Анатолий Ехалов
ДОМОТКАНАЯ ПЕСНЯ
Евдокии Пановой
Прялка
С чего начать? С прялки. Воспетая в стихах и песнях обыкновенная деревенская прялка - простое, очень древнее приспособление для получения
нити. И украшали ее, наверное, лишь затем, чтобы скрасить монотонный
труд. Наивное крестьянское искусство.
Но давайте вглядимся в эту резьбу или рисунки на лопастке прялки.
Весь мир нашего предка славянина был наполнен солнечной символикой и связан с ней.
Вот и на большинстве наших прялок та же солнечная символика, тот же годовой цикл.
Вот он основной солнечный крест, вверху зимнее солнцестояние, когда
солнце зависает в самую пору коротких зимних дней, внизу летнее
зависание в пору самых коротких ночей. А вот весы – две точки
равноденствий – осеннего и летнего. Вот он второй крест, начало
сезонов. Сколько же здесь зашифровано информации?! Раньше люди,
глядя на прялку, на вышивку, на резьбу могли ее прочитать, как мы читаем
книжку.
Прежде всего, прялка - календарь. Если сверху лопастки
семь городцов - это семь дней недели. На котором городце повязана ни
точка, тот и день. Если двенадцать, то это уже счет месяцам. А вот и
зарубки вокруг солярного круга. Их должно быть 365 по числу дней в
году…
Но и сама человеческая жизнь вписана в узоры этой резной прялки. Вот
от зимнего солнцестояния покатилось новорожденное солнце в весну. Но
это и человеческая весна, когда вместе с человеком рождается идея,
когда человек в пору детства и юности впитывает в себя жизненные соки,
поднимается, растет когда он гибок, пытается все попробовать, узнать.
Затем идет лето – пора наибольшего подъема, когда нужно засеять свои
поля, когда приходит понимание, что жить и трудиться нужно ради
семьи, нужно родить детей, и вместе с ними воплотить в жизнь идеи и
дела. Осень – собирание плодов твоей жизни, того золота, которое ты
накопил в течении жизни. Зима – пора отдачи. Люди не уходят из этого
мира свободными, если не отдадут это золото, плоды своей жизни всему
человечеству, в мировую сокровищницу. И только освободившись от земных
плодов, душа человека, которая накопила дух, уходит в мировую
сокровищницу душ, что бы весной вернуться вновь. Вот как можно
прочитать солярную символику прялки. Все здесь очень гармонично, как в
самой природе.
На Вологодчине есть деревня Пожарища, которая сохранила свои древние
традиции и обряды. Женщины, собираясь с прялками в зимние вечера,
неизменно предваряют работу особым танцем, называемым «Плетнем».
Специалисты говорят, что этим танцам не менее трех тысяч лет. Этот
«Плетень» - и есть прядение прядение нити в танце. Нити жизни или
судьбы.
Удивительно, во многих мифах разных народов пряхи создают
полотно мира. И древних греков богиня судьбы Ананке вращает меж
колен веретено, на котором вращается небесная сфера. У славян богини
Доля и Недоля прядут судьбы людей, а богиня Заря прядет золотые нити
небесного свода.
Более того, современные ученые для описания
движения галактик единственно подходящими спиралями называют вращение
нити вокруг веретена. То есть, перед нами открывается картина
сверхгалактики, в которой образующие галактики - веретена вращаются
вокруг центрального веретена – оси Вселенной.
Вглядываясь в это т
загадочный древний танец, все более поражаешься приходящим в голову
ассоциациям – не повторяет ли рисунок этого танца очертания молекулы
ДНК, отвечающей за нашу наследственность. Очень похоже.
Но не могли же наши предки быть настолько просвещенными в науке генетики. Не могли?
Скажите, зачем в прежние времена парень, выбирая в жены девушку, должен
был, прежде всего, сработать ей прялку, отвечающую всем традициям ее
изготовления.
Выбрав в лесу подходящую елку, он должен был
прочитать особое заклинание, чтобы переселить душу дерева в будущую
прялку. Почему он изображал на лопастке ее или вселенское древо или
солярный круг с космосом вверху, землей внизу, четырьмя основными
крестьянским праздниками: Колядой, Масленицей, Купалой и Овсенем…
Прялка, говорят ученые – символ мужского начала, женщина, садящаяся
за прялку – соответственно женское начало. Нить это – нить поколений.
И наверное, не случайно, в санскрите, давшем начало индо-
европейскому языковому древу, слово « пряжати» означает - «рождение»,
«размножение», «деторождение», слово « пряжан» – «возникать»,
«рождаться», а «пряжана» – «произведение потомства», «зачатие»,
«производитель».
