В.: Успех и признание ее накрыли с головой еще совсем юной, и, как сказали бы светские эксперты, она не выдержала испытание славой. Впрочем, эта история не для глянцевых журналов. Откровенный рассказ о своем пути, о своих поисках Бога.
Виктория Макарская: Вот я думала, что для полного счастья мне нужно во что бы то ни стало победить во всесоюзном конкурсе. Мне было тогда 15 лет, и мне казалось, что, вот если сейчас я смогу победить в городском конкурсе, в областном, в республиканском, всесоюзном – все, счастье.
И вот, представьте, я иду весь этот путь, и, чем больше я иду, вроде бы успех, признание. Я стою, заваленная цветами по плечи, зрители принимают, то есть ты должен сказать: «Вот оно – счастье! Вот она – победа! Меня принимают, я в 16 лет на сцене, на серьезной сцене» – и ад, и чернота.
Свое когда-то счастливое детство она сейчас, спустя годы, называет адом. Всего лишь один эпизод перечеркнул все, что Вика так ценила. Любящие родители, бабушка с дедушкой, в семье любовь и гармония, лишь одна оговорка – в доме никто и никогда не говорил о Боге.
Я помню вот этот светлый день. То есть до этого было все хорошо, все было замечательно. У меня очень порядочные люди бабушка с дедушкой, прабабушка с прадедушкой, они меня воспитывали.
И приходит мужчина, один из дальних родственников, и приносит Библию в дом, и говорит: «Вот…» Я помню, мы сидели все за столом, у меня вот до сих пор… Я была маленькая, но у меня картинка вот эта перед глазами: «Вот Библия, вот давайте, я вам расскажу о Христе, давайте…»
И я помню только эту Библию. Все на нее так смотрят, и мой дедушка очень жестко… интеллигентно, спокойно, но жестко выгнал этого человека из дома.
Он был, по-видимому, баптистом. В семье после этого случая она часто слышала это слово. Ей было тогда лет 8, в этот день в сердце впервые поселился страх.
Вот он, когда провожал человека с Библией, говорит: «Уходи, больше никогда вообще, вообще больше никогда сюда не приходи», – я… у меня был страх в душе. Я поняла, что произошло что-то очень неправильное, но я вообще не могла себе объяснить.
Во-первых, я не знала, что такое Библия, вообще не знала ничего, но этот момент я запомнила на всю жизнь, потому что душа мне просигнализировала: произошло что-то катастрофическое, неправильное для нашей семьи.
Это было знаковым событием для маленькой Вики. Ее жизнь разделилась на до и после, и не только для нее. С того дня на ее семью посыпались несчастья.
Все стало рушиться. Вдруг, во-первых, все стали болеть просто в семье. Господь стал посылать скорби. Вот, наверное, там, соседи колдуют, ходят, что-то, там, сыплют, что-то, там, подсыпают.
Бабушка говорит: «Что такое? Да что ж у нас так все, то одно, то другое?» Там, и пошло одно за другим: развод у родителей, и болезнь бабушки, и дедушка… Уже, кстати, бабушка умерла очень рано, и болезнь дяди, и все, дядю убили.
И вот, знаете, как вот все, прямо, ну, крах. Вот просто пошло вот в семье, как мясорубка. Мама… Мы потом с мамой говорили, пытаясь подобрать слово. То есть, вот что это? Это Бог отвернулся от нас?
Это потом она поняла – так Господь звал к Себе, но, если бы кто-то сказал об этом раньше. Лишь прадедушка перед смертью приоткрыл новое о духовном мире.
Очень сильно заболел. Никогда он вообще не разговаривал. Он вообще за всю жизнь сказал мне всего три фразы, и никогда о Боге я не слышала, о Нем, ни слова.
Но, когда он умирал, он вдруг стал бегать, приводить дом в порядок, стал вдруг красить все, знаете, убирать, приводить дом в порядок. «А чего, дедуль, ты чего?» – то есть понимаю, что он болеет. Он говорит…
И вот тут звучит фраза, он говорит: «Ты ничего не понимаешь. Мне же дамоу скоро, дамоу» – по-белорусски «домой». Вот он показывает на небо и говорит: «Мне же дамоу скоро, дамоу».
И я помню, когда он умер, он лежал в гробу, такой худенький-худенький, никакого трупного запаха, ничего, светлый, в голубом, помню, серо-голубом таком костюме, и улыбался. И было совершенно не страшно с ним остаться рядом.
