Четвертый день.
Поучение 1-ое. Св. Иоанн Дамаскин.

I. Прославляемый ныне св. Иоанн Дамаскин был сын правителя города Дамаска и получил превосходное образование под руководством ученого инока Космы святоградца, который известен своими канонами на великие праздники. Иоанн, пристрастившийся к наукам и чтению божественных книг, думал посвятить всю свою жизнь ученым занятиям. Но ему вскоре пришлось пожертвовать своим желанием для блага других. Отец его умер и калиф сарацинский поставил его правителем города Дамаска.

В это время императором греческим был Лев Исаврянин, жестоко гнавший почитателей святых икон. От этого происходили смуты и волнения между христианами. Святые учители церкви наставляли их, изъясняя значение икон. Иоанн посланиями, или письмами, увещевал христиан не смущаться гонениями и ложными толками и твердо держаться постановлений церкви. Эти письма, полные пламенной веры и живого красноречия, сильно действовали на христиан; но они дошли до царя и возбудили в нем ужасный гнев. Лев решился погубить Иоанна. Он оклеветал его перед князем сарацинским, послал сему последнему поддельное письмо, в котором будто бы Иоанн предлагал ему Дамаск. Князь, поверив письму и не выслушав оправданий Иоанна, жестоко наказал его, именно – приказал отрубить правую его руку и лишил должности. Однако вскоре невинность Иоанна открылась чрез чудесное, помощию Богоматери, исцеление его руки; – и князь, раскаявшись, что так легко поверил клевете, возвратил Иоанну доверие свое и пожелал сделать правителем всей области.

Но давно уже Иоанн тяготился властью и богатством; давно желал удалиться от мира, чтобы в нищете и труде служить Господу. Он упросил князя отпустить его; и тот наконец согласился,

Тогда Иоанн раздал бедным все свое имущество, пошел вместе с своим наставником иноком Космой в Иерусалим, чтобы поклониться гробу Господню, и оттуда в лавру святого Саввы, основанную недалеко от Иерусалима. Пришедши туда, он стал просить игумена принять его в число иноков и научить его правилам иноческой жизни. Имя Иоанна давно было известно в лавре, потому что он считался замечательнейшим и ученейшим мужем того времени; никто из монахов не соглашался принять его к себе учеником, всякий считая его несравненно выше себя. Наконец один старец, уважаемый в обители за простоту нрава и добродетельную жизнь, решился быть наставником Иоанну в монашеском житии.

Старец, справедливо почитая смиренномудрие первым основанием христианской добродетели и опасаясь, вероятно, чтобы высокие достоинства Иоанна не вселили в нем гордости, налагал и требовал от него полного отречения от собственной воли. Он назначал ему и телесные труды, но требовал, чтобы вся его деятельность, как телесная, так и умственная, была вполне подчинена строгому закону послушания. Он поучал его отклоняться от мечтаний мирских, направлять все помыслы к Богу и совершенно отречься самого себя ради любви к Господу. Иоанн должен был так овладеть волею своею и всеми мыслями своими, чтобы подчинить их совершенно воле руководителя. Для возведения его на такую высоту самоотверженного послушания старец наложил на него трудные испытания; он, между прочим, запретил своему ученику как писать что бы то ни было, так даже и говорить кому что-либо относящееся к той или другой науке. Иоанн нелицемерно и беспрекословно повиновался повелениям старца, не человеку угождая, но всецело покорясь Христу.

Однажды старец, желая испытать смирение Иоанна, послал его в Дамаск, чтобы там, на торжище, продать в пользу монастыря корзинки, которые плели монахи. Иоанн охотно исполнил это поручение, и, одетый в рубище, явился смиренным служителем в том самом городе, которым он некогда управлял в богатстве и величии. Такой подвиг не был тягостен для Иоанна. Предавшись Богу всею душою, он не мог дорожить земным блеском и величием и потому никакое состояние не считал для себя унизительным,

Гораздо труднее была для него та совершенная покорность ума и мысли, которая от него требовалась. Отказаться, по приказанию старца, от наслаждений умственной деятельности – вот что было для человека, столь богато одаренного умственными способностями, высочайшим подвигом смирения. В этом подвиге труднее было ему выдержать искушение, и вот что случилось.

