Книга 2

Предисловие

В этой книге описываются события истории Иудеи от смерти Ирода (4 г. до н.э.) и последовавшей после нее борьбы за власть до первого года Иудейской войны (66–67 гг. н.э.). Материал этой книги позволяет проследить процесс превращения Иудеи в римскую провинцию. Иосиф Флавий приводит множество фактов угнетения и грабежа населения Иудеи римлянами, пытаясь, однако, свести объяснения причин Иудейской войны к чрезмерной алчности и надругательству над религией местного населения со стороны римских наместников. В то же время его сведения о группировках среди повстанцев позволяют более глубоко выяснить причины этого восстания, в котором национально-освободительное движение тесно переплелось с социальной борьбой внутри иудейского общества. В этой книге содержится немало ценных сообщений о движениях мессианского характера в Палестине. Это имеет важное значение для выяснения той конкретной обстановки, в которой зародилось и возникло христианство. Перед нами проходит целая галерея исторических лиц, чья деятельность так или иначе нашла отражение в христианской литературе (Понтий Пилат, Феликс, Порций Фест, Агриппа и др.). Более пристальное знакомство с их деятельностью позволяет точнее осмыслить отношение к ним в первохристианской литературе. В этой книге, повествуя о непосредственных событиях начала Иудейской войны, Иосиф Флавий вводит в качестве персонажа повествования и свою собственную фигуру. Оценки своим действиям в качестве военачальника повстанцев в Галилее он дает весьма обтекаемые, хотя нередко прорывается откровенная позиция приверженца «партии мира», выражавшей интересы иудейской аристократии.

Архелай дает народу траурный пир по поводу смерти Ирода. – Скоро после этого происходит восстание, и он отправляет против восставших войско, которое убивает около 3000 человек.

1. Поездка в Рим, которую должен был совершить Архелай, дала повод к новым волнениям. Оплакав своего отца семь дней и дав народу богатый траурный пир (обычай иудеев, вследствие которого многие разорялись; наследники бывают почти вынуждены угостить участников в похоронах, в противном случае они рискуют прослыть неблагодарными к умершему), он в белом одеянии отправился в храм, где был восторженно встречен народом. Он приветствовал народ, сидя на золотом троне, воздвигнутом на высокой трибуне, благодарил его за усердное участие в похоронах его отца и за выражение ему верноподданнических чувств, точно он уже в действительности был царем; но, прибавил он, он удерживается пока не только от проявления власти, но и от принятия титула, пока не будет утвержден в престолонаследии императором, которому завещанием предоставлен решающий голос во всем. Он и в Иерихоне не принял диадемы, которую солдаты хотели возложить на него. Но когда он высшей властью будет утвержден царем, тогда он отблагодарит народ и войско за их добрые чувства к нему. Все его стремления будут направлены к тому, чтобы быть к ним во всех отношениях милостивее, чем его отец.

2. Обрадованный этим обещанием, народ тут же пожелал испытать его истинное намерение высокими требованиями. Одни желали облегчения податей, другие – упразднения пошлины²⁹⁶, а третьи требовали освобождения заключенных. Чтобы снискать расположение народа, он обещал все. Вслед за этим он совершил жертвоприношение и вместе со своей свитой предался пиршеству. Под вечер же собралась немалочисленная толпа домогавшихся нового порядка, которые по окончании официального траура по государю открыли свой особенный траур. Они оплакивали тех, которых Ирод казнил за уничтожение висевшего над храмовыми воротами золотого орла. Этот Траур не был тихий и сдержанный; душу раздирающие стоны, искусственно возбужденные крики и плач и громкие вопли огласили весь город. Таким образом они оплакивали тех, которые, по их словам, пали за веру отцов и святыню. Тут же раздался крик: «Будем мстить за них Иродовым избранникам! Прежде всего должен быть устранен назначенный им первосвященник – долг и обязанность требует избрать более благочестивого и непорочного!»

3. Как ни досадовал на это Архелай, но ввиду своей неотложной поездки он на первое время удержался от казней. Он боялся, что если восстановить против себя народ, тогда волнения могут усилиться и сделают его поездку совершенно невозможной. Он пытался поэтому успокаивать недовольных больше добрым словом, нежели силой, и отрядил начальника, который должен был призвать народ к порядку. Но как только тот явился в храм, мятежники прогнали его каменьями, не давая ему начать говорить, и других, которых Архелай посылал для их вразумления, они также с негодованием оттолкнули от себя. Было ясно: если они получат еще подкрепление, тогда их совсем нельзя будет унять. Так как предстоял тогда праздник опресноков (который именуется у иудеев Пасхой), когда совершается много жертвоприношений²⁹⁷, то со всей страны стекалась в Иерусалим несметная масса народа. Те, которые оплакивали законоучителей, оставались сплоченными в храме и здесь раздували пламя восстания. Все это внушало Архелаю серьезные опасения. Боясь, чтобы мятежная горячка не охватила весь народ, он втихомолку послал трибуна во главе одной когорты²⁹⁸ с приказанием схватить зачинщиков. Но вся толпа бросилась на нее; большая часть солдат была истреблена каменьями; сам трибун был тяжело ранен и обратился в бегство. Как ни в чем не бывало, они вслед за этим приступили к жертвоприношениям. Но Архелай убедился, что без кровопролития толпа не даст обуздать себя. Он приказал поэтому выдвинуть против нее все свои военные силы; пехота густыми рядами вступила в город, а всадники высыпали в поле. Эти войска внезапно напали на жертвоприносителей, убили около трех тысяч из них, а остальную массу загнали в ближайшие горы. Недолго спустя явились герольды Архелая, возвестившие приказ о том, чтобы каждый возвратился к себе на родину. Так все разошлись, не продолжая празднования.

Архелай едет в Рим в сопровождении своей многочисленной родни. – Обвиняемый Антипатром перед императором, он благодаря защите Николая выходит победителем из затеянного против него дела.

1. Он сам в сопровождении своей матери и друзей – Поплы, Птолемея и Николая отправился морем, оставив Филиппа в качестве регента и опекуна над его домом. Вместе с ним ехали также Саломея с ее детьми, равно как и братья и зятья царя, с целью, поддержать притязания Архелая на престол, на самом же деле – чтобы обвинять его перед императором за его бесчинства в храме.

2. В Кесарии они встретились с сирийским прокуратором Сабином, собравшимся как раз в Иудею с целью принять под свою охрану сокровища Ирода. Архелай поручил Птолемею убедительно просить Вара²⁹⁹ удержать его от дальнейшей поездки. Из любезности к Вару Сабин действительно отказался от прежнего своего намерения поспешить в крепость и запереть перед Архелаем казнохранилища его отца; он даже обещал ничего не предпринимать до решения императора и остался один в Кесарии. Но как только из удерживающих его один отправился в Антиохию, а другой, Архелай, отплыл в Рим, он быстро двинулся в Иерусалим, завладел царским дворцом и потребовал к себе комендантов и казначеев, желая от первых перенять власть над крепостями и выведать от других о состоянии запасных фондов. Начальники, однако, остались верными инструкциям Архелая: они не покидали своих постов, охраняя их, собственно, не именем Архелая, а больше от имени императора.

3. Между тем Антипа также отправился в путь с целью защищать и свои права на престол. Он полагал, что само завещание, в котором он назначен царем, должно иметь больше силы и значения, чем приложение к нему. Саломея и многие из его родственников, которые отплыли вместе с Архелаем, еще раньше обещали ему содействие; и мать свою, и брата Николая, Птолемея, он взял с собой. Влияние последнего, думал он, будет иметь большое значение, так как он был высоко поставлен у Ирода и пользовался его доверием³⁰⁰. Но самые большие надежды он возлагал на хваленое красноречие ритора Иринея. В надежде на него он отклонил всякие увещевания о том, что ему следует уступить Архелаю как старшему и назначенному по завещанию. В Риме все родственники окончательно перешли на его сторону, потому что Архелай был ненавистен. Собственно говоря, каждому из них хотелось больше всего обладать независимым положением под верховной властью римского наместника. На тот случай, если бы эта цель оказалась недостижимой, они все предпочитали иметь царем Антипу.

4. И Сабин способствовал их целям своими письмами, в которых он во многом обвинял перед императором Архелая и высоко хвалил Антипу. Когда Саломея и ее партия изложили в письме свои обвинения и подали их императору, тогда Архелай также письменно изложил главные основания своих притязаний и вместе с перстнем отца и его счетами вручил их через Птолемея императору. Император обсудил про себя права обеих партий, величину государства, размеры его доходов и многочисленность семейства Ирода; затем он прочитал также письма Вара и Сабина по спорному вопросу и после всего собрал совет из знатнейших римлян, в котором он в первый раз предоставил право участия и голоса усыновленному им сыну Агриппы и дочери его Юлии, Гаю. По открытии собрания он предоставил слово соперничающим партиям.

5. Поднялся Антипатр, сын Саломеи, наиболее красноречивый между противниками Архелая, и начал читать свою обвинительную речь. «На словах, – сказал он, – Архелай как будто теперь только домогается царства, но в действительности он уже давно состоит царем и только для насмешки утруждает теперь уши императора своими просьбами. Он не счел нужным выждать решающего слова императора, но сам после кончины Ирода тайно подставил людей, которые бы увенчали его диадемой. Он сел на трон, отдавал распоряжения, точно царь, изменил организацию войска, раздавал чины, обещал народу все, чего последний просил у него как у царя, освободил тех, которых его отец за серьезнейшие преступления держал в заточении, и после всего этого он является теперь, чтобы испросить у своего властителя только тень того царства, которое он, в сущности, давно уже присвоил себе, и делает таким образом императора судьей не над предметами, а лишь над одними именами». Далее он упрекнул его в том, что «и траур его по отцу был только лицемерный: днем, бывало, он собирал угрюмые складки на лице, а ночью предавался кутежам и в пьяном виде чинил самые скверные проказы. Уже одно поведение его служило поводом к народному восстанию». Но центр тяжести всей его речи лежал в кровавой резне, произведенной во дворе храма: «Люди прибыли на праздник и тут же возле их собственных жертв самым жестоким образом были заколоты. В храме собрана была такая огромная куча трупов, которая не могла бы остаться даже после внезапного нападения внешнего неприятеля. Предвидя жестокость Архелая, его отец не думал предоставить ему даже самые отдаленные виды на престол; лишь только впоследствии, когда он, страдая душевно более, чем телесно, не был уже способен к здравому обсуждению вещей, он в приложении к завещанию назначил своим преемником того, которого раньше и знать не хотел, и даже без того, чтобы фигурировавший в первоначальном завещании, которого он наметил престолонаследником в здравом состоянии и совершенно бодром духе, подал ему хотя бы малейший повод к неудовольствию. Но если захотят непременно придать больше значения решению человека, лежавшего на смертном одре, то Архелай, во всяком случае, за его многочисленные преступления против страны должен быть лишен власти над ней. Каков же будет он царь после утверждения его императором, если он еще до своего утверждения убил такую массу людей?»

6. Сказав еще многое в этом духе и ссылаясь при каждом обвинительном пункте на свидетельства большинства из родственников, Антипатр закончил свою речь. Тогда со стороны Архелая выступил Николай, старавшийся объяснить резню во храме необходимостью: «Убитые, – сказал он, – были враги не только государства, но и императора – судьи по настоящему делу». Относительно других пунктов обвинения он заметил, что сами жалобщики советовали Архелаю действовать так, а не иначе. Прибавлению к завещанию, по его мнению, следует придать особенное значение ввиду того, что именно в этом прибавлении императору предоставлено утверждение престолонаследника. «Тот, – сказал он в заключение, который был настолько разумен, что предал свою власть в руки владыки мира, тот, наверное, и о своем преемнике не имел ложного мнения. Нет! В здравом уме представил он его к утверждению, – он, который так хорошо знал, от кого зависит это утверждение».

7. Когда Николай закончил, Архелай приблизился к императору и безмолвно опустился к его ногам. Император очень благосклонно поднял его и этим дал понять, что он его считает достойным унаследовать трон отца. Окончательной резолюции он все-таки еще не объявил, а распустил на тот день собрание и обдумывал про себя все заслушанное, не решаясь – признать ли престолонаследие за одним из значившихся в завещании, или же разделить государство между всеми членами семьи. Их было столь много, и надо было подумать об обеспечении всех их.

Ожесточенная борьба иудеев с солдатами Сабина и страшное кровопролитие в Иерусалиме.

1. Прежде чем император принял определенное решение, заболела мать Архелая, Малтака, и умерла. Одновременно с этим получены были от Вара из Сирии письма, известившие о восстании иудеев. Вар, собственно, это предвидел; чтобы предупредить могущие произойти волнения (так как было ясно, что народ не останется в покое), он вслед за отъездом Архелая прибыл в Иерусалим и, оставив один из взятых им в Сирии трех легионов, возвратился обратно в Антиохию. Но вторжение Сабина вызвало взрыв неудовольствия и дало иудеям повод к восстанию. Сабин вынудил гарнизоны цитаделей к сдаче последних и с беспощадной суровостью требовал выдачи ему царских сокровищ. При этом он опирался не только на оставленных Варом солдат, но и на многочисленную толпу своих собственных рабов, которых он вооружил и превратил в орудие своей алчности. Так как приближался праздник пятидесятницы (так иудеи называют один из своих праздников, совершаемый по истечении семи недель и носящий свое название по числу дней), то не только обычное богослужение, но еще более всеобщее ожесточение привлекало народ в Иерусалим. Несметные массы людей устремились в столицу из Галилеи, Идумеи, Иерихона и Переи Заиорданской. В числе и решительности жители собственно Иудеи превосходили, впрочем, всех других. Они разделились на три части и разбили тройной стан: один на северной стороне храма, другой на южной стороне, у ристалища, а третьи на западе, близ царского дворца. Таким образом они оцепили римлян со всех сторон и держали их в осадном положении.

2. Сабин, устрашенный многочисленностью и грозной решимостью неприятеля, посылал к Вару одного гонца за другим с просьбой о скорейшей помощи: если он будет медлить, говорили послы, то весь легион будет истреблен. Он сам взошел на высочайшую из башен крепости – Башню Фазаелеву, названную по имени погибшего в парфянской войне брата Ирода, и оттуда дал знак легиону к наступлению; испытывая сильный страх, он даже боялся сойти к своим. Солдаты, повинуясь его приказу, протеснились к храму и дали иудеям жаркое сражение, в котором они благодаря своей военной опытности до тех пор имели перевес над неопытной толпой, пока никто не затрагивал их сверху. Когда же многие иудеи взобрались на галереи и направили свои стрелы на головы римлян, то они падали массами; ибо защищаться против сражавшихся сверху они не могли так легко, да и против тех, которые бились в упор, они с трудом могли дальше держаться.

3. Стесненные с двух сторон солдаты подожгли снизу колоннады – это удивительное произведение по великолепию и величине. Многие из находившихся наверху были тотчас охвачены огнем и погибли в нем, другие падали от рук неприятеля, когда соскакивали вниз, некоторые бросались со стены в противоположную сторону, иные, приведенные в отчаяние, своими собственными мечами предупреждали смерть от огня; те же, наконец, которые слезали со стены и схватывались с римлянами, находились в таком смущении, что их легко было обессилить. После того как одна часть таким образом погибла, а другая от страха рассеялась, солдаты набросились на неохраняемую храмовую казну и похитили оттуда около 400 талантов. Все, что не было украдено тайно, собрал для себя Сабин.

4. Гибель колоннад и огромной массы людей до такой степени возмутила иудеев, что они противопоставили римлянам еще более многочисленное и более храброе войско. Они оцепили дворец и грозили римлянам поголовным истреблением, если они тотчас не отступят, если Сабин уйдет с легионом, то они обещали ему безопасность. Большинство царских солдат перешло также на сторону восставших; но к римлянам примкнула храбрейшая часть войска в числе 3000 человек, так называемые себастийцы³⁰¹, и во главе их Руф и Граг, один – предводитель всадников, другой – царской пехоты, оба – люди, которые, независимо от подчиненных им частей войск, личной своей энергией и осмотрительностью должны были иметь большое влияние на исход борьбы. Иудеи усердно продолжали осаду, производя вместе с тем нападения на стены цитадели и приглашая людей Сабина удалиться и не мешать им, когда они после долгого терпения хотят наконец возвратить себе свободу их предков. Охотно бы Сабин отступил втихомолку, но он не верил их обещаниям и боялся, что их великодушие только заманит его в западню; вместе с тем он надеялся на скорую помощь Вара. Он решился поэтому выдержать осаду.

Бунт прежних солдат Ирода. – Разбойничьи набеги Иуды. Симон и Афронг присваивают себе царский титул.

1. В это же самое время в разных местах страны также произошли беспорядки. Положение дел подстрекало многих протянуть руку к царской короне. В Идумее взялись за оружие две тысячи ветеранов Ирода и открыли войну с приверженцами царя. Ахиаб, двоюродный брат царя, боролся с ними, скрываясь за сильнейшими крепостями, но избегая всякого столкновения с ними в открытом поле. Дальше, в Сепфорисе, в Галилее, Иуда – сын того Иезекии, который некогда во главе разбойничьей шайки разорял страну, но был побежден царем Иродом, – поднял на ноги довольно многочисленную толпу, ворвался в царские арсеналы, вооружил своих людей и нападал на тех, которые стремились к господству³⁰².

2. В Перее нашелся некто Симон, один из царских рабов, который, надеясь на свою красоту и высокий рост, напялил на себя корону. Собрав вокруг себя разбойников, он рыскал по открытым дорогам, сжег царский дворец в Иерихоне, многие великолепные виллы и легко наживался на этих пожарах. Еще немного – и он бы опустошил огнем все пышные здания, если бы против него не выступил начальник царской пехоты Грат со стрелками из Трахонеи и самой отборной частью себастийцев. В завязавшейся между ними схватке легло значительное число пехоты, но сам Симон был отрезан Гратом в тесной ложбине, через которую он хотел бежать, и, получив удар в затылок, упал мертвым. В другом восстании, вспыхнувшем в Перее, были обращены в пепел царские дворцы возле Вифарамата³⁰³, у Иордана.

3. Даже простой пастух, по имени Афронг, дерзал в ту минуту посягать на корону. Его телесная сила, отчаянная храбрость, презрение к смерти и поддержка четырех ему подобных братьев внушали ему эту надежду. Каждому из этих братьев он дал вооруженную толпу, во главе которых они служили ему как бы полководцами и сатрапами во время его набегов. Он сам, как царь, был занят более важными делами. Надев на себя диадему, он затем вместе с братьями еще долго опустошал страну. Преимущественно они убивали римлян и царских солдат, но не щадили они и иудеев, если последние попадались к ним в руки вместе с добычей. Раз, возле Эммауса, они даже осмелились оцепить целую когорту римлян, подвозивших легиону провиант и оружие. Центурион Арий и сорок наиболее храбрых солдат пали под стрелами. Та же участь угрожала остальным, как вдруг примчался Грат с себастийцами и спас их. После многих подобных насилий, совершенных ими в течение всей этой войны над коренными жителями и иноземцами, трое из них были, наконец, схвачены в плен; самый старший – Архелаем, два следующих – Гратом и Птолемеем, четвертый сдался Архелаю после миролюбивого соглашения. Этот конец постиг их уже впоследствии; но тогда они исполосовали всю Иудею своей хищнической войной.

Вар подавляет мятеж иудеев; из восставших он около двух тысяч приказывает распять.

1. Получив письма Сабина и других начальников, Вар, беспокоясь о судьбе всего легиона, решился поспешить ему на помощь. Он поэтому выступил в Птолемаиду с оставшимися у него двумя легионами и принадлежавшими к последним четырьмя конными эскадронами; туда же он назначил собраться вспомогательным отрядам царей и князей. Проходя мимо Берита, он и оттуда взял с собою 1500 тяжеловооруженных воинов. Когда в Птолемаиде, кроме других союзных войск, присоединился к нему еще аравийский царь Арета, который из вражды к Ироду прибыл с многочисленными отрядами пехоты и всадников, он одну часть армий немедленно отправил под начальством своего друга Гая в ближайшую к Птолемаиде часть Галилеи. Гаи отбил назад всех вставших против него, покорил город Сепфорис³⁰⁴, предал его огню, а жителей продал в рабство. Сам Вар со всем своим войском вторгся в Самарию, не трогая, однако, ее главного города³⁰⁵, так как он нашел, что последний не принимал участия в волнении других городов. Он раскинул свой стан у деревни Ар, принадлежавшей Птолемею и разграбленной поэтому арабами, которые свою злобу против Ирода вымещали и на его друзьях. Затем он двинулся вперед и остановился у другой укрепленной деревни Самфон; и ее разгромили арабы точно так же, как они разграбили все попадавшиеся им в руки государственные запасы. Смерть и огонь царили повсюду, и ничто не могло укрыться от хищнической алчности арабов. И Эммаус, жители которого заблаговременно спаслись бегством, Вар также приказал уничтожить огнем в наказание за то, что последние убили Ария и его людей.

2. Отсюда он отправился на Иерусалим. Один только вид римских сил рассеял иудейское войско; оно поспешно отступило и разбрелось внутри страны. Городские же жители, приняв римлян, старались отказаться от участия в восстании, объявляя, что они лично ни в чем не нарушали спокойствия; ради праздника они были вынуждены впустить в город народную массу, но не только ничего общего не имели с мятежниками, а, напротив, вместе с римлянами были осаждены последними. Еще до них вышли навстречу Вару Иосиф (троюродный брат Архелая), Руф и Грат во главе царского войска и себастийцев, а также оставшейся части римского легиона в обычных воинских доспехах. Сабин же не смел даже показаться ему на глаза и заранее еще ушел из города к приморью. Вар отрядил часть своего войска вовнутрь страны против мятежников; многие из них были схвачены; менее опасных из них он велел заключить в тюрьму, а более виновных в числе около двух тысяч человек он велел распять.