В какой-то момент и она перестала бояться смерти. Правда, это случилось лет через 10 после крещения.
Принять крещение Викторию сподвигла мама. В ее жизни случилось настоящее чудо. Правда, знает о нем только Вика. Долгие годы мама свято хранит тайну, пережитое слишком личное и сокровенное.
Было настоящее чудо, потому что, когда моя мама рано утром, практически ночью, прибежала в храм, стала туда стучаться и говорить, что с ней произошло, священник заплакал.
Священник, который вышел, ее выслушал, говорит: «Господи, я вот молюсь, а тут человек даже не знает, что это, а ей такие вот, понимаете, такие явления, такое чудо происходит».
И вот на маму это произвело очень сильное впечатление, и она прямо заставила меня молиться. Говорит: «Ты должна молиться, не спрашивай, для чего. Вот тебе псалом 90-ый, вот тебе Отче наш – выучи наизусть. Мы должны креститься, мы обязаны это сделать».
Виктория Макарская, в девичестве Морозова, родилась в белорусском городе Витебске. Поскольку папа был военным, семья постоянно жила в разъездах. Детство Вики прошло в поездках по военным гарнизонам Прибалтики.
Виктория Макарская: И мы служили в Прибалтике все мое детство, и мама… мы с мамой не проходили ни одного костела. Мы не понимали, зачем, но всегда заходили внутрь и сидели с ней. Мы ни о чем не говорили, мы просто сидели и понимали, что вот, ну…
В.: Хорошо.
Виктория Макарская: Круто как. Вот что тут… дыхание замирало, ты понимал, что… Да, ты видел вот эти статуи, там статуи, у католиков, Богородицы. Ты видел распятие Христа, и ты понимал, что это что-то очень важное, но такое незнакомое тебе, вот такое, как… ну, как дети, да? Ты знаешь, что это есть, но ты еще не знаешь вообще, что это.
Если честно, она и не думала креститься в православие. Ничего не понимая в религии, отличая костел от храма только по архитектуре, ноги сами привели ее в единственную православную церковь Витебска. В ней в годы советской власти была женская тюрьма.
Я искала синагогу, но как-то она была спрятана. Потом пошла искать костел, и выяснилось, что там какое-то радио находится местное, тоже то ли закрыто, то ли что. И в результате вот как-то вот пришла в православный храм, как Господь привел.
Я ничего не понимала, ничего. Я понимала, что надо креститься, я понимала, что это какой-то выход, что это какой-то мой путь.
Какой именно, пока было непонятно. Церковь с Таинствами Исповеди и Причастия была тоже чем-то очень далеким. Еще несколько лет после крещения она задавала себе вопрос: зачем люди подходят к Чаше? Почему надо исповедоваться?
И мной… и все равно много-много лет мы потом… я не понимала, для чего. К Чаше я стала подходить только через 7 лет. Ну, совсем уже припрет, как я говорю, да?
Ты рано утром встанешь, когда что-то случилось страшное, и все равно смотришь, вот люди идут, ну, и ты вроде с ними. Подходишь, говорят: «Готовились к Причастию?» – а я не знаю, готовиться… что такое Причастие. Ну, я так говорю: «Нет», – ну, и не причащают.
А я даже не знала, что люди делают, а что они там вообще, что за действие такое. Это было много-много лет.
А где ключ? Ну, ключ где? Как я могу почувствовать себя хорошо? Как я могу понять, что Бог здесь, Он рядом?
Его близкое присутствие она очень остро ощутила в день своего 19-летия, когда попала в больницу с онкологией. Это было последствие воздействия радиации, отголоски Чернобыльской аварии. В Белоруссии тогда очень многие болели раком.
Виктория Макарская: Мы жили в Мышанке – это 60 километров от Чернобыля, и мы уехали до этой аварии. Но первая-то авария все-таки была не в апреле, а все-таки…
В.: Раньше?
Виктория Макарская: Да, сейчас вот говорят, что… рассекречивают документы, что первые выбросы – они были в июне, не такие мощные, но как бы хватило. И потом же все равно…
В.: То есть, за полгода, да?
Виктория Макарская: Конечно, все равно. Мы переехали в Витебск – это все равно не так далеко от Чернобыля. Когда мы переехали к бабушке и к дедушке, и, я помню, что первый раз, там, в 14 лет меня мама повела в онкологию. Вот эти вот опухшие все время лимфоузлы, вот это ужасное состояние, хочется спать.
