Интервью: как майор МЧС стала первой монахиней Челябинской епархии
Матушка Феодосия – знаковая фигура для православных жителей Челябинской области. Она – первая и единственная женщина, постриженная в монахини еще владыкой Иовом, позапрошлым архиереем Южного Урала. Матушка возглавляет женскую монашескую общину в Каслинском районе и руководит сложным процессом восстановления храма в местном селе Булзи. А для журналистов и спасателей матушка Феодосия известна тем, что в прошлом она – Ольга Новгородцева – майор, пресс-секретарь ГУ МЧС по Челябинской области, пришедшая к Богу после 20 лет в пресс-службе спасательного ведомства Южного Урала.
– Ольга Викторовна, как к вам правильнее обращаться? Вы – монахиня Феодосия или всё-таки «гражданка Новгородцева»?
– Зависит от того, о чём будем говорить. Но Ольга Новгородцева давно умерла. Для меня её уже нет. Монашество – это полное отречение от мира, когда человек завершает свои земные дела, переходит на новый уровень.
– Но этот переход ведь не случился «вдруг»? Что-то ему предшествовало?
– Как и всегда – уходу от мира предшествовали духовные поиски. Я работала в мирской жизни пресс-секретарём областного ГУ МЧС. Именно во время этой работы приобщилась к вере и поняла, что смысл жизни человека – не только в хорошей квартире, машине, бытовых удобствах. Не только в том, чтобы завести семью и нарожать детей. Это цели земные. А если душа бессмертна, то есть цели и для той жизни, для вечности. Если вы верите, что после смерти жизнь не прекращается, а переходит в другое состояние, то вы не можете не задаться вопросом: а как меня там примут? Что мне нужно сделать здесь, на земле, чтобы там держать ответ перед Богом как положено.
– Очень мрачное получается начало духовных поисков – с мыслей о смерти.
– Я около 20 лет трудилась в пресс-службе МЧС. Для меня – это было благодатное время! Молодость, кажется, что весь мир лежит перед тобой, что возможности не ограничены. Но мне всё время приходилось выезжать, например, на пожары, причём на пожары с тяжёлыми последствиями, со смертью людей – ведь мы освещали и работу Госпожнадзора. Я всё время видела перед собой смерти. Не могла привыкнуть к ним, привыкнуть к мысли, что, мол, умерли и умерли, сами виноваты. Если человек так себя настраивает, на приятие смерти как неизбежной закономерности, то человек этот не вполне здоров. Дело в том, что смерть – это великое таинство. Смерть нельзя воспринимать просто как прекращение физиологического процесса, иначе чем мы отличаемся от животных? Они ведь также потомство производят, добывают себе кусочек пищи. Для чего нас создал Господь, создал, дав ангельский чин? Ведь человек уже на Земле может стать как ангел. Явно не для того, чтобы мы произвели себе подобных, а потом нас черви съели. Смерть должна была для меня наполниться смыслом. Я стала искать ответы на вопросы.
– То есть ваша работа в пресс-службе пожарных направила вас к церкви?
– Честно сказать – не только и даже не столько. У меня умерли родители, один за другим. Сначала отец, потом, через четыре года, – мать. Маме был всего 51 год. Я осталась одна. Ну для чего жить, если всё заканчивается смертью? За что держаться, не за житейские же удовольствия. Любой самый горький пьяница чувствует эту пустоту, если живёт без Бога, задаётся вопросом о жизни на земле.
Сейчас к нам многие приходят, в том числе и совсем опустившиеся люди, и говорят: мы все равно в Бога верим. Они цепляются за веру, без нее человек себя человеком не может чувствовать, скорее – каким-то биологическим организмом и всё. Вот и я много лет назад нашла себя в вере. Примерно в начале 1990‑х начала регулярно посещать церковь, начала свой поиск.
– А целью поиска было стать монахиней?
– Вовсе нет! Монашество мне вообще не свойственно: я человек коммуникабельный, подвижный. Всегда были походы, туризм, компании, общение. И зацикленность на религии, на вере была, казалось бы, не для меня. Но при всей этой открытости я и достаточно замкнутый человек. К тому же в своё время не успела создать собственную семью. Сначала – работа, друзья, увлечения, спорт. Потом болезнь родителей, потом надо было закончить университет. А когда мама умерла, я пришла в церковь… Когда человек приходит в церковь, он становится немножко другим. Тогда уже семья не была для меня главной целью. Надо было понять, что такое вера, что такое Бог, что такое церковь. Слепой веры требуют только секты, а мне надо было прозреть, разобраться, понять. И единомышленника среди мужчин, который мог бы стать спутником на этом пути, у меня не было. Церковь в те годы, в начале – середине 1990‑х, в принципе была «женской», да и сейчас очень много в церкви женщин. А когда я начала ездить в монастырь, мысли о семье отпали. Меня в конце концов заинтересовало монашество, хотя на себя я эту «кольчужку» не примеряла. Мне казалось, что монахи – такие суровые, замкнутые, аскетичные. Люди внутренней жизни, к ним не подступиться. Когда вышла на пенсию, то съездила, поработала в монастыре. Но потом вернулась в мир. Тот монастырь, где я побывала, оказалось, не подходит к моему складу характера. Там было всё слишком строго, зашорено, наполнено условностями. Словом, там царствовала буква, а не дух. Не буду называть этот монастырь сегодня.
