XXIII. «Позолоченный орех»
Пока владыка беседовал с дамами о воспитания детей в духе веры и благочестия христианского, гости продолжали прибывать в дом графа. Прибыл, наконец, и жданный всеми гость, молодой князь Голицын. Он вошел в залу, как раз в ту самую пору, как владыка сказал Владиславлеву: «как бы было желательно, чтобы побольше было таких благовоспитанных юношей и дев, как вы и графиня». – Это был весьма красивый, статный и необыкновенно развязный молодой человек, блестящий офицер и весьма богатый барин. При одном взгляде на него, сердца нескольких молодых дам и всех девиц, в первый раз его видевших, трепетно забились. «Голицын... жених графини», перешептались некоторые между собою. И вот сейчас же зависть дала себя знать некоторым.
– «Такой блестящий кавалер, и хочет жениться на графине, которой уже стукнуло за двадцать лет!» – проговорила про себя жена предводителя дворянства. – «To ли дело мои Саша и Катя? И собою недурны и молоды», – продолжала она рассуждать.
Окинувши презрительным взглядом Владиславлева, Голицын прямо подбежал к Людмиле и расшаркался перед нею, а потом обратился к преосвященному и всем прочим, и едва-едва кивнул им головою.
– Вот вам обращик юноши совсем иного рода! – невольно воскликнул владыка, обращаясь к дамам. – Это юноша высокопоставленный и видевший свет...
Владыка тяжело вздохнул и взглянул на Людмилу, на лице которой в эту пору видно было чувство омерзения, которое возбудил в ней Голицын своим расшаркиванием перед нею и своею физиономиею, носившею на себе ясные отпечатки безумной жизни.
– Как вы, графиня, поживаете? – сказал Голицын, садясь прямо против Людмилы. – Что здесь поделываете?
– По обычаю, – ответила Людмила: – я провожу дни с раннего утра и до позднего вечера в каких-либо серьезных занятиях... Дела у меня всегда много.
– Фи! Что за глупость молодой девице заниматься какими- либо серьезными предметами! Это удел стариков.
– Кто как смотрит на вещи... Для одного это занятие глупость, а для другого – отрада и долг.
– Ну, это пустяки!.. Я знаю, вы шутите...
Людмила ничего не ответила. Голицын закусил губы и стал покручивать свои усы.
– А вы, князь, чем занимаетесь? – спросил его владыка.
– Я, о. архиерей, по обычаю все воюю и одерживаю победы одну за другою и одну блистательнее другой.
– Так. С кем же, однако, вы воюете и над кем одерживаете свои блистательные победы?
– А я, о. Никодим, все прохаживаюсь по части сердечной, подвизаюсь на поприще амура, воюю с женскими сердцами, беру самые неприступные крепости. В этом отношении я – настоящий рыцарь, генералиссимус на этом поле битвы, и необыкновенно как счастлив.
– Князь! пощадите, – сказал граф, едва сдерживавший себя, потому что он и во сне видеть не мог, чтобы сын его бывшего друга был именно таков: пред вами владыка.
– А, владыка?.. Монах?.. Виноват... А с другой стороны и то нужно сказать, ведь он человек же, не ангел...
– Граф! – сказал владыка: – оставьте его... Я действительно человек, во не простой, а врач духовный... Очевидно, я имею дело с человеком больным, и мне, как врачу, необходимо знать его недуги... По вот дело-то в чем: здесь женщины, здесь девицы...
– О, это ничего не значит!.. Это меня не унизит в их глазах, а возвысит, поставить на пьедестал... Я хорошо знаю все слабые стороны женщин и девиц. При одном их взгляде на меня, их сердца трепещут и потому они охотно выслушивают мое мнение о них.
– Да, действительно я видел, что при одном только появлении вашем здесь сердца их затрепетали; но нужно говорить правду: нашлось и такое одно сердце, которое наполнилось омерзением при вашем появлении... вероятно, это для вас неожиданность... И есть, конечно, причина, почему это сердце не затрепетало так, как бы вам того хотелось... А причина этого лежит в вашем воспитании и в вашей жизни.
– О, я знаю этих Магдалин современного мира!.. Вероятно, это какая-нибудь перезрелая дева... Но я с девами не люблю иметь дела, опасно, как раз и на шею ее тебе повесят! То ли дело женщины? Их я всегда побеждаю... Ведь они, говоря правду, все очень глупехоньки в этом отношении: стоит только показаться красавцу и показать вид, что он на них и внимания никакого не обращает, как они уже заинтересуются им так, что все забудут... Я так и поступаю: показываю вид, что не интересуюсь ими, и вот они сами ко мне льнут... Как глупые мотыльки летят сами на огонь и обжигаются, так и эти «бабочки», порхающие по гостиным, сами бегут ко мне и, конечно, обжигаются... Я промаху не дам, беру крепость сразу и в конце концов муж остается в дураках, носит рога на своей дурацкой голове...
