Отец Александр Бондаренко ‒ майор военно-морской авиации на Черноморском флоте и ‒ священник Крымской епархии Украинской Православной Церкви Московского Патриархата. Отец Александр рассказал нам о том, как в его жизни форма стала чередоваться с облачением, каково священнику на военном корабле и офицеру в алтаре и когда «миссионерская работа» соприкасается с «воспитательной».
‒ Батюшка, как получилось, что вы совмещаете сразу два служения? Как может стать священником офицер?
‒ Многие рассказывают, что у них был быстрый переход от неверия к вере, а у меня ‒ не так. Это похоже на то, как в Ветхом Завете сказано, что человек увидит большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра. Утром тихий ветерок, и прикосновение это ‒ вот Господь. В течение длительного времени Господь меня вел, чтобы я, во-первых, стал верующим, а потом и призвал к священнослужению.
Это сейчас я могу проанализировать и объяснить, как Он меня вел, потому что очень хорошо это понимаю.
Семья у меня была военная, никто мне религиозного воспитания не давал, но мама была родом из Западной Белоруссии, а она только в 1939 году присоединилась к Советскому Союзу, так что дольше сохранялись все традиции. И мама моя была воспитана в православной семье, отец ‒ тоже в христианской, только старообрядческой. Конечно, будучи военнослужащим, он этого не афишировал, но их воспитание отразилось и на мне.
А у меня первое личное прикосновение к Богу было таким. По окончании военного училища я попал служить под Вологду. В воскресные дни мы выезжали из своего отдаленного гарнизона в областной центр ‒ в Вологду, чтобы посмотреть на людей и на жизнь. И вот однажды мы проходили мимо храма. Ребята предложили зайти, все согласились, но, когда подошли к храму и оттуда пахнуло ладаном (ведь шла служба), я испугался. Я был некрещеный в то время; меня что-то остановило. Это был не ужас или какое-то противление; как я сейчас понимаю, это было чувство собственного недостоинства: я не могу войти, я еще не готов ‒ хотя о том, что я некрещеный, я тогда даже не вспомнил.
Потом я долго об этом не вспоминал, и следующий момент прикосновения Господня ко мне ‒ это Крещение. Я крестился в 24 года; тогда я уже перевелся в Севастополь, в Качу, служил офицером. Я познакомился со своей будущей супругой, мы собирались пожениться, и она сказала, что брак должен быть венчаным. Она очень настаивала на этом, да и я был не против. У меня не было никакого противления, но я был не крещен, и перед Венчанием было совершено Таинство Крещения. Конечно, это было не очень осознанно, но я все это принял с большим желанием за две недели до Венчания.
Потом родился сын, мы его крестили. Но в церковь мы в это время не ходили. После Крещения старшего сына мы не пошли его причащать, хотя священник сказал, что это необходимо; я не придал этому значения, да и вообще не знал, что такое «причащать», а объяснить некому было. А чуть позже у него начались очень серьезные проблемы со здоровьем ‒ не буду вдаваться в подробности, но мы уже не знали, что делать. Будучи людьми нецерковными, мы искали помощи везде. Сначала у врачей ‒ они ничем не помогли, а это было в 1992 году, и очень много было разных бабушек, экстрасенсов, целителей, гадалок и прорицательниц. Все газеты пестрили объявлениями, и мы, к сожалению, пошли по ложному пути ‒ ездили к такого рода бабушкам. Это, конечно, принесло больше вреда, чем пользы. Но Господь даже устами ослицы может сказать правду. И так получилось, что одна из этих целительниц сказала нам, что нужно пойти в храм, исповедаться и причаститься, а потом взять какое-то количество свечек и принести ей. Мы пришли в храм, спросили, как надо исповедоваться, исповедовались и причастились. Но когда покупали целый пучок свечек, нас спросили зачем. Мы объяснили, а нам говорят: расскажите об этом батюшке. Рассказали батюшке, и он нам очень подробно объяснил, что к чему. Мы перестали ходить к этой женщине.