Прялка – сосредоточие крестьянской философии,
космических познаний и понимание своей роли во вселенском порядке наших
далеких природоведических предков.
Я поражался, каким образом можно сотворить на кроснах, которые не дают
мало-мальской возможности разгуляться творческому воображению, жестко
ограничивая его. Но как удавалось Пановой передавать сочетанием цветных
кусочков материи, вбиваемых бердом в уток, движение людей и животных их
экспрессию, мало того лепить фантастически узнаваемые характеры и
портретное сходство…
Однажды я приехал к Евдокии и застал ее в сомнениях.
-Слушай, - доверительно зашептала она, - кажется, я нагрешила изрядно. Рассуди!
В
кроснах был заложен почти готовый половик - картина. Молодежь, гуляющая
рядами по цветущим лугам, селение, по всей видимости, парк с дворянской
усадьбой и на скамейке сидящий человек, один в один похожий на Пушкина…
-Александр Сергеевич? –Спросил я потрясенно Панову.
-Узнал Пушкина-то? – Удовлетворенно отвечала она и вздохнула. – Вот с ним-то я и нагрешила.
-Так ведь похож один в один и лицом и фигурой.
-А
волосье-то у него кучерявое , я в поликмахерской набрала да и воткала. А
теперь думаю, что грешно это. Волос-то живой, живого человека…
-Не
расстраивайся Евдокия Васильевна. – Успокаивал я ее. – Человек тот
расстался с волосами по доброй воле, отказался от них, так что, греха
тут нет, и Пушкин, наверняка не обидится. Один в один сделан.
На
следующий раз я застал у нее другой половик-портрет. Пушкин с Натальей
Гончаровой в подвенечном убранстве. А потом сама Евдокия и с мужем
молодоженами…
У нее была поразительная работоспособность. Храмы,
пейзажи, времена года, сцены деревенских бесед, Мадонна с младенцем,
Георгий Победоносец …
Однако при всей работоспособности половиков- картин в доме Пановой не прибывало. Мне она жаловалась.
- Труд большой, совсем глаза посадила за этими
половиками. Да ведь и набрать картинку непросто. Не успею завершить
половик, уже стукаются в двери:
« Покупаем этот половик для музейных
коллекций. И забирают. Платят, конечно, деньги, но, все-таки, думаю,
они много дороже должны стоить, чем обычные половики…»
И впрямь,
слава о Пановой уже катилась не только по Вологодчине, но и за ее
пределами. К Евдокии Васильевне приезжали за половиками и чиновники, и
известные писатели, и художники, артисты. Мода тогда на народное
творчество пошла, москвичи любили кухни свои украшать образцами наивного
деревенского искусства.
Отказать она не могла. Не то воспитание… И расходились по стране крестьянские шедевры, цены которым до сих пор никто не назвал…
Мне кажется, что картины-половики Евдокии Пановой по художественной
ценности ни сколько не уступают картинам грузинского народного гения
Николо Пиросмани…
Умерла Евдокия Васильевна в девяносто один год за
кроснами, продолжая работу над половиком, рассказывавшем о судьбе ее
родной деревни…
Сразу после смерти ее нашлись последователи, которые
желали всем сердцем подхватить это уникальное искусство, первопроходцем
которого была Евдокия Панова, развить ее и сделать популярным. Буквально
из рук матери приняла эстафету дочь ее Галина, потом мастера
череповецкого клуба «Феникс» . Были созданы половики, даже
превосходившие пановские техникой исполнения, художественным
исполнением. Но, увы, ни в одном из них отчего-то не было народной души,
которая щедро изливалась с тряпичных полотен Евдокии Пановой. Она
осталась непревзойденным мастером, настоящим народным гением…
Евдокия Васильевна прожила девяносто один год. А ее чудесные гобелены и
по сей день радуют глаз и уже успели побывать в Италии, Англии, Индии,
Китае, Финляндии, выставлялись в Лувре во Франции. Все, кто видел эти
картины на домотканых половиках, восхищались самобытностью ее таланта.
Действительно, тканые дорожки Евдокии Васильевны отошли от своей
традиционной функции и «шагнули» с пола на стену, став настоящим
украшением интерьера, продолжая по-детски просто и открыто нести правду о
России, поражая высоким искусством и чувством гармонии, жившей в
простой крестьянке.
