Тучи над Францией

В то время, когда правительство Народного Фронта пришло к власти, и Блюм¹ огласил свою программу реформ, для многих было ясно: ни о какой социальной реконструкции не могло быть и речи, пока Франция сохраняет свой дорогой франк. Стесненность экспорта дорогой валютой удушает ее промышленность, плодит безработицу и допускает лишь подлечивание хронически больного организма. Но мы понимали также, почему Блюм, как глава Народного Фронта, остановился перед девальвацией, которой он, как социалист, должен был сочувствовать. Девальвация означает конфискацию капиталов, которая всей тяжестью ложится на мелких держателей. Разорению подвергается вся масса мелких рантье, пенсионеров, крестьян, собирающих франки в чулке – словом, вся Франция. Кто во Франции не делает сбережений? Русские эмигранты да, может быть, часть рабочих, которые предпочитают пропивать их. Франция все еще гордится своей бережливостью – как национальной экономической добродетелью. Но в наше время кризисов эта «добродетель», которая раньше искажала моральное лицо Франции, стала одним из социальных пороков, губящих народное хозяйство. При такой экономической психологии (бережливость) и при соответствующей ей социальной структуре (рантье), Франция оказывалась страной, где социальная реформа в широком стиле (подобно американскому new deal²) наталкивалась на трудности, почти непреодолимые.

И, однако, через пять месяцев Блюм решился на ту меру, от которой все время отрекался. Не будем гадать о степени его искренности. Нет сомнения, что в той обстановке, в какой девальвация происходит, она является неизбежной. Сейчас всякая партия во Франции должна была бы на нее пойти. Растущий бюджетный дефицит, прогрессирующая дороговизна, финансовая паника, утечка золота – все это должно было автоматически сорвать франк с его золотой высоты. Fata nolentem trahunt³.

Даст ли теперь девальвация те экономические выгоды, которые она могла дать полгода тому назад, сказать не беремся. Современная экономика таинственна и стихийна. В ней почти нет места законам и очень много «психологизма». Но это дает право и не-экономисту оценивать «психологические» предпосылки экономических событий.

Не может быть спора о том, что девальвация чрезвычайно усилит число врагов современного режима. Миллионы крестьян, рантье, интеллигенции будут брошены в объятия реакции. От власти потребуется огромная энергия и решимость, не останавливающаяся ни перед чем, чтобы удержать в своих руках водительство нацией.

Гадательно и спорно – и вполне зависит от психологических факторов, удастся ли правительству предотвратить быстрый и общий рост цен. А между тем в своей реформе оно на это рассчитывает. Если бы все цены (в том числе и заработная плата) поднялись ровно настолько, насколько упал франк, погибла бы вся международная и индустриальная выгода реформы. Осталась бы просто конфискация 15–18 миллиардов, которая лишь временно заполнила бы прореху в бюджете. Блюм хочет бороться против дороговизны. Он уже угрожает тюрьмой за спекулятивное повышение цен (Ленин не мог справиться с рынком даже расстрелами!). Но уже подготовлявшийся закон о подвижной шкале оплаты труда показывает, что у правительства нет веры в свою способность стабилизировать цены.

Почему Англии удалось провести свою девальвацию без всяких потрясений, сохранив уровень всех цен на старой высоте? Это чудо (с точки зрения классической экономии, это просто чудо) было достигнуто единством национального сознания. Правительство могло ждать и требовать, чтобы ни один класс не стремился к обеспечению своих, хотя бы законных, интересов за счет целого. В Англии, как в Америке и в Бельгии, правительство может требовать жертв от всех. Общая готовность на жертвы медленно вознаграждается: жертвы возмещаются с избытком.

Во Франции, увы, правительство не может ни от кого ждать добровольных жертв. Еще в мае правительство Народного Фронта имело некоторый национальный капитал доверия. Оппозиция почти умолкла. Недавно еще столь крикливый фашизм ушел в подполье. Страна выжидала результатов неизбежного «опыта» и, может быть, принесла бы жертвы, если бы они были потребованы ото всех.

Мы знаем, что произошло. Сразу началась непрекращающаяся и поныне волна экономической борьбы. Справедливость требует признать, что, к сожалению, первый удар Блюму нанес пролетариат. В советской России его психологию назвали бы «рвачеством»: но как и назвать иначе это стремление урвать, что можно, используя политическую конъюнктуру, не дожидаясь ни указаний вождей, ни общих законодательных мер? За рабочими пошли торговцы – отчасти уже вынужденные к самообороне, за ними крупные финансовые спекулянты, поведшие атаку на золото Французского банка. Девальвация происходит не в атмосфере национального единения, которая одна бы могла обеспечить ее успех, а среди всеобщей экономической борьбы классов. Может ли девальвация остановить ее? Все основания думать, что она ее обострит.

Каждая экономическая группа ищет «безопасности» и преимуществ в экономической войне, совершенно так же, как нации вооружаются в предведении войны настоящей. Если не случится непредвиденное – некое психологическое чудо, предстоит гонка цен, в которой раздавлены будут слабейшие. Слабейшие, в современном обществе это не рабочие – это, прежде всего, интеллигенция и те хозяйственные группы, которые принято называть средними классами. Рабочие защищены крепкой организацией. Крестьянство может отстоять себя, моря голодом города. Промышленники и торговцы сумеют защитить себя ростом цен (если, действительно, не будет уничтожена всякая свободная торговля по русскому методу). Остальные – а их немало – гонимые голодом и отчаянием, будут покупать револьверы и идти за тем, кто сумеет достать пулеметы.

Непосредственная политическая опасность угрожает Блюму справа. Но экономическая, которая сейчас всего грознее, скорее – слева. Если бы в этот решающий момент его судьбы французский рабочий нашел в себе способность к дисциплине и хотя бы малую готовность к жертвам, его правительство, опираясь на силу принуждения, могло бы потребовать и добиться жертв у других классов. Но он, беспечный и плохо осведомленный, искренне думает, что «богатые заплатят», что их денег хватит на все.

Не сегодня-завтра военная диктатура воцарится в Испании, и Франция, последняя великая демократия континента, окажется в кольце фашистских держав. Пример Испании показывает, что фашизм сейчас является такой же интернациональной угрозой, как был коммунизм эпохи Ленина. Внешние враги Франции сделают все, что в их силах, чтобы сломить в ней режим демократии. Для Гитлера победа фашизма во Франции или гражданская война одинаково означают свободу рук – в России.

Над Францией сгущаются тучи. Мы не можем оставаться равнодушными к ее судьбе. Как демократы, мы с волнением смотрим на борьбу ее свободных учреждений с угрожающими опасностями. Как русские, мы не можем не видеть, что безопасность России сейчас связана с обороноспособностью и мощью Франции.

Эта судьба находится в руках одного человека. Он несменяем, ибо его некем заменить. Он для всех – для друзей и даже для врагов – единственная преграда, отделяющая борьбу партий от гражданской войны. Блюм, социалист и еврей, волею судьбы воплощает сейчас национальное единство Франции. Я знаю православных людей, которые молятся за Леона Блюма. Можно ли этому удивляться? Демократия сейчас – единственное убежище человечности. А человечность – единственное, что еще сохраняется в современном мире от христианской цивилизации.