Протоиерей Герасим Петрович Павский

(Биография)

Для чтителей памяти Протоирея Герасима Петровича Павского, мы собрали некоторые сведения о его жизни и ученых трудах, в надежде, что эти сведения не останутся безполезны для истории русской филологии.

Герасим Петрович родился в 1787 году. Местом его рождения был погост Павы, в Лугском уезде С.-Петербургской губернии. Первоначальное образование ему дано было в доме отца его, сельского священника, который мог научить своего сына только читать и писать. Все учебное занятие Павского до десяти лет состояло в чтении Часослова, Псалтыри и Святцев. По исполнении десяти лет, настояла нужда отдать его в семинарию, и отец в начале 1798 года привез его в Петербург¹. С этого времени и началось его учение. Низшие классы тогда назывались фара, инфима, грамматика, синтаксима. Учение в каждом классе продолжалось по году. Прошед это время учения везде с хорошим успехом, Павский не мог однакож приобресть много познаний; потому что тогдашнее учение в этих классах состояло единственно в изучении латинской грамматики. По переходе в высшие классы, которые тогда назывались поэзия, реторика, философия и богословие, представилось больше средств к приобретению познаний. С.-Петербургская семинария была тогда одним из лучших духовных училищ; в последние годы прошедшего столетия она названа была академиею. В ней преподавали такия науки, которых не знали в других семинариях; в ней были опытные учители, которые приготовляли юношество не только для духовных должностей, но и для учительских кафедр. Сюда принимаемы были отличные ученики из разных семинарий для высшего образования.

Павскому нашлось здесь довольно дела: было чему поучиться, было кому и поревновать. Явились соперники, которые старались опередить его. Соревнуя им, даровитый юноша прилежно изучал одну науку за другою, особенно хорошие успехи оказывал в философии и богословии. К языкам он имел особенную способность, знакомясь с ними легко и скоро: в короткое время он узнал языки еврейский, греческий, немецкий и самоучкою французский. Одна только бедность, этот непримиримый враг любознательного питомца, непрестанно стесняла его и препятствовала его занятиям. Часто он не имел приличной одежды и не мог приобрести ее; потому что отец его с трудом вносил в казну ничтожную денежную плату за содержание своего сына и не имел никаких средств прилично одевать его. Трудолюбивый юноша нуждался в книгах, и ему не на что было купить их. Этот недостаток он вознаграждал по крайней мере тем, что пользовался всякою хорошею книгою, которая попадалась ему в руки. Долго бы пришлось еще Павскому бороться с бедностию, если бы его благонравная жизнь и отличные успехи не обратили на него внимание начальства. Не имея средств дат ему казенное содержание, оно по благосклонности своей назначило ему в селе праздное священническое место, с которого и получаемо было все нужное для его содержания. С этого времени Павский спокойно продолжал любимые занятия и при конце курса обладал уже такими разнообразными сведениями, что мог занимать с честию кафедру в семинарии; но Провидению Божию угодно было довершить образование юноши и приготовить в нем такото делателя, который был бы полезен не одной только школе, а целому сословию ученых.

Наступил 1808 год, достопамятный в летописях духовного просвещения. В это время духовные училища преобразованы были по новому плану и основана нынешняя духовная академия в С.-Петербурге. Сему учебному заведению дарованы были важные преимущества: она получила право возводить в ученые степени, из которых каждой присвоен денежный оклад и гражданский чин; учебные предметы распространены в объеме, и к прежним прибавлены новые. Кроме догматического и нравственного богословия, велено преподавать полемическое богословие, священную и церковную историю, церковное красноречие, философию с ея историею, высшую математику и физику, для которой устроен при академии хороший кабинет, эстетику, гражданскую историю, общую и русскую, к французскому и немецкому языкам в последствии прибавлен английский. Для преподавания этих наук вызваны были лучшие наставники из разных мест России, даже из за границы.

Желание высшего образования и важные права, предоставленные академическим воспитанникам, возбудили необыкновенное одушевление в духовном юношестве: явилось много желающих трудиться на новом поприще. Чтобы удовлетворить этому благому желанию, положено было принять в состав первого академического курса сто воспитанников. Этот курс отличался от последующих тем, что был продолжительнее их, и тем, что почти на половину состоял из людей зрелого возраста, которые по нескольку лет занимали учительския должности в семинариях.

