Наталья Сухинина: Однажды в моей голове появилась такая мысль (как она туда попала?) – мне почему-то очень стало интересно: ну, это же русские люди отправляются в такие походы, очень долго идут, причем «идти» – это было главное условие. И вот однажды она меня посетила, эта мысль, потом просто стала беспокоить – вот как-то она стала все ближе, ближе, ближе, ближе, совсем родная. И вот уже я думаю: а что, если попробовать?
В.: В этом году ровно тридцать лет, как журналист и писатель Наталья Сухинина решилась на очень смелый по тем временам шаг: пешее паломничество на Святую землю. Это была дерзкая, неслыханная инициатива: отношения с Израилем были далеки от дипломатических; долгие годы поездки и пешее паломничество в Иерусалим не совершались. То, что эту традицию нарушит журналист главной партийной газеты страны было неожиданностью не только для ее руководства, но и для самой журналистки.
Надо сказать, что я была очень успешная журналистка, я работала в газете ЦК КПСС, и вот мне дерзость какая, журналисту из газеты ЦК КПСС, пришла в голову мысль: дойти пешком до Иерусалима. Знаете, что интересно: что вот эту мысль и все мои усилия я никому не доказывала с пеной у рта, что я там вот хочу, оно не было каким-то партийным заданием абсолютно. Но дело в том, что просто главный редактор той газеты, в которой я тогда работала, видимо, почувствовал конъюнктуру того, что это написать о том, о чем никто не писал. И у меня была тайная надежда: «Что ты, чего вообще придумала это?» – И на этом все мои кончатся планы. А он говорит: «Давай!»
Дорога, ставшая судьбой – это действительно так, ведь она разделила ее жизнь на «до» и «после». Дорога стала другом, советчиком, учителем и судьей; Иерусалим – подарком и большой ответственностью. А начался путь именно отсюда, из Троице-Сергиевой Лавры.
Одета я была, поскольку в брюках нельзя было здесь, у меня была такая длинная джинсовая юбка, в ней я, собственно, и прошла весь этот путь, только в Одессе, когда уже мне подвезли вещи, я переоделась, а так вот юбка присутствовала. Конечно, все здесь началось, в покоях Патриарха после службы – где-то, наверное, было около четырех часов, когда уже служба закончилась, когда все уже так потихонечку разошлись, и Патриарх стал принимать
Фото с Патриархом Алексием Вторым – одно из любимых у Натальи Сухининой. Прийти за благословением к Святейшему было волнительно и страшно.
Мне вообще сказали: «А как ты собираешься идти без благословения Святейшего?» А я и не знала, что на это благословение нужно, то есть я просто вот такая, нулевая совершенно христианка, вот просто что только крещена.
Вспомните эту встречу со Святейшим: как Вы к ней готовились – вы совершенно невоцерковленный человек: что сказать, куда сесть, как обратиться?
Ничего не знала. У меня такой, вообще, конфуз получился: на фотографии, где Патриарх меня благословляет, я перед ним без платка. В голову не пришло: голову-то покрыть перед таким вот человеком! Стыдно очень до сих пор стыдно.
В какой-то момент захотелось передумать, отказаться от безумной затеи. Боялась не оправдать ожидания, не думала, что ее поход в Иерусалим наделает столько шума.
Я только помню, что было очень много журналистов – очень много, я не знаю, почему их так было много, я‑то не занималась подготовкой. И вот это, знаете, сверкание вот этих вспышек – я так перепугалась, сама себе мысленно говорю: «Куда ты лезешь?» Уже бы и обратно мне повернуть, но уже это все так закрутилось, ну как же так, уже такая реклама, уже столько разговоров, сам Святейший меня благословляет в эту дорогу ‒ ну, вот оно как-то так уже и пошло само. 18 июля 1990 года где-то в 4 часа, наверное, это было после службы, Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй в своих покоях Троице-Сергиевой лавре после службы преподобному Сергию меня благословил в этот поход, дал с собой икону, сказал хорошие слова напутственные.
