Мир усопших по изображению П. Виргилия Марона

В настоящей статье делаются ссылки на следующие издания: Р. Uergilii Maronis Bucolica, Georgica et Aeneis, nunc cum veris commentariis... Servii Honorati summa cura editis etc., Basileæ, 1551; P. Vergili Maronis opera, ill. A. Forbiger, 1872–75; Publii Virgilii Maronis Aeneis, ill. G. Gossrau, 1876; Vergil’s Gedichte, erkl. von Th. Ladewig (Erstes Bändchen, 1865, zweites – 1881); P. Virgilii Maronis Opera, par E. Benoist, I, 1876; Appendix Vergiliana, rec. et prolegomenis instruxit O. Ribbeck, 1868; Th. Oesterlen, Studien zu Vergil und Horaz, 1885; I. Bittner, Quomodo Virgilius loca inferna animarumque conditionem descripserit, 1869; I. P. Ploner, Vergils Darstellung der Unterwelt und der Bewohner derselben, 1874; F. Piper, Virgilius als Theolog und Prophet des Heideuthums in d. Kirche, 1862; G. Буасье. Рим. религия, перев. Корсак, 1878; L. Preller, Röm. Mythologie. 1881–83. Другие сочинения, не относящиеся прямо к теме статьи, но имевшиеся в виду по тому или другому частному вопросу, будут указаны в своём месте.

Мысль о том, что будет с человеком после его смерти, всегда и всюду занимала людей. Человек с его бессмертной душой никогда не мог всецело замкнуться в пределы окружавшей его действительности, стремился проникнуть в область по ту сторону гроба, старался приподнять таинственную завесу, скрывавшую его будущую судьбу, и силою своей мысли и воображения пытался так или иначе решить вопрос об участи, ожидавшей его после смерти¹.

В Риме над вопросом о посмертной судьбе человека задумывались и в раннюю, и в позднейшую пору существования государства, задумывались и сравнительно простые люди, как видно из оставленных ими эпитафий², и лица высоко образованные³. Но до времени Августа, на сколько по крайней мере можно судить по сохранившимся памятникам римской письменности и литературы, ни один римлянин не изобразил судьбы, ожидающей человека за гробом, в цельной и полной картине. Этот пробел отчасти восполнил Виргилий, который вообще сделал очень много для изучения религиозных воззрений соотечественников. Его описание загробного мира скоро сделалось популярным в Риме и потому может быть признано характеризующим эсхатологические взгляды многих римлян той поры.

Наиболее полное, хотя не всегда ясное и свободное от противоречий⁴, описание загробного мира сделано Виргилием в шестой книге его Энеиды⁵. Здесь поэт изображает своего героя сходящим в преисподнюю и подробно описывает все, что он видел и слышал там. Отдельные указания на подземный мир, его обитателей и их жизнь находятся также в других книгах эпоса⁶. Но мысль о загробном мире занимала Виргилия и раньше. Поэт думал о нем и описывал его ещё в ту пору, когда составлял своего «Комара»⁷, если только сохранившееся под этим названием стихотворение действительно написано Виргилием, что не лишено вероятия⁸, и затем свои «Георгики»⁹. Заключающиеся в этих произведениях детали могут служить неизлишним дополнением к той картине загробного мира, которую дал Виргилий в своём эпосе, тем более что сам поэт, пиша Энеиду, как кажется, припоминал очерк загробной жизни, сделанный им в Георгиках¹⁰.

Следуя почти общему мнению соотечественников¹¹, Виргилий поместил загробный мир в недрах земли. Земля служила у римлян в старину местом погребения усопших; она же принимала в себя различные семена, из которых потом развивались всякого рода растения. Отсюда естественно проистекло представление о недрах земли, как месте пригодном для жительства почивших¹², и о некотором особенном отношении их к божествам земли. Под землёй поместил и Виргилий мир всех почивших людей, очевидно, разделяя то верование древности, по которому на небе, недоступном для обыкновенных смертных, имеют жилище только боги и полубоги, для всех же умерших людей местом обитания служит подземное царство.

Вход в это царство, по изображению римского поэта в указанной книге его эпоса, находится около Авернского озера, к северу от Кум¹³, и представляет собою огромную и глубокую пещеру. Вся местность, в которой лежит пещера, своею обстановкою, а также своим вулканическим характером, располагает к мысли о близости иного мира, отличного от мира живых людей¹⁴. Самая пещера, к которой примыкает черное озеро и тёмная роща, также носит черты, придающие ей особый, таинственный и мрачный характер. Из неё поднимаются вредные испарения, до такой степени гибельные, что никакая птица не может безнаказанно пролететь над нею¹⁵. Чрез эту пещеру, которая как бы самою природою была назначена служить входом в печальный мир теней, имел сойти в преисподнюю и Эней, согласно воле своего отца¹⁶.

Обыкновенному человеку нельзя безнаказанно проникнуть в преисподнюю. Собственно, сойти в подземное царство легко, вход в него открыт днём и ночью; но возвратиться оттуда на землю крайне трудно. Это оказалось возможным только для немногих, происшедших от богов, мужей, притом вследствие некоторых особенных причин и благоприятных обстоятельств, именно: для Орфея и Поллукса, вследствие благорасположения к ним богов, затем – для Тесея и Геркулеса, но причине их необычайной доблести¹⁷. Позднее ото оказалось возможным для Энея, как происшедшего по матери от Юпитера¹⁸, как героя, которому царь богов и людей оказывал явное благоволение.