Вместе с прочими принят был в академию и Павский. В надежде приобрести новые сокровища науки на новом месте воспитания, он принялся за дело со всем усердием. Сначала он учился всему, но вскоре увидел, что у него не достанет времени и сил, чтобы хорошо успевать во всех науках. Отяготительнее всех их была математика; преподаватель ея, профессор Гурьев читал ее быстро, по собственным, весьма обширным запискам. Следить за его уроками значило отказаться от всех других наук; точно так и сделалось: предавшиеся математике, человек до пяти, учились ей одной, редко посещая другие классы. Павский не считал себе полезным предаться вполне одной математике и через год отказался от нея, но за то с большею охотою стал заниматься богословием и языками.

Второе неудобство в первом академическом курсе состояло в том, что не имелось печатных руководств для всех почти многообразных наук, из которых каждая преподаваема была в обширнейшем виде. Церковная история, философия, всеобщая история и эстетика изучаемы были по запискам профессоров; надобно было много здоровья и трудов, чтобы по всем этим предметам приготовить заданные уроки, т. е. сперва списать, а потом выучить. В последующих курсах эти недостатки исправлены: академическое учение продолжается только четыре года; первые два года посвящаются на светския науки, вторые два года на богословския в разных их видах; письменные труды облегчены тем, что профессорские уроки литографируются и раздаются студентам готовые.

При всех неудобствах и трудностях, Павский не отставал от наук, и более или менее занимался всеми, кроме математики; особенно усердно занимался науками богословскими. Богословския науки сделались любимым занятием Павского как потому, что оне суть существенные в академии, так и потому, что профессоры заслуживали всякое уважение. Первым профессором богословия был ректор архимандрит Евграф, человек в живым воображением и любитель мистических толкований св. Писания; но он скоро умер. После него был ректором архимандрит Сергий, человек не столько ученый сколько добродушный и потому любимый. Наконец профессором богословия, церковной истории и толкователем Священного Писания был архимандрит Филарет, заслуживший особенное уважение студентов и возбудивший в них большую охоту заниматься Священным Писанием. Слушая его уроки, Павский получил особенную наклонность к изучению священного Писания, на котором, как известно, основано все богословское учение. Чтоб дойти до самого корня науки, он всевозможное старание употребил на то, чтобы понять Священное Писание в полном объеме. Это и было причиною, что он посвятил много времени и старания на изучение еврейского языка.

По уставу академии, студенты, оканчивающие курс, должны написать пространное богословское сочинение для приобретения ученой степени; этот закон строго соблюдается и ныне. Павский избрал предметом для такого сочинения книгу хвалений пророка Давида (Псалтирь), имея целию разсмотреть ее исторически и филологически. Зная основательно еврейский язык, он написал сочинение, которое заслужило полное одобрение академической конференции и было напечатано. Между тем наступило время частных экзаменов для студентов первого курса; Павский, которому было тогда 27 лет, держал их с таким успехом, что занял первое место между своими сверстниками. Его сочинение о книге хвалений назначено было для чтения на публичном экзамене. Публичные экзамены в духовных академиях и ныне отличаются особенною торжественностию; а тотда, в самом начале нового академического образования, когда петербургская духовная академия была единственным высшим учебным заведением, эти экзамены происходили еще с бóльшим блеском. На экзамен первато курса собралось весьма много духовных и светских лиц, чтобы видеть успехи юношей, которые должны были начать преподавание наук в духовных училищах по новой методе. На этом торжественном собрании Павский произносил свое сочинение и заслужил общую похвалу. Председательствующий член собрания, Преосвященный Митрополит Амвросий, который любил науки и всячески поощрял ученых, в знак своего внимания к трудам даровитого юноши, наградил его славянскою Библиею, как такою книгою, которая должна была служить ему руководством в жизни и на службе. Герасим Петрович высоко ценил этот дар знаменитого архипастыря, о котором всегда вспоминал с величайшим уважением. Подаренная Библия всегда была у него под руками и не сходила со стола до самой смерти.