Паломничество в Иерусалим было согласовано на самом высоком уровне. По всем городам и населенным пунктам, где должен был пройти предполагаемый маршрут, разослали депеши и телеграммы, назначили важные встречи. Совершенно случайная и спонтанная ее инициатива вдруг превратилась в дело государственной важности и вылилось в серьезную духовную миссию. Конкретного срока завершения путешествию не ставилось, но и так было понятно: дойти до Святой земли нужно как можно скорее.
«Небольшой монастырь в российской глубинке, развалины, мусор, бурьян выше человеческого роста на уцелевших стенах, матерщина. Хожу по нему, спотыкаясь о пустые бутылки и глотая слёзы от стыда и омерзения. Вдруг в самом верху – едва проступающие лики святых, размытые фрески бывшей надвратной церкви» – напишет она в своих путевых заметках, проходя разрушенные храмы на пути.
Меня очень часто посещало такое чувство недостоинства, потому что я встречала – знаете, это 90‑е годы, отдали храмы бывшие – вот эти вот сумасшедшие дома, туалеты (Господи, прости!), кинотеатры, все вот это, и батюшек кинули прямо как на амбразуру. И вот они, бедные, в этих штопаных подрясниках, денег никаких нет, ходят там в храм три бабушки, которые по рублю приносят, – я видела это всё своими глазами; и чем дальше я шла, тем больше у меня было вот это. Эти батюшки мне завидовали, когда я говорила: «Вы в Святую землю идете, какая же вы счастливая!» А я чувствовала, что я на его месте, он должен туда идти, а не я – вот такая московская преуспевающая эта штучка. Вот поэтому меня это чувство очень мучило.
Простые люди передавали записочки с именами, свечи, еду, деньги – кто что мог. Весть о паломнице разлеталась по округе с молниеносной скоростью.
Были раскрыты двери храма и зашел пьяный-пьяный, совершенно пьяный человек. Зашел, так смотрит и видит, что я стою, и он не поймет, что случилось-то. И он ко мне подходит, меня тихонько спрашивает: «У тебя что, случилось-то чего?» А мне так стыдно, от него перегар, я так от него: «Не-не-не, все нормально!» А он опять: «Давай, скажи, что случилось-то, может, тебе деньги нужны?» – «Да не нужны мне!» А он руку в карман засунул, сколько у него там было, он же не отсчитывал, он достает и говорит: «На тебе!» А я не знаю, что делать, я так на батюшку смотрю: типа выручайте, я не понимаю! А он мне так глазами типа: «Бери». Я взяла, говорю: «Имя твое как?» – «Да ладно, не нужно!» – «Ну как тебя зовут?» – «Владимир, а что?» – «Ладно, дойду до Иерусалима, буду за тебя молиться».
Было и другое, не очень приятное. Кое-кто считал ее паломничество меркантильной затеей, спрашивали, сколько ей заплатили за поход в Иерусалим. Помнит, как однажды отказались продать хлеб.
Тридцать лет назад – в это время карточки были, я как раз попала в это время, – и мне не дали хлеба в магазине, это между Брянском, вот где-то там. Я пришла и мне говорят, что вам не положено, что вы как бы не наша, москвичка, туда идите за своим хлебом. Это было тогда обидно – сейчас смешно.
То плохое почти совсем стерлось из памяти. От многочисленных встреч и знакомств осталось радостное и светлое чувство. Люди были готовы делиться последним.
Помню, в библиотеке в одной сельской – что-то я так наголодалась, и все закрыто, – в библиотеку прошла, там такая маленькая библиотекарша, такая маленькая, горбатенькая – знаете, такой вот образ сельский. Она говорит: «Хотите огурцов?» – «Да, хочу!» – я уже так наголодалась…
Козельск, Чернигов, Киев, Одесса… Путь от Сергиева Посада до Святой земли обошелся ей в три пары обуви. Первую, особенно опостылевшую за версты российского бездорожья, она с радостью забросил в бурьян на N-ном километре Курской губернии. Вторую оставила в Киеве; а вот третью – истоптанные синие башмаки, в которых дошла до Иерусалима, хранила очень долго. Путь до Святой земли занял три месяца. Впрочем, назвать ее паломничество стопроцентно пешим все же будет лукавством. Наталья не скрывает: последний отрезок пути она преодолела на плавательном и воздушном суднах, другого варианта и не было.
