Чтение 7. Состояние Церкви при императоре Льве Фракиянине и его преемниках до Анастасия I

В 457 г., когда умер Маркиан – последний император, связанный, хотя фиктивным образом, с династией Феодосия Великого, – династия эта совершенно пресеклась. Вопрос о новой династии оставался открытым и даже не предрешенным. Самой могущественной в Константинополе фамилией была тогда фамилия Аспара, варвара по происхождению. Целых три поколения этой фамилии – отец Аспара Ардабур, сам Аспар и сын его Ардабур – начальствовали войсками Востока. Опираясь на войско, состоявшее большей частью из варваров, Аспар господствовал при дворе и в столице; щедрой раздачей казны он покупал себе популярность у столичной черни. Только духовенство было против Аспара, потому что он был арианин. Быть может, не желая ставить себя в ложное положение в качестве главы православного государства или по каким-нибудь другим соображениям, Аспар предпочел властвовать под чужим именем, хотя, как увидим, горько ошибся в своих расчетах и ожиданиях. Избранником Аспара был прежний домоправитель его Лев, родом фракиянин, носивший уже в то время не особенно крупный чин хилиарха (тысячника). Прежде бывало, что новоизбранного императора воины поднимали на щит; Лев принял царское венчание и помазание от руки Константинопольского патриарха Анатолия (30 апреля 457 г.), и с тех пор эта церковная церемония стала обычной и обязательной для последующих византийских монархов. Род человеческий неблагодарен вообще, и в частности политика не знает благодарности. Поэтому неудивительно, что Лев – человек, как видно, способный и энергичный, – утвердившись на престоле, не пожелал быть слепым орудием Аспара и, таким образом, оказался неблагодарен к своему прежнему начальнику и благодетелю. Все гарантии, которые заблаговременно принял Аспар в свою пользу, – удержание за собою и за старшим сыном Ардабуром главного начальства над войском и предоставление другому сыну Патрикию титула кесаря – оказывались ненадежными. В Константинополе рассказывали такой анекдот. Аспар взял с царя обещание назначить городским епархом одного из друзей своих – царь назначил другого. Тогда Аспар стал упрекать царя, как обманщика, и, схватив его за одежду, сказал:

– Государь! Носящему багряницу неприлично лгать.

Лев отвечал:

– Неприлично также царю слушаться кого бы то ни было, особенно если это противно общей пользе.

Насколько этот анекдот согласен с действительностью – неизвестно, но современники находили, что он верно характеризует отношения между царем и Аспаром. Натянутые отношения между императором Львом и Аспаром продолжались очень долго – лет 14 (до 471 г.), пока Лев не покончил их одним сильным ударом, приказав умертвить Аспара и двух его сыновей. Правда, после этой катастрофы в войске, состоявшем большей частью из готов, произошло возмущение, причем один из друзей Аспара, Острис, мстил за его смерть с таким отчаянным упорством, что заслужил пословицу: νεκροῦ φίλος οὐδείς, εἰμὴ μόνος Ὠστρύς; правда, что и сам Лев получил с того времени прозвание Μακέλλης, т. е. «мясник, убийца», но зато он избавился от очень опасного и беспокойного товарища.

Многолетней борьбой с Аспаром определилось отчасти положение Льва по отношению к Церкви. Вопреки Аспару, арианину и другу солдат, Лев Фракиянин был царь строго православный и друг духовенства. Поэтому неудивительно, что история воцарения Льва и его отношения к Аспару излагается у церковных писателей в благоприятном для императора виде. Относительно воцарения Льва по обещанию Богоматери сложилось следующее предание. Лев, еще будучи частным человеком, гулял однажды в окрестностях Константинополя и вблизи кипарисовой рощи увидал слепца, томимого жаждой. Желая напоить слепого, Лев напрасно искал воды и вдруг услышал голос, предвещавший ему царское достоинство: «Император Лев! Войди в эту тенистую рощу и, почерпнув воды, напои слепца, а илом помажь ему глаза. Кто Я, здесь живущая, скоро узнаешь. Устрой Мне здесь храм, в нем Я буду внимать молитвам верующих». Повинуясь голосу, Лев скоро нашел источник воды, напоил слепого и помазал ему глаза. Слепец прозрел. А Лев, сделавшись императором, построил на сем месте великолепный храм в честь Богоматери, известный под именем Живоносного Источника – τῆς Ζωοδόχου Πηγῆς (праздник в пятницу на Пасхальной неделе). Относительно кровавой расправы с Аспаром в житии преп. Маркелла, начальника обители «Неусыпающих» (память 29 декабря [11 января]), читаем следующий рассказ: «Аспар был первый после царя, родом и могуществом силен, из племени готского; под рукой его было все войско греческое. И противился Аспар царю во многом, и со всей своей фамилией был тайно враждебен царскому дому, и всей Церкви Христовой тяжек весьма, ибо много помогал арианам и озлоблял православных. Благочестивый же царь Лев, будучи кроток и богобоязлив, терпел Аспара до времени, частью по незлобию, частью потому, что войско стояло на стороне дома Аспарова… Но перед тем как злочестивый дом Аспаров должен был подвергнуться окончательному падению, преподобный Маркелл видел такой сон: лев боролся с аспидом, и аспид громадной величины бил льва хвостом и одолевал; лев отступал в унынии и обхаживал кругом аспида, не будучи в состоянии сделать ему какой-нибудь вред; затем оба противника отдыхали; немного спустя лев, собравшись с силами, внезапно как бы пробудившись, с яростью бросился на аспида и, ударив о землю, задушил его. После этого сновидения авва Маркелл пророчествовал, что Аспар со всем домом своим будет погублен от царя, что́ и действительно исполнилось».

Православие и благочестие императора Льва выразилось: а) в его законодательстве, б) в его отношении к Даниилу Столпнику и в) в отношении к еретикам.