Так кончилось воспитание Павского; оно продолжалось от 1798 до 1814 года и исполнено было тяжких трудов и лишений; только твердая его воля и любовь к науке помогли ему перенести их. За это он награжден был со всею щедростию: коммисия духовных училищ возвела его на степень магистра богословия и назначила ему должность, соответственную его познаниям. Он и его товарищи, лучшие студенты, сделаны были баккалаврами и заняли кафедры в академиях С.-Петербургской и Московской, которая открыта была около того времени. Эти молодые делатели, из которых многие занимали в последствии времени важнейшия духовные должности, начали свою службу с таким усердием, с каким только может проходить ее благовоспитанный юноша, проникнутый духом своего звания, и приобрели себе великую славу своими сочинениями по разным отраслям духовного просвещения.

В духовных семинариях, и до преобразования их, учили еврейскому языку; но это учение не могло иметь хороших успехов, по недостатку учебных пособий; тогда не было ни еврейской грамматики, ни христоматии, ни лексикона; кто хотел, тот должен был учиться по немецким учебникам, не для всех доступным. Павский, сделавшись наставником в С.-Петербургской академии, скоро восполнил этот недостаток: в самом начале своей службы, он написал грамматику, составил христоматию и лексикон; первые две книги тогда же были напечатаны и приняты в руководство, последняя не известно почему осталась в рукописи.

Грамматика и христоматия Павского и теперь остаются единственным пособием к первоначальному познанию еврейского языка; после него никто не издавал подобных сочинений. Сколь ни были недостаточны эти книги, как первый опыт молодого филолога, однако оне оживили занятие еврейским языком, особенно в С.-Петербургской духовной академии. Нашлось много охотников, которые с большим успехом стали изучать его; а те, у которых не было к тому охоты, любили ходить на лекции Павского, чтобы глубже вникнуть в Священное Писание, потому что он переводя еврейский текст на русский язык, прибавлял к переводу филологическия объяснения. Двадцать лет (1814–1834) Герасим Петрович преподавал еврейскую литтературу в академии; в это время он приготовил многих отличных наставников для семинарий, которые с честию обучали еврейскому языку. Как профессор, имея все возможные пособия для знания еврейского языка, Павский видел, что немецкие ученые приобрели глубокия в нем познания не иначе как чрез сличение его с родственными языками, арабским, сирским и халдейским; по этому, естественно, и сам должен был познакомиться с духом языков арабского и халдейского.

Ученые труды Павского были так полезны для академии, что духовное начальство почти каждый год поручало ему новые должности; в том же году, в котором он начал свою службу, его избрали в члены академической конференции; в следующем году сделали священником в Казанский собор; через год, назначили его членом цензурного комитета, учрежденного при духовной академии. Тогда же (1817) опредедили его законоучителем в Царскосельский лицей; впрочем, он проходил эту должность не больше года, и с окончанием первого лицейского курса принужден был отказаться от нея, сколько по отдаленности лицея от прочих мест службы, столько и по тогдашней слабости здоровья.

По выходе из лицея, духовное начальство отрекомендовало Павского в члены военной коммисии, учрежденной, по Высочайшему повелению, для составления учебных пособий кантонистам. В этой коммисии, под главным начальством графа Аракчеева, председательствовал граф Сиверс; а членами были: флигель-адъютант Клеймихель, Миттендорф, Гречь и Павский. Они трудились около двух лет, приготовили материалы для разных учебников, составили русскую грамматику, которая тогда же была напечатана и принята в руководство в школе военных кантонистов, но, по желанию графа Аракчеева, в общее употребление не пущена; а как эта книга не имела других изданий, то ныне встречается редко.

