Александр. Его завоевание и отношение к покорённым

Филипп понял истинное призвание Македонии, истинное требование современной Эллады. После его смерти ещё раз восстали Фивы. Александр уничтожил их и получил опять от невольного согласия Эллинов звание всеэллинского стратига. Быстро откинул он славянских Иллирийцев в их горную область, бурным налётом опустошил славянскую землю Гетов до самого Дуная и, сковав бесплодную внутреннюю деятельность эллинских общин, приступил к исполнению великого замысла, завещанного Филиппом. В 334 году до P.X. вступил Александр в земли, подвластные последнему из преемников великого Кира, из потомков мудрого Дария.

Аристотель был наставником Александра, Гомер его всегдашним спутником, Ахилл идеалом. В этом весь Александр, вождь дружины, а не народа, служитель красоты и гордости человеческой, питомец свободной науки. Он должен был сочувствовать не мифическим Ираклу или Персею, но сказочному Ахиллу, или, лучше сказать, он был действительно сам Ахилл. Ясновидящая фантазия народного детства (Гомер) облекла в свои символы, в богоподобном Ахилле, будущего представителя всей Эллады (Александра). Так и в жизни частных лиц ребёнок угадывает дела своей возмужалости, облекая их в неясные образы, созданные игривым воображением.

Численное превосходство персидских войск не могло доставить им победу в сражении с Греками. Опыт доказал слабость азиатских полчищ во время Дария и Ксеркса и ещё яснее во время походов Спартанца Агезилая; а войско македонское было бесспорно лучше устроено и более обычно к битвам, чем все прежние греческие ополчения, между тем как Персия утратила последние свои нравственные силы. Правда, что самоё государство оставалось всё в тех же границах, как и при Ксерксе; правда, что при предшественнике Кодомана, Артаксерксе III, египетские низины, около ста лет сохранявшие независимость под правлением своих царей (Инара, Амиртея и Нектанеба), покорились вполне Персии; но слабость государственного состава обнаруживалась всё более и более. Торжество Македонца во всяком сражении было легко, но требовалось железное терпение для беспрерывного завоевательного путешествия и для мелкой борьбы с мелкими препонами, который он встречал не в средоточии государства, но в его отдельных областях. Александр соединял в себе всю художественную восторженность Эллина с постоянством, завещанным ему македонскими царями, его предшественниками. Несколько лет сряду проходил он, из конца в конец, всё царство персидское, везде побеждая и нигде не отдыхая от побед. Решительное и упорное сопротивление встретил он только на берегах Средиземного моря, в странах охотно покорившихся Персии (ибо не дорожили государственной независимостью), но ненавидящих владычество Греков, с которыми они жили в давней вражде за первенство на морях и в торговле. Тир вспомнил свою прежнюю славу и осада этого одного города стоила более трудов и напряжения, чем завоевание всего Персистана.

Недаром Финикийцы боялись эллинского торжества. Все способности умственные были развиты в Греке, всякая предприимчивость была ему близка и доступна. Строение Александра доказало всю разумность геройства тирских купцов.

Три великих сражения уничтожили войско персидское. Смерть Дария и прекращение династии передали македонскому завоевателю все права кировых преемников. Далее и далее стремился победитель. Горы Инду-кху, долины Кашмира, индское пятиречие, где новое просвещение Греции встретилось с древним просвещением Индостана, пустыни заяксартские, где он опять встретил Гетов, побеждённых им на берегах Дуная, всё покорилось Александру. Далее и далее стремился его поэтический порыв; но утомлённое войско потребовало возврата в Вавилон, будущую столицу Европы и Азии. Тут, на пепелище древнейшего изо всех завоевательных государств, среди приготовлений к новому походу вглубь пустынь аравийских, среди пиров, которых безумие согласовалось с безумным восторгом, беспрестанно напрягавшим его силы, угас молодой завоеватель, яркая звезда завершившегося Эллинства. Царство, им основанное, не пережило его. Его пережили крепости, воздвигнутые его светлым военным умом в ущельях Гималаев, на берегах Инда, в степях массагетских; его пережили пробуждённая им торговля и новая торговая столица, всемирная Александрия, созданная его государственным ясновидением; его пережил эллинский мир, возвеличенный его могучим гением.

Едва ли кто из государей показал такое ясное понятие о требованиях торговли, как Александр Великий в построении Александрии и в назначении Вавилона столицей. Такое же ясновидение замечательно в Карле Великом, предположившем соединение Рейна с Дунаем, и в гениальном Петре. Верность торговых взглядов во всех этих трёх случаях зависела от целостной и гармонической стройности государственного ума. Гениальная простота мысли доступна всякой истине и всякому инстинкту истины.