– Вот вам какие комплименты говорить князь! – сказал владыка, обращаясь к дамам. – Это ли еще не образец новейшего воспитания?.. А позвольте вас, князь, спросить: христианин вы или нет?
– Я?... христианин... конечно, так...
– Нет!.. Вы идолопоклонник... Вы служите своим страстям и похотям, вместо Бога.
– Бога?.. Да есть ли еще Он?.. Это еще вопрос.
– Есть... И Он вам дал бытие, наделил вас разумом, свободою и совестью, и потребует от вас отчета в ваших делах, словах и мыслях…
436
– Этого я не допускаю... Современная наука все отвергает, как пустое суеверие...
– Наука этого никогда не отвергала, не отвергает и не может отвергать, а лже-наука отвергает, потому что ложь не может терпеть истины.
– Ну, о. архиерей, вы читайте свои лекции и нотации своим попам да темному люду, а я слушал Ренана, Штрауса и Фейербаха... Довольно с меня. Ныне век такой... Вы смотрите на меня, как на какого-то безнравственного человека. Но вы посмотрите на других, на всю нашу золотую молодежь, и тогда судите, хуже ли я других... Я только откровеннее, не притворяюсь, не лицемерю, как другие, хотя они еще развращеннее меня... И вы думаете, дамы меня осудят за мою откровенность и прямоту характера? О, нет!.. Поверьте, они видали и слыхали еще не то, и они любят, чтобы кто-нибудь говорил им голую правду, без прикрас.
– Послушайте, князь!.. Когда вы будете в Мутноводске, непременно побывайте у меня... Я вас убедительно об этом прошу. Мы с вами там поговорим о многом, и разберем те философские системы, с которыми вы знакомы... Если вы мне докажете правоту своих верований и взглядов на нравственность, я тогда преклонюсь пред вашими светилами науки и сделаюсь их последователем; если же, наоборот, я вам докажу несостоятельность ваших верований и взглядов на нравственность, и открою вам истину там, где вы и не думали никогда искать ее, вы покоритесь истине.
– Да зачем это нужно и вам и мне?
– На каждом из нас лежат свои обязанности: на вас лежит долг защищать отечество от врагов, а на мне лежит долг защищать религию от нападений на нее неверия; вам дан меч в руки, а мне слово истины вложено в сердце и во уста... Я вам архипастырь и обязан дать за вас ответ пред Богом, а вы обязаны выслушать меня и дать ответ предо мною...
– Вы и в самом деле считаете меня за какое-то чудовище в нравственном отношении и требуете к суду... Ведь я не вор и не разбойник, никакого преступления не совершил...
– Вы похищаете у людей то, что для них дороже всего, обкрадываете супружества и этим хвастаетесь пред всеми, гордитесь, как мнимыми своими подвигами... Это великое преступление, наказуемое законами и божескими, и человеческими...
– Это вздор!.. Все это остатки старины, наследие заблуждения ваших отцов-фанатиков... Ныне на эти вещи существует совсем иной взгляд... Это не преступление, а подвиг... Своими победами на поприще амура ныне каждый гордится, как подвигами... Я от других отличаюсь только тем, что держусь особенной, можно сказать, мудрой в этом отношении тактики... вместо того, чтобы подставлять свой лоб под пулю или другим всаживать ее в лоб, я предпочитаю вести дело так, чтобы возлюбленные мои сами летели ко мне, как мотыльки к огню... Я тут, как видите, ни в чем не повинен: они сами ко мне льнут и обжигаются...
Граф, слушая болтовню князя, сам был не свой и не знал, что ему делать. Он видал на своем веку много повес, но такого, как этот сын его друга, никогда еще не видывал. Он никак не мог допустить той мысли, чтобы князь в самом деле был на столько безнравственен, как это оказывалось теперь. Ему казалось, что князь, по обычаю простых болтунов большого света, просто теперь хвастался своими похождениями, делая из мухи слона, и хвастался именно пред преосвященным опять таки по обычаю нигилистов при виде духовного лица глумиться над предметами веры и нравственности. Отчасти это и справедливо было: князь потому именно и хвастался своими похождениями, что видел пред собою архиерея и хотел ему досадить, забывши про то, что он явился в дом графа, как жених его дочери, и не зная того, каких правил держался граф; не будь этого обстоятельства, он сумел бы всех обворожить своими рассказами об охоте, путешествиях по Европе и удовольствиях столичной жизни. «Легкомысленный человек, – подумал про него граф: молодость, неопытность, увлечение, заразительность чужими примерами – все в нем есть... Но и в других тоже есть... Пройдут буйные годы молодости, перебесится и выйдет человек, как и множество других, если только не нападет на такую жену, которая окончательно сделает его несчастным». Не то, думала о нем Людмила. Она уже успела хорошо разгадать этого претендента на ее руку, и теперь крайне жалела о той несчастной девушке, которая, будучи увлечена наружностью, знатностью и богатством князя, свяжет с ним свою судьбу на всю жизнь. Что граф теперь ни за что не согласится иметь дело с князем, в этом она была несомненно убеждена. Но она знала и то, что жена предводителя дворянства и другие матери с удовольствием согласятся выдать за него своих дочек. «Этот повеса, – думала она, – сумеет вскружить головы дочерям предводителя дворянства и другим... Как бы мне хотелось предупредить самую возможность его сватовства за них... Он недостоин и прикасаться к невинным девицам, чтобы не заразить их своею скверною... Ему нужно искать себе невесту между девицами, ведущими жизнь подобную той, какую и он ведет... Нужно дело довести до конца: раскусить этот позолоченный орех при всех, чтобы ни в ком и сомнения не оставалось в том, что связать свою судьбу с ним значит навсегда погубить себя.» Случай к этому вскоре представился весьма удобный.