Тогда в Севастополе наместником Инкерманского монастыря был архимандрит Августин. Это был человек незаурядный. Нам просто сказали: съездите к нему. И правду говорят: если не увидишь в глазах другого человека света Христова, и сам не станешь христианином. Этот момент стал переломным в моей жизни и в жизни моей семьи. Увидев этого человека и пообщавшись с ним один раз, я понял, что есть другой мир. Я изредка бывал в церкви и раньше, например, посылаемый всякими экстрасенсами, но я совершенно не мог измениться. А этот человек стал моим духовным отцом. Незадолго до того у меня умер родной отец, и сейчас я вижу в этом знак Божий: Господь меня перепоручил. Мы ездили туда не так часто, как я сейчас думаю, что могли бы. Общались с отцом Августином, и не столько его слова, сколько просто пребывание рядом с ним ‒ меняло совершенно. Даже говорить ничего не хотелось ‒ просто посидеть рядом с ним, посмотреть, чем он занимается, побыть тенью его ‒ было достаточно, чтобы потом уехать домой и месяц чувствовать себя другим человеком. Конечно, после встречи с ним мы стали постоянно ходить в храм; сначала ездили в Севастополь, потому что в Каче храма не было; потом в Каче появился человек, который решил переоборудовать бывший кинотеатр под храм. Я немного помогал в этом строительстве, потом, когда в этот храм поставили священника, стал там пономарить, после поступил в Симферопольское духовное училище.
К сожалению, в 1996 году погиб отец Августин, но я уверен, что он и сейчас мне помогает: приезжаешь к нему на могилу, разговариваешь с ним, как с живым, и многие вопросы решаются. Это мой личный опыт; я не говорю, что его нужно причислять к лику святых, Господь Сам знает Своих. Но просто я нашел человека, через которого открылся мне Бог.
‒ Когда вы поступили в Духовное училище?
‒ В 1998 году. В духовном училище я учился по очно-заочной системе. Каждый месяц мы приезжали на 4-5 дней, нам начитывали лекции, мы сдавали зачеты, уезжали домой готовиться, потом снова приезжали. Это была для меня самая удобная система. Чтобы меня отпускали из части, мне приходилось в воскресные и праздничные дни брать на себя наряды, дежурства, чтобы офицеры не обижались. Появлялись отгулы, и их я использовал для учебы. Это продолжалось два года: я поступил в 1998 году, в 2000 году, незадолго до выпуска, перед Пасхой Владыка благословил меня на рукоположение.
После этого меня направили в Севастополь настоятелем Михайловского храма. Храм этот всегда был воинским, одно время был гарнизонным. Во время Первой обороны Севастополя этот храм ни на один день не закрывался, там каждый день совершалась литургия, даже когда все остальные храмы города уже не действовали. Сам храм был построен адмиралом Лазаревым в честь его небесного покровителя Архистратига Михаила, в этом храме отпевали прославленных адмиралов Истомина, Нахимова и Корнилова. Так как он находится в ведении Музея Черноморского флота и до сих пор не передан Церкви, что связано с определенными имущественными отношениями между Черноморским флотом и Украиной, моя задача ‒ заниматься этим храмом и работать на флоте по духовно-патриотическому воспитанию с матросами и офицерами. Нужно давать им духовное образование, рассказывать об основах православной культуры, как-то их привлечь. Многим надо просто сказать, что Бог есть. Они об этом слышали, вероятно, но большинство, к сожалению, по-настоящему в это не верит. Задачи были на меня возложены непосильные: что может сделать один человек на всем флоте? Но у Господа, наверное, и один в поле воин, раз Он меня сюда поставил.
Владыка благословил меня служить во Владимирском соборе ‒ усыпальнице адмиралов, а один раз в год нам разрешают служить в Михайловском храме ‒ на престольный праздник.
‒ Вы много общаетесь с военными?
‒ В остальное ‒ кроме богослужения и военной службы ‒ время я посещаю корабли, воинские части, провожу беседы с матросами. Сейчас в одной из воинских частей мы строим часовню ‒ с алтарем, чтобы можно было совершать литургию, чтобы матросы, большинство из которых никогда за забор не выходят, имели возможность помолиться в этом храме. Не только матросы, но и офицеры-контрактники редко заходят в храм; а когда он появится совсем рядом, то у них будет возможность просто заглянуть туда, поставить свечку. А зайдя в храм, они могут пообщаться со мной ‒ и я смогу сказать им несколько слов о Боге. Я в этой части служу уже два года. Батальон связи авиации находится в Севастополе.
