Конфликт аскетических практик на руси в середине XII в.

XII в. принес с собой частичное переосмысление аскетических практик в византийском мире: усиление требований в вопросах личного благочестия (в том числе дисциплины соблюдения постов и, для мирян, семейной этики), появление новых молитвенных правил и т. п. Ключевую роль в этом сыграло монашество, приобретавшее все большую силу в Церкви и обществе и искавшее новые способы визуализации и распространения своих подвижнических идеалов.

Не осталась в стороне от этих тенденций и Древняя Русь. В ней продолжали господствовать традиции, восходившие к практике студийского монашества ΙΧ–XI в., главным проводником которых был Киево-Печерский монастырь. Однако уже во второй четверти XII в. авторитет этих традиций начал ставиться под сомнение, в том числе относительно поста. Так, в своих «Вопрошаниях» Кирик задает епископу Нифонту вопрос о том, следует ли поститься в среду и пятницу, если на них выпадают важные церковные праздники, – и тот, хотя и не отменяет старую практику, уже одобряет новую: запрет на разрешение поста. Более драматичный оборот этот спор приобрел после приезда на Русь в 1156 г. митрополита Константина I, который следовал подчеркнуто строгим аскетическим практикам, как это можно видеть из его завещания, где он предписал не погребать его тела после смерти, но бросить Комплексный подход в изучении Древней Руси его на растерзание псам. Такое шокировавшее черниговцев действо находит себе прямой прототип в византийском каноне на «душу судимую» и находится в русле обновленной монашеской духовности ΧΙΙ в.

Ставленники Константина I – Антоний Черниговский и Леон Ростовский – принялись активно распространять вышеописанный запрет на разрешение поста среды и пятницы, невзирая на праздники, даже на князей, что привело к конфликтам и их изгнанию с кафедр. Об остроте возникшего противостояния свидетельствует владимиросуздальский летописец, назвавший такой запрет «Леоновой ересью». Тем не менее другой греческий митрополит Руси – Константин II – продолжил следовать линии Константина Ι и вступил на этой почве в конфликт с Поликарпом, архимандритом самого влиятельного на Руси монастыря: Киево-Печерского (в связи со сказанным нельзя исключать, что смена титула игумена этого монастыря на титул архимандрита была защитной реакцией могущественной обители на действия Константина I и его сторонников).

Начиная с П. Соколова в научной литературе утвердилось мнение, что в описанном противостоянии отражен конфликт двух практик: более мягкой «студийской» и более ригористической, исходящей от константинопольских патриархов, причем только по частному вопросу об отмене поста в определенных случаях. Наше исследование уточняет эту гипотезу: пришедшая на Русь практика строгого поста во всякую среду и пятницу отражает позицию не отдельных патриархов, а целой партии, главными представителями которой были Евергетидский монастырь и следующие его уставу обители. Вопрос о посте для представителей упомянутой партии был одним из ряда пунктов «новой аскетической программы», подразумевавшей переосмысление и развитие практик «личного благочестия», причем не только в среде монахов, но и у мирян (об этом прямо говорит в своем уставе, например, Георгий Пакуриан). Таким образом, Константин I и Константин II вместе со своими ставленниками пытались ввести на Руси постную практику «евергетидского типа», вовлекая ее тем самым в «евергетидскую реформу», как чуть позднее это удалось сделать в Сербии (после введения «евергетидского» устава в Студенице).

В связи с этим следует обратить внимание на то, как представители этой партии оберегали церковные интересы от того, что представлялось им внешним посягательством: действительно, независимость монастыря и его имущества от светских властей является краеугольным камнем уставов «евергетидского типа». Становятся вполне понятны в этом контексте и жесткие меры Константина I по отношению к ставленникам незаконного (с точки зрения греков) митрополита Клима Смолятича, и даже вероятное переосвящение им Св. Софии Киевской, аналогичное тому, что было произведено после ухода другого русского митрополита – Илариона – в 1052 г., равно как и жестокая расправа Константина II над Феодорцем. Устрожение канонических прещений видно и в «Ответах» патриарха Луки Хрисоверга, поставившего Константина II и отказавшего Андрею Боголюбскому в отзыве с кафедры Леона Ростовского.

Следует также учесть, что до поставления на Русскую митрополию Константин I был не рядовым монахом, а богословом-интеллектуалом, чья позиция легла в основу решений Константинопольского собора 26 января 1156 г., уточнившего важнейшие положения церковного учения о Евхаристической Жертве. На этом Соборе, чей исход был заранее неизвестен из-за сильного противодействия диаконов Св. Софии (в том числе Сотириха Пантевгена, нареченного патриарха Антиохийского), Константину удалось провести блестящий тактический ход: ссылаясь на факт скорого отъезда на Русь, он получил возможность высказаться первым и немедленно озвучил заранее заготовленный текст, а затем в его пользу сразу же выступил митрополит Эфесский Георгий Торник. Возможно, эта помощь была ответом на поддержку «митрополитом Росии» Торника, тогда еще диакона Св. Софии, в его конфликте с другими влиятельными константинопольскими клириками во главе с вышеупомянутым Сотирихом Пантевгеном, разгоревшемся из-за погребения патриарха Феодота. Конфликт этот имел место через 6 месяцев после смерти последнего, то есть где-то в 1154 г., скорее всего в патриаршество Неофита, который был как раз выходцем из Евергетидского монастыря. Вероятно, именно он и поставил Константина митрополитом Руси, причем не после взятия Киева Юрием Долгоруким в марте 1155 г., а уже заранее, ввиду неканоничности Клима Смолятича. Константинопольские связи Константина Ι и особенности поведения на Руси как его самого, так и его преемников проливают свет на его позицию в контексте развития византийской духовности в ΧΙΙ в., что позволяет глубже оценить причины русских церковно-княжеских конфликтов третьей четверти ΧΙΙ в.