Светлана Ржаницына для «Азбуки веры»
Светлана Ржаницына родилась в 1967 году в Москве. В 12 лет поступила в художественную школу при МГАХИ имени Сурикова. После школы работала в Центральном музее древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва. В 1987 году поступила в РГГУ, на факультет музееведения, окончила его в 1995 г. Иконы пишет с 1991 года. Замужем, двое детей, трое внуков.
– Светлана, что пришло в вашу жизнь раньше: вера или икона?
– Я не могу это разделить. Росла я в неверующей семье, в детстве меня не крестили, но бабушка была верующая, и вообще, мне кажется, что дети все верующие, даже если не задумываются о вере и не получают религиозного воспитания. У меня, по крайней мере, было так: никаких знаний о Боге я ни дома, ни в школе не получила, но знала, что бабушка верующая, сама иногда заходила в церковь, брала там просфорочки (тоже не очень понимая, что это) и даже не сомневалась в том, что Бог есть. Поэтому, поступая в художественную школу при Суриковском институте, я молилась своими словами и даже обещала Богу, что напишу самую красивую икону.
В подростковом возрасте от веры отошла… Кто-то возразит, что я и не приходила, но я не согласна. Верила, как мог верить ребенок, которому взрослые о вере ничего не рассказали, а потом верить перестала, но, окончив школу, я поняла, что не вижу себя светским художником, и не стала поступать в Суриковский институт, а вспомнила о своем обещании Богу. Вспомнила и пошла в церковь, чтобы стать иконописцем, а веры у меня не было. Хотела верить, но не верила, часто вспоминала стихотворение Пушкина «Безверие» – там он как раз пишет, как тяжело неверующему. Время было еще советское, 1985 год, и родители мой интерес к Церкви не поддержали, поэтому ходила я туда в будни. Ехала на работу, но выходила из дома пораньше специально для того, чтобы перед работой зайти в церковь.
Ходила обычно в храм Иоанна Воина на Якиманке, потому что мне его посоветовала Мария Вишняк, преподававшая у нас в художественной школе последний год. Потом я познакомилась с ее мужем, иконописцем Александром Соколовым, и считаю его одним из учителей. Советов он мне почти не давал, но морально поддерживал, помог поверить в себя и даже отдал мне, когда я была еще начинающим иконописцем, свой заказ – икону «Воскресение Христово».
– А иконописи у кого учились?
– Не только я, но большинство начавших писать иконы в конце восьмидесятых годов – самоучки. Не было тогда иконописных школ, и мы учились технике друг у друга. И в Музее Андрея Рублёва, где работала после школы, училась иконописи, потом, когда мы с мужем открыли мастерскую, пригласили туда известных иконописцев – уже названного мной Александра Соколова, Александра Лавданского, Алексея Вронского, – и, конечно, в плане техники я многому научилась у них. Но всё это было уже позже, в девяностые годы, потому что до 1991 года иконы у меня совсем не получались. А в 1991 году кое-что стало получаться.
– Не получались, потому что вы оставались неверующей?
– Нет, вера, к счастью, вернулась ко мне довольно быстро, в новогоднюю ночь 1986 года. Я была не в церкви, а дома. Отец Сергий Объедков (он служил в храме Иоанна Воина, и к нему я обратилась тоже по совету Марии Вишняк) звал меня на новогодний молебен, но, как я уже говорила, родителей мой интерес к Церкви не обрадовал, и я решила, что новый год ради мира в семье лучше провести дома. И там открылось… Словами трудно передать, что именно я ощутила. Было озарение, были слезы радости. С того момента никаких сомнений в том, что Бог есть, у меня не осталось. Отец Сергий провел краткий катехизический курс, я крестилась, сразу стала исповедоваться, причащаться, появились верующие друзья, после Тысячелетия Крещения Руси поездила по монастырям. Но иконы не получались. А в 1991 году так счастливо совпало, что я замуж вышла и иконы стали получаться.
– Со священником советовались?
– Насколько это было возможно. Конечно, я брала у отца Сергия благословение на занятия иконописью, но отношения с ним как с духовником у меня не сложились. И не думаю, что могли сложиться. Он служил проникновенно, четко проговаривал каждое слово, но… Мне кажется, что он мало что мог посоветовать мирянам в практическом плане. Он был монашеского склада, и через несколько лет, когда мы с мужем уже ходили в другой храм (стали ходить в другой храм, потому что жили далеко, а машины у нас не было), действительно принял монашество, молитвенник, мистик, но не очень общительный. Общаться с ним было непросто, но он много мне дал. Не советами, которых почти не давал, а своим вдохновенным служением он показал, как важно ощущать мистическую близость к Богу. Некоторые считают, что это не важно, но когда мы начинаем всё понимать рационально, легко потерять веру. Всё-таки для духовного развития необходимы покаяние и причащение, а это таинства, то есть мистика.
В начале этого года отец Сергий умер от ковида, мы почти тридцать лет не общались, но я вспоминаю его с благодарностью.
– Потом нашли духовника?
– Я и не искала. Может, именно потому, что отец Сергий показал пример личных отношений с Богом, и они для меня важны. Исповедуюсь, общаюсь со священниками и по работе, и в неформальной обстановке, с кого-то стараюсь брать пример, но духовника у меня, можно сказать, никогда не было. Первое время я считала духовником отца Сергия, но, конечно, это были другие отношения, не как чада с духовником.
– Как без духовника шло религиозное воспитание детей?