Потому что даже не было дипломатических отношений у нас с Израилем. Значит, как: Киев, потом до Одессы, а от Одессы уже я села на такой маленький контейнеровоз, назывался «Петя Шитиков» – это такой был юный партизан белорусский, и уже на этом контейнеровозе, но туда очень было тяжело – это же не судно пассажирское, они не имеют права брать пассажира, и меня оформили помощницей буфетчицы, это называется судовая роль – ну а как иначе? Никак нельзя. И вот уже на этом «Пете Шитикове» я добралась до Кипра, дальше уже нельзя было, и от Кипра уже на самолете, как белый человек. Ко мне туда приезжал сотрудник нашей газеты, привез мне одежду, документы вот эти все заграничные, паспорт – все, что нужно было, принес туда. И уже оттуда я отправилась на самолете в Тель-Авив.
Ночной Тель-Авив встретил сурово. Мобильной связи тогда еще не было, связаться с православной духовной миссией в Иерусалиме не представлялось возможным. Из валюты в наличии ни шекелей, ни долларов – только советские рубли. Не понимая речи, не представляя маршрута, она поймала такси до Святого города.
Вот, я еду уже в этом такси – я, паломница первая русская – в такси. Думаю: стыдно мне въезжать в такси в Иерусалим, нет, надо все-таки хоть какие-то последние километры пройти пешком. Вот я его прошу, чтобы мне остановили. Я говорю: «Останови, пожалуйста!» – ну как могу, ему показываю, а он на меня смотрит: вот сумасшедшая – ночь, дорога темная, это горы, серпантин, и он мне показывает, а там огонечки Иерусалима, он мне показывает: там Иерусалим, типа, еще не приехали! Я говорю: «Не-не, мне здесь надо!» И опять же там эти шекели были, а я не понимаю, сколько чего. Я достала, что было, и говорю: «Вот, бери, сколько тебе надо, дальше пешком пойду».
И вот, наконец, ворота, на которых родные буквы. К зданию Русской духовной миссии в Иерусалиме она добралась уже на рассвете, около пяти часов утра. Помнит, как страшно обрадовалась, услышав русскую речь.
Звоночек с улицы, и вот такой голос тревожный, русский, говорит: «Кто там?» А я думаю: кто я, как я? Говорю: «Я русская паломница, иду по благословению Святейшего». Она говорит: «Ой»! Открывает мне ворота, говорит: «Ой, а по “Голосу Америки” сказали, что идет паломница к нам, а когда придет, не сказали». Я говорю: «Ну, вот, я уже вроде бы пришла». А потом, конечно, я расплакалась, потому что это напряжение от этих трёх месяцев, конечно, я же не сумасшедшая, как подумают, я переживала очень, как это будет. И я так разрыдалась, в подол ей уткнулась. Ну а потом десять дней незабываемых в Иерусалиме, когда я ходила ко Гробу Господню практически каждый день, как на работу, потому что у меня было свечей очень много, мне в дороге давали вот свечечки, чтобы помолиться, и я вот так ходила, ставила эти свечи, как могла.
Из путевых заметок на коленках потом родится книга, в которой она опишет свои ощущения от встречи с Иерусалимом, Вифлеемом, где родился Спаситель. Тогда у Гроба Господня она приложит к нему крестики и иконки, купленные для подарков, зажжет многочисленные свечи, бережно принесенные в тяжёлом рюкзаке во здравие тех, кто встретился на долгом пути.
После паломничества она вернулась другим человеком. Было совершенно очевидно: больше оставаться в партии она не может. Сразу же после возвращения в Москву сдала партийный билет.
Я вышла уже из партии, когда пришла из Иерусалима, то есть именно там у меня все по полочкам разложилось в моей этой голове коммунистической. И тогда уже я решила, что мне это уже не надо, и что у меня ориентация на другую жизнь совершенно, поэтому не знаю, как там это все в голове.
А как же руководство восприняло ваше заявление, ваше желание выйти из партии? То есть мы его, значит, тебе одобрили, твою поездку, твой поход, значит, так сказать, благословили, а ты нам за это из партии выйти?..
