Триодь постная (часть III)

16 марта 1980 г.

Одна за другой проходят недели Великого Поста; и начав с вдохновением, чувствуя в себе силы совершить этот путь, мы часто, приближаясь к концу – а порой задолго до конца, – чувствуем, что мы ничего не совершили из того, что надеялись совершить: надеялись поститься строго и честно, надеялись молиться, надеялись оторваться от того, что нас держит в течение всей жизни в плену: интересы, заботы; и вот приходит момент, когда уже виднеется конец пути, и вдруг мы сознаем, что ничего или так мало мы исполнили из того, о чем мечтали. И тут на нас может найти разрушительный, подрывающий последние силы дух уныния: Как же мне войти в Страстные дни? Как же мне встретиться со славой и торжеством Воскресения Христова?

И вот здесь нам надо проявить и мудрость христианскую, и наше доверие к Богу. Мы не тем спасены, что трудимся и достигаем каких-то результатов: мы спасаемся той тоской души, которая нас влечет к Живому Богу, той любовью, которая нас влечет ко Христу. И даже когда мы срываемся, так же, впрочем, как и в человеческих отношениях, мы не должны забывать, что, как Апостол Петр ответил после троекратной измены на троекратный вопрос Спасителя Христа, мы можем сказать: Господи! Ты все знаешь! Ты знаешь и немощь, и падение, и колебание, и неверность мою, но Ты тоже знаешь, что я Тебя люблю, что это – последнее, самое глубинное, что во мне есть...

И тогда мы можем идти дальше, как и Петр пошел за Христом, зная, что Бог верит в эту нашу любовь, что Бог нам верит и верит в нас; и что мы можем идти дальше, колеблющимся шагом, неуверенной поступью, со взлетами и падениями, но лишь бы только сердцем мы не отрывались от Бога и продолжали идти. Идти к тому, чтобы в какой-то день – через неделю -другую – оказаться лицом к лицу со Страстями Господними, то есть с явлением на деле той любви, которой Он нас любит: претерпеть то, что Он претерпел нас ради, можно только по неисчерпаемой, бездонной любви.

И вот если мы не можем соединиться со Христом более таинственно, приобщая себя через молитву, созерцание и подвиг к Его крестному пути, станем хоть на краю этой дороги, на краю пути крестного, и будем всем вниманием, всем трепетом ужаснувшейся, умиленной – а может быть, даже неспособной ни на ужас, ни на умиление – души взирать на то, что значит любить, как Бог нас умеет любить. И скажем Ему только, если ничего другого мы сказать не можем: Спасибо Тебе, Господи, что Ты меня – мертвого, окаменелого, бесчувственного, безжизненного – так любишь, что придет день, когда и мне прозвучит слово, сказанное Лазарю четверодневному: Лазарь, изыди вон из гроба!.. Каждый из нас в какой-то день это услышит – не в конце времен, не при воскресении всех, как думала Марфа, а вот теперь, в какой-то неожиданный для нас момент, когда глас Господень прозвучит и мы станем снова, в одно мгновение, живыми, живыми и во времени, и в вечной жизни...

И к Пасхе мы можем подойти в сознании, что ничего мы не совершили достойного этой встречи с торжеством Воскресения, ничего не совершили, что нам дало бы право на эту радость. Как Иоанн Златоустый говорит в своем пасхальном слове: постившиеся и не постившиеся, трудившиеся и ленивые – все придите, потому что всех Господь равно приемлет: одним Он отдает долг, другим Он дарит дар Своей любви... Долг Он нам, вероятно, платить не будет, потому что мы не трудились; но дар любви каждому из нас дается. И поэтому, в каком бы мы ни были настроении, как бы ленивы мы ни были, как бы мало мы ни трудились, пойдем эти недели, последние, шаг за шагом, к этому свету, чтобы и самим загореться славой, засиять светом Воскресения и стать подобными Неопалимой Купине, которая горела, не сгорая, в пламени Божественного бытия. Аминь.

5-е Воскресенье Великого Поста – 27 марта 1977 г.

В ряду торжествующих, полных надежды седмиц Великого Поста мы сегодня вспоминаем святую Марию Египетскую. Почему Церковь включила ее образ в эти недели? Не потому ли, что в ней мы видим торжество Божией силы и торжество воистину ответной человеческой любви? Или, может быть, мы видим торжество человеческого отчаянного зова о помощи и победу, которая дается Богом, Его любовью, Его силой и крепостью.

О святой Марии Египетской можно сказать кратко: она была жительница Александрии, женщина дурной жизни, позор своих сограждан, соблазн, погибель. В какой-то день ей захотелось поклониться живоносному Кресту Господню, частица которого находилась в одном из храмов. И не думая о своей греховности, не думая о том, что по ее жизни у нее ничего общего нет с тем Богом чистоты и любви, Которому она хотела поклониться, она дерзновенно захотела войти в храм. Но какая-то сила ее остановила; каждый раз, как она приближалась к вратам, она была отброшена. И она пришла в ужас, и она обратилась к Матери Божией за помощью и за милосердием – и была допущена в храм. Но из храма она не вернулась к прежней позорной жизни; она ушла в пустыню и там провела, в неописуемом подвиге, в совершенном одиночестве, всю свою остальную жизнь до смерти; жизнь, которая не была жизнью бесплотного существа, но была поистине жизнью воплощенного духа, ожившего покаянием и благодатью.

Чему мы можем научиться от этой жизни? Мария Египетская была блудница; но блуд не заключается только в телесном грехе, в презрении своей телесности и личности другого человека. Блуд заключается в том, что человек заблуждается; он заключается в том, что цельность человеческой любви раздробляется, мельчает и человек уже неспособен всей душой, всем сердцем, всей мыслью, всем телом, всем существом своим любить одного человека и единого Бога... Блуд, в широком смысле, который ему придает Священное Писание, это идолопоклонническая привязанность к видимому миру. Мы ослеплены тем, что видим, мы не видим невидимого, потому что наше внимание, наш взор приложен только к тому, что видимо и осязаемо. Блуд заключается в том, чтобы отдать свое сердце не тому, что достойно любви; блуд заключается в том, что свою волю, вместо того, чтобы ее направить к единому на потребу, к чистой, святой любви к человеку, к людям, к Богу, мы распыляем так, что она направлена анархично, во все стороны, так, что она служит всем идолам, всем желаниям, всем порывам. Разве не все мы заражены этой болезнью блуда? Разве мы цельны сердцем, не разделены умом? Разве воля наша не колеблется?..

И вот мы можем себе представить себя самих в образе этой женщины. Вся жизнь наша подобна ее жизни; и, как она, мы порой хотим поклониться Живому Богу, хотим пробиться до Его животворного присутствия – и как часто мы этого не можем сделать! Как часто мы хотели бы молиться – но молитвы нет; мы хотели бы любить – но сердце каменно; хотели бы собрать наши мысли – а мысли разбегаются, расплываются; хотели бы всей волей своей начать новую жизнь, но нет этой воли – она разложилась на какие-то составные части, желания, мечты, тоску – а крепости в ней нет... Как часто мы подобны морским волнам, которые ударяются об утесы, взлетают и опадают вновь в лоно морское, ничего не достигнув. Редко, редко мы останавливаемся, однако, вниманием на этом. Мгновениями мы тоскуем, мгновениями болит у нас сердце, мгновениями мы думаем: Неужели мне закрыт путь к Богу?.. Но потом мы успокаиваемся, забываем, нас засасывает болото... Не так случилось с Марией Египетской: ее охватил ужас, и она бросилась за помощью, за милостью, за спасением...

Нам тоже надо научиться этому: никогда не утешаться тем, что не пробиться нам к Богу, не подойти к Нему. Нам надо научиться такой тоской о Нем тосковать, так к Нему пробиваться, чтобы, наконец, сила Божия и милость Божия ответили на наш зов и на наше отчаяние, полное непостижимой надежды... Но когда с нами это случается, мы только радуемся, мы уходим утешенные, мы не думаем, что нам дано было то, чего никакими силами мы не можем добиться сами. Мария Египетская это поняла, Мария Египетская всю жизнь превратила в благодарение Богу. Она поняла, что, получив то, что ей было дано, уже нельзя жить, как она жила, можно жить только ликующей и скорбной благодарностью. От всего она ушла, что было ей соблазном, что держало ее в плену, и прожила какую дивную жизнь...

