Родион Оруджев: Я считал, что я выше других, что у меня такой на тот момент ‒ такой, вот, голос, опыт концертировать, когда в Москву приехал, тут уже были в Москве у меня концерты, и публика рукоплескала. Я думаю: «Вот как! Вот молодец какой!» Нет, не мое это. Бог даровал тебе, и ты должен правильно этим распорядиться ‒ это очень важно.
Он испытал все те же разочарования, что испытывают артисты, приезжающие за большой славой в столицу. Певец Рачик Оруджев ничем не отличался от большинства из них, был опьянен первым успехами, деньгами, и шел уверенно к своей цели, пока в один день не потерял все.
Храм преподобного Сергия Радонежского в Гольянове – здесь Рачик Оруджев (в крещении Родион) алтарничает уже пять лет с тех пор, как впервые зашел сюда, раздавленный унынием. Он отлично помнит тот день – это было накануне Великого поста.
Я пришел после службы, отстоял службу, и обратился к настоятелю храма отцу Петру со словами: «Отче, как я могу, чем я могу вам здесь быть полезен, и чем я могу вам помочь?» И дальше – уже сейчас я понимаю, каков это был промысл Бога, потому что видны плоды его. И отец Пётр, доброй души человек, говорит: «Приходи». И началось мое служение, мое ознакомление в полной мере с православием, с верой, со служением пономаря, алтарника. Сорок дней Великого поста так давили душу мою мои грехи, мое отчаяние, мое уныние, что я провел здесь каждый Божий день, утром и вечером.
На его месте любой мог бы впасть в уныние. Благополучная жизнь, которую он так старательно выстраивал, разрушилась как карточный домик в один день. В период кризиса остался без работы, без заказов, с огромными кредитами на руках.
Невероятные ощущения, когда у тебя есть достойная работа высокооплачиваемая, когда у тебя концерты, озвучки к каким-то фильмам, песни записывал, саундтрэки, сотрудничал с со звездами нашей индустрии музыкальной, личные концерты сольные. Потом я в 2003 году стал солистом Государственного музыкального театра национального искусства под управлением Владимира Назарова. У тебя есть какой-то достаток, родители живы, все хорошо, ты ни о чем не думаешь, а потом раз – и у тебя этого нет. А за спиной – ведь когда мы жили в достатке, людям хочется еще чего-то, потому что такая сущность людей. Кредиты как у всех, кредиты на неимоверную, большую сумма были, и когда нет в один момент ничего, а мешочек этот большой остается на спине. Бывало, есть было нечего, ходили в магазин макароны покупали за 8 рублей, которые кинул только в воду, а они в кашу.
Вслед за безденежьем новые испытания: диагноз врачей прозвучал как приговор. Ребенок, которого они женой так долго ждали, по прогнозу должен был родиться с синдромом Дауна.
Нам сказали, что у нас ребенок может родиться с синдромом Дауна. Первый ребенок, мне было 28 лет. Мы просто невероятно переживали, мы очень испугались, потому что нам точно сказали: большой процент синдрома Дауна. Нам, по-моему, даже предлагали сделать биопсию, отщипнуть. Я не помню, сейчас обманывать не буду, по-моему, мы и не решились на это, как раз-таки чудо в чем и состоит, что мы положились на Господа – не знаю, как. В отчаянии начал молиться.
Именно тогда Родион пришел в храм. И сначала в соседний, Зосимы и Савватия, а потом в этот неприглядный и очень скромный временный храм Сергия Радонежского в Гольянове. Рядом строится новый, постоянный, на днях забили первые сваи. Здесь Родион отстоял свой первый сорокадневный Великий пост в молитве. Первые искушения не заставили себя ждать: в храме он не почувствовал благодати.