Часть ее полотен-половиков Евдокии Пановой
хранится в Шекснинском краеведческом музее, часть сгорела при пожаре в
этом музее, часть находиться в Череповце и часть в Вологодском
краеведческом музее, в музеях Суздаля, Москвы… И, наверное, немалая
часть осталась у частных коллекционеров. Один из половиков, я знаю,
хранится в доме писателя Владимира Крупина, но есть половики, уехавшие
во Францию, Финляндию, Таиланд...
В прошлые годы я не однократно
инициировал идею создания музея крестьянского искусства имени крестьянки
Евдокии Пановой, где центральным местом должна была стать экспозиция
собранной коллекции произведений этой выдающейся художницы… Именно
крестьянского искусства, которое почему-то более всего является
носителем народной души, выразителем той цивилизации, созданной в
деревенской среде, которая наиболее гармонична и гуманна и, как
оказалось, наиболее хрупка, как сама душа…
- Я только - только замуж вышла, свадьбу сыграли. И пришлось нам с мужем на чужбину отправляться из родных-то стен.
Евдокия Васильевна сидела за деревянными кроснами, из-под которых
выходили необычные половики-картины, и рассказывала мне про свою
надломленную в самом юном возрасте жизнь.
Е.В.
Панова родилась в деревне Нокшино ныне Любомировского поселения
Вологодской области в 1907 году. Рукоделием занималась с самого детства,
но крестьянская работа, а затем и семейные хлопоты (Евдокия вышла замуж
за Петра Александровича, замечательного плотника и столяра, вместе с
которым они вырастили четверых сыновей и дочь) не позволяли уделить
ткачеству достаточно много времени, необходимого для проявления таланта.
На половике деревня: тщательно вытканные
домики, темный лес за огородами и свадебный поезд по улице. А в одном
доме волей художницы распахнута стена, чтобы можно было видеть и
свадебный стол и молодых с гостями и задорную русскую пляску под
гармонь….
- Четырнадцать домов было в Нокшино. Четырнадцать хозяйств
на пригорке, вокруг поля и на кромках лес. – Евдокия Васильевна
оставляет на минуту работу и в глазах ее светится тихая радость. -
Окрестные крестьяне называли Нокшино Украиной. Такие обильные урожаи
здесь родила земля.
Коровы все - молочницы. Сливки на маслобойку
сдавали, знаменитое вологодское масло по всей округе делали. И платили
нам хорошо. А уж белых да грузденья сколько росло в лесах, что
ездили за грибами на телегах. Наставим кузов полную телегу и всей семьей
на Сполохово. Два часа - и полны короба. Потом еще раз за солониной
съездим, и вся наша семья на зиму грибами обеспечена…
Вот так и жили. Песни пели и старые, и малые: на
сенокос идут – поют, с сенокоса - опять поют. Молодежь за околицей
хороводы водит…
А как эта беда пришла, так я с тех пор и песен не певала.
«Расставались с дролей мы
В это воскресение.
Ему назначено в колхоз,
Мне – на выселенье…
До свиданья, до свиданья
Вот и до свиданьица
Не бывало у меня
Такого расставаньца…»
О том, что произошло в тихом счастливом Нокшине рассказано в
половике, вышедшем из-под кросен Евдокии Пановой… У бедной
крестьянки-выселенки не было ни холстов, ни красок, она не могла
написать роман или поэму. Она и рассказала о трагедии своей деревне в
половиках, которые ткала всю жизнь, зарабатывая на хлеб… Сначала ткала
простые половики, обычные из старого тряпья, изветшавшей одежды,
расстриженные на тонкие полосы. Красивые половики, радужные, которые
несут в себе тепло и энергетику крестьянских семей. А в восьмидесятых,
словно очнулась душа Евдокии, будто бы треснул над головой крестьянки
Пановой асфальт, многократно закатавший крестьянскую душу, которая под
этой тяжестью хранила пятьдесят с лишним лет все оттенки и радости
прежней вольной жизни на земле.
Сначала росток этой крестьянской
души в песнях старинных пробился к свету, когда в обществе разговор
пошел о безвинно загубленных крестьянских семьях. Правда-то она все
одно на свет выйдет.
Сядет Евдокия Васильевна за кросна, раздумается о своей
жизни и словно горизонты откроются перед старой крестьянкой. И запоет ее
душа, освобождаемой от гнета несправедливости и жестокости.