Нам не под силу поднять такой подвиг, но каждый из нас может сделать то, что ему под силу. И мы должны помнить, как Апостол Павел говорит, что все нам возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе, что сила Божия в немощи совершается. Но не той ленивой, бесплодной немощи, которой мы страдаем, которая нас замучивает и губит, а в другой немощи – богоприимной, в той гибкости и слабости, которая рождается в человеке от сознания, что ему не достичь того, о чем он мечтает, единственного, к чему он стремится, своими силами, но что силой Божией он этого может достичь. И тогда Господня сила нашу немощь наполняет, как ветер наполняет хрупкий, слабый парус, который, однако, может привести к пристани корабль... Это – богоприимная немощь, которая заключается в том, чтобы уже на себя не надеяться и отдать себя послушливо, кротко, в руку Божию, исполняя Его волю только Его силой, и тогда все делается возможным: сила Божия в немощи совершается...

В этом ряду евангельских чтений, победоносных недель надежды, которые нас влекут сейчас к страстным дням, когда уже будет время не веры, не надежды, но время зрения Божественной любви, – как должна нас укреплять святая Мария своим образом, своим примером! Аминь.

Суббота перед Страстной – 23 апреля 1967 г.

Мы стоим на грани страстных дней, и на этой грани, в образе Лазаря и его воскресения, встает перед нами большая, радующая нас надежда: Господь крепче смерти, Господь победил ее – не только в том прямом смысле, в котором эта победа явлена телесным воскрешением Лазаря, но еще и в другом, который, может быть, еще непосредственнее относится к нам изо дня в день.

Бог создавал человека другом Себе; эта дружба, которая существует между нами и Им, еще углублена, сделана еще более тесной в Крещении нашем. Каждый из нас является другом Божиим, как назван был Лазарь; и в каждом из нас когда-то этот друг Божий жил: жил дружбой с Богом, жил надеждой, что эта дружба будет углубляться, расти, светлеть. Иногда это бывало в очень ранние дни нашего детства; иногда позже, в юношеские годы: в каждом из нас жил этот друг Христов.

А потом, в течение жизни, как цветок завядает, как истощается в нас жизнь, надежда, радость, чистота, – истощилась сила этого друга Господня. И часто-часто мы чувствуем, что в нас, словно во гробе, где-то лежит – нельзя сказать “покоится”, а именно лежит, страшной смертью пораженный, – четверодневный друг Господень, тот, который умер, к гробу которого сестры боятся подойти, потому что он уже разлагается телом...

И над этим другом как часто сетует наша душа, как часто сетуют и Марфа и Мария: та сторона нашей души, которая по своему призванию, по своим силам и возможностям способна молчать у ног Господних, слушая каждое Его слово, делаясь живой и трепетной от каждого животворящего слова Господня, и та сторона нашей души, подобная Марфе, которая способна была бы в правде и чистоте, с вдохновением творить в жизни дела Божии, которая могла бы быть не встревоженной служанкой, не мятущейся Марфой, какой мы часто бываем по образу растерявшейся Марфы евангельской, а трудолюбивой, творческой, живой Марфой, способной превращать своими руками, своей любовью, своей заботой все самое обыкновенное вокруг нас в Царство Божие, в явление любви человеческой и любви Божией. Итак, эти две силы в нас, бесплодные, зашедшие в нас в тупик Марфа и Мария, сила созерцания и сила творчества, сетуют над тем, что умер друг Господень Лазарь.

И минутами близко-близко к нам подходит Господь, и мы готовы, как Марфа, воскликнуть: Господи, зачем Тебя не было здесь в момент, когда решалась борьба между жизнью и смертью, в момент, когда Лазарь еще был жив – только поражен насмерть, и мог бы быть удержан в этой жизни! Если бы Ты был здесь, он не умер бы... – И слышим Его слово: Веришь ли ты, что он воскреснет? – И мы тоже, как Марфа, готовы сказать: Да, Господи, – в последний день...

Но когда говорила Марфа, она сказала это с такой надеждой: Я всегда веровала, что Ты – Господь, и я верую, что Лазарь воскреснет в последний день!.. А мы говорим это печально, грустно: Да, в последний день воскреснет, когда уже, как говорит Великий канон, кончится жизни торжество, когда уже будет поздно на земле творить, когда будет поздно жить верой и надеждой и ликованием нарастающей любви...

Но Господь и нам говорит, как ей; говорит нашей безнадежности, как сказал ее совершенной надежде: Я – воскресение и жизнь! И если кто в Меня верует, если бы и мертв был – воскреснет...

И тут хочется вспомнить еще другое: Марфа не знала, что за три дня до этого Христос Своим ученикам говорил, что насмерть болен Его друг, не знала, что Он дал ему умереть, чтобы он воскрес, но уже богатый таким опытом, такой победой Божией, что уже ничто не могло его поколебать...

Пришел Господь и повелел Лазарю встать из мертвых: вот образ для нас. В каждом из нас он лежит – умерший, побежденный, окруженный нашим сетованием, часто безнадежным. А сегодняшнее Евангелие, на самой грани страстных дней, нам говорит: Не бойтесь! Я – воскрешение и жизнь! Тот друг Господень, который в вас жил, который в вас есть, который кажется безнадежно мертвым, от одного слова Моего может воскреснуть – и поистине воскреснет!

И вот войдем в страстные дни с этой надеждой, с уверенностью, что мы идем к Пасхе, к переходу от временного к вечному, от смерти к жизни, от нашей пораженности к победе Господней. Войдем в страстные дни с трепетом о том, как нас возлюбил Господь и какой ценой Он нам дает жизнь, войдем уже теперь с надеждой, со светом и с радостью грядущего воскресения. Аминь.

Перед Страстной

Я хочу сопоставить два слова из Священного Писания, которые друг друга раскрывают и объясняют. В сегодняшнем послании мы слышали слова: Не упивайтесь вином, потому что в нем блуд, но поучайтесь в псалмах и пениях и песнях духовных... А в день Пятидесятницы, когда Святой Дух сошел на Апостолов, и они вышли в трепете и восторге этого вдохновения, истинного вдохновения, исполненные именно Духом жизни, Духом сыновства, Духом любви, Духом радости, то люди, которые их видели или слышали, в недоумении говорили: Не упились ли вином эти люди, что в них сейчас такой восторг, такой подъем?..

И вот, в сопоставлении этих двух мест мы находим для себя путь духовной жизни. Когда Апостол Павел говорит: “не упивайтесь вином, потому что в нем есть блуд”, он не только говорит о том, что человек, упившись, может поступить грязно и нехорошо; он говорит о чем-то гораздо более основном и важном, о том, что одно вдохновение, один восторг, одно опьянение может подменить другое.

Мы призваны в этой жизни быть носителями Святого Духа; в нас должна бы ликовать вечная жизнь, переливаясь через край восторгом, любовью, творческим вдохновением, должна сиять жизнь Божия в нас. Но как часто мы ищем вдохновения, опьянения в чем-то другом, – в вещественном вине, которое дает человеку иллюзию, что ему хорошо, что он крепок, что он силен, что море по колено, что горе отошло, что он вошел в мир, где все ему доступно, где он – царь, где он властен. И еще чаще мы опьяняемся всем тем, чем мы подменяем Бога, и тем, на что мы опираемся, чтобы жить: потому что чем-то надо жить. Нельзя жить без вдохновения, – и вот люди упиваются: упиваются всем доступным, стараясь что-то поставить вместо истинного вдохновения, которое не приходит.

В молитве это часто бывает, когда человек, становясь на молитву, не ищет с тоской и надеждой Господа своего, а ищет в молитве какое-то удовлетворение, успокоение своего сердца, какую-то искру жизни. И так часто бывает, что, молясь, мы проходим мимо Бога, что имя Его, присутствие Его, приближение Живого Бога мы только стараемся использовать, чтобы на мгновение, хотя бы на мгновение, в нас дрогнуло что-то и нам показалось, что мы живы.