а) О законодательстве императора Льва мы знаем, что оно проникнуто духом религиозной опеки. «Священнейший император Лев, – читаем у хрониста И. Малалы, – приказал (467 г.) праздники проводить без работы, обнародовав о сем свой божественный закон, чтобы в праздничный день никто не играл ни на свирели, ни на гитаре, ни на другом музыкальном инструменте, но чтобы все воздерживались от занятий». Таким образом, по закону Льва Византия превратилась бы в большой монастырь, если бы царского указа было достаточно для того, чтобы регулировать быт и нравы народа. Благочестию императора Льва можно приписать и то обстоятельство, что два события его царствования были включены в церковный календарь для вечного умиленного воспоминания. Первое событие – это великий пожар, продолжавшийся семь дней (в первых числах сентября 465 г.) и испепеливший бо́льшую часть Константинополя. Ежегодное воспоминание этого печального события поставлено в календарь 1 сентября под заглавием ἀνάμνησις τοῦ μεγάλου ἐμπρησμοῦ. Другое событие, также тревожное, но не имевшее вредных последствий, имело место в начале ноября 469 г. «В Константинополе вместо дождя падал с неба пепел, и нападало его в черепицы пальца на четыре. И все трепетали, творя молитвы и говоря друг другу: “Был огонь и пепел, и остался один пепел по Божию человеколюбию”». И это событие (которое Le Beau объясняет современным извержением Везувия) включено в календарь под 5 ноября.

б) Личное благочестие императора Льва сказалось в его отношении к преп. Даниилу, сирийскому иноку, поселившемуся с 465 года на столпе вблизи столицы. Жизнь столпника была тяжелая, особенно во время зимы и бурной погоды, и однажды св. Даниил едва не замерз. Узнав об этом, император Лев пришел к столпнику и, упав ему в ноги, просил позволения устроить над столпом навес. «Пощади себя, – говорил император столпнику, – если не ради себя, то ради нашей пользы; не умирай прежде времени, не оставляй нас сиротами». Уважая св. Даниила, царь повелел патриарху Геннадию (458–471) рукоположить столпника в пресвитеры. Посвящение совершилось необычным образом. Даниил стоял на столпе, патриарх внизу читал молитвы, многочисленный народ восклицал: ἄξιος, и тогда уже столпник дозволил поставить лестницу и принял от руки патриарха, поднявшегося наверх, рукоположение и Святое Причастие. Уважение царя к столпнику видно и из следующего случая. Однажды, когда царь возвращался от столпа, он был сброшен конем и в письме к св. Даниилу так объяснял причину своей беды: «Виновник моего падения – я сам, потому что я дерзнул пред твоими очами сесть на коня, а не отошел подальше пеший от святого столпа твоего». Царь показывал столпника знатным посетителям Византии, как великое чудо и сокровище в своем царстве; так, например, представлял св. Даниила Губасию, царю лазов, который выразил свои чувства при виде столпника в таких словах: «Благодарю Тебя, Царь Небесный, что Ты сподобил меня, пришедшего к царю земному, видеть небесного человека и его образ жизни!» Авторитет столпника в глазах императора поддерживался удачными пророчествами: а) о рождении сына Льву (обстоятельство, неизвестное истории), б) о неудачном исходе нападения Гейзериха, царя вандальского, на Александрию и в) о великом грядущем бедствии, в ожидании которого столпник советовал дважды в неделю совершать соборные молебствия. Предреченное св. Даниилом бедствие был страшный пожар (в мае 469 г.), во время которого царь с царицей искали успокоения и отрады у столпа преподобного. Пожар начался с приморской стены, называвшейся корабельной, и охватил всю середину города до Константинова торга и даже до Юлианова берега. Погорело множество прекрасных зданий, погорело много и людей, и не в силах человеческих было бороться с разъяренной стихией. Константинополь, по словам очевидцев, погибал, как второй Содом. Это был уже третий великий пожар столицы в царствование императора Льва I.

в) Отношение императора Льва к еретикам определялось не столько его личными взглядами, сколько современными политическими обстоятельствами. Сам строго православный, единомысленный с константинопольским клиром и усердный почитатель Собора Халкидонского, император был постоянно стесняем то Аспаром, то членами своего семейства, то нападениями от внешних врагов – вандалов и готов, и потому вынужден был терпеть существование и даже господство монофизитов на южных окраинах империи – в Египте и Сирии. В самом начале царствования Льва египетские монофизиты, составлявшие громадное большинство и, так сказать, туземную, национальную партию в Египте, воспользовавшись известием о смерти императора Маркиана и отсутствием военачальника Дионисия, завладели главной церковью в Александрии и поставили себе патриархом инока Тимофея Элура, прозванного так за свою хитрость и изворотливость (Αἴλουρος – вертун хвостом, кот). Тимофей Элур был посвящен двумя епископами, не признававшими Собора Халкидонского; и когда возвратившийся в Александрию военачальник Дионисий стал на стороне законного и православного патриарха Протерия, то произошел бунт, окончившийся убийством Протерия, терзанием его трупа и полным иерархическим господством Элура во всем Египте. Остававшиеся в Египте приверженцы Халкидонского Собора удалились в Константинополь и подали императору горькую жалобу (за подписью 14 епископов и 6 клириков) на Тимофея Элура и на александрийские бесчинства. Положение императора Льва было крайне затруднительно. Он еще не утвердился на престоле и потому мог отнестись к такому важному событию, как церковное возмущение целого патриархата (или диоцеза) не иначе как с крайней осмотрительностью. Император разослал египетскую жалобу без всяких предрешающих комментариев по всем митрополиям империи ⁵⁶ и, как видно из ответов, просил рассудить, признавать ли Тимофея законным патриархом Александрии и не нужно ли созвать нового Собора по поводу египетских неустройств. Против Тимофея Элура почти все епископы высказались отрицательно: некоторые – с сильным пафосом, некоторые – условно, если все содержащееся в жалобе справедливо; и только Критские епископы, хотя с некоторыми оговорками, заявили: «О Тимофее же… мы определяем, что он тверд на престоле». На предложение собраться на всеобщий Собор епископы или отмолчались, или высказались против. Особенно сильно выразились епископы Геллеспонтские: «Если мы будем часто собираться, то можем мудрствовать что-нибудь иное, кроме того, что предано нам св. отцами и изъяснено св. Соборами. Желающие, чтобы был созван Собор, ни о чем ином хлопочут, как о том, чтобы большая часть епископов, продав священные сосуды, издержали все драгоценности на расходы, содержание себя и подводы и чтобы некоторые из епископов, во время пути или на море лишившиеся жизни, были признаны сочувствующими лицам, домогавшимся Собора». Заручившись общим голосом епископов, император Лев приказал правителю Египта изгнать Тимофея с патриаршей кафедры. Но, должно быть, сторона, поддерживавшая Тимофея Элура, была очень сильна, потому что император позволил Элуру явиться в столицу, снова отпустил его на Александрийскую кафедру и уже через два года по настоянию папы Льва сослал Элура в Херсонес Таврический.