3. Тогда ему было донесено, что около Идумеи десять тысяч воинов стоят еще под оружием. Так как он на опыте мог убедиться, что арабы не ведут себя как союзники, а ведут войну довольно своенравно и из ненависти к Ироду разоряют страну больше, чем ему самому было желательно, то он распустил их и поспешил навстречу мятежникам только со своими собственными легионами. По совету Ахиаба те сдались добровольно, не доведя дело до сражения. Большей массе из них Вар даровал прощение; предводителей же он отослал к императору для дальнейшего расследования. Император помиловал всех, за исключением только некоторых родственников царя Ирода, тоже примкнувших к мятежникам, которых он велел казнить, так как они поднимали оружие против родственного им царя. Потушив таким образом восстание в Иерусалиме, Вар возвратился в Антиохию. Легион, еще раньше находившийся в Иерусалиме, он там же оставил.

Иудеи, возводя на Архилая целый ряд обвинений, заявляют, что предпочитали бы жить под римским владычеством. Август их выслушивает, но затеи разделяет царство Ирода между детьми по собственному желанию.

1. Архелаю в Риме предстояло между тем выдержать также борьбу с иудеями, которые еще до начала восстания прибыли с разрешения Вара в Рим в качестве делегатов с целью хлопотать перед Августом о дарования народу автономии. Посольство состояло из пятидесяти иудеев, к которым присоединилось свыше 8000 из живших в Риме иудеев. Император назначил собрание знатнейших римлян и своих друзей в палатинском храме Аполлона – одном из воздвигнутых им самим зданий, блиставшем удивительной роскошью. Здесь стояло множество иудеев с их делегатами, против них поместился Архелай с его друзьями. Друзья же его родственников занимали нейтральное положение; ненависть и зависть к Архелаю не дозволили им стать на его сторону; робость перед императором удерживала их от того, чтобы пристать к обвинителям Архелая. Явился, кроме того, еще и Филипп, брат Архелая, которого благоволивший к нему Вар послал с двойной целью: во-первых, для того, чтобы он поддерживал интересы Архелая, а во-вторых, – чтобы и он получил свою долю, в случае если император разделит царство Ирода между всеми его потомками.

2. Получив позволение говорить, обвинители прежде всего изобразили беззаконие Ирода. «Не царя они имели в нем, а лютейшего тирана, какой когда-либо сидел на троне. Бесчисленное множество подданных он убил, но участь тех, которых он оставил в живых, была такова, что они завидовали погибавшим. Он не только поодиночке пытал своих подданных, но мучил целые города. Иностранные города он украшал, а свои собственные – разорял; чужие народы он одарял кровью иудеев. На месте прежнего благосостояния и добрых старых нравов наступила, таким образом, полнейшая нищета и деморализация. Вообще иудеи за немногие годы терпели от Ирода больше гнета, чем их предки за весь период времени от выхода из Вавилонии и возвращения на родину в царствование Ксеркса³⁰⁶. Привычка, к несчастью, до того подавила дух народа, что он даже был готов терпеть жестокое рабство под властью того, которого Ирод назначил после сея преемником: сына тирана, Архелая, он сейчас же после смерти его отца добровольно приветствовал как царя, вместе с ним оплакивал смерть Ирода и молился Богу за благополучное царствование его. Архелай же для того, вероятно, чтобы показать себя настоящим сыном Ирода, открыл свое царствование закланием трех тысяч граждан. Вот сколько жертв он принес Богу, чтобы испрашивать у него благоденствия своему царствованию, – и вот какой массой трудов он наполнил храм в праздничный день. И поэтому-то те, которые уцелели от стольких бедствий, задумались, наконец, о своем печальном положении и хотят стать на военную ногу и открыто выставлять свои лица неприятельским ударам. Они просят римлян сжалиться над развалинами Иудеи и не бросить остаток народа на съедение жестокому тирану, а соединить страну вместе с Сирией и властвовать над нею собственными правителями. Тогда можно будет видеть, что те иудеи, о которых прокричали как о неукротимых мятежниках, прекрасно умеют ладить со справедливыми правителями». Этой просьбой иудеи заключили свою жалобу. После них поднялся Николай и старался обессилить обвинение против обоих царей. С другой стороны, он изобразил иудеев народом по природе своей трудно управляемым и склонным к неповиновению своим царям и выставил также в невыгодном свете родственников Архелая, присоединившихся к обвинителям.

3. Выслушав обе партии, император распустил собрание. Несколько дней спустя он предоставил Архелаю половину царства с титулом этнарха и обещанием возвести его в царский сан, как скоро он покажет себя этого достойным. Вторую половину он разделил на две тетрархии, которые предоставил двум другим сыновьям Ирода: одну Филиппу, а другую Антипе, оспаривавшему престол у Архелая. Антипа получил Перею и Галилею с доходом в двести талантов. Батанея и Трахонея, Авран и некоторые части владений Зенона, возле Ямнии, со ста талантами дохода в год достались в удел Филиппу. Этнархию Архелая образовали: Идумея, вся Иудея и Самария, которой отпущена была четвертая часть податей за то, что она не принимала участия в восстании остальной страны. Точно так же сделались ему подвластными города: Стратонова Башня (Кесария), Себаста (Самария), Иоппия и Иерусалим. Греческие же города – Гадару и Ипп император отрезал от государства и присоединил к Сирии. Доходы Архелая с его владений достигали 400 талантов. Саломея, в прибавление к назначенному ей по завещанию Ирода, получила еще господство над Ямнией, Азотом и Фазаелидой; кроме того, император подарил ей также дворец в Аскалоне; доходы всех этих владений оценивались 60 талантами я год; но ее область была подчинена этнархии Архелая. Остальные потомки Ирода получили то, что им оставлено было по завещанию. Двум его незамужним дочерям император подарил, кроме полученного ими от отца наследства, еще 500 000 серебряных монет и обручил их с сыновьями Ферора. Уже после окончания дележа император подарил наследникам и ту тысячу талантов, которая была ему самому завещана Иродом, и оставил себе лишь некоторые из его вещей небольшой ценности на память об умершем.

История Лжеалександра. – Архелай идет в ссылку, и Глафира умирает. – Обоим предстоящая им участь предсказывается сновидениями.

1. К тому же времени прибыл в Рим иудейский юноша, воспитанный в Сидоне у римского вольноотпущенника, который, обладая внешним сходством с Александром, убитым Иродом, выдавал себя за последнего в надежде, что никем не будет изобличен. Соотечественник его, посвященный во все новейшие события Иудеи, помогал ему в исполнении роли; по его наставлению он рассказывал, «что палачи, посланные для умерщвления его и Аристобула, скрыли их из жалости в безопасное место и подложили похожие трупы». Этим объяснением он ловко обманул критских иудеев и, блестяще снабженный ими всем необходимым, отплыл на Мелос. Здесь он также приобрел полное доверие, собрал еще больше средств и уговорил своих гостеприимных хозяев ехать вместе с ним в Рим. Прибыв в Дикеархию, он получил от тамошних иудеев массу подарков, а друзья его мнимого отца провожали его, как царя. Сходство его наружности было до того обманчиво, что даже те, которые видели Александра и хорошо знали его, клялись, что это именно он. Все римское иудейство устремилось ему навстречу, и бесчисленное множество людей наполняло улицы, по которым должны были его нести. Мелиане пришли в такой экстаз, что носили его на носилках и на свой собственный счет приобрели ему царское одеяние.

2. Император, который хорошо знал черты лица Александра – перед ним же он обвинялся Иродом, – распознал весь этот основанный на наружном сходстве обман еще прежде, чем увидел перед собою эту личность; но для устранения всякого сомнения он приказал привести юношу к более близкому знакомому Александра, Келаду. При первом же взгляде последний заметил даже разницу в лице, но, помимо этого, грубое телосложение заставляло признать в нем раба. Келад убедился в обмане; но его выводили из себя дерзкие уверения обманщика. Когда, например, спрашивали у него об Аристобуле, он отвечал: «И этот находится в живых; но из предосторожности он остался на Кипре, чтобы избежать преследования, потому что, если они будут разъединены, их труднее будет поймать». Келад отвел его в сторону и именем императора обещал ему помилование, если он назовет то лицо, которое натолкнуло его на обман. Он выразил согласие, отправился вместе с ним к императору и выдал того иудея, который воспользовался его сходством для надувательства. «Они, – сознался он, – в каждом отдельном городе получили больше подарков, чем Александр за всю его жизнь». Император рассмеялся, определил Лжеалександра вследствие его здорового телосложения в гребцы, а обольстителя его приказал казнить. Что же касается мелиан, то они своими большими затратами казались ему достаточно наказанными за их глупость.

3. Вступив в свою этнархию, Архелай, помня прежнюю неприязнь к нему, так жестоко обращался с иудеями и даже с самаритянами, что на девятом году своего царствования, вследствие жалобы соединенного посольства обеих наций, был сослан императором в Виенну – город в Галлии³⁰⁷. Его имущество перешло в императорскую казну. Прежде чем он был вызван императором на суд, ему, как говорят, приснился следующий сон. Он видел девять больших колосьев, которые пожирались волами; он послал за гадателями и некоторыми халдеями³⁰⁸ и спрашивал у них о значении этого сна. Одни толковали его так, другие иначе. Но один ессей, Симон, дал следующее разъяснение: колосья, кажется, означают годы, а волы – коловратность судьбы, так как они выворачивают плугом почву. Он поэтому столько лет останется царем, сколько колосьев видел во сне, а затем, после разных превратностей судьбы, умрет. Через пять дней Архелай был потребован к суду.

4. Достопамятен также сон его жены Глафиры – дочери каппадокийского царя Архелая, которая прежде была замужем за Александром (братом Архелая, о котором мы говорим, и сыном Ирода, который, как выше было рассказано, лишил его жизни). После смерти ее мужа она вышла замуж за Юбу, ливийского царя, а после смерти последнего возвратилась к себе на родину и жила у отца вдовой. Здесь увидел ее этнарх Архелай, который так полюбил ее, что сразу удалил свою жену Мариамму и женился на ней. Незадолго до того как она вторично прибыла в Иудею, ей привиделось, будто Александр стоит перед ней и говорит: «Ты бы могла удовлетвориться замужеством в Ливии. Но, не довольствуясь этим, ты возвратилась в мой родительский дом, взяла третьего мужа, и кого о дерзкая! моего брата! Этого позора я тебе не прощу. Хочешь не хочешь, а я унесу тебя!» Едва прошли два дня после того, как она рассказала этот сон, она была уже мертвая.

Этнархия Архелая обращается в римскую провинцию. Восстание Иуды галилеянина. Три иудейские секты.

1. Владения Архелая были обращены в провинцию, и в качестве правителя послано было туда лицо из сословия римских всадников. Колоний³⁰⁹, которому дано было императором даже право жизни и смерти над гражданами. В его правление один известный галилеянин по имени Иуда объявил позором то, что иудеи мирятся с положением римских данников и признают своими владыками, кроме Бога, еще и смертных людей. Он побуждал своих соотечественников к отпадению и основал особую секту, которая ничего общего не имела с остальными³¹⁰.

2. Существуют именно у иудеев троякого рода философские школы: одну образуют фарисеи, другую – саддукеи, третью – те, которые, видно, преследуют особую святость, так называемые ессеи³¹¹. Последние также рожденные иудеи, но еще больше, чем другие, связаны между собой любовью. Чувственных наслаждений они избегают как греха и почитают величайшей добродетелью умеренность и поборение страстей. Супружество они презирают, зато они принимают к себе чужих детей в том возрасте, когда они еще восприимчивы к учению, обходятся с ними, как со своими собственными, и внушают им свои нравы. Этим, впрочем, они отнюдь не хотят положить конец браку и продолжению рода человеческого, а желают только оградить себя от распутства женщин, полагая, что ни одна из них не сохраняет верность одному только мужу своему.

3. Они презирают богатство, и достойна удивления у них общность имущества, ибо среди них нет ни одного, который был бы богаче другого. По существующему у них правилу, всякий, присоединяющийся к секте, должен уступить свое состояние общине; а потому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды, ни блестящего богатства – все как братья владеют одним общим состоянием, образующимся от соединения в одно целое отдельных имуществ каждого из них³¹². Употребление масла они считают недостойным, и если кто из них, помимо своей воли, бывает помазан, то он утирает свое тело, потому что в жесткой коже они усматривают честь, точно так же и в постоянном ношении белой одежды. Они выбирают лиц для заведования делами общины, и каждый без различия обязан посвятить себя служению всех.

4. Они не имеют своего отдельного города, а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем, что находится у их собратьев, как своей собственностью, и к сочленам, которых они раньше никогда не видели в глаза, они входят, как к старым знакомым. Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу, кроме оружия для защиты от разбойников. В каждом городе поставлен общественный служитель специально для того, чтобы снабжать иногородних одеждой и всеми необходимыми припасами. Костюмом и всем своим внешним видом они производят впечатление мальчиков, находящихся еще под строгой дисциплиной школьных учителей. Платье и обувь они меняют лишь тогда, когда прежнее или совершенно разорвалось, или от долгого ношения сделалось негодным к употреблению. Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают. а каждый из своего дает другому то, что тому нужно, равно как получает у товарища все, в чем сам нуждается; даже без всякой взаимной услуги каждый может требовать необходимого от кого ему угодно.

5. Своеобразен также у них обряд богослужения. До восхода солнца они воздерживаются от всякой обыкновенной речи; они обращаются тогда к солнцу с известными древними по происхождению молитвами, как будто испрашивают его восхождения³¹³. После этого они отпускаются своими старейшинами, каждый к своим занятиям. Проработав напряженно³¹⁴ до пятого часа, они опять собираются в определенном месте, опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончании очищения они отправляются в свое собственное жилище, куда лица, не принадлежащие к секте, не допускаются, и, очищенные, словно в святилище, вступают в столовую. Здесь они в строжайшей тишине усаживаются вокруг стола, после чего пекарь раздает всем по порядку хлеб, а повар ставит каждому посуду с одним-единственным блюдом. Священник открывает трапезу молитвой, до которой никто не должен дотронуться к пище; после трапезы он опять читает молитву. Как до, так и после еды они славят Бога как дарителя пищи. Сложив с себя затем свои одеяния, как священные, они снова отправляются на работу, где остаются до сумерек. Тогда они опять возвращаются и едят тем же порядком. Если случайно являются чужие, то они участвуют в трапезе³¹⁵. Крик и шум никогда не оскверняют места собрания: каждый предоставляет другому говорить по очереди. Тишина, царящая внутри дома, производит на наблюдающего извне впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется, собственно, в их всегдашней воздержанности, так как они едят и пьют только до утоления голода или жажды.

6. Все действия совершаются ими не иначе как по указаниям лиц, стоящих во главе их; только в двух случаях они пользуются полной свободой: в оказании помощи и в делах милосердия. Каждому предоставляется помогать людям, заслуживающим помощи, во всех их нуждах и раздавать хлеб неимущим. Но родственникам ничто не может быть подарено без разрешения предстоятелей. Гнев они проявляют только там, где справедливость этого требует, сдерживая, однако, всякие порывы его. Они сохраняют верность и стараются распространять мир. Всякое произнесенное ими слово имеет больше веса, чем клятва, которая ими вовсе не употребляется, так как само произнесение ее они порицают больше, чем ее нарушение. Они считают потерянным человеком того, которому верят только тогда, когда он призывает имя Бога. Преимущественно они посвящают себя изучению древней письменности, изучая главным образом то, что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с кореньями, годными для исцеления недугов, и изучают свойства минералов.

7. Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает доступ туда: он должен, прежде чем быть принятым, подвергать себя в течение года тому же образу жизни, как и члены ее, и получает предварительно маленький топорик, упомянутый выше передник и белое облачение³¹⁶. Если он в этот год выдерживает испытание воздержанности, то он допускается ближе к общине: он уже участвует в очищающем водоосвящении, но еще не допускается к общим трапезам. После того как он выказал также и силу самообладания, испытывается еще два дальнейших года его характер. И лишь тогда, когда он и в этом отношении оказывается достойным, его принимают в братство. Однако, прежде чем он начинает участвовать в общих трапезах, он дает своим собратьям страшную клятву в том, что он будет почитать Бога, исполнять свои обязанности по отношению к людям, никому ни по собственному побуждению, ни по приказанию не причинит зла, будет ненавидеть всегда несправедливых и защищать правых; затем, что он должен хранить верность к каждому человеку, и в особенности к правительству, так как всякая власть исходит от Бога. Дальше он должен клясться, что если сам будет пользоваться властью, то никогда не будет превышать ее, не будет стремиться затмевать своих подчиненных ни одеждой, ни блеском украшений. Дальше он вменяет себе в обязанность говорить всегда правду, разоблачать лжецов, содержать в чистоте руки от воровства и совесть от нечестной наживы, ничего не скрывать перед сочленами; другим же, напротив, ничего не открывать, даже если пришлось бы умереть за это под пыткой. Наконец, догматы братства никому не представлять в другом виде, чем он их сам изучил, удерживаться от разбоя и одинаково хранить и чтить книги секты и имена ангелов. Такими клятвами они обеспечивают себя со стороны новопоступающего в члены.

8. Кто уличается в тяжких грехах, того исключают из ордена³¹⁷; но исключенный часто погибает самым несчастным образом. Связанный присягой и привычкой, такой человек не может принять пищу от несобрата он принужден поэтому питаться одной зеленью, истощается таким образом и умирает от голода. Вследствие этого они часто принимали обратно таких, которые лежали уже при последнем издыхании, считая мучения, доводившие провинившегося близко к смерти, достаточной карой за его прегрешения.

9. Очень добросовестно и справедливо они совершают правосудие. Для судебного заседания требуется по меньшей мере сто членов. Приговор их неотменим. После Бога они больше всего благоговеют перед именем законодателя³¹⁸: кто хулит его, тот наказывается смертью. Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность, так что если десять сидят вместе, то никто не позволит себе возражать против мнения девяти³¹⁹. Они остерегаются плевать перед лицом другого или в правую сторону. Строже, нежели все другие иудеи, они избегают дотронуться до какой-либо работы в субботу³²⁰. Они не только заготовляют пищу с кануна для того, чтобы не разжигать огни в субботу, но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд. В другие же дни они киркообразным топором, который выдается каждому новопоступающему, выкапывают яму глубиной в фут, окружают ее своим плащом, чтобы не оскорбить лучей божьих, испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие; к тому же еще они отыскивают для этого процесса отдаленнейшие места. И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное, тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого, как будто они осквернились.

10. По времени вступления в братство они делятся на четыре класса³²¹; причем младшие члены так далеко отстоят от старших, что последние, при прикосновении к ним первых, умывают свое тело, точно их осквернил чужеземец. Они живут очень долго. Многие переживают столетний возраст. Причина, как мне кажется, заключается в простоте их образа жизни и в порядке, который они во всем соблюдают. Удары судьбы не производят на них никакого действия, так как они всякие мучения побеждают силой духа, а смерть, если только она сопровождается славой, они предпочитают бессмертию. Война с римлянами представила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и растягивали, члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все орудия пытки, чтобы заставить их хулить законодателя или отведать запретную пишу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому, ни к другому. Они стойко выдерживали мучения, не издавая ни одного звука и не роняя ни единой слезы. Улыбаясь под пытками, посмеиваясь над теми, которые их пытали, они весело отдавали свои души в полной уверенности, что снова их получат в будущем.

11. Они именно твердо веруют, что, хотя тело тленно и материя невечна, душа же всегда остается бессмертной; что, происходя из тончайшего эфира и вовлеченная какой-то природной пленительной силой в тело, душа находится в нем как бы в заключении, но как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину. Подобно эллинам, они учат, что добродетельным назначена жизнь по ту сторону океана – в местности, где нет ни дождя, ни снега, ни зноя, а вечный, тихо приносящийся с океана нежный и приятный зефир. Злым же, напротив, они отводят мрачную и холодную пещеру, полную беспрестанных мук. Эта самая мысль, как мне кажется, высказывается также эллинами, которые своим богатырям, называемым ими героями и полубогами, предоставляют острова блаженных³²², а душам злых людей – место в преисподней, жилище людей безбожных, где предание знает даже по имени некоторых таких наказанных, как Сизиф и Тантал, Иксион и Титий³²³. Бессмертие души, прежде всего, само по себе составляет у ессеев весьма важное учение, а затем они считают его средством для поощрения к добродетели и предостережения от порока. Они думают, что добрые, в надежде на славную посмертную жизнь, сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха перед тем, что если даже их грехи останутся скрытыми при жизни, то, по уходе в другой мир, они должны будут терпеть вечные муки. Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех, которые только раз вкусили их мудрость.

12. Встречаются между ними и такие, которые после долгого упражнения в священных книгах, разных обрядах очищения и изречениях пророков утверждают, что умеют предвещать будущее. И, действительно, редко до сих пор случалось, чтобы они ошибались в своих предсказаниях.