– То есть сначала было даже разочарование?
– Я нашла то, что искала, не в женском, а в мужском монастыре, на Валааме (мужской монастырь РПЦ на островах Валаамского архипелага в Карелии – прим. ред.). Каждый год я ездила туда на две-три недели, там послушалась, общалась. Очень много туда приезжает людей, у каждого какой-то духовный опыт. Я напитывалась этим всем. У братии другая жизнь, чем в женском монастыре: меньше условностей, больше именно духа служения. Там я обрела учителя, духовного наставника. Мне и в миру жить стало легче. Я поняла, что в миру тоже можно спасаться, делать много добрых дел, так же можно молиться, ходить в храм. Но само монашество меня всё же начало привлекать, это особый быт, особый мир. Другое дело, что русское монашество утратило свои традиции за ХХ век: монастыри, как известно, уничтожали в годы советской власти. Братия эти традиции еще как-то восстанавливает. Женщинам это даётся гораздо сложнее: слишком много тараканов в головах. Свой женский монастырь найти мне было трудно. Но я особо и не искала, считаю своей духовной родиной Валаам.
– А как же вы попали в епархию, если продолжали жить «в миру»?
– Тут всё просто. Одна знакомая из Челябинска однажды рассказала: её приглашают в пресс-службу Челябинской епархии, а она даже за компьютером не умеет работать. А я знала работу в пресс-службе – вот, мол, и иди. Я сначала отказывалась, мол, уже на пенсии. Но пенсионер я была в то время молодой – всего 50 лет. А пресс-службой епархии заведовал молодой, способный епископ Феофилакт, помощник владыки Иова (епископ, затем митрополит Челябинской и Златоустовской епархий в 1996–2011 годах – прим. ред.). Как узнал обо мне – сразу заявил, что как раз такую ему и надо. Я к тому времени уже несколько лет вела передачу «Спаси и сохрани» на областном телеканале, с владыкой Иовом была знакома – несколько раз делала с ним интервью. Так и попала в пресс-службу епархии, начала работать.
– В церкви официально трудоустраивают?
– Нет, там по-другому. Я так и писала в заявлении: примите меня на послушание в епархию. Для семейных послушниц главным всё-таки остаётся муж, а я была одинокой – вот и попала сразу в послушание к архиерею. Меня поначалу устраивало – всё равно что в монастыре.
Но потом почувствовала: духовной работы, трудов над собой всё-таки мало. Как чиновник, как обычный клерк трудишься. Совсем не то, чего я искала в жизни. Помню: сижу дома на диване, квартира на третьем этаже, и за окном рябинка качается. Думаю: неужели буду помирать, и одна эта рябинка за окном со мной попрощается? Все равно надо человеку иметь семью. Но какая уже семья в моем возрасте? Только монашеская. А монастыря своего я так и не нашла.
Поехала за советом к своему валаамскому духовнику. Спрашиваю: что мне делать? Не тот путь, не могу, какая-то пустота. Надо ведь, чтобы Господь тебя поставил в какие-то рамки, на узком пути. «Узким путем идите в Царствие Небесное», сказано в Писании. Где его взять, этот «узкий путь»? Духовник подарил мне чётки и сказал: пиши прошение на постриг. Честно – в успех я не верила. Знала, что владыка Иов никогда никого из женщин не постригал в миру. Если к нему женщины обращались, говорил: иди в монастырь, работай, там тебя и постригут. Я понимала, что и мне он ответит точно так же: вон Троицкий женский монастырь, вон Кизильский. Поезжай, покажешь свои качества, своё смирение, своё терпение. Духовник меня благословил на постриг, я с лёгким сердцем поехала обратно, но в поезде по пути домой думала: не будет никакого пострига. Всё же подала прошение Иову – на иночество. Это первая ступень монашества. Ещё без строгих обетов, без отречения от мира, с неё ещё можно вернуться в мир. Владыка долго думал, видно, молился. И вдруг говорит: хорошо, я тебя постригу в лето, Петровым постом. Но только сразу в монашество, с обетами. Как тут отказаться? Только голову склонила и сказала: как благословите, владыка.