Я думал: ну, молодой храм, ну как-то все, вроде как немоленное место, нет расписанных стен, и каких-то там чудотворных, как в том храме, в который я ходил, вот там как-то тепло душе… Вы представляете, какие мысли – это же просто уму непостижимо! Сегодня понимаю: ведь не за этим ты приходишь в храм! И потом я это понял позже. И слава Богу, что мы имеем такой скромный маленьких храмик – маленький, скромный. Слава Богу, что мы все прошли этот путь, потому что это путь, который тебе говорит о том, что ты должен где-то претерпеть, где-то смириться, где-то почувствовать. Потому что, когда тебе сразу дается, ты не умеешь потом благодарить за это, у тебя нет разницы, ты не можешь почувствовать вот эту разницу, ты не хлебнул, ты не пожил в холодных помещениях, в маленьком храме. Когда здесь все начиналось, отец Петр с небольшим количеством прихожан, когда он только пришел на подворье, служил на улице под четырьмя палочками и натянутым пакетом – это была зима и была только икона преподобного Сергия Радонежского, которую подарили в дар на заложение, на начало, и чаша со святой водой, которая на холоде – представляете, и ничего большего.
Но чем больше было трудностей в начале, тем больше радости потом. После преодоления себя, уже после первой исповеди, он почувствовал такую легкость, словно сбросил десятки килограммов.
Это были невероятные ощущения! Я впервые в жизни за долгое время исповедался, причастился, и вышел с ощущением того, что я сбросил физически килограмм 20-30 – невероятное, повторюсь, именно физическое ощущение. Я не знаю, как мы носим этот груз всегда. Мы думаем, что грехи – это духовно как-то. Нет, на уровне физиологии ты чувствуешь, как легко тебе становится, ты выходишь и как будто паришь.
В самый же первый день Родион захотел стать алтарником, и все время Великого поста провел в ожидании. Нетерпеливо подгонял время, переживал, когда же, наконец, получит заветный стихарь.
Я тогда так переживал, мне хотелось так примерить одежды, вот эти церковные одежды, стихари – я тогда даже не знал, как это называется. И я думал: ну, когда же, когда же!.. Все дается в смирении, терпеливо ожидая сорок дней, и на Пасху – слава тебе, Господи, ‒ отец Пётр благословил. И, наверное, для меня не было большего счастья, как будто я получил невероятный орден, какую-то такую благодать, которую я почувствовал, когда я одел стихарь. Что можно говорить о том, когда посещает нас благодать Господа нашего Иисуса Христа…
С этого момента и началась его дорога к Богу. Впереди его будет ждать еще много трудностей, но Родион встретит их в храме, уже понимая, для чего они ему выпали, и что теперь нужно делать. Самую первую он преодолел: Господь ему, новоначальному христианину, даровал чудо: ребенок родился здоровым.
Первый свой крест у него получился совершенно случайно. Родиону никогда даже в мыслях не приходилось заниматься подобным – друзья нашли выброшенные кем-то распятия.
Пришли, сказали: «Родион, ты не мог бы что-то сделать?» И попросили. И милостью Божией, помолившись, взяв благословение, родилась первая моя вот такая работа. Вот это та самая чеканка, которая была здесь грубо набита на этом кресте. Я ее аккуратненько вырезал, я ее вложил в древесное лоно, тем самым показывая, символизируя Гроб Господень, то есть в лоне состаренного дерева, это искусство называется браширование. Получается вот такое распятие: надпись, череп, все как положено, и вид такого старого-старого. Когда я только показал, мне сказали: «Ты что, нашел? А где ты откопал?»
Вслед за первым распятием появилось второе, да и другие заказы. Эту икону «Всех скорбящих Радость» тоже он сам реставрировал. Так случайно инициатива стала делом для души. Правда, условия мастерской спартанские: вагончик, который выделили для социального служения, плотно забит вещами для нуждающихся.
Мы принимаем разного рода вещи. Конечно, просим, чтобы вещи были хорошие, но часто приносят те, которые даже и выкинуть жалко, и поэтому использую вот такие средства защиты, потому что все летит, разлагается. Конечно, это вообще, можно сказать, благодать, потому что мужские вещи – это большая редкость, в основном женские и детские. Для мужчин вещей приносят очень мало – видимо, мужчины все дотаскивают прямо до дыр просто. Поэтому, когда я вижу пакет с мужскими вещами, я неимоверно радуюсь – значит, сегодня или в следующее кормление у меня будут одет нищий, или в регионах смогут так порадоваться.
Он без брезгливости бережно осматривает вещи. Те, что получше, раздаст нищим. Родион уже несколько лет возглавляет социальное служение при храме – он, когда-то мечтавший о славе и богатстве.