13. Существует еще другая ветвь ессеев, которые в своем образе жизни, нравах и обычаях совершенно сходны с остальными, но отличаются своими взглядами на брак. Они полагают, что те, которые не вступают в супружество, упускают важную часть человеческого назначения – насаждение потомства; да и все человечество вымерло бы в самое короткое время, если бы все поступали так. Они же испытывают своих невест в течение трех лет, и, если после трехкратного очищения убеждаются в их плодородности, они женятся на них³²⁴. В период беременности своих жен они воздерживаются от супружеских сношений, чтобы доказать, что они женились не из похотливости, а только с целью достижения потомства. Жены их купаются в рубахах, а мужчины в передниках³²⁵. Таковы нравы этой секты.

14. Из двух первенствующих сект фарисеи слывут точнейшими толкователями закона и считаются основателями первой секты. Они ставят все в зависимость от Бога и судьбы и учат, что хотя человеку предоставлена свобода выбора между честными и бесчестными поступками, но что и в этом участвует предопределение судьбы. Души, по их мнению, все бессмертны; но только души добрых переселяются после их смерти в другие тела, а души злых обречены на вечные муки. Саддукеи – вторая секта – совершенно отрицают судьбу и утверждают, что Бог не имеет никакого влияния на человеческие деяния, ни на злые, ни на добрые. Выбор между добром и злом предоставлен вполне свободной воле человека, и каждый по своему собственному усмотрению переходит на ту или другую сторону. Точно так же они отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние. Фарисеи сильно преданы друг другу и, действуя соединенными силами, стремятся к общему благу. Отношения же саддукеев между собой суровые и грубые; и даже со своими единомышленниками они обращаются, как с чужими. Этим я закончу описание иудейских философских школ.

Смерть Саломеи. – Города, построенные Иродом и Филиппом. Народные волнения при Пилате. – Агриппа, заключенный Тиберием в оковы, освобождается Гаем и возводится им в цари. Ирод-Антипа изгнан.

1. Этнархия Архелая была, таким образом, превращена в провинцию. Другие же, Филипп и Ирод с прозвищем Антипы, правили еще в своих тетрархиях. Саломея между тем умерла и завещала жене Августа, Юлии, свое владение вместе с Ямнией и пальмовыми плантациями близ Фазаелиды. И после смерти Августа, стоявшего во главе империи 57 лет 6 месяцев и 2 дня³²⁶, когда верховная власть перешла к Тиберию, сыну Юлии, Ирод и Филипп все еще сохраняли за собой свои тетрархии. Последний построил в Панее, у источников Иордана, Кесарию и в нижней Гавланитиде – город Юлиаду; Ирод построил в Галилее город Тивериаду и в Перее – другой город, названный по имени Юлии.

2. В Иудею Тиберий послал в качестве прокуратора Пилата³²⁷. Последний приказал однажды принести в Иерусалим ночью изображение императора, называемое римлянами signa³²⁸. Когда наступило утро, иудеи пришли в страшное волнение; находившиеся вблизи этого зрелища пришли в ужас, усматривая в нем нарушение закона (так как иудеям воспрещена постановка изображений в городе); ожесточение городских жителей привлекло в Иерусалим многочисленные толпы сельских обывателей. Все двинулись в путь по направлению к Кесарии к Пилату, чтобы просить его об удалении изображения из Иерусалима и об оставлении неприкосновенной веры их отцов. Получив от него отказ, они бросились на землю и оставались в этом положении пять дней и столько же ночей, не трогаясь с места.

3. На шестой день Пилат сел на судейское кресло в большом ристалище и приказал призвать к себе народ для того будто, чтобы объявить ему свое решение; предварительно же он отдал приказание солдатам: по данному сигналу окружить иудеев с оружием в руках. Увидя себя внезапно замкнутыми тройной линией вооруженных солдат, иудеи остолбенели при виде этого неожиданного зрелища. Но когда Пилат объявил, что он прикажет изрубить их всех, если они не примут императорских изображений, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи, тогда иудеи, как будто по уговору, упали все на землю, вытянули свои шеи и громко воскликнули: скорее они дадут убить себя, чем переступят закон. Пораженный этим религиозным подвигом, Пилат отдал приказание немедленно удалить статуи из Иерусалима.

4. Впоследствии он возбудил новые волнения тем, что употребил священный клад, называющийся Корбаном, на устройство водопровода, по которому вода доставлялась из отдаления четырехсот стадий³²⁹. Народ был сильно возмущен, и, когда Пилат прибыл в Иерусалим, он с воплями окружил его судейское кресло. Но Пилат, уведомленный заранее о готовившемся народном стечении, вооружил своих солдат, переодел их в штатское платье и приказал им, смешавшись в толпе, бить крикунов кнутами, не пуская, впрочем, в ход оружия. По сигналу, данному им с трибуны, они приступили к экзекуции. Много иудеев пало мертвыми под их ударами, а многие были растоптаны в смятении своими же соотечественниками. Паника, наведенная участью убитых, заставила народ усмириться³³⁰.

5. В это время Агриппа, сын Аристобула, убитого своим отцом Иродом, отправился к Тиберию, чтобы обжаловать перед ним тетрарха Ирода. Когда тот отклонил его жалобу, Агриппа все-таки остался в Риме и старался снискать себе милость римской знати, в особенности сына Германика, Гая³³¹, бывшего тогда еще частным лицом. Раз на обеде, данном им в его честь, он, наговорив ему много учтивостей, в заключение вознес руки вверх с молитвой о том, чтобы Бог сподобил его вскоре после смерти Тиберия поздравить Гая как властелина мира. Один из его слуг донес об этом Тиберию; император тогда так рассердился, что приказал заключить Агриппу в оковы и заставил его шесть месяцев томиться в заточении и терпеть жестокое обращение, пока он сам, процарствовав 22 года шесть месяцев и три дня, не умер.

6. Едва Гай сделался императором³³², как он освободил Агриппу из тюрьмы и назначил его царем над тетрархией Филиппа, который тем временем умер. Зависть к царству Агриппы возбудила желание в тетрархе Ироде сделаться также царем. Главным образом побуждала его стремиться к этому жена его Иродиада³³³, которая упрекала его в бездеятельности и говорила, что свидание с императором могло бы послужить ему удобным случаем для расширения его владений; уже если император Агриппу из простого подданного сделал царем, то он бы его, тетрарха, наверное, возвел в это достоинство. Ирод дал себя уговорить и прибыл к императору, но за свою ненасытность был наказан ссылкой в Испанию. Агриппа, последовавший по его стопам в Рим, получил теперь от Гая и тетрархию Ирода. Жена последнего пошла за ним в изгнание, в котором он и умер.

Гай хочет поставить в храме свою статую. Отношение Петрония к его приказу.

1. Император Гай до того возгордился своим счастьем, что сам себя считал Богом и требовал, чтобы другие также величали его Богом³³⁴. Точно так же, как он у собственного своего отечества похищал лучших и благороднейших людей, он простирал свои злодейства и на Иудею. Он послал Петрония во главе войска в Иерусалим для того, чтобы водворить в храме его статуи, и дал ему инструкцию: в случае какого-либо сопротивления со стороны иудеев самих противоборцев убить, а весь остальной народ продать в рабство. Но Бог принял на себя заботу об этих приказаниях. Петроний, выступил из Антиохии против Иудеи с тремя легионами и многими сирийскими союзниками. Одна часть иудеев не придавала еще значения слухам о войне; другая же часть, которая верила этим слухам, не знала, как обороняться, и находилась в большом затруднении. Вскоре, однако, страх сделался всеобщим, ибо войско уже стояло у Птолемаиды.

2. Птолемаида лежит на границе Галилеи, на большой равнине. Это приморский город, окруженный горами: с восточной стороны, на расстоянии шестидесяти стадий от города, возвышается галилейский горный хребет, к югу, в ста двадцати стадиях, – Кармил; на севере, через сто стадий, – высокая гора, прозванная местными жителями Тирийской лестницей. В двух стадиях от города протекает очень маленькая речка Вилей, где находится памятник Мемнона³³⁵ и близ которой открывается весьма замечательное место, величиной в сто локтей. Оно имеет вид котловины, и из нее добывают стеклянный песок, который, как ни исчерпывается массами останавливающимися судами, каждый раз вновь восстанавливается, так как ветры, как будто нарочно, пригоняют туда извне сверкающий песок; накопляясь в яме, он быстро превращается в стекло. Но еще более удивительным кажется мне то, что стекло, которым изобилует эта местность, имеет свойство вновь превратиться в песок. Такова природа этой местности.

3. Иудеи между тем собрались с женами и детьми в Птолемаидскую долину и трогательно умоляли Петрония пощадить отечественные обычаи, а затем и их собственную жизнь. Огромное число просящих и настойчивость их просьб произвели на него такое впечатление, что он оставил в Птолемаиде войско и статуи, сам отправился в Галилею, созвал весь народ и влиятельнейших лиц, каждого в отдельности, в Тивериаду и здесь, поставив им на вид могущество римлян и угрозы императора, пытался доказать им, насколько несправедливо и неразумно их желание. Все подчиненные народы поставили рядом с другими богами также и статуи императора, а если одни только они будут сопротивляться такому порядку, это будет равносильно почти бунту, связанному вдобавок с оскорблением личности императора.

4. Когда же они сослались на их закон и предания отцов, которые запрещают ставить не только человеческое изображение, но даже и божественную статую, и не только в храме, но и вообще в каком бы то ни было месте страны, Петроний им возразил: «В таком случае и я должен исполнить закон моего повелителя, иначе, если я, ради вашего благополучия, нарушу его, я сам, и вполне заслуженно, погибну. С вами буду бороться не я, а тот, который меня послал, потому что и я, равно как вы, нахожусь в его власти». На это весь народ воскликнул: «Мы готовы умереть за закон». После того как Петроний, восстановивший порядок, спросил их: «Так вы в таком случае хотите вести войну с императором?», иудеи возразили: «Дважды в день мы приносим жертвы за императора и римский народ, но если он хочет еще поставить свои статуи, то он должен прежде всего принести в жертву весь иудейский народ. Мы со своими детьми и женами готовы предать себя закланию». Удивление и сострадание овладело Петронием, когда он увидел их несокрушимое благочестие и неустрашимое мужество перед смертью. Тогда он распустил народ, не добившись от него ничего.

5. В один из следующих дней он частным образом пригласил к себе самых влиятельных представителей, а затем вновь собрал народ. То просьбами, то добрыми наставлениями, больше, однако, угрозами и напоминаниями о могуществе римлян, о гневе Гая и о его собственном вынужденном положении как подчиненного он снова пытался воздействовать на народ. Но когда все это не привело ни к какому результату, Петроний, имея в виду еще ту опасность, что страна может остаться незасеянной (так как в продолжение протекших уже пятидесяти дней посевного времени люди оставались праздными), в последний раз созвал народ и обратился к нему со следующими словами: «Я хочу лучше рискнуть: или мне с божьей помощью удастся разубедить императора – тогда я вместе с вами буду радоваться нашему спасению; или же его гнев разразится – тогда ради столь многих я охотно пожертвую своей жизнью». Провожаемый горячими благословениями, Петроний уехал, взял свое войско из Птолемаиды и возвратился в Антиохию; оттуда он немедленно написал императору, что после своего вторжения в Иудею он, не решаясь на поголовное истребление населения, должен был уступить его настойчивым мольбам, оставить его закон неприкосновенным и отказаться от исполнения данной ему инструкции; иначе ему придется погубить всю страну вместе с ее жителями. Ответ императора на это письмо гласил не очень милостиво: он угрожал смертью Петронию за столь нерадивое отношение к его приказу. Но доставщики этого письма были три месяца задержаны бурями в море, между тем как другие посланцы, привезшие известие о последовавшей между тем смерти Гая, имели счастливое плавание; таким образом, случилось, что Петроний уже двадцать семь дней имел в своих руках письмо с этим известием, когда получено было первое обращенное к нему письмо.

Правление Клавдия и царствование Агриппы. Смерть Агриппы и Ирода. – Дети, которые остались после них.

1. После того как Гай, процарствовав три года и восемь месяцев, был убит, расположенные в Риме войска потащили на трон Клавдия³³⁶. Сенат между тем, по предложению обоих консулов, Сентия Сатурнина и Помпония Секунда, возложил охрану города на оставшиеся верными ему три легиона, собрался в Капитолии и решил за жестокости Гая начать войну с Клавдием. Имелось в виду достигнуть одного из двух: или восстановление старого аристократического правления, или же избрание на престол вполне достойного человека посредством голосования.

2. Как раз в это время Агриппа находился в Риме. Он был приглашен сенатом на совещание, но вместе с тем звал его к себе из лагеря и Клавдий, который также желал воспользоваться его услугами. Агриппа видел, конечно, что Клавдий силой уже сделался императором, и отправился поэтому к последнему. Тогда Клавдий уполномочил его изложить перед сенатом его виды и намерения. Против своей воли он был войском возведен на престол, и теперь он, с одной стороны, считает несправедливым пренебрегать рвением солдат, с другой же стороны, он еще не считает свое счастье обеспеченным, так как уже одно призвание к верховной власти приносит с собой опасности. А потому он, если ему суждено будет стать во главе государства, намерен держать скипетр мягкой рукой, как добрый приятель, а не как тиран; он будет довольствоваться честью титула и предоставит народу право участия во всех государственных делах, ибо если мягкость и кротость не была бы даже свойственна его натуре, то уже одна смерть Гая будет вечно носиться перед его глазами и напоминать всегда об умеренности.

3. Так говорил Агриппа. Ответ сената гласил: «В надежде на войско и благонадежных граждан они добровольно не подчинятся рабству». Когда Агриппа донес Клавдию об этом ответе, он послал его вторично со следующим заявлением: «Я ни в каком случае не оставлю тех, которые присягнули мне в верности, а потому я против воли готов на борьбу с теми, с которыми мне меньше всего хотелось бы бороться. Но нужно все-таки выбрать место для сражения вне города: было бы грехом из-за их гибельного решения запятнать кровью граждан святыни родного города». Агриппа и это заявление доложил сенату.

4. Тогда один из солдат, стоявших до сих пор на стороне сената, обнажил свой меч и произнес:"Товарищи! Зачем нам убивать своих же братьев и губить близких нам людей, стоящих за Клавдия, когда мы имеем такого государя, про которого нельзя сказать ничего худого, и несем столь священные обязанности по отношению к тем, против которых нас вооружают?» С этими словами он быстро прошел через собрание и увлек за собой к выходу всех остальных солдат. Патриции, видя себя оставленными солдатами, пришли в страх; когда же не осталось больше никакого спасения, они бросились вслед за ними к Клавдию. У самых ворот они были встречены толпой солдат, которые, желая показать свое рьяное усердие и тем отличиться перед повелителем, набросились на них с обнаженными мечами. Те, которые открывали шествие сенаторов, неминуемо погибли бы еще прежде, чем Клавдий успел бы узнать о буйстве солдат, если бы Агриппа не поспешил к нему и не представил ему всю опасность положения. Он дал ему понять, что если он не усмирит солдат, обрушившихся с таким остервенением на патрициев, то он, потерявши все, что придает блеск трону, останется царем пустыни.

5. Эти увещевания побудили Клавдия обуздать ожесточение войска. Он дружелюбно принял сенат к себе в стан и, немного погодя, отправился вместе с ним для принесения Богу благодарственной жертвы за полученное владычество. Вскоре после этого он вознаградил Агриппу всем царством, на которое последний мог претендовать по родственному праву, и прибавил ему еще области Трахонею и Авран, уступленные Августом Ироду, а также царство Лизания³³⁷. Об этих дарах он объявил народу в приказе, а сенату он велел вырезать эту дарственную грамоту на медных досках и возложить их на Капитолий. И брату Агриппы, Ироду, который женитьбой своей на Беренике сделался также и его зятем, император подарил царство Халкиды.

6. Скоро от таких обширных владений к Агриппе хлынуло много богатств, и он употребил их не на маловажные предприятия. Он начал окружать Иерусалим такой крепкой стеной, что если она была бы окончена, римская осада не могла бы иметь никакого успеха. Но прежде чем стена достигла своей вышины, он умер³³⁸ в Кесарии после того, как он три года был царем и столько же лет перед тем тетрархом. Он оставил трех дочерей, прижитых им с Кипрой: Беренику, Мариамму, Друзиллу и одного сына Агриппу, от той же самой жены. Так как последний был еще слишком молод³³⁹, то Клавдий опять превратил Иудею в римскую провинцию и посылал туда в качестве правителей сначала Куспия Фада, а за ним Тиберия Александра, при которых народ хранил спокойствие, так как те не посягали на туземные обычаи и нравы³⁴⁰. Вскоре умер также Ирод, царь Халкиды³⁴¹, и оставил от дочери своего брата, Береники, двух сыновей: Береникиана и Гиркана, а от прежней своей жены, Мариаммы, – родного сына, по имени Аристобул. Другой брат Агриппы, называвшийся также Аристобулом, умер частным человеком, оставив одну дочь, Иотапу. Все они, как выше было упомянуто, были потомки Аристобула, сына Ирода. Самого же Аристобула, равно и брата его Александра, Ирод прижил с Мариаммой и, хотя был их родной отец, лишил их обоих жизни. Потомки Александра царствовали в Великой Армении.

Частые волнения при Кумане, которые подавляет Квадрат. Феликс – правитель Иудеи. – Агриппа взамен Халкиды получает большое царство.

1. После смерти Ирода, господствовавшего в Халкиде, Клавдий отдал его царство его же племяннику, молодому Агриппе³⁴², сыну отца того же имени; наместничество же над Иудеей после Александра получил Куман³⁴³. При нем опять стали происходить волнения, причинившие иудеям новые бедствия. Когда народ к празднику опресноков стекался в Иерусалим, римляне поставили на галерее храма когорту, так как они всегда имели обыкновение во время праздников держать войско под оружием, дабы предостерегать собравшийся народ от возмущения. Случилось тогда, что один из солдат поднял вверх свой плащ, неприличным нагибанием тела обратился к иудеям задом и издал звук, соответствовавший принятой им позе. Возмущенная этим поступком вся громада иудеев бурно потребовала от Кумана наказания солдата. Юноши же, легко поддающиеся увлечению, и некоторая часть народа, не отличавшаяся буйным характером, открыли нападение; они собрали камни и начали бросать их в солдат. Куман побоялся наступления со стороны всего народа и вызвал для подкрепления множество тяжеловооруженных воинов; как только последние появились на галереях, иудеев объял панический страх; они бросились вон из храма по направлению к городу. Но от этого в выходах произошла такая страшная давка, что свыше десяти тысяч³⁴⁴ человек было растоптано и раздавлено. Так праздник превратился для всего народа в день плача, и каждый дом наполнился воплями и рыданиями.

2. За этим несчастьем последовало другое волнение, вызванное фактом открытого грабежа. На дороге у Бет-Хорона³⁴⁵ разбойники напали на багаж императорского слуги Стефана и разграбили его. Куман приказал сделать набег на близлежащие деревни и забрать в плен их жителей за то, что они не преследовали и не задержали разбойников. При этом случае один солдат, найдя на дороге Священное писание, разорвал его и бросил в огонь. Иудеи были этим потрясены, точно вся их страна стояла в пламени. Движимые каким-то религиозным страхом, они машинально, как по сигналу, устремились все в Кесарию к Куману и настойчиво просили его не оставить безнаказанным человека, который так дерзко надругался над Богом и законом. Куман видел ясно, что народ не успокоится, если ему не будет дано удовлетворение; он потребовал к себе солдата и приказал вести его к казни через ряды его обвинителей. После этого иудеи разошлись.

3. Немного позднее произошло столкновение между галилеянами и самаритянами. Возле одной деревни, Гемы, лежащей в большой самарийской равнине, был убит один из многочисленных иудейских пилигримов, отправившихся на праздник в Иерусалим, родом из Галилеи. Множество галилеян собралось вследствие этого вместе пойти войной на самаритян. Влиятельные же граждане Самарии, напротив, обратились к Куману с убедительной просьбой, прежде чем зло сделается неисправимым, прибыть в Галилею и наказать виновников убийства, так как только таким образом можно будет убедить народ рассеяться еще до начала боя. Но Куман из-за текущих дел, которыми он как раз был занят, не обратил внимания на эту просьбу и отпустил ходатаев без определенного ответа.

4. Весть об убийстве привела в большое волнение также иерусалимскую массу. Она перестала интересоваться праздничным торжеством и быстро двинулась к Самарии, даже без всяких предводителей и не обращая внимания на увещевания властей, старавшихся удержать ее. Во главе этого буйного разбойничьего похода стали известный Элеазар, сын Диная, и Александр, которые напали на ближайшие к Акрабатской топархии самарийские деревни, убили всех жителей, не щадя никакого возраста, а сами деревни предали огню.

5. Тогда только Куман с отрядом всадников – так называемых себастийцев выступил из Кесарии на помощь подвергшимся нападению. Многих из людей Элеазара он захватил в плен, а большую часть убил. К остальной же народной массе, ринувшейся в поход против самаритян, поспешили самые знатные граждане Иерусалима, одетые все в траур, с покрытыми пеплом головами и заклинали их возвратиться домой, дабы этим мстительным походом против самаритян не вызвать вторжения римлян в Иерусалим. Пусть сжалятся они над своим отечеством, храмом, над своими же женами и детьми и не рискуют всем из-за мести за одного галилеянина. Вразумленные этими увещеваниями, иудеи разошлись. Но многие, в надежде остаться безнаказанными, обратились к разбойничьему ремеслу. Грабежи и мятежные попытки со стороны более отважных бойцов распространились по всей стране. Вследствие этого выдающиеся представители Самарии отправились к Уммидию Квадрату, правителю Сирии, в Тир и просили его не оставить без наказания опустошителей страны. Туда прибыли также знатнейшие иудеи, в том числе первосвященник Ионатан, сын Анана, которые заявили, что хотя первоначальный повод к беспорядкам дан был самаритянами, совершившими убийство, но ответственность за дальнейший ход событий падает на Кумана, уклонившегося от наказания виновников этого убийства.

