XIII. Декарт и современная философия

Главная задача, которую я себе ставлю, состоит вовсе не в том, чтобы отрицать Декарта, а напротив, в том, чтобы вскрыть в его творчестве то, что ценно для русской философии и для философии мировой. В сущности он принес нам лишь одну фундаментальную интуицию, – но она имеет поистине вечную ценность.

Для меня подлинный философский метод – это интуиция и диалектика. Путем интуиции производятся открытия, которые ведут нас все выше – к Абсолютному. При помощи силлогизмов и систематизации никаких открытий произвести невозможно. Мысль задыхается в завершенных системах; она стремится вырваться из рамок путем новых открытий, которые неизбежно являются новыми интуициями.

Основная интуиция Декарта запрятана (и глубоко запрятана) в словах, которые все читали в учебниках: «я во всем сомневаюсь, я мыслю, следовательно, я существую».

Вот здесь, кажется мне, узел, связывающий диалектические цепи, новейшие и древнейшие, которые ведут нас в неизвестность.

Сомнение Декарта – особое сомнение, неповторимое, совершенно неизвестное ни в науке, ни в обыденной жизни. Здравый смысл его не допускает, ибо оно идет вразрез с нашими естественными наклонностями.

Но это единственная в своем роде операция хорошо известна в философии; она столь же стара, как и сама философия и мистика.

Это философское посвящение; и первым посвящением был Платон. Но тот философ, который в наши дни уточнил, кстати, замечательным образом, эту операцию универсального сомнения, – это Гуссерль. Он ее называет «феноменологической редукцией». Весь мир сводится к явлениям⁶⁰.

Для Канта тоже чувственный мир объект науки – есть «только чистое явление, только представление». А Шопенгауэр говорит: «мир – это та идея, которую я себе о нем создаю, это мое представление о вещах». Наконец, древняя мудрость Индии также утверждает, что чувственный мир, природа – это ничто иное как иллюзия, сон, «майа».

Есть два момента, в которых эта индусская редукция приближается к Декарту: прежде всего это – сравнение со сном (мысль, поразившая Кальдерона: «жизнь – это сон») и далее это конечная цель сомнения, цель всей этой неповторимой операции, которая заключается в том, чтобы найти подлинное «я», найти «мыслящее я», «Атман».

Мы знаем, как его находит Декарт: его универсальное сомнение охватывает все человеческие суждения, все точные науки (ибо они предполагают объективную реальность), оно охватывает наконец и весь мир, который представляется нам, мир во времени и пространстве.

Быть может, весь мир не реальность, а сон, иллюзия? Допустим. Но всегда остается по крайней мере одна реальность: «я», который спит, который видит сны, который имеет иллюзии.

«Есть один могущественный обманщик, которого я не знаю… который меня все время обманывает. Следовательно раз он меня обманывает нет сомнения в том, что я есмь; и пусть он меня обманывает сколько угодно, он никогда не сможет так сделать, что я буду ничем, пока я думаю, что я – что то». («Размышления» II). Таков подлинный смысл этого знаменитого изречения: «во всем сомневаюсь, мыслю, следовательно существую».

Индус говорит: чувственный мир – ничто; а между тем от этого «ничто» остается что то – иллюзия, которая мне представляется; ведь галлюцинация есть также особого рода реальность – «хорошо обоснованное явление» (по Лейбницу). Вот результат «феноменологической редукции» – это я, я сам с моими идеями, с моими явлениями.

Результат этого сомнения Декарта, результат его «редукции» – Гуссерль определил одним словом: «мыслю»; ибо у Декарта «мыслю» – это все сознание, которое охватывает не только мои мысли, но и мою волю, мои действия, мои чувства («Размышления», III), наконец все то, что теперь называется жизнью души. И вот, что примечательно и курьезно: весь этот мир вещей неопределенный и сомнительный, поскольку он основан на текучести явлений, этот мир дает нам нечто абсолютно определенное и реальное, ибо реальное присутствие явлений неоспоримо даже в том случае, если их объективное значение неопределенно. Если я сплю, если я вижу сны, если у меня галлюцинация, ложные и нереальные идеи, то все равно у меня есть одна абсолютная реальность, одна абсолютная истина. Это – просто истина присутствия этих сомнительных явлений (Соловьев).

