Обращение Константина. Свойство оного

Великий подвиг был совершён Константином. Духовное начало, способное возвратить жизнь государству, было торжественно признано. Но христианство не принесло всех своих плодов. Его последователи умножились быстро, но едва ли не быстрее ещё развратились. Тёплая вера заменилась холодной привычкой или равнодушным подражанием чужому примеру: уши, закрытые для проповеди евангельской, открылись убеждению императорского голоса, и прежние христиане-мученики исчезли в толпе новых христиан-льстецов. Нет сомнения, что обращение Константина продлило на многие века существование византийской империи: но Империя не спаслась от гибели, потому что сама (т. е. как государство) она не приняла христианства. Законы и общественная жизнь остались равнодушными к перемене исповедания. Слово евангельское просветило совесть человека, но не коснулось совести гражданина или, не создав гражданства нового и унизив прежнее перед идеей человечества, ослабило узы, связывающие государственное тело. Без христианства не уцелела бы так долго восточная половина Империи; но вся Империя распалась бы, вероятно, не так скоро. Внутренний переворот был невозможен, и римская держава, созданная древней жизнью, не могла уже принять той жизни, которой впоследствии создана новейшая история.

Оттого-то и Византия прожила средние века и породила Россию, оставаясь чуждой и средним векам, и России.

В этом внутреннем разногласии человека христианского и государства, сохранившего все наследство идолопоклонства, в этом невольном отчуждении духа человеческого от тела общественного, а не в самом христианстве заключается причина слабости, распадения и гибели Империи. Аскетизм был не причиной, а последствием общественной болезни.

Этого-то, кажется, до сих пор и не поняли историки. Они искали объяснений и, не доискавшись, выдумывали бессмыслицу. Так, например они обвинили христианство не только в неблаговолении к военным подвигам, но и в запрещении службы военной. Причина, почему христиане избегали службы вообще, а военной в особенности, во время гонений, объяснена выше; но в войске государей не гонителей, например, Константина до его обращения, служило множество христиан. В этом порукой предание, а ещё более здравый смысл. По всем вероятностям были из христиан и такие, которые не понимали причин, почему епископы запрещали военную службу при государях-гонителях, и которые считали самую войну преступлением; но такие исключения не имели последствий и, следовательно, не имеют значения исторического. Слепота критики происходит от излишнего поклонения римской древности и римскому праву. Запад получил от Рима богатое наследство науки юридической и, воспользовавшись им, не мог его оценить беспристрастно. Он назвал римское право писаным разумом (ratio scripta) и не без причины, по строго логическому развитию его; но не заметил шаткости и произвольности основ, взятых из грубого и случайного факта, не созданных и не проникнутых духом человеческим. Оттого-то в падении Империи и в явном разногласии христианства с обществом, устроенным Римом, он обвиняет христианство или случайность вещей человеческих. Не утверждаем, чтобы христианство содержало лучшие основы права государственного и гражданского; но очевидно, оно не могло удовлетворяться прежними и было справедливо в своих притязаниях. Случайность же разрушает только то, что основано на случайности и что носит в себе начало своего разрушения.

После Константина Империя приняла снова форму федерации, так же как при Диоклетиане; но к федерации было примешано начало семейного престолонаследия, всегда охотно принимаемого после великих государей. Новые междоусобия кончились вторичным сосредоточением власти в одной руке; но единство государя мало прибавило к его силе. Правитель Констанций был недостоин своего высокого звания, и дикие соседи стали со всех сторон вторгаться в римские пределы. Внешняя слабость была сопряжена с внутренним раздором; и раздор происходил от той самой церкви, которая могла и должна была умирить государство.