Схождению Энея в преисподнюю предшествовало, однако исполнение им двух¹⁹ характерных условий, объявленных ему Сибиллой или прорицательницей²⁰ Деифобой, жрицей Феба и Прозерпины²¹, могущественной царицы теней. Лишь по выполнении этих условий Эней мог увидеть недоступное для живых людей подземное царство²². Он должен был добыть с одного дерева в Авернской роще посвящённую Гекате золотую ветвь, без которой нельзя сойти в преисподнюю и которой он легко мог завладеть, если только судьбою было назначено ему посетить подземный мир²³. По указанию Сибиллы и при ближайшем руководстве своей матери Венеры, пославшей ему в путеводители посвящённых ей голубей²⁴, он нашёл искомое дерево с золотою ветвью, без труда сломил её и взял с собою²⁵, чтобы ею проложить себе путь в Орк²⁶ и затем принести её в дар Прозерпине²⁷. Дальше, Энею надлежало принести умилостивительную жертву подземным божествам, что он также исполнил, вместе со своими спутниками, при содействии Сибиллы, у входа в упомянутую выше пещеру при Авернском озере²⁸. Это жертвоприношение, по-видимому, начавшееся, согласно обычаю, в полночь, окончилось к наступлению следующего дня²⁹. Около того же времени Геката дала понять, что жертва Энея принята и вход для него в преисподнюю открыт. «Застонала земля под ногами, задрожали покрытые лесом горные хребты, во мраке (пещеры), казалось, раздавался вой (стигийских) псов»³⁰, спутников Гекаты. Приближалась богиня, чтобы открыть герою вход в её царство. Тогда Сибилла велела спутникам Энея, помогавшим ему при жертвоприношении, отойти прочь и даже совсем покинуть рощу³¹, а Энея пригласила обнажить меч³² и пуститься наконец в столь желанный для него, хотя и трудный³³, представлявший, как оказалось, много страшного для человека, путь. Заметив Энею, что теперь потребно мужество, она ринулась в отверстую пещеру. За ней, не отставая, последовал Эней.

Таковы были условия и обстоятельства, при которых совершился довольно исключительный случай вступления живого человека в мир умерших, в царство теней. Как вступают в этот мир окончившие своё земное поприще люди, Виргилий не говорит. Но путь их в подземное царство отчасти³⁴ может быть воспроизведён на основании указаний поэта, а также распорядок этого царства, расположение и особенности его отдельных частей.

Первая, раньше других бросающаяся в глаза, особенность подземного мира есть тот полумрак, в который погружен названный мир, за исключением лишь одной его части – Елисия, а равно и ведущая в него Авернская пещера – этот полумрак похож на тот полусвет, который наблюдается в лесу, когда черная ночь лишает предметы их естественного цвета и когда одна лишь луна, притом заволакиваемая облаками, бросает на лесную дорогу слабый, неверный и колеблющийся свет³⁵. При мерцании такого полусвета, пред вступающими в мир теней открывается следующая картина.

У преддверия Орка³⁶ – Печаль³⁷, мстительные Заботы (т. е. олицетворённые мучения совести), бледные Недуги, печальная Старость, Страх, на зло склоняющий Голод, безобразная Нужда, Смерть и Труд; далее – Сон, брат Смерти³⁸, и Злорадования сердца; у самого входа в Орк³⁹ – смертоносная Война, Евмениды⁴⁰ и безумная Распря, с кровавыми повязками в волосах из змей. В средине пространства пред входом в преисподнюю⁴¹ находится громадный и тенистый вяз с вековыми сучьями, под каждым листом которого привитают пустые Сновидения. Кроме того, у дверей⁴² Орка имеют местопребывание многие чудовищные звери, кентавры, двуформенные Скиллы, сторукий бриарей, страшно шипящая гидра лерпейская, извергающая из себя пламя Химера, Горгоны, Гарпии и фигура трехтельной тени, т. е., Герион⁴³. Эти страшилища не суть впрочем существа с подлинным телом, какими представляла их мифология. Это – лишь тени тех существ, и жизнь их заключена в призрачные тела, составляющие не больше, как образы или тени их прежних действительных тел⁴⁴.

По ту сторону описанного входа в Орк⁴⁵ пред вступающим в последний открывается дорога, которая по роще⁴⁶ ведёт к подземным рекам: Ахеронту, Коциту и Стигсу⁴⁷, за которыми начинается подземное царство в собственном смысле слова. Первая из названных рек есть Ахеронт, следующая за ней – Коцит, последняя и ближайшая к Орку – Стигс⁴⁸. Впрочем они текут не отдельно и независимо одна от другой, но, по-видимому, взаимно связаны⁴⁹, почему и вода во всех их более или менее мутна и илиста. Главнейшая разница между ними состоит в том, что Ахеронт бурно катит свои волны, тогда как Коцит и Стигс текут медленно и тихо. Вступающие в подземное царство должны переправиться чрез все названные реки⁵⁰ при посредстве охраняющего их Харона, старика (крепкого, впрочем) с неподвижными огненными глазами⁵¹, с большой всклокоченной седой бородой. Он, хотя и бог, исполняет все обязанности перевозчика, сам работая на своей темной лодке шестом, вёслами и парусами⁵².

На берегу – масса теней⁵³. Их так много, как много бывает осенью листьев на земле или птиц на материке, собирающихся лететь в тёплые края. Здесь видны матери, мужья, мальчики, девушки, юноши, герои. Каждому хочется скорее других перебраться на противоположный берег, к которому все с любовью простирают руки; каждый молит Харона о скорейшей переправе. Мрачный перевозчик, по своему выбору, принимает в лодку то тех, то этих; некоторых же прогоняет прочь и не допускает даже на песчаный берег⁵⁴. Перевозит он лишь погребённых, оставляя непогребённых на этой стороне. Последние покидают берег⁵⁵. Они переступают его и переправляются чрез глухо шумящие воды подземные или после того, как им будет воздан последний долг и кости их успокоятся в могиле⁵⁶, или – если это не суждено им – по истечении ста лет⁵⁷. Сто годов блуждают и летают они около берега, и лишь по окончании этого периода допускаются к переправе⁵⁸. Состояние, которое они переживают в продолжение указанного времени, довольно тяжёлое. Об этом можно судить по той радости, которую ощутил Палинур, когда узнал о предстоящем воздаянии ему погребальных почестей, за которым должно последовать и его вступление в жилища Орка⁵⁹. Это видно также из стремления теней перебраться чрез подземные воды⁶⁰ и из того, что по сю сторону подземных рек они «блуждают» бесцельно и печально⁶¹.

