Внутренний характер персидской державы

Царство персидское было собственно мидо-персидским. Персия представляла стихию воинственную и правительственную, Мидия религиозную и просветительную. Народ во время мидийской эпохи был разделён на четыре сословия: духовных, военных, землепашцев и ремесленников или торговцев (горожан вообще). Этот раздел не содержал ничего враждебного или унизительного. Заимствованный от условных обществ кушитских племенем свежим и живым, ясно помнящим братство всех своих членов, он был добродушным и бесхитростным разделом государственных работ. Все сословия были благородны, все достойны милости Божества¹⁶⁰.

Есть причины предполагать, что каждое сословие имело своего особенного начальника или царя, подчинённого общему великому царю всего Ирана. Раздел каст в брахманском Индустане был тот же самый до тех пор, покуда южное побеждённое племя было включено в число каст под именем Судра. По закону нравственного зла, всегда воздействующего на своего виновника, бесчеловечное угнетение одной касты исказило все прочие.

Но первоначальные отношения между сословиями должны были изменяться, как скоро самоё государство выступало из своих естественных границ. Воины, привыкшие повелевать чуждым народом, возвращались на родину уже с меньшим уважением к своим согражданам и, мало-помалу отделяясь от них в виде властной аристократии, вносили в самоё сердце государства начала будущих раздоров и слабости. Мы не можем этого утверждать об эпохе мидийской. История царства экбатанского утрачена, но восшествие на престол Лже-Смердиса (или же – Таниоксяркеса) и его падение, сопряжённое с гонением на магов и с уничтожением мидийского влияния, доказывают, что характер мидийской семьи и, следовательно, эпохи был более религиозный, чем воинственный, и что преобладающее в ней сословие было сословие жрецов. В эпоху персидскую власть перешла к воинам.

Царство Мидо-Персов была святой землёй, хранящей закон высшего Бога. Оно было на земле изображением невидимого неба. Царь был изображением самого Агура-Маздао. В этих основных положениях были уже явные причины будущего государственного упадка. Страстный человек не может быть достойным представителем бесстрастного Божества. Условное сочетание религии и правительства, не поддержанное высокой чистотой временных властителей, ведёт в одно время к лицемерию в обрядах, к совершенной необузданности в нравах царей и к унижению самой веры. Кроме того, самоё государство распадалось в своём двойственном направлении. Усваивая себе характер духовный, оно в то же время правило народами, не принимающими его духовных основ и, следовательно, находилось к ним в отношении внешней случайности, лишённой всякого нравственного достоинства, а эти народы составляли большую часть государства. Орудиями власти над покорёнными народами были сами Иранцы; но, будучи орудиями власти внешней и случайной, они теряли к ней уважение и забывали её мнимо-духовные основы. Наконец, самая высота иранского верования не могла сжиться с его второстепенным значением в государстве, и племена, сохранившие древнее предание в своём свободным быту патриархальном, не могли во внутренности своей души признать необходимость государства, как хранителя веры. Итак, прививка мысли религиозной к государству была началом постоянной, ежечасной лжи и, следовательно, скорого и неминуемого упадка.

Учение Симо-Яфетидов, по своему всемирному характеру, может служить основой государства только тогда, когда оно ставит себя выше его и, глядя на него как на случайность, объявляет ясно своё всемирное требование. Тогда оно утверждает общество, признавая его только за случайный, но вполне покорный сосуд высшей истины; но такой взгляд был невозможен для эпохи персидской.

При преемниках Кира государство, под личиной духовных законов, окаменевших в пустой и мёртвый обряд, представляло борьбу придворных прихотей с безначальным буйством целого племени (собственных Персов), перешедшего в аристократию или почти в то состояние, в котором была западная Европа после её завоевания Германцами; но при первых государях злые начала ещё не принесли своих злых плодов, и средний Иран, проникнутый живой мыслью веры, сокрушал все препоны и торжествовал во всех битвах.

Среди обломков царства вавилонского Кир нашёл пленный народ, который в своём грустном рабстве не хотел преклонить главу перед законами победителей. Войны Персов были столько же религиозные, сколько политические; у них была вражда не только с чуждым государством, но и с чуждыми богами, с их храмами и жертвоприношениями¹⁶¹.

Это заметно ещё во времена Ксеркса и очень явно при Камбизе и Дарии.