Это путь больших искушений. Больших, которых я не мог пройти, не обладая в душе и не держа в своем сердце Господа. Я искушался, я падал, я плавал в этой клоаке грехов и этих искушений, которые творятся в светской жизни. И когда я воцерковился, постепенно стал приходить к этому. Каяться от случая к случаю, которые были в моей жизни. Их было немало для тех лет – мальчик 14-15 лет, который настолько обуреваем страстями, искушаем светской жизнью, выпивкой, алкоголем, славословием, разнузданной жизнью. Это не воспитание моих родителей ‒ это социум, который меня окружал, артистическая сфера, в которой я пребывал. Я всем этим наслаждался и думал, что это ‒ нормально. У меня не было духовного наставника, который мог бы меня выдернуть оттуда.
Крестили Родиона еще в младенчестве, в храм его первые привела бабушка. Правда, ходили они туда вдвоем недолго: бабушку увлекли сектанты из свидетелей Иеговы, место православной службы заняли пастырские собрания.
Я не мог разобрать, где истина, где правда и где ложь. Потому что для маленького мальчика все очень похоже, за исключением посещения храма и таинства исповеди, причастия. Я думал, может это какая-то новая трансформация – ну, собираются по домам, в домах политпросвещения какие-то, здесь много народу, кто-то один там вещает, кого-то спрашивают, кто-то из зала встает, может что-то сказать, проповедать что-то. Ему задают вопросы, дома читают молитвы. Журнал я помню, западные картинки вот эти – это же, я так понимаю, американское получается, то есть красиво так все разрисовано, очень коммерчески поставлено, конечно. Я не знал, это истина или нет, я маленький, где-то восемь лет, я отрок.
Разобраться, где истина, Родиону помогли родители: вытащили сына из секты, хотя были не сильно верующими.
Они у меня не были воцерковлёнными тогда. Знали о Боге, верили – ну, как многие часто говорят: «в душе», но они не были прихожанами, не были воцерковленными, не ходили, но каким-то образом они почувствовали, что это ‒ не то. В храм они мне позволяли ходить, а это – нет. И помню, у меня было такое отчаяние, обида на них, потому что я бабушку эту так любил сильно, я плакал: как же вы, вы ее не понимаете, что вы делаете! Я думал, почему они так делают? Только сейчас я понял, какую благодать они сделали, не знаю – это у них надо спрашивать, почему они так решили, будучи невоцерковлёнными православными, что это ‒ секта, неправильно. Но, видимо, почувствовали вот эти хождения по домам, какие-то вечерни, какие-то сборища, чтение каких-то журналов.
Бабушка, увы, в храм так и не вернулась, так до конца жизни и осталась в сектантстве. Родион до сих пор переживает за посмертную судьбу ее души.
Она ушла в это, с головой ушла в это. В этой, так называемой секте, в веру в нее, в веру в их идеалы какие-то и постулаты – не знаю, как это сказать, ‒ она и почила, собственно говоря. Когда я разговариваю с настоятелем нашего храма и молюсь за нее, и записки подаю за нее, я говорю: «Она свидетель, но она приняла другую веру, ушла в секту». Он говорит: «А для Бога этого нет. Если она была крещена, она крещеная и ушла в мир иной, а дальше уже промысл Божий, как Он будет спрашивать, что Он будет» – так что молиться за нее можно и нужно.
В каждом новом храме он просит благословения сыграть на колоколах. В нем по-прежнему живет музыкант – правда, артистическая душа уже давно просит другой пищи, все его песни теперь духовного содержания. Покорять Москву он приехал в 2000-м из Новороссийска. За спиной было два сольных концерта в родном городе и выступления в соседних. Музыкант-самоучка, экономист-бухгалтер по профессии, замахнулся на Академию Гнесина, провалился, и это было первым серьезным поражением на пути.
Одиночество жуткое. Никого нет рядом, холод такой душевный, тебя никто не может поддержать, тебя никто здесь не ждет, ты приехал – мальчик, надеющийся на свои какие-то таланты, что тебе сейчас вся Москва открыла руки. Банальная, наверное, история для многих. И вот здесь начинают ныть, плакать, и начался вот этот зов Господа – наверное, тогда уже. Я стал потихонечку заходить в храмы, ставить свечку, искать вот этой теплоты души и разговаривать с Ним.