« За реченькой-о-ой да за не Вагою-у-у…
С перебродками. Да не полынь в поле качается,
То душа моя, душа моя мается…»
Красивая песня, трогательная. До слез прошибает. А Евдокия Васильевна,
оборвав песню, начинает рассказ о былом. Вижу, трудно ей прошлое ворошить, да и не высказаться нельзя…
- Так вот . милушко, четырнадцать домов в деревне было. Четырнадцать хозяйств. А тринадцать из них раскулачили. Как так?
А вот был в нашей деревне изо всех один такой непутевый мужик. В
семье, говорят, не без урода. Лодырь да неумеха. А гордыни в нем на
всю деревню. И вот новая власть с этим - то непутным и стакалась. Дали
ему власть над нами суд вершить.
Он и подвел всю деревню под
раскулачивание. К нему в помошники прислали одного идейного, который
за светлое будущее народа бился. Учитель сельский из другой деревни.
Вот с ним наш-то и начал хозяйства и семьи крестьянские зорить. Кого
на выселение, кого насильно в колхоз… Лучшую лошадь в деревне себе
забрал, у одного мужика реквизировал валенки с калошами. Так и ездил
верхом, выставляя напоказ валенки с калошами. Прежде-то богаче лаптей
не обутки у него не бывало.
А тут кожанка, наган в портупее, два краснойармейца в охране.
Горе
и слезы в каждом нашем доме. Каждый день на подводах чекисты увозят
крестьян на железнодорожную станцию Чебсара на отправку в неведомые
края. Кого в лагеря на каторгу, кого недалече на расстрел…
Учитель
тот, который в компаньенах у нашего Иуды был, не выдержал. Видно,
по-другому народное счастье представлял. Так тот в овине пулю себе в
рот пустил…
Так вот мы и остались без родины и без родимой
земли-кормилицы. Не крестьяне и не пролетарии. Поставили с мужем
домишко в Чебсаре, да так и прожили жизнь без всякого интереса…
И
вдруг уже в возрасте за шестьдесят лет Евдокия Панова, крестьянка из
маленького провинциального поселка Чебсара становится знаменитой.
«Мне
посчастливилось познакомиться с Евдокией Васильевной лично, —
рассказывает главный специалист Череповецкого музейного объединения
Наталья Лопатенко. — Это была строгая, но справедливая и уникально
талантливая женщина. В конце 70 в поле зрения сотрудников музеев и
искусствоведов попали удивительные полотна – художественные половики
Евдокии Васильевны. Она приняла участие в выставках самодеятельных
художников.
В советские годы для такой экспозиции лучшие работы
сельчан отбирались сначала в родной деревне, потом — в районе, а затем —
в области. Специалистов поразило, как пожилая женщина, нигде и никогда
не учившаяся ни основам композиции, ни рисунку, ни цветопередаче, могла
так талантливо и точно создавать целые жанровые картины.»
И вот
примерно в то время оттаяла душа, и открылся в этой старой крестьянке
невероятный волшебный талант художницы. Половик с раскулачиванием, в
котором все четырнадцать домов Нокшина, в каждом доме беда и
страдание. И тот самый деревенский Иуда нашел свое воплощение, и
родители Евдокии, которым предназначено было выселение и коровы на
улице, уводимые в колхоз… И телеги с арестантами, плачущие женщины и
детишки, и мужик, в окошке, намерившийся сбежать от палачей… И
едущий в деревню пахарь, еще не ведающий о том, что происходит в его
родимой деревне…
Пошли по миру гулять половики Евдокии радостные, полные
солнца и веселья. Та же деревенька Нокшино, в которой гуляет
праздничная молодежь, счастливые пары, озорная пляска, парни и
девчата в замечательно красивых платьях и рубахах в цветущих лугах.
Приезжая раз за разом к Евдокии Васильевне, я поражался открывшемуся
таланту крестьянки и ее мастерству и умении собирать из кусочков
обрезков ткани, старых платьев и рубах такие потрясающие, гармоничные
живые картины…
Вот знойный июль, страда сенокосная. Народ в
лугах, цветные платки женщин с граблями в руках, белые рубахи мужиков
с косами, луговое разнотравье, лошади, стога… Кажется, что ты ощущаешь
аромат замирающего на солнце сена, которое вот-вот ляжет в стога и
будет стоять здесь сохраняя энергию солнца до седой метельной зимы…
Я поражался, каким образом можно сотворить на кроснах, которые не
дают мало-мальской возможности разгуляться творческому воображению,
жестко ограничивая его. Но как удавалось Пановой передавать сочетанием
цветных кусочков материи, вбиваемых бердом в уток, движение людей и
животных их экспрессию, мало того лепить фантастически узнаваемые
характеры и портретное сходство…
Анатолий Ехалов