В Антиохийском патриархате господствовали подобные же неустройства. Монах Петр Сукновал (Γναφεύς), прозванный так от своего ремесла, усердный монофизит, прибавивший к Трисвятой песни выражение распныйся за ны, – явился в 467 г. искателем Антиохийской кафедры при живом и православном патриархе Мартирии. Мартирий, должно быть, опасаясь участи Протерия Александрийского, добровольно оставил в 471 г. кафедру со словами: «От клира непокорного, и от народа непослушного, и от Церкви, утратившей чистоту, отступаюсь, оставляя за собою только достоинство священства». Петр Сукновал поспешил занять патриаршую кафедру, но скоро принужден был спасаться бегством от гнева императорского. Дело в том, что в это время император разделался с Аспаром и мог уже смело выразить свое усердие к Православию и отвращение к еретикам, против которых издал в конце царствования строгие указы.

Скончался Лев в январе 474 г. на 73-м году жизни, не оставив после себя сыновей и назначив наследником престола своего несовершеннолетнего внука, также Льва, в отличие от деда прозванного Малым. Сам же Лев I, в отличие от внука, известен в истории под именем Великого, хотя, помимо ревности о Православии, своими делами и не заслужил такого почетного проименования.

Переходя к преемникам императора Льва I, мы прежде всего должны иметь ясное представление о составе его семейства. Жена Льва I называлась Верина. Это была женщина даровитая, властолюбивая, склонная к политическим волнениям и к интригам. Ее беспокойный нрав не был заметен при жизни мужа, но обнаружился впоследствии. Брат Верины по имени Василиск также отличался властолюбием, которое нисколько не соответствовало его дарованиям. Сыновей у Льва и Верины не было; по крайней мере, о них не знает история. Из двух дочерей для истории Восточной империи важна старшая – Ариадна. Ведя долгую и упорную борьбу с фамилией Аспара и поддерживавшими его воинами-готами, Лев I задумал одних варваров противопоставить другим. Он обратил внимание на исавров. Так назывался горный разбойничий народ, соответствующий нынешним курдам, живший в горах между Ликаонией, Фригией, Писидией и Киликией. О нравах исавров современники дают невыгодный отзыв. Так, Исидор Пелусиот писал одному доброму исаврянину: «Все говорят о тебе, что ты лучше и рода, и отечества своего, все извещают о твоем благонравии – о том, что не удержал ты в себе жестокости, свойственной жителям гор» (I, пис. 160) – значит, добрый человек между исаврами считался исключением. Но во время борьбы не пренебрегают никаким оружием, лишь бы оно было пригодно. Поэтому и император Лев I рассудил привлечь к себе исавров, породнившись с представителем их племени Транскалисеем, за которого выдал свою дочь Ариадну. Транскалисей, переименованный Зеноном, получил поручение составить отряд войска из своих единоплеменников исавров, был украшен саном патриция и в 459 г. женился на Ариадне. Плодом этого брака был Лев Малый, которого дед за два года до смерти назначил своим преемником. Малолетний император (относительно возраста которого хронографы разногласят, но который ни в каком случае не мог быть старше 12 лет, а по известию Малалы, был только 6 лет), естественно, мог прикрывать только своим именем проявление власти окружающих лиц. Соискателями власти явились с одной стороны мать императора Ариадна с мужем Зеноном, с другой стороны бабушка Верина со своим братом Василиском. Вероятно, по совету матери маленький император увенчал короной своего отца и, следовательно, признал его своим соправителем, в то время, когда Зенон в качестве начальника войска в присутствии народа воздавал сыну военные почести. Лев Малый скоро умер, не процарствовав и года. Злая молва обвиняла отца в его смерти. Но мы отказываемся этому верить. Какая была надобность Зенону совершать столь ужасное преступление?