6. Квадрат утешил обе стороны обещанием все в точности расследовать, как только он прибудет в их края. Когда же он вскоре после этого прибыл в Кесарию, то приказал всех, захваченных Куманом живыми, предать распятию. Отсюда он отправился в Лидду, где допросил самаритян и, схватив восемнадцать иудеев из числа тех, которых он заподозрил в участии в войне, приказал казнить их топором. Двух других знатных лиц совместно с первосвященниками, Ионатаном и Ананием, равно как сына последнего, Анана, и еще некоторых высокопоставленных иудеев он вместе с первыми людьми Самарии послал к императору. В то же время он приказал Куману и трибуну Целеру также отплыть в Рим для того, чтобы лично дать ответ перед Клавдием за происшедшие события. После всех этих распоряжений он посетил еще Иерусалим и, убедившись, что масса с полным спокойствием празднует день опресноков, возвратился обратно в Антиохию.

7. В Риме император выслушал Кумана и самаритян. Агриппа также находился в Риме и очень тепло заступился за иудеев, так как Куман тоже имел много сильных защитников. Самаритяне признаны были виновными; треть знатнейших из них император приказал казнить; Кумана он отправил в изгнание; Целера же он приказал доставить закованным в кандалах обратно в Иерусалим и предоставил иудеям пытать его, волочить по городу и затем отрубить ему голову.

8. После этого император послал Феликса, брата Палласа³⁴⁶, наместником над Иудеей, Галилеей, Самарией и Переей. Агриппу он перевел из Халкиды в большее царство, отдав ему прежнюю тетрархию Филиппа, а именно: Батанею, Трахонею и Гавлан, присоединив к ним также царство Лизания, равно и бывшую эпархию Вара³⁴⁷. Процарствовав тринадцать лет, восемь месяцев и двадцать дней, император Клавдий умер³⁴⁸ и оставил своим престолонаследником Нерона, которого он, околдованный хитростями своей жены, Агриппины, назначил своим преемником, несмотря на то что от первой жены своей, Мессалины³⁴⁹, имел родного сына, Британника и дочь Октавию, соединенную им браком с Нероном. От другой жены, Петины, он имел дочь Антонию.

Нерон присоединяет четыре города к владениям Агриппы. Остальная часть Иудеи управляется Феликсом. – Смуты, вызванные сикариями, магами и египетским лжепророком. Столкновение между иудеями и сирийцами в Кесарии.

1. Как Нерон³⁵⁰, упоенный счастьем и богатством, употреблял во зло свое высокое положение; как он по очереди лишил жизни своего брата, жену и мать; как его изуверство обратилось затем против благороднейших мужей; и как он, наконец, в своем безумии подвизался на сцене и в театре – обо всем этом, как о вещах, всем известных, я не стану распространяться и перейду к событиям, которые в его царствование происходили в Иудее.

2. Нерон даровал Малую Армению Аристобулу, сыну Ирода³⁵¹, к царству же Агриппы он прибавил еще четыре города с их окрестностями; Абелу и Юлиаду в Перее, Тарихею и Тивериаду в Галилее. Наместничество над остальной Иудеей он вверил Феликсу. Последний схватил живыми разбойничьего атамана Элеазара, разорявшего страну в течение двадцати лет, и многих из его сообщников и послал в Рим. Огромная масса разбойников была им распята; много других лиц, замешанных в соучастии, было предано разным другим казням.

3. Когда страна была таким образом очищена, в Иерусалиме образовалась другая шайка разбойников, получивших название сикариев³⁵². Они убивали людей среди белого дня и в самом городе, преимущественно в праздничные дни они смешивались с толпой и скрытыми под платьем кинжалами закалывали своих врагов; как только жертвы падали, убийцы наравне с другими начинали возмущаться происходившим и благодаря такому притворству оставались скрытыми. Первым, который таким образом был заколот, был первосвященник Ионатан. Вслед за ним многие другие погибали ежедневно; паника, воцарившаяся в городе, была еще ужаснее, чем сами несчастные случаи, ибо всякий, как в сражении, ожидал своей смерти с каждой минутой. Уже издали остерегались врага, не верили даже и друзьям, когда те приближались, и, однако, при всей этой подозрительности и осмотрительности, убийства по-прежнему продолжали совершаться. Так велика была ловкость и сила притворства тайных убийц.

4. В одно время с ними появилась другая клика злодеев, которые, будучи хотя чище на руки, отличались зато более гнусными замыслами, чем сикарии, и не менее последних способствовали несчастью города. Это были обманщики и прельстители, которые под видом божественного вдохновения стремились к перевороту и мятежам, туманили народ безумными представлениями, манили его за собой в пустыни, чтобы там показать ему чудесные знамения его освобождения. Феликс усмотрел в этом семя восстания и выслал против них тяжеловооруженных всадников и пехоту, которые убивали их массами.

5. Еще более злым бичом для иудеев был лжепророк из Египта. В Иудею прибыл какой-то обманщик, который выдал себя за пророка, и действительно прослыл за небесного посланника. Он собрал вокруг себя около 30 000 заблужденных³⁵³, выступил с ними из пустыни на так называемую Елеонскую гору, откуда он намеревался насильно вторгнуться в Иерусалим, овладеть римским гарнизоном и властвовать над народом с помощью телохранителей, окружавших его³⁵⁴. Феликс, однако, предупредил осуществление этого плана, выступив навстречу ему во главе римских тяжеловооруженных всадников; весь народ также принял участие в обороне. Дело дошло до сражения; египтянин бежал только с немногими своими приближенными, большая же часть его приверженцев пала или была взята в плен; остатки их рассеялись, и каждый старался укрыться на своей родине.

6. Едва потушена была эта вспышка, как появилась другая, точно в больном организме воспаление переходит с одной части на другую. Обманщики и разбойники соединились на общее дело. Многих они склонили к отпадению, воодушевляя их на войну за освобождение, другим же, подчинявшимся римскому владычеству, они грозили смертью, заявляя открыто, что те, которые добровольно предпочитают рабство, должны быть принуждены к свободе. Разделившись на группы, они рассеялись по всей стране, грабили дома облеченных властью лиц, а их самих убивали и сжигали целые деревни. Вся Иудея была полна их насилий, и с каждым днем эта война разгоралась все сильнее.

7. Столкновение иного характера возникло в Кесарии между сирийским населением этого города и проживавшими там иудеями. Последние утверждали, что город принадлежит им, так как его построил иудей, а именно царь Ирод. Те же признавали, что основателем его был иудей, но настаивали на том, что город все-таки принадлежит эллинам, ибо, говорили они, если бы Ирод предназначил его для иудеев, то он не воздвигал бы здесь храмов и статуй. На этой почве возникли распри, которые мало-помалу перешли в вооруженные столкновения; каждый день смельчаки с той и другой стороны вступали в бой друг с другом. Старейшины из иудеев не были больше в состоянии обуздать горячие головы своей общины; эллинам же, с другой стороны, казалось стыдом отступать перед смелостью иудеев. Богатством и мужественной силой иудеи превосходили своих врагов; но за эллинами был тот перевес, что на их стороне были солдаты, так как большая часть квартировавшего в городе римского гарнизона состояла из сирийцев, которые всегда были готовы помочь своим cоплеменникам. Административные власти старались прекратить беспорядки, арестовывали в каждом отдельном случае наиболее ретивых бойцов обеих партий и наказывали их плетьми и цепями; но участь арестованных не устрашала и не усмиряла оставшихся на свободе, а вызывала, напротив, еще большее ожесточение и большее возбуждение страстей. Когда однажды иудеи одержали победу, на площадь явился Феликс и с угрозами приказал им отступить; когда же те не повиновались, он напустил на них солдат, которые убили многих и разграбили их имущество. Когда же после этого борьба все-таки не прекратилась, Феликс отобрал по нескольку влиятельнейших лиц с обеих сторон и отправил их в качестве послов к Нерону для того, чтобы они лично перед императором оспаривали свои права.

Феликса сменяет Фест; за ним следует Альбин, преемником которого является Флор. – Последний своей жестокостью вынуждает иудеев начать войну.

1. Фест, вступив в управление после Феликса³⁵⁵, выступил немедленно против опустошителей страны; большинство разбойников было схвачено и немало из них казнено. Преемник же его Альбин³⁵⁶ вел правление совсем в другом духе, чем первый. Не было того злодейства, которого он бы не совершил. Мало того, что он похищал общественные кассы, массу частных лиц лишил состояния и весь народ отягощал непосильными налогами, но он за выкуп возвращал свободу преступникам, схваченным или их непосредственным начальством или предшествовавшими правителями и содержащимся в заключении как разбойники. Только тот, который не мог платить, оставался в тюрьме. При нем опять в Иерусалиме подняли голову сторонники переворота. Богатые посредством подкупа заручились содействием Альбина настолько, что они, не встречая препятствий с его стороны, могли безбоязненно возбуждать мятеж; и та часть народа, которой не нравилось спокойствие, примкнула к тем, которые действовали заодно с Альбином. Каждый из этих злодеев окружал себя своей собственной кликой, а над всеми, точно разбойничий атаман или тиран, царил Альбин, использовавший своих сообщников на ограбление благонамеренных граждан. Дошло до того, что ограбленные, вместо того чтобы громко вопиять, как естественно должно было быть в таких случаях, вынуждены были молчать; те же, которые еще не пострадали, из боязни перед подобными насилиями даже льстили тем, которые должны были бы подлежать заслуженной каре. Вообще никто не смел произнести свободное слово – люди имели над собой не одного, а целую орду тиранов. Тогда уже было брошено семя вскоре наступившего разрушения города.

2. Но Альбин являлся еще образцом добродетели в сравнении с его заместителем Гессием Флором³⁵⁷. В то время когда тот совершал свои злодейства большей частью втайне и с предосторожностями, Гессий хвастливо выставлял свои преступления всему народу напоказ. Он позволял себе всякого рода разбои и насилия и вел себя так, как будто его прислали в качестве палача для казни осужденных. В своей жестокости он был беспощаден, в своей наглости без стыда. Никогда еще до него никто не умел так ловко опутать правду ложью или придумывать такие извилистые пути для достижения своих коварных целей, как он. Обогащаться за счет отдельных лиц ему казалось чересчур ничтожным; целые города он разграбил, целые общины он разорил до основания, и немного недоставало для того, чтобы он провозгласил во всей стране: каждый может грабить, где ему угодно, с тем только условием, чтобы вместе с ним делить добычу. Целые округа обезлюдели вследствие его алчности; многие покидали свои родовые жилища и бежали в чужие провинции.

3. В то время, когда Цестий Галл, правитель Сирии, находился вдали, никто не осмеливался посылать к нему депутатов для обжалования Флора. Но когда он прибыл в Иерусалим и как раз перед наступлением праздника опресноков, его окружило не менее трех миллионов иудеев со слезной жалобой сжалиться над изнемогающей нацией и освободить ее от Флора, губителя страны. Этот находился рядом и стоял возле Цестия, но на поднятый против него ропот отвечал язвительными насмешками. Цестий сам успокоил, однако, народ обещанием настроить Флора милостивее к ним и возвратился в Антиохию. Флор, чтобы сгладить в нем произведенное впечатление, провожал его до Кесарии, но с тех пор он начал подумывать о том, как бы вызвать необходимость войны с иудеями, в которой он видел единственное средство для сокрытия своих беззаконий. Ибо пока существовал мир, он должен был быть всегда готовым к тому, что иудеи обжалуют его перед императором, но раз ему удастся вызвать открытое восстание, тогда он мог надеяться большим злом отвлечь их от разоблачения меньшего. Так он с каждым днем все больше усугублял бедствия народа, дабы этим вынудить его к отпадению.

4. Между тем кесарийские эллины добились того, что Нерон объявил их хозяевами города, и привезли грамоту, заключавшую в себе это решение. Это положило начало войне на двенадцатом году владычества Нерона, семнадцатом году правления Агриппы в месяце артемизии³⁵⁸. Ужасные последствия этой войны нисколько не соответствовали первоначальным ее причинам. Иудеи в Кесарии имели синагогу на месте, принадлежавшем эллину этого города. Неоднократно они старались приобрести в собственность это место, предлагая за него сумму, далеко превышавшую настоящую стоимость. Но владелец ни за что не уступал их просьбам, а, напротив, чтобы еще больше их разозлить, застроил это место новыми зданиями и поместил в них мастерские так, что для иудеев остался лишь тесный и очень неудобный проход. Вначале некоторые пылкие юноши делали вылазки с целью помешать сооружению построек. Но когда Флор воспретил этот насильственный образ действий, богатые иудеи, к которым пристал также откупщик податей Иоанн, не нашли другого исхода, как только подкупить Флора восемью талантами для того, чтобы он своей властью приостановил дальнейшую постройку. До получения денег он обещал все; но как только имел их уже в руках, он отъехал из Кесарии в Себасту и предоставил раздор своему собственному течению, точно он за полученные деньги продал иудеям право употреблять насилие.

5. На следующий день, выпавший на субботу, когда иудеи в полном сборе были в синагоге, один кесариец-бунтовщик взял горшок, поставил его вверх дном перед самыми дверьми синагоги и принес на нем в жертву птиц. Этот поступок еще более привел в ярость иудеев, так как в нем заключалось издевательство над их законом и осквернение места. Более солидные и спокойные стояли за то, чтобы еще раз обратиться к властям. Но страстная и пылкая молодежь, напротив, горела жаждой борьбы. С другой стороны, кесарийские забияки стояли уже готовыми к бою, и они-то преднамеренно подослали жертвовавшего. Таким образом, вскоре завязался рукопашный бой. Юкунд, начальник римской конницы, на обязанности которого лежало сохранение тишины и спокойствия, устранил жертвенный сосуд и пытался прекратить битву; но так как кесарийцы ему не повиновались, то иудеи схватили впопыхах свои законодательные книги и отступили к Нарбате – иудейской местности, отстоящей на шестьдесят стадий от Кесарии. Иоанн и двенадцать влиятельных иудеев направились в Себасту к Флору, выразили свое сожаление по поводу случившегося и просили его заступничества, проронив при этом легкий намек на восемь талантов. Он же приказал бросить их в темницу за то, что они – это было вменено им в преступление – унесли из Кесарии свои законодательные книги.

6. Весь Иерусалим был страшно возмущен этими происшествиями; но, несмотря на это, жители столицы все еще сдерживали свой гнев. Флор же, как будто он специально нанялся для этого, нарочно раздувал пламя войны. Он послал за храмовой казной и приказал взять оттуда семнадцать талантов под тем предлогом, будто император нуждается в них. Весть об этом привела народ в негодование; с громкими воплями он устремился в храм, взывал к имени императора и молился об освобождении от тирании Флора. Некоторые из более возбужденных открыто хулили имя Флора, обошли толпу с корзинками в руках и просили милостыни, приговаривая: «Подайте бедному, несчастному Флору!» Это, однако, не заставило его устыдиться своей жадности, а, напротив, подстрекало его на дальнейшие вымогательства. Вместо того, чтобы поспешить к Кесарию, потушить разгоревшуюся там войну и устранить причины неудовольствия, за что ему же заплатили, – он ринулся в Иерусалим с конницей и пехотой, чтобы силой римского оружия отстоять свои требования и страхом и угрозами волновать город.

7. Чтобы заранее смягчить его гнев, граждане вышли навстречу солдатам с приветствиями и сделали все для того, чтобы принять Флора как можно почтительнее. Флор же выслал вперед центуриона Капитона с пятьюдесятью всадниками и с приказом возвратиться назад в город. «Пусть не заигрывают теперь в дружбу с тем, которого они раньше так постыдно поносили; если же они настоящие молодцы и так незастенчивы в своих выражениях, то пусть же они осмеют его в глаза, пусть докажут свою любовь к свободе не только на словах, но и с оружием в руках». Когда всадники Капитона нагрянули прямо на толпу, последняя, ужаснувшаяся такого приема, рассеялась, прежде чем успела приветствовать Флора и засвидетельствовать солдатам свои чувства преданности. Все поспешно разошлись по домам и провели ночь в страхе и унынии.

8. Флор переночевал в царском дворце, а на следующий день приказал поставить перед дворцом судейское кресло, на которое он взошел. Первосвященники и другие высокопоставленные лица, как и вся знать города, предстали перед этим судилищем. Флор потребовал тогда от них выдачи тех, которые его оскорбляли, присовокупив угрозу, что в случае отказа они сами по платятся за виновных. Они же, напротив, указывали на мирное настроение народа и просили его простить тех, которые грешили своими речами. Неудивительно, говорили они, если среди такой огромной массы находятся некоторые горячие головы и по молодости своей необдуманные; отыскать их теперь невозможно, так как все переменили свой образ и из страха перед наказанием будут отпираться от своей вины. Пусть он лучше позаботится теперь о поддержании мира среди населения, о сохранении города для римлян; пусть лучше простит немногих провинившихся ради многих невинных, а не ввергнет в несчастье огромную массу благонадежных из-за горсти злодеев.

9. Этот ответ только увеличил его гнев; он громко отдал приказ войску разграбить так называемый верхний рынок и убить всех, которые только попадутся им в руки. Повеление начальника пришлось по вкусу алчным солдатам: они не только разгромили указанную им часть города, но врывались во все дома и убивали жильцов. Все пустились бежать в тесных улицах; кто был застигнут, тот должен был умереть, и ни единый способ разбоя не был упущен солдатами. Многих спокойных граждан они также схватили живыми и притащили к Флору, который велел их прежде бичевать, а затем распять. Общее число погибших в тот день вместе с женщинами и детьми (и бессловесные дети не были пощажены) достигало около 3600. Еще больше усугубило несчастье неслыханное до тех пор у римлян изуверство; Флор отважился на то, чего не позволял себе никто из его предшественников: лиц всаднического сословия, хотя иудейского происхождения, но носивших римское почетное звание, он приказал бичевать перед трибуналом и распять их³⁵⁹.

Береника напрасно умоляет Флора о пощаде для иудеев. – Флор опять раздувает восстание после того, как оно уже было потушено.

1. В это время царь Агриппа уехал в Александрию, чтобы поздравить Александра³⁶⁰, которому Нерон вверил Египет, послав его туда в качестве наместника. Его сестра, Береника, находилась как раз в Иерусалиме и была свидетельницей всех ужасов, совершенных солдатами. Проникнутая сожалением, она несколько раз посылала к Флору своих кавалерийских офицеров и телохранителей с просьбой прекратить резню. Но ни огромное число жертв, ни высокое происхождение заступницы не повлияли на него; он только думал о барышах, которые принесли ему грабежи, и не обращал внимания на ее просьбы. Ярость солдат обратилась против самой царицы: они не только мучили и убивали на ее глазах, но и ее саму лишили бы жизни, если бы она поспешно не скрылась в царский дворец, где всю ночь, боясь нападений солдат, провела среди своей стражи. Целью ее тогдашнего пребывания в Иерусалиме было исполнение данного ею Богу обета. У иудеев существует обычай, что те, которые перенесли болезнь или другое какое-либо несчастье, должны тридцать дней до принесения ими жертвы посвятить себя благочестию, воздержаться от вина и снять волосы с головы. Выполнением такого обета Береника занята была тогда, когда она босая, как просительница, предстала перед трибуналом Флора, не только не встречая при этом почтительного обращения, но подвергая свою жизнь явной опасности.

2. Это произошло на шестнадцатый день месяца артемизия. На следующий день народ в глубоком трауре собрался на верхнем рынке и с громкими воплями оплакивал убитых; но тут стали также раздаваться враждебные голоса против Флора. Сильно опасаясь за исход дела, знатные лица и первосвященники³⁶¹ разорвали на себе одежду, пали к ногам некоторых из толпы и умоляли их сдержать себя и не вызывать Флора на новые злодейства. Народ сейчас же дал себя уговорить, отчасти из благоговения перед просящими, отчасти в надежде, что Флор ничего враждебного против них больше не предпримет.

3. Успокоение умов пришлось, однако, Флору не по сердцу. Он придумывал поэтому новые средства, чтобы возбудить их вновь. С этими мыслями он призвал к себе первосвященников и почетных граждан и объявил им: если они желают представить ему истинное доказательство в том, что иудеи не помышляют о мятеже, то пусть последние устроят торжественную встречу приближающимся отрядам из Кесарии. (Две когорты были на пути к Иерусалиму). Но в то время, когда те были заняты в народном собрании, Флор отправил вестового с инструкцией к начальникам когорт, чтобы они приказали своим людям ничего не отвечать на приветствия иудеев; в случае же, если последние позволят себе какое-либо слово против его личности, тогда они должны пустить в ход свое оружие. Между тем первосвященники созвали народ в храм и побуждали его выйти навстречу римским когортам и радостно их приветствовать, дабы избегнуть худших последствий. Жаждавшие мятежа отказались от этого предложения, и народ, помня убитых, склонялся на сторону более решительных.

