Русско-японская сказка
Забавную историю рассказал мне на днях один студент – мой друг. На богословский семинар в Петербург пригласили японца – специалиста по славянскому языку, ни слова не понимавшего по-русски. И по какой-то оплошности не смогли его встретить. Когда же, опомнившись, бросились в аэропорт, то нашли его, вопрошающего таксиста буквально вот такими словами:
– Аще на колесницу воссяду, – кую мзду вземлеши?
Наш бедный таксист – простой питерский паря и его приятели – с изумлением смотрели на такое живое чудо. Эта история с тех пор передается в определенных кругах из уст в уста…
А у меня есть дочка Маша – ученица воскресной школы. Притом – круглая отличница. Вот я ей и говорю:
– Представляешь, Маня, какой удивительный японец, оказывается, существует на свете, да еще и к нам приехал!
И рассказываю ей историю с таксистом. А она говорит:
– Папа, так это же Иссумбоси! Я давно его жду!
Я говорю: – Да? Ты думаешь?
А надо сказать, что мы с детьми, и с Маней, конечно, тоже, очень полюбили этого японского мальчика-с-пальчика и очень часто читали про него сказку. Его и звали – Иссумбоси. Он был совсем крохотным – как Дюймовочка. Он сначала жил с родителями, а потом попросился в столицу на заработки. Там он жил в семье красавицы Ханако – пел, и плясал, и веселил ее. А когда на нее напали три черта, он сам бесстрашно напал на них, отметелил их, ловко орудуя своим маленьким мечом, сделанным из простой иглы, и отнял у них молоток счастья. Ханако говорит ему: «Спасибо, спасибо тебе, мой дорогой, ты настоящий герой и мой спаситель! Этот молоток по праву принадлежит тебе! Загадывай желание!» Он говорит: «Хочу быть большим!» Ханако ударила молотком о землю, и Иссумбоси стал большим. И они с удовольствием поженились.
– Ну да, – говорит Маня, – конечно же, это Иссумбоси! – И весело так смотрит на меня. – Вот они жили, жили с красавицей Ханако, любили, любили друг друга, книжки читали разные. И как-то раз они читали японского поэта Такубоку, и произошло вот что...
Читает Иссумбоси его стихотворение «Пылающим лицом зарыться в траву – такой любовью я хотел бы любить...» И вдруг видит, как Ханако, его любимая Ханако, как-то непонятно грустно опустила глаза. И страшно стало Иссумбоси.
Страшно стало бесстрашному Иссумбоси. Ничего не сказал он ей, ни о чем не спросил. Вышел в сад один поразмышлять и полюбоваться сакурой. Смотрит он на эту сакуру, а радости, как обычно, не чувствует, только страх чувствует. И вспоминает только эти слова: «Пылающим лицом зарыться в траву…» И еще грустно опускающиеся глаза своей красавицы-жены вспоминает. Но и другие слова, из другой книжки, вдруг приходят ему на память: «Достигайте любви!» Не помнит он, из какой это книжки. Но как-то очень убедительно они прозвучали внутри него.
Возвращается он к жене – а у нее глаза уже красные. Ясно, что плакала. Он опять ни о чем ее не спрашивает и говорит:
– Знаешь, дорогая, не отправиться ли нам в путешествие? Да-да, и знаешь, куда? В Россию! Помнишь, мы читали про конька-горбунка? Прости, я не успел тебе сказать, я вчера получил письмо от Ивана-царевича, бывшего дурачка. И он приглашает нас в гости!
– Да? – говорит Ханако. – Очень неожиданно! Поедем конечно, дорогой, если ты хочешь. Но не знаю: может ли быть что доброе из России?
– Поедем, поедем, дорогая: люди приглашают, да и я хотел бы несколько вопросов задать молодому царю, – просит жену Иссумбоси. И поехали.
Вот приехали они, все обрадовались, конечно, встрече, потому что читали уже друг о друге книжки. Ханако повеселела немного, потрепывает конька-горбунка по челке, гуляют с царицей по садику, разговаривают.
– Послушай, – говорит ей через некоторое время молодая царица осторожно, – я вот читаю в одном романе про молодую пару… Любят они, любят, проходит время, и вот, жена начинает думать раздраженно: «Зачем это у него уши такие сделались?» Представляешь! Буквально так думает: «Зачем это у него уши такие сделались?» Ты представляешь? Неужели может быть такое? Ты как думаешь? – И смотрит на Ханако очень внимательно.