Оставшись один императором, Зенон проявил вполне неприглядные свойства своего варварского нрава. Он был вял, ленив, нераспорядителен, жаден и развратен, хотя и старался искупать свои грехи милостынями. Относительно последней черты его характера сохранилась следующая легенда. «Зенон царь отнял дочь у вдовы насилием. И молилась вдова Богоматери, да сотворит отмщение царю за такую обиду. Но Богоматерь, явившись вдове, отвечала: “Ничего не могу Я сделать против Зенона царя, ибо он милостив к убогим и рука его всегда отверста на благотворения“». Дурное поведение Зенона открыло доступ к престолу его сопернику, которым был брат его тещи Верины Василиск. Как совершился переворот, низвергший Зенона и возведший на престол Василиска, мы не знаем. Знаем только, что в феврале 476 г. Зенон вместе со своей женой Ариадной бежал в свое отечество Исаврию, а в Константинополе воцарился Василиск и царствовал 20 месяцев, ничем не успев заслужить любви народной. Религиозная политика Василиска двоилась. Сначала он стал на стороне монофизитов, предполагая, что они – сила: восстановил на Александрийской патриархии Тимофея Элура, много лет прожившего в ссылке в Херсонесе Таврическом, а на Антиохийской патриархии – Петра Гнафея и окружной грамотой осудил Халкидонский Собор, в чем и нашел поддержку со стороны собравшихся в Ефесе 500 епископов. Но в столице склонность Василиска к монофизитам не встретила сочувствия. Тогдашние вожди столичного общественного мнения – патриарх Акакий и в особенности Даниил Столпник жестоко обличали Василиска. Св. Даниил даже оставил свой столп и приказал нести себя к Василиску, чтобы обличить его нечестие и предсказать ему скорую гибель. К довершению беды, Василиск жестоко рассорился со своей сестрой Вериной, которая перешла на сторону своего зятя Зенона и стала помогать ему со всей энергией своего страстного характера. В таких трудных обстоятельствах Василиск круто повернул на сторону Православия: публично объявил себя православным и подтвердил анафему на Нестория, Евтихия и других еретиков. Но было уже поздно… В декабре 477 г. Зенон беспрепятственно вступил в столицу, а Василиск, всеми оставленный, искал убежища в церкви. Зенон взял Василиска из храма, дав клятву, что не обезглавит его, не изувечит и не прольет его крови, – и сдержал свое слово с буквальной точностью. Несчастный Василиск был сослан в одну отдаленную крепость, где, по словам народной молвы, был опущен в глубокую яму и там со всей семьей своей погиб от голода. После своего возвращения Зенон царствовал 12 с лишком лет до самой смерти, но не без бурь, не без потрясений. Та же императрица – теща Верина, которая сначала низвергла Зенона, потом снова посадила его на престоле, – опять стала интриговать против него. Заключенная Зеноном в исаврийской крепости Папире и снова освобожденная его врагами, Верина провозгласила императором какого-то полководца Леонтия. В уцелевшем до настоящего времени манифесте Верины говорится, что, «овдовев после императора Льва, она увенчала исаврийца Транскалисея, переименованного Зеноном, который сделался недостоин этой чести вследствие своего тиранства и нерадения о делах общественных. А посему августа Верина отнимает корону у Зенона и передает благочестивому императору Леонтию». Благочестивый Леонтий немедленно после провозглашения своего императором опять заточил Верину в замок Папир, где она скоро и умерла в тоске и отчаянии (484 г.). Но и сам Леонтий пал жертвой военной неудачи, и голова его, равно как голова другого знатного бунтовщика Илла, была выставлена на позорном столбе в константинопольском предместье Сиках (488 г.). Немало также доставили Зенону хлопот готы – неверные друзья и опасные враги империи, состоявшие под предводительством двух враждебных друг другу Теодориков. К счастью, Теодорик Косой скоро погиб напрасной смертью (481 г.), а Теодорик Амал был направлен Зеноном в Италию (487 г.), где и воцарился на развалинах Западной Римской империи (489 г.). Трудные обстоятельства, среди которых приходилось изворачиваться Зенону, внушили историку Византии Финлею довольно выгодное понятие о способностях этого государя. «Убеждения Зенона, – говорит Финлей, – кажется, страдали шаткостью, а поведение его было порочно; но если, несмотря на трудности своего положения, на сильные против него предубеждения и на несчастные события своего царствования, Зенон сумел поддержать целость Восточной империи, то этот факт сам по себе свидетельствует, что он не был лишен мужества и дарований».

Обращаемся к церковной политике Зенона, которая характеризуется его знаменитым «Энотиконом», т. е. актом соединения. Низвергнув Василиска, который попеременно был то монофизитом, то запоздалым приверженцем Православия, – Зенон, обязанный своим торжеством православным обитателям столицы, на первых порах должен был явиться строго православным. Но скоро Зенон заметил, что при таком направлении ему трудно будет сдержать в единстве свою империю. В Малой Азии, – где епископы в течение короткого правления Василискова торжественно то отвергли, то признали Собор Халкидонский, – видно было, что умы колеблются между Православием и ересью. В Сирии же и Египте монофизиты были гораздо многочисленнее православных и в случае притеснения со стороны правительства угрожали бунтом. И Зенон по совету столичного патриарха Акакия заблагорассудил умирить монофизитов уступками на словах, не нарушая, в сущности, определений Халкидонского Собора. В этом духе составлен и обнародован в 482 г. пресловутый Ἑνωτικόν, адресованный к Церквам, подведомственным Александрийскому патриарху. «Ведомо вам да будет, – читаем, между прочим, в “Энотиконе”, – что мы и всюду сущие Церкви не принимали, не приемлем и не будем принимать иного символа, или учения, или вероопределения, или верования, кроме св. Символа, изреченного 318 отцами, подтвержденного 150 приснопамятными отцами, коему последовали и св. отцы, собравшиеся в Ефесе, ниспровергшие нечестивого Нестория и его единомышленников. Оного Нестория, а равно и Евтихия, мудрствующих противно вышесказанному, и мы анафематствуем, приемля и 12 глав, изреченных блаженной памяти Кириллом Александрийским. Исповедуем же, что Единородный Сын Божий и Бог, поистине вочеловечившийся Господь наш Иисус Христос, единосущный Отцу по Божеству и единосущный нам по человечеству, снисшедший и воплотившийся от Марии Девы Богородицы, – есть един, а не два. Единому мы приписываем чудеса и страдания, которые Он добровольно потерпел плотию. А разделяющих, или сливающих, или вводящих призрачность вовсе не приимлем, ибо безгрешное поистине воплощение от Богородицы не произвело в Сыне прибавления. Всякого же иначе мудрствующего, теперь или когда бы то ни было, в Халкидоне или на каком-либо ином соборе, анафематствуем».

Греческий историк Папарригопуло (II, 41–43), следуя Неандеру и Гизелеру, не находит в «Энотиконе» Зеноновом еретического мудрования, а только умолчание характерных терминов православия и монофизитства, для того чтобы можно было как-нибудь сблизить и согласить разногласящих. «Смотря на “Энотикон” с политической точки зрения, – говорит Папарригопуло, – мы осмеливаемся сказать, что “Энотикон”, взятый в целом, не привносит ничего нового к основным положениям Православия. Правда, “Энотикон” с похвалой признает только три первых Вселенских Собора, но тем не мене открыто анафематствует и Евтихия, осужденного на Четвертом, Халкидонском Соборе. О Халкидонском Соборе упоминается только в конце и, так сказать, мимоходом, но отсюда не следует, что «Энотиконом» отрицается Халкидонский Собор, а разве только умаляется его важность. Анафематствуя Евтихия, “Энотикон” неизбежно принимал и Собор, осудивший сего еретика. Нам скажут, что “Энотикон” не умирил умов, а вместо того умножил разделение. Правда, крайние ортодоксы и крайние монофизиты⁵⁷ не пошли на соглашение: вместо двух враждебных лагерей стало три – два крайних и один средний. Но этот средний лагерь совмещал в себе громадное большинство восточных христиан, если судить по тому, что три первенствующих архиерея охотно приняли “Энотикон”: православный патриарх Константинополя Акакий с одной стороны и монофизитские патриархи – Александрийский Петр Заика (Μογγός) и Антиохийский Петр Сукновал (Γναφεύς) с другой стороны. Таким образом, акт Зенона не только не поколебал в сущности ничего, что было постановлено четырьмя прежними Вселенскими Соборами, но и открывал собою великое дело примирения трех взаимно враждовавших высших кафедр Востока».