Тогда, после прихода в храм, его испытания только начались. Вслед за рождением дочери, которую он женой буквально вымолил у Бога, заболела мама, словно как приговор прозвучало: «онкология».
Третья степень, лёгкие. Родители, которых я безумно люблю, которые на протяжении всей моей жизни и в горе, и в радости… И когда человек, знаете: «Со мной такого не может быть, и не будет, нет!» Но большая радость в том, что у меня была тревога, для меня это было: «Как, мам? Это точно?..» А потом было какое-то спокойствие, что все будет хорошо – не знаю, с чем это связано. Я не впал в отчаяние – видимо, я знал, что Господь делает так, как должно быть. Сейчас я знаю, для чего это. Я абсолютно точно знаю, что Господь вел меня, я знаю, почему я потерял работу в 2015 году и в 2016 пришел на подворье: для того, чтобы я начал молиться за себя, за своих родных и близких.
Молиться пришлось много: и за маму, а потом и за отца. Папа упал с высоты и чудом выжил.
Мой папа упал с крыши, почти с четырех метров летел вниз головой, ударился о бетонный камень ‒ это большой кувшин у нас там стоит в новороссийские (у нас частный двор). У него была ссадина. Вы представляете, с четырех метров вниз головой – это просто можно инвалидом стать, сломать шею, погибнуть, стать обездвиженным – да кем угодно, как говорят, просто вот тело лежит. Ничего. Ссадина. Как не промысл, как не чудо Божие? Я сказал: «Папа, настало время обратить свои стопы к Господу».
Страх рождения больного ребенка, болезнь мамы, падение отца с высоты – все эти удары судьбы он убивал молитвой. И чем сильнее удар, тем сильнее молитвенное стояние за семью. Испытания не вызвали ни ропот, ни обиду, а наоборот, укрепили и дали сил. Сейчас родители делают первые свои шаги в храме. Мама исцелилась от рака, папа после падения чувствует себя хорошо. Оба понимают: это не случайность и не совпадение.
Взрослые люди, им по семьдесят лет, представляете, и сейчас вот они приходят, и для меня это лучше любого подарка, потому что я радуюсь этому, что они приходят к Господу, потому что я знаю, что сейчас они могут исправить многие вещи до того момента, когда Господь призовет. Я очень радуюсь, для меня это невероятное счастье – такие шаги моих родителей к Господу, к храму.
Храм стал для Родиона Оруджева вторым домом. И потеряв после кризиса доход в виде выступлений, он получает его здесь, отдавая всего себя любимому делу. Вечером его и его друзей-волонтеров ждет очередное кормление.
Мы заготавливаем вот такие мобильные лайтбоксы, такие пакеты с вещевой поддержкой для всех нуждающихся людей. Людей, бывает, приходит до 50 сейчас в дни пандемии, раньше окормлялось до 90 человек, но мы все равно делаем это количество по благословению нашего настоятеля, потому что мы отдаем по несколько пакетов. Поскольку рацион сокращен для того, чтобы человеку насытиться, нуждающемуся, и не один раз покушать, мы даем в руки по два, и мы покрываем 45-50 человек.
Кормят поблизости, на Щелковском автовокзале. Подопечные давно выучили график, и заранее выстраиваются в очередь – все, как положено, в масках. С благословения настоятеля храма Родион с друзьями замахнулся еще на один серьезный благотворительный проект. В социальных сетях и в интернете он рассказывает о людях, которые оказались на грани, но не сломались. Рассказывает с надеждой, что такие истории покажут пример другим, что они не одни. Когда-то он тоже был в отчаянии и не знал, как жить дальше.
Путь к Богу у всех свой – долог или короток. Я благодарен Господу, что я делаю весь этот путь, и знаю, что у меня было и что меня ждет, и прошу Его поддержать меня каждый Божий день, потому что немощен, потому что слаб и душой, и телом, обуреваем страстями, потому что каждую секунду своей жизни я могу уподобиться тому, что совершу какой-то грех – малый или большой. Но сегодня есть большая разница, огромная разница между тем человеком и сегодняшним. Я смею на это надеяться. Я знаю, куда мне прийти. Я знаю, где мой Врач, я знаю, где мой Целитель. Я знаю путь.
Видео-источник: Телеканал СПАС
Комментировать