Ханако говорит, опустив глаза:
– Ну, у нас до пенсии люди обычно мало видятся – работают много, а после пенсии, когда дома сидят, начинаются проблемы такого рода…
Пока две красавицы – японская и русская – беседовали и прогуливались, Иссумбоси с царевичем тоже уединились для разговора. Доскакали они на лошадках до березовой рощи, гуляют по рощице. Иссумбоси любуется березками, но вопросов своих не забывает. И это видно.
Вот молодой царь Иван его и спрашивает:
– Что, добрый молодец, невесел, что головушку повесил? – И смотрит на него с любовью. И улыбается.
Иссумбоси тоже внимательно посмотрел на Иванушку, расположился к нему очень и говорит так по-простому:
– Да есть вопросы, дружище, и много вопросов.
Иван говорит:
– Ну, можем обсудить вместе. Совета я тебе не дерзну давать, не такой уж я мудрец какой-то особенный, но обсудить можем.
Иссумбоси опять посмотрел на него внимательно и начал издалека:
– Я, – говорит, – еще когда про тебя сказку закончил читать, порадовался, конечно, за тебя, но и удивился. Вот, Петр Павлович Ершов заканчивает сказку и говорит: «Мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…» Жалко парня, и странно это как-то… Тебя самого как, жаба не душит?
– Это в каком смысле? – спрашивает Иван.
– Ну, это у нас так в Японии говорят... Ну, тебе не обидно самому-то, не жалко людей? Ты – царь. Молод и счастлив, и люди за тебя рады. Напоил ты их, накормил, но ни царства ты им дать не можешь, ни любви. Да и свою любовь, свое царство как ты удержишь? Читал ведь наверняка в Мировой истории, как у нас на Земле: только один воцарится, тут же под него кто-то копать начинает – или визирь, или военоначальник, или соседний царь под себя норовит подмять. У всех слюни текут – твое царство захапать, а жену – в свой гарем забрать. И про любовь – тоже… Не слышал ты песню: «…у любви моей кончилась батарейка…»?
– Нет, – говорит Иван, – песни такой не слышал.
Сразу очень серьезный сделался. Но не обиделся, не разозлился, это видно сразу.
– Да, – говорит, – конечно, я с самого начала чувствовал – что-то не так. Я ведь и в детстве, бывало, рыбы наловлю – не только себе, и людям раздам тоже. Как-то не катит одному натрескаться! И в остальном так же: земляники наберешь – и тоже людям раздашь, иначе и самому несладко! Даже сладчайшая земляника – а несладко! А тут – такое царство, и такая любовь! Если бы у меня борода была, как у старика Хоттабыча, я бы умножил царства, как он футбольные мячи умножил. Помнишь?
– Помню, как не помнить! – говорит Иссумбоси. – Ну, а жен тоже тиражировать, что ли, тоже умножать, как верблюдов? Нет, брат, что-то здесь другое надо придумать. Да и так просто царства раздавать – это тоже не вариант. Даже и футбольные мячи всем раздать поровну – это дикость какая-то. Слишком банально. За мяч, и за тот надо сражаться: удержать, продраться к воротам и вколотить банку! А уж царство – тем более! А тем более – любовь.
Маша посмотрела на меня опять весело, на мои вытаращенные глаза, перевела дыхание и продолжает:
– Ну вот, а потом молодой царь и говорит:
– Ты знаешь, я, кажется, понимаю, что нам делать. Давай, пока наши девушки гуляют, смотаемся в Питер, там есть храм, а на нем написано: «Царю царствующих», представляешь? «Царю царствующих»!?
– Да-да, – говорит Иссумбоси, – это интересно, в этом слышится надежда.
Свистнул тут наш Иванушка конька-горбунка, пошептались они, пошептались… Вдруг откуда ни возьмись – летит к ним ковер-самолет!
Сели они и полетели.
– Только давай, – говорит Иванушка, – заскочим за Аладдином, он тоже этими вопросами озадачен, завалил меня письмами. «Ты, – говорит, – должен хоть что-то знать: тебя водили вкруг налоя». Это он про венчание говорит, – поясняет он для Иссумбоси. – Это в книжке про меня так написано. «Ну, с тем, старым царем, с ним все понятно, – говорит он мне. – Понятно, что он в этих вопросах ничего не понимал. Надо же – домогаться девицы в таком возрасте!.. Это же павлинам на смех… Поэтому и понятно, почему он «…два раза перекрестился – бух в котел, и там сварился». Жалко, конечно, до слез, пожилой все-таки человек, но сейчас не об этом. «Давай да давай, – говорит мне, – все это выясним! Не меня, а тебя, – говорит, – водили вкруг налоя». Венчали, то есть.