– Графиня! – сказала ей жена предводителя дворянства, прерывая то тяжелое молчание, которое наступило в зале после объяснений князя с преосвященным: – правда ли, будто вы намерены оставит свою службу при институте?
– Это почему? – живо спросила Людмила. – Замуж хочу выйти, или мне служба там не нравится?
– Слышно, что хотите выйти замуж...
– А, в самом деле, – сказал владыка: – когда же, графиня, я вас благословлю на счастливую супружескую жизнь?
– Это, владыка, зависит не от меня, а от Бога, который распоряжается моею судьбою, и от моих родителей. Я с своей стороны ничего против этого не имею, если Богу будет угодно устроить мою судьбу...
– В таком случае, зачем же дело стало и отчего вы доселе не вышли? Женихов, что ли, не было?
– О, ваше преосвященство, их было множество!.. Но суть дела вот чем: доселе не было такого у меня жениха, какого я желала найти.
– Значит, вы разборчивая невеста?
– Не разборчивая, но осмотрительная, мудрая, неувлекающаяся мнимыми достоинствами человека. Я помню мудрое наставление своей воспитательницы в институте и следую ему всецело...
– Какое же это наставление?
– Сейчас, владыка, я и вам, и всем матерям, и барышням объясню... В последние святки пред выпуском нашим из Смольного, воспитательница наша устроила для нас елку я к удивлению нашему убрала ее не иным чем, как только одними орехами всевозможных сортов и видов. Некоторые из этих орехов привлекли общее наше внимание, так что мы с нетерпением дожидались того, когда нам позволено будет сорвать их с елки и сесть: они прекрасно были позолочены и мы воображали, что такие прекрасные на вид орехи должны и вкус иметь самый приятный. Наконец-то мы дождались позволения; но – увы! – как ни разгрызет какая свои орех, все гниль да гниль внутри, а в ином и совсем уже одна червоточина... только лишь двум воспитанницам попались действительно прекрасные орехи. С неохотою мы после того брались за другие орехи, а простых и русских и совсем не хотели срывать. «Не гнушайтесь ими, дети, – сказала нам воспитательница: почему знать? – быть может, простые-то выйдут лучше всех». Мы послушались ее совета, и точно оказалось, что простые были лучше всех. «Знаете ли, что я вам скажу, дети мои? – обратилась к нам воспитательница. Скоро вы выйдете из нашего института и, когда настанет время, будете выбирать себе женихов... Смотрите, дети, будьте тогда осмотрительны. Женихи – это те же орехи: каков орех, тогда только вы хорошо узнали, когда разгрызли его; каков тот или другой жених, вы тогда только узнаете, когда заглянете в его душу, узнаете его мысли и чувства, желания и намерения, допытаетесь того, как он мыслит о самом браке и об обязанностях супружеских... Итак, не прельщайтесь ни красотою, ни знатностью рода, ни богатством, ни ученостью женихов, но испытайте каждого, допытайтесь, что есть внутри его, задатки ли будущего счастья, или же, напротив, задатки неминуемого несчастия; не гнушайтесь, с другой стороны, ни бедности и не знатности рода, ни невзрачности лица: если человек имеет прекрасную душу, идите за него и будете счастливы... Помните нынешнюю елку и мое вам наставление... А чтобы вы действительно помнили это, вот вам каждой по горсти орехов, бывших на елке, берегите их и как только посватается за вас какой-либо жених, сейчас же возьмите один орех наугад и разгрызите его... Тут всех сортов по нескольку орехов, но знайте, что хороший орех каждой из вас мною дан только один». И, вот, я все уже, данные мне орехи перегрызла, кроме одного простого, русского ореха, и внутри их все оказывалась одна только гниль... Значит, простои орех у меня хороший... Каждого жениха я испытывала именно на вопросе о том, что такое брак и какие он налагает на супругов обязанности... Вот тут-то и раскрывалась предо мною душа каждого искателя моей руки, и я узнавала, кто он таков и что за жизнь будет с ним...