Оставляем на ответственности греческого историка этот благосклонный отзыв о примирительной попытке греческого императора. Для истории важно то, что попытка Зенона не удалась и повела еще к большему волнению умов и разделению. Причины этой неудачи лежали, по нашему мнению, вне религиозной области. Народности Египта и Сирии (копты и сирийцы) давно тяготились византийским правительством, которое всегда было матерью для столицы и мачехой для провинций. Сепаративные стремления этих провинций, согласно духу времени, находили себе формулировку в религиозных разностях. Сколько бы центральное правительство ни старалось сглаживать разноречия и придумывать примирительные формулы, провинции упорно хотели оставаться при особом мнении⁵⁸. С другой стороны, и в среде самих православных византийцев существовало разногласие относительно религиозной политики: одни готовы были идти на всякие формальные уступки и хлопотать всеми мерами, чтобы домостроительствовать целость империи; другие, сознавая бесполезность этих обидных хлопот и уступок, признавали за благо просто бросить анафемой в лицо упрямым провинциалам и, если хватит силы, примучить их к единению гражданской властью. Зенон и его преемник Анастасий шли первым путем, но неудачно. Преемники этих императоров шли вторым путем и подготовили последовавшее в VII веке легкое отпадение Египта и Сирии от Византийской империи.

Папарригопуло видит причину неудачи Зенонова «Энотикона» в противодействии Римского папы. Мы этого не думаем; но так как по поводу «Энотикона» произошел первый довольно продолжительный (35-летний) разрыв между Восточной и Западной Церковью, то мы и должны остановиться на этом событии несколько подолее. Мы уже знаем, что ни на одном Соборе голос папы не имел такого решающего значения, как на Соборе Халкидонском, где догматическое послание папы Льва легло в основу соборного вероопределения. Поэтому ни один иерарх в мире не мог быть в такой степени обижен принижением Собора Халкидонского, как Римский папа. Папа, действительно, глубоко оскорбился «Энотиконом» Зенона и мог смело высказать свое неудовольствие, потому что политические обстоятельства Италии делали папу почти совершенно независимым от византийского монарха. Тогдашний властитель Италии Одоакр, разумеется, мог не иначе как с удовольствием смотреть на церковный разлад между Римом и Византией. И вот мы видим, что папа Симплиций, получив «Энотикон», настойчиво спрашивает императора Зенона и патриарха Акакия, по какой причине умолчано о Халкидонском Соборе как о Вселенском. Те отвечали:

– Если наша формула хороша сама по себе, то к чему упоминать о Соборе? Правильно ли учение наше – вот в чем дело.

– Нет, – отвечал папа, – определение Вселенского Собора есть голос всей Церкви. А личное мнение, чье бы оно ни было и как бы хорошо ни было высказано, не имеет обязательной силы ни для кого. Первое полагает конец всем спорам, а второе подает к ним повод. Не признавать Халкидонский Собор, а его решения выдавать за свои собственные – это значит лишать последние всякой силы.

Преемник Симплиция папа Феликс, упрекая Зенона за издание «Энотикона», довольно дерзко грозил ему наказанием Божиим. «Та рука, – писал папа императору, – которая, изменив ход событий, возвратила тебя из изгнания, для того чтобы ты водворил мир в Церкви, – может опять дать другой оборот делу, если ты вместо мира будешь производить смуты». Отвергая Александрийского патриарха Петра Монга, принадлежавшего к умеренным монофизитам и принявшего «Энотикон», папа взял под свое покровительство лишенного Зеноном кафедры православного Алексанрийского патриарха Иоанна Талайю и после тщетных усилий возвратить его на Александрийскую кафедру дал ему епархию в Италии. Неудовольствие между Римом и Византией разгоралось все более и более, взаимное оскорбительное молчание и еще более оскорбительная переписка не могли помочь делу. Легаты, отправленные папой в 483 г. в Константинополь и оказавшиеся податливее своего первосвященника, по возвращении в Рим были признаны нарушителями своего долга и низложены. Римский собор 484 г. под председательством папы Феликса анафематствовал Константинопольского патриарха Акакия в сильных выражениях. «Да никогда не снимутся с него узы проклятия!» – гласило римское отлучение. В самом Константинополе папа имел себе единомышленников в лице крайних ортодоксов, какими были иноки из обители «Неусыпающих» (ἀκοιμήτων). Один фанатичный акимит во время соборного служения патриарха Акакия приколол ему к облачению папскую анафему и был тотчас же убит во время произошедшего в храме беспорядка. Акакий не очень испугался папской анафемы, которая, выходя из всяких границ умеренности, хотела, так сказать, связать милосердие Божие. На анафему папы патриарх Константинопольский отвечал анафемой – и вычеркнул имя папы из диптиха. Менялись лица, но раздор продолжался и в царствование Зенона, и в последующее затем царствование Анастасия.

Зенон умер в 491 г., не оставив детей, и распоряжение судьбами царства досталось вдове его Ариадне, которая, отстранив брата Зенонова Лонгина, не замедлила отдать корону и руку царедворцу Анастасию Дикору, предмету своей давней привязанности. Анастасий был родом из Диррахиума (древний Епидамн, нынешней Дураццо), происхождения незнатного. С молодых лет поступил он на службу к византийскому двору и достиг спустя долгое время почетного, но далеко не первостепенного звания силенциария⁵⁹. Конечно, это не давало ему никаких прав на корону. Но Анастасий был человек благообразный; красоту лица его скорее увеличивала, чем уменьшала странная игра природы, наделившей его одним черным и другим голубым глазом, – почему он и прозван был δίκορος, т. е. двоезрачный. Благообразие Анастасия давно уже доставило ему нежную склонность Ариадны, и, что всего удивительнее, склонность эта не угасла и в то время, когда Анастасию было около 60 лет, а царице более 40. При сильной поддержке Ариадны Анастасий был провозглашен царем от синклита и народа. В народе Анастасий, должно полагать, и прежде был популярен, судя по тому, что толпы народа приветствовали нового царя кликами: «Царствуй, как жил!» Только патриарх Евфимий сначала колебался венчать Анастасия на царство, подозревая в нем наклонность к монофизитству, и согласился не иначе, как взяв с царя письменное исповедание веры с признанием Халкидонского Собора. Спустя 40 дней, вступив в брак с Ариадной, царь окончательно упрочил свое положение. Мы не будем рассказывать ни о подавлении Анастасием могущества сильных при дворе и в войске исавров (492–494), ни о войне царя с персами (501–504), ни о построении им громадной, так называемой Длинной стены от Черного моря до Мраморного, защищавшей столицу с окрестностями от набега северных варваров⁶⁰, ни о финансовых весьма успешных делах Анастасия; мы остановимся только, сообразно со своей задачей, на религиозной политике этого государя.