4. Тогда появились все когены и все священнослужители, неся перед собой священные сосуды и одетые в облачение, которое они обыкновенно носили при богослужении; дальше шли все игравшие на цитрах и храмовые певцы с их инструментами – все пали ниц перед народом и молили его сохранить им священное облачение и не довести до того, чтобы римляне разграбили посвященные Богу драгоценности. Самих первосвященников можно было видеть с пеплом на голове и с обнаженной грудью, так как они разорвали на себе одежду. Они обратились к некоторым знатным особам поименно и ко всему народу в целом и заклинали их не подвергать опасности родной город из-за упущения незначительной формальности и не отдать его на произвол тем, которые хотят погубить его. «Что же выиграют солдаты от приветствия иудеев, а с другой стороны, если они откажутся выйти им навстречу – поправится ли совершившееся уже несчастье? Если по установившемуся обычаю дружелюбно примут приближающиеся отряды, тогда они отнимут у Флора всякий повод к войне, сохранят отечественный город и в будущем не будут больше обеспокоены. Помимо того, было бы непростительной необдуманностью с их стороны дать руководить собой немногим беспокойным умам, вместо того чтобы своим подавляющим большинством заставить тех присоединиться к ним».

5. Этими словами они не только смягчили народ, но – одних угрозами, а других внушавшим уважение повелительным тоном – заставили умолкнуть даже зачинщиков. Спокойно и в праздничных нарядах народ подвигался навстречу солдатам и приветствовал их, когда те приблизились. Видя же, что солдаты оставляют приветствие без всякого ответа, некоторые из беспокойных стали поносить имя Флора. Это послужило сигналом к нападению на иудеев. Солдаты их немедленно оцепили и начали бить кнутами; бежавших преследовали всадники и растаптывали их. Огромное число пало под кнутами римлян, но еще больше погибло в натиске своих же. Страшна была давка в воротах: каждый хотел опередить другого и вследствие этого замедлилось общее бегство; те, которые падали на землю, погибали самым жалким образом. Задушенные и раздавленные наступавшей на их тела толпой, они до того были изуродованы, что никто не мог отыскать трупа родных для погребения. Вместе с ними втеснились в город также и солдаты, не переставая бить всех кого только застигали. Они старались загнать народ в Бецету³⁶² для того, чтобы, оттолкнув его в сторону, завладеть храмом и замком Антонией. С этим же расчетом и Флор со своим войском прискакал из дворца и старался достигнуть цитадели. Но этот план ему уже не удался. Народ повернулся лицом, выдержал натиск римлян и, взобравшись на крыши, стал стрелять в римлян сверху вниз. Затрагиваемые этими выстрелами сверху и слишком слабые для того, чтобы пробиться через толпу, запрудившую тесные улицы, римляне потянулись назад в свои квартиры, близ царского дворца.

6. Опасаясь, чтобы Флор при вторичном нападении не овладел храмом со стороны замка Антонии, мятежники поспешили наверх и сломали колоннады, соединявшие храм с последней. Это немного охладило жадность Флора: его страстным вожделением были священные сокровища и потому-то он так старался добраться до Антонии; но раз галереи были сорваны, он отказался от своего намерения. Он потребовал к себе первосвященников и совет³⁶³ и объявил им, что он сам удалится, но оставит в их распоряжении войска, сколько им угодно. Они обещали ему полную безопасность и спокойствие города, если он оставит им одну-единственную когорту, только не ту, которая только что сражалась, так как ожесточение народа против нее очень велико. Согласно этому выраженному ими желанию, он дал им когорту и возвратился вместе с остальным войском в Кесарию.

Цестий посылает трибуна Неаполитана для расследования положения дел в Иудее. Речь царя Агриппы к иудеям, в которой он им советует не начинать войны против римлян.

1 Чтобы дать новую пищу войне, Флор отправил Цестию донесение, в котором ложно обвинял иудеев в отпадении, приписал им начало борьбы и винил их во всем том, что они перетерпели. Но и городские власти в Иерусалиме не молчали: сообща с Береникой они в письме, обращенном к Цестию, изложили все преступления Флора против города. Получив эти противоречивые сообщения, Цестий в кругу своих офицеров держал совет, что делать. Одни высказывались в том смысле, что Цестий во главе войска лично должен идти в Иерусалим и наказать за отпадение, если последнее действительно имело место, или же укрепить иудеев в их настроении, если они остались верными римлянам. Но он сам счел за лучшее на первых порах отправить одного из своих друзей для расследования дела на месте и представления точного отчета о состоянии умов в Иудее. Эту миссию он возложил на одного из своих трибунов, Неаполитана, который на своем пути в Иерусалим сошелся близ Ямнии с возвратившимся из Александрии царем Агриппой и сообщил ему, кем и зачем он послан.

2. Там же находились первосвященники, влиятельнейшие иудеи и совет, прибывший встречать царя. Отдав ему должные почести, они поведали ему свое горе и описали в частностях зверские поступки Флора. Как ни велик был гнев царя и как он ни сочувствовал внутренне иудеям, он все-таки из благоразумия выместил свою злобу на последних же, желая умерить их самонадеянность и отклонить их от всякой мысли о мщении, для которого будто никакого повода не имеется. Они же, как люди, стоявшие выше толпы, которые вместе с тем для сохранения своих богатств сами желали мира, поняли, что укоры царя вытекают из доброжелательности к народу. Но на расстоянии шестидесяти стадий от Иерусалима прибыла масса простого иерусалимского народа для приветствований Агриппы и Неаполитана. Впереди шли жены убитых, потрясая воздух громкими рыданиями; народ присоединился к этому воплю и просил Агриппу о заступничестве; Неаполитану они горько жаловались на многочисленные насилия Флора и по прибытии в город показали ему и царю опустошенный рынок и разрушенные дома. Затем они уговорили через Агриппу Неаполитана в сопровождении одного лишь слуги обойти весь город до Силоама³⁶⁴ для того, чтобы убедиться, с какой покорностью иудеи относятся к римлянам и что ненавидят они одного только Флора за его неслыханные зверства. Когда он при своем объезде по городу получил достаточные доказательства мирного настроения его обитателей, он взошел в храм, созвал туда народное собрание, высказал ему много похвал за его верность к римлянам, напомнил серьезно о сохранении спокойствия на будущее время и, почтив, насколько ему приличествовало, божий храм, уехал обратно к Цестию.

3. Теперь народная толпа обратилась к царю и первосвященникам с требованием отправить к Нерону посольство для обжалования Флора, дабы их молчание о таком страшном кровопролитии не навлекло еще на них же подозрения в их отпадении: если же они не поспешат указать на лицо, впервые поднявшее оружие, то подумают, что они были те, которые первые это сделали. Судя по настроению народа, можно было видеть ясно, что если ему будет отказано в отправлении депутации, он не останется в покое. Но Агриппа рассчитал, что назначение послов для обжалования Флора создаст ему врагов; с другой же стороны, он отлично понимал, как невыгодно будет для него, если он допустит, чтобы военная вспышка, охватившая иудеев, разгорелась в пламя. Он решился поэтому созвать народ на окруженную колоннами площадь (Ксист, большая площадь перед дворцом Хасмонеев), поставил свою сестру Беренику рядом с собой таким образом, чтобы всякий мог ее видеть, и перед дворцом Хасмонеев, возвышавшимся над площадью на окраине Верхнего города (эта площадь была посредством моста соединена также и с храмом), произнес следующую речь:

4. «Если бы я видел, что вы все без исключения настаиваете на войне против римлян, а не наоборот, что лучшая и благонадежная часть населения твердо стоит за мир, то я бы не выступил теперь перед вами и не взял бы на себя смелость предложить вам свой совет. Ибо всякое слово о том, что следовало бы делать, бесполезно, когда гибельное решение принято заранее единогласно. Но так как войны домогается одна лишь партия, подстрекаемая отчасти страстностью молодежи, не изведавшей еще на опыте бедствий войны, отчасти – неразумной надеждой на свободу, отчасти также – личной корыстью и расчетом, что, когда все пойдет вверх дном, они сумеют эксплуатировать слабых, – то я счел своим долгом собрать вас всех сюда и сказать, что именно я считаю за лучшее, дабы люди разумные опомнились и переменили свой образ мыслей и добрые не пострадали из-за немногих безрассудных. Пусть никто не перебивает меня, если он услышит что-нибудь такое, что ему не понравится. Те, которые какой бы то ни было ценой добиваются мятежа, и после моей речи могут остаться при своем мнении, если же не все будут спокойно вести себя, то мои слова пропадут даром и для тех, которые охотно желали бы слушать меня. Я знаю, что многие с большой страстностью говорят о притеснениях прокураторов и о прелестях свободы. Но, прежде чем разобрать, кто вы такие и кто те, с которыми вы думаете бороться, я хочу размотать клубок перепутанных между собой предлогов для войны. Если вы только хотите отомстить тем, которые вас обижают, то при чем тут ваши гимны о свободе? Если же рабское положение кажется вам невыносимым, то жалобы на личности правителей становятся излишними: они могут быть очень мягкосердечны, а все-таки зависимое положение остается позорным. Разберите же каждый пункт в отдельности и тогда увидите, сколь маловажными являются поводы к войне. Рассмотрите прежде жалобы на правителей. Благоговеть надо перед властителями, а не побуждать их гнев; если же вы на небольшие погрешности отвечаете жестокими оскорблениями, то вы восстанавливаете против самих себя тех, которых вы поносите: они тогда причиняют вам вред не тайно и робко, а губят вас открыто. Ничего так не противодействует удару, как перенесение его: терпение обижаемых трогает сердце тех, которые причиняют обиды. Допустим даже, что римские чиновники невыносимо жестоки, но вас же не притесняют все римляне и не притесняет вас император, против которого вы собираетесь начать войну. Ведь не присылают вам правителя, которому предписано быть злодеем, а на западе не видят, что происходит на востоке, как вообще вести о нас доходят туда только с трудом. Разве не нелепо из-за одного человека бороться со многими и из-за ничтожных причин – воевать с такой великой державой, которая вдобавок не знает о наших претензиях. Возможно же, что мы вскоре избавимся от наших тягостей; ведь не вечно же будет у нас оставаться один и тот же правитель, а его преемники будут, вероятно, люди более милостивые. Но раз война начата, то без несчастий нелегко будет ни прекратить, ни продолжать ее. Что же касается свободы, то в высшей степени несвоевременно теперь гнаться за нею. Прежде нужно было бороться, чтобы не потерять ее, ибо первое ощущение рабства, действительно, больно, и всякая борьба против него вначале справедлива. Если же кто, будучи раз покорен, опять отпадет, то он не больше как возмечтавший о себе раб, но не любящий свободу человек. Да, тогда нужно было напрягать все усилия, чтобы не впустить римлян, – тогда, когда Помпей впервые вступил в страну. Но и ваши предки, и их цари, которые далеко превосходили вас и деньгами, и силами, и мужеством, – все-таки не могли устоять против незначительной части римского войска; а вы, которые зависимость от римлян получили уже в наследство, которые во всех отношениях так далеко уступаете вашим предкам, впервые пришедшим в соприкосновение с римлянами и мало еще знавшим о них, – вы теперь хотите померяться силами со всем римским государством! Афиняне, которые однажды за свободу эллинов сами предали свой город огню, которые высокомерного Ксеркса, ехавшего на суше в кораблях и пешком перешагивавшего моря³⁶⁵, – море не могло обнять его флоты, а вся Европа была слишком тесна для его войска, – этого Ксеркса они как беглеца преследовали на челноке и у маленького Саламина сломили ту великую азиатскую державу – они теперь подданные римлян, город, некогда стоявший во главе Эллады, управляется теперь приказаниями, исходящими из Италии. Лакедемоняне, имевшие свои Фермопилы, Платеи и Агесилая³⁶⁶, открывшего недра Азии, должны были подчиниться тому же господству Македоняне, которые все еще бредят Филиппом и видят его вместе с Александром, сеющими семена всемирного македонского царства, – мирятся с превратностью судьбы и почитают тех, которым счастье теперь улыбается. И бесчисленные другие народности, воодушевленные еще большим влечением к свободе, смиряются; одни только вы считаете стыдом быть подвластными тому, у ног которого лежит весь мир. Какое войско, какое оружие вселяет в вас такую уверенность? Где ваш флот, который должен занять римские моря? Где те сокровища, которыми вы должны поддержать ваше предприятие? Не воображаете ли вы, что подымаете оружие против каких-нибудь египтян или арабов? Не знаете ли вы разве, что значит римское государство? Или вы не имеете масштаба для собственной своей слабости? Разве вы не бывали уже часто побеждаемы вашими соседями? А мощь римлян, напротив, на всей обитаемой земле непобедима. Но им всего этого еще мало было, и их желания шли дальше; весь Евфрат на востоке, Дунай на севере, на юге Ливия, которую они прорезали до пустынь, и Гадес³⁶⁷ на западе – все это их не удовлетворило; они отыскали себе по той стороне океана новый свет и перенесли свое оружие к дотоле никому не известным богатствам. А вы что? Вы богаче галлов, храбрее германцев, умнее эллинов и многочисленнее всех народов на земле? Что вам внушает самоуверенность восстать против римлян? Вы говорите, что римское иго слишком тяжело. Насколько же тяжелее оно должно быть для эллинов, слывущих за самую благородную нацию под солнцем и населяющих такую великую страну! Однако же они сгибаются перед шестью прутьями³⁶⁸ римлян; точно так же и македоняне, которые бы имели больше прав, чем вы, стремиться к независимости. И, наконец, пятьсот азиатских городов – не покоряются ли они даже без гарнизонов одному властелину и консульским прутьям³⁶⁹. Не говоря уже о гениохах, колхидянах³⁷⁰ и народе тавридском³⁷¹, об обитателях Босфора и племенах на Понте³⁷² и Меотийского моря³⁷³, которые раньше не имели понятия даже о туземной власти, а теперь их обуздывают три тысячи тяжеловооруженных воинов и сорок военных кораблей удерживают мир на бурном и прежде непроезжем море. Сколь много могли сделать для достижения своей цели Вифиния, Каппадокия, Памфилия, Ликия и Киликия!³⁷⁴ Все же они платят дань, не будучи даже принуждены к этому оружием. Взгляните на фракийцев!³⁷⁵ Их страна имеет пять дней езды ширины и семь – длины, гораздо более дика и защищена, чем ваша, их жестокие холода служат страшилищем для неприятеля – не повинуются ли они, однако, гарнизону из 2000 римлян? А их соседи иллирийцы, владения которых простираются до Далмации и Дуная, – не покоряются ли они двум легионам, которые, еще помогают им отражать нападения дакийцев?³⁷⁶ Дальше, далматы³⁷⁷, так часто пытавшиеся сбросить с себя иго рабства и после каждой неудачи собирающие новые силы для отпадения – как спокойно они теперь живут под охраной одного римского легиона! Если есть нация, которая в действительности имела бы возможность к восстанию, так это именно галлы, которые так прекрасно защищены самой природой: на востоке Альпами, на севере Рейном, на юге – Пиренейскими горами и океаном на западе. Но несмотря на то, что они окружены такими крепостями, насчитывают в своей среде триста пять народностей, владеют внутри своей страны всеми, так сказать, источниками благосостояния и своими продуктами наводняют почти весь мир, тем не менее мирятся с положением данников города Рима, которому они предоставляют распоряжаться как угодно богатствами своей собственной страны. И это они терпят не из трусости или по врожденному им рабскому чувству – ведь они восемьдесят лет вели войну за свою независимость, – а потому, что рядом с могуществом Рима их страшит и его счастье, которому он обязан больше, чем своему оружию. Так их держат в повиновении 1200 солдат в то время, когда у них почти больше городов, чем эта горсть людей. Иберийцам в их войне за свободу не помогло ни золото, добываемое из родной почвы, ни страшная отдаленность от римлян как на суше, так и на море, ни воинственные племена лузитанцев и кантабров, ни близкий океан с его бурным прибрежным течением, страшным даже для коренных жителей. Неся свое оружие через Геркулесовы столбы³⁷⁸ и прокладывая себе дорогу через облака по вершинам Пиренеев, римляне покорили также и тех, и гарнизона из одного легиона достаточно для этих столь отдаленных и труднопоборимых народностей. Кто из вас еще не слышал о многочисленной нации германцев? Их телесную силу и гигантский рост вы уже часто имели случай наблюдать, так как римляне повсюду имеют пленников из этой нации. Они обитают в огромных странах; выше их роста их гордость; они обладают презирающим смерть мужеством, а нравом своим они свирепее самых диких зверей. И ныне, однако, Рейн составляет предел их наступлениям; покоренные восемью легионами римлян, их пленники были обращены в рабство, а народные массы ищут спасения в бегстве. Взгляните на стены британцев, вы, возлагающие надежды на стены Иерусалима! Они защищены океаном и населяют остров, не меньший нашей страны: римляне приплыли к ним и покорили их; четыре легиона охраняют весь этот большой остров. Нужно ли еще больше примеров, когда даже парфяне – это сильнейшее воинственное племя, покорители столь многих народов, обладающие такими огромными силами, – когда и они посылают римлянам заложников, и в Италии мы видим, как знать Востока, желая показаться миролюбивой, исполняет рабскую службу. В то время, когда почти все народы под солнцем преклоняются перед оружием римлян, вы одни хотите вести с ними войну, не подумав об участи карфагенян, которые могли бы хвалиться своим великим Ганнибалом и благородным своим происхождением от финикян и которые, однако, пали под ударами Сципиона!³⁷⁹ Ни киренеяне³⁸⁰, происходившие от лакедемонян, ни мармариды³⁸¹, племя которых углубляется в безводные пустыни, ни сиртяне³⁸², насамоны³⁸³ и мавры³⁸⁴, одно имя которых возбуждает уже страх, ни многочисленный народ нумидийский³⁸⁵, – не могли противостоять храбрости римлян. И всю третью часть света³⁸⁶, народности которой нелегко даже исчислить, окруженную Атлантическим океаном и Геркулесовыми столбами, доставляющую приют бесчисленным эфиопам³⁸⁷ до Красного моря, подчинили себе римляне. Кроме ежегодной доставки хлеба, которым население Рима питается восемь месяцев³⁸⁸, они платят еще разные другие подати, добровольно удовлетворяя потребности государства и не считая, подобно вам, ни одного из налогов бесчестием для себя, несмотря на то, что у них содержится один только легион. Но нужно ли мне доказывать могущество римлян ссылками на дальние страны, когда на это указывает близкий к нам Египет, простирающийся до Эфиопии и счастливой Аравии³⁸⁹, граничащий с Индией, имеющий, как показывает подушная подать, кроме жителей Александрии, население в семь с половиной миллионов и не стыдящийся при всем том своего подчиненного положения римлянам. И какую сильную опору для отпадения имел бы Египет в необычайно великой Александрии с ее многочисленным населением и огромными богатствами! Ведь этот город имеет тридцать стадий длины и не меньше десяти стадий ширины; в один месяц он уплачивает римлянам больше дани, чем вы за целый год, и, кроме денег, снабжает Рим хлебом на четыре месяца; защищен же он со всех сторон частью непроходимыми пустынями, частью морями, лишенными гаваней, а частью реками и болотами. Но все это бессильно против счастья римлян; два легиона, расположенные в городе, обуздывают далеко простирающуюся египетскую страну точно так же, как и родовую македонскую честь. Где же вы думаете найти союзников против римлян? В необитаемой ли части земли? Ведь на обитаемой земле все принадлежит Риму. Или, быть может, кто-либо из вас перенесется мыслью за Евфрат и будет мечтать о том, что наши соплеменники из Адиабены поспешат к нам на помощь? Но они, во-первых, без основательного повода не дадут себя втянуть в такую войну; а если бы даже они и приняли такое безрассудное решение, то их выступлению воспрепятствуют парфяне, потому что в интересах последних лежит сохранение мира с римлянами, которые всякую вылазку парфянских подданных против них будут считать нарушением мирного договора. Таким образом, ничего больше не остается, кроме надежды на Бога. Но и он стоит на стороне римлян, ибо без Бога невозможно же воздвигнуть такое государство. Подумайте дальше, как трудно станет вам даже в борьбе с легкопобедимым врагом сохранить чистоту вашего богослужения; обязанности, соблюдение которых вам больше всего внушает надежду на помощь Бога, вы будете вынуждены переступать и этим навлечете на себя его немилость. Если вы захотите строго блюсти запреты субботы и не дадите себя склонять ни на какую работу в этот день, то вы в таком случае будете легко одолены, подобно тому, как пали ваши предки перед Птолемеем, пользовавшимся, главным образом, теми днями, которые праздновали осажденные, для усиления и ускорения осады. Если же, наоборот, вы во время войны сами будете нарушать отцовские законы, то я не понимаю, из-за чего вам еще воевать. Это же единственная цель вашего рвения – оставить за собою неприкосновенность отцовских законов. Но как вы можете взывать к помощи Бога, если вы преднамеренно грешите против него. Войну начинают обыкновенно в надежде или на божество или на человеческую помощь; но когда зачинщики войны лишены и того и другого, тогда они идут на явную гибель. Что же вам мешает собственными руками убить своих детей и жен и сжечь свою величественную столицу! Вы, правда, поступите, как сумасшедшие, но, по крайней мере, избегаете позора падения. Разумнее, мои друзья, гораздо разумнее сидеть в гавани и выжидать погоды, чем в самую бурную стихию пускаться в открытое море, потому что, если кого неожиданно постигает несчастье, тот, по крайней мере, вызывает сожаление, если же кто сам обрекает себя на гибель, на того вместе с несчастьем сыплются и укоры. Никто же из вас не станет надеяться, что римляне будут вести с вами войну на каких-то условиях и что когда они победят вас, то будут милостиво властвовать над вами. Нет, они для устрашения других наций превратят в пепел священный город и сотрут с лица земли весь ваш род; ибо даже тот, который спасется бегством, нигде не найдет для себя убежища, так как все народы или подвластны римлянам или боятся подпасть под их владычество. И опасность постигает тогда не только здешних, но и иноземных иудеев – ведь ни одного народа нет на всей земле, в среде которого не жила бы часть ваших. Всех их неприятель истребит из-за вашего восстания; из-за несчастного решения немногих из вас иудейская кровь будет литься потоками в каждом городе и каждый будет иметь возможность безнаказанно так поступать. Если же иудеи будут пощажены, то подумайте, какими недостойными окажетесь вы, что подняли оружие против такого гуманного народа. Имейте сожаление, если не к своим женам и детям, то по крайней мере к этой столице и святым местам! Пожалейте эти досточтимые места, сохраните себе храм с его святынями! Ибо и их не пощадят победоносные римляне, если за неоднократную уже пощаду храма вы отплатите теперь неблагодарностью. Я призываю в свидетели вашу Святая Святых, святых ангелов господних и нашу общую отчизну, что я ничего не упустил для вашего спасения. Если вы теперь примете правильное решение, то вместе со мной будете пользоваться благами мира, а если вы последуете обуревающим вас страстям, то вы это сделаете без меня, на ваш собственный риск. После этих слов царь и его сестра заплакали, и их слезы подавили самые бурные порывы народных страстей. Присутствовавшие воскликнули: «Мы желаем бороться не с римлянами, но со своим притеснителем Флором». На это Агриппа возразил: «Судя, однако, по вашим действиям, вы уже вступили в борьбу с римлянами, потому что вы не заплатили налогов императору и сорвали галерею с замка Антония. Вы можете снять с себя обвинение в возмущении тем, что вновь восстановите галерею и внесете подать; ведь не Флору принадлежит замок, и не Флору вам нужно платить деньги».