Мне помнится письмо, которое я получил много лет тому назад от одной из Елен, о которых мы молимся за литургией. Она заболела в ранней молодости неисцельной болезнью, и, когда тело начало слабеть и плоть становиться прозрачной, ей показалось, что так близок Господь. Тяжесть тела, тяжесть ума уже не мешали вырваться к Господу, и казалось, что вот-вот прорвется душа в эти дали. Но тело продолжало слабеть, и пришел момент, когда тело и душа оказались бессильны сделать это усилие, которое человека бросает вперед, дает ему раскрыть крылья духа. И тогда она мне написала слово, которое, мне кажется, так глубоко и сильно и так непосредственно относится к тому, о чем сейчас идет речь... “Молитесь, – писала она, – чтобы я никогда не постаралась себе в утешение поставить вместо Бога, Которого я не могу уже больше достичь, иллюзию о том, что Он тут”... Это ведь сводится к тому, чтобы сказать: Молите Бога, чтобы Он дал мне крепость остаться в предельной оставленности, в последнем неизбытном нищенстве, но только не принять лжи себе в утешение, не взять землю, когда я ищу Неба...

И вот в этом я вижу мудрое, и мужественное, и строгое слово, которое делает понятным сегодняшнее апостольское слово. Не упивайтесь, не давайте себе опьянеть ничем, потому что это подмена: опьянение опьянению рознь. Человек, который пьян вечностью, как Апостолы в Пятидесятницу, может показаться другим на мгновение будто упившимся вином; но это не так. И вот к чему нас призывает Апостол, и вот о чем он нас предупреждает: берегитесь, будьте трезвы до предела, будьте трезвы до конца, потому что опьянеть землей, когда ищешь Неба, – это измена, это блуд.

И вот сейчас мы почти на краю страстных дней. Одна неделя осталась для того, чтобы отрезвиться, для того, чтобы понять, что мы идем навстречу чему-то, что не является иносказанием, мечтой, а что является подлинным, трагедией жизни, что мы идем навстречу чему-то, что переживать для себя нельзя, к чему можно приобщиться, потому что это реально и так страшно, так значительно, но чего нельзя употребить для того, чтобы свою душу поколебать и разбудить.

Ведь если бы мы только знали – и сколько людей это знают в наши дни, по всей земле, при обстоятельствах общественности нашей – если бы мы знали, что вокруг кого-то, кого мы любим, замыкается кольцо ненависти, кольцо соглядатаев, что постепенно закрывается перед ним путь свободы, путь бегства, что вот-вот настигнет этого человека какая-то вражья сила и он уйдет в безнадежный плен, из которого путь только на расстрел, на смерть, на пытку, – как бы мы были трезвы, как бы мы восприняли все вокруг нас – все, что в ежечасной нашей жизни, и то, что в нашей церкви, – трезво, строго, реально, потому что перед нами стоял бы образ дорогого человека, который через мгновение будет взят, убит, заключен, умучен.

И вот к этому мы идем: немного дней осталось до момента, когда будет перед нами проходить не рассказ, а живой образ судьбы Человека Иисуса Христа, нашего брата по плоти и по человечеству, и нашего Бога, Творца. Вот где стоит слово апостольское: Берегись, берегись, не упивайся, не опьяней от мира и земли так, чтобы стать нечутким к тому, что будет происходить здесь – там, где среди земли мы видим события земные в их небесном освещении. Берегитесь, не упивайтесь тем, что вы будете видеть и слышать и переживать здесь, в храме. Это не дано, чтобы упились, а чтобы отрезвились, чтобы мы опомнились, чтобы реальность стала настолько острой, что она рассекла бы, как меч, по слову Апостола, между душой и духом, между телом и костьми, чтобы отпало все мертвое, все, что принадлежит царству тьмы и тления, и осталась только трепетно-трезвая душа перед своим спасением или погибелью. Аминь.

Перед Страстной – 1969 г.

Я хочу две вещи сказать вам сегодня. Сегодня почти закончен Великий Пост, и мы – в преддверии страстных дней. В начале Поста, говоря о его смысле и значении, я говорил, что Пост должен быть для человека временем, когда он себя ограничивает во всем том, что не существенно нужно и необходимо, ограничивает себя так, чтобы заставить себя стать перед лицом единственных подлинных ценностей, своей собственной совести, правды человеческой и правды Божией; но что, кроме этого, наше ограничение себя во всем ненужном, во всем излишнем должно принести пользу и радость другим людям.

И вот сейчас время подвести этому итог. Ограничить мы себя могли, каждый, во многом излишнем; и вот пусть каждый перед своей совестью ответит: в чем он себя ограничил, и насколько он ограничил себя? Сколько он излишества себе позволил, и сколько он себя сдержал?

И затем поставим перед собой вопрос: кому это воздержание наше пошло на пользу, для кого это время нашего воздержания оказалось временем радости и помощи? Вот мы собирали здесь в храме деньги на нуждающихся; конечно, нельзя судить, чем кто пожертвовал, по тому, что осталось на тарелке этих пожертвований; но за весь Пост двух фунтов не собралось на голодных у дверей этой церкви... Вот и вопрос, который ставится перед каждым из нас... Нас много здесь было; очень много народа прошло; а много ли людей от нашего воздержания получило хлеб? А ведь мы будем в этом судиться; не в том, что мы творили или не творили чудес, а в том, что мы были сыты, а другие были голодны; мы были одеты – а другие были нищими... И таких примеров можно представить очень много. Вот встаньте перед лицом своей совести и ответьте: воздержались ли вы ради спасения своей души, и принесло ли ваше воздержание кому-нибудь хоть крупицу радости и добра? А если нет – напрасен был пост; напрасно все эти дни, все эти недели мы вспоминали о том, как восходит Христос в Иерусалим умирать, страдать – потому что другие люди страдают и умирают, тогда как некоторые живут в излишке.

Теперь мы вступаем во дни страстей Господних. В течение первых трех дней мы должны собрать с Евангелия, которое будет читаться, все, что мы можем собрать, всю правду, которая когда-либо проникла в нашу душу. Но когда чтения дойдут до Великой среды, когда мы встанем перед лицом действительных событий Страстной, – забудем себя: поздно тогда вспоминать! и станем перед лицом того, что происходит. И пусть эти события нас бьют и судят, и выправляют, и куют, как молот кует железо. Не защищайтесь от того, что вы услышите и увидите, не защищайтесь красотой церковной и умиротворенностью вне церкви против того, что происходит в эти дни: как человека загнали, замучили и убили – потому что мы все такие же, как те толпы, которые окружали Христа. Станем перед лицом и этой правды; произнесем над собой суд, и тогда, может быть, дрогнет в нас что-нибудь не на мгновение, а навсегда; и из этой Страстной, может быть, мы выйдем сколько-то более истинными людьми, обновленными по образу Того, Кто умер в эти дни. Аминь.

Вербное Воскресенье – 1974 г.

Праздники бывают разные. Сейчас мы встречаем праздник Входа Господня в Иерусалим; это один из самых трагических праздников церковного года. Казалось бы – все в нем торжество: Христос вступает в Святой Град; встречают Его ликующие толпы народа, готовые из Него сделать своего политического вождя, ожидающие от Него победы над врагом; разве здесь есть что-то трагическое?

Увы, есть! Потому что все это торжество, все это ликование, все эти надежды построены на недоразумении, на непонимании, и та же самая толпа, которая сегодня кричит: “Осанна Сыну Давидову!”, то есть, “Красуйся, Сын Давидов, Царь Израилев”, в несколько дней повернется к Нему враждебным, ненавидящим лицом и будет требовать Его распятия.

Что же случилось? Народ Израилев от Него ожидал, что, вступая в Иерусалим, Он возьмет в Свои руки власть земную; что Он станет ожидаемым Мессией, Который освободит Израильский народ от врагов, что кончена будет оккупация, что побеждены будут противники, отомщено будем всем.

А вместо этого Христос вступает в Священный Град тихо, восходя к Своей смерти... Народные вожди, которые надеялись на Него, поворачивают весь народ против Него; Он их во всем разочаровал: Он – не ожидаемый, Он не тот, на которого надеялись. И Христос идет к смерти...