Еще не кончились занятия Павского в этой коммисии, как на него возложено было новое, весьма важное поручение. Когда российское библейское общество, распространявшее Священное Писание на всех языках, почувствовало нужду в русском его переводе, и когда св. Синод одобрил это благое намерение общества, тогда переводить священные книги с греческого и еврейского языка поручено было наставникам духовных академий; на долю Павского достался перевод Евангелиста Матфея. Для пересмотра и приведения в единство разных переводов составлен был комитет из членов св. Синода, преимущественно из тех, которые знали древние языки, также из ректоров академии и семинарии. Спустя несколько времени, когда в этом комитете пересмотрены и напечатаны были четыре Евангелия, туда приглашен был и Павский. С того времени до самого окончания перевода новозаветных книг, он был главным пересмотрщиком и исправителем всех частных переводов. К каждому собранию комитета он приготовлял пересмотренный текст для окончательного одобрения. Как участник в том деле, которым занималось библейское общество, он в последствии принят был в действительные его члены, которые назывались директорами. Занятие директоров преимущественно состояло в том, чтобы вести переписку с иногородными отделениями общества. Когда приступлено было к переводу книг Ветхого Завета на русский язык, тогда Павский часто имел нужду обращаться к еврейскому тексту Священного Писания, потому что получил обязанность приготовлять к каждому собранию комитета известное отделение. Это приготовление состояло в том, чтобы перевод сделан был верно с еврейского и сличен с переводом 70-ти. Таким образом, под редакциею Павского, совершен перевод пяти книг Моисеевых, Иисуса Навина, Судей, Руфи и первой книги Царств. Во время этой редакции Павский имел случай еще больше познакомиться как с духом еврейского языка, так и с переводом 70-ти. Остальные книги, не разсмотренные в комитете, Павский перевел собственно для себя, употребив все средства, требовавшияся для точности. Еще прежде этого комитета, Павский, примечая много темных мест в знакомой ему издетства Псалтири, перевел ее по собственной охоте с еврейского. И этот перевод пересмотрен был тоже в особенном комитете, одобрен членами св. Синода и издан в свет. За столь деятельное участие в переводе Священного Писания Павский сделан был профессором еврейского языка (1818), возведен на степень доктора (1821) и награжден орденом св. Владимира 4-й степени².

В то время, когда Герасим Петрович трудился в библейском комитете, ему предложена была богословская кафедра в С.-Петербургском университете, на которую он и вступил в 1819 году. На этом новом месте служения он так умел всех занять своими умными лекциями, что его аудитория полна была слушателей, которых он знакомил с ходом религии в человеческом роде, в особенности религии христианской.

В конце 1826 года, Павский, бывший тогда протоиереем Андреевского собора, вышел из университета, оставшись только почетным его членом. В это время он был призван и определен Государем Императором Николаем Павловичем в законоучители Цесаревича, Великого Князя Александра Николаевича, ныне благополучно царствующего Императора. Глубокая ученость Павского была так известна при самом дворе, что на него, как на лучшего наставника, возложено было религиозное образование Наследника престола. Написанная для сего богословская программа представлена была на Высочайшее разсмотрение, одобрена, и с 30 ноября 1826 года Павский начал свои занятия с Августейшим учеником. В следующем (1827) году, ему же поручено было обучать закону Божию Ея Высочество, Великую Княжну Марию Николаевну. Чтобы дать законоучителю больше нравственного влияния на учеников, его тогда же сделали духовником Их Высочеств. В последствии времени, когда Их Императорским Высочествам Великим Княжнам, Ольге и Александре Николаевнам исполнилось по семи лет и приспело время Их воспитания, на Павского возложена была должность законоучителя и духовника и этих двух царственных Дщерей.

Поскольку в то время мало было хороших учебников по разным отраслям духовного просвещения, то Павский должен был позаботиться о составлении по некоторым предметам собственных руководств; такия руководства и составлены были по церковной истории и литургике. Некоторые из литургических уроков напечатаны были в «Христианском Чтении»; а историческия лекции, равно как и весь общий обзор богословских уроков напечатан отдельно в малом количестве экземпляров в пособие Их Высочествам при слушании и повторении уроков.

Вступив на придворную службу, Павский сделан был протоиереем большего собора в зимнем дворце с тем важным преимуществом, чтобы в ряду тамошнего духовенства занимать ему место после духовника Их Величеств, и в случае его болезни или отсутствия служить в малой придворной церкви в присутствии Императорской Фамилии. Скоро он заслужил милостивое внимание Августейших родителей, своих Высоких Учеников и Учениц. Их Величества, Государь Император и Государыня Императрица неоднократно изъявляли Свое благоволение законоучителю в дарованных ему знаках отличий. Он награжден был брилиантовым наперстным крестом, алмазными знаками св. Анны 2-й ст. орденом св. Владимира 3-й ст. и двумя брилиантовыми перстнями.