Иссумбоси говорит:
– Ну, давай, заедем и за Аладдином.
Залетели они, тот обрадовался ужасно, потому что жена его вчера буквально прямо в лоб спрашивает: «Для чего у тебя уши такие сделались?» И смотрит грустно так – чуть не плачет. Чувствует он – улетучивается любовь, страшно стало. Пытался отделаться каламбуром, но вышло натянуто, топорно. Всю ночь не мог уснуть , ворочался с боку на бок… В общем, закинули его на ковер-самолет, полетели в Петербург. Город всех поразил, конечно, но они прямиком к Исаакиевскому собору спикировали. Планировали долго вокруг него – вчитывались в надписи. Действительно – четко написано: «Царю царствующих».
А дело было к Рождеству Христову. Была настоящая русская зима. Моросил мелкий теплый дождик. На улице – изобилие велосипедистов и роллеров, дамы с собачками в непроницаемых жилетах. Вот они приземлились около трех собачек, прогуливающих своих дам. Свернули ковер. Молодой царь Иван взял его подмышку, подзывает одну собачку (это была чихуахуа) и говорит:
– Здравствуйте, девушка, можно у вас интервью взять и у ваших подруг?
А она говорит человеческим голосом:
– Вот здорово! Трое вас – трое нас! – И улыбается от уха до уха, смеется. – Можно, конечно! Нам интересно с иностранцами пообщаться! А то скучно с бабушками!
Подзывает еще двух других собачушек – а это были мопсиха и китайская хохлатая собачка. И вдруг Аладдин выпаливает:
– Где родившийся здесь Царь?
Иван обомлел. Иссумбоси изумленно приподнял брови.
– Ого, – говорит китайская хохлатая собачка, – это круто! Сразу о главном!
– Конечно, о главном, – говорит Аладдин. – Мне же не пятнадцать лет, когда интересно было только жену и дворец! В общем, мы пришли искать настоящего царя! Настоящего!
– Царя царствующих! – поясняет Иванушка. – Скоро Рождество! Где Он рождается?
– Вообще-то, – говорит чихуахуа, – Он должен рождаться в душе каждого верующего.
– Да? – говорит Иссумбоси. – Очень интересно! А в душе у ваших бабушек Он рождается? Вот у твоей, например, бабушки рождается?
– Ох, не знаю, не знаю, – говорит чихуахуа, – она ходит только и вздыхает. «Ох, – говорит, – искушения, искушения…» А потом придет подружка ее вот с этой, – и кивает на мопсиху, – и говорит: «Все по грехам, по грехам…» По-моему, это не самое крутое богословие…
– Ну ладно, – говорит Иванушка, – не очень-то красиво обсуждать бабушек, мы не за этим приехали. Спасибо, девушки! Простите, мы торопимся!
Мопсиха обиженно выставила вперед нижнюю губу, остальные две, потупив глаза, застенчиво улыбнулись и поклонились.
– Ну, в общем, мне главное понятно, – говорит Иссумбоси. – Я решение принял. В кодексе самурая есть графа о том, что самурай предпочтет умереть, чем жить недостойно. За любовь и за Царство надо сражаться! Где тут книжный магазин? Я не намерен летать всю жизнь вокруг да около храма, я должен и внутри все понимать!
– Ну вот, а потом, потом, – говорит мне Маша, – они зашли в магазин «Глагол» на площади Александра Невского, накупили книг и улетели. Иванушка всю дорогу читал про Александра Невского. Все молчали. Опомнились нескоро – Аладдину-то в другую сторону нужно было! Засмеялись, развернулись, закинули его домой, полетели к женам. Ну, а теперь, – говорит она и смеется, – теперь, видишь, Иссумбоси на богословский семинар прилетел!
– Да уж, – говорю я. – Этот, с таким характером, с такой решимостью, уж точно «воссядет на колесницу»!
– И полетит, полетит… – говорит Маша.
И мы смеемся. Мы смеемся! – Мы, кто понимает, что такое Жизнь, – смеемся! И не только над цифрами.