Но что же остается одним, и что завещает нам Христос Своей смертью?

В течение именно этих дней, говоря народу о том, какова будет их судьба, когда они пройдут мимо Него, не узнав Его, не последовав за Ним, Спаситель Христос говорит: Се, оставляется дом ваш пуст; отныне пуст ваш храм; пуст ваш народный дом; опустела душа; опустели надежды; все превратилось в пустыню...

Потому что единственное, что может превратить человеческую пустыню в цветущий сад, единственное, что может дать жизнь тому, что иначе – пепел, единственное, что может сделать человеческое общество полноценным, единственное, что может помочь человеческой жизни стремиться полноводной рекой к своей цели, – это присутствие Живого Бога, дающего вечное содержание всему временному: Того Бога, Который настолько велик, что перед Ним нет ни великого, ни малого, а в каком-то смысле все так значительно – как перед любовью: самые мелкие, незаметные слова так дороги и значительны, а большие события иногда так ничтожны в таинстве любви.

Оставляется вам дом ваш пуст... Народ искал земной свободы, земной победы, земной власти; его вожди хотели именно властвовать и побеждать. И что осталось от этого поколения? Что осталось от Римской империи? Что вообще осталось от всех тех, которые имели в руках власть и думали, что никогда она не отнимется у них? – Ничто. Порой – могилы; чаще – чистое поле...

А Христос? Христос никакой силы, никакой власти не проявил. Перед лицом непонимающих Его Он так непонятен: Он все мог, Он мог эту толпу, которая Его так восторженно встречала, собрать воедино, из нее сделать силу, получить политическую власть. Он от этого отказался. Он остался бессильным, беспомощным, уязвимым, кончил, как будто побежденным, на кресте, после позорной смерти, среди насмешек тех, могилы которых теперь не сыскать, кости которых, пепел которых давно рассеяны ветром пустыни...

А нам завещал Христос жизнь; Он нас научил тому, что, кроме любви, кроме готовности в своем ближнем видеть самое драгоценное, что есть на земле, – нет ничего. Он нас научил тому, что человеческое достоинство так велико, что Бог может стать Человеком, не унизив Себя. Он нас научил тому, что нет ничтожных людей, тому, что страдание не может разбить человека, если только он умеет любить. Христос научил нас тому, что в ответ на опустошенность жизни можно ответить, отозвавшись только мольбой к Богу: Приди, Господи, и приди скоро!..

Только Бог может Собой заполнить те глубины человеческие, которые зияют пустотой и которых ничем не заполнишь. Только Бог может создать гармонию в человеческом обществе; только Бог может превратить страшную пустыню жизни в цветущий сад.

И вот сегодня, вспоминая вход Господень в Иерусалим, как страшно видеть, что целый народ встречал Живого Бога, пришедшего только с вестью о любви до конца – и отвернулся от Него, потому что не до любви было, потому что не любви они искали, потому что страшно было так любить, как заповедал Христос, – до готовности жить для любви и умереть от любви. Они предпочли, они хотели, жаждали земного. Осталась пустыня, пустота, ничто...

А те немногие, которые услышали голос Спасителя, которые выбрали любовь и уничиженность, которые захотели любить ценой своей жизни и ценой своей смерти, те получили, по неложному обещанию Христа, жизнь, жизнь с избытком, победную, торжествующую жизнь... Это – праздник, который мы сейчас вспоминаем, который мы сейчас празднуем; это день страшнейшего недоразумения: одним оставляется дом их пуст, другие входят в дом Божий и становятся сами храмом Святого Духа, домом Жизни. Аминь.

Вербное Воскресенье

Мы вступаем сегодня в тяжелые дни: в дни, когда мы вспоминаем Страсти Христовы, в дни, когда и нам будет нелегко приходить в храм выносить долгие службы, молиться. Многие поставят перед собой вопрос: А стоит ли ходить, когда тело так устало, когда мысли разлетаются, когда нет внутренней собранности и настоящего участия в том, что происходит?..

Вспомните тогда то, что было в дни Страстей Господних: сколько было народа, и добрых и страшных людей, которые много бы дали, чтобы вырваться из ужаса и из истомленности этих дней. Те, которые были близки ко Христу, – как у них разрывалось сердце, как истощались последние силы, телесные и душевные, в течение этих немногих страшных дней... И как сотни, вероятно, народа хотели бы вырваться из этой недели, быть свободными от того, что происходило: от гнева, от страха, от ужаса...

И жизнь никуда не давала уйти; никуда не могла отойти от страстей Господних Пречистая Дева Богородица; никуда не могли укрыться от своего ужаса ученики Христовы, даже в те минуты, когда страх побеждал и они старались спрятаться от гнева народного.

Никуда не могли уйти, забыть происходящее Никодим, Иосиф Аримафейский, тайные ученики Христовы, верные женщины -мироносицы. Уйти было некуда, потому что ужас обитал в их сердцах, потому что ужас охватывал их извне и изнутри. И так же некуда было уйти от этого тем, которые с ненавистью, упорно, злобно добивались Христова убийства.

И вот, когда вспоминаешь это, – разве не найдешь себе места в храме в течение этих страстных дней? И у них мешались мысли, и у них холодело сердце, и у них истощались силы; но они жили этим событием. И то, что будет происходить на этих днях, это не мертвое воспоминание о когда-то прошедшем; это событие, которое находится в сердце наших дней, на нем зиждется жизнь нашего мира и наша жизнь.

Поэтому, что бы вы ни переживали, как бы мало вы – мы – ни переживали, будем ходить на эти службы, погружаться в то, что они нам предъявляют. Не будем стараться из себя насильственно выжать какие-то чувства: довольно посмотреть; довольно послушать; и самые события – потому что это события, а не воспоминание – пусть нас ломают телом и душой. И тогда, когда, не вспоминая себя, а думая о Христе, о том, что происходит на самом деле в эти дни, мы достигнем и той великой субботы, когда Христос упокоился во гробе, – и на нас найдет покой. И когда ночью мы услышим весть о Воскресении, тогда мы тоже сможем вдруг ожить от этого страшного оцепенения, от этой страшной смерти Христовой, умирания Христова, которому мы хоть сколько-то приобщимся в течение страстных дней. Аминь.

1965 г.

Тема о суде Божием. Если вы прочтете евангельские отрывки, которые положены на сегодня, то увидите, что тема суда проходит через них красной нитью; и она ставит перед нами вопрос: каковы мы?.. Чем мы кажемся, чем мы на самом деле не являемся? В чем наша лжеправедность, в чем наше ложное бытие перед лицом подлинного?

По-гречески суд называется “кризис”: мы сейчас – и в течение всей истории – находимся в состоянии кризиса, то есть суда истории, то есть, в конечном итоге, суда Божиих путей над нами.

Каждая эпоха – время крушений и обновлений; и вот все кажущееся – погибнет, все ложное – погибнет. Устоит только целостное, устоит только истинное, устоит только то, что на самом деле есть, а не то, что будто бы существует.

Каждый из нас чем-то кажется: и в хорошем, и в плохом смысле; и все то, что кажется, рано или поздно будет смыто и разнесено: Божиим судом, человеческим судом, грядущей смертью, жизнью. И мы должны, если мы хотим вступить в эти дни страстных переживаний, раньше всего подумать: чем мы являемся на самом деле? – и только настоящими встав перед судом своей совести и Бога, вступить в последующие дни: иначе мы осуждены...

6 апреля 1977 г.

Мы уже подходим к самим Страстям Господним, и из всего, что мы слышали, так ясно делается, что Господь может все простить, все очистить, все исцелить и что между нами и Ним могут стоять две только преграды. Одна преграда – это внутреннее отречение от Него, это поворот от Него прочь, это потеря веры в Его любовь, это потеря надежды на Него, это страх, что на нас у Бога может не хватить любви...

Петр отрекся от Христа; Иуда Его предал. Оба могли бы разделить ту же судьбу: либо оба спастись, либо оба погибнуть. Но Петр чудом сохранил уверенность, что Господь, ведающий наши сердца, знает, что, несмотря на его отречение, на малодушие, на страх, на клятвы, у него сохранилась к Нему любовь – любовь, которая теперь раздирала его душу болью и стыдом, но любовь.