Вопреки предостережению патриарха Евфимия, Анастасий Диррахит был продолжателем религиозной политики своего предшественника. Лично Анастасий, кажется, был равнодушен к догматическим спорам, но, подобно Зенону, хотел держаться среднего пути между крайними ортодоксами и крайними монофизитами, на котором надеялся согласить большинство своих подданных. «Царь Анастасий, – говорит церковный историк Евагрий, – будучи миролюбив, вовсе не желал никаких нововведений, особенно в делах церковных. Вся его забота была о том, чтобы удалить смуты и водворить глубокий мир между своими народами, поэтому он был против всяких разделений и пререканий, как церковных, так и гражданских». Со своей точки зрения Анастасий был, разумеется, прав. Но кроме среднего, так сказать, нейтрального большинства, которое одобряло религиозную политику Анастасия, существовали еще две крайние стороны: крайние монофизиты и крайние ортодоксы – акефалы и акимиты, не согласившиеся в свое время на «Энотикон» Зенона и не шедшие ни на какие уступки. Акимиты, имея на своей стороне Римского папу, горячо действовали в Константинополе, защищая Халкидонский Собор; акефалы под предводительством двух энергичных вождей Филоксена и Севира горячо действовали в Александрии и Антиохии, анафематствуя Халкидонский Собор. Несмотря на свою относительную малочисленность, акимиты и акефалы, сосредоточившись в больших городах, производили много шума своими протестами и заявлениями. В Константинополе акимиты совершенно привлекли на свою сторону патриарха Евфимия и вооружили его против царя, так что во время борьбы Анастасия с исаврами патриарх сочувствовал исаврам и сносился с их вождями. «Твои молитвы не помогли твоим друзьям», – послал царь сказать патриарху после одной победы над исаврами и в 496 г. лишил Евфимия кафедры и возвел на его место Македония. Новый патриарх сначала дружелюбно относился к царю, но с течением времени стал негодовать на царя за его равнодушие к Православию. Снова поднялись обвинения, что царь покровительствует еретикам и тайно злоумышляет против Православия: умы возмутились в его лице; народ, возбуждаемый крайними ортодоксами и самим патриархом, стал бунтовать против царя, обзывая его тираном и манихеем. Поэтому Анастасий в 511 г. удалил с кафедры Македония и назначил патриархом Тимофея, который и управлял Церковью до самой смерти своей в 517 г. Приверженцы Македония после низложения его подняли страшный бунт в Константинополе и, потерпев неудачу в столице, стали бунтовать во Фракии под начальством Виталиана, вождя готов и потомка Аспарова. Дальнейшие обстоятельства борьбы неизвестны, но несомненно то, что Анастасий управился со своими противниками и не переменил своей религиозной политики до самой смерти своей в 518 г. Но до какой степени императору трудно было справляться с горячими ревнителями Православия, можем видеть из подробного рассказа о двух волнениях: в Константинополе 6–8 ноября 512 г. и в Иерусалиме в 513 г.

Константинопольское замешательство можно назвать волнением по поводу пения Трисвятой песни. Для народной толпы догматический вопрос тогда только может быть ясен и понятен, когда бывает заключен в каком-нибудь кратком и удобозапоминаемом термине. Такими терминами для православных во время арианских и несторианских споров были слова: ὁμοούσιος, Θεοτόκος. Монофизитский патриарх Антиохии Петр Гнафей пожелал дать такой же термин и для монофизитства и прибавил к общеизвестной Трисвятой песни Святый Боже выражение распныйся за ны, имея в виду показать, что Христос страдал Божественной природой, которая только в Нем и есть. Один из преемников Петра Гнафея, православный патриарх Антиохии Каландион прибег к полумере и видоизменил прибавку Гнафея, так что она утратила свой монофизитский смысл; именно Каландион уставил петь так: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный и Ты, Христе Царю, распныйся за нас, помилуй нас. Но православные обитатели Константинополя не имели надобности прибегать к подобным уступкам и соблюдали пение Трисвятой песни в том первоначальном виде, в каком, по преданию, она была слышана от Ангелов. И вот, когда в Константинополе разнесся слух, что император Анастасий при содействии каких-то пришедших с востока монахов намерен ввести в богослужение пение Трисвятой песни с прибавкой распныйся за ны, то народ восстал на защиту священного гимна, и вспыхнуло возмущение, которое так описывается у хрониста Иоанна Малалы Антиохийского: «При императоре Анастасии Диррахите в Константинополе было народное возмущение из-за христианского догмата по поводу того, что император будто бы хотел, согласно обычаю восточных городов, присоединить к Трисвятой песни слова: распныйся за ны, помилуй нас. И, собравшись, множество горожан сильно волновались, заявляя, что нечто чуждое привносится в веру христианскую. А во дворце было такое смущение, что городской епарх Платон обратился в бегство и скрывался от народной ярости. Бунтовщики же кричали: “Другого царя Римской империи!” И направившись к палатам Марина сириянина, экс-епарха, сожгли его дом и разграбили его имущество, а самого не нашли, ибо Марин, услыхав, что огромная толпа народа идет к его дому, спасся бегством. В толпе говорили про Марина, что этот пришлец с востока подучил царя сделать прибавку к Трисвятой песни; и разграбив его казну, рубили серебро топорами и делились. Бунтовщики в доме Марина нашли восточного монаха, и, схватив его, убили, и носили голову его на копье с криком: «Вот наветник против Св. Троицы!» Толпа дошла до дома знаменитейшей патрицианки Юлиании⁶¹ и провозглашала ее мужа Ареовинда римским императором, но тот бежал и скрылся на пристани. Тогда сам император Анастасий явился на ипподроме и воссел на царское место без диадемы. Узнав об этом, народ сбежался на ипподром, и император своими божественными речами склонил на свою сторону большинство граждан, увещевая их не бросаться на кого попало и не убивать без толку. И утихла вся толпа, и просила императора носить диадему. И с тех пор присмирели граждане и перестали собираться скопом, а император приказал заарестовать виновных и из многих заарестованных иных казнил, а других заточил через городского епарха. Долго продолжалось наказание бунтовщиков и неисчетное множество народа было перебито, а затем настало великое благочиние и страх немалый в Константинополе и в каждом городе Римской державы». Сухой рассказ Малалы не разъясняет нам ни того, кто были виновниками возмущения, охватившего народ подобно эпидемической болезни; ни того, почему императору удалось склонить своими божественными речами на свою сторону большинство граждан; ни того, в чем, наконец, состояли эти божественные речи. Но соображая современные обстоятельства, мы можем заключить: а) что главными виновниками восстания были друзья патриарха Македония, низложенного в прошлом году за свою преданность Халкидонскому Собору, т. е. по тогдашней терминологии акимиты; б) что неудача восстания зависела от того, что бунтовщики не имели ни определенной политической программы, ни готового претендента на престол; и в) что божественные речи императора состояли, вероятно, в обещании не вводить обязательной перемены в пении Трисвятой песни.