Потом, я помню, как с белорусским оркестром мы приехали в Птичь давать концерт, и я не могу понять, почему мы все не можем подняться. У нас у всех першит горло, нам всем плохо, тяжело, весь оркестр хочет спать, все мертвые, сонные.
И я звоню маме, и мама начинает плакать, говорит: «Ты что, сумасшедшая? Ты зачем туда поехала? Там же радиация страшная, там же весь город надо выселять».
Первое подозрение на рак Вике поставили еще в 14 лет, но тогда обошлось. В 19 с опухшими лимфоузлами отправили в стационар, онкологическое отделение. На дворе был май 1992 года.
За 3 дня до дня рождения попадаю в больницу, и 22 мая я лежу в больнице. Справа женщина умерла – увезли, знаете, 6-местная палата. Напротив, в углу, женщина умерла, ее увезли. Прямо умирают, умирают.
И я лежу, и у меня день рождения, и я лежу вся в цветах, прямо, как на кладбище. Я лежу, значит, все в цветах. Я лежу, слабость ужасная, лимфоузлы вот такие везде. И приходит доктор, говорит: «Анализы очень плохие. Мы давайте будем делать пункцию, значит, спинного… вот этого костного мозга».
А ноги болят внутри, знаете, как вот прямо внутри кости болят, ноют. И, я помню, я лежу, и пошел снег. Представляете, 22 мая, солнце, и снег идет. Я смотрю в окно, лежу, вся в цветах, и думаю, собственно, страха никакого.
И я говорю, вот я себе говорю: Господи, а, собственно, а что произойдет? Ну, рак, ну, увезут меня, как вот эту женщину, как вот эту женщину. Ну, подтвердятся все эти анализы, и что со мной произойдет? Но жизнь-то не закончится. Вот это абсолютно четкое сознание бессмертия души – что это?
Ей до сих пор, спустя многие годы, неприятно прикасаться туда, где когда-то были распухшие лимфоузлы. Тело помнит и сейчас эту непрекращающуюся боль и мысли. Она тогда впервые так прямо заговорила с Богом.
И я лежу, и вот стала говорить я с Богом. Я повернулась и говорю: «Господи, если я Тебе тут нужна, пусть я останусь здесь, а если я Тебе не нужна здесь, что сделать, то, в принципе, мне как бы и неинтересно». Понимаете, тоска смертная. Еще близкие все болеют, умирают один за другим, понимаете? Вот этот ужас, вот этот… когда и дома все плохо, и это…
И я сказала: «Господи, мне, в принципе, здесь делать нечего. Мне уже неинтересно здесь. Дай мне смысла, Господи, если он есть. Ну, должен быть какой-то же смысл. Я же не просто так дожила до 19 лет, чтобы попеть, там, чего-то и лежать сейчас в цветах, понимаешь, с этими лимфоузлами».
Что случилось дальше, не поняли ни врачи, ни сама Вика. За выходные от болезни не осталось и следа.
Виктория Макарская: К понедельнику, я помню, я просыпаюсь, а у меня ничего нет, ничего не болит, лимфоузлы – ничего. Приходит доктор с утра, обход. Я лежу веселая, говорю: «Доктор, – даже не лежу, а сижу, я говорю, – слушайте, может, Вы меня домой отпустите?» Я говорю: «Слушайте, во-первых, у меня ничего не болит, вообще ничего не болит».
В.: Прошло, да?
Виктория Макарская: Все прошло. Он говорит: «Иди на анализы». Я сдаю анализы, он говорит: «Я ничего не понимаю». Идет, советуется, говорит: «Ну, вот, ну, как это? Вот это в пятницу анализы, это в понедельник, это же вообще. Вот анализы абсолютно больного человека, вот анализы абсолютно здорового человека. Что такое?»
И меня отпускают, то есть мне не делают ничего. Он говорит: «Я не могу тебе делать. Если тебе, ну, станет плохо, приходи».
Утешение, чудо, милость Божия, в ее жизни еще не раз будут необъяснимые простому смертному исцеления от болезней. Но тогда от неизлечимого, казалось, заболевания она действительно выздоровела за 3 дня и больше в больницу не возвращалась.
Я думаю, что Господь – Он же все видит, Он же все знает. И Он знал, что Он меня исцелит, и Он знал, что я еще пройду какой-то путь здесь, в этом мире. Может быть, поэтому Он вложил в мое сердце такую дерзкую уверенность в отсутствии страха смерти.