Иудеи начинают войну против римлян. – Манаим.

1. Народ дал уговорить себя. Все поспешили вместе с царем и Береникой вверх в храм и принялись за восстановление галерей. Представители народа и члены совета разделили между собой деревни и начали собирать дань; вскоре были сколочены недостававшие еще к уплате сорок талантов. Таким образом Агриппе удалось задержать еще грозившую войну. Но после этого он начал также побуждать народ повиноваться Флору до тех пор, пока император не пришлет на его место преемника. Это уже ожесточило массы: ропот негодования раздался против царя, и ему велено было сказать, чтобы он оставил город. Некоторые из мятежников осмелились даже бросать в него каменьями. Видя совершенную невозможность обуздать мятежников и раздраженный причиненными ему оскорблениями, царь отправил народных представителей и влиятельнейших иудеев к Флору в Кесарию для того, чтобы он из их среды назначил сборщиков податей; сам же он возвратился в свое царство.

2. Между тем собралась толпа иудеев, стремившихся к войне с особенной настойчивостью, и поспешно выступила против одной крепости по имени Масада; взяв ее гарнизон, они убили находившихся там римлян и поставили туда гарнизон из своих людей. В то же время Элеазар, сын первосвященника Анания, – чрезвычайно смелый юноша, занимавший тогда начальнический пост, – предложил тем, которые заведовали порядком богослужения, не принимать больше никаких даров и жертв от неиудеев. Это распоряжение и было, собственно, началом войны с римлянами, потому что в нем заключалось отвержение жертвы за императора и римлян. Как ни упрашивали первосвященники и знатнейшие особы не отменять обычного жертвоприношения за верховную власть, они все-таки не уступали, полагаясь на свою многочисленность (их сторону держали наиболее сильные из недовольной партии), отчасти же и преимущественно – на Элеазара, предводителя храмовой стражи.

3. Ввиду серьезного и опасного характера движения представители властей, первосвященники и знатнейшие фарисеи собрались вместе для совещания о положении дел. Решено было попытаться урезонить недовольных добрыми словами; с этой целью народ был созван на собрание к медным воротам, находящимся внутри храмового двора, против восточной стороны. Сделав народу много упреков за его смелую попытку к отпадению, сопряженному со столь опасной войной для отечества, ораторы старались вместе с тем поколебать основательность поводов к этой войне. Их предки украшали храм большей частью приношениями, сделанными иностранцами, и всегда принимали дары от чужих наций. Они не только не отказывали никому в приношении жертв, что было бы тяжким грехом, но и устанавливали кругом в храме священные дары, которые и поныне, по истечении столь долгого времени, можно еще видеть. Ведь только для того, чтобы раздразнить римлян и заставить их взяться за оружие, они вдруг хотят ввести новые религиозные законы по отношению к инородцам, рискуют, независимо от непосредственной опасности, навлечь еще на город безбожную молву, будто у одних только иудеев иноземец не может ни жертвовать, ни молиться в храме. Если бы подобный закон был направлен только против частного лица, он бы мог уже возбудить негодование как преступление против человеколюбия, они же даже позволяют себе лишить императора и римлян такого права. А между тем следует опасаться, как бы отвержение жертв этих последних не имело своим последствием того, что вскоре они сами будут лишены возможности жертвовать и что город будет объявлен вне зашиты государства; и поэтому не лучше ли одуматься, скорее возобновить жертвоприношения и постараться загладить оскорбление, прежде чем оно дойдет до сведения тех, кому оно нанесено.

4. Во время этой речи представлены были народу священники, знакомые с древними обычаями и разъяснившие, что их предки во все времена принимали жертвы от иноплеменников. На все это никто из восставших не обратил никакого внимания; священники, заведовавшие богослужением, даже стали пренебрегать своими обязанностями, готовясь к войне. Представители властей увидели, что они больше не в состоянии справиться с мятежом, и начали заботиться о том, чтобы снять с себя всякое подозрение, так как ответственность перед римлянами должна была пасть прежде всего на них. С этой целью они отправили посольства: одно под предводительством Симона, сына Анания, к Флору, а другое, из лиц высокого ранга, таких, как Саул, Антипа и Костобар (родственники царя), к Агриппе. Обоих они просили стянуть войска к городу и подавить восстание, пока еще есть возможность. Для Флора это было чрезвычайно приятное известие; решившись раздувать пламя войны, он не дал послам никакого ответа. Но Агриппа, одинаково озабоченный судьбой как восставших, так и тех, против которых война была возбуждена, старавшийся сохранить для римлян иудеев, а для иудеев – их храм и столицу, понявший, наконец, что и ему лично восстание не может принести никаких выгод, – послал иерусалимским жителям три тысячи конных солдат из Аврана, Батанеи и Трахонеи под командой Дария, начальника конницы, и главным предводительством Филиппа, сына Иакима.

5. Ободренная этой помощью иерусалимская знать с первосвященниками и миролюбивой частью населения заняла Верхний город; Нижний же город и храм находились в руках мятежников. С обеих сторон пустили в ход камни и метательные снаряды, и начался беспрерывный ряд перестрелок между обоими лагерями. Отдельные отряды делали в то же время вылазки и завязывали сражения на близких дистанциях. При этом мятежники выказывали больше отваги, царские же отряды – больше военной опытности. Последние стремились главным образом к тому, чтобы овладеть храмом, дабы изгнать оттуда осквернителей святилища; мятежники под предводительством Элеазара старались, напротив, захватить в свою власть еще и Верхний город. Семь дней подряд лилась кровь с обеих сторон, однако ни одна партия не уступала другой занятых ею позиций.

6. На восьмой день, в праздник ношения дров³⁹⁰, когда каждый должен был доставить дрова к алтарю для поддержания на нем вечного огня, ревнители исключили своих противников из участия в этом акте богослужения. Вместе с невооруженной массой вкралось тогда в храм множество сикариев (разбойников с кинжалами под платьем), с помощью которых они еще более усилили нападения. Царские отряды оказались в меньшинстве и уступали им также в мужестве; они должны были освободить Верхний город. Тогда наступавшие вторглись туда и сожгли дом первосвященника Анания, а также дворцы Агриппы и Береники; вслед за этим они перенесли огонь на здание архива для того, чтобы как можно скорее уничтожить долговые документы и сделать невозможным взыскание долгов. Этим они имели в виду привлечь массу должников на свою сторону и восстановить бедных против лиц состоятельных. Надзиратели архива бежали, так что они беспрепятственно могли предать его огню. Уничтожив здания, составлявшие как бы нервы города, они бросились на своих врагов. Часть властных людей и первосвященников скрылась в подземные ходы; другие вместе с царским отрядом отступили назад, в верхний дворец, и поспешно заперли за собой ворота. Между последними находились: первосвященник Ананий, брат его Иезекия и посланные перед тем к Агриппе делегаты. Тогда только бунтовщики сделали перерыв, довольствуясь победой и произведенными опустошениями.

7. На следующий день (в 15-й день лооса) они напали на замок Антония, штурмовали его после двухдневной осады, убили весь гарнизон, а самую цитадель предали огню. Затем они обступили дворец, куда спаслись царские отряды, разделились на четыре части и пытались пробить стену. Находившиеся внутри, ввиду многочисленности наступавших, не отваживались на вылазку; вместо этого они установили посты на брустверах и башнях, стреляли в нападавших и убивали значительное число разбойников под стеной. Ни днем, ни ночью не унималась борьба. Мятежники рассчитывали, что недостаток съестных припасов заставит гарнизон сдаться, а осажденные надеялись, что те устанут от чрезмерного напряжения.

8. Между тем поднялся некий Манаим³⁹¹, сын Иуды, прозванного Галилеянином, замечательного софиста (законоучителя), который при правителе Квиринии укорял иудеев в том, что они, кроме Бога, признают над собой еще и власть римлян³⁹². Этот Манаим отправился во главе своих приверженцев в Масаду, разбил здесь арсенал Ирода, вооружил, кроме своих земляков, разбойников, и с этой толпой телохранителей вступил, как царь, в Иерусалим, стал во главе восстания и принял руководство над осадой. Осаждавшие не имели осадных орудий, а под градом сыпавшихся стрел сверху не было никакой возможности открыто подкопать стену. Вследствие этого они, начав издали, выкопали мину³⁹³ по направлению к одной из башен, укрепили ее подпорками, подожгли эти последние и вышли наружу. Как только фундамент сгорел, башня мгновенно рухнула. Но другая стена, выстроенная против наружной стены, предстала перед глазами осаждавших. Дело в том, что осажденные поняли план неприятеля (вероятно, потому, что башня, как только она была подкопана, пошатнулась) и соорудили себе другую защиту. При этом неожиданном зрелище осаждавшие, торжествовавшие уже победу, были немало поражены. Тем не менее осажденные послали к Манаиму и главарям восстания послов просить о свободном отступлении; только царским солдатам и коренным жителям это было предоставлено, и они, действительно, отступили. Оставшихся же на месте римлян охватило отчаяние: преодолеть столь значительно превосходившие их силы они не могли, а просить о миролюбивом соглашении они считали позором, не говоря уже о том, что они не могли верить обещанию, если бы оно и было дано. Они поэтому покинули свои недостаточно защищенные квартиры и бежали в царские замки Иппик, Фазаель и Мариамму. Люди Манаима ворвались в то место, которое было оставлено солдатами, изрубили всех, кто не успел еще спастись, и, захватив всю движимость, сожгли сам дворец. Это произошло 6 гарпея.

9. На следующий день первосвященник Ананий был вытащен из водопровода царского дворца, где он скрывался, и умерщвлен разбойниками вместе с его братом Иезекией. Гарнизон в замках был обложен стражей, дабы никто из них не убежал тайком. Разрушение укрепленных мест и смерть первосвященника поощрили Манаима на безумные жестокости; он думал, что нет у него соперника, который мог бы оспаривать у него власть, и сделался несносным тираном. Против него восстали поэтому Элеазар и его сторонники, которые говорили: «После того, как из-за обладания свободой мы поднялись против римлян, то не следует теперь переуступить ее одному из соотечественников и мириться с игом деспота, который, если бы даже не совершил никаких насилий, все-таки ниже родом, чем мы; ибо если бы и необходимо было поставить одно лицо во главе государства, то и тогда выбор меньше всего должен был пасть на него». Сговорившись таким образом между собой, они напали на Манаима в храме, когда он в полном блеске, наряженный в царскую мантию и окруженный толпой вооруженных приверженцев, шел к молитве. Когда люди Элеазара кинулись на него, то весь народ, присутствовавший при этом нападении, собирал кучи камней и бросал ими в софиста в том предположении, что если только он сойдет со сцены, то мятеж придет к концу. Манаим с его людьми держались некоторое время, но, увидев, что весь народ восстал против них, каждый бросился бежать, куда мог. Те, которых удалось поймать, были убиты, другие, пытавшиеся укрыться, подверглись преследованию; только немногие спаслись бегством в Масаду, в том числе был и Элеазар, сын Иаира, близкий родственник Манаима, сделавшийся потом тираном в Масаде. Сам Манаим, бежавший в так называемую Офлу³⁹⁴ и трусливо спрятавшийся там, был вытащен оттуда и после многих мучений лишен жизни; той же участи подверглись его военачальники, а также Авесалом, бывший худшим орудием его тирании.

10. Народ содействовал падению Манаима в надежде потушить восстание; но другие вовсе не имели в виду прекращения войны, а скорее, напротив, – возобновление ее с усиленной энергией. Вопреки настойчивым мольбам народа освободить солдат из осады они еще больше стеснили их, пока Метилий, римский предводитель, и его люди, положение которых стало невыносимым, не послали вестников к Элеазару с просьбой пощадить только их жизнь и взамен нее взять у них оружие и все имущество. Элеазар охотно согласился на эту просьбу и послал к ним Гориона, сына Никомеда, Анания, сына Саддука, и Иуду, сына Ионатана, для того, чтобы подтвердить миролюбивое соглашение ударом по рукам и клятвой. Вслед за этим Метилий действительно вывел свои отряды. Все время, когда последние носили еще свое оружие, никто из бунтовщиков их не трогал и не обнаруживал ни тени измены; когда же все, согласно уговору, сложили свои щиты и мечи и, не подозревая ничего дурного, начали удаляться, тогда воины Элеазара бросились на них и оцепили их кругом. Римляне не пробовали даже защищаться или просить о пощаде; но они громко ссылались на уговор. Все были умерщвлены бесчеловечным образом, за исключением только Метилия: его одного они оставили в живых, потому что он слезно умолял их даровать ему жизнь, обещав принять иудейскую веру, даже дать себя обрезать. Для римлян этот урон был незначителен; они потеряли лишь ничтожную частицу огромной, могущественной армии. Для иудеев же это являлось как бы началом их собственной гибели: они сознавали, что теперь дан бесповоротный повод войне и что их город запятнан таким постыдным делом, за которое, помимо мщения римлян, нужно ожидать кары небесной. Они открыто наложили на себя траур, и на весь город легла печать уныния и печали. Умеренные были полны страха, предчувствия, что и им придется потерпеть за бунтовщиков; притом резня была совершена как раз в субботу, т.е. в такой день, когда, ради служения Богу, иудеи удерживаются от всякой работы.

Во многих местах начинаются кровавые преследования против иудеев.

1. В тот же день и в тот же час, как бы по божьему предопределению, жители Кесарии убили всех иудеев в городе; за один час было убито свыше двадцати тысяч, так что во всем городе не осталось ни одной иудейской души, ибо и бежавших Флор изловил и, как пленных, поместил в корабельные верфи. Кровавая резня в Кесарии привела в ярость всю иудейскую нацию. Отдельными отрядами иудеи опустошали сирийские деревни и близлежащие к границе города: Филадельфию, Себонитис, Геразу, Пеллу и Скифополис. Оттуда они двинулись на Гадару, Ипп и Гавлан, где многие здания частью разрушили, частью превратили в пепел, и пошли затем на тирскую Кедасу, Птолемаиду, Габу³⁹⁵ и Кесарию. Даже Себаста и Аскалон не могли противостоять их набегу: они сожгли и эти города до основания и разрушили еще Анфедон и Газу. Кроме того, было разгромлено ими много деревень, лежавших вокруг этих городов, и бесчисленное множество пленных было убито.

2. Но сирийцы, в свою очередь, убивали не меньше иудеев; они также умерщвляли в городах тех, которые им попадались в руки, и теперь они уже это делали не из одной вражды, как прежде, а для того, чтобы предупреждать грозившую им самим опасность. Вся Сирия была в страшном волнении; каждый отдельный город разделился на два враждебных лагеря, каждая часть искала спасения в гибели другой. Дни проходили в кровопролитиях, а ночи страх делал еще ужаснее, чем дни. Там, где кончали с иудеями, начинали бояться друзей иудейства. Сомнительных из обеих партий хотя никто и не убивал зря, но во взаимных отношениях с ними каждый боялся их, считая их положительно чужими. Жадность к легкой наживе толкала на убийства самых благонамеренных людей из обеих партий, потому что имущество убитых разграблялось без всякого стеснения – его присваивали, точно добычу, доставшуюся на войне. Кто больше награбил, тот восхвалялся как победитель наибольшего числа врагов. Города были переполнены непогребенными трупами, старцы валялись распростертыми возле бессловесных детей, тела умерщвленных женщин оставлялись обнаженными, с непокрытыми срамными частями. Вся провинция была полна ужасов; но страшнее всех совершавшихся злодейств были опасения за те потрясения, которые грозили еще всей стране.

3. До этих пор иудеям приходилось бороться только с чужими нациями, но при своем нападении на Скифополис они столкнулись лицом к лицу с иудейским же населением этого города. Последнее из чувства самосохранения, подавив в себе чувство родства, перешло на сторону скифопольцев и выступило против своих же соотечественников. Их усердие было, однако, слишком велико, чтобы не возбуждать подозрения, Скифопольцы действительно опасались, что они, пожелав загладить свою вину перед своими единоплеменниками, нападут на город ночью; ввиду этого они предложили иудеям, если они хотят подтвердить свой союз с инородцами и представить доказательство своей верности, то пусть вместе с их семьями уйдут в загородную рощу. Иудеи, не подозревая никакой опасности, повиновались этому требованию. Чтобы убаюкать их в их беспечности, скифопольцы два дня оставались в покое; но в третью ночь, улучив удобный момент, они напали на них в то время, когда они, ничего не подозревая, спали спокойным сном, и убили свыше тринадцати тысяч человек; вслед за этим они разграбили все их имущество.

4. Достойна повествования судьба Симона, сына небезызвестного мужа по имени Саул. Одаренный физической силой и отвагой, он и то и другое употреблял на зло своим соплеменникам: ежедневно он врывался в лагерь иудеев, расположенный у Скифополиса, и многих из них убивал; нередко он один приводил в бегство целые толпы людей, решая таким образом исход сражения. Но его теперь постигла заслуженная кара за братоубийство. В то время, когда скифопольцы окружили иудеев со всех сторон в роще и сыпали на них стрелами, Симон поднял свой меч и, не трогая никого из врагов, с подавляющей численностью которых он справиться не мог, в сильном возбуждении воскликнул: «От вас, скифопольцы, я получаю заслуженное возмездие за мои деяния – за ту дружбу к вам, которую я доказал убийством многих моих собратьев. Кто так тяжело прегрешил перед своим родным народом, для того вероломство со стороны чужих – справедливое воздаяние. Но мне не подобает принять смерть из рук врага – собственной рукой я прекращу свою обремененную проклятьем жизнь. Только такая смерть может искупить мои преступления и доставить мне славу героя. Пусть никто из врагов не хвастает, что он убил меня, и пусть никто не глумится над моим трупом». После этих слов он окинул свою семью (он имел жену, детей и престарелых родителей) взором, полным ярости и сожаления; первого он схватил отца за серебристые волосы и пронзил его мечом; вслед за ним он убил свою мать, не выказывавшую ни малейшего сопротивления, а затем жену и детей, которые спешили почти навстречу его мечу для того, чтобы предупредить неприятеля. Умертвив таким образом всю свою семью, он стал на трупы убитых, высоко простер свою правую руку, чтобы не остаться скрытым ни для кого, и, чтобы сразу покончить с собой, воткнул себе меч глубоко в тело. Жаль было этого юношу, столь сильного телом и мощного духом, но его приверженность к инородцам заслужила такую участь.

5. За резней в Скифополисе начались и в других городах восстания против проживавших в них иудеев. Две тысячи пятьсот было убито аскалонитянами, две тысячи – жителями Птолемаиды, кроме огромной массы брошенных в темницы; тиряне тоже убили много иудеев и еще больше заключили в кандалы; точно так же иппиняне и гадариняне истребили наиболее решительных, а менее страшных заключили под стражу. Подобные расправы совершались и в других городах Сирии, где только туземное население питало страх или неприязнь к иудеям. Одни только антиохийцы, сидоняне и жители Апамеи щадили живших среди них иудеев и не допускали ни смертоубийства, ни насилия над чьей бы то ни было личностью – быть может, потому, что они, сознавая свое численное превосходство, не придавали никакого значения начавшемуся движению, а может быть, что мне кажется более вероятным, из сожаления к иудеям, в среде которых они не могли заметить никаких попыток к восстанию. Геразиняне тоже не причиняли вреда оставшимся у них иудеям, а тех, которые по собственному желанию покидали города, они даже провожали до самой границы.