Забавную историю рассказал мне на днях один студент – мой друг. На богословский семинар в Петербург пригласили японца – специалиста по славянскому языку, ни слова не понимавшего по-русски. И по какой-то оплошности не смогли его встретить. Когда же, опомнившись, бросились в аэропорт, то нашли его, вопрошающего таксиста буквально вот такими словами:
– Аще на колесницу воссяду, – кую мзду вземлеши?
Наш бедный таксист – простой питерский паря и его приятели – с изумлением смотрели на такое живое чудо. Эта история с тех пор передается в определенных кругах из уст в уста…
А у меня есть дочка Маша – ученица воскресной школы. Притом – круглая отличница. Вот я ей и говорю:
– Представляешь, Маня, какой удивительный японец, оказывается, существует на свете, да еще и к нам приехал!
И рассказываю ей историю с таксистом. А она говорит:
– Папа, так это же Иссумбоси! Я давно его жду!
Я говорю: – Да? Ты думаешь?
А надо сказать, что мы с детьми, и с Маней, конечно, тоже, очень полюбили этого японского мальчика-с-пальчика и очень часто читали про него сказку. Его и звали – Иссумбоси. Он был совсем крохотным – как Дюймовочка. Он сначала жил с родителями, а потом попросился в столицу на заработки. Там он жил в семье красавицы Ханако – пел, и плясал, и веселил ее. А когда на нее напали три черта, он сам бесстрашно напал на них, отметелил их, ловко орудуя своим маленьким мечом, сделанным из простой иглы, и отнял у них молоток счастья. Ханако говорит ему: «Спасибо, спасибо тебе, мой дорогой, ты настоящий герой и мой спаситель! Этот молоток по праву принадлежит тебе! Загадывай желание!» Он говорит: «Хочу быть большим!» Ханако ударила молотком о землю, и Иссумбоси стал большим. И они с удовольствием поженились.
– Ну да, – говорит Маня, – конечно же, это Иссумбоси! – И весело так смотрит на меня. – Вот они жили, жили с красавицей Ханако, любили, любили друг друга, книжки читали разные. И как-то раз они читали японского поэта Такубоку, и произошло вот что...
Читает Иссумбоси его стихотворение «Пылающим лицом зарыться в траву – такой любовью я хотел бы любить...» И вдруг видит, как Ханако, его любимая Ханако, как-то непонятно грустно опустила глаза. И страшно стало Иссумбоси.
Страшно стало бесстрашному Иссумбоси. Ничего не сказал он ей, ни о чем не спросил. Вышел в сад один поразмышлять и полюбоваться сакурой. Смотрит он на эту сакуру, а радости, как обычно, не чувствует, только страх чувствует. И вспоминает только эти слова: «Пылающим лицом зарыться в траву…» И еще грустно опускающиеся глаза своей красавицы-жены вспоминает. Но и другие слова, из другой книжки, вдруг приходят ему на память: «Достигайте любви!» Не помнит он, из какой это книжки. Но как-то очень убедительно они прозвучали внутри него.
Возвращается он к жене – а у нее глаза уже красные. Ясно, что плакала. Он опять ни о чем ее не спрашивает и говорит:
– Знаешь, дорогая, не отправиться ли нам в путешествие? Да-да, и знаешь, куда? В Россию! Помнишь, мы читали про конька-горбунка? Прости, я не успел тебе сказать, я вчера получил письмо от Ивана-царевича, бывшего дурачка. И он приглашает нас в гости!
– Да? – говорит Ханако. – Очень неожиданно! Поедем конечно, дорогой, если ты хочешь. Но не знаю: может ли быть что доброе из России?
– Поедем, поедем, дорогая: люди приглашают, да и я хотел бы несколько вопросов задать молодому царю, – просит жену Иссумбоси. И поехали.
Вот приехали они, все обрадовались, конечно, встрече, потому что читали уже друг о друге книжки. Ханако повеселела немного, потрепывает конька-горбунка по челке, гуляют с царицей по садику, разговаривают.
– Послушай, – говорит ей через некоторое время молодая царица осторожно, – я вот читаю в одном романе про молодую пару… Любят они, любят, проходит время, и вот, жена начинает думать раздраженно: «Зачем это у него уши такие сделались?» Представляешь! Буквально так думает: «Зачем это у него уши такие сделались?» Ты представляешь? Неужели может быть такое? Ты как думаешь? – И смотрит на Ханако очень внимательно.