Удивительно то, что сам командир ‒ татарин. Наше знакомство началось с того, что его зам по воспитательной работе сказал мне, что командир хочет на территории части построить часовню. Меня это удивило: ведь его отец посещает мечеть, хотя сам он не мусульманин. Почему не мечеть? Роман Ханифович (так зовут командира) ответил: потому что больше 80 % военнослужащих ‒ православные. И сказал: «Если хотя бы несколько человек из всего личного состава изменятся благодаря Церкви ‒ я считаю, что это дело нужное». Знакомство привело к тому, что он помог мне перевестись в эту часть и поставил внештатным психологом. В общем-то, я занимаюсь по профилю, потому что главная психология, то есть наука о душе, ‒ это Православие. Выше этой психологии нет никакой, как бы и кто бы меня ни переубеждал. Есть у психологов какие-то практические наработки, и их можно использовать, но все остальные пути чаще всего, к сожалению, ложные. Хотя я заочно отучился на психолога, получил диплом бакалавра. Кажется, продолжать эту учебу особого смысла нет.
‒ Как изменилась ваша жизнь и служба после рукоположения?
‒ Изменилось многое. До того, как я стал православным, я усиленно занимался восточными единоборствами, участвовал в соревнованиях, изучал дзен-буддизм и буддизм, вообще восточную философию. Кстати, это тоже подтолкнуло меня к осознанию, что кроме тела есть еще и душа. Восточная философия тоже напоминает о существовании потустороннего мира ‒ Господь и через неправедные пути меня вразумлял. А когда я стал православным, я отошел от восточных единоборств и тем более от восточной философии, хотя познания эти мне сейчас очень помогают в полемике с «рериховцами» и тому подобными людьми, которые утверждают, что восточные религии более совершенны.
С другой стороны, когда я занимаюсь военнослужащими, мне приходится общаться и с другими организациями. Например, ко мне обратилось одно из подразделений казачества, которое занимается молодежью. Одно из направлений работы с молодежью у них ‒ спортивная секция. Ребята приходят учиться единоборствам, их готовят к службе в армии, к защите Отечества. А казачество немыслимо без Православия. Поэтому каждому спортсмену, который становится казаком, рассказывают, на чем основано казачество, и я им объясняю, что такое Православие. Через это ребята начинают обращать внимание на храм, некоторые приходят к Богу. По крайней мере, у них нет агрессии против Бога, а ведь сейчас очень много негатива выливается в прессе на Церковь, и люди, прочитав, говорят: вот она какая, эта ваша Церковь, зачем туда ходить. Наша задача ‒ не только призвать ко Христу, а иногда по крайней мере добиться, чтобы люди не гнали нас, относились спокойно, как сейчас говорят, «толерантно».
‒ Приходилось ли вам участвовать в каких-либо походах?
‒ Я два раза ходил на боевых кораблях в Средиземное море: в первый ‒ в 2005 году на крейсере «Москва». Тогда старшим из священников был отец Александр Федоров, который отвечает в Синодальном отделе за Военно-Морской флот. Тогда было перезахоронение последнего командующего флотом в царской России, адмирала Григоровича. Его останки из Минтоны (Франция) привезли сначала в Новороссийск, а оттуда самолетом в Санкт-Петербург, и затем на Александро-Невском кладбище его похоронили рядом с его родственниками. Наша задача была в том, чтобы все происходило в соответствии с православной традицией: мы совершали панихиду, потом литию на корабле. И так как мы в течение почти месяца были в походе, у нас была возможность общаться с личным составом. Обычно офицеры, как только у них появляется свободная минута, торопятся домой, и с ними очень тяжело общаться. А здесь, на корабле, бежать им некуда: море кругом. И мы беседовали при любой возможности: даже во время дежурств на вахте, особенно в ночное время, когда нет никакой напряженности.
Ребята с удовольствием общались и задавали много вопросов, бывала и серьезная полемика. Там есть протестанты и сектанты, с которыми мы полемизировали, но конфликтов у нас никогда не было, в том числе и с мусульманами, которые служат на корабле. На корабле был развернут походных храм, мы отслужили несколько литургий, более 20 человек приняли Крещение, многие причащались, мы служили молебны. Была полноценная христианская жизнь. Те, кто хотел, приходил на утренние и вечерние молитвы, которые каждый день читались в храме…
‒ Строем туда не водили?