В лавре умер один монах; у этого монаха был брат, который неутешно плакал о покойнике. Напрасно Иоанн старался утешить его. Сиротствующий просил у Иоанна одного – сочинить по умершем надгробный плач. Иоанн отказывался, боясь нарушить заповедь старца; но тот продолжал неотступно умолять его. «Если бы ты видел меня больным», говорил он, «неужели бы ты не постарался помочь мне? Ныне я страдаю душевно, в твоей власти облегчить печаль мою; неужели ты мне не поможешь?» Долго Иоанн колебался между желанием помочь страждущему брату и обязанностию беспрекословно повиноваться воле старца. Но наконец, тронутый слезами несчастнаго, он написал ему в утешение надгробные песни, которые и доселе поются у нас при погребении: «кая житейская сладость, человецы, что всуе мятемся? Вся суета человеческая» и проч.

Сетующий удалился, поблагодарив Иоанна; а Иоанн, оставшись один в келлии, пел про себя сочиненную песнь. Старец, услышав его пение, спросил, что это значит. Иоанн рассказал ему о случившемся. Тогда старец стал строго упрекать его за непослушание и, несмотря на слезы и мольбы Иоанна, изгнал его из келлии, запретив возвращаться к нему. Старец с прискорбием и негодованием видел, что Иоанн не выдержал назначенного ему послушания. Сам Иоанн глубоко чувствовал это, потому что, изгнанный от своего руководителя, он, как говорит его жизнеописание, рыдал пред келлией старца, воспоминая изгнание Адама из рая за непослушание. Но напрасно он рыдал, скорбел; напрасно и другие иноки, любившие его, умоляли старца простить ему: старец был непреклонен.

Наконец, уже после нескольких дней, старец смягчился, возложил на Иоанна, в виде епитимии, тяжкую и даже, по внешности, унизительную работу: он велел очистить Иоанну все нечистоты монастыря, Но никакое послушание не могло казаться тяжким Иоанну, – так глубоко сознавал он вину свою, так искренно каялся в ней, Он с живейшей радостью стал исполнять повеленное; и тогда старец, обняв дивного послушника своего, лобызал его голову, плечи и руки, восклицая радостно: «о какого страдальца во Христе я породил! О каков истинный свет божественного послушания!» Принятый в келлию своего отца-старца, Иоанн столько радовался, как будто в самый рай был возвращен, и стал жить в единомыслии со старцем по прежнему.

Спустя несколько времени, старцу было во сне видение. Ему явилась Богоматерь и сказала: «зачем загородил ты источник, из которого должна истекать вода сладкая и изобильная, вода, которой искал пить Давид, которую Христос обещал самарянке? Дай ей течь и она напоит вселенную, и покроет море ересей, и претворит их в чудную сладость, и жаждущие пойдут к ней. Иоанн примет пророческие гусли, Давидов псалтирь, и воспоет песни новыя Господу Богу!»

Старец, проснувшись, тотчас призвал Иоанна и сказал ему: «отверзи уста свои, чадо послушания Христова, и что Дух Святый написал тебе в сердце, поведай вселенной. Взойди на Синай боговедения и познания божественных тайн и восхвали в громких песнях славу Божию. Великое о тебе сказала мне Пресвятая Богоматерь. Мне же прости, – прибавил смиренный старец, – что, по грубости моей и неведению, я до сих пор препятствовал тебе».

С этих пор Иоанн стал усердно заниматься сочинением духовных книг и церковных песней. Он составил церковный октоих, или осмогласник, написал жития многих святых, опровергал ложные учения, изъяснял догматы веры и сложил почти все праздничные тропари. Ему мы обязаны пасхальными песнями, в которых дышит такое пламенное вдохновение.

Он первый из всех христианских учителей изложил догматы веры научным порядком в книгах о «православной вере».

Новыя гонения против почитателей святых икон вызвали его в Константинополь, где он смело обличал заблуждения иконоборцев. Он скончался в преклонных летах, в сане пресвитера, в лавре святого Саввы, в 776-м году.