– То есть вы стали первой женщиной, которую митрополит Иов благословил постричь в монашество в миру?
– Да, так получилось. Не знаю, может, он что-то предвидел, но тогда у меня и мысли не было, что меня куда-то направят, храм восстанавливать. Владыка Иов сказал: поедешь в Троицкий монастырь к матушке Ксении, недельку там побудешь и возвращайся на послушание в епархию. То есть в монахини меня постригли, но благословения на уход в монастырь он не дал, оставил при себе.
– Но как монахиня Феодосия вы стали известны уже при следующем владыке, Феофане.
– Вскоре после моего пострижения владыку Иова отправили на покой, приехал владыка Феофан (с 2011 года – архиепископ Челябинский, в 2012 – 2014 годах митрополит Челябинской митрополии – прим. ред.). Увидел меня, возмутился: монахиням в епархии делать нечего, в монастырь! Я согласилась: «Как благословите, владыка! Когда собираться?» А он говорит: «Подожди, я на тебя еще посмотрю. Ты же военная, погоны носила?» Я в МЧС службу и правда закончила в звании майора. Я посмотрю, говорит, что ты за военная и что ты за офицер. А кабинет пока освобождай. Я три дня болталась по епархии, не знала, куда приткнуться. Снова увидел, говорит: «Что умеешь делать? Послание напишешь?» – рождественское или пасхальное, уже не помню. Я говорю: «От вашего имени я не дерзаю, у меня такого мышления, как у вас, нет. Деловое письмо могу написать». Он говорит – тогда в канцелярию иди. Я снова в отказ: женщина, которая работала в канцелярии епархии, заодно держала кассу. Я денег не хотела даже касаться. Феофан возмутился сначала, потом сказал: иди работай, кассира я отдельно найму. И в епархии я и работала, пока владыка меня в Булзи не отправил. Видимо, посмотрел, проверил «на вшивость». Владыка Феофан умел людей проверять. Я поняла склад его характера, его манеру общения. В конце концов я его очень полюбила, хотя человек он был не очень лёгкий, колючий.
– Получается, вы служите уже при третьем владыке. Они же все разные. Чем отличаются?
– Они все, конечно, разные, но задача-то у всех одна: чтобы шла церковная служба, чтобы монастыри служили. Сейчас понимаю: и владыка Феофан, и его преемник, митрополит Никодим, очень любят монахов, доверяют им. Да они ведь и сами монахи! Но после создания Челябинской митрополии (в 2011 году вместо Челябинской и Златоустовской Епархии на Южном Урале была создана митрополия в составе Челябинской, Троицкой и Магнитогорской епархий – прим. ред.) в епархии ни одного монастыря не осталось! Троицкий отошёл в Троицкую же епархию, Кизильский – в Магнитогорскую. А в Каслинском районе, где я служу сейчас, – особая ситуация. Как только владыка Феофан прибыл сюда на место служения, он в первый же месяц поехал в Каслинский район, посмотреть на заброшенный монастырский храм. Когда-то была здесь монашеская заимка Ново-Тихвинского женского монастыря. Сейчас здесь монастыря нет, храм заброшен, колокольня взорвана. Феофан заявил ещё тогда, в 2011 году, что будем восстанавливать обитель. Но там, на бывшей заимке, – дикое место, ни жилья, ни воды, ни света. Сразу туда женщин не пошлешь. А село Булзи рядом, всего в 12 километрах, и там тоже заброшенный храм – Покрова Пресвятой Богородицы. Огромнейший, в 700 квадратных метров, больше кафедрального собора! Поэтому Феофан и постановил – поезжай туда, восстанавливай монастырь на основе булзинского храма.
– То есть вас бросили «на целину» как единственную монахиню в епархии?
– Сначала-то владыка хотел поручить это трём монахиням из Ставрополья – он ведь и сам ставропольский. Он их свозил туда, показал – монахини отказались. Их можно понять: они приехали из новенького, самим владыкой построенного монастыря – а им показали голую землю! Так что никого не оставалось, кроме меня, – другой монахини в Челябинской епархии не было. Да я к тому же ещё и местной оказалась.
– Сложно представить: посылают пожилую женщину в глушь с заданием восстановить огромный объект.