6. И в царстве Агриппы евреев изменнически преследовали. Он сам уехал к Цестию Галлу в Антиохию и на время своего отсутствия вверил правление одному из друзей по имени Ноар, родственнику царя Соема³⁹⁶. Тогда из Батанеи прибыли семьдесят мужей, знатнейшие и влиятельнейшие из тамошних граждан просили дать им войска для того, чтобы в случае каких-либо беспорядков иметь защиту и средства к уничтожению планов бунтовщиков. Но Ноар при помощи отряда царских тяжеловооруженных воинов убил их всех ночью. Это злодейство Ноар совершил без ведома Агриппы. Жадность к богатству толкала его на преступления против его же собственных соотечественников и всей страны; и он с таким жестоким произволом еще долго продолжал свирепствовать, пока о нем не услышал Агриппа, который, не решаясь казнить его из боязни перед Соемом, отнял у него по меньшей мере правление. Мятежники между тем овладели крепостью Кипрон. В те же дни многочисленные иудеи в Махероне потребовали от тамошнего римского гарнизона очистки ими местности. Боясь быть прогнанными насильно, они согласились, выговорив себе свободный проход; когда это им было обещано, они сдали крепость, которую немедленно заняли махероняне.

7. В Александрии туземное население жило в постоянном раздоре с иудеями с тех пор, как Александр³⁹⁷ в награду за оказанную ему помощь против египтян предоставил иудеям возможность селиться в Александрии на равных правах с эллинами. Это преимущество сохранялось за ними и при преемниках Александра, которые отвели им даже в собственность отдельные кварталы (дабы они, не соприкасаясь слишком тесно с остальным населением, тем легче могли бы сохранить чистоту своих нравов) и даровали им звание македонян. После, когда в Египте воцарилось владычество римлян, то ни первый Цезарь, ни один из его преемников не могли ограничить дарованные им Александром права. Но неприязненные столкновения между иудеями и эллинами происходили беспрестанно, и хотя местная власть ежедневно наказывала массами виновников беспорядков с обеих сторон, взаимное ожесточение все-таки росло все более и более. Как только в других местах поднялись волнения, то и здесь, в Александрии, раздор принял угрожающий характер. В одно собрание, созванное жителями Александрии по поводу отправления посольства к Нерону, вместе с эллинами стеклось также и множество иудеев. Как только их противники увидели их в амфитеатре, они подняли шум и с криками «враги, шпионы!» бросились на них, схватили трех иудеев и потащили вон из амфитеатра, чтобы сжечь их живьем, а остальных истребили в бегстве. Все иудейство поднялось тогда на месть. Вначале они бросали в эллинов каменьями, но затем они собрали факелы, ринулись всей толпой к амфитеатру и грозили сжечь живьем все собрание. Они бы это и исполнили, если бы начальник города Тиберий Александр не обуздал их ярость. Для отрезвления их он все-таки не сразу пустил в ход оружие, а прежде послал к ним влиятельнейших лиц с требованием успокоиться, дабы не восстановить против себя римское войско. Но бунтовщики встретили это требование руганью и насмешками против Тиберия.

8. Убежденный в том, что мятежники не усмирятся без серьезного наказания, Тиберий выдвинул против них расположенные в городе два римских легиона вместе с еще 5000 солдат, прибывших только что из Ливии, на гибель иудеям. Он дозволил войскам не только убивать, но и грабить имущество иудеев и грабить их дома. Они вторглись в так называемую Дельту, где жило все александрийское иудейство, и исполнили данные им приказания, хотя и не без кровавых потерь для самих себя. Иудеи тесно сплотились вместе, выдвинули вперед лучше вооруженных своих людей и таким образом долго отстаивали место сражения. Но раз приведенные к отступлению, они были уничтожены массами. Поражение было полное: одни были застигнуты на открытых местах, другие укрывались в домах, но римляне, предварительно разграбив последние, поджигали их. Они не чувствовали ни жалости к детям, ни благоговения перед старцами – люди всех возрастов были умерщвлены. Вся местность была затоплена кровью, и пятьдесят тысяч трупов были рассеяны по ней кучами. Ни малейшего следа не осталось бы от иудеев, если бы иные не прибегали к мольбам. К этим Александр чувствовал сожаление, и он дал знак римлянам к отступлению. Приученные к послушанию, они по первому сигналу прекратили резню; но александрийская чернь в порыве своей ненависти была почти неукротима: она насилу дала себя оторвать от трупов.

9. Такова была резня в Александрии. Так как с иудеями везде и повсюду велась война, то и Цестий не считал уже возможным больше медлить. Он выступил из Антиохии с полным двенадцатым легионом и с двумя тысячами солдат, выбранных им из остальных легионов, кроме того, еще с шестью когортами пехоты и четырьмя конными отрядами. К этим силам присоединились еще вспомогательные отряды царей, а именно: от Антиоха³⁹⁸ две тысячи всадников и три тысячи пеших солдат, исключительно стрелков; от Агриппы – такое же число пехоты, всадников же меньше двух тысяч; Соем также прислал четыре тысячи солдат, третья часть которых состояла из всадников, а большая – из стрелков. С этой армией Цестий двинулся к Птолемаиде. Из городов также собрано было много вспомогательных отрядов, хотя и уступавших солдатам в военной опытности, но пополнявших этот пробел усердием и ненавистью к иудеям. Сам Агриппа сопровождал Цестия, чтобы указать ему маршрут и снабдить его съестными припасами. С одной частью своей армии Цестий направился против Завулона – сильного галилейского города, образовавшего пограничный оплот против Птолемаиды; он нашел его пустым от людей, так как жители бежали в горы, но полным зато всякого рода сокровищами. Эти богатства он предоставил солдатам разграбить, а сам город предал огню, несмотря на то, что здания его были удивительной красоты, наподобие тех, какие находились в Тире, Сидоне и Берите; вслед за этим он отправился в прилегающие окрестности, грабил все, что ему попадалось в руки, сжег все деревни и возвратился в Птолемаиду. В то время, когда сирийцы из Берита все еще были заняты грабежами, иудеи, узнав об удалении Цестия, снова ободрились, напали неожиданно на оставшихся и убили до двух тысяч из них.

10. После этого Цестий выступил из Птолемаиды, сам отправился в Кесарию, а часть войска послал в Иоппию с приказанием занять этот город, если удастся застать его врасплох, но если их приближение будет замечено, то ожидать его личного прибытия с остальной армией. Частью морем, частью сухопутьем те поспешили туда и, напав на город с обеих сторон, взяли его без особого труда. Жители, не говоря уже о возможности какого-либо сопротивления, не имели даже времени спасаться бегством и были все поголовно вместе с их семействами убиты вторгшимся неприятелем. Город был разграблен и сожжен. Число убитых достигло восьми тысяч четырехсот. Точно таким же образом Цестий послал в соседний к Кесарии Нарбатинский округ сильный отряд всадников, который опустошил весь этот край, убил массу туземных жителей, расхитил их имущество и предал огню деревни.

11. В Галидею Цестий послал предводителя двенадцатого легиона, Галла, с таким количеством войска, которое ему казалось достаточным для покорения народа. Сильнейший из галилейских городов Сепфорис принял его дружелюбно, а после этого разумного примера другие города также оставались в покое. Но беспокойная разбойничья толпа бежала на гору Асамон – в сердце Галилеи, напротив Сепфориса. Против этих людей выступил Галл со своим корпусом. Все время, когда они находились на возвышении, они низвергали нападавших на них римлян и убили без труда около двухсот человек; но когда римляне тайно обошли их кругом и взобрались на более возвышенные места, они немедленно были преодолены: с их легким вооружением они не могли ни держаться против тяжеловооруженных воинов, ни спасаться от всадников. Так пало свыше двух тысяч из них, и только немногим удалось укрыться в непроходимые места.

Цестий выступает против иудеев и осаждает Иерусалим, но против всякого ожидания отступает от города. То, что он испытывает со стороны иудеев во время своего отступления.

1. Так как Галл не замечал больше в Галилее никаких волнений, то он возвратился со своим войском в Кесарию. Цестий же двинулся со всеми своими соединенными силами в Антипатриду. Когда ему здесь было доложено, что в Афековой башне собралось внушительное число вооруженных иудеев, он отрядил туда часть войска для нападения. Но один страх перед неприятелем рассеял иудеев прежде, чем дело дошло до столкновения; по прибытии на место римляне сожгли пустой лагерь и близлежащие деревни. Из Антипатриды Цестий двинулся вперед в Лидду, но нашел город покинутым его обитателями, так как по случаю праздника кущей все население устремилось в Иерусалим; только пятьдесят человек найдено было на месте, – они были убиты, и город был предан огню. Оттуда он пошел дальше через Бет-Хорон, и у Гаваона, на расстоянии пятидесяти стадий от Иерусалима, разбил свой лагерь.

2. Как только иудеи увидели, что театр войны приближается к столице, они приостановили празднование и взялись за оружие. Упорствуя в своей надежде на свою многочисленность, они с воинственными кликами бросились беспорядочными толпами в битву, невзирая на седьмой день, который, как день отдыха и покоя, они всегда соблюдали наистрожайшим образом. Воинственная ярость, заглушившая в них чувство религиозности, была также причиной того, что они выиграли сражение. С такой неудержимой быстротой они ринулись на римлян, что прорвали эти их замкнутые ряды и, убивая направо и налево, протеснились сквозь них. Вся армия Цестия погибла бы тогда, если бы конница и свежая еще часть пехоты не поспешила бы на помощь той части войска, которая удерживала еще поле сражения. Римлян пало пятьсот пятнадцать, а именно четыреста пеших, а остальные – всадники; иудеи же потеряли лишь 22 человека. Храбрее всех среди них оказались родственники адиабенского царя Монобаза – Монобаз и Кенедай; за ними – Нигер из Переи и вавилонянин Сила, служивший прежде в рядах Агриппы, но перешедший к иудеям. Отбитые однако, с фронта, иудеи потянулись обратно в город, между тем как Симон, сын Гиоры, при отступлении римлян в Бет-Хорон, напал на них с тыла, разбил значительную часть их арьергарда и отнял у них множество вьючных животных, с которыми вступил в город. В продолжение трех дней, в которые Цестий оставался еще в этой местности, иудеи заняли возвышенности и расставили караулы у проходов. Из этого ясно можно было понять, что при дальнейшем движении римлян они не останутся праздными.

3. Агриппа видел опасность, в которой продолжали оставаться и теперь римляне, так как окружавшие их горы были покрыты бесчисленным неприятелем, и решил поэтому начать переговоры с иудеями в надежде или всех отклонить от войны, или по крайней мере людей, не солидарных с войной, побудить отпасть от их противников. Он послал поэтому тех из своих приближенных, которые пользовались у иудеев наибольшим почетом, Боркея и Феба, с обещанием дружбы Цестия и полного прощения со стороны римлян за все совершившееся, если только они положат оружие и перейдут на его сторону. Но мятежники, опасаясь, чтобы народ, соблазнившись этими обещаниями, не перешел к Агриппе, решили убить послов. И действительно, Феба они умертвили, прежде чем он мог обратиться к народу; Боркея они не успели убить; раненный, он спасся бегством; тех же из народа, кто громко вознегодовал против происшедшего, они камнями и кнутами загнали обратно в город.

4. В этом раздоре, возникшем в среде самих иудеев, Цестий усмотрел благоприятный момент для нападения. Он бросился на них со всей своей армией, вынудил их к отступлению и преследовал до Иерусалима. Разбив свой стан на так называемом Скопе, в семи стадиях от города, он три дня не подступал к городу, выжидая, быть может, примирительного шага со стороны его жителей, а приказал только солдатам делать набеги на окрест лежавшие деревни и собрать съестные припасы. На четвертый же день, 30-го иперберетая, он выстроил войско в боевой порядок и повел его на город. Народ был охраняем мятежниками; последние, устрашившись стройной организации римлян, покинули наружные предместья города и ушли во внутренний город и в храм. Цестий занял покинутую местность и превратил в пепел Бецету, Новый город и так называемый дровяной рынок; вслед за тем он подступил к Верхнему городу и расположился лагерем против царского дворца. Если бы ему заблагорассудилось в ту же минуту штурмовать стены, он сейчас же овладел бы городом и положил бы конец войне. Но военачальник Тираний Приск и большинство начальников конницы были подкуплены Флором и отклонили его от этого плана. В этом кроется причина того, что война затянулась на такое продолжительное время и сделалась столь ужасной и гибельной для иудеев.

5. Между тем многие почетные граждане, по совету Анана, сына Ионатана, пригласили Цестия в город, обещая ему открыть ворота. Но с досады он уже ничего слышать не хотел об этом; к тому же он не вполне доверял им и продолжал медлить до тех пор, пока мятежники не узнали об измене; они тогда сбросили со стены Анана и его людей и камнями разогнали их по домам. Сами же они разместились по башням и стали отстреливаться против тех, которые приступали к стене. Пять дней римляне делали попытки со всех сторон, не достигая никакого результата; но на шестой день Цестий сформировал сильный отряд отборных солдат, присоединил к ним стрелков и напали на северную сторону храма. Иудеи защищались с высоты галерей и неоднократно отбивали атаки на стены, но вынуждены были все-таки отступить перед горячей стрельбой. Тогда римляне устроили так называемую черепаху, состоявшую в том, что передовые солдаты крепко упирали свои щиты в стены, следовавшие за ними упирали свои щиты в предыдущие и т.д. Стрелы, падавшие на этот навес, скользили по поверхности без всякого действия: солдаты могли теперь совершенно спокойно подкопать стену и сделали уже приготовления к тому, чтобы поджечь храмовые ворота.

6. Страшная паника охватила теперь мятежников. Уже многие бежали из города, ожидая его покорения с минуты на минуту. Но народ, напротив, как раз в этот момент вновь воспрянул духом: как только злонамеренные удалились, он приблизился к воротам с намерением открыть их и принять Цестия как благодетеля. Если бы он хоть еще немного продолжил осаду, он тотчас имел бы город в своей власти. Но я думаю, что по вине злых Бог уже тогда отвернулся от святыни и не дал поэтому войне окончиться в тот день.

7. Невзирая на отчаяние осажденных и настроение народа, Цестий вдруг велел солдатам отступить назад, отказался от всякой надежды на успех, хотя он никакой неудачи не потерпел, и самым неожиданным образом покинул город. Его внезапное отступление возвратило смелость разбойникам, которые напали на арьергард и убили массу всадников и пехоты. Ближайшую ночь Цестий провел в ставке на Скопе; но на следующий день он двинулся дальше, сам как будто маня за собой неприятеля. Последний еще раз уничтожил заднее войско в походе и одновременно с тем обстреливал его со стороны дороги. Арьергард не осмеливался стать против своих преследователей, так как он считал, что их необычайно много, фланги также не были в состоянии отражать нападение, так как римляне были тяжело вооружены и опасались разорвать походную линию; иудеи, напротив, как они хорошо видели, были легко вооружены и вели нападение с большим воодушевлением. Так они должны были терпеть большие потери, не будучи в состоянии причинить со своей стороны какой-либо вред неприятелю. Поражаемые на всем пути и приводимые каждый раз в смятение, они падали массами. В числе многочисленных убитых были предводитель шестого легиона Приск, трибун Лонгин и начальник одного из конных эскадронов Эмилий Юкунд. С большим трудом, потеряв также большую часть своей поклажи, они достигли, наконец, прежнего лагеря – Гаваона. Цестий провел здесь в нерешительности два дня; когда на третий день число неприятеля еще больше увеличилось и все кругом кишело иудеями, он осознал, что его медлительность послужила ему только во вред и что дальнейшее пребывание на месте только умножит еще более число его врагов.

8. Чтобы ускорить бегство, он приказал уничтожить все, что может отягчать войско в пути. Были убиты поэтому мулы и вьючные животные, за исключением тех, которые носили орудия стрельбы и машины; последние они сохранили на случай надобности, а главным образом для того, чтобы они не попали в руки иудеев и не были ими обращены против римлян. После этого они выступили в Бет-Хорон. На открытом поле иудеи их меньше беспокоили; но каждый раз, когда им приходилось спускаться вниз по узким крутизнам, одна часть иудеев, быстро забегая вперед, загораживала им выход, другая часть сзади гнала их в лощину, а главная масса, растягиваясь по отлогим сторонам дороги, обдавала войско градом стрел. Тяжело было пехоте, не знавшей, как обороняться, но в еще большей опасности находилась конница: совершать спуск сомкнутыми рядами не дозволяла ей беспрерывная стрельба, но вместе с тем непроходимые крутизны мешали им набрасываться на неприятеля; с другой же стороны дороги зияли овраги и пропасти, в которые они падали при каждом неосторожном движении. Не имея, таким образом, возможности ни бежать, ни сопротивляться, они в своей нужде разражались громкими воплями и криками отчаяния. Им в ответ раздавались победные звуки, ликующие крики и призывы мщения иудеев. Немногого недоставало, чтобы они смяли всю армию Цестия; но наступила ночь, и тогда римляне могли бежать в Бет-Хорон. Иудеи меж тем заняли все кругом и стали выжидать их выступления.

9. Отчаявшись в возможности открытого отступления. Цестий начал помышлять о тайном бегстве. С этой целью он избрал около четырехсот храбрейших солдат и расставил их вдоль шанцев с приказом водрузить на них полевые знаки лагерных караулов для того, чтобы заставить иудеев думать, что все войско находится еще в стане. Он же сам с остальным войском выступил втихомолку на тридцать стадий вперед. На следующий день, когда иудеи увидели римский стан покинутым, они напали на тех четырехсот, которые их обманули; поспешно расстреляли их и пустились в погоню за Цестием. Но последний в продолжение ночи выиграл довольно большое расстояние, а днем ускорил бегство до того, что солдаты в страхе и смятении оставили в дороге осадные и метательные машины, равно как и большую часть других орудий, которые достались иудеям и впоследствии употреблялись против их первоначальных обладателей, Иудеи гнались за римлянами до Антипатриды, но так как не застали уже их здесь, то возвратились назад, взяли с собой машины, ограбили трупы, собрали покинутую римлянами добычу и с победными песнями вступили в столицу. Сами они потеряли очень немного людей в то время, как римлян и их союзников они убили пять тысяч триста пеших солдат и триста восемьдесят всадников. Это совершилось на восьмой день диоса, в двенадцатом году царствования Нерона.

Цестий отправляет посольство к Нерону. – Дамаскинцы перебивают живущих среди них иудеев. – Жители Иерусалима, возвратившись из погони за Цестием и восстановив внутри порядок, выбирают многих военачальников, в том числе также автора этой истории. – Кое-что об административной деятельности Иосифа.

1. После поражения Цестия многие знатные иудеи оставили город, точно так же, как спасаются с погибающего судна. Оба брата – Костобар и Саул³⁹⁹ с Филиппом, сыном Иакима (он же был военачальником царя Агриппы), бежали из города и отправились к Цестию. Как вместе с ними Антипа был осажден в царском дворце и как он, отказавшись от бегства, был убит мятежниками – об этом мы расскажем в свое время. Цестий же послал Саула и его свиту, по их собственной просьбе, в Ахайю к Нерону с тем, чтобы они изложили пережитые ими самими бедствия и взвалили бы вину войны на Флора. Перенесением гнева Нерона на последнего он надеялся именно отвратить грозившую ему самому опасность.

2. Между тем жители Дамаска, узнав о гибели римлян, поспешили убить проживавших среди них иудеев. Подобно тому, как прежде они из подозрительности созвали раз иудеев на собрание в гимнасий, они решили, что и теперь, назначив такое же собрание, им легче всего будет осуществить задуманный план. Они только боялись своих жен, которые, за немногими исключениями, все преданы были иудейской вере. Они поэтому тщательно скрывали от них этот план, напали на стеснившихся на маленьком пространстве десять тысяч невооруженных иудеев и вырезали их всех за один час, не подвергаясь сами никакой опасности.

3. Когда преследователи Цестия возвратились в Иерусалим, они частью силой, частью убеждением заставили перейти на свою сторону находившихся еще в городе римских друзей и назначили собрание в храме с целью избрания нескольких полководцев для ведения войны. Избраны были Иосиф, сын Гориона, и первосвященник Анан с безграничной властью над городом и особым полномочием вновь исправить городские стены. Сына Симона, Элеазара, хотя он имел в своих руках отнятую у римлян добычу, похищенные у Цестия деньги, а равно и другие государственные суммы, они все-таки не хотели поставить во главе правления, так как они видели в нем властолюбивого человека, а преданные ему зелоты вели себя, как его телохранители. Немного спустя, однако, недостаток денежных средств и обворожительность Элеазара довели народ до того, что он подчинился ему как верховному повелителю.

4. Для Идумеи они избрали других полководцев, а именно: Иисуса, сына Сапфия – одного из первосвященников, и Элеазара, сына первосвященника Анания⁴⁰⁰. Прежнего идумейского начальника Нигра (по прозвищу Перейский, так как он происходил из лежавшей по ту сторону Иордана области Переи) они подчинили власти только что названных лиц. Остальная часть страны тоже не была забыта: в Иерихон послан был в качестве военачальника Иосиф, сын Симона, в Перею – Манассия; в округ Фамны – ессей Иоанн, которому были подчинены также Лидда, Иоппия и Эммаус. Начальство над округами Гофны и Акрабатины получили Иоанн, сын Анания; над обеими частями Галилеи Иосиф, сын Маттафии⁴⁰¹; к его же области была причислена Гамала – сильнейший город в том краю.

5. Каждый из остальных начальников управлял вверенной ему областью по своему личному усмотрению. Иосиф же, по прибытии в Галилею, старался главным образом обеспечить себе прежде всего расположение населения в том убеждении, что на этом пути он больше всего будет успевать даже при том условии, если счастье не будет ему сопутствовать. Он понял, что сильных он привлечет на свою сторону, если будет делить с ними власть, простую массу – если главнейшие мероприятия он будет осуществлять через коренных жителей и популярных среди населения лиц. В этих видах он избрал семьдесят старейших и почтеннейших мужей и поручил им управление всей Галилеей; в каждом же отдельном городе он организовал судебные учреждения из семи судей для незначительных тяжб, в то время, как более важные дела и уголовные процессы подлежали ведению самого Иосифа и упомянутых семидесяти.