Вот как сам Декарт определил это удивительное открытие: «Допустим, что вещи, которые я воображаю, не истинны, тем не менее эта способность воображать реально существует во мне и составляет часть моей мысли: я вижу свет, я слышу звук, я чувствую тепло. Но мне скажут, что эти представления ложны и что я сплю. Пусть так; однако, по меньшей мере, несомненно, что мне кажется, что я вижу свет, что я слышу звук и чувствую тепло; вот это не может быть ложно"… («Размышления», II).

Вместо лишенного достоверности мира, который окружает меня во время моего размышления, я нахожу другую реальность, реальность иного измерения; я открываю ее, оборачиваясь к самому себе; во мне самом я открываю «поток чистых переживаний со всем, что в нем налицо – и поток этот «очевиден» (Паскаль). Непосредственная интуиция переживаний никогда не обманывает. Непосредственные данные сознания, по выражению Бергсона, всегда истинны и реальны.

Мое мышление то есть сознание вместе с тем, что в нем непосредственно дано, является мне, как новое измерение, или скорее как иная точка зрения. Найти его было весьма трудно. Кант говорит, что это открытие подобное тому, которое сделал Коперник, однако не сам Кант, а Декарт его сделал. Первое измерение или первая точка зрения это – наивный реализм (Кант) или натурализм, который отправным пунктом считает мир вещей, землю объектов. Эта точка зрения вполне естественна для здравого смысла; но философия не есть здравый смысл, а здравый смысл не нуждается в философии, что доказано смертью Сократа.

Вторая точка зрения, точка зрения Коперника или, вернее, Декарта, это – феноменализм (эмпирический реализм Канта – «существуют только одни явления»), который берет за отправную точку не землю объектов, но солнце субъекта, солнце духа и разума.

С этой «феноменологической редукцией» мое мышление являет мне еще новую и странную вещь: это – мое Я. О нем бесконечно говорят, но оно никогда ясно не является. Напротив, – оно скрывается – и тем не менее оно считается «очевидным».

Для этого Я необходимо противостоять сведению к явлениям, необходимо, чтобы это Я противостояло сомнению. Я может все свести к явлениям, кроме себя самого. Я никогда не появляется в «поле явлений», оно остается всегда невидимым и, быть может, непонятным. Можно сказать, что это существо иного измерения, чем все явления – третьего измерения.

Иллюстрация к сказанному может быть легко найдена в известном символе Платона. Я нахожусь в пещере и вижу на стене тени – таков мир явлений; но среди этих теней я никогда не увижу истинного «я», как никогда зритель в театре не увидит на сцене себя самого.

Разумеется, мое тело, мои движения, мои привычки, даже мой характер и моя «душа», все это появляется в «поле явлений», все это «видимо», все это эмпирично – но все это не подлинное Я. Все тело это не Я, оно мне только принадлежит, как и моя одежда не есть Я. Мои идеи, мои чувства, мои мысли – все это тоже не Я, они мне принадлежат, но Я могу существовать без них⁶¹.

Однако Декарт сделал открытие, которое превосходило силы его понимания и которое все еще превосходит силы современной философии. До сих пор мы не знаем, что такое истинное Я. Наиболее глубокий анализ этой проблемы мы находим в индийской философии и в христианской мистике, например, у Эккехардта. Вот замечательные слова Паскаля. Он ставит вопрос: что мы любим, когда кого-нибудь любим: «тот кто любит кого-нибудь за его красоту, любит ли он его? Нет, так как оспа, не убивая самого человека, уничтожит красоту, и любовь к нему прекратится. И если меня любят за мои суждения, за мою память, любят ли меня самого? Нет, так Я могу утратить эти качества, не утратив самого себя. Где же это мое Я, если оно ни в теле ни в душе?»