Иуда предал Христа, и когда он увидел результат своего действия, то потерял всякую надежду; ему показалось, что Бог его уже простить не может, что Христос от него отвернется так, как он сам отвернулся от своего Спасителя; и он ушел...

Часто нам думается, что он ушел в вечную погибель; и от этого у нас – может быть, недостаточно – содрогается сердце и ужасается: неужели он мог погибнуть? К Петру пришли другие ученики, они его взяли с собой, несмотря на его измену; Иуда среди них был какой-то чужой, нелюбимый, непонятный; к нему, после его измены, никто не пошел. Если измена Иудина случилась бы после Воскресения Христова, после того, как ученики получили дар Святого Духа, думается, что они не оставили бы его погибнуть в этом страшном одиночестве, не только без Бога, но и без людей. Христос не оставляет никого... И как бы ни страшно было думать об Иуде, о том, что его слово погубило Бога, пришедшего на землю, однако где-то должна в нас теплиться надежда, что бездонная премудрость Божия и безграничная, крестная, кровная Его любовь и его не оставит...

Не будем произносить и над ним последнего, страшного суда – ни над кем. Как-то, много лет тому назад, светлый русский богослов Владимир Николаевич Лосский, говоря о спасении и погибели, закончил свое слово надеждой; говоря уже не об Иуде, не о Петре, ни о ком из нас, он сказал о сатане и о споспешествующих ему аггелах, что мы должны помнить, что на земле, в борьбе за спасение или за погибель человека, Христос и сатана непримиримые противники; но что в каком-то другом плане и сатана, и темные, падшие духи являются тварью Божией, и Бог Свою тварь не забывает...

И мы сегодня видим и другой образ. Я только что говорил, что нас может отделить от Бога наше, и только наше отречение от Него и бегство от Него, неверие в Его любовь, в Его верность. Но есть другое, что нас может отделить от Бога; об этом мы слышали постоянно в эти дни: это ложь и лицемерие. Это ложь людей, которые не хотят на себя посмотреть, не хотят себя видеть, какие они есть, которые хотят обмануть себя, обмануть Бога, обмануть других и прожить в мире иллюзий, в мире нереальности, в котором им на время спокойно, безопасно; это нас тоже может отделить от Бога...

Одного подвижника раз спросили, как может он жить с такой радостью в душе, с такой надеждой, когда он себя знает грешником? И он ответил: Когда я предстану перед Богом, Он меня спросит: Умел ли ты Меня любить всей душой твоей, всем помышлением, всей крепостью твоей, всей жизнью?.. И я отвечу: Нет, Господи!.. И Он меня спросит: Но поучался ли ты тому, что тебя могло спасти, читал ли ты Мое слово, слушал ли ты наставления святых? И я Ему отвечу: Нет, Господи!.. И Он тогда меня спросит: Но старался ли ты хоть сколько-то прожить достойно своего хотя бы человеческого звания?.. И я отвечу: Нет, Господи! И тогда Господь с жалостью посмотрит на мое скорбное лицо, заглянет в сокрушенность моего сердца и скажет: В одном ты был хорош – ты остался правдив до конца; войди в покой Мой!..

Сегодня утром мы читали о том, как блудница приблизилась ко Христу: не покаявшаяся, не изменившая свою жизнь, а только пораженная дивной, Божественной красотой Спасителя; мы видели, как она прильнула к Его ногам, как она плакала над собой, изуродованной грехом, и над Ним, таким прекрасным в мире таком страшном. Она не каялась, она не просила прощения, она ничего не обещала, – но Христос, за то, что в ней оказалась такая чуткость к святыне, такая способность любить, любить до слез, любить до разрыва сердечного, объявил ей прощение грехов за то, что она возлюбила много... И когда Петр был Им прощен, он тоже сумел Его много любить, может быть, больше многих праведных, которые никогда не отходили от Спасителя, потому что ему было прощено так много...

Скажу снова: мы не успеем покаяться, мы не успеем изменить свою жизнь до того, как мы встретимся сегодня вечером и завтра, в эти наступающие дни, со Страстями Господними. Но приблизимся ко Христу как блудница, как Мария Магдалина: со всем нашим грехом, и вместе с тем отозвавшись всей душой, всей силой, всей немощью на святыню Господню, поверим в Его сострадание, в Его любовь, поверим в Его веру в нас, и станем надеяться такой надеждой, которая ничем не может быть сокрушена, потому что Бог верен и Его обетование нам ясно: Он пришел не судить мир, а спасти мир... Придем же к Нему, грешники, во спасение, и Он помилует и спасет нас. Аминь.

2 апреля 1980 г.

Сейчас мы будем совершать Таинство Елеопомазания больных.

Установлено это Таинство было еще в апостольские времена, но на Страстной неделе оно стало совершаться со времени Крымской войны, в осажденном Севастополе. Болезнь, насильственная смерть грозили каждому, и архиерей города повелел всем – что я говорю: просил, чтобы каждый приготовился к смерти и к тому, чтобы предстать перед Богом очищенным от всякой скверны. Каждый каялся в своих грехах перед лицом угрожавшей или даже верной смерти; и затем каждый помазывался во исцеление души и, следовательно, тела от болезни, от хрупкости, от голодной слабости.

Нам не угрожает, поскольку мы знаем, насильственная смерть; но все мы стоим перед лицом собственной смертности. Смерть придет на каждого из нас, болезнь поражает каждого из нас в его время. И есть болезнь тела, но есть также в постепенном умирании человека нечто, что относится к его духу: злопамятность, ненависть, горечь, страх, зависть, ревность – все чувства, которые направлены против нашего ближнего. А также чувства – или бесчувствие, – которые отчуждают нас от Бога, разрушают нас в душе и в теле так же верно, как болезнь.

И вот сейчас, когда мы будем стоять перед Богом, слушая призыв Апостолов о том, чтобы нам покаяться, слушая Евангелие, провозглашающее о прощении и об исцеляющей силе Божией, будем, каждый из нас, помнить о нашей смертности, о нашей хрупкости, о том, что мы изо дня в день стоим перед судом нашей души и нашей совести и так мало слышим его; о том, что каждый из нас в какой-то день встанет перед Богом и увидит, что полжизни, а то и большую ее часть он потратил напрасно: потому что единственный плод жизни – это любовь, благодарность, поклонение Богу, стяжание Духа Святого.

Покаемся же, то есть обернемся от смерти к жизни, от самих себя к Богу, от потемок и мрака – к чистому свету Христову. И затем, со всей искренностью принеся Богу в течение этой службы сердце сокрушенное, дух кающийся, приняв решение не допустить, чтобы Христовы жизнь и смерть оказались для нас напрасными, примем помазание святым Елеем во исцеление души и тела, елеем радования, елеем, который восстанавливает силу, который приготавливает нас на борьбу со всяким злом, духовным и прочим, приготавливает нас стать воинами Христа.

Встанем же сейчас перед Богом в обнаженности правды, в обнаженности души, которая не ищет скрыться и защититься от своей совести, и получим исцеление. Исцеление души и, в той мере, в какой это полезно для нас, исцеление тела: потому что мы призваны быть сильными силой Господней, но мы также призваны, таинственным и иногда пугающим нас образом, нести в нашем теле смерть Христову, нести в нашем теле раны Христовы, чтобы восполнить в наших телах недостающее страстям Христовым.

Станем же чистыми духом и душой, так, чтобы всякая душевная боль или страдание или всякое страдание тела были плодом не смерти в нас, но нашего единства со Христом, и блаженны мы, что будем в эти дни призваны разделить с ним Его страсти...

26 апреля 1989 г.

В сегодняшней службе мы с чувством ужаса, но также и трагического трепета вспоминаем предательство Иуды; и в этой же службе вспоминается событие, когда трое юношей были брошены в огненную печь царем вавилонским. Остановимся на мгновение на иудином предательстве.