Лишь тени усопших могут пользоваться лодкой Харона⁶². Правда, Харон дозволил некогда переправу чрез подземные реки живым героям, именно Геркулесу, Тесею и Пирифою; по открывшимся потом особым целям, которые побудили названных героев сойти в преисподнюю, и полученное Хароном наказание за пропуск Геркулеса, научили его осторожности. Поэтому, заметив Энея, направлявшегося к переправе, и до его вооружению заключивши, что и он с каким-то особенным, коварным умыслом хочет проникнуть в подземное царство, Харон сначала с гневом остановил сына Анхиза, и только предъявление золотой ветви, доказывавшей благонамеренность Энея и его, основанное на воле богов, право сойти в преисподнюю, заставило Харона смягчиться. С удивлением взирая на предназначенный для Прозерпины дар, которого он давно уже не видал⁶³, Харон, перед приходом Энея уже отваливший было от берега, опять приблизил лодку к берегу. Прогнав сидевшие в ней тени, он, взамен их, принял Энея с его спутницей и переправил на ту сторону⁶⁴. Эней приближался к жилищам усопших.

На берегу по ту сторону подземных вод находится пещера Цербера, громадного и страшного адского пса с тремя пастями и с змеями вместо шерсти, охраняющего вход в самый мир теней. Места, населённые тенями, начинаются близ его пещеры⁶⁵. Уже в ближайшем к берегу пространстве слышен доносящийся плач и крик. Это – плач детей, оторванных преждевременною смертью от материнской груди и не вкусивших всей сладости жизни. Они занимают в Орке ближайшие к его входу места⁶⁶. Дальнейшие пространства этого первого отделения Орка заняты душами взрослых людей, которые так же, как и детские души, преждевременно расстались с своими телами, по воле ли судьбы, или по собственной вине. Но в то время, как тени безвременно умерших детей, вступившие в Орк, остаются при его входе, все другие тени предстают пред Миносом и получают свои места по суду⁶⁷. Когда жребий определит состав суда, председатель последнего Минос призывает тени, исследует их жизнь и проступки и определяет, какое место должны они занять в отделении Орка, назначенном для всех, умерших прежде времени⁶⁸. Таким образом, на основании решения подземного суда, пространство, ближайшее к занимаемому детскими тенями, занимают осужденные на смерть по ложному обвинению, а следующее за ним – души людей, которые сами лишили себя жизни, впрочем не под давлением какого-либо совершённого ими преступления, но единственно потому, что жизнь им опротивела, что они возненавидели жизнь с её бедностью и тяжкими трудами⁶⁹. Не вдалеке отсюда расстилаются, так называемые, юдоли слез, поля или пространства, окружённые⁷⁰ тенистым миртовым лесом⁷¹. Здесь находятся мужчины⁷² и женщины, умершие из-за любви⁷³. Объятые своей кручиной, тени бродят или в «полях плача», дающих им возможность уединиться, или по тропинкам миртовых рощ. Здесь Эней увидал Федру, которая некогда из-за любви к своему пасынку лишила себя жизни, – Прокриду, которая, под влиянием любви и ревности, последовала за своим супругом, отправившимся на охоту, и была им нечаянно убита, – Эрифилу, которая погубила мужа, прельщённая ожерельем, и за это нарушение супружеской любви сама поплатилась смертью от руки своего сына, – Эвадну, которая так предана была своему мужу, что дала себя сжечь вместе с его трупом, – Пасифаю, которая некогда воспламенилась противоестественной страстью к быку и родила Минотавра, – Лаодамию, которая, из привязанности к своему супругу, не хотела пережить его, – Кепиду, смерть которой, хотя и косвенно, зависела также от любви⁷⁴. Здесь же увидал Эней и Дидону, блуждавшую по лесу с свежей раной в сердце.

Дальнейшие и вместе последние в этом отделении Орка пространства заняты мужами, прославившимися на войне⁷⁵. Здесь попались Энею на встречу три знаменитых героя войны семи против Фив: Тидей, Парфенопей и Адраст. Здесь увидал он великое множество троянцев, павших в сражении, в том числе Главка, Медонта, Ферсилоха, трёх сыновей Антенора, Полифета, жреца Цереры, и Идея, возницу Приама. Заметив Энея, соотечественники в большом числе обступили его справа и слева и, не довольствуясь тем, что раз увидели его, выражали желание постоянно быть с ним. Там же нашёл Эней Деифоба, сына Приамова, с которым и беседовал⁷⁶. Тут же находились данайские вельможи и войска Агамемнона⁷⁷.

На границе⁷⁸ пространств, занятых героями военной доблести, дорога, идущая по подземному миру⁷⁹ и доселе единственная⁸⁰ разделяется на две. Из них лежащая вправо идёт к стенам Плутона и в Елисий, а левая направляется к Тартару. Твердыни Тартара, а также и наружные постройки дворца Плутона, видны уже почти с самого распутья⁸¹.

Тартар, если рассматривать его со стороны пути, ведущего в Елисий, представляет вид обширных построек⁸², расположенных у скалы⁸³, окружённых тройной стеной и опоясанных, вместе с стеной, Флегефонтом, огненной рекой, в недрах своих с шумом катящей громадные камни. Входом в Тартар служат массивные ворота с вереями из крепкой стали⁸⁴, – твердыня, сокрушить которую не в силах ни люди, ни самые небожители. Здесь стоит высоко поднимающаяся железная башня, вход в которую днём и ночью, не смыкая глаз, стережёт Тисифона, самая страшная из Фурий⁸⁵. Она облечена в окровавленную паллу. Изнутри слышатся стенания, звуки тяжких ударов и бряцание железных цепей.