Так в немногие годы Герасим Петрович получил столько милостей от щедрот Монарших, сколько можно получить в скромном звании священнослужителя. Но земное счастие человека имеет свои пределы: от тяжких трудов, соединенных с столь многочисленными должностями, крепкое здоровье Павского стало ослабевать: открылись болезни, которые требовали продолжительного леченья. К болезням присоединились разные огорчения, эти неизбежные спутники почти всех даровитых людей, поставленных высоко судьбою. Все это расположило Павского искать себе жизни тихой и спокойной. В начале 1835 года, когда особенно усилились в нем припадки болезни, он обратился к Его Величеству с всеподданнейшею просьбою об увольнении его от всех занимаемых должностей. Снисходя на эту просьбу, Государь Император уволил его, и в ознаменование Своего благоволения к его заслугам, возложил на него драгоценный брилиантовый крест, сохранив за ним все права и преимущества по службе. Для возстановления разстроенного здоровья ему дан был полугодичный отпуск, по прошествии которого он переведен был из большего придворного собора к более покойной и уединенной церкви таврического дворца³.

После перехода в таврический дворец для Павского начался новый период жизни; в это время он неимел никакого движения по службе; не смотря на то, весьма много сделал для науки. В тишине своего кабинета он употреблял все свободное время, которого теперь было у него много, на сочинения философския и богословския. Богословския сочинения он помещал в Христианском Чтении (1835–1841 гг.); из них особенно замечательны – толкования евангельских притчей. В этом журнале Павский принимал самое живое участие и больше двадцати пяти лет был самым усердным сотрудником. Философския сочинения он помещал в светских журналах (Библиотеке для чтения в самые первые годы ея издания). Но главный труд, на котором сосредоточено было все внимание Павского, состоял в наблюдениях над составом Русского языка. Остроумный филолог тщательно разсматривал древнейшие памятники славянской письменности, изучал славянския наречия, читал сочинения знаменитых славянских философов, переносился даже во времена глубокой древности, и по сохранившимся до нас памятникам изучал симическия наречия, арабское, сирское, халдейское, с которыми несколько знаком был и прежде.

Нет нужды говорить, что Павский ничего нещадил для приобретения книг, относившихся к его предмету; его кабинет завален был филологическими сочинениями; где бы ни появлялась такая книга, он покупал ее, чего бы она ни стоила. Все эти книги были внимательно разсмотрены и испещрены безчисленными заметками. Что касается до русских сочинений, то едва ли осталось хоть одно, сколько нибудь замечательное, которое не было бы им прочитано. Павский читал всякия русския книги; само-собою разумеется, что филологическия составляли исключительное его чтение. Едва только выходила в свет такая книга, как она была уже в руках любознательного филолога и прочитываема была до конца. А так называемые капитальные сочинения, каковы на пример словари бывшей российской академии и второго отделения академии наук, также грамматики заслуженных наших филологов Востокова и Греча, то эти книги едва-ли небыли выучены им на память.

С таким то запасом сведений Павский приступил к собственному труду; он привел в строгий порядок собранные материалы, оживил их одною мыслию и изложил в трех томах Филологических наблюдений над составом русского языка. Занимаясь этим соченением около десяти лет, Павский находил первую и самую лучшую награду в своей совести: как бывало он радовался, когда путем изследований он приходил к какому нибудь новому открытию в области языка! Такое открытие было для него драгоценною находкою.

Дальновидному наблюдателю известно было, что его книга не будет иметь многочисленных читателей, что только записные любители русского слова, или люди призванные к тому должностию, прочтут ее; поэтому он напечатал ее в малом количестве экземпляров; когда же она вышла в свет, внимательно следил за отзывами образованных читателей, высказывались ли они печатно, или передаваемы были ему изустно. Павскому всего больше хотелось знать мнение второго отделения академии наук, как законодательного сословия ученых, о своем труде; с этою целию он представил свою книгу на суд их. Академия поручила разсмотреть ее действительному члену своему, А. X. Востокову, и основываясь на его отзыве⁴, присудила автору полную демидовскую премию. С этого времени академия всегда высоко ценила глубокую ученость Павского, часто сносилась с ним в своих занятиях и в последствии избрала его своим действительным членом (1858).