И мы не знаем, для чего Он это вложил, мы не знаем, понимаете? То есть мы можем только рассуждать, что тогда я поняла, что это вообще не страшно – умирать не страшно. Я тогда это поняла.
Как только человек приближается… Знаете, как у монахов говорят: «Видишь, что брат взлетел, опусти его на землю». Меня стало не просто опускать на землю, меня стало об нее бить, знаете, как мячик. Меня просто начало, есть такой жаргон, «колбасить» в самом прямом смысле этого слова.
Испытания начались, когда ничего не предвещало беды. Виктории было 22, к тому времени она была уже популярной певицей, солисткой модного бэнда. Много зарабатывала, ни в чем не нуждалась, в том числе и в Боге. Вот тут-то и началось…
Виктория Макарская: Знаете, как ребенок: «А вот я сейчас так сделаю, и что мне будет?» – посмотреть, что за это бывает. Ой, плохо, ой, страшно.
И, в конце концов, я довела себя до такого состояния, что в один момент, когда лежала, значит, на даче в Подмосковье, спала днем, и так, значит, открываю глаза наяву, а у меня в зеркале в большом таком, в большом таком старом зеркале сидит в натуре в троне и говорит: «Ну, что? Все равно будешь с нами, нас легион».
В.: Бес?
Виктория Макарская: А я окаменела. Ни молитву вспомнить, ничего сказать не могу, потому что я понимаю: я – человек умный, я не сплю сейчас, я в этом зеркале его вижу, и я понимаю, что это он, и он со мной разговаривает из зеркала. И я вот так, я лежу, и он говорит: «Да ты все равно с нами будешь, чего ты?»
И я начинаю, что там мама говорила: «Живый в помощи вышнего, в крове Бога небесного водворится». Я начинаю читать, а у него, знаете, так лицо начинает дергаться, вот так вот, как расползаться, знаете, когда экран так вот делается телевизионный, он начинает рушиться на глазах, как будто разрушается лицо.
И я понимаю, да, да, вот оно – оружие. Надо перекреститься, думаю я, а руку поднять не могу, рука каменная. И я думаю, что мне прабабушка говорила? «Когда не можешь – хотя бы глазами». И я начинаю крестить себя глазами.
И вот так, и он исчезает, его прямо начинает вот так, он, знаете, он растворяется, как, знаете, как вот фильм, как вот, знаете, как раньше телевизоры выключались, как в фильме ужасов.
И он от молитвы растворился, и от крестного знамения даже глазами. Я руку не могла поднять. И я вскакиваю, и вот тут у меня начина… я уже поняла, что я в игре.
Этот период в своей жизни она называет мясорубкой. В это время с ней происходили и другие страшные вещи. Она никогда об этом не рассказывала светским журналистам, была уверена – не поймут, сочтут сумасшедшей.
Я боялась засыпать, потому что я знала, что я выйду из тела. Я просто выходила из тела и обратно войти не могла. Вот до того, что вот, я помню, в Берлине, например… Причем это происходило всегда внезапно. Это ты…
То есть наступало это, знаете, как состояние. И ты выходишь, и ты видишь свое тело, ты видишь себя со стороны. И ты пытаешься в него войти, причем так: я в полированной этой спинке кровати вижу себя прозрачную, что я бьюсь в свое тело и пытаюсь в него войти. А вокруг бесы, а вокруг какие-то люди.
И я понимаю, что это мертвецы, что это неживые люди, что это чьи-то души неуспокоенные, и я с ними здесь сейчас оставаться не хочу. Я понимаю, что я сейчас не войду в это тело обратно, меня найдут мертвую и скажут: «Ну, вот, приехала на гастроли и умерла». – «От чего?» – «Ну, остановка сердца».
Это состояние могло ее настигнуть в любой момент. Справиться своими силами не получалось. От всего этого безумия и бесовского наваждения спасло Причастие.
Таинства, участие в святых Церковных Таинствах полностью прекращают этот процесс, полностью. Вот я знаю, что, если я буду исповедоваться, причащаться, со мной такое больше не случится, и не случается. Вот это… вот это страшно, понимаете?
Меня, я думаю, Господь таким образом вел к пониманию вот этого бесценного сокровища – участия в святых Церковных Таинствах. Потому что очень часто с людьми происходят такие вещи, которые они стесняются рассказать врачам. Говорят: «Ну, я сейчас расскажу – меня в дурку заберут, и все. Кому это расскажешь?»