Внутри находится судилище Миносова брата, Радаманта⁸⁶, владыки итого страшного царства. Радамант не исследует того, виновны или невинны приводимые к нему души⁸⁷, так как это исследование раньше уже произведено Миносом и на основании его преступные души, являющиеся к Радаманту, неизбежно должны попасть в Тартар⁸⁸. Деятельность Радаманта обращена к иному. Он, прежде всего, выслушивает признания грешников⁸⁹, делает выговоры сознавшимся в преступлениях и принуждает к сознанию не желающих сознаться⁹⁰, причём, в последнем случае, прибегает к пыткам. Затем, смотря по степени и характеру вины грешников, он определяет род и меру их наказания. По произнесении этого окончательного приговора над преступными душами, последние бичуются мстительницей – Тисифоной⁹¹ и препровождаются в места мучения или Тартар в тесном смысле слова, куда они вступают чрез отверзающиеся пред ними с страшным скрипом адские врата.

Ужасно это место адских мук! При вратах, с внутренней их стороны, находится гидра, чудовище с пятьюдесятью открытыми пастями. Дальше – глубокая пропасть. Она не бездонна⁹², но по своей глубине кажется бездною: расстояние от её верха до низу вдвое больше расстояния земли от неба. На дне этой великой пропасти (если смотреть в неё сверху) ворочаются титаны, дети Земли, низвергнутые в Тартар молнией Юпитера. Здесь же⁹³ видела Сибилла, которую когда-то сама Геката провела по Тартару⁹⁴, обоих Алоидов, которые некогда задумали свергнуть владыку неба Юпитера. В Тартаре же видела Сибилла Салмонея, который, во время своей земной жизни, дерзнул ставить себя наравне с Юпитером и теперь несёт за это жестокое наказание. Он некогда разъезжал по Греции на колеснице с факелами, желая производимым колесницею и копиями стуком подражать грому, а светом факелов – молнии Зевса! В Тартаре он делает тоже самое, и в этом непрестанном, беспокойном, бесцельном и нелепом подражании состоит его казнь. Здесь же, кроме преступников против Юпитера, находятся преступники против других божеств⁹⁵. Это – Титий, оскорбивший Латону и посему низвергнутый в Тартар, где громадный коршун беспрерывно клюёт его внутренности, которые беспрерывно же обновляются и вырастают, на горе Тития. Затем – Лапифы Иксион и Пирифой, из которых первый покусился на любовь Юноны, а второй предпринял похитить из Орка Прозерпину. Их муки заключаются, во-первых, в муках страха, так как названные грешники помещены под скалой, которая вот-вот обрушится на них и которая даже похожа на падающую, – во-вторых, в муках постоянно раздражаемого и неудовлетворяемого голода⁹⁶. Там же сидит Тесей, вместе с Пирифоем покусившийся похитить Прозерпину⁹⁷. Кроме преступников против личности богов, здесь заключены лица, навлёкшие на себя кару оскорблением мест богопочтения⁹⁸, в том числе Флегий, отец раньше упомянутого Иксиона, некогда поджёгший храм Аполлона в Дельфах⁹⁹. Далее, «здесь в заключении ждут своей кары те, которые во время (своей земной) жизни питали ненависть к братьям, оскорбили родителя, обманули клиента¹⁰⁰ – (ждут кары те), которые одни услаждались приобретёнными богатствами, не делясь ими с своими (близкими), и таковых грешников всего больше, – (ждут) убитые за прелюбодеяние, принявшие участие в нечестивых войнах и не побоявшиеся нарушить верность своим господам»¹⁰¹. Много разного рода преступников заключено в эту темницу. «Этот за деньги продал своё отечество и поставил над ним могучего повелителя, – подкупленный, установил законы и отменил их; этот ворвался в покой своей дочери и вступил в недозволенную связь; все осмелились на ужасное злодеяние и достигли того, на что дерзнули»¹⁰². По мнению Сибиллы, нельзя обнять все бесконечные виды преступлений, которые привели грешников в это ужасное место; невозможно исчислить и все названия ожидаемых или уже претерпеваемых ими мук¹⁰³.

В то время, как грешные души томятся и мучатся в Тартаре, души праведные и уже отчасти подвергшиеся очищению наслаждаются блаженством в Елисие. Эта часть преисподней есть как бы совершенно особый мир в подземном царстве. В своём общем виде Елисий представляет собою пространство, окружённое железной стеной, выкованной в горнах циклопов¹⁰⁴. В передней части стены (если смотреть на неё со стороны пути, идущего от первой области Орка), находятся ворота, в виде арки или свода, со створчатыми дверями¹⁰⁵. Это – вход в Елисий – чрез него и Эней вступил в область блаженных, предварительно окропивши себя свежей водой, т. е. совершивши очищение (в виду того, что в Елисий, как и в храмы богов, могут входить одни чистые), и прикрепивши к дверному порогу¹⁰⁶ золотую ветвь, назначенную для Прозерпины¹⁰⁷.

Пред вступающим в Елисий открывается во многих отношениях почти совершенно новый мир. Даже самая обстановка его имеет очень мало общего с обстановкой других отделений Орка. Там – полумрак, не рассеивающийся даже и пред входом в Елисий¹⁰⁸; здесь – полный свет, сила которого слабеет лишь в рощах Елисия¹⁰⁹. Здесь есть своё солнце и свои звезды¹¹⁰. Здесь область эфира даже обширнее, чем на земле, и он окутывает поля блаженных прекраснейшим пурпуровым светом.

Другие частности внешнего устройства Елисия могут не меньше радовать глаз и сердце его обитателей. В этом месте утехи и жилище блаженных¹¹¹ природа роскошна и разнообразна. Здесь есть благоухающие рощи с прекрасной муравой¹¹², есть луга и песок¹¹³, есть река с потоками¹¹⁴, есть холмы¹¹⁵, есть горные высоты с долинами¹¹⁶– словом, есть, кажется, всё, что только в состояние дать природа и на чём с удовольствием может остановиться взор – бестелесных, правда, но все же чувствующих – теней.

Жизнь теней в Елисие напоминает жизнь земную, за исключением лишь теневых сторон последней, её скорбей, бедствий, несправедливости и т. п. Это – та же земная жизнь, если только отвлечь от последней её печальные стороны и остановиться на её светлых явлениях, на её радостях и вообще на всем, что наполняет время людей не порочных и не подпавших под удары жестокой судьбы. В ту пору, когда Эней был в Елисие, одни из обитателей его занимались на лугу гимнастическими упражнениями, состязались в игре, боролись на золотистом песке; другие плясали и пели хоровые песни, причём Орфей, знаменитый певец, и сам пел и аккомпанировал пению других¹¹⁷ игрой на семиструнной лире, ударяя по ней то пальцами, то плектром из слоновой кости¹¹⁸. Среди лиц, наслаждавшихся играми, плясками и пением¹¹⁹, находились Ил, Ассарак и Дардан, родоначальники троянцев, на время покинувшие свои колесницы и своё оружие. Колесницы их стояли пустые¹²⁰, копья были вот кнуты в землю, кони паслись на лугу¹²¹. Другие герои, расположившись на траве, пировали и хором пели победный гимн. Кругом них –благоухающая лавровая роща, подле – исток полноводной реки Эридана¹²².

Речные берега, одетые зелёным покровом, тенистые рощи и луга, орошаемые и освежаемые ручьями, служат не только временным место пребыванием блаженных, но и их постоянным жилищем, причём ни у кого из них нет определённого, ему одному принадлежащего и отделённого от прочих, места жительства¹²³. Пред каждым из них открыт весь Елисий.

Чем же приобретается право на доступ в эти блаженные места, и кто эти счастливые обитатели Елисия? По Виргилию, здесь находят себе место воины, получившие раны в битвах за отчизну; жрецы, пребывшие набожными и нравственно чистыми во время своей земной жизни¹²⁴; поэты, вещавшие лишь то, что достойно Аполлона, и не низводившие поэзию до служения низким страстям; изобретатели искусств, облагородившие ими жизнь и нравы людей, вообще – все, кто заслугами приобрёл себе память в среде других¹²⁵. Во время посещения Елисия Энеем, здесь между героями были уже упомянутые Дардан, Ил и Ассарак, в числе поэтов – Орфей, славный певец героического периода, и Мусей, известный древности, между прочим, тем, что он ввёл и распространил в Аттике жреческую поэзию. Оба эти певца древности занимали в Елисие несколько выдающееся, особенное положение, наподобие того, которое они имели на земле: подле и около них находилась целая толпа теней¹²⁶.

Число душ, пребывающих в Елисие, весьма велико. Об этом можно судить не только по значительному пространству, которое должен занимать Елисий с его возвышенными и низменными местами, с его лесами и лугами, реками и ручьями¹²⁷, но и потому, какую массу составляют одни те души, которым после жизни в Елисие, предстоит испить воды забвения из Леты¹²⁸, чтобы затем воротиться на землю и войти в новые тела¹²⁹; а между тем эти души суть только часть всех душ, находящихся в Елисие. В долине, где протекает Лета, Эней видел «бесчисленные племена и народы», летавшие около реки забвения и наполнявшие берег её¹³⁰. Шум, производившийся ими, издали казался Энею похожим на жужжание пчёл, когда они, в ясный летний день летают по лугам, садятся на цветы и кружатся около белых лилий, оглашая все поле своим жужжанием¹³¹; а столь сильные звуки наблюдаются лишь тогда, когда пчёл очень много¹³². Если так велико число душ, желающих пить из реки забвения, то как же громадна должна быть численность всех душ, обитающих в Елисие!

Те из душ, которые судьбою определено¹³³ покинуть подземное царство, воротиться на землю и здесь явиться в виде новых людей¹³⁴, и сами стремятся на землю. Энея удивляло такое стремление теней, обитающих в Елисие. Ему казалось едва вероятным, чтобы какие-нибудь души могли желать возвращения из подземного рая на печальную землю¹³⁵ и в тела, которые могут только стеснять их. В виду такого стремления душ он даже назвал их несчастными¹³⁶. Однако, как с первого взгляда ни странно подобное явление, оно имеет для себя вполне достаточное объяснение в общих законах и условиях жизни мира и людей. Вот что, в разъяснение этого недоумения, говорил Анхиз своему сыну.

«Небо и землю, и водные пространства, и блестящий шар луны, и (вообще) Титановы звезды¹³⁷ питает проникающий их (мировой) дух. Разлившись по членам (мирового целого), (мировой) ум¹³⁸ приводит в движение всю (эту) громаду и соединяется с (этим) великим телом. Отсюда¹³⁹ – человеческий род, и животные, и жизнь пернатых, и те чудовища, которых носит море под своей блестящей как мрамор поверхностью. Эти существа (в частности люди), имеют огненную силу жизни и небесное происхождение, поскольку вредные тела не мешают им, а земляные суставы и смертные члены не притупляют их¹⁴⁰. (Но влияние косного и смертного тела сказывается на душах людей). Отсюда – их страхи и пожелания, скорби и радости¹⁴¹; оттого же, заключённые в беспросветном мраке своей темницы (телесной), не возводят они своих взоров к небу (откуда произошли). Даже и тогда, когда жизнь покинула их в последний свой день, (вместе с нею) не выходит из несчастных всё (причинённое плотью) зло и все происходящие от тела (душевные) язвы: многие пороки, в течение долгого времени сросшиеся с ними, необходимо должны пустить (в них) глубокие корни. Итак, они терпят наказания и искупают муками прежнее зло: одни висят распростёртые на нематериальном ветру (подвергаясь его очистительному действию); у других запятнавшее их преступление омывается в глубокой пучине или выжигается огнём. Каждый из нас терпит кару за греховное состояние своей души. Затем нас пускают чрез обширный Елисий, и в небольшом (сравнительно) числе занимаем мы (здесь) весёлые поля (до тех пор), пока продолжительное время, совершив круг своего течения, не уничтожит крепко приставшую (к душе каждого) скверну и не оставит (душу, после такого своего влияния, в виде) чистого, эфирного духа и огня простого (не сложного) воздуха. После того, как (души) окончат тысячелетний период (очищения), бог призывает всех их великой толпою к реке (забвения) Лете для того, чтобы они, не помня (о былом), снова смотрели на небесный свод и начали желать возвращения в тела»¹⁴².

В числе душ, которым в более или менее близком будущем предстояло пить забвение из Леты¹⁴³ и потом явиться на землю¹⁴⁴, чтобы оживить новые тела¹⁴⁵, Эней видел прежде всего своего будущего сына Сильвия, который должен был сделаться царём Альбы – Лонги и главою албанского царского рода¹⁴⁶. Он стоял, опершись на копье без железного наконечника, – знак испытанной и признанной храбрости. Близ него находились Прока, Капий, Нумитор и Эней Сильвий, могучие и храбрые люди¹⁴⁷, которым, впрочем, предстояло отличиться не одною воинскою доблестью, но и гражданскими заслугами: они – говорил Энею Анхиз – оснуют новые города и выведут сограждан в колонии, за что получат дубовые венки¹⁴⁸. Такими же венками были они украшены и в ту пору, когда Эней с Анхизом увидели их¹⁴⁹. Вблизи же находился Ромул¹⁵⁰, грядущий сын Марса и Илии, в шлеме с двойным султаном, который должен был служить его отличием на земле; ибо Марс ещё до появления сына на свет предназначил ему быть героем и потому ещё в подземном царстве отличил его тем украшением, которое Ромул имел носить впоследствии¹⁵¹. Под покровительством этого будущего основателя Рима, храбрый народ его распространит свою власть до пределов земли, а доблестью сравняется с богами¹⁵².

Там же, по указанию Анхиза, увидел Эней будущего римского царя Нуму, который своими законами имел дать прочное устройство новооснованному городу. Учредитель религиозных обрядов и важнейших жреческих коллегий, он нёс священные вещи и, по обычаю жрецов, был в венке из масличных ветвей. По своему внешнему виду он казался почти седым¹⁵³. Там находился будущий преемник Нумы Помпилия, Тулл Гостилий, который имел нарушить царствовавший до него покой государства и повести римлян к триумфам, от которых те уже успели отвыкнуть¹⁵⁴. За ним следовал Анк Марций, который и теперь уже, находясь ещё в Елисие, услаждался изменчивым расположением народной толпы¹⁵⁵. Далее – цари Тарквинии и «гордый дух Брута», мстителя за свободу государства и чистоту нравов, одного из основателей республики в Риме, одного из двух первых консулов римских. Пред ним – знаки его консульской власти, которою он станет пользоваться с такою твёрдостью, что не пощадит родных детей за их участие в заговоре против свободы родины¹⁵⁶. Вдали видел Эней Дециев, которые некогда пожертвуют собою за отечество, – Друзов, которые окажут народу военные и гражданские заслуги, – Торквата, одного из представителей рода Манлиев, и Камилла, члена рода Фуриев. Первый – с секирою, которая знаменовала будущую казнь его сына за нарушение воинской дисциплины, второй – с военными знамёнами, которые некогда потеряют римляне в несчастной для них битве с галлами при реке Аллии и которые Камиллом будут возвращены¹⁵⁷. Там же – Муммий, будущий победитель ахеян, причинивших столько зла троянцам, и завоеватель Коринфа; там Эмилий Павел, который некогда разрушит Аргос и Агамемноновы Микены и низвергнет в прах Персея, мстя за троянских предков и осквернённый греками храм Минервы¹⁵⁸. Там – великий Катон, там – Косс, который, убив Толумния, первый после Ромула принесёт в Рим военную добычу, отнятую у вражеского предводителя¹⁵⁹. Там – славный род Гракхов, там – оба замечательнейших представителя рода Корнелиев, там – Фабриций и Серран, который, за свою доблесть, будет призвав к диктатуре прямо от плуга, – там род Фабиев с тем знаменитым своим представителем, который медлительностью спасёт Рим¹⁶⁰.

Здесь, далее, видел Эней Помпея и Цезаря, в блестящем вооружении. «Соединённые согласием теперь и вообще во все время пребывания в преисподней, какую великую междоусобную войну, какие битвы и кровопролития начнут они, когда явятся на земле!»¹⁶¹. Здесь был тот знаменитый Марцелл, которому предстояло дать римлянам победы над галлами и карфагенянами и поднять упавший дух соотечественников. Он шествовал, украшенный тем оружием, которое имел некогда добыть после единоборства с предводителем инсубрских галлов¹⁶². Его сопровождал юноша в блестящем вооружении, но с лицом нерадостным и с опущенными долу глазами. Вид юноши исполнен достоинства, вокруг него спутники. Он пользуется расположением народа; но чёрная ночь окружает его голову печальною тенью. Эго – М. Клавдий Марцелл, который своими умственными и нравственными достоинствами возбудит некогда прекраснейшие надежды, которого Август назначит даже своим преемником; но он умрёт, не успев расцвесть, к великому горю сограждан¹⁶³. Здесь же, наконец, в числе членов Юлиева рода, потомков сына Энеева, находился Октавиан Август, которому предстояло восстановить мир в Риме и широко раздвинуть пределы его власти и влияния¹⁶⁴. Все эти и другие души в своё время имели покинуть Елисий и, облёкшись плотью, явиться в мир живых людей.

Для выхода из Елисия есть двое «ворот Сна»: одни – роговые, другие – из блестящей слоновой кости. Чрез первые ворота выходят на землю «истинные тени», т. е. действительные души умерших, которые являются людям во сне¹⁶⁵; чрез вторые же выпускаются Манами на землю «ложные сновидения», или пустые призраки теней усопших. Чрез эти последние ворота «был Анхи зон выпущен из Елисия и Эней с своей спутницей, когда ему пришло время воротиться на землю¹⁶⁶.

II. Представляя своего героя вышедшим из мира теней чрез, те же самые ворота, чрез которые посылаются па землю пустые призраки и грёзы, поэт, без сомнения, не хотел этим дать понять, что и начертанная им картина загробного мира, с его топографией и со всей обстановкой жизни его обитателей, есть также плод воображения. Ни буква текста, ни выраженная в тексте мысль, ни цель написания Энеиды и, в частности, шестой её книги, не дают права предполагать, будто поэт хотел указать на баснословность своих рассказов о посмертной жизни людей¹⁶⁷.

Итак, по взгляду Виргилия и единомысленных с ним римлян¹⁶⁸, загробная жизнь – не басня и со смертью человека не все для него кончается, как хотели уверить эпикурейцы. Оставив свою бренную оболочку и покинув земной мир, человек продолжает своё существование в мире подземном. Он живёт там, и живёт довольно полной жизнью. В это твёрдо верили многие из римлян, и в этом обстоятельстве можно, между прочим, усматривать одно из условий, благоприятствовавших распространению в Риме возвышенных христианских воззрений на будущую жизнь. Проводя в народные массы веру в бессмертие души и в воздаяние за гробом, лучшие римляне века Августа много помогли прояснению религиозно – нравственного сознания современников и сослужили службу христианству. Иное дело – те формы, в которых римляне, и, в частности, Виргилий, представляли себе посмертное существование людей.

Картина загробной жизни, представленная Виргилием, набросана рукою художника, проникнутого глубоким религиозным чувством и, как видно, много думавшего об изображаемых им состояниях душ. Но его картина есть создание человека, который руководился лишь собственным природным светочем истины, да теми мифами и философскими взглядами, которые касались таинственной участи людей за гробом и были наследованы поэтом от прежнего времени. Виргилиево изображение посмертной судьбы людей носит все признаки чисто человеческого создания, в котором к тому же много неясного и не мотивированного.

Прежде всею в изложении Виргилия не достаточно выяснено, какое значение имеют подземные боги в загробной судьбе людей. Он говорит, правда, о «богах, которым принадлежит власть над душами»¹⁶⁹, в частности о Гекате, которая владычествует на небе и в Эребе¹⁷⁰, упоминает о Плутоне¹⁷¹, указывает некоторые второстепенные божества, имеющие значение в подземном мире и в жизни его обитателей¹⁷²; но все эти божества обыкновенно остаются у него на втором плане. Притом, если второстепенные божества являются у поэта с довольно конкретными чертами, то главные божества в его представлении вряд ли разнятся от простых отвлечений¹⁷³. Плутон ничем не обнаруживает своего присутствия в подвластном ему царстве. Геката, в бытность Энея под землёй, лишь единственный раз дала почувствовать своё присутствие там¹⁷⁴. Вообще судьба и жизнь обитателей преисподней зависит не столько от личных божеств, сколько от безличного фатума¹⁷⁵. Некоторые отделы Виргилиева описания невольно вызывают в читателе мысль о том, что души за гробом живут сами по себе, без всякого отношения к подземным божествам. Это обстоятельство тем сильнее бросается в глаза, что, по римским воззрениям, жизнь людей на земле, от самого рождения их и до последнего издыхания, находилась в ведении и под покровительством целого сонма богов.

Самые тени умерших и по своему наружному виду, и по своей духовной сущности, и по проявлениям своей жизнедеятельности представляют не более как отобраз того, чем были и являлись они во время жизни на земле. Это – те же люди, только без материального тела, люди с призрачным телом¹⁷⁶. У них есть (также, конечно, в призрачном виде) и все члены телесные¹⁷⁷, притом с теми особенностями, с какими являлись в предсмертные минуты людей¹⁷⁸. У них есть лица¹⁷⁹ и глаза¹⁸⁰, в которых отражаются их внутренние состояния¹⁸¹: есть рот¹⁸², щеки¹⁸³, лоб¹⁸⁴, виски¹⁸⁵, уши¹⁸⁶ с чувством слуха¹⁸⁷, нос¹⁸⁸, подбородок¹⁸⁹, грудь¹⁹⁰, плечи¹⁹¹, руки¹⁹² с ладонями¹⁹³ и пальцами¹⁹⁴, есть ноги¹⁹⁵, есть даже внутренности тела, и в частности печень¹⁹⁶, есть вообще все органы тела, с той единственной разницей, что эти органы не материальны¹⁹⁷. Поэтому тени усопших не имеют веса¹⁹⁸, в высшей степени подвижны¹⁹⁹ и неосязаемы, как лёгкий ветерок или мимолётный сон²⁰⁰.