Он был учеником; он был так же близок к Господу Иисусу Христу, как и каждый из других Его учеников. Каким-то образом, слишком таинственным, чтобы мы даже могли строить догадки, что-то с ним случилось: он избрал стяжательство, властолюбие, он избрал мир вместо нищеты, вместо предельного истощания Божия. Он был свободен: он сделал выбор. И одновременно само это его предательство раскрывает нам еще раз по-новому – что есть Божественная любовь: на фоне этой человеческой хрупкости и этой человеческой измены мы видим, как Христос говорит ему: Иди и делай, что собирался!.. Ни слова осуждения; только обращенные к ученикам слова, пронизанные болью: Лучше было бы тому человеку не родиться, который предает Сына Божия... И снова: когда Иуда приходит в Гефсиманский сад, принося смерть и предательство, Христос к нему обращается со словом такой силы любви, такой полноты любви: Друг! На какое дело ты пришел?.. В момент, когда Иуда предает Христа, чтобы Он был убит, Он зовет его: “Друг!”, потому что Он не изменяет никому; Он остается верным... И вечная судьба Иуды тоже покрыта для нас тайной; мы можем только представить себе, что, когда Христос сошел во ад и победил ад, Иуда и Христос снова встретились лицом к лицу. К чему привела эта встреча, мы гадать не можем. Но мы можем ставить перед собой вопросы о нашей собственной верности или наших изменах. Предательство Иуды было вызвано его привязанностью к вещам земли, его политическими планами, его желанием обогатиться; в конечном итоге – его непониманием Христа и путей Божиих. Тут предостережение: он – как человек из притчи, который отказался прийти на брачный пир, потому что купил поле и думал, что владеет им, а на самом деле он оказался во власти того, что приобрел; который отказался прийти, потому что купил волов и ему надо было испытать их, у него было дело на земле и не было времени на брачный пир; который отказался прийти, потому что сам нашел себе жену и сердце его было полно собственной радостью, не было в нем места для радости и счастья другого... Не похоже ли это на нас самих в стольких отношениях? Но, сказав все это, можем ли мы забыть слово Христа: “Друг!” – верность Того, Кого Книга Откровения называет “Верным”: Он верен навсегда.

Верность мы видим также во втором образе сегодняшнего богослужения; это образ Ветхого Завета: трое юношей, которые отказались поклониться ложным богам – жадности, властолюбию, ненависти, – которые все это отвергли и были за это приговорены царем вавилонским к сожжению в пылающей печи. И когда царь пришел посмотреть на зрелище их казни, он воскликнул: Не троих ли мужей мы бросили в огонь связанными? И вот я вижу четырех мужей, ходящих без цепей, и вид четвертого подобен Сыну Божию... – В самых страшных, самых жестоких испытаниях, в самых лютых искушениях, когда искушение пламенеет и горит страдание, Христос с нами. Не достаточно ли этого, чтобы напитать нашу надежду уверенностью и из нашей робкой, шаткой надежды сделать такую надежду, которая есть уверенность, что Бог с нами!

Но относится ли это только к тем, кто праведен? Трое юношей страдали ради Бога – как же грешники, преступники, злодеи? Вспомним небольшой холм вне стен града – Голгофу; три креста; на одном умирает Сын Божий, непорочный, но несущий на Себе грех, зло всего мира. И два человека, которые были действительно злы. И поскольку один из них признал, что он зол, что творил зло, он обернулся ко Христу с воплем раскаяния, сожалея о том, чем он был, что он сделал, принимая последствия того, чем был и что сделал как справедливое возмездие за свои грехи. Вспомним его слова, обращенные к другому злодею, чтобы унять его богохульство: Мы справедливо осуждены, потому что мы преступники а Он умирает обреченный, засуженный несправедливо, потому что Он не сделал ничего дурного... И вот первый принял все последствия, всю боль, все страдание, весь ужас, который выпал ему, потому что увидел в этом справедливость: Божию правду и карающую справедливость людскую. И Христос обещал ему, что в тот самый день он будет с Ним в раю.

О чем это снова говорит нам? Это говорит, что все мы стоим перед Богом осужденными. Не творили ли мы зло? Не преступники ли мы, то есть не преступили ли мы грани из Земли Обетованной, земли Божией в землю, которая еще под властью врага? Не предали ли мы правду, отвернувшись от закона жизни и избрав закон смерти? И опять: когда мы оглядываемся на себя, не можем ли мы увидеть себя как изуродованную икону, образ Христов? И изуродованный не обстоятельствами, не другими людьми, а прежде всего нами самими? И тогда мы можем повернуться к Богу и сказать: Да! Я признаю, что я обманул Твое доверие! Я оказался недостоин Твоей веры в меня – и я принимаю все последствия своей неверности. Господи! Я распинаюсь болью и стыдом; Господи, прими меня в Твое Царство... И ответ: Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я дам вам мир! Придите ко Мне!..

И вот мы подходим сегодня к Таинству Елеопомазания с этим многогранным сознанием, которое предлагается нам сегодняшней службой. Мы идем в уверенности, что Бог с нами в нашем испытании и в нашем искушении, в опаляющем пожаре зла и в пламенеющем горниле очищения, если только мы примем последствия того, чем мы являемся. И если мы обратимся к Богу и скажем: Господи! Я согрешил против Неба и перед Тобой! Я больше недостоин называться Твоим сыном, Твоей дочерью – мы будем приняты Богом, как блудный сын был принят своим отцом: прощенные, принятые в объятия, получившие нашу первую одежду, одаренные Божиим доверием, названные нашим подлинным именем: сын Мой, дочь Моя...

Примем же это Таинство Помазания во исцеление души и тела просто потому, что мы пришли к Богу, просто потому, что говорим: Господи, спаси нас! – как Петр кричал, когда тонул. И мы будем очищены, исцелены, поставлены на путь спасения... Какое диво! Как дивно быть так любимыми и так уверенными, что мы любимы.

Будем поэтому идти с уверенностью, с надеждой, которая и есть надежда явленная, и принесем Богу столько любви, сколько можем: иногда благодарность может быть началом любви. Принесем Ему наше доверие, нашу благодарность и примем от Него прощение и обновление жизни. Аминь.

1980 г.

Вечером или поздней ночью в Страстной четверг читается рассказ о последней встрече Господа Иисуса Христа со Своими учениками вокруг пасхального стола и о страшной ночи, одиноко проведенной Им в Гефсиманском саду в ожидании смерти, рассказ о Его распятии и о Его смерти...

Перед нами проходит картина того, что произошло со Спасителем по любви к нам; Он мог бы всего этого избежать, если бы только отступить, если бы только Себя захотеть спасти и не довершить того дела, ради которого Он пришел!.. Разумеется, тогда Он не был бы Тем, Кем Он на самом деле был; Он не был бы воплощенной Божественной любовью, Он не был бы Спасителем нашим; но какой ценой обходится любовь!

Христос проводит одну страшную ночь лицом к лицу с приходящей смертью; и Он борется с этой смертью, которая идет на Него неумолимо, как борется человек перед смертью. Но обыкновенно человек просто беззащитно умирает; здесь происходило нечто более трагичное.

Своим ученикам Христос до этого сказал: Никто жизни у Меня не берет – Я ее свободно отдаю... И вот Он свободно, но с каким ужасом отдавал ее... Первый раз Он молился Отцу: Отче! Если Меня может это миновать – да минет!.. и боролся. И второй раз Он молился: Отче! Если не может миновать Меня эта чаша – пусть будет... И только в третий раз, после новой борьбы, Он мог сказать: Да будет воля Твоя...

Мы должны в это вдуматься: нам всегда – или часто – кажется, что легко было Ему отдать Свою жизнь, будучи Богом, ставшим человеком: но умирает-то Он, Спаситель наш, Христос, как Человек: не Божеством Своим бессмертным, а человеческим Своим, живым, подлинно человеческим телом...

И потом мы видим распятие: как Его убивали медленной смертью и как Он, без одного слова упрека, отдался на муку. Единственные слова, обращенные Им к Отцу о мучителях, были: Отче, прости им – они не знают, что творят...

Вот чему мы должны научиться: перед лицом гонения, перед лицом унижения, перед лицом обид – перед тысячей вещей, которые далеко-далеко отстоят от самой мысли о смерти, мы должны посмотреть на человека, который нас обижает, унижает, хочет уничтожить, и повернуться душой к Богу и сказать: Отче, прости им: они не знают, что делают, они не понимают смысла вещей...