– Во-первых, ко мне вскоре присоединились сёстры, служившие при других приходах. Сейчас нас там уже четверо. Во-вторых, владыка Феофан весь последний год своей службы на Южном Урале регулярно навещал нас, присылал людей, помогал всячески. Я, когда приехала, в первые месяцы жила у бабушки в избе с видом на храм. Утром вставала, смотрела на этот храм – там на крыше деревья росли! Чётко понимала: мне поднять его не под силу. Я сказала себе: буду здесь жить и молиться! Но прошла зима, наступила весна, приехали люди во главе с челябинским священником отцом Ярославом, и мы вычистили храм за день! И пошло – приехал владыка, благословил всех на этот субботник. Храм стал известен. К нам начали приезжать другие люди. По 60 человек на выходные привозил автобус епархии, а если был какой-то попутный транспорт – мы тут кормили и по сто человек! И после, когда появился на Южном Урале владыка Никодим (митрополит Никодим, с 2014 года глава Челябинской митрополии – прим. ред.), – он тоже отнёсся к нам как отец, плотно опекал. Так что работа у нас спорится.
– А когда закончите восстановление храма – станете настоятельницей монастыря?
– Сейчас я председатель приходского совета. Монастыря-то официально нет, есть приход и при нем монашеская община. В храме есть свой священник, но основные полномочия у приходского совета. Что будет после окончания ремонта, да и когда мы сумеем закончить – сказать не берусь. Всё же есть многоопытные монахини, много лет прожившие в хороших монастырях. Если владыка такую найдёт и скажет: вот она будет заведовать монастырём, мы должны будем принять ее с любовью. Но это в любом случае – дело будущего. Пока надо, чтобы община приросла людьми, чтобы это были настоящие единомышленники, те, что ищут в монастыре Божьего, а не своего. Ведь нередко в монастырь приходят из-за сиюминутных переживаний. Несчастная любовь, голову негде приклонить, некому будет кружку воды перед смертью подать. Но за этим всё-таки в богадельню, а не в монастырь. А вот когда человек приходит с осознанием, что он великий грешник, чтобы хоть в одиннадцатый час, как в Евангелии сказано, поработать для Бога, послужить сёстрам, людям и через это послужить Богу и церкви – это правильное настроение.
– И всё же вы говорите – вас всего четверо. Кто восстанавливает храм в селе Булзи? Ведь это огромный проект, тут работать надо не проповедями, а кайлом.
– Верно, и мы сами кайлом поработали. Но у нас очень много помощников. Приезжают люди, миряне, помогают – из Челябинска, Снежинска, Екатеринбурга, Озёрска, Копейска. Вот прямо сейчас меня на вокзале ждёт женщина, приехала из Карталов, хочет потрудиться. У нас уже есть свой «трудовой резерв». Недавно возникла проблема: в храме надо было положить лаги, тяжеленные брёвна. Мальчишки местные не смогли бы. Мы позвонили в Копейск, местным казакам, те приехали на двух машинах, восемь мужиков – всё сделали. Так и восстанавливаются храмы.
– Как относятся к вашей работе в самих Булзях, в Каслинском районе? Отношение к церкви вообще в деревне и большом городе наверняка различается.
– Понимаете, вы живёте в другом мире. А православный мир – он очень компактный, мы все друг друга знаем. Кто-то сам приезжает, кого-то случайно заносит – Господь посылает. Бывает, приходит человек, поживет с нами, потрудится, но видно, что это не его. Вот в миру есть у тебя семья, дети, иди, живи с ними. Монастырь – это не твое!
А мы живём в глухой деревне, живём трудно и скромно. Люди приезжают, сидят с нами после работы за одним столом. Они видят, что всё честно, что каждая их копеечка идёт именно на дело. А другое отношение… Вы поймите, в церкви тоже всё по-разному. Мне и жертвователи говорили: «Мы готовы всей душой, но мы хотим видеть, как наш дар идёт в дело».
В городах сегодня нет пустых храмов с зияющими стенами. А в селе – да село не поднимет восстановление храма, на это нужны миллионы! Только и остаётся, что уповать на Господа и помощь ближних.
– Скажите, а оно того стоит? Жить в деревне, да ещё и тащить на себе целый проект восстановления огромного здания. И за всё это вам разве что скажут «спасибо»…
– Понимаете, в миру проблемы стараются решать по справедливости, а в церкви – по любви. И когда в миру платят каждому столько, сколько он заработал, в церкви стараются давать столько, сколько требуется. Есть старая притча: на поле работали наёмные работники, работали с утра, а уже перед закатом хозяин привёл ещё одного. И после заката расплатился со всеми поровну. Работники стали возмущаться, а хозяин объяснил им: вы работали весь день и знали, сколько вам заплатят. А человек весь день стоял на обочине дороги и не знал, заработает ли он на пищу для семьи. Нормальный человек всегда страдает, когда нет работы. Вот за это страдание он и получил наравне с другими. Так действует Бог. Такова же позиция церкви. И я её разделяю.
Кирилл Бабушкин
Источник: информационное агентство «Znak»
Фото: Челябинская митрополия
Комментировать