Обратите внимание на эти слова: «ни в теле ни в душе». Можно сказать «моя душа» это значит, что подлинное Я не достигнуто. Где же оно, это Я? Оно – в другом измерении, в третьем измерении – над потоком переживаний, наконец – ив этом ошибка Бергсона – над пространством и временем.

Это новое измерение весьма удивительно. Новая точка зрения была избрана очень удачно. Ясно, что сознание обнимает весь мир – физические тела, животных, людей, звезды, небо – сознание есть «зеркало Вселенной» (Лейбниц), «есть весь мир полный бесконечности». В известном смысле можно сказать, что Я вездесущ, Я всесилен. Все, что существует, принадлежит мне (Упанишады). Я – микрокосм и микротеос.

Однако, есть нечто невыносимое в этой ситуации, в этом положении суверена: я нахожусь, таким образом, на престоле абсолютного одиночества; я вошел в порочный круг солипсизма, только Я истинно существую, – а весь остальной мир – это мои идеи, мои представления, «данные моего сознания» («монада не имеет ни окон ни дверей», – говорит Лейбниц).

По внутренней диалектике мысли Декарт был вынужден войти в порочный круг солипсизма (это большая заслуга его, ибо вся последующая философия вынуждена идти по его пути). Декарт хорошо знает тезис «Я – один в мире» («Размышления», III, «Рассуждение о методе», IV), и он находит очень оригинальное средство преодоления этого тезиса.

Только один Бог помогает нам вырваться из порочного круга эгоизма и солипсизма. Мир, природа, другие люди не способны это сделать – ибо все это – Я», мои идеи и мои явления. Но Бог не Я, так как Я не Бог.

Нам скажут: да, это верно, если Бог существует, но кто нам это докажет? Не опроверг ли Кант богословские доказательства бытия Божия (в том числе доказательства Декарта)?

И вот опять мы видим величие и оригинальность Декарта. Для него Бог, Абсолют не нуждается в доказательствах; напротив, мир, природа должны быть доказанными. Можно сомневаться, что вещи существуют, но нельзя сомневаться в бытии Абсолютного Существа. Абсолютное ни к чему не сводимо; оно – так же, как Я и даже в большей степени не поддается совершенно сведению к явлениям; Реальность Абсолютного для Декарта есть непосредственная интуиция, очевидность которая обнаруживается тогда же, когда и очевидность моего Я.

Испытаем вновь первую из указанных интуиции. Каким образом является мне это «Я»? В качестве существа, которое сомневается, которое ищет правду, которое имеет желания, «которое стремится беспрерывно к чему то лучшему и жаждет его, более высокого, чем он сам». Другими словами, «Я» – вещь несовершенная, неполная и зависимая от чего то другого». Сомнение есть несовершенство («познавать – это гораздо совершеннее, чем сомневаться» – («Рассуждение», IV); желать и стремиться – это значит испытывать лишение и зависимость. Но несовершенство немыслимо без совершенства, как и конечное немыслимо без бесконечного, как относительное существует только в противопоставлении Абсолютному. Только очевидность, интуиция, каждой из этих противоположностей обнаруживает их сразу вместе, ибо противоположности нераздельны. Фундаментальная интуиция, обнаруживающая относительность (не–абсолютность) моего существа – это одновременно интуиция Абсолютного Существа, интуиция моей зависимости, ибо относительное зависит от Абсолютного, как конечное от бесконечного.

То, к чему мы здесь пришли, я называю «аксиомой зависимости», или, если угодно, «аксиомой религии», ибо «религия» и есть «связь», «зависимость» (Шлей–ермахер).