7 апреля 1961 г.

Совпадение в этом году Великой Пятницы и праздника Благовещения Пресвятой Богородицы раскрывает перед нами часто от нас ускальзывающую трагическую истину и реальность Благовещения.

Мы часто думаем о Благовещении – и справедливо – как о дне, когда Спаситель Господь явил Пречистой Деве Богородице, что Она станет Матерью Воплощенного Слова Божия. И мы думаем только о той чудесной радости, которая вошла в мир с обещанием о Спасителе. Но мы редко думаем о том, что дары Божии всегда трагичны в нашем мире, что ничего не случается великого кроме как ценой сердечной муки и крови человеческой.

И вот в сегодняшний день мы видим, как обещанное Пречистой Деве воплощение Сына Божия во спасение мира завершается трагично. Христос родился в наш мир для того, чтобы «душу Свою положить за други Своя» (Ин.15:13). Любовь Божественная, крестная, спасительная любовь привела Сына Божия в мир смерти, и обещание Ангела Пречистой Богородице о том, что родится Спаситель мира, значило для Нее в то же время, что рожденный от Нее Божественный Сын кровью Своей и мукой смертной и самой смертью, непостижимой, невозможной смертью воплощенного Слова, спасет мир.

В эти дни, в эти часы, которые нас отделяют от Пасхи, от торжества Воскресения Христова, вдумаемся в образ Пречистой Девы, Которая совершенной верой и совершенной чистотой, подвигом истинной святости стяжала Себе этот страшный дар – стать Матерью Господней; и Которая, будучи едина с Сыном Своим Божественным, едина духом, едина волей, едина сердцем, предстояла у Креста Его, пока многочасно умирал Спаситель.

И если мы вчитаемся в евангельские слова, мы не увидим в них картин рыдающей Матери; мы увидим в Пречистой Деве Ту, Которая приносит в дар, в кровавую жертву Своего Сына для того, чтобы мир нашел спасение.

Проходя эти часы, вслушаемся, после выноса Плащаницы, в слова канона “Плач Богородицы”, постараемся вникнуть в тайну меча, пронзающего сердце Пречистой Девы. Она едина с Господом; Он умирает – Она со-умирает с Ним... Поклонимся долготерпению Христову, поклонимся страстям Его и будем помнить, что в Страсти Его, в долготерпении Его, в Кресте и любви Его Пречистая Дева участвует до конца и что право молиться за нас перед Богом о нашем спасении Она купила смертью крестной Сына Своего. Аминь.

Страстная Пятница – 8 апреля 1966 г.

Как трудно связать то, что совершается теперь, и то, что было когда-то: эту славу выноса Плащаницы и тот ужас, человеческий ужас, охвативший всю тварь: погребение Христа в ту единственную, великую неповторимую Пятницу.

Сейчас смерть Христова говорит нам о Воскресении, сейчас мы стоим с возжженными пасхальными свечами, сейчас самый Крест сияет победой и озаряет нас надеждой – но тогда было не так. Тогда на жестком, грубом деревянном кресте, после многочасового страдания, умер плотью воплотившийся Сын Божий, умер плотью Сын Девы, Кого Она любила, как никого на свете – Сына Благовещения, Сына, Который был пришедший Спаситель мира.

Тогда, с того креста, ученики, которые до того были тайными, а теперь, перед лицом случившегося, открылись без страха, Иосиф и Никодим сняли тело. Было слишком поздно для похорон: тело отнесли в ближнюю пещеру в Гефсиманском саду, положили на плиту, как полагалось тогда, обвив плащаницей, закрыв лицо платом, и вход в пещеру заградили камнем – и это было как будто все.

Но вокруг этой смерти было тьмы и ужаса больше, чем мы себе можем представить. Поколебалась земля, померкло солнце, потряслось все творение от смерти Создателя. А для учеников, для женщин, которые не побоялись стоять поодаль во время распятия и умирания Спасителя, для Богородицы этот день был мрачней и страшней самой смерти.

Когда мы сейчас думаем о Великой Пятнице, мы знаем, что грядет Суббота, когда Бог почил от трудов Своих, – Суббота победы! И мы знаем, что в светозарную ночь от Субботы на Воскресный день мы будем петь Воскресение Христово и ликовать об окончательной Его победе.

Но тогда пятница была последним днем. За этим днем не видно ничего, следующий день должен был быть таким, каким был предыдущий, и поэтому тьма и мрак и ужас этой Пятницы никогда никем не будут изведаны, никогда никем не будут постигнуты такими, какими они были для Девы Богородицы и для учеников Христовых.

Мы сейчас молитвенно будем слушать Плач Пресвятой Богородицы, плач Матери над телом жестокой смертью погибшего Сына. Станем слушать его. Тысячи, тысячи матерей могут узнать этот плач – и, я думаю, Ее плач страшнее всякого плача, потому что с Воскресения Христова мы знаем, что грядет победа всеобщего Воскресения, что ни един мертвый во гробе. А тогда Она хоронила не только Сына Своего, но всякую надежду на победу Божию, всякую надежду на вечную жизнь. Начиналось дление бесконечных дней, которые никогда уже больше, как тогда казалось, не могут ожить.

Вот перед чем мы стоим в образе Божией Матери, в образе учеников Христовых. Вот что значит смерть Христова. В остающееся короткое время вникнем душой в эту смерть, потому что весь этот ужас зиждется на одном: НА ГРЕХЕ, и каждый из нас, согрешающих, ответственен за эту страшную Великую Пятницу; каждый ответственен и ответит; она случилась только потому, что человек потерял любовь, оторвался от Бога. И каждый из нас, согрешающий против закона любви, ответственен за этот ужас смерти Богочеловека, сиротства Богородицы, за ужас учеников.

Поэтому, прикладываясь к священной Плащанице, будем это делать с трепетом. Он умер для тебя одного: пусть каждый это понимает! – и будем слушать этот Плач, плач всея земли, плач надежды надорванной, и благодарить Бога за спасение, которое нам дается так легко и мимо которого мы так безразлично проходим, тогда как оно далось такой страшной ценой и Богу, и Матери Божией, и ученикам. Аминь.

Страстная Пятница – 1967 г.

Мы, люди, всю нашу надежду после Бога возложили на заступление Богородицы. Мы эти слова повторяем часто, они нам стали привычны. А вместе с этим, перед лицом того, что совершалось вчера и сегодня, эти слова непостижимо страшны. Они должны являть или удивительную веру в Богородицу, или являют на самом деле, что мы не глубоко пережили в течение своей жизни этот призыв к помощи Божией Матери.

Перед нами гроб Господень. В этом гробе человеческой плотью предлежит нам многострадальный, истерзанный, измученный Сын Девы. Он умер; умер не только потому, что когда-то какие-то люди, исполненные злобы, Его погубили. Он умер из-за каждого из нас, ради каждого из нас. Каждый из нас несет на себе долю ответственности за то, что случилось, за то, что Бог, не терпя отпадения, сиротства, страдания человека, стал тоже Человеком, вошел в область смерти и страдания, за то, что Он не нашел той любви, той веры, того отклика, который спас бы мир и сделал невозможной и ненужной ту трагедию, которую мы называем Страстными днями, и смерть Христову на Голгофе.

Скажете: Разве мы за это ответственны – мы же тогда не жили? Да! Не жили! А если бы теперь на нашей земле явился Господь – неужели кто-нибудь из нас может подумать, что он оказался бы лучше тех, которые тогда Его не узнали. Его не полюбили, Его отвергли и, чтобы спасти себя от осуждения совести, от ужаса Его учения, вывели Его из человеческого стана и погубили крестной смертью? Нам часто кажется, что те люди, которые тогда это совершили, были такими страшными; а если мы вглядимся в их образ – что мы видим?

Мы видим, что они были действительно страшны, но нашей же посредственностью, нашим измельчанием. Они такие же, как мы: их жизнь слишком узкая для того, чтобы в нее вселился Бог; жизнь их слишком мала и ничтожна для того, чтобы та любовь, о которой говорит Господь, могла найти в ней простор и творческую силу. Надо было или этой жизни разорваться по швам, вырасти в меру человеческого призвания, или Богу быть исключенным окончательно из этой жизни. И эти люди, подобно нам, это сделали.

