился, я по личным обстоятельствам переехала в Москву, а в 2006 году пришла в «Даунсайд Ап», где проработала семь лет.
‒ Были на вашей памяти случаи, когда люди через работу в «Даунсайд Ап» приходили к Богу?
‒ Я такого не помню. Среди сотрудников было несколько верующих людей, но, по-моему, они и до работы в фонде были верующими.
‒ А Вам эта работа помогла укрепиться в вере?
‒ Благодаря этой работе я познакомилась с владыкой Пантелеимоном, тогда отцом Аркадием. Что касается непосредственно работы в благотворительности, то когда ты в ней достигаешь каких-то результатов, это становится неким искушением: это я сделала, вот какая я молодчина! По опыту работы и общения с коллегами вижу, что многие этого искушения не выдерживают.
Была такая история в «Даунсайд Ап». Я занималась связью с общественностью, поэтому должна была рассказывать понятным языком о синдроме Дауна разным людям и на разных площадках: на круглых столах, конференциях, в печатных СМИ, на радио, на телевидении. Если Вы помните, мы даже брошюрку издали: «Мифы о синдроме Дауна». Многие до сих пор не знают, что это не наследственное заболевание, что такой ребенок может родиться у самых замечательных родителей. И рождается. И в разных интервью и передачах я старалась донести это до читателей и слушателей, разрушить миф о вине родителей. Такая публичность входила в мои профессиональные обязанности. Но журнал «Домовой» решил сделать интервью со мной про меня. Я молодой сотрудник, работаю в фонде недавно, а мне предлагают интервью, в котором будут спрашивать в первую очередь не о синдроме Дауна, не о фонде, а обо мне. Пришла посоветоваться к отцу Аркадию. Он сказал: «Лена, а ты подумай, зачем тебе это интервью». И я поняла, что хочу доказать, как я крута, как успешна. Позвонила редактору и сказала, что лучше не со мной делать такое интервью, порекомендовала им женщину, которая работала в фонде дольше.
Работая в этой среде уже двадцать лет, понимаю, что все подвержены искушениям. Много в благотворительности людей, которые делают свое дело профессионально, но при этом они неверующие и часто даже не очень интересуются этими вопросами. Что касается личных качеств, то тут тоже, как везде: есть и конкуренция, и конфликты. В благотворительности делается много хорошего и нужного, но я бы не идеализировала людей, которые работают в этой сфере. Ты в силу своего опыта и профессионализма помогаешь одним людям помогать другим. Мы не вершители судеб, не спасатели мира. Если кто-то себя таковым мнит, печально.
В профессиональном смысле «Даунсайд Ап» дал мне очень много, но так сложилось, что в 2013 году я оттуда ушла. Сейчас работаю в фонде «1Помогает», уже два года директор этого фонда. Началось с того, что учредители фонда попросили меня проконсультировать, как волонтерам работать с детьми-сиротами. Мне эта тема очень близка. Вы же знаете, что у меня есть приемный сын?
‒ Нет.
‒ В 2008 году я усыновила Федю. Пришла к отцу Аркадию за благословением, он сказал: «Ты не замужем, квартиры в Москве нет, как я могу тебя благословить?» Но не сказал категорически «нет», а посоветовал так: «Делай документы, но если будут какие-то преграды, остановись». Обошлось без преград ‒ мне документы сделали за две недели.
‒ Как Вам пришла в голову мысль усыновить ребенка?
‒ Я три с половиной года ходила в детскую больницу в Тушино. Дело в том, что в Москве я сначала работала в коммерческой организации. Работа там не приносила морального удовлетворения, и я стала искать, где можно поволонтерить. Сначала нашла автобус «Милосердие», предложила свою помощь, но мне ответили, что не все мужчины справляются с такой работой. Потом нашла телефон группы милосердия «Преображение», позвонила, спросила, не нужно ли чем-то помочь, мне ответили, что детям в больнице нужны и подгузники, и еще ряд гигиенических товаров, мы привезли целую коробку, к нам вышла помощница главной сестры, поблагодарила и сказала: «Больше всего нам не хватает людей, сестер милосердия». Я решила, что попробовать можно. Допускала, что у меня не получится, и сразу решила, что если не будет получаться, в геройство играть не стану. Но захватило меня это, и даже устроившись в «Даунсайд Ап», я продолжала каждое воскресенье ходить в больницу. Три с половиной года ходила.
В этой больнице лежат отказники и беспризорные, их туда привозят со всей Москвы. Больница для них как перевалочный пункт, потом их отправляют в детские дома. Федя задержался там на год и два месяца, пока выясняли, кто его родители, но так и не выяснили. Его нашли на лавочке в парке, только имя было написано на бумажке, поэтому даже неизвестна дата его рождения. И имя было не Федор, а Томаш. Это уже отец Максим Запальский, духовник «Преображения», крестил его Федором, а я стала крестной мамой. Теперь по документам он, естественно, тоже Федор. Рационально это объяснить не могу, но в какой-то момент почувствовала, что это ребенок мой. И не только я это почувствовала. Когда выяснилось, что Федю переводят в детский дом, другие сестры поддержали мое желание усыновить его, сказали: «У вас же такая связь!» Он, конечно, сначала немножко отставал в развитии, но быстро наверстал и в школу пошел вовремя. Сейчас ему четырнадцать лет, учится в православной гимназии.