II. а) Блажен был премудрый Иоанн потому, что в своем боголепном житии являл то, чему учил других, освещая светлыми делами свои познания. Его кротость, его смирение, его послушание, его самоотвержение и другие добродетели, соединенные с глубокими познаниями, доставляли ему блаженство среди всех неприятностей мира сего.

б) Блажен был препод. Иоанн и потому, что приобрел истинную христианскую мудрость, в духе которой он не только мысленно учил, но и жил и подвизался. От подобной мудрости может ожидать блаженства и каждый. Она, по описанию древняго мудреца, «дороже не только серебра и золота, но дороже жемчуга и всяких драгоценностей» (Притч. 3, 14. 15). Но это не та мудрость, которая известна у нас под именем многознания. Только тот может быть блаженным, кто вполне сознает святость велений Божиих и старается выполнить их. Те только из великих по уму наслаждались блаженством, кои, умудряясь во спасение, из всех познаний извлекали пользу для бессмертной души. Те только и находили услаждение в законе Господнем, кои старались последовать ему во всех своих действиях, кои «испытывали все» – и доброе и худое, а «держались одного только добраго» (Сол. 5, 19). Те только и чувствовали благолепие храма Господня, кои посещали его не для чего другого, как для своего исправления, назидания и обличения. Но можно ли назвать блаженными тех, кои носят на себе имена людей просвещенных и образованных, но не заботятся об освящении своей души, которые знают много истин, но не пленяют ими сердец своих, «показывают, что они знают Бога, делами же отрекаются Его» (Тит. 1, 16)? Подобные люди не только не имеют мудрости, коею хвалятся, но и не начинали быть мудрыми, потому что «начало премудрости» есть «страх Господень». Тем более нельзя думать, чтобы они были блаженны, чтобы не чувствовали угрызения в своей совести за неисполнение того, что им вполне известно. Вся видимая их слава и величие – поддельное золото, которое не устоит пред огнем Божественного правосудия. Все их подвиги могут быть уподоблены блестящей змииной чешуе, скрывающей яд смертоносный, или гробу повапленному, полному внутри костей и всякой нечистоты. Столь тяжкого приговора нельзя не произнести над теми, кои вместе с просвещением ума помрачают свое сердце и вместе с познаниями перестают любить добрыя дела, которые «мыслят о земном» и далее земного ничего не видят. Пусть же опасающиеся тяжкого приговора вооружаются против мнимого просвещения тою мыслию, что разум дан нам не для уклонения к неразумной жизни, и образование введено не для помрачения образа Божия, а для обновления его «в правде и преподобии истины» (Еф. 4, 24), что и так называемое всеобъемлющее знание «таин» мудрости земной может обратиться «в ничто» для царства Божия, обещанного не за обширные познания, а за добрыя дела.

Тогда только «просветится свет ваш пред человеками», когда увидят они не одни ваши познания, часто бывающия только «медью звенящею или кимвалом звяцающим» (1Кор. 13, 1), а вместе с познаниями «увидят и добрыя дела ваши» (Мф. 5, 16). Тогда и слова ваши, происходящия от «чистого сердца и благой совести» (Тим. 1, 15), не возвратятся тощими, а соделают вас «великими» и в царстве благодати и «в царстве» славы (Мф. 5, 19).

III. Но для достижения столь великого блаженства, обращайтесь, бр., с сокрушенным сердцем к нелицеприемному Раздаятелю всех благ: Он даст вам, как некогда Соломону, мудрость, – каждому столько, сколько нужно, обращайтесь с молитвою и к Его великому угоднику, преподобному, ныне прославляемому, Иоанну дамаскину, поучавшему вас ныне своим примером, дабы он своим ходатайством пред Всевышним, восполнив скудость ваших молитв, испросил вам духа ведения и премудрости вместе с духом благочестия для вашего блаженства. Аминь. (Сост. свящ. Гр. Д-ко по Ч.-М. и Поучит. словам архим. Макария. М. 1858 г.).