Кстати, да, так в общем-то и получилось, и знаете, вот потом это было уже, когда все начали выходить, вот этот период: все выходят, а я‑то, когда еще мало кто. Я никогда не забуду, как меня уговаривали этого не делать, я помню, у нас такой был журналист, прямо слова его такие: «Наташ, но партии же тоже нужны хорошие люди!» – как аргумент. Но было уже дело сделано, я уже не могла жить по-другому.
Коммунистические статьи уступили место совершенно другим по духу материалам. Бравая журналистика осталось в далеком прошлом, после ухода из партийной газеты она стала писать о людях, пришедших к Богу.
Я не умею набирать, я пишу рукой все книги, я все книги пишу только от руки, потом уже, когда начинаю набирать, то я набираю уже на компьютере, и что-то там могу исправить. Но изначально я двух слов не могу связать на компьютере – представляете, какой непрофессионализм! Я не умею. Открыточку даже какую-нибудь поздравительную мне сначала написать, потом набрать. Мне кажется, компьютер – это вообще лишнее в нашей компании. То есть у меня есть рука, которая держит ручку, есть голова, вот идет процесс, а вот это уже лишнее звено.
Самым значимым для нее стало участие в издании книг Паисия Святогорца. Пятитомник в белой обложке до сих пор самый известный и популярный в православной библиотеке. Она уже не могла себе представить иной жизни, кроме православия, поэтому легко продала квартиру в Москве и переехала в Сергиев Посад, где семь лет проработала экскурсоводом в Троице-Сергиевой Лавре. Игумен Филипп (Ельшин) помнит то время. После паломничества Натальи Сухининой началось массовое паломничество и в Лавре.
Игумен Филипп: И когда открылся Иерусалим, вот в Лавре, здесь, тоже некое такое открытие было, отцы поехали в Иерусалим, батюшки, которые не мечтали в советские годы о паломничестве в Иерусалим, наши батюшки даже не мечтали о том, чтобы побывать в Иерусалиме. Я вспоминаю паломничество отца архимандрита Исайи ‒ Царство Небесное. Отец Исайя (Белов) открывал паломнический центр нашей Лавры, в 1992 году он съездил в Иерусалим, я видел его глаза: они были напитаны какой-то неземной радостью. Его все отцы спрашивали: «Как?» Он говорил: «Замечательно душою, нет слов!» То есть это впечатление от посещения Святой земли, конечно, очень сильно питает нашу душу. И вот таких людей было много – и наши лаврские братья, и другие паломники, и в сане, и миряне, то есть вот этот поток открылся вот этим благословением Святейшего Патриарха, и Русь снова двинулась к святым местам.
Лавра вслед за Иерусалимом стала ее духовной колыбелью, ее Отечеством.
Я никогда не думала, что так тесно буду связана с Лаврой. Да, преподобный Сергий; да, Троице-Сергиева Лавра – столица православия, все это, конечно, я знала, и мне очень хотелось здесь быть. Но так, чтобы вот прямо как сейчас, неразрывно – это для меня, конечно, очень большой подарок Господа Бога, что я могу в Лавре, и когда тем более стала работать экскурсоводом параллельно с работой журналиста, то, конечно, очень интересно было. Интересно потому, что люди действительно интересовались Лаврой, приходили, приезжали отовсюду – и вот это рассказывать. Причем, знаете, как книгу напишешь – да, кто-то ее прочитает и глаз этого человека не видишь, а тут вот прямо зернышко – и тут же росток видишь, как человек откликается на то, что ты говоришь ему. Интерес к преподобному очень велик в России.
Дорога в Иерусалим помогла понять, в каком направлении ей нужно идти и жить, помогла понять главное.
Слава Тебе, Господи, что я знаю, в каком направлении надо идти и ни в коем случае не сворачивать. То, что я усекла, то, что я усвоила за это время, то, что мне помогла дорога это усвоить – вот это моя дорога в Иерусалим. И я не знаю, есть ли такие люди, которые могут сказать: я нашел Бога, я с Богом. Это вечный процесс. Так что дорогу знаю, стараюсь по ней идти, сколько Господь сил позволяет. Но сказать, что я ее прошла и вот уже при дверях – нет, не могу.
Комментировать