‒ Нет, этого удалось избежать, строем не водили. Только когда принимали в гвардейцы, то служился молебен, и те, кого принимали, были построены. Бывало, к сожалению, и по приказу. Но большая часть работы велась по желанию. Мы вешали объявления о богослужениях, объясняли на беседах, что такое богослужение и зачем оно нужно, что такое литургия, почему люди причащаются, почему нужно исповедоваться. Нельзя поступать по принципу «загнали ‒ шапки сняли ‒ причастились ‒ вышли», так что человек и не поймет, что это такое было. Так мы не поступаем. Зато у нас тогда причащался один из адмиралов ‒ человек, который достаточно часто ходит в храм. Все стояли вместе к причастию от матроса до адмирала ‒ это была одна семья, хотя и небольшая: на одной службе причащалось самое большое человек пятнадцать, может ‒ двадцать. Но на самом деле это было единение, военное православное братство.
‒ Этот поход был не единственным?
‒ Второй раз мы ходили уже на Сицилию, заходили в Стамбул, посмотрели Святую Софию. Там гид рассказывал с точки зрения истории ‒ а я потом дополнял с точки зрения Православия. Рассказывал о великолепии богослужения, ведь этот храм поражает. Я нигде не читал, где именно крестили княгиню Ольгу, но думаю, что, скорее всего, именно в Святой Софии. Зайдешь, поднимешь голову, и больше она не опускается. Тем более если представить, какой это век.
На Сицилии мне понравилось, что в Италии отношение к христианству довольно трепетное и благоговейное. Там мы познакомились с архимандритом Нилом ‒ в единственном греческом православном монастыре, который существует сейчас на Сицилии. Естественно, там католики препятствуют распространению Православия, чувствуя конкуренцию, ведь Православие развивается, а католическая традиция, к сожалению, сейчас сворачивается. Потому что, когда иерархия и священноначалие, в ущерб служению Богу, занимаются угождением человеческим слабостям, это приводит к тому, что происходит сейчас на Западе.
Отец Нил и другие православные воссоздали на Сицилии монастырь, который был закрыт более двухсот лет. Монастырь стоит в горах и очень красив; мы организовали туда поездку для примерно двухсот военнослужащих. Город там небольшой, и это было целое событие: огромное количество русских моряков. Нам устроили торжественную встречу и концерт, мы тоже спели им «Легендарный Севастополь».
В этом втором походе тоже был развернут походный храм, мы крестили, служили молебны и панихиды, причащали. У нас есть сборный Престол и антиминс, благословленный Святейшим Патриархом для походов.
‒ Отец Александр, вы служите с 2000 года. Чувствуется ли, как меняется восприятие вашего служения на флоте?
‒ В 2000 году, когда меня рукоположили, командование отнеслось к этому очень настороженно. Я был вызван к заместителю командующего по воспитательной работе, и я догадывался, что попросят определиться, кем же я все-таки хочу быть. Поначалу я не то что испугался, но холодок прошел. Я человек военный, я понимаю, что когда вызывают на таком уровне, то это не за наградами. Тем более вызвали не меня одного, а моего замполита части, зама командующего авиации, и я понимал, что будет что-то серьезное. Но потом подумал: Господи, что они могут сделать? Ну выгнать из армии. Но ведь из Церкви же не выгонят. Что могут сделать? Если Бог за нас, кто против нас? И пошел, естественно по военной форме. А в кабинете замкомандующего было собрано все управление по воспитательной работе ‒ человек пятнадцать. Но все быстро разрешилось, когда замкомандующего обратился ко мне: «Отец Александр, заходите, садитесь сюда» (я уже был в сане). Эти слова разбили все. Он признал во мне священника, и если кто и был против, никто уже ничего не мог высказать.
Обсуждалась тогда в основном проблема вокруг Михайловского храма, потому что я просил о том, чтобы совершать там службы. Мне объяснили, что пока это невозможно. Задавали вопросы, зачем это все нужно, и я отвечал, что я не враг, что воспитательной работы без работы духовной недостаточно. Мы вынесли из разговора очень много полезного, мне разрешили печататься во флотской газете, ходить по кораблям не таясь, чтобы командиров не наказывали, если кто-то пойдет мне навстречу. Разрешили и служить в Михайловском единожды в год.
Так и получилось, что я служу в двух музеях: Владимирский собор тоже музей, только не Черноморского флота, а Обороны Севастополя. Здесь заключен долгосрочный договор, и храм фактически содержится за счет Церкви ‒ и охрана, и ремонт. А в Михайловском храме получилась бы субаренда: Черноморский флот арендует это здание у Украины, и он же отдает в аренду Церкви. Субаренда же сейчас на территории Украины запрещена.