Я говорю “подобно нам”, потому что сколько раз в течение нашей жизни мы поступаем, как тот или другой из тех, которые участвовали в распятии Христа. Посмотрите на Пилата: чем он отличается от тех служителей государства, Церкви, общественности, которые больше всего боятся человеческого суда, беспорядка и ответственности и которые для того, чтобы себя застраховать, готовы погубить человека – часто в малом, а порой и в очень большом? Как часто, из боязни стать во весь рост нашей ответственности, мы даем на человека лечь подозрению в том, что он преступник, что он – лжец, обманщик, безнравственный и т.д. Ничего большего Пилат не сделал; он старался сохранить свое место, он старался не подпасть под осуждение своих начальников, старался не быть ненавидимым своими подчиненными, избежать мятежа. И хотя и признал, что Иисус ни в чем не повинен, а отдал Его на погибель...

И вокруг него столько таких же людей; воины – им было все равно, кого распинать, они “не ответственны” были; это было их дело: исполнять приказание... А сколько раз с нами случается то же ? Получаем мы распоряжение, которое имеет нравственное измерение, распоряжение, ответственность за которое будет перед Богом, и отвечаем: Ответственность не на нас... Пилат вымыл руки и сказал иудеям, что они будут отвечать. А воины просто исполнили приказание и погубили человека, даже не задавая себе вопроса о том, кто Он: просто осужденный...

Но не только погубили, не только исполнили свой кажущийся долг. Пилат отдал им Иисуса на поругание; сколько раз – сколько раз! – каждый из нас мог подметить в себе злорадство, готовность надругаться над человеком, посмеяться его горю, прибавить к его горю лишний удар, лишнюю пощечину, лишнее унижение! А когда это с нами случалось и вдруг наш взор встречал взор человека, которого мы унизили, когда он уже был бит и осужден, тогда и мы, и не раз, наверное, по-своему, конечно, делали то, что сделали воины, что сделали слуги Каиафы: они завязали глаза Страдальцу и били Его. А мы? Как часто, как часто нашей жизнью, нашими поступками мы будто закрываем глаза Богу, чтобы ударить спокойно и безнаказанно – человека или Самого Христа – в лицо!

А отдал Христа на распятие кто? Особенные ли злодеи? Нет – люди, которые боялись за политическую независимость своей страны, люди, которые не хотели рисковать ничем, для которых земное строительство оказалось важней совести, правды, всего – только бы не поколебалось шаткое равновесие их рабского благополучия. А кто из нас этого не знает по своей жизни?

Можно было бы всех так перебрать, но разве не видно из этого, что люди, которые убили Христа, – такие же, как и мы? Что они были движимы теми же страхами, вожделениями, той же малостью, которой мы порабощены? И вот мы стоим перед этим гробом, сознавая – я сознаю! и как бы хотел, чтобы каждый из нас сознавал, – блаженны мы, что не были подвергнуты этому страшному испытанию встречи тогда со Христом – тогда, когда можно было ошибиться и возненавидеть Его, и стать в толпу кричащих: Распни, распни Его!..

Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту...

Вот с какой верой мы теперь стоим, с каким ужасом в душе должны бы мы стоять перед лицом Матери, Которую мы убийством обездолили... Встаньте перед Ее лицом, встаньте и посмотрите в очи Девы Богородицы!.. Послушайте, когда будете подходить к Плащанице, Плач Богородицы, который будет читаться. Это не просто причитание, это горе – горе Матери, у Которой мы просим защиты, потому что мы убили Ее Сына, отвергли, изо дня в день отвергаем даже теперь, когда знаем, Кто Он: все знаем, и все равно отвергаем...

Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других. Аминь!

Пророчество, которое мы сейчас слышали (Иез.37:1–14), – образ всего видимого. Вся земля лежит перед нами, и вся она покрыта костьми мертвыми; из поколения в поколение легли эти кости в землю, из поколения в поколение как будто торжествует смерть.

И вот еще одно погребальное шествие совершено, и в эту землю легло бессмертное, нетленное, пречистое Тело Иисусово. И земля дрогнула, и все изменилось, до самых недр ее. Как зерно пшеничное, легло Тело Иисусово в эту землю, и, как огонь Божественный, сошла Его пречистая душа в глубины ада, и сотрясся ад. И теперь, когда мы предстоим перед Гробом, в глубинах той тайны отвержения, которую мы называем адом, совершилось последнее чудо: ад опустел, ада нет, потому что в самые его глубины вошел Господь, соединяя с Собой все. Как зерно горчичное, было положено Тело Его в землю, и как зерно постепенно исчезает, как зерно постепенно перестает быть отличимо от той земли, в которую оно вложено, но собирает в себя всю силу жизни и восстает уже не едино, не одинокое зерно, а сначала росток, а затем малый куст и дерево, так теперь Иисус, погрузившись в тайну смерти, извлекает из нее все, что способно жить, всякую живую человеческую душу, и приготовляет воскресение всякой человеческой плоти.

Кости мертвые, кости сухие перед нами, и уже трепетна земля, уже мир полон дыханием бурным Воскресения, уже воскрес Господь, уже восстала Матерь Божия, уже победа над смертью одержана, уже мы можем петь Воскресение перед лицом гроба, где лежит многострадальное Тело Иисусово. Христос победил смерть, и мы эту победу сейчас будем воспевать ликующе, ожидая момента, когда и до нас дойдет эта весть, когда загремит в этом храме победная песнь о Воскресении Христовом. Аминь.

9 апреля 1977 г.

Бывает, что после долгой, мучительной болезни умирает человек; и гроб его стоит в церкви, и, взирая на него, мы проникаемся таким чувством покоя и радости: прошли мучительные дни, прошло страдание, прошел предсмертный ужас, прошло постепенное удаление от ближних, когда час за часом человек чувствует, что он уходит и что остаются за ним на земле любимые.

А в смерти Христовой прошло и еще самое страшное – то мгновение Богооставленности, которое заставило Его в ужасе воскликнуть: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?..

Бывает, стоим мы у постели только что умершего человека, и в комнате чувствуется, будто воцарился уже не земной мир – мир вечный, тот мир, о котором Христос сказал, что Он оставляет Свой мир, такой мир, какого земля не дает...

И так мы стоим у гроба Господня. Прошли страшные страстные дни и часы; плотью, которой страдал Христос, Он теперь почил; душою, сияющей славой Божества, Он сошел во ад и тьму его рассеял, и положил конец той страшной богооставленности, которую смерть представляла собой до Его сошествия в ее недра. Действительно, мы находимся в тишине преблагословенной субботы, когда Господь почил от трудов Своих.

И вся Вселенная в трепете: ад погиб; мертвый – ни един во гробе; отделенность, безнадежная отделенность от Бога побеждена тем, что Сам Бог пришел в место последнего отлучения. Ангелы поклоняются Богу, восторжествовавшему над всем, что земля создала страшного: над грехом, над злом, над смертью, над разлукой с Богом...

И вот мы трепетно будем ждать того мгновения, когда сегодня ночью и до нас дойдет эта победоносная весть, когда мы услышим на земле то, что в преисподней гремело, то, что в небеса пожаром поднялось, услышим это мы и увидим сияние Воскресшего Христа...

Вот почему так тиха литургия этой Великой Субботы и почему, еще до того как мы воспоем, в свою очередь, “Христос воскресе”, мы читаем Евангелие о Воскресении Христовом. Он одержал Свою победу, все сделано: остается только нам лицезреть чудо и вместе со всей тварью войти в это торжество, в эту радость, в это преображение мира... Слава Богу!

Слава Богу за Крест; слава Богу за смерть Христа, за Богооставленность Его; слава Богу за то, что смерть уже не конец, а только сон, успение... Слава Богу за то, что нет больше преград ни между людьми, ни между нами и Богом! Его Крестом, Его любовью, Его смертью, сошествием во ад и Воскресением и Вознесением, которого мы будем ждать с такой надеждой и радостью, и даром Святого Духа, Который живет и дышит в Церкви, все совершено – остается нам только принять то, что дано, и жить тем, что нам от Бога даровано! Аминь.