Ханако говорит, опустив глаза:
– Ну, у нас до пенсии люди обычно мало видятся – работают много, а после пенсии, когда дома сидят, начинаются проблемы такого рода…
Пока две красавицы – японская и русская – беседовали и прогуливались, Иссумбоси с царевичем тоже уединились для разговора. Доскакали они на лошадках до березовой рощи, гуляют по рощице. Иссумбоси любуется березками, но вопросов своих не забывает. И это видно.
Вот молодой царь Иван его и спрашивает:
– Что, добрый молодец, невесел, что головушку повесил? – И смотрит на него с любовью. И улыбается.
Иссумбоси тоже внимательно посмотрел на Иванушку, расположился к нему очень и говорит так по-простому:
– Да есть вопросы, дружище, и много вопросов.
Иван говорит:
– Ну, можем обсудить вместе. Совета я тебе не дерзну давать, не такой уж я мудрец какой-то особенный, но обсудить можем.
Иссумбоси опять посмотрел на него внимательно и начал издалека:
– Я, – говорит, – еще когда про тебя сказку закончил читать, порадовался, конечно, за тебя, но и удивился. Вот, Петр Павлович Ершов заканчивает сказку и говорит: «Мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…» Жалко парня, и странно это как-то… Тебя самого как, жаба не душит?
– Это в каком смысле? – спрашивает Иван.
– Ну, это у нас так в Японии говорят... Ну, тебе не обидно самому-то, не жалко людей? Ты – царь. Молод и счастлив, и люди за тебя рады. Напоил ты их, накормил, но ни царства ты им дать не можешь, ни любви. Да и свою любовь, свое царство как ты удержишь? Читал ведь наверняка в Мировой истории, как у нас на Земле: только один воцарится, тут же под него кто-то копать начинает – или визирь, или военоначальник, или соседний царь под себя норовит подмять. У всех слюни текут – твое царство захапать, а жену – в свой гарем забрать. И про любовь – тоже… Не слышал ты песню: «…у любви моей кончилась батарейка…»?
– Нет, – говорит Иван, – песни такой не слышал.
Сразу очень серьезный сделался. Но не обиделся, не разозлился, это видно сразу.
– Да, – говорит, – конечно, я с самого начала чувствовал – что-то не так. Я ведь и в детстве, бывало, рыбы наловлю – не только себе, и людям раздам тоже. Как-то не катит одному натрескаться! И в остальном так же: земляники наберешь – и тоже людям раздашь, иначе и самому несладко! Даже сладчайшая земляника – а несладко! А тут – такое царство, и такая любовь! Если бы у меня борода была, как у старика Хоттабыча, я бы умножил царства, как он футбольные мячи умножил. Помнишь?
– Помню, как не помнить! – говорит Иссумбоси. – Ну, а жен тоже тиражировать, что ли, тоже умножать, как верблюдов? Нет, брат, что-то здесь другое надо придумать. Да и так просто царства раздавать – это тоже не вариант. Даже и футбольные мячи всем раздать поровну – это дикость какая-то. Слишком банально. За мяч, и за тот надо сражаться: удержать, продраться к воротам и вколотить банку! А уж царство – тем более! А тем более – любовь.
Маша посмотрела на меня опять весело, на мои вытаращенные глаза, перевела дыхание и продолжает:
– Ну вот, а потом молодой царь и говорит:
– Ты знаешь, я, кажется, понимаю, что нам делать. Давай, пока наши девушки гуляют, смотаемся в Питер, там есть храм, а на нем написано: «Царю царствующих», представляешь? «Царю царствующих»!?
– Да-да, – говорит Иссумбоси, – это интересно, в этом слышится надежда.
Свистнул тут наш Иванушка конька-горбунка, пошептались они, пошептались… Вдруг откуда ни возьмись – летит к ним ковер-самолет!
Сели они и полетели.
– Только давай, – говорит Иванушка, – заскочим за Аладдином, он тоже этими вопросами озадачен, завалил меня письмами. «Ты, – говорит, – должен хоть что-то знать: тебя водили вкруг налоя». Это он про венчание говорит, – поясняет он для Иссумбоси. – Это в книжке про меня так написано. «Ну, с тем, старым царем, с ним все понятно, – говорит он мне. – Понятно, что он в этих вопросах ничего не понимал. Надо же – домогаться девицы в таком возрасте!.. Это же павлинам на смех… Поэтому и понятно, почему он «…два раза перекрестился – бух в котел, и там сварился». Жалко, конечно, до слез, пожилой все-таки человек, но сейчас не об этом. «Давай да давай, – говорит мне, – все это выясним! Не меня, а тебя, – говорит, – водили вкруг налоя». Венчали, то есть.