Это такое вот вторжение, и, слава Тебе, Господи, что это ушло, и сейчас всего этого… больше никогда к этому не возвращалась после того, как стала постоянно причащаться.
Сколько страхов в нас, сколько фобий. Слабые мы, немощные, прикрываемся обстоятельствами, прячемся за ненужным, убегаем от главного, и только, когда в нашу жизни приходят настоящие испытания, начинаем жить и думать по-новому.
Виктория Макарская: Мало словом попросить у Бога, сказать: «Я с Тобой». Надо делом быть с Богом. А на деле не получилось никак, а на деле – только грех, грех, причем во всех его проявлениях, понимаете?
И, скажем, только мое слабое здоровье не позволило мне, например, стать наркоманкой, потому что я не могу, ну, тяжело, понимаете, тяжело. Только слабое здоровье не позволило мне курить. То есть я курила…
В.: А были попытки? Были попытки того и другого?
Виктория Макарская: Ну, скажем так, да, конечно. Кокаин – он просто сжег мне слизистую, и все, и плохо стало, есть перестала. И я тогда поняла, что что-то плохо, то есть я просто умру. Очень слабое здоровье. Очень слабое здоровье не позволяло мне грешить в той мере, в которой мне бы хотелось.
Все привыкли в ней видеть любящую, любимую жену и маму. Раны из прошлого давно зарубцевались, но к Богу она шла тернистым путем, много падала и оступалась.
Как снискать вот это смирение и понимание, что я хорошая? Потому что Бог-то меня хорошей создал. Я хорошая, я способна на хорошие поступки, я способна на это, я могу это делать. Почему-то не делаю, но могу. Почему-то не делаю, но могу, понимаешь?
И вот… вот это состояние, когда не говори о себе, себя не хвали, говори всегда: «Слава Богу». Хвали Бога, и каждый свой успех и каждое свое… Говори: «Господи, насколько же Ты велик, насколько Ты милосерден, что Ты меня прощаешь, и что Ты меня все равно ведешь».
Многое в духовной жизни ей открыл ее духовник – священник Алексий Гомонов. Знакомство с ним состоялось очень необычно.
Виктория Макарская: Я ловила машину, ехала на репетицию мюзикла “METRO”. И я помню, что он остановился, такой мужчина с голубыми глазами, такое очень чистое лицо, светлое лицо.
Я потом поняла, что люди, которые причащаются постоянно, они очень отличаются – у них становятся светлые лица, знаете, какие-то они вот светлые. Я еще думаю, какое-то светлое лицо такое.
Он говорит: «Ну, я сидел, у меня кличка все время была Саня Святой, значит, там», – и начинает мне рассказывать. «А ты чего? В храм-то ходишь?» Я говорю: «Я крещеная, но в храм не хожу. Нет, в храм не хожу. Мне сказали, что у меня греховная профессия, чего, там, скачу, там».
В.: На сцене?
Виктория Макарская: Рок-н-роллю, да. Он говорит: «Не-не-не, поехали сейчас в храм к нашему батюшке Алексею – Алексей Гомонов. Поехали, поехали, поехали. Потом на репетицию, ничего, пропустишь, опоздаешь». И повез меня в храм в Успенском переулке.
И вот я в таком виде, значит, так это захожу, говорю: «Батюшка, я певица. Я сразу Вам говорю, что петь, значит, не брошу». И тут батюшка говорит: «Ты певица? Так ты людей радуешь?» Я думаю: я их радую или нет?
Вообще, а что я в них бужу, вот какие я в них чувства бужу? Ну, на тот момент – жесткие эротические, скажем так. Хотя, да, люди плакали, когда я пела, говорили, что, там: «Ты прямо вот, прямо до глубины души трогаешь вокалом своим, все». Но, в принципе, как это я вышла, да? Ну, что я несла? Что я… как бы это о чем было?»
В следующий раз к отцу Алексию Вика приехала уже с любимым мужчиной – Антоном Макарским. Вскоре они повенчались.
Увидь во мне человека. Да, тщеславная, гордая, дурная, взбалмошная, нервная, раздражительная. Могу ляпнуть не то, с лексиконом беда. Ну, увидь во мне человека, может, я исправлюсь.
Ты сестра моя. Ну, и что? У тебя здесь болит, у меня здесь болит. Но мы-то с тобой, ну, одинаковые, понимаешь? Ну, перед Богом-то мы одинаковы с тобой. Вот этот ключ любви – как это найти? Вот это и есть поиск Бога. Ну, как найти? Как найти, как мне любить?
Комментировать