‒ Как раз в этом возрасте многие подростки из верующих семей начинают отходить от церковной жизни.
‒ Пока он идет в храм с радостью. Я уже рассказала, что когда мы бываем в Петрозаводске, он прислуживает в алтаре у отца Андрея Верещагина. Недавно и владыка Пантелеимон пригласил его в алтарь, но пока он не решается. Конечно, сложности переходного возраста есть, но я точно знаю, что если бы не вера, всё было бы гораздо сложнее. Мне кажется, работа с подростками и молодежью в Церкви не очень хорошо поставлена. Часто всё очень формализовано, а понимания возрастных особенностей у активистов нет, умения общаться с подростками тоже, в результате они не становятся для подростков авторитетами.
Я понимаю, какой трудный возраст, как велика опасность, что подросток может потерять веру, и вижу, что некоторые Федины одноклассники уже от веры отходят – православная гимназия в этом смысле ничего не гарантирует. И понимаю, что сейчас для него, как и для большинства в таком возрасте, самое интересное – это не учеба, не познание мира, а общение со сверстниками.
‒ Книжки он читает?
‒ Слушает аудиокниги. Читать не любит. Мне это трудно понять, но хорошо, что хоть слушает. В театр ходим вместе. Не наугад, а подбираем хороший спектакль, потом обсуждаем. И я вижу, что уже сегодня у Феди неплохой словарный запас.
‒ И всё-таки мальчику, наверное, трудно без мужского воспитания?
‒ Периодически Федя живет у моих друзей в православной многодетной семье, где есть и кровные, и приемные дети. Считаю это очень важным для него не только потому, что я его воспитываю одна, но и потому, что он у меня один. Я росла в полной семье, но тоже у родителей одна, и семья была обеспеченная, папа, как я уже говорила, командовал округом. Меня баловали, и я потом долго пожинала плоды своей избалованности. А когда ребенок погружается хотя бы на время в жизнь многодетной семьи, начинает понимать, что хоть он и ребенок, у него тоже есть обязанности. Не на словах понимать, а на деле, потому что без распределения обязанностей и взаимной ответственности в большой семье невозможно.
Кроме того, по линии своего фонда я могу брать на гостевое пребывание детей из детских домов, и за три года у нас в разное время жили двенадцать детей из региональных детских домов, которые находятся километрах в двухстах пятидесяти от Москвы: в Тверской области, в Калужской, в Ярославской… Вместе готовили обед, ходили за покупками, водили ребят в кино, в театр. К зубному врачу некоторых сводили – в региональных детдомах и с этим проблема. И, конечно, вместе ходили в храм. Не скажу, что в храм они шли с энтузиазмом, но не роптали. Понимали, что в нашей семье так принято. Одного мальчика, Мишу, мы крестили, я стала его крестной. Теперь его мама вышла из тюрьмы и забрала его из детского дома, устроилась на работу, не пьет, и с пониманием относится к тому, что я как крестная интересуюсь его судьбой. Живут они в общежитии, но всё у них более-менее нормально.
Когда у нас гостили дети, обычно мальчишки, Федя брал их с собой на футбольное поле, знакомил со своими друзьями. Это его лепта в благотворительность. Благотворительность в его жизни присутствует с самого начала – когда я его только усыновила, с ним занимались педагоги из «Даунсайд Ап», где я тогда работала, он видел детей с синдромом Дауна, общался с ними. Он понимает, что люди разные, и если ты научился общаться с особенным человеком, это тебя как личность обогащает, расширяет твой кругозор, помогает и себя понять лучше, потому что все мы особенные.
‒ Вы надеетесь, что это поможет ему сохранить веру и остаться в Церкви?
‒ Надеюсь. Опять же не стану делать вид, будто всё замечательно. Иногда он кричит мне, что я ему осложнила жизнь, потому что теперь он иногда хочет что-то сделать, а ему совесть не позволяет. Да, думаю, что близость к таким проблемам может стать стержнем. Для меня, если вернуться к вашему первому вопросу, эти вещи всё-таки связаны: одна дополняет другую. Без Церкви, без веры невозможно себя правильно чувствовать в благотворительности, потому что много искушений, а без дел милосердия ты до конца не поймешь духовную жизнь. Это не значит, что все обязаны ими заниматься. Никого нельзя насильно привести ни в благотворительность, ни в Церковь. Я говорю, прежде всего, о своем опыте. Я плохая молитвенница, поэтому если и смогу приблизиться к Богу, то, в первую очередь, делами Марфы. Могу ли я сейчас сказать, что пришла к Богу? Наверное, не дерзну так сказать. Иду. Вернее, карабкаюсь.
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать