Финикия. Её мореплавание. Религиозный характер Финикии

С севера примыкала к Египту по прибрежью Средиземного моря другая страна, которой внутренняя история довольно ничтожна, но которой влияние на судьбу народов неисчислимо. Это Финикия. Состав её, как уже сказано, был двоякий: из иранского начала, не чуждого прикавказской Иверии, и кушитского. Смешение стихий составило собственно финикийскую характеристику. Унижение Египта во время порабощения Гиксосами, преобладание Севера и торговая деятельность вано-ассирийского царства способствовали к распространению торговой жизни финикийского поморья. Завоевание Индостана северным народом и вообще усиление Ирана дало Тиру большее значение, чем Сидону. Впрочем, торговля Египта по Индийскому океану должна была естественно перейти в руки Финикиян, как скоро дружественные сношения Индии с Африкой были прекращены нашествием Вишнуитов на Декан. Действительно, около конца второго тысячелетия Тир и Сидон овладели южной торговлей с Офиром, точно так же как и торговлей средиземной. Победы Рамсеса III и временное усиление Египта при 18 династии перервали ненадолго постоянное усиление Финикийцев. Морские походы Меямуна должны были нанести им удар гораздо сильнейший, но Египет недолго владел морями. Флоты вооружённые ничтожны без торговли, а торговые связи, основанные союзом финикийским, никогда не могли перейти насилием в руки фараонов. Для этого нужно было предание о старом родстве или старые привычки, или, наконец, колонии. Всего этого не было у Египтян, и поэтому временное торжество Меямуна не оставило за собой глубоких следов. Прекращение или уменьшение торговли ванского племени, изгнанного из Ассирии и разрезанного нашествием Кельто-Кумрийцев в междуречье Волги и Дона, должно было ещё увеличить значение Финикии, и наконец, основание великой царственной колонии на северных берегах Африки обозначило полное цветение древней морской державы. Карфаген, будущий соперник Рима, перенёс к пределам Ливии веру, обычаи и весь быт Тира. Скоро поравнялся он богатством со своей родиной и превзошёл её государственными силами. В религию и духовное развитие человека не принёс он ничего нового, в просвещении и науке остался едва ли не ниже сирийского поморья. Впрочем, он укоренил в племенах, его окружающих, всю кровожадность и разврат, принесённые им из юго-западной Азии, и долго ещё после его падения железная воля Рима не могла отменить человеческих жертвоприношений на развалинах Карфагена. Влияние сирийского богопоклонения с его свирепыми обрядами распространилось далеко по Западу Европы, и едва ли ни ему обязана была Галлия ужасным служением Тевтатесу, которое не отзывается ни в одном из северных кельтских племён. Вообще много великих явлений предприимчивости и силы духа ознаменовало деятельность Финикиян, но ни одно отрадное и человеческое воспоминание не связано с летописью их десятивековой славы. Тайны их знания погибли с ними; их смелая торговля не бросила никуда благих семян любви и просвещения, и земли, посещённые ими, остались такими же бесплодными, как волны океанов, которые они бороздили от самых берегов Индии до зелёного Эрина и вероятно до самой Америки.

По крайней мере, нельзя не заметить на памятниках нового материка много изображений, напоминающих семитические очерки, и в мифах об островах на озере Мексиканском разительного сходства с мифом об острове, на котором основан Тир.

Величайшее развитие финикийского мореплавания относится к концу второго и к первой половине первого тысячелетия до P.X. В это время, вероятно, возникли хвастливые сказания о победах Посейдона беритского над Зевсом Тамирасом, отцом Мелькарта (или Мелех-Картла), очевидно, богом северным, и Дионизосом, богом Аравии и Юга вообще¹⁰². В это время основана бо́льшая часть великих колоний и Тир, всегда сохранявший память о северном своём происхождении, в противоположность южному Сидону, дал Карфагену имя¹⁰³, которого первая половина содержит в себе, без сомнения, прозвище иберского бога (карталинский).

Писатели, принадлежащие к глубокой древности, но жители Африки и пользовавшиеся местными сведениями, переводят имя Карфаго весью Сатурна. Критики полагали найти слово весь или город в первом слоге. Какие бы ни были на это этимологические доводы, аналогия со всеми другими подобными именами заставляет искать имя Сатурна в первом, а слово весь во втором слоге. Что же касается до тождества Сатурна, Геракла, Тифона с общим древним богом иранским, оно уже показано, и следует заметить, что Meлех-Картл или Мелькарт или сокращённо Картл соответствует им вполне.

Но уже в первой половине второго тысячелетия явились на средиземных водах соперники, которые должны были сперва похитить у Финикии всё морское единодержавие, а потом уничтожить её самобытное существование. Эллины (и особенно их эолийская ветвь) раскинули свои колонии по всем островам около Греции и Италии и доходили до самой Испании. Тирренцы-Этруски в то же время стеснили торговлю Финикии с Севера. После долгой, кровавой и безуспешной борьбы Финикияне отказались от большей половины Средиземного моря и сохранили только владычество над его западными и южными берегами. В VII столетии великий замысел фараона Нехао, основанный вероятно на стародавних преданиях, исполнен был пловцами Финикии с успехом невероятным и с бесстрашием, которое едва, понятно для новейших веков.

Три года беспрестанного плавания прибережного через зной экватора, через вечные бури мыса Доброй Надежды, без компаса, в мелких судах, по морям незнаемым, к цели неизвестной и почти баснословной: нельзя поверить, и смешно не верить! Простодушное неверие Геродота¹⁰⁴ тому, чтобы кто-нибудь мог видеть солнце на севере и обещание Сатаспеса Ксерксу повторить то же самое путешествие служат доказательствами неоспоримыми. Нехао мог употреблять корабли финикийские вероятно потому, что Тир видел в нём опору против грозы, возникающей для всей Палестины на берегах Евфрата. Но Египет не спас своих союзников от меча ассирийского.

Плавание, совершённое по приказанию фараона, принесло бы вероятно неисчислимую пользу торговле финикийской и расширило бы издревле круг наук и сцену истории европейской; но наступило время падения для гордого и свирепого Тира, для роскошного и развратного Сидона, для всех городов палестинского приморья, утопавших в золоте, владевших всеми морями, посылавших во все концы земли свои бесстрашные паруса. Плавание около Африки было последним, почти баснословным, но совершенно бесплодным проявлением энергии и упорства Финикии. Карфаген в этом отношении никогда не равнялся с Тиром. В нём государственное начало преобладало перед торговым, и личность частная была подавлена строгостью общественного устройства.

Нельзя определить, до какой степени завоевательные шествия Рамсесов в половине второго тысячелетия подействовали на историю государств сирийских. Власть Египта была непродолжительна; но, по всей вероятности, ослабление Ассирии и последовавшее затем уничтожение силы бактро-скифской на юго-восточной оконечности Эвксина должны были дать народам южным перевес, которым они воспользовались для распространения к северу. Не одна египетская колония поселилась в Колхиде. Другие поселения, пришедшие из земель, называемых семитическими, проникли в Малую Азию и в предгорья Арарата и Тавра. Трудно сказать, участвовали ли Финикияне в этом движении; но нет сомнения, что мысли, возникшие в области сирийской и палестинской от враждебного столкновения и последовавшего за ним примирения Ирана и Куша, должны были распространиться далеко на север, по мере, как южная стихия преобладала над Симо-Яфетидами. Новое усиление Ассирии в первой половине первого тысячелетия до P.X. отодвинуло опять к Югу границы иранского племени; но не до́лжно забывать, что Ассирийцы сами, особенно южные, были уже племя мешанное и что религиозный их характер был глубоко искажён. За всем тем, вражда Вавилона против идолов, святых лесов и символов кушитских (Ашкера) показывает, что Ассирия ещё не утратила всех своих древних начал.

Вероятно, многое из того, что нам известно о Вавилоне в позднейшие времена, принадлежит постоянно усиливающемуся движению кушитской мысли, просвещения и даже письменности от запада к востоку. Города были особенно подвержены этому влиянию потому, что всякий условный и искусственный быт легко усвоивается ими. К этому должно прибавить большее просвещение Юга в смысле знания вещественного и бо́льшую его художественность.

Финикия не имела определённого характера в жизни духовной: её религия была не что иное, как грубый синкретизм из понятий иранского и африканского, искажённых взаимным ожесточением, соединённых взаимными уступками. Она была отвратительным браком кровожадного Молоха тирского и развратной Деркето аскалонской¹⁰⁵. К этим богам присоединились боги всех других областей, гостеприимно помещённые в финикийский пантеон, точно так же как торговые гости принимались радушно в финикийские города, или поселённые в храмы сильной рукой чужеземных завоевателей.

Такова Астарта, богиня собственно северная, богиня голубица (Семирамида, Остара или Прия).

Запутанность мифологии усиливалась ещё множеством отдельных областей, сперва поклонявшихся одним и тем же богам под разными названиями, потом забывших тождество этих богов и занявших взаимно друг у друга свои кумиры и свои мифы; наконец, народы мореплавательные, вечно обращавшие свои глаза к путеводительным звёздам, придали астрономической сказке, полученной с севера, значение чисто религиозное и вплели её в пёстрое своё многобожие. При таком ходе религии и торговой односторонности жизни Финикия не могла принести богатых вкладов в духовное сокровище человечества, и влияние её на позднейшие века отзывается только в системах Гностиков, в бреднях Кабалы и в борьбе против Христианства; но даже и в этих отношениях Финикии принадлежит только весьма второстепенное место. От Египта шёл офитизм, двойственность и триады; система эманационная и эоны шли от ассирийского Вавилона. Смешение всех этих систем происходило на палестинском приморье. Не с благодарностью, а с грустным чувством униженного достоинства человеческого обращается историческая критика к древней Сирии: ни одного светлого и утешительного воспоминания; всё свирепость и разврат, всё грязь и кровь.

Замечательно, что, несмотря на все изменения народных судеб, на приливы чуждых племён и на новые начала верования, даже при власти Рима, при Христианстве, при Аравитянах и при средне-азийских завоевателях Турках, Сирия всегда отличалась перед другими странами отвратительными суевериями и проявлениями безумных и вещественных страстей. История её сект, от поклонения Мелькарта, Камоса и Деркето до Измаэлитов и Друзов, представляет ряд ужасов, едва вообразимых. Индия и Мексика перед ними святы. В одной более величия, глубокомыслия и духовности; в другой кровожадность сопровождалась до некоторой степени большей чистотой нравов. Сверх того, ни в той, ни в другой не побывали ни полное просвещение науки, ни откровение любви христианской.