Между тем Павский приступил к окончанию своего сочинения: по замечаниям академии, он исправил и значительно пополнил первые три тома и написал четвертый; в этих четырех томах разсмотрена была вся этимологическая часть русской грамматики с любопытными подробностями⁵. Тогда академия произнесла окончательный пригоговор об этом сочинении. Вот что писал об этом академик И. И. Давыдов: грамматическая литература наша обогатилась филологическими наблюдениями над составом Русского языка Протоиерея Павского. Это сочинение и в литературе богатой было бы встречено благосклонно; в нашей же, не имевшей до того времени ничего подобного, оно принято с уважением. Филологическими наблюдениями началось новое направление в изучении отечественного языка... По появлении сочинения Прот. Павского, составившего в истории граматики нашей эпоху, план грамматики, начертанной в 1842 году Вторым Отделением академии, должен был измениться в методе и объеме⁶.

Чем развлекал себя наш неутомимый делатель среди филологических трудов? Самое приятное развлечение он находил в своем семействе. Герасим Петровичь после десяти лет супружества овдовел; его прекрасная супруга Е-я А-а оставила ему двух дочерей, в воспитании которых он находид самое приятное развлечение; сам учил их христианской Вере, развивал в них добрые склонности и радовался, когда видел, что их умственное образование шло об руку с нравственным воспитанием.

В 1850 году, жестоко поразила Герасима Петровича неожиданная смерть старшей его дочери, бывшей уже в замужстве. Эта потеря имела сильное влияние на его здоровье и на самый образ его жизни. Любивший до того времени общество и дружескую беседу, он получил склонность к уединению и редко выходил из кабинета. Что бы сколько нибудь облегчить свою горесть, он принял к себе на воспитание двух малолетных внуков, сыновей умершей дочери, как единственных прямых потомков. В их невинных играх, в их детском лепете он находил себе утешение и отраду. Пять лет жили они под его надзором и заимствовали от него много полезных знаний. У Павского был редкий дар передавать детям самые разнообразные сведения ясно и внятно, потому они охотно слушали и скоро понимали его.

В 1855 году, здоровье Павского сделалось так слабо, что он не в силах был продолжать службу и в таврическом дворце; он просил себе увольнения на покой. Его Величество, Государь Император, Александр Николаевич, в ознаменование Своего благоволения к бывшему наставнику, сопричислил его к собору зимнего дворца, оставив за ним все содержание и все преимущества по службе. По случаю священного коронования Государя Императора, когда милости нового Монарха обильно изливались на все сословия, Герасиму Петровичу была оказана новая Монаршая милость. Боговенчанный Государь пожаловал ему драгоценный брилиантовый крест.

Герасим Петровичь был вполне достоин этих милостей: он сам был милостив и делал добро всякому, сколько мог. У него много было бедных родственников, которые жили его благодеяниями; он никому не отказывал в помощи, не редко отдавал последнее. Часто люди посторонние, вовсе ему не знакомые, прибегали к нему в своих нуждах, и все получали посильную помощь. Что касается до нищих, то они собирались к нему толпами, особенно в праздники, и осаждали двери его квартиры. Когда Герасим Петрович, по окончании божественной службы, возвращался домой из церкви, тогда эти люди бросались ему на встречу, целовали его руки и, получив щедрую милостину, расходились в разные стороны, благословляя своего благодетеля.

Участь бедных всегда сильно трогала Герасима Петровича: на всякого из них он смотрел с глубоким состраданием, входил в их положение, утешал, ободрял. Если находил, что эта бедность происходила от их собственной вины, то с отеческою кротостию вразумлял виновных и исправлял их со всею искренностию.

Искренность была отличительным качеством Герасима Петровича: он не любил притворства, презирал лицемерие, прямо говорил, что было у него на сердце; в его словах, как в зеркале, отражалась его душа; он говорил, что думал; если когда ошибался в своих мыслях, то всегда готов был признаться в своих ошибках. При всей учености, в нем небыло и следа того самолюбия, по которому иные не терпят ни каких противоречий; он не верил в свою непогрешимость и с благодарностию принимал всякия замечания, от кого бы то ни было.

Будучи строг к своим ошибкам, Павский был снисходителен к погрешностям других, и всегда склонен был извинить их. На людей даровитых, известных своими общеполезными трудами, он смотрел с уважением, как на передовых людей в деле умственного образования. Всякому, кто оказал заслуги церкви или государству, он отдавал должную честь. Не смотря на то, что сам около тридцати лет не имел никакого повышения по службе, а трудился неутомимо, он никому не завидовал, никогда не роптал на свою судьбу; в своих неудачах скорее винил себя, чем других. Особенно добрая черта в его характере была та, что он не любил ни кого осуждать и худо говорить о других. Если он знал чьи либо пороки, никогда не разглашал их; когда при нем отзывались о ком дурно, он недоверчиво слушал такие отзывы.