‒ А как проходят ежегодные службы в Михайловском? Много ли народа собирается, есть ли среди молящихся военные?
‒ Перед престольным праздником Архистратига Михаила мне приходится объявлять с амвона, чтобы люди, наоборот, не приходили. Потому что храм очень маленький. Одно время нам ставили ограничение ‒ пятнадцать человек. Кстати, среди сотрудников музея и руководства очень много православных. Когда в музее увидели, что все происходит чинно, никто ничего не ломает и не бьет, то разрешили прийти группе из тридцати человек, и все опять прошло спокойно. Потом там помещались и пятьдесят, и семьдесят. Конечно, для этого ведется работа, потому что у нас есть такие православные бабушки, которые сразу хотят поснимать там все флаги с изображением Ленина. Приходится объяснять, что если так себя вести, то в следующий раз сюда вовсе не пустят.
Приходит немало офицеров, приходят матросы. Я уверен, что, если бы этот храм был действующим, большинством прихожан были бы военные. Потому что рядом стоят корабли Черноморского флота, и, когда проводишь беседы, спрашиваешь, кто хочет прийти на службу, исповедоваться, причаститься, ‒ с каждого корабля находится несколько человек. И тогда решается вопрос с командованием, их отпускают на время службы, это бывает достаточно часто. Но пока мне не хватает помощников среди офицеров; одному тяжело. Если бы на каждом корабле был офицер, который занимался бы взаимодействием с Церковью, ‒ не потому, что его назначат, а потому, что он сам этого захочет… В нашем храме сейчас есть алтарник ‒ он лейтенант, служит на корабле и помогает в алтаре. Такие люди очень помогают и готовят матросов.
В последнем походе крейсера «Москва» по ряду обстоятельств не было священника; там был семинарист, который уже закончил семинарию, но пока не получил сана и пошел в армию. В праздник Крещения они были в море, и его благословили прочитать молитву на освящение воды. Ночью желающие собрались вместе, он прочитал молитвы, освятили воду, окунулись. Утром проснулись ‒ Средиземное море, до земли более сотни километров ‒ на артиллерийской установке сидит белый голубь. Откуда он там взялся?
Господь показывает, что это дело нужное. Один из священников, работавших с военными, отец Савва (Молчанов), говорил, что если хотя бы один из сотни приходит к вере, то уже ради этого стоит сеять доброе. Здесь все условия созданы: мне не надо ходить по молодежным «тусовкам», здесь само государство собрало их вместе, они оторваны от обычной жизни, от привычных дел. Когда приходит священник ‒ это нечто новое, и поэтому эта встреча со священником для моряков ‒ отдушина. Они с удовольствием слушают, это ложится на благодатную почву и приносит плоды.
‒ Эти плоды видны со стороны?
‒ Господь нечасто дает возможность эти плоды увидеть ‒ и хорошо, чтобы не возгордиться. Еще крылья вырастут, а никого рядом не окажется, чтобы за ногу дернуть… Но был такой случай, когда я крестил ‒ естественно, после подготовки ‒ двоих матросов. А парня привел сначала замполит: вот, говорит, самый отъявленный разгильдяй, сделайте с ним что-нибудь. Что я могу сделать? Я просто поговорил с ним, причем не о дисциплине, а о том, как он к Богу относится. Смотрю ‒ воспринимает он хорошо. А на корабле он был лидером среди так называемых «дедов» ‒ тех, кто должен скоро мобилизоваться. Оказалось, что он некрещеный. «Будешь креститься?» ‒ «Да». Он прошел подготовку, я провел с ним много бесед, он воспринял все очень серьезно, я объяснил, что надо приходить в храм, исповедоваться, причащаться. Договорились с командиром корабля, чтобы его отпускали. Он каждое воскресенье приходил ‒ и приводил с собой еще человек пять. Командир потом спрашивал: «Что вы с ним сделали? Он изменился, и люди вокруг него стали меняться». Мне даже жалко было, что он демобилизовывался, я приглашал его остаться на контракт, да он не согласился. Но это был один такой яркий случай ‒ Господь показал, что это приносит пользу, чтобы у меня не было уныния. А то иногда делаешь-делаешь, а результата нет. Посмотрел на плоды ‒ и хватит, дальше плоды будут пожинать другие.
‒ Сейчас много говорят о возрождении института военного духовенства. С вашей точки зрения, это реальная перспектива? И насколько это будет полезно?