Несколько цитат из Декарта покажут нам диалектику, которая приводит к аксиоме зависимости.

«Как мог бы я знать, что сомневаюсь и желаю, то есть что мне чего то недостает и что я не всецело совершенен, если бы у меня не было никакой идеи существа более совершенного, чем я, посредством сравнения с которым я мог бы узнать о недостатках моей природы» («Размышления», III).

«Когда я размышляю о себе, я не только знаю, что я – нечто несовершенное, неполное и зависимое от другого…, но одновременно я знаю, что тот, от которого я завишу, обладает всеми высокими свойствами, к которым я стремлюсь… обладает не только в потенции, но… актуально и в бесконечной степени, то есть следовательно, он – Бог». («Размышления», III).

«Когда я наблюдаю мое сомнение, то есть наблюдаю то, что я – нечто неполное и зависимое, с раздельностью встает в моем уме идея существа полного и независимого, то есть Бога». (Там же, Франц. изд.)

Вот, наконец, аксиома зависимости, выраженная наиболее определенным и точным образом:

«Я, разумеется, знаю, что завишу от отличного от меня существа» («Разм.», III).

Эта зависимость мне доказывает, что я не «один в мире», что я не «единственное существующее существо»; она освобождает меня от порочного круга солипсизма. Чувственный мир со всем огромным простором времени и пространства не способен это сделать, так как все это суть мои идеи и мои явления, все это во мне, мне имманентно, а не трансцендентно.

«Я становлюсь независимым от чувственного мира и природы при помощи следующего приема редукции: я стою «выше» всего этого, это они зависят от меня. Они включены в круг моего сознания». («Рассужд.», IV, «Размыш.» III,).

В результате «феноменологической редукции», после сомнения во всем, остаются несомненными только два существа: Я, которое не есть Абсолют, и Абсолют, который не есть Я; Я как зависимое – и Абсолютное как независимое.

Выражаясь словами бл. Августина, можно сказать: «Я знаю Бога и душу; и что еще? – больше ничего!»

Эта зависимость от Абсолютного нечто единственное в мире; она совершенно отлична от всякой другой естественной зависимости как, например зависимости от вещей, от людей, от природы. Нужно освободиться от всякой другой зависимости, чтобы почувствовать, чтобы созерцать эту зависимость от Абсолютного. «Очистительный путь» мистиков есть метод достижения «независимости от вещей», независимости от мира. «Очистительный путь», «темная ночь» философии – это сомнение. Оно освобождает нас от всех временных, материальных, естественных вещей, сводя их к явлениям; оно дает нам возможность возвыситься к третьему измерению, где душа ощущает себя в духовной атмосфере мысли и свободы, – высоко, высоко над миром явлений. Такова поразительная диалектика Декарта, диалектика всех великих мистиков – индусских и христианских: – достигнув вершины независимости, они обнаруживают свою абсолютную зависимость, ибо встретились с Абсолютным.

Именно здесь можно установить отличие этого русского истолкования философии Декарта с истолкованием, данным известным немецким философом Гуссерлем. Наше истолкование более онтологично, более абсолютично, более мистично и гораздо ближе к самому Декарту.

Гуссерль утверждает, что феноменологическая редукция Абсолютного возможна. Мы же утверждаем вместе с Декартом, что она невозможна. Абсолютное нельзя упразднить.

Как только утверждают нечто относительное, предполагают Абсолютное; как только утверждают конечное, предполагают бесконечное.

Невозможно упразднить Абсолютное: когда его отрицают в истинной форме, оно появляется в другой, ложной форме. Если говорят: Бога не существует, нет ничего, кроме материи, – материя становится Абсолютом.