Не смотря на высокое место, которое занимал Герасим Петрович, в нем небыло заметно ни гордости, ни тщеславия. Он как будто не сознавал, что стоит выше других; со всеми обходился, как с равными; приходил ли к нему вельможа, или простолюдин, богатый или бедный, он всякого принимал радушно. Никто не слыхал, что бы он хвалился когда своими достоинствами или заслугами; как профессор, он удивлял своих слушателей обширностию познаний, поражал их с кафедры глубиною мысли; в других случаях, как бы скрывал свою ученость, говоря мало и то о предметах обыкновенных. В нем небыло той нестерпимой заносчивости, по которой, иные, весьма посредственные писатели присвояют себе не законное право все осмеивать или унижать, считая себя умнее других. Я думаю, что если бы какой иностранец спросил Павского, сколько у вас таких умных людей в России, то он не задумавшись ответил бы, подобно Георгию Конискому: «я последний».

Такое кроткое направление ума и сердца было плодом тех нравственных правил, которые Павский почерпнул из глубины учения святой Веры. Божественные истины, познанные им в самом источнке, проникнули все существо его и обратились в нем в дух и жизнь. Во всех делах его видна была христианская чистота и непритворная набожность: он жил для добра, думал о добре, и делал добро везде, где только мог.

Как служитель олтаря, он со всяким благоговением совершал божественную службу и все священнодействия; строго исполнял церковные правила и тому же учил своих детей и внуков. Однажды, во время тяжкой болезни в посту пред Рождеством Христовым, когда врачь запрещал Герасиму Петровичу употреблять постную пищу, – больной с твердостию отвечал, что скорее разстанется с жизнию, нежели нарушит закон Церкви, который свято соблюдал с самого детства. В другой раз, когда тот же врачь непозволял ему, по слабости сил, совершать литургию в праздник Богоявления Господня, – благочестивый старец отвечал, что в такие великие праздники и больные стараются сходить в церковь, а служителю олтаря грешно, по немощи тела, оставлять церковную службу. Ревность к этой службе была так велика в этом благоговейном пастыре, что он часто отправлял ее чрез силу, и возвращался из церкви в совершенном изнеможении.

До последних дней жизни Герасим Петрович сохранял в ней чрезвычайную простоту. Родившись в бедности, он с детства привык довольствоваться малым; его природе противна была всякая роскошь, всякое излишество даже в необходимых потребностях жизни. Он довольствовался простою пищею, носил скромную одежду, жил в небольшой квартире, и пока был здоров, чаще ходил пешком, чем ездил. Получая достаточное содержание, он и половины его не употреблял на свои нужды; прочее раздавал бедным, или тратил на книги; после него ничего почти не осталось кроме книг.

Книги не выходили из рук Герасима Петровича до конца жизни; в начале болезни, прекратившей дни его, будучи уже не в силахь держать в руках книгу, он заставлял читать свою дочь Н-ду Г-вну, которая неотлучно находилась при нем и окружала его самыми нежными попечениями. Но когда болезнь усилилась и приняла опасный оборот, тогда больной от мудрости земной обратился к премудрости небесной: он поспешил исполнить христианския обязанности, с благоговением приобщился Святых Таин и сделал предсмертные распоряжения. Болезнь с разными видоизменениями продолжалась два месяца и не смотря на все усилия двух искуснейших врачей прекратить ее, кончилась смертию. Это случилось 7 апреля 1863 года, в три часа по полудни.