Но, конечно, после столичного возмущения император Анастасий не мог чувствовать никакой благодарности к акимитам, и его прежнее сочувствие к акефалам усилилось. Поэтому мы видим, что император горячо поддерживает акефала Севира, захватившего в 512 г. Антиохийскую кафедру, и преследует тех, кто не хотел иметь с ним общения. Но здесь царю пришлось встретить сильное противодействие со стороны палестинских иноков, которое осталось непобежденным. Расскажем об этом событии так, как оно излагается в житиях Саввы Освященного (5 [18] декабря) и преп. Феодосия (11 [24] января).

«В Антиохии еретики с бесчестием изгнали православного патриарха Флавиана, а место его восхитил Севир Безглавый (т. е. принадлежащий к партии акефалов) и много обижал православных, которые не хотели иметь с ним общения. Не хотел иметь общения с Севиром и патриарх Иерусалимский Илия, а преподобный Савва со своими иноками, придя в Святой град, публично предал Севира анафеме. Услышав об этом, царь Анастасий исполнился неизреченной ярости и послал в Иерусалим Олимпия, епарха палестинского, со множеством войска и с повелением свергнуть с кафедры патриарха Илию не по суду, а единственно царской властью. Придя же Олимпий с большим войском, исполнил царское повеление, низверг патриарха без суда и послал на заточение в Аиль, а вместо Илии возвел в патриархи пресвитера Иоанна, который обещался проклять Халкидонский Собор и иметь общение с Севиром. Узнав об этом, преп. Савва опять собрал свое духовное войско и, как некоторый воевода, пришел в Святой град, но уже не застал епарха Олимпия, ибо тот, исполнив порученное ему злое дело, с радостью возвратился к царю. Очень скорбел блаженный Савва о неповинном изгнании патриарха Илии и рыдал о нем. А узнав, что новый патриарх мудрствует по-еретически, Савва вопиял на него, требуя, чтобы он не имел общения с Севиром, а за Халкидонский Собор стоял до крови; в противном же случае угрожал проклятием от всех отцов пустынных. Патриарх Иоанн устыдился, а вместе и испугался столь многих боговдохновенных отцов, пришедших со св. Саввой, отвергся Севира и всякой ереси и принял Православие, утвержденное на Халкидонском Соборе, – и успокоились отцы святые. Скоро узнал царь, что новопоставленный патриарх Иерусалима признает Собор Халкидонский, и разгневался на Олимпия за избрание такого патриарха, и вместо Олимпия назначив епархом всей Палестины некоего Анастасия, послал его в Иерусалим, чтобы он патриарха Иоанна или склонил к общению с Севиром, или лишил кафедры. Епарх Анастасий, придя в Иерусалим, тотчас же схватил патриарха Иоанна и заключил его в темницу. Патриарх просил епарха дать ему отсрочку на несколько дней, обещаясь в ближайший день воскресный перед всем народом в храме проклясть Собор Халкидонский и вступить в общение с Севиром; а между тем, будучи выпущен из темницы, тайно послал к преподобным Савве и Феодосию, чтобы они постарались со всеми иноками прийти в храм иерусалимский в ближайшее воскресенье. Случилось, что тогда был в Иерусалиме и царский племянник Ипатий, пришедший на богомолье. И вот в день воскресный пришли в Иерусалим оба архимандрита – Савва и Феодосий, имея с собою множество черноризцев – тысяч до десяти. Во время церковного собрания, когда пришли в храм епарх Анастасий и царский племянник Ипатий со своей свитой и множеством народа, патриарх взошел на амвон, имея с собою Савву и Феодосия; и вот весь народ с черноризцами возопил патриарху:

– Прокляни еретиков, Халкидонский же Собор утверди!

И, взяв на себя смелость, патриарх воскликнул так:

– Если кто мудрствует согласно с Евтихием, Несторием, Севиром и Сотерихом⁶² – анафема да будет!

Также и блаженный Феодосий с преподобным Саввой воззвали:

– Кто не приемлет четырех Соборов, как четырех евангелистов, да будет проклят!

Видев это, епарх Анастасий, убоявшись множества черноризцев и народа и поспешно выйдя из церкви, бежал в Кесарию. А царский племянник клялся св. отцам, что пришел не утверждать Севирову веру, но поклониться святым местам, и дал Савве и Феодосию множество золота для раздачи черноризцам. После того преподобные отцы от всего собора писали царю увещевательное послание, которое, однако, не имело успеха.