‒ Конечно, я могу сказать, что перспектива это полезная и нужная. Но я общался с одним офицером, который очень хорошо знает Библию, одно время из интереса посещал адвентистов, но сейчас он атеист. В Православии он видит более правильный путь, скорее всего, его атеизм более на словах. Но вот к институту военного духовенства он относится не то что негативно, но с недоверием ‒ и я с ним во многом согласен. Ведь у нас могут сделать все «по-русски», вернее, «по-советски». Начнут загонять всех строем, а это приведет к чему-нибудь, подобному 1917 году. До 17 года 100 % приходили на причастие; в 1917-м, когда было отменено обязательное причащение, ‒ 10 %, а потом ‒ всего 3 %, как оно и сейчас.
На Западе есть военное духовенство, и оно востребовано, поскольку ребенок с детства растет в христианской системе. У нас ребята приходят чаще всего атеистами. Непродуманная и поспешная программа может привести к неправильным результатам. Главное ‒ не отталкивать от Церкви. Мы не должны создать институт вместо замполитов. Священник ‒ не вместо воспитателя. Во-первых, воспитывать взрослых офицеров уже поздно. А найти в каждом человеке струны религиозности ‒ это священник может. Но это не воспитательный процесс, а именно процесс религиозный, духовный. Есть что-то похожее, но главное ‒ духовная жизнь.
Например, в Академии РВСН существует факультет Православной культуры. Удивительно, как он еще держится при всех нападках. Изначально они просто проводили беседы со всеми курсантами, а потом ‒ только с желающими. И результаты были поразительные. Кто по желанию приходил на беседы ‒ потом также приходили в храм, исповедовались и причащались. Эти ребята все пять лет, пока там учились, были одной семьей ‒ с первого курса по пятый все помогали друг другу. Они собираются после службы, общаются, к ним для бесед приглашают лучших священников Москвы.
И военное духовенство нужно вводить очень разумно. Строем водить нельзя. Мне кажется, что должны сначала проводиться краткие беседы со всеми военнослужащими ‒ по двадцать минут, не больше, ‒ разъясняющие основы православной культуры. В течение таких ежемесячных бесед выявляются люди, которые хотят узнать больше и участвовать в богослужениях. С ними работа ведется дальше, уже еженедельно. Тут нет ничего нового: апостол Павел приходил в Ареопаг и звал всех, пошли за ним немногие, но они стали церковью. Так и здесь: двое крестившихся могут изменить всю атмосферу на корабле.
И среди офицеров должны быть те, кто будет готовить к встрече со священником. Потому что это не царское время, не хватит на все корабли по священнику. Это должны быть чистые и авторитетные (в хорошем смысле) люди, которые могут за собой повести. Но для этого нужна длительная и серьезная работа. Она должна вестись целенаправленно; кроме того, она требует больших финансовых вложений. Любой священник, который работает с военными, в отличие от службы в храме, только отдает. Мне в этом плане хорошо: я офицер, меня государство содержит. А обычно священника богослужение кормит, и если он вместо богослужения идет в воинскую часть, то он лишается заработка и, наоборот, с собой что-то несет, те же крестики, иконочки… Это естественно и нормально, но гораздо легче будет, если эта программа будет финансироваться государством. Священник на государственной военной службе должен получать оклад, и необходим какой-то фонд, где он мог бы брать деньги на проведение мероприятий. Но все должно быть очень тонко и досконально продумано. Нужно по крупицам собрать весь опыт и составить четкую программу.
‒ Как православному человеку следует относиться к службе в армии ‒ как к религиозному долгу? Ведь не секрет, что сейчас и во флот далеко не каждые родители с легким сердцем отпустят служить своего ребенка. Что может помочь православному в армии?
‒ Для верующего человека, который читал Библию, даже вопроса не может возникать. Еще в Ветхом Завете Господь сказал Моисею отобрать всех, способных носить оружие. То есть армия была установлена Богом: собирать всех, а не тех, кто хочет, и не нанимать за деньги. Это был призыв, как сейчас на срочную службу. Хочешь или не хочешь, ты должен защищать свою родину ‒ это Божий призыв и Божие установление. Богом через Моисея установлены полки, начальники над ними, трубы и сигналы. Можно говорить о том, что Новый Завет многое изменил… Но когда к Иоанну Крестителю пришли воины и спросили: «Что нам делать?», он сказал: «Никого не обижайте и довольствуйтесь своим жалованьем», а не сказал: «Бросьте оружие и разойдитесь». Когда сотник пришел ко Христу и проявил такую веру, какой Господь не видел и в Израиле, и просил о своем слуге, Христос не сказал ему ничего против его военной службы. А ведь тогда военный ‒ человек, который убивал. Слава Богу, сегодня военнослужащему, может быть, никогда и не придется применять оружие, и много таких родов войск.