Лишь только разнеслась по городу весть о кончине Павского, как в его квартиру стали стекаться люди разного звания. Кроме родственников и друзей покойного, много посторонних, не знакомых лиц приходило плакать у гроба его; тут довольно было и таких, которые пользовались его благодеяниями. На панихиды, которые совершал Протопресвитер В. Б. Бажанов с придворным духовенством, собиралось также много молящихся. 9 апреля, в шесть часов по полудни вынесли усопшего в церковь Таврического дворца, при многочисленном стечении публики. На следующий день, в одинадцать часов утра, прибыл в церковь Высокопреосвященнейший Исидор, Митрополит С.-Петербургский и началась Божественная Литургия; к отпеванию собрались прочие члены Святейшего Синода: Высокопреосвященные, Арсений Митрополит Киевский, Платон Архиепископ Рижский, Протопресвитеры: В. Б. Бажанов, В. И. Кутневич и весьма много почетнейшего духовенства столицы. В три часа по полудни кончилось отпевание, и печальная процессия двинулась от Таврического дворца к Александро-Невской лавре, где, при колокольном звоне, встречена была смиренными иноками, которые вышли из своих келлий, чтобы поклониться праху маститого старца. Отсюда, после краткой литии, процессия потянулась по шлиссельбургской дороге, на кладбище Императорского фарфорового завода. Это отдаленное кладбище лежит в живописной местности; оно расположено по берегу широкой Невы, омывающей его своими волнами. Здесь погребена супруга Герасима Петровича, две дочери и внук; здесь же соединился и он с своим усопшим семейством.

Так кончил земное поприще наш знаменитый филолог, его нет больше с нами, он умер, но память о нем долго не умрет в потомстве.

Примечания:

«Мил. Госуд. Герасим Петрович! Письмо Вашего Высокопреподобия ко мне, в коем вы изъявляете необходимость, понудившую вас желать увольнения от звания законоучителя и духовника Их Императорских Высочеств, Государя Наследника и Великих Княжен Марии, Ольги и Александры Николаевен, я всеподданнейше представлял на благоразсмотрение Государя Императора. Его Императорское Величество, соизволив согласиться на просьбу Вашу, благоволил повелеть мне объявить вам Его Высочайшее благоволение за то постоянное усердие, с коим Вы исполняли звание законоучителя при Их Высочествах. Для меня особенно приятно быть исполнителем сей воли нашего Всемилостивейшего Государя. Будучи свидетелем в продолжение осьми лет ваших действий, я имел возможность узнать вас коротко, и на всю жизнь сохраню к вам то почтение, которое вы вселили в меня своим благородным характером, своею чистою нравственностию, основанною на Вере своим умом просвещенным и своим безкорыстным усердием в исполнении возложенного на вас долга. Да послужит вам, при горестной разлуке вашей с Высокими вашими воспитанниками, утешением мысль, что вы способствовали к развитию в сердцах Их чистейших чувств и правил Веры, что вы заслужили уважение и любовь, и что Их привязанность никогда не ослабеет; другим утешением для вас будеть то, что ваш преемник вполне заслуживает доверенность, оказанную ему Государем Императором и что начатое вами святое дело довершено будет при благословении Божием с несомненным успехом.

В ознаменование Своего Высочайшего благоволения к вам Государь соизволил повелеть, чтобы половина жалованья, которое вы получали, как законоучитель и духовник Их Императорских Высочеств и все ваше жалованье, коим вы пользовались, как учитель духовной Академии, были обращены вам в пенсион. Сверх того, Его Величество благоволил назначить вам в награду брилиантовый крест, который в свое время будет вам доставлен. Ея Императорское Величество Государыня Императрица, желая равномерно изъявить Вам Высочайшее Свое благоволение, соизволила определить обеим вашим дочерям по пяти сот рублей пенсии в год до их замужества. Их Высочества Государь Наследник и Великия Княжны Мария, Ольга и Александра Николаевны испрашивали у Государя Императора позволение пожаловать вам на память о Них Свои портреты, и Его Величество благоволил изъявить на то Свое согласие. Портреты сии вы получите, как скоро они будут готовы. Наконец, для доставления вам бóльшего спокойствия, нужного для возстановления разстроенного здоровья, Государь повелел перевести вас из большего дворца в Таврический, с сохранением и вашего прежнего звания и соединенного с ним старшинства и всего по оному получаемого жалованья. Имею честь препроводить к Вашему Высокопреподобию все бумаги, служащия документами вышесказанного.

Заключаю письмо мое усердным желанием, чтобы уединенная тихая жизнь возвратила вам утраченные вами силы. Главные условия земного счастия для вас уже исполнены: вы имеете непорочную совесть для спокойного взгляда на прошедшее, просвещенный ум и любовь к деятельности для наслаждения настоящим, и веру смиренного христианина для безмятежной надежды на будущее. Все остальное в воле промысла.

С совершенным почтением честь имею быть... Василий Жуковский. 18 Февраля 1846 года».