Иссумбоси говорит:
– Ну, давай, заедем и за Аладдином.
Залетели они, тот обрадовался ужасно, потому что жена его вчера буквально прямо в лоб спрашивает: «Для чего у тебя уши такие сделались?» И смотрит грустно так – чуть не плачет. Чувствует он – улетучивается любовь, страшно стало. Пытался отделаться каламбуром, но вышло натянуто, топорно. Всю ночь не мог уснуть , ворочался с боку на бок… В общем, закинули его на ковер-самолет, полетели в Петербург. Город всех поразил, конечно, но они прямиком к Исаакиевскому собору спикировали. Планировали долго вокруг него – вчитывались в надписи. Действительно – четко написано: «Царю царствующих».
А дело было к Рождеству Христову. Была настоящая русская зима. Моросил мелкий теплый дождик. На улице – изобилие велосипедистов и роллеров, дамы с собачками в непроницаемых жилетах. Вот они приземлились около трех собачек, прогуливающих своих дам. Свернули ковер. Молодой царь Иван взял его подмышку, подзывает одну собачку (это была чихуахуа) и говорит:
– Здравствуйте, девушка, можно у вас интервью взять и у ваших подруг?
А она говорит человеческим голосом:
– Вот здорово! Трое вас – трое нас! – И улыбается от уха до уха, смеется. – Можно, конечно! Нам интересно с иностранцами пообщаться! А то скучно с бабушками!
Подзывает еще двух других собачушек – а это были мопсиха и китайская хохлатая собачка. И вдруг Аладдин выпаливает:
– Где родившийся здесь Царь?
Иван обомлел. Иссумбоси изумленно приподнял брови.
– Ого, – говорит китайская хохлатая собачка, – это круто! Сразу о главном!
– Конечно, о главном, – говорит Аладдин. – Мне же не пятнадцать лет, когда интересно было только жену и дворец! В общем, мы пришли искать настоящего царя! Настоящего!
– Царя царствующих! – поясняет Иванушка. – Скоро Рождество! Где Он рождается?
– Вообще-то, – говорит чихуахуа, – Он должен рождаться в душе каждого верующего.
– Да? – говорит Иссумбоси. – Очень интересно! А в душе у ваших бабушек Он рождается? Вот у твоей, например, бабушки рождается?
– Ох, не знаю, не знаю, – говорит чихуахуа, – она ходит только и вздыхает. «Ох, – говорит, – искушения, искушения…» А потом придет подружка ее вот с этой, – и кивает на мопсиху, – и говорит: «Все по грехам, по грехам…» По-моему, это не самое крутое богословие…
– Ну ладно, – говорит Иванушка, – не очень-то красиво обсуждать бабушек, мы не за этим приехали. Спасибо, девушки! Простите, мы торопимся!
Мопсиха обиженно выставила вперед нижнюю губу, остальные две, потупив глаза, застенчиво улыбнулись и поклонились.
– Ну, в общем, мне главное понятно, – говорит Иссумбоси. – Я решение принял. В кодексе самурая есть графа о том, что самурай предпочтет умереть, чем жить недостойно. За любовь и за Царство надо сражаться! Где тут книжный магазин? Я не намерен летать всю жизнь вокруг да около храма, я должен и внутри все понимать!
– Ну вот, а потом, потом, – говорит мне Маша, – они зашли в магазин «Глагол» на площади Александра Невского, накупили книг и улетели. Иванушка всю дорогу читал про Александра Невского. Все молчали. Опомнились нескоро – Аладдину-то в другую сторону нужно было! Засмеялись, развернулись, закинули его домой, полетели к женам. Ну, а теперь, – говорит она и смеется, – теперь, видишь, Иссумбоси на богословский семинар прилетел!
– Да уж, – говорю я. – Этот, с таким характером, с такой решимостью, уж точно «воссядет на колесницу»!
– И полетит, полетит… – говорит Маша.
И мы смеемся. Мы смеемся! – Мы, кто понимает, что такое Жизнь, – смеемся! И не только над цифрами.