Ничтожные люди разделили между собой наследство Александра: Египет достался Птолемеям Лагидам, Азия Селевкидам, Македония и власть над Грецией потомкам Антигона. Ни одна из этих династий, ни один из их основателей не представляли великих явлений, объясняющих покорность народов, недавно завоёванных Грецией, или твёрдость греческой власти. Древний мир повиновался потому только, что он был сокрушён в самых основах своего нравственного и государственного быта. Одна Греция ещё жила, потому что ещё верила своему божеству, – человеку.

Это начало было выражено вполне Александром. Не безумие, но глубокое сознание эллинского духа научило его назваться сыном вышнего, неизвестного, тайного бога (Аммуна) и воздвигнуть себе храмы и кумиры.

Но в то же время, как Александр представлял собой высшее развитие эллинской религии, он, как следовало человеку, постигшему её смысл в философии, отрицал исключительность её образов и приписывал равное достоинство всякой человеческой мысли, всякому человеческому верованию, именно потому, что они человеческие. Оттого его гордые сподвижники роптали на стремление царя к полному синкретизму всех религий, к полному слиянию всех обычаев. Преследования его были обращены только на то, в чём виделись следы государственной независимости, а не духовной свободы: против царей персидских, их столицы и их истории, а не против жрецов и храмов. К магам он был ласков, ко всем святыням благосклонен.

Нет сомнения, что покровительство, оказанное Александром, относится более к магам вавилонским, чем к мидийским; но, во-первых, в мидийских магах он видел начало политического противоборства, во-вторых, введение поклонения Миллите-Астарте уже сблизило обе религии, смешавшие свои образы, свои понятия и даже имена священных сословий. Это смешение доказывается многими свидетельствами и между прочим сказанием о дозволении брака матери и сына у мидо-персидских магов. Такая нелепость объясняется только из закона триад, в которых женская или восприимчивая сила носит одно и то же название по своей постоянной страдательности, не способной иметь определённый характер, следовательно, не могущей иметь определённое имя. От того-то Горус является мужем матери своей Изиды. Бессмысленный обряд был только искажённым изображением философской мысли, заключённой в кушитских учениях.

Ещё благосклоннее был Македонец к Иудее¹⁹³, несмотря на её отказ содействовать осаде Тира. Кир возвратил свободу Израилю, узнав в нём единоверца. Александр, ученик школы сократовой, покровительствовал ему, по сочувствию души, просвещённой знанием, с верой в свободно-творящего духа и с высотой нравственного закона.

Ещё недавно миновала буря вавилонского нашествия, а уже Израиль был снова великим народом и Иерусалим богатой столицей, но народ не смыкался в государство, столица не стремилась к политической деятельности. Еврейская община, узнав своё истинное значение, покорялась без боя всякой силе вещественной, сохраняя свою духовную независимость и свободное правление по законам, завещанным от Моисея и пророков. Александр принял Иудеев в своё войско и призвал иудейских жрецов в свою египетскую столицу. Ещё благосклоннее были его преемники-Лагиды. Александрия почти стала столько же еврейским, сколько эллинским городом. Примеру Птоломеев следовали Селевкиды в Азии. Селевк Никатор переселил множество иудеев в новосозданную им Антиохию и дал им права полного гражданства. Антиох Великий призвал несколько тысяч семей еврейских из евфратского междуречья в города Лидии и Фригии. Со всех сторон селились сильные колонии предприимчивых и расчётливых торговцев, принимающих участие в умственной жизни эллинского мира, распространяющих влияние своего древне-иранского учения, но никогда не исчезающих в соблазне идолопоклонства и обращающих с желанием и надеждой взоры свои к святой родине – храму сионскому. Так было до времён Антиоха IV (Эпифана); так возрастали богатство и слава Иерусалима. Эллинский мир, увлечённый необходимостью своего развития в чисто-логическую последовательность философии, не мог возвратиться ни к простоте предания, ни к безусловности веры, но сочувствовал и охотно сживался с духовным стремлением учения, близкого к лучшему светилу Эллады – Платону.

Нео-платонизм, задача которого явно носит характер столько же религиозный, сколько и философский, не мог нигде образоваться кроме полу-эллинской, полуиудейской Александрии. Гностицизм возник в том же краю или в близкой Финикии. Он содержит в себе желание возвысить древнее учение Кушитов в область философии, более свободной от вещественности, и потому заменяет ясное, но грубое отношение последовательных рождений утончённым, но тёмным законом эманации, и притом, верный коренной своей основе, сохраняет непримиримую вражду к Иудейству. Сам же, принимая невольно влияние эллинского мудрствования и еврейского предания, он воздействует на Иудеев, созидая все нелепости Кабалы. Впрочем, нет сомнения, что хотя нам известен только гностицизм, уже подвергнувшийся влиянию Эллады и Иерусалима, издавна существовал в тех же странах гностицизм менее учёный и определённый, но обличающий уже смешение мысленных стихий Ирана и Куша. Его отзыв заметен в двойной развязке прометеева мифа.