Конечно, церковные правила гласят, что от трех до пяти лет воина, который пришел с фронта, где убивал, нельзя причащать. Но эти правила практически никогда не выполнялись, как известно из истории, потому что были написаны в конкретный исторический момент и для него имели силу. Больше всего среди мучеников у нас военных ‒ в древней Церкви. Кого ни возьми ‒ воины, даже тысячами страдавшие за Христа. Они искренне выполняли свои обязанности, защищали языческого императора, языческое государство. Но при этом они были христианами, и, как только вопрос касался их веры, от них требовали отречения, они выбирали мученический путь. Так что если кто-то спросит: «Зачем я должен защищать это государство, если оно мне ничего не дает?», ответ готов: мы защищаем Отечество, даже если понятия «Отечество» и «государство» не всегда совпадают. Было время, когда государство плевало на свою армию, гнало Церковь, но человек защищает Отечество, а это и своя земля, и своя семья, и дети, и близкие ‒ это те, кто не может сам себя защитить. Воин, надевая форму и беря в руки оружие, идет не убивать. Он идет умирать. А умереть за ближних своих ‒ это исполнить заповедь любви. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Отечество земное есть преддверие Отечества Небесного. Служа своему Отечеству здесь, на земле, мы готовимся к тому Отечеству.
‒ Не самый тактичный, но неизбежный вопрос: с точки зрения канонов совмещение служений офицера и священника должно как-то объясняться…
‒ Я не говорю, что мое положение ‒ идеальное и соответствует канонам. Оно как раз в некотором смысле противоречит канонам и некоторым апостольским правилам. Я все это прекрасно понимаю, я не говорю, что такое совмещение служений должно быть. На сегодняшний день это, как кажется, переходная форма. Владыка благословил меня, потому что нет военного духовенства. Когда оно будет, священнику не нужно будет брать в руки оружие.
Я, конечно, в совершенстве владею любым оружием, в том числе стрелковым и холодным. Я задавал себе вопрос, что я буду делать в критическом случае. Мои военные обязанности предполагают, что я должен стоять на дежурстве, то есть я получаю штатный пистолет и 16 патронов, у меня в подчинении есть матросы, которым я должен приказать при необходимости применять оружие. Как я поступлю, если произойдет нападение? Здесь оружейная комната, я охраняю боеприпасы; что делать в случае нападения? Я думал об этом и решил ‒ хотя это и бравада, наверное: если от меня будет зависеть жизнь других людей, я применю оружие. Да, потом я не смогу служить у Престола, священнодействовать; я буду лишен сана или окажусь в запрещении, это понятно, даже вопроса не возникает. Но если от этого будет зависеть жизнь других людей…
А если взять историю Православной Церкви, то могу привести два примера. Митрополит Даниил Черногорский, когда Османская Империя напала на Черногорию, а князь бросил свой народ и убежал, взял ‒ митрополит! ‒ в руки меч и возглавил свою армию. Со своей десятитысячной армией он наголову разбил стодесятитысячную армию турок. Это было Божье благословение: митрополит взял в руки оружие и сокрушил врага.
Наша история: во время Крымской войны, когда англичане нападали и на Петропавловск-Камчатский, и на Балтике, и на Северном море, два английских корабля подошли к Соловецкому монастырю и начали его обстреливать (а там был небольшой военный гарнизон и несколько пушек, но в основном ‒ монахи). Игумен Александр до этого был корабельным священником и знал, как пользоваться пушкой. Он сам наводил, сам лично стрелял по кораблям, и каждый выстрел был настолько точен, что буквально после нескольких выстрелов один из кораблей стал недееспособным, ему пришлось уйти; второй также после непродолжительного боя ретировался. Соответственно священник стрелял, защищая свою обитель. Бывают ситуации, когда приходится это делать.
Это для меня некоторое объяснение, почему я сейчас в такой ситуации. Это не идеальный вариант, не образец. Надеюсь, скоро военным священникам не нужно будет надевать погоны.
‒ Бог в помощь, батюшка!
Александра Кузьмичёва (Сопова)
Комментировать