– Это прекрасно... Действительно это мудро...
– И весьма интересно вместе с тем... Чего-чего я не слышала от искателей моей руки, когда касалась столь важного предмета!.. За то сразу же я и конец полагала их искательству...
– В этом отношении, о. Никодим, один только я был счастлив, покорил неприступное сердце графини и оказался «простым русским ее орехом», – сказал Голицын, самодовольна потирая руки.
– Вот как! – воскликнул владыка. – И графиня вас тоже испытывала, как и всех других?
– Как же!.. Испытывала и нашла, что я имею самые правильные понятия о браке.
– Так-ли? – спросил владыка Людмилу.
– Я нашла, что князь имеет самое «современное» понятие о браке и супружеских обязанностях, по его словам, вполне согласное с «последним словом» об этом современной науки и жизни, – ответила Людмила.
– О, конечно так, о. Никодим! – подхватил Голицын. – Иначе и быть не может... Брак, по моему мнению, есть ничто иное, как, в церковном отношении, самая глупая, смешная комедия, а в общественном – пустая, ни к чему в сущности и никого не обязывающая, формальность, унаследованная нами от наших отцов, дедов и прадедов, людей вообще неразвитых и до крайности суеверных,.. Жена – это то же, что прекрасная мебель в доме, кукла, нужная для показа ее моим гостям... и уж много-много такая особа в доме, которая должна заведовать приемами визитов, утешать меня игрою на рояли и исполнять мои капризы... Муж – это ширма, за которою жена может скрываться, когда вздумает пошалить и подарить миру новое отродье обезьяны... Собственно говоря, при женитьбе мне не жена нужна, а ее красота, знатность рода и богатство... Знаете? мне нужно то, чтобы все говорили в свете, что у меня жена красавица и богачка, урожденная графиня Дикопольская, и чтобы она была львицею большого света... Это будет льстить моему самолюбию и доставлять мне вес в обществе... А я себе тогда найду сотни хорошеньких женщин... И ее не буду стеснять: пусть она любит, кого хочет, но делает это так, чтобы не было скандала в свете и мне не пришлось из-за нее стреляться с кем-либо, потому что прежде, чем я буду стреляться с кем-либо, я застрелю ее, как поганую собаку... Вот как я мыслю о браке и его обязанностях!..
– О, любезный мой друг Ананий Иванович! Восстань из гроба, прииди сюда и послушай, что говорит твой любимый сын!.. Какой он нахватался премудрости, путешествуя по чужим краям: – невольно воскликнул граф, не могший больше переносить терпеливо болтовню Голицына и теперь только вполне убедившийся в том, что князь действительно человек весьма несостоятельный в умственном и нравственном отношениях.
– Ну-ну, князь! – сказал владыка. – Графиня вас раскусила, как позолоченный орех, и оказалось, что внутри вас одна только черветочина...
– Это, о. Никодим, по-вашему так, – ответил Голицын: – а графиня, я уверен, мыслит иначе... Она сама девушка передовая, современная... Иначе она давно бы оттолкнула меня от себя... Да и чего же ей еще нужно, если я предоставлю ей полную свободу чувства и действий?.. Это величайшая находка для каждой женщины...
– Я желаю быть женою-христианкою, и кто дает мне это счастье, того мое сердце и избрало, за того я и выйду, – сказала Людмила.
– Даю... даю вам это счастье... Можете быть, чем хотите, христианкою ли, еврейкою ли, язычницею ли, это дело ваше..» свобода чувств и свобода действий у меня на первом плане...
– Вы меня не поняли, князь!.. Я хочу быть не мебелью в доме и не куклою, а действительною женою-христианкою, помощницею мужа во всем, воспитательницею своих детей, если Господь мне пошлет их, и хозяйкою дома... хочу, чтобы и муж мой был не ширмою для меня, а действительным мужем, главою жены и всей семьи, и чтобы он не только не нарушал своего супружеского долга, но и помышлять о том не смел...
Голицын закусил свои губы и нахмурился. Как ни был он глупехонек, а наконец понял, что он попал в сети Людмилы, как какая-нибудь болотная гадина, для того только, чтобы быть выброшенным вон из дома графа. За то и матери все и дочери их были искренно благодарны Людмиле, и своими взорами выражали ей и благодарность, и восторг свой, понявши хорошо, что связать свою судьбу с таким человеком значит навсегда погубить себя. Напрасно после этого князь желал вступить в разговор и с матерями и их дочерьми: все его сторонились и уходили от него.
– Вот так нарвался! – сказал наконец князь и ушел в буфетную.