Если утверждают: Бога нет, нет ничего выше меня и выше человечества – Абсолютом становится Я или Человечество («Великое Существо» Огюста Конта). Наконец, говорят: если в сущности нет ничего, мы упадем в бездну вместе с миром – и при этом воображают, что речь идет о некоем радикальном атеизме – делают огромную ошибку, ибо тут найдено весьма таинственное Абсолютное, – Великая пустота, Абсолютное ничто. Таково Абсолютное одной из великих религий, буддизма.

Что особенно замечательно: подлинный атеизм невозможен. Атеизм есть идолопоклонство и фетишизм.

Упомянутая аксиома зависимости очевидна, но не рациональна. Мистическая интуиция Абсолютного иррациональна. Это встреча с «сокрытым Богом». Перед лицом этого Бога испытываешь странное чувство глубокого изумления или ужаса Бездны. Это называют «тайной, внушающей трепет» (Рудольф Отто), или чувством абсолютной зависимости (Шлейермахер). Иногда иррациональность Абсолютного является нам в виде великого вопроса, странного, волнующего, страшного:

«Я вижу эти страшные пространства Вселенной, в которые я заключен… всю вечность, которая мне предшествовала и всю вечность, следующую за мной… и я себя спрашиваю: «откуда я пришел» и «куда иду» (Паскаль, Мысли, §1).

Вся моя жизнь, моя судьба, направление моего пути, все зависит от ответа, который я даю на эти вопросы. И это есть интуиция зависимости, голос которой слышит каждый человек в известный момент жизни.

На богословском языке это чувство зависимости – непосредственная интуиция тварного существа, ощущающего, что он связан с существом не тварным, с Творцом; и эта связь есть религия.

Эта связь с Абсолютным уникальна, таинственна, иррациональна, невыразима при помощи категорий причинности, субстанции и цели. Таким образом Кант прав по сравнению с Аристотелем и томизмом. Только религиозные символы и мифы способны выразить эту связь.

Две совершенно различные по ценности части содержатся в философии Декарта. Первая часть – это его сомнение, его «я мыслю», его «феноменологическая редукция», его учение о зависимости и свободе. В этой области Декарт один из величайших философских гениев. В его творениях легко опознать наиболее глубокое течение философской и мистической мысли, – течение, которое мы встречаем в Упанишадах, у Платона, Плотина, блаженного Августина, Ансельма, Бонавентуры и Дунса Скотта. Такова великолепная перспектива, в которой является нам Декарт. Его «Я мыслю» – это весь критицизм, это весь – Кант в зародыше; это – Фихте со всеми проблемами немецкого идеализма; наконец, это – неокантианское движение и имманентная школа философии. Но есть еще одна удивительная вещь: Декарт стоит выше всего этого. Пожалуй, наиболее сильная школа современной философии, феноменология – есть ни что иное, как большая и новая интерпретация его «я мыслю». Эта философия глубока, но не доходит до последней глубины. «Я мыслю» еще не исчерпано, не достаточно зондировано; его самая высокая заслуга в постановке проблемы субъекта в новой философии, проблемы Я. После бл. Августина проблема эта была забыта в течение многих веков. Писали философию объекта, философию вещей, субстанций. Все это – философия первого измерения. Декарт нашел другое измерение – измерение духа, субъекта. Таким образом он выдвинул проблему свободы и с силой, превосходящей Дунса Скотта. Свободы нет в области объектов, вещей, субстанций, ее нет в первом измерении. Нужно подняться выше, чтобы увидеть: «я сомневаюсь, следовательно, я свободен, я независим от вещей. Свобода – это сущность Я. Нельзя доказывать свободу, так как через нее, благодаря ей совершается акт суждения, при помощи которого доказывают и сомневаются. Высоко поднял Декарт человеческий дух, поднял его на уровень ангелов, быть может, даже выше, чем это дозволено системой томистов. И тем не менее он поднял его в направлении абсолютно христианском.

Св. Фома Аквинский упрекает блаженного Августина, что он построил психологию и гносеологию, свойственную ангелам, а не людям. По аналогии тот же упрек Маритэн делает Декарту; но все стрелы Маритэна падают на бл. Августина, Декарт же спасен щитом бл. Августина.