Царь гневался весьма и хотел изгнать из пределов иерусалимских патриарха Иоанна с двумя архимандритами Саввой и Феодосием, но Промысл Божий не попустил исполниться царской злобе, ибо случилась в то время некая война с варварами. После неправедного изгнания патриарха Илии праведным судом Божиим был голод, и засуха, и оскудение во всей Палестине, как во дни пророка Илии, и умножилась саранча, и поедала всю растительность. И продолжалась такая казнь Божия до пяти лет, так что многие умерли от голода и жажды. И говорили иерусалимляне, что за неповинное изгнание патриарха Илии Бог казнит Палестину… После того захотел преп. Савва посетить святейшего Илию, находившегося в изгнании, а было тогда Савве 80 лет. И взяв двух игуменов – Стефана и Евфала, пошел. Илия, увидав гостей, обрадовался и удержал их у себя несколько дней; и ежедневно в 9-м часу дня, выходя к ним, обедал с ними и утешался духовными беседами, а после вечернего отпуста опять удалялся в свою безмолвную келью. Но однажды, и именно 9 июня, патриарх не вышел к гостям по обычаю, и они ждали его целый день, не вкусив пищи; а в 6-м часу ночи вышел патриарх с выплаканными глазами и сказал:

– Вы вкуси́те, а у меня нет времени, я занят.

Иноки прилежно спрашивали его, отчего он так поздно вышел и о чем плачет. Тогда патриарх, тяжко вздохнув и зарыдав, сказал св. Савве:

– Увы, блаженный отче! Сейчас скончался царь Анастасий, а нужно и мне умереть через 10 дней и судиться с ним пред Страшным Судом Божиим.

Так и случилось. Через 10 дней после краткой болезни скончался патриарх Илия, и похоронил его честно блаж. Савва. О смерти же царя Анастасия повествуется, что в ту ночь, когда было видение патриарху Илии, была сильная гроза, и молния упала на царский дворец, и преследовала царя, бегающего из угла в угол, и, настигнув его, поразила. И так злой зле погиб».

О смерти царя Анастасия существует несколько рассказов, составленных, очевидно, его порицателями. Вот в каком виде сводятся в одно эти рассказы в позднейшей хронике Амартола: «Анастасий видел во сне некоего страшного мужа, держащего в руке книгу, который, разгнув ее, прочел имя царя и сказал:

– Вот, за неверие твое изглаждаю 12 лет твоей жизни, – и изгладил перстом.

Спустя 2 дня был гром и молния; царь, оставшись один во дворце, бегал с места на место, и в одной спаленке, называемой ушная (ὤατον), постиг его суд Божий, так что он внезапно оказался мертвым. Говорят, что через несколько дней после погребения царь кричал:

– Помилуйте меня и отворите!

Могильщики отвечали, что уже другой царствует.

– Ничего мне не нужно, – отзывался Анастасий, – отведите меня в монастырь.

Но могильщики оставили его в прежнем положении. Говорят, что спустя немного времени гробница была открыта – и оказалось, что царь изгрыз свои руки и туфли».

Должно заметить, впрочем, что подобный же рассказ о погребении заживо прилагался и к предшественнику Анастасия, императору Зенону, и может быть, и в том, и в другом случае имел основание в воображении людей, не любивших религиозного индифферентизма этих государей и их равнодушия к Православию. Помимо своего религиозного индифферентизма, объясняемого, быть может, желанием общегосударственной пользы, Анастасий был очень хороший государь. Приведем отзыв о нем Финлея. «Анастасий посвятил все свои заботы облегчению бедствий своих подданных и уменьшению податей, их угнетавших. Лучшим подвигом Анастасия было добровольное уменьшение государственных доходов. Он отменил хрисаргирон – выгодную, но тяжелую пошлину, падавшую едва ли не на все ветви промышленности. Подъем благосостояния, последовавший за этой льготой, обнаружился немедленно, и блестящие подвиги, ознаменовавшие царствование Юстиниана, явились последствием новых сил, влитых в политическое тело Римской империи Анастасием. Он тратил большие суммы на исправление повреждений, причиненных войной и землетрясениями; но бережливость его была так велика, а доходы Восточной империи составляли столь значительную сумму, что он оставил после себя 320 000 литр золота⁶³ в государственной казне… Даже в глазах греков Анастасий считался бы, вероятно, примерным монархом, не выказывай он расположения к ереси. Введенный в заблуждение желанием объединить все секты в одной господствующей Церкви или исключительной привязанностью к учению евтихиан, царь вооружил против себя православных греков, властолюбивый дух которых затруднял его внутреннее правление несколько раз повторяющимися опасными возмущениями и побуждал греков не ценить его гуманной и благой политики. Царствование Анастасия длилось более 27 лет». А всего жил Анастасий около 90 лет. Таким образом, и за исключением 12 лет, вычеркнутых, по словам легенды, за неверие, жизнь царя превышала обычный срок жизни человеческой.

* * *

Смертью Анастасия Диррахита окончилась династия, основанная Львом Фракиянином и занимавшая византийский престол 61 год (457–518). Анастасий не имел сыновей, но имел трех племянников, из которых ни одного не решился назначить наследником, быть может, не желая обидеть прочих. Легенда, составленная в византийском вкусе, говорит об этом следующее. Достигнув глубокой старости, Анастасий стал думать о своем преемнике. Он желал оставить корону одному из своих племянников: Помпею, Пробу или Ипатию, но затруднялся, которого выбрать. Чтобы выйти из затруднения, царь пригласил к себе на ужин и оставил ночевать во дворце всех трех племянников: и приготовил для них три постели, подложив под одно изголовье знак царского достоинства и решившись отдать царство тому, кто ляжет на эту постель. Но случилось так, что два племянника легли на одну постель, и постель будущего царя осталась незанятой. Тогда царь уразумел, что ни один из его племянников не будет ему наследовать, и стал поститься и молиться, чтобы Бог открыл ему его преемника. Ночью царь слышит во сне, что первый, кто придет к нему на следующее утро, будет ему наследовать. Первым пришел военачальник Юстин с отчетом об исполнении какого-то поручения, и царь возблагодарил Бога за указание преемника, и намекнул Юстину о его будущей судьбе в некоторых темных выражениях. Сам собою разумеется, что содержание этой легенды принадлежит к числу пророчеств, сочиняемых после события.

Представляем короткую генеалогию короткой династии Льва Фракиянина.