6. Упорядочив таким образом юридические отношения в общинах, он приступил к мерам для ограждения внешней их безопасности. Так как он предвидел нападение римлян на Галилею, то укрепил подходящие места: Иотапату, Вирсаву⁴⁰², Селамин, кроме того, Кафарекхон, Яфу, Сигон, так называемую Итавирийскую гору, Тарихею и Тивериаду. Далее он обвел окопами пещеры на берегу Генисаретского озера в так называемой Нижней Галилее, а в Верхней Галилее – Ахаварскую скалу, Сеф, Ямниф и Мероф. В Гавлане он укрепил: Селевкию, Согану и Гамалу⁴⁰³; только сепфорийцам он предоставил самим обстроить свои стены, так как нашел их снабженными деньгами и вполне расположенными, по собственному побуждению, к войне⁴⁰⁴. Гисхалу точно таким же образом укрепил на свой собственный счет Иоанн, сын Леви, по приказанию Иосифа. В других работах по возведению укреплений он сам участвовал, оказывая им свое содействие или непосредственно руководя ими. Кроме того, он набрал в Галилее войско из более чем ста тысяч молодых людей и снабдил их старым оружием, как только можно было его собрать.

7. Убежденный в том, что римское войско обязано своей непобедимостью главным образом господствующему в нем духу дисциплины и постоянному обиходу с оружием, он должен был позаботиться об ознакомлении своего войска с практическим учением; но так как он считал, что строгую дисциплину можно поддержать лишь большим числом предводителей, то он сформировал свое войско больше по образцу римского и назначил над ним многочисленных начальников. Солдат он разделил на маленькие корпусы и поставил их под команду предводителей каждого десятка, сотни и тысячи людей, а над этими предводителями стояли начальники больших отделений. Он обучал их передаче друг другу военных лозунгов, трубным сигналам к наступлению и отступлению, стягиванию и развертыванию флангов, дальше, – как побеждающая часть подает помощь другой части в случае стесненного положения последней, и всегда напоминал им о необходимости хранить присутствие духа и закалить себя телесно. Но чаще всего он для того, чтобы сделать их подготовленными к войне, рассказывал им при каждом удобном случае о прекрасном порядке в римском войске и ставил им на вид, что они будут иметь дело с людьми, которые благодаря своей телесной силе и мужеству покорили почти весь мир. Еще до начала войны, говорил он, он хочет испытать их военную дисциплину на том, оставят ли они привычные им пороки: воровство, разбойничество и хищничество, бесчестные поступки против их соотечественников и стремления наживаться за счет разорения своего ближнего; ибо для успеха войны чрезвычайно важно, чтобы солдаты принесли с собой чистую совесть, те же, которые из дому являются уже испорченными, имеют своим противником не только надвигающегося неприятеля, но и самого Бога.

8. С такими и другими напоминаниями он обращался к ним безустанно. Он имел уже вполне организованное войско из шестидесяти тысяч пехоты, двухсот пятидесяти всадников и, кроме этих сил, на которые возлагал главнейшие надежды, еще около четырех тысяч пятисот наемников. Шестьсот отборных солдат составляли его личную стражу. Все войско, за исключением наемников, без труда продовольствовалось городами, потому что каждый из перечисленных нами городов посылал на действительную службу только одну половину, а другую половину удерживал у себя для добывания средств на удовлетворение нужд первой, так что одни стояли под оружием, а другие употреблялись для различных работ и, снабжая вооруженных съестными припасами, взамен этого пользовались защитой, доставленной им последними.

Иоанн из Гисхалы. – Его интриги против Иосифа и меры, принятые последним против них. – Иосиф вновь подчиняет себе несколько отпавших от него городов.

1. В то время, когда Иосиф вышеописанным образом правил Галилеей, против него объявился противник в лице сына Леви, Иоанна из Гисхалы – пронырливейшего и коварнейшего из влиятельных людей, который в гнусности не имел себе подобного. Вначале он был беден, и это отсутствие средств еще долгое время лежало камнем преткновения на пути его злодейства; но зато он всегда был готов солгать и в совершенстве владел искусством делать свою ложь правдоподобной; обман он считал добродетелью и пользовался им против лучших своих друзей. Он притворялся человеколюбивым, но в действительности был до крайности кровожаден из корыстолюбия; всегда он носился с высокими планами, но строил их всегда на своих гнусных плутовских проделках. Начав свою карьеру с обыкновенного разбойника, занимающегося своим ремеслом на собственный риск, он вскоре нашел себе товарищей, не уступавших ему в смелости, сначала немногих, а с течением времени все больше и больше. Он не принимал ни одного, которого можно было бы легко побороть, а выбирал себе исключительно людей, отличавшихся крепким телосложением, решимостью и военной опытностью. Так довел он свою шайку до четырехсот человек, состоявших большей частью из беглецов из области Тира и тамошних деревень. С ними он, грабя везде, шнырял по всей Галилее, возбуждая многих, находившихся в томительном ожидании предстоящей войны⁴⁰⁵.

2. Он мечтал уже о том, чтобы сделаться полководцем и носился с еще более широкими планами, только недостаток денег мешал их осуществлению. Видя, что Иосифу сильно нравится его деловитость, он сумел прежде всего склонить его на то, чтобы он ему доверил возобновление стен его родного города. Благодаря этому ему удалось наживаться за счет богачей. Затем он под ловко придуманным предлогом ограждения сирийских иудеев от употребления масла, не приготовленного иудеями, испросил у Иосифа право доставлять им этот продукт к границе. За тирийские монеты, равняющиеся четырем аттическим драхмам, он покупал четыре амфоры, а продавал по той же цене пол-амфоры. Галилея вообще производила много масла, а тогда как раз имела хороший урожай, в то время как сирийцы терпели недостаток в масле. Поставляя им сам один огромные партии, он нажил себе известную сумму денег, употребленную им вскоре против того, который доставил ему эту прибыль. У него сложилось предположение, что если ему удастся низвергнуть Иосифа, то он сам получит начальство над Галилеей, а потому он приказал подчиненным ему разбойникам настойчивее преследовать свое разбойничье ремесло в надежде, что при волнениях и беспорядках, которые подымутся во многих местах, каким-нибудь изменническим путем убить полководца, когда тот поспешит на помощь стране, или же если он будет остерегаться разбойников, то очернить его в глазах населения. Затем он распространял молву, будто Иосиф только и помышляет о том, чтобы все предать римлянам, и многими подобными происками добивался падения последнего.

3. В это время несколько молодых людей из деревни Дабаритты, принадлежавшие к наблюдательному корпусу на Большой равнине, напали на управляющего Агриппы и Береники, Птолемея, и отняли у него весь багаж, заключавший в себе, между прочим, немало дорогих тканей, массу серебряных бокалов и шестьсот золотых слитков. Так как они не могли утаить награбленное, то доставили все Иосифу в Тарихею. Последний порицал их насильственный образ действий против царских особ и отдал все, что они ему принесли, на сохранение богатейшему тарихейскому гражданину Энею с намерением при удобном случае переслать это собственникам. Это, однако, накликало на него большую беду. Участники в грабеже, в досаде на то, что им ничего не досталось от добычи, проникнув также в намерение Иосифа ценою их трудов оказать услугу царской чете, еще в ту же ночь побежали в свои деревни и повсюду изображали Иосифа как изменника. Они подняли на ноги также и ближайшие города, так что к утру на него нахлынуло сто тысяч вооруженных воинов. Они собрались в тарихейский ипподром, где было произнесено много страстных речей против Иосифа. Одни кричали, что нужно отрешить от должности изменника, другие – чтобы предали его сожжению. Иоанн и вместе с ним Иисус, сын Сапфия, тогдашний начальник Тивериады, все больше раздували ярость толпы. Друзья и телохранители Иосифа, за исключением четырех, разбежались все от страха перед нападением толпы. Он сам еще спал, когда уже был подложен огонь; затем он поднялся и хотя оставшиеся при нем четыре телохранителя советовали ему бежать, он все таки, не страшась ни покинутого своего положения, ни многочисленности врагов, выскочил к толпе в изорванном платье, с покрытой прахом головой, закинутыми за спину руками и привязанным сзади к шее своим собственным мечом. Это возбудило сожаление дружественно расположенных к нему людей, в особенности жителей Тарихеи; те же, которые прибыли из деревень и ближайших окрестностей и были озлоблены против него, поносили его и требовали, чтобы он немедленно выдал сокровища, составляющие общественное достояние, и сознался бы в своих изменнических связях. Вид, в котором он предстал перед ними, породил именно в них мнение, что он не намерен отрицать возникшие против него подозрения и прибег ко всем этим средствам, способным возбудить жалость, для того, чтобы вымолить прощение. Но в действительности обнаруженная им полная смиренность была только прелюдией к задуманной им военной хитрости, и только для того, чтобы раздвоить негодовавшую против него толпу по предмету ее злобы, он обещал им во всем признаться. Когда он получил позволение говорить, он произнес: Эти сокровища я не имел в виду ни послать к Агриппе, ни присвоить себе, ибо никогда я не буду считать своим другом нашего противника или личной выгодой то, что вредит нашим общим интересам. Но я видел, что ваш город, о граждане Тарихеи, в высшей степени нуждается в защите и не имеет никаких запасных денег для сооружения его стен – вот почему я решил из боязни перед тивериадцами и другими городами, претендующими на эту добычу, сохранить втайне этот клад для того, чтобы на эти средства выстроить вам стену. Если вы этого не одобряете, то я прикажу принести сюда добытое добро и отдам его на разграбление; если же я имел в виду вашу пользу, то казните вашего благодетеля!»

4. Тарихеяне ответили на это громкими одобрениями, тивериадцы же и другие ругали и угрожали. Обе части оставили Иосифа в стороне и затеяли спор между собой. Опираясь на тарихеян, которых он склонил в свою пользу, а их было около сорока тысяч, он уже смелее заговорил с толпой и строго укорял ее в поспешности. Что касается спорных денег, заключил он, то прежде всего он укрепит на них Тарихею, но и для остальных городов будут приняты меры безопасности; они не будут терпеть недостаток в деньгах, если только они соединятся против тех, для борьбы с которыми нужно собрать эти деньги, а не восстанут против того, который их доставляет.

5. Тогда удалилась та часть толпы, которая видела себя обманутой в своих надеждах, хотя все еще озлобленная; две тысячи вооруженных все-таки напали на него и с угрозами окружили дом, в который он еще вовремя спасся бегством. Против них Иосиф опять употребил другую хитрость. Он взошел на крышу, дал знак рукой, чтобы они замолчали, и сказал: «Я, собственно, не знаю, в чем состоит ваше желание, ибо я вас не могу понять, когда вы все вместе кричите. Но я готов сделать все, что от меня потребуют, если вы нескольких из своей среды пошлете ко мне в дом для того, чтобы я мог спокойно объясниться с ними». По этому предложению к нему зашли знатнейшие из них вместе с зачинщиками. Иосиф приказал потащить их в самый отдаленный угол его дома и при закрытых дверях бичевать их до тех пор, пока не обнажатся их внутренности. Толпа в это время стояла на улице и полагала, что продолжительные переговоры так долго задерживают депутатов. Иосиф же велел внезапно распахнуть двери и выбросить вон на улицу обагренных кровью людей⁴⁰⁶. Этот вид нагнал такой страх на угрожавшую толпу, что она бросила оружие и побежала прочь.

6. Это усилило зависть Иоанна, и он задумал новое покушение против Иосифа. Под предлогом какой-то болезни он письменно просил у Иосифа разрешения пользоваться теплыми целебными купаниями в Тивериаде. Иосиф, не подозревавший еще о его кознях, предписал администрации города оказать Иоанну должное гостеприимство и заботиться о его нуждах. Добившись всего этого, он уже спустя два дня стал преследовать настоящую цель своего прибытия в Тивериаду. То ложными россказнями, то подкупом он начал побуждать жителей к отпадению от Иосифа. Сила, поставленный Иосифом для наблюдения за городом, немедля написал ему о предательских затеях. По получении письма Иосиф в ту же ночь выехал и с наступлением утра был уже в Тивериаде. Народ вышел ему навстречу; Иоанн, хотя догадывался, что прибытие Иосифа касается лично его, послал одно из своих доверенных лиц сказать ему, что болезнь приковывает его к кровати, вследствие чего он не может встретить его лично. Когда же Иосиф собрал тивериадцев в ипподром и только хотел было начать им говорить о содержании письма, Иоанн тайно послал вооруженных людей с поручением убить его. Когда собрание увидело этих людей, обнажавших свои мечи еще на некотором отдалении, оно громко вскричало; Иосиф обернулся на этот шум и, увидев сверкающие уже над его головой мечи, побежал вниз к берегу (он во время своего обращения к народу стоял на кургане вышиной в шесть локтей), вскочил в тут же стоявшее судно и с двумя телохранителями поплыл в открытое озеро.

7. Его же солдаты взялись вдруг за оружие и пошли на убийц. Опасаясь, что при возникновении междоусобицы весь город может сделаться жертвой злонамеренности немногих людей, Иосиф приказал своим через посла, чтобы они только заботились о своей безопасности, но не убивали никого из виновных и никого не подвергали ответственности. Повинуясь этому приказу, те остались в покое; но жители окрестностей, узнав об измене и ее зачинщике, вооружились против Иоанна, который между тем успел уже бежать к себе на родину, в Гисхалу. Со всех городов Галилеи стеклись к Иосифу тысячи вооруженных людей и объявили себя готовыми выступить против общего врага, Иоанна, и сжечь его вместе с городом, который оказывает ему убежище. Он благодарил их за сочувствие к нему, но старался смягчить их гнев, ибо он лучше хотел преодолеть своих врагов умом, чем лишить их жизни. Узнав от отдельных городов имена людей, отпавших вместе с Иоанном (граждане добровольно выдавали своих земляков), он объявил через герольдов, что тот, который в течение пяти дней не оставит Иоанна, имущество того он отдаст на разграбление, а дома виновных вместе с их семействами уничтожит огнем. Этой угрозой он мгновенно привел на свою сторону более трех тысяч человек, которые явились и положили свое оружие к его ногам. С остатком из двух тысяч сирийских беглецов Иоанн стал агитировать тайно, после того, как ему не удалось сделать это открыто. Так он тайно отправил послов в Иерусалим с целью заподозрить во все более возраставшей власти Иосифа и велел им сказать: «Если не примут мер против него, то его вскоре увидят как тирана в столице». Народ это предвидел и не обращал внимания на посольство. Но сильные и некоторые из стоявших во главе из зависти послали втайне деньги Иоанну для того, чтобы он мог набрать наемное войско и побороть Иосифа. В то же время они решили между собой отрешить его от должности правителя. Полагая, однако, что одного их решения не будет достаточно, они послали две тысячи пятьсот тяжеловооруженных воинов и четырех высокопоставленных мужей: Иоазара, сына Номика, Анания, сына Саддука, и Симона и Иуду, сыновей Ионатана⁴⁰⁷ (все очень искусные ораторы), с поручением отвратить от Иосифа расположение народа, и если он добровольно отдастся им в руки, то дать ему возможность оправдаться; если же он насильно будет отстаивать свой пост, то поступить с ним как с врагом. Иосифу было сообщено письменно его друзьями о выступлении войска, но причин они не могли объяснить, так как план его врагов хранился втайне. Он поэтому не принял никаких мер предосторожности, таким образом на сторону врагов тотчас же перешли четыре города: Сепфорис, Гамала, Гисхала и Тивериада. Но скоро он без кровопролития вновь возвратил себе эти города, хитростью овладел четырьмя предводителями и сильнейшими из вооруженных воинов и послал их обратно в Иерусалим. Народ немало был возмущен против них и, наверное, убил бы их со всеми их спутниками, если бы они не спаслись бегством.

8. С этих пор страх перед Иосифом удерживал Иоанна внутри стен Гисхалы. Несколько дней спустя Тивериада опять отпала после того, как жители ее призвали на помощь к себе царя Агриппу. Так как последний не прибыл в назначенный срок, а в этот день появились некоторые римские всадники, то они через герольда объявили Иосифа изгнанным из города. Об их отпадении немедленно дано было знать в Тарихею. Иосиф же как раз разослал всех солдат для сбора провианта и поэтому не мог ни выступить сам один против отпавших, ни остаться там, где он находился, так как в том случае, если бы он медлил, царские отряды могли бы достигнуть города; а следующий день выпал на субботу, по причине которой он ничего не мог предпринять, Вследствие этого он задумал перехитрить отпавших. Он приказал запереть ворота Тарихеи, дабы никто не мог открыть его план тем, против которых он был составлен; затем он велел собрать все лодки, находившиеся в озере, – их оказалось двести тридцать и в каждой из чих не больше четверых гребцов. С ними Иосиф немедленно отплыл в Тивериаду. На таком расстоянии от города, на каком их нельзя было ясно видеть, он приказал пустым лодкам остаться в открытом озере в то время, когда он в сопровождении лишь семи невооруженных телохранителей подъехал ближе к городу, но как только противники, не перестававшие его ругать, увидели его со стены, то, полагая, что все суда переполнены тяжеловооруженными воинами, бросили свое оружие, начали махать масличными ветвями, как люди, просящие помощи, и молить его о пощаде города.

9. Иосиф пригрозил им серьезно, жестоко укорял их в том, что они первые, которые начали войну с римлянами, заранее пожирая свои силы в междоусобицах, идут только навстречу желаниям неприятеля, что они ищут крови человека, заботящегося об их безопасности, и не стыдятся запереть город перед тем, который окружил его стеной. При всем том он изъявил готовность принять к себе всех тех граждан, которые признают свою вину и помогут ему овладеть городом. Немедленно явились к нему все десять влиятельнейших граждан Тивериады. Он приказал поместить их в одну из лодок и отплыть с ними далеко в озеро. Затем он потребовал к себе пятьдесят других из важнейших членов магистрата под предлогом получить и от них залог верности. После этого он выдумывал еще другие поводы, чтобы вызывать к себе все больше и больше людей, точно он желал заключить с ними договор, и каждый раз приказывал рулевым как можно скорее ехать в Тарихею и там заключить всех пленных в тюрьму; таким образом он захватил в свои руки весь совет, состоявший из шестисот членов, да еще двух тысяч простых граждан и в челнах отправил их в Тарихею.

10. Так как остальные громогласно указывали на некоего Клита, как на главного зачинщика отпадения, и просили Иосифа выместить на нем свой гнев, то он, решив никого не наказывать смертью, послал одного из своих телохранителей, Леви, с приказанием отрубить ему обе руки; но из боязни перед массой врагов тот не хотел идти сам один. Клит же, видя, как Иосиф, полный негодования, сам, стоя на лодке, порывается вперед, чтобы лично исполнить наказание, начал умолять с берега, чтобы хоть одну руку оставил ему. Иосиф удовлетворил его просьбу с тем, чтобы он сам отрубил себе одну из рук. И действительно, тот правой рукой поднял свой меч и отсек себе левую – так велик был его страх перед Иосифом. Таким образом, последний с пустыми лодками и только семью телохранителями подчинил своей власти граждан Тивериады и снова склонил город на свою сторону. Спустя несколько дней он взял Гисхалу, отпавшую одновременно с Сепфорисом, и отдал ее солдатам на разграбление. Все то, что можно было собрать, он опять возвратил жителям города, равно как и жителям Сепфориса и Тивериады; ибо уже после покорения последних он ограблением их хотел дать им предостережение, в то время как возвращением им имущества он вновь покорил их сердца.

Военные приготовления иудеев. – Симон, сын Гиоры, обращается к разбойничеству.

1. Волнения в Галилее наконец улеглись, внутренние распри прекратились и все уже обратились к военным приготовлениям против римлян. В Иерусалиме первосвященник Анан и властные лица, как они ни были склонны к римлянам, привели в порядок стены и заготовили массу боевых орудий. Во всем городе ковали стрелы и целые доспехи. Масса молодых людей без плана и системы упражнялись в боевых приемах, и все было полно военной сутолоки. Страшное уныние царило в среде умеренных, и многие, предвидя надвигающееся несчастье, разражались громкими воплями. Появлялись знамения, которые друзья мира принимали за предвестников бедствия, в то время как зачинщики войны истолковывали их в благоприятном для себя смысле. Уже до нападения римлян Иерусалим имел вид обреченного на гибель города. Анан хотел было прервать на короткое время военные приготовления и направить бунтовщиков и безумие так называемых зелотов в более полезную сторону, но он сделался жертвой насилия. Мы после расскажем, какой конец постиг его.

2. В Акрабатском округе Симон, сын Гиоры, набрал массу недовольных и производил разбойничьи набеги, в которых не только грабил дома богатых людей, но и совершал насилия над их личностью. Уже тогда заранее видно было начало его тирании. Анан и остальные начальники послали против него часть войска; но он со своими сообщниками бежал к разбойникам в Масаду⁴⁰⁸, где он, вместе с ними опустошая Идумею, оставался до падения Анана и других его врагов. Правители названной страны, вследствие многочисленных убийств и постоянных грабежей, собрали войско и разместили гарнизоны по деревням. Таково было положение в Иудее.

Пилат находился еще на пути в Рим, когда умер император Тиберий (37 г. н.э.). Следует заметить, что прокураторы Иудеи находились под надзором императорского легата Сирии, хотя и подчинялись ему только в особых случаях. Римские легионы находились в Сирии, в Иудее же были поначалу лишь вспомогательные войска.