Я, дух, – это не только нечто ангельское, но и божественное, образ Божий, так же как и свобода – тоже образ Божий.

Такова первая часть философии Декарта, и в ней – его величие.

В этой части ему можно однако с точки зрения русской философии сделать и некоторые упреки: одновременная интуиция Я и Абсолютного есть интуиция мистическая, иррациональная.

Главная ошибка Декарта в том, что он рассматривал Я и Абсолютное, как две рациональные идеи, как две вещи, две субстанции. Это – также ошибка догматического рационализма, неспособного схватить иррациональное.

То, что очевидно ясно и раздельно, не является тем самым рациональным. Небо очевидно и однако абсолютно иррационально, бесконечность очевидна (Шиллер), но иррациональна – сам Декарт это признает; и, наконец, свет, символ ясности, есть самая иррациональная вещь в мире, даже в физике.

Однако, исходя из своей хорошо обоснованной диалектики, Декарт не мог утверждать, что Я есть «мыслящая вещь» и что Бог есть субстанция. Уровень, на котором существуют «вещи» и «субстанция», превзойден сомнением, преодолен феноменологической редукцией.

И вот несмотря на это, существует и вторая часть философии Декарта, и она – его грех, его нищета. Это – его учение о двух субстанциях, его геометрический и механический подход к явлениям органической природы, в силу чего он смотрел на растения и на животные как на лишенные души безжизненные автоматы.

Мы видим, насколько произвольными и опасными бывают философские построения. Как только Декарт начинает строить, он забывает о своих открытиях: он говорит, что Я есть мыслящая вещь, что Я есть субстанция. Тогда как в его «Размышлениях» диалектика, раскрывающаяся в словах «Я мыслю», феноменологическая редукция не есть объект, но есть субстанция. Как это всегда бывает, ученики наследовали и присвоили себе ошибки и промахи учителя. Картезианство восприняло и развило только эту вторую часть философии Декарта, лишенную ныне всякой ценности. Если томизм с этим борется, то мы с томизмом совершенно согласны. Чтобы понять истинную ценность Декарта, нужно упразднить картезианство, так же как, чтобы оценить Толстого, нужно удалить из него толстовство.

То, что поражает в Декарте, и возбуждает наше восхищение, это – искренность и прямота его мысли. Быть настоящим философом, значит отдать всю свою жизнь, пожертвовать своим спасением для того, чтобы достигнуть истины и добиться очевидности. Декарт дал обет Пресвятой Богородице совершить паломничество, если его молитва исполнится – молитва философа, просящего только об одном, о том, чтобы найти очевидную истину. И действительно, он совершил паломничество: он странствовал по долине сомнений, через темную ночь отрицаний – странствие опасное, которое началось с сомнения в самом существовании Пресвятой Девы.

Это я и называю прямотой мысли, добродетелью философа. Для того, чтобы указать на противоположность этой прямоты, я приведу доводы друзей Иова. Это – льстецы перед Богом: для того, чтобы получить Его милость, они строят системы, где Божья справедливость и Провидение забаррикадированы силлогизмами. Они боятся говорить и думать то, что они в действительности видят, они опасаются сомнений. Сам же Иов имеет смелость сказать, что он не видит ни справедливости, ни Провидения, ни даже

Бога, ибо его взору рисуется «коварный Бог».

Но в том то и состоит чудо: Бог оттолкнул льстецов и милостиво дозволил Иову узреть иррациональный Абсолют. Такая же милость дарована была и Декарту. Пресвятая Дева исполнила его молитву – молитву настоящего рыцаря истины, рыцаря без страха и упрека.

Декарт – истинная слава Франции и он живет в современной философии. Он вновь молод и прекрасен, как это сказал Платон о Сократе; тогда как картезианство навеки оставлено позади.