Равным образом внутренние состояния многих из них ничем, в сущности, не разнятся от таковых же состояний, пережитых и испытанных ими при жизни, и служат повторением или воспроизведением последних. Женщины, при Энее находившиеся в юдоли слёз, по-прежнему были поглощены своей кручиной, которая не оставляет их даже и за гробом. Дидона, например, в ту пору, когда Эней явился в юдоль плача, бродила по лесу с свежей ещё сердечной раной, а во время извинительной речи Энея внутренне кипела гневом и неприязнью, причём мрачно устремляла свои взоры вниз, и вообще переживала такую же внутреннюю бурю, какую испытывают живые люди при подобных обстоятельствах²⁰¹. Троянские герои, находившиеся в том же первом отделении Орка, увидев своего славного соотечественника, с радостью и любопытством окружили его, данайцы же затрепетали от страха и или «обратили тыл (подобно тому), как некогда устремились они к кораблям», или же, оправившись от первого чувства страха, подняли воинский клик, намереваясь напасть на пришедшего, т. е. испытали те самые душевные состояния, которые могли они пережить на земле²⁰². Герои – родоначальники троянцев, пребывавшие в Елисие, имели около себя свои воинские доспехи, свои боевые колесницы и своих коней, так как свои прежние склонности они унесли с собою и под землю²⁰³. Орфей играл в Елисие на лире, между тем как другие тени пели и т. д.²⁰⁴

Даже некоторые из умерших, заключённых в Тартаре, переживают те же состояния, что и при земной жизни, с той одной (правда, существенной) разницей, что в этих состояниях, испытываемых ими теперь против воли, заключается и их наказание, что эти состояния отравлены сознанием лежащей в них кары. Впрочем, души в Тартаре, взятые в целом, испытывают, по-видимому, состояния, отличные от пережитых ими на земле, и типом их может служить «несчастнейший Флегий», который всем, вместе с ним заключённым, внушает и пред всеми громко свидетельствует: «предостережённые (моим несчастным жребием) узнайте правду и научитесь не презирать богов»²⁰⁵.

За указанными и намеченными исключениями, души усопших своею жизнью, своими склонностями и характером напоминают настоящих людей, облечённых телом. Они любят и ненавидят²⁰⁶, радуются²⁰⁷ и скорбят²⁰⁸, доступны чувствам страха²⁰⁹, сожаления²¹⁰, тоски по родным²¹¹, стыдливости²¹²; они помнят о прошлом²¹³ и способны рассуждать²¹⁴; они, наконец, ограничены в своём знании²¹⁵.

Из сказанного следует, что римский поэт, одинаково со своими соотечественниками, переносил на загробную жизнь людей черты их земной жизни, представляя себе посмертное существование человека отображением его жизни на земле. Отсюда понятно само собою, что пока он оставался на этой точке зрения, его мысль не встречала для себя особенных затруднений. Ему стоило лишь перенести на тени состояния живых людей, с необходимыми изменениями в некоторых подробностях, и получалось то, что требовалось. Но коль скоро поэту приходилось касаться вопросов, для которых земная жизнь не давала исходного и опорного пункта, он естественно или начинал путаться или становился неясным. Так, Виргилий и сам для себя²¹⁶ и для своих ближайших слушателей и читателей не выяснил основания, по которому он одни души поместил в первое отделение Орка, другие – в Елисий²¹⁷,– не выяснил и того, навсегда ли должны оставаться души в тех отделениях подземного мира, в которых они раз заняли места, или же для них возможны переходы из одной области Орка в другую²¹⁸, а затем – переходы из одной формы бытия в другую; между тем это пункт весьма важный. О воззрениях Виргилия по указанному предмету можно лишь догадываться, представляя себе изменяющуюся судьбу душ приблизительно так. Все души умерших людей, после переправы их, при известных условиях, чрез подземные реки, вступают в первое отделение Орка²¹⁹. Одни души остаются здесь на более продолжительное время, другие же, сравнительно скоро, пройдя лишь чрез эту область подземного царства, следуют или в Тартар или в Елисий, причём те из душ, которые поступают в Тартар, и которые не безнадёжны в религиозно–нравственном отношении, по истечении нужного для их очищения времени, переходят отсюда также в Елисий. Таким образом в подземном царстве происходит почти беспрерывное передвижение душ в направлении к Елисию, соответственно с большей или меньшей степенью их чистоты, сообразно с их постепенным освобождением от скверны, привнесённой когда-то влиянием грешной плоти. Очищение от греха, приразившегося к эфирным душам людей вследствие соединения их с телами, начинаясь в первой области Орка, оканчивается в Елисие. Здесь же, в определённое время, пьют души воду забвения и таким образом становятся готовы, в виде чистых, просветлённых и обновлённых духов, войти в новые тела²²⁰ и явившись на земле, начать там новую жизнь. Представления о загробной жизни людей в таком именно сочетании могли быть у Виргилия. Однако здесь уместно вновь вспомнить, что изложенный в предыдущих строках общий очерк жизни душ основан отчасти на предположениях, которые, быть может, вносят в воззрения поэта большую связность и ясность, чем какая была у него самого.

Кроме некоторой неопределённости, неустойчивости и невыдержанности²²¹ в представлениях Виргилия о загробной жизни людей, в них есть (и это особенно важно) много несоответствующего понятию души, как духа, и идее духовной жизни усопших.

За всем тем Виргилиево изображение загробного мира имеет большое значение в истории эсхатологических воззрений древности, а также и в истории дохристианской нравственности. Здесь проведена и отчасти раскрыты поэтом такие возвышенные мысли, как мысль о благоговении к богам, о любви к отечеству и ближним, о преимуществе мира с согражданами, о верности, о справедливости, об обязательности для человека душевной чистоты и проч. Виргилий изображал загробную судьбу людей и извлекал из неё нравственные уроки, как язычник, но язычник из числа тех, которые, по образному выражению Тертуллиана, «стучались в дверь истины».

А. Садов