– Дети и на службу с нами ходили, и в воскресной школе учились, но мы не стремились к тому, чтобы у них был какой-то священник, которого они считали бы своим духовником. Сейчас я думаю, что это наше упущение – не все священники одинаково хорошо умеют общаться с детьми, и, конечно, надо было нам внимательнее к этому отнестись и самим больше общаться со священниками, умеющими находить общий язык с детьми. Хотя ничего критического не произошло. Дочь по-прежнему часто причащается, у сына, к сожалению, сейчас период отхода от Церкви, но я надеюсь, что это явление временное. Они с невесткой люди умные, задумываются над такими вопросами, как жизнь, смерть, мы много говорим с сыном на церковные темы, он считает себя верующим человеком.
– А есть миряне, которые стали для вас примером как христиане, объяснили что-то важное о вере, чему-то научили?
– Мы со многими говорили о вере. Среди сотрудников Музея Рублёва было немало верующих людей, и они это не скрывали даже в советское время, а когда я обрела столь желанную для меня веру и стала воцерковляться, сдерживали мое неофитское рвение, добродушно над ним посмеиваясь. Это и Светлана Арсеньева, и Лиза Левицкая, и Маша Кречетова, дочка отца Николая. Да много было людей. Не могу не сказать о Сергее Николаевиче Андрияке, преподававшем у нас в художественной школе. Он взял нашу группу, когда еще учился в Суриковском институте. Как и многие в советское время, он веру свою не афишировал, но открывал нам икону, и в Третьяковку водил нас именно в зал древнерусского искусства. На занятиях в школе он учил нас реалистической живописи, а в Третьяковке рассказывал об иконописи, рассказывал интересно, вдохновенно. Чувствовалось, как он любит икону. Конечно, тогда я его рассказы не воспринимала как проповедь или миссионерство, но теперь понимаю, что это тоже были семена, которые, надеюсь, какие-то плоды принесли. В том, что я после школы вспомнила о своем обещании Богу написать икону и захотела стать иконописцем, наверное, есть и заслуга Сергея Николаевича.
– Бывало ли, что заказчики не принимали ваши иконы, потому что они казались им неканоничными?
– Раньше такое случалось постоянно, поэтому я молодых иконописцев всегда предупреждаю, что икона может не понравиться заказчику. Сейчас заказчики терпимей относятся к каким-то непривычным вещам, и мы уже воспринимаемся как традиционалисты, а было время, когда нас считали чуть ли не авангардистами. Никогда ни я, ни мои коллеги не покушались на каноны, просто иконописный канон – понятие достаточно широкое, а многие привыкли к штампам. Чтобы как-то изменить ситуацию, мы с искусствоведом Ириной Языковой создали иконописный портал и там в первую очередь пропагандировали творчество иконописцев, которых заказчику, не очень хорошо разбирающемуся в иконописи, понять сложно.
Также проходят выставки церковного искусства, конференции, там мы много общаемся не только друг с другом, но и со священниками, которые сами икон не пишут, но разбираются в иконописи почти профессионально. Конечно, про многих священников нельзя сказать, что они знатоки иконописи, но сегодня большинство заказчиков нам доверяет. Многие из них стали для нашей семьи больше, чем заказчики. Скорее друзья, единомышленники, сомолитвенники. Это отец Владимир Силовьев, тонкий знаток иконописи, настоятель храма Рождества Богородицы в Старом Симонове, куда мы очень долго ходили, пока не переехали на дачу. Он много помогал нам не только в работе, но и в организации иконописных выставок в Аргентине, в Сантьяго-де-Компостела. Много лет дружим с игуменьей Анфисой (Любчак), настоятельницей Покровского монастыря в Толочине.
Нельзя не сказать о двух замечательных архиереях, которые оказали на нас большое духовное влияние. Это митрополит Ханты-Мансийский и Сургутский Павел и епископ Норильский и Туруханский Агафангел.
Еще хочется упомянуть чудесных священников – отца Владимира Пархоменко, отца Виталия Колпаченко, отца Александра Тараканова, отца Анатолия Родионова… Да очень много священников, с которыми мы познакомились, когда они заказывали нам иконы для своих храмов, а теперь стараемся с ними общаться и молимся за них.
– Бывает, что на клиросе поют люди невоцерковленные. Не знаю, насколько это распространенное явление, но оно есть и, конечно, есть основания относиться к нему критически, но это отдельная тема. Я просто по аналогии хочу вас спросить: встречали ли вы невоцерковленных иконописцев?
– Нет. Я думаю, что такое возможно, когда человек работает в храме на стене, пишет орнаменты. Он, может быть, не очень воцерковленный, но интересуется Церковью. А чтобы человек, совсем не интересующийся Церковью и не ищущий Бога, стал участвовать в росписи храма, мне трудно представить. Не утверждаю, что этого не бывает, но мне такие случаи неизвестны. А иконописцы – это, прежде всего, богословы. Во всяком случае, иконописцы, с которыми мы общаемся. Мы с коллегами сходимся во мнении, что молитва для иконописца очень важна. Если человек, пишущий иконы, отходит от молитвы, это чувствуется. Пропадает трепетность в иконе.
– Сейчас часто обсуждается тема ухода из Церкви. Как-то в таком обсуждении одна женщина написала, что она по этой причине перестала писать иконы: решила, что раз она теперь не живет церковной жизнью, то не должна заниматься иконописью. Она, наверное, правильно поступила?
– Я считаю, что да. Зачем делать то, что, на твой взгляд, не приносит добра, пользы? Если ты сейчас не веришь, зачем тебе писать икону? Икона не картина, ее пишут для того, чтобы перед ней люди молились. А если у человека в данный момент такое мировоззрение, что он не чувствует потребности молиться, не видит в молитве смысла, как он напишет икону? Я еще в юности, захотев стать иконописцем, понимала, что сначала должна найти Бога. И надеюсь, что кому-то наши иконы помогли обрести веру. Но как можно написать икону, не имея веры или, как та женщина, переживая религиозный кризис, я не знаю.
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать