Глава 9. Российская Церковь в 1936 –1939 гг. Большой террор и предвоенные годы
1936-й год стал годом перемен в управлении Русской Церковью. В этом году заканчивался срок заключения митрополита Петра (Полянского), который к тому времени находился в верхнеуральском политизоляторе. Однако советское руководство уже решило судьбу святого. Срок ему был продлен еще на три года, в то время как в Москву поступило сообщение о смерти местоблюстителя. 27 декабря 1936 г. Московская Патриархия приняла «Акт о переходе прав и обязанностей Местоблюстителя патриаршего престола Православной Российской Церкви к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя, Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому)».
В соответствии с завещанием патриарха Тихона местоблюстителем должен был стать митрополит Кирилл (Смирнов). Однако выпускать его из заключения в НКВД не планировали.
Но имелось еще и завещание митрополита Петра (Полянского). В случае его смерти власть должны были принять на себя последовательно митрополиты Кирилл (Смирнов), Агафангел (Преображенский), Арсений (Стадницкий) и Сергий (Страгородский). Митрополиты Агафангел и Арсений к тому времени отошли ко Господу, а потому власть перешла к митрополиту Сергию.
Священномученик Петр прожил еще год. 2 октября 1937 г. «тройка» НКВД по Челябинской области приговорила священномученика к расстрелу за «клевету на существующий строй». «Клевету» атеистическая власть усмотрела в том, что архипастырь обвинял государство в «гонении на Церковь и ее служителей». Через несколько дней многолетний страдальческий подвиг старца на земле завершился. 10 октября 1937 г. он был расстрелян.
По сравнению с началом 1930-х гг. к середине десятилетия антицерковные репрессии немного утихли. Снизилось количество арестов по церковным делам. Также наблюдалось и охлаждение властей к лагерю атеистических агитаторов, был закрыт ряд антирелигиозных музеев. Кое-где начали говорить, что гонения закончились. В самой Московской Патриархии в феврале 1936 г. обсуждался вопрос о восстановлении Патриаршества и возведении в сан патриарха митрополита Сергия.
Многих ввела в заблуждение разрекламированная сталинская Конституция, принятая 5 декабря 1936 г., где провозглашалось равноправие всех граждан. Однако вера в исправление коммунистической власти была наивной – репрессивная машина работала бесперебойно. О размахе репрессий свидетельствует сокращение населения страны. В 1934 г. на XVII съезде ВКП(б) Сталин назвал численность населения – 168 млн. Согласно переписи населения (январь 1937 г.), в стране проживало уже 162 млн человек, то есть население за этот период не только не выросло (а планировалось 12-миллионное увеличение численности), но и сократилось на 6 млн человек.
Но самые страшные для Церкви и страны годы были еще впереди.
1937–1938 гг. вошли в историю как период Большого террора. Главной причиной массового истребления народа стала идея Сталина о «бесклассовом обществе» и об усилении классовой борьбы по мере приближения к коммунизму. С середины 1930-х гг. диктатор говорил об этом неоднократно. За словами советского вождя стояло начало новой кампании по уничтожению людей по социальному признаку. Как «классово чуждые» должны были ликвидироваться оставшиеся представители дворянства, царского чиновничества, купечества, зажиточного крестьянства, участники Белого движения, реэмигранты, духовенство и т. д. Уже после убийства С. М. Кирова были начаты репрессии в партии, в армии, а также подготовлена законодательная база, ускорявшая процесс «следствия» и приведения приговора в исполнение. В июле 1937 г. был дан старт массовым репрессиям. 31 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило начало операции. Предписывалось репрессировать самые разные группы населения, среди которых указывались и «наиболее активные антисоветские элементы из церковников». Далее на места пошли разнарядки с указанием количества «антисоветчиков», подлежащих аресту.
Уничтожались или отправлялись в лагеря (часто на верную смерть) сотни тысяч жителей страны. В преддверии войны начались репрессии против представителей отдельных национальностей, против людей с нерусскими фамилиями и т. д. По самым скромным данным, в 1937–1938 гг. было расстреляно около 700 тыс. человек, в то время как в лагеря в тот период было отправлено более 1,5 млн человек. Смертность в лагерях была высокой из-за нечеловеческих условий содержания, не говоря о том, что в лагерях заводились свои дела, в том числе и с расстрельными приговорами. Порой убивали и без официальных приговоров («неисправимых», непонравившихся и т. д.), оформляя несчастных (их могли быть сотни за один раз) как умерших во время эпидемии.
Духовенство в годы Большого террора стояло в списке ликвидируемых на одном из первых мест. Хотя в постановлении говорилось лишь о «наиболее активных» церковниках, на самом деле «активность» можно было понимать очень широко, что и показали последующие события. Помимо классовой чуждости православного духовенства причиной гонений стал фактический провал атеистической работы. Перепись 1937 г. показала, что верующими себя считают треть городского и две трети сельского населения. На самом деле людей, считавших себя верующими, было больше, но определенный процент побоялся признаться в своей вере переписчикам. Московский священник Петр Никотин даже запрашивал Патриархию, что делать с теми людьми, которые на исповеди признаются, что скрыли при переписи свою веру. Ответ священноначалия был такой: «Выход один: покаяние».
Иными словами, безбожная пропаганда своей цели не достигла. Массовый антицерковный террор должен был помочь агитаторам. В 1937 г. Г.М.Маленков предложил Сталину вообще отменять законодательство о культах. Отмены не произошло, но вектор на уничтожение Церкви был взят.
По сравнению с массовым уничтожением духовенства и мирян в годы Большого террора меркнут и ужасы красного террора 1918– 1920 гг., и гонений конца 1920 – начала 1930-х гг. Смертные приговоры выносились и вновь арестованным, и тем, кто уже находился к тому времени в заключении. Количество репрессированных за веру православных христиан пока не определено, по приблизительным оценкам это число намного превышает 100 тысяч человек.
Наиболее известной «фабрикой смерти» стал Бутовский полигон в Подмосковье, названный патриархом Алексием II «Русской Голгофой». Число расстрелянных на полигоне в 1937–1938 гг. составляет более 20 тыс. человек. Подобные полигоны НКВД появились по всей стране – Коммунарка (Московская обл.), Левашово (Санкт-Петербург), Быковня (Киев), Куропаты (Минск), Пивовариха (Иркутск), Переборы (Рыбинск), Медное (Тверь), Каштачная гора (Томск), Селифаново (Ярославль), Тесницкий лес (Тульская обл.), Липовчик (Орел) и др. Местами расстрелов становились и окрестности концлагерей, сетью которых была покрыта вся страна, и тюремные подвалы. В Москве часть тел сжигалась в крематории, в который был превращен поруганный храм святых Серафима Саровского и Анны Кашинской, пепел частично закапывался в безвестных могилах на Донском кладбище. По сведениям Л.А.Головковой, часть пепла вывозилась на поля колхозов и совхозов как удобрение либо выбрасывалась на городские свалки.
Поводы для обвинения в «реакционности» были разные. Священномученик иерей Михаил Сампсонов (память 28 января) был обвинен в том, что колокольный звон в его церкви отвлекал трудящихся от участия в советских «выборах». Пастырь умер в лагере в 1942 г. Бывали случаи, когда священники и псаломщики получали срок за то, что пение в их храмах «отвлекало колхозников от работы» или демонстрации. Председателям колхозов было удобно перекладывать вину за невыполнение плана на местных священников, будто бы разложивших народ своими проповедями.
Поводом для ареста и смертного приговора мог стать факт, что пастырь или мирянин уже находился под следствием в прошлом. Причем для карательной системы было неважно, что по прежним обвинениям человека в свое время оправдали – теперь все старые дела усугубляли «вину».
Среди новомучеников было немало тех, кто резко отзывался о коммунистической власти.
Расстрелянный на Бутовском полигоне преподобномученик Иннокентий (Мазурин) (память 13 ноября) на допросе говорил прямо: «В Священном Писании сказано, что каждый, идущий против Христа и веры, есть антихрист, противник веры. Советская власть, коммунисты, идущие против веры, христианства, являются антихристами, противниками и врагами. Священство в настоящее время не в силах побороть силу врага-антихриста и только ждет помощи свыше».
Не менее категорично отзывался о советском режиме преподобномученик Алексий (Гаврин) (память 10 декабря), также называвший его антихристовой властью, которая должна погибнуть.
Интересны показания священномученика Петра Никотина (память 21 октября), служившего в Сергиевском храме у Рогожской заставы в Москве и расстрелянного на Бутовском полигоне.
–Вы отказали в причастии одной гражданке из-за того, что она не знала, кто такой Христос, и знала, кто Ленин? – спросил следователь.
–Случай был. Я ее спросил: кто такой Христос? Она ответила, что не знает. Тогда я спросил: а кто такой Ленин? Она ответила: вождь пролетариата. Меня это оскорбило, и я ей в причастии отказал.
–Совпадает ли ваше мировоззрение советскому?
–Мое мировоззрение не соответствует советскому. Всю систему советской власти я признаю неправильной.
Но коммунистическое государство не щадило и тех, кто максимально дистанцировался от политических вопросов. Главным для репрессивной машины была принадлежность этих людей к враждебному классовому лагерю.
Священномученик Иоанн Богоявленский (память 24 декабря), против которого не смогли найти ни одной улики, на допросе говорил:
«Для меня все равно, царь управлял, советская власть управляет или кто другой. Я жил при царе так, как живу и теперь. Я предан Православной Церкви и буду продолжать до конца служить ей».
В таких случаях помогали провокации – в данном случае пастыря обвинили в том, что он принял от прихожанки два мешка «общественной» картошки. Отец Иоанн получил 10 лет лагерей и умер в декабре 1941 г. Если же не находилось и таких поводов, всегда можно было прибегнуть к помощи лжесвидетелей. Таковых находили и среди местных активистов, а порой и из самих прихожан.
Арестовывались практически все архиереи и священники, чье место жительства было известно. Не щадили и тяжело больных. Парализованного старца митрополита Серафима (Чичагова) (память 11 декабря), который уже ничем не мог помешать властям, гонители все же забрали и расстреляли.
В архангельской ссылке был арестован епископ Онисим (Пылаев). Через все годы лагерных мытарств этот священномученик пронес оловянную ложку с надписью: «Епископ Онисим». Он всегда брал ее с собой в предчувствии нового заключения. Но на этот раз он ложку не взял, предвидя, что впереди его ждет только смерть за Христа. Действительно, это был последний арест – 27 февраля 1938 г. священномученик был расстрелян.
Большой утратой для Церкви была гибель протопресвитера Александра Хотовицкого – известного миссионера, соратника святителя Тихона в деле миссионерства в Америке. Трудами этого пастыря немало униатов вернулось в православие, а американская земля украсилась несколькими православными храмами. После революции отец Александр служил в Москве, был одним из помощников митрополита Сергия (Страгородского). Один из современников – А.Б.Свенцицкий вспоминал: «И сегодня помню глаза отца Александра. Казалось, что его взгляд проникает в твое сердце и ласкает тебя. Это же ощущение было у меня, когда я видел святого Патриарха Тихона <...> Так же и глаза отца Александра; светящийся в них свет говорит о его святости». Л.А.Головкова приводит фрагмент из жизни этого святого. Находясь в ссылке, он переписывался с духовными чадами, чаще с двумя девушками. «Дорогие мои деточки», «мои медвежатки», «чижики мои хорошие» – обращался он к ним. Эти девушки, преодолев немыслимые трудности, смогли навестить своего духовника в Туруханском крае. Сохранилась фотография, на которой одна из девушек стоит рядом с пастырем на фоне северного пейзажа. А на обороте фотографии подпись: «Какая я счастливая!»
20 августа 1937 г. священномученик Александр Хотовицкий был расстрелян и погребен в безвестной могиле на Донском кладбище.
Но НКВД было недостаточно ликвидировать христианина. Свою заслугу чекисты видели еще и в том, чтобы сломать человека или хотя бы запачкать его имя. С этой целью из верующих выбивались всевозможные «признания», часто совершенно абсурдные. Священномученика Виктора Киранова (память 30 марта), арестованного за попытку спасти свой храм, заставляли признаться в попытке отравить колодцы, священномученика Михаила Березина (память 13 января) пытались осудить, как японского шпиона. Епископов Александра (Трапицына) и Иннокентия (Никифорова) обвинили в «фашистской пропаганде», архиепископа Серафима (Остроумова) и епископа Неофита (Коробова) – в создании террористических организаций и т. д.
В ходе допросов следователи старались выбить из арестованных имена единомышленников – это позволяло превратить индивидуальное дело в групповое, «раскрыть» шпионскую или террористическую сеть. В таких случаях протокол с именами составлялся следователями, а от арестованных добивались лишь подписи.
Некоторые арестованные вину не признавали, под некоторыми показаниями стоят подписи. Однако, как добывались эти подписи, известно. Сотрудник Челябинского НКВД сообщал страшные подробности: «В комнату заводили одновременно по 90 человек, ставили на колени по ту и другую сторону. В таком положении держали по 5–7 суток, не давая им вставать, добиваясь признания. Если арестованный не признавался на стойке, то брали его за ноги и ставили вниз головой, держали, пока не признается».
Группе белевского духовенства и мирян во главе с епископом Никоном (Прибытковым) не позволяли спать 14 суток, заставляя их дать признательные показания. «Конвейеры», при которых следователи менялись, а подследственным не разрешали спать неделями, были распространенной практикой. Зверские избиения и изощренные пытки, угрозы уничтожить жен, детей, близких – все это были обычные методы «следствия». Встречались среди следователей такие «герои», у которых в мифических преступлениях и заговорах признавались все подследственные.
Кто-то, как митрополит Киевский Константин (Дьяков), погибал на допросах. Кто-то сдавался. Некоторые могли подписать предложенные тексты протоколов в состоянии полной невменяемости – до чего можно было довести человека, показывает пример патриаршего келейника Якова Полозова (см. гл. 4). Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), прошедший через все ужасы допросов, вспоминал: «Страшный конвейер продолжался непрерывно день и ночь. <...> У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой был расположен целый город, ярко освещенный электрическими фонарями. Я ясно чувствовал, что под рубахой на моей спине шевелится змей. От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить они, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток». Чтобы сломить дух святителя, во время допросов в комнату неоднократно врывался чекист, наряженный шутом, и изрыгал отвратительные ругательства и богохульства. Все это периодически дополнялось избиениями.
Если показания так и не удавалось получить, подпись можно было подделать. Известны случаи, когда следственные дела, включая «признания» и «свидетельства» против ближних, фабриковались после смерти подследственных.
В годы Большого террора был практически уничтожен епископат правой оппозиции, почти с такой же тяжестью обрушились репрессии и на архиереев, подчиненных митрополиту Сергию.
Священномученик Кирилл (Смирнов) проживал в ссылке в казахском поселке Яны-Курган, почти сплошь заселенном «врагами народа». Неподалеку, в г.Мирзоян (ныне Тараз) проживал другой ссыльный архиерей – митрополит Иосиф (Петровых). Архипастыри переписывались друг с другом. Воспоминания о том, как жилось этим иерархам, а также и многим другим ссыльным, сохранила Н.В.Урусова, которую митрополит Иосиф однажды тайно посетил: «Он провел у нас за чаем больше часа, рассказывал о трудной жизни в сарае, когда над головой, уцепившись за хворост потолка, висит и смотрит на тебя змея, о том, как трудно было молиться, когда кругом мычанье, блеянье и хрюканье, и безжалостно плохое питание».
В 1937 г. митрополиты Кирилл и Иосиф, а также епископ Евгений (Кобранов) вместе с группой священнослужителей и мирян были арестованы и заключены в чимкентскую тюрьму. Узникам сразу же обеспечили невыносимые условия. Им не давали спать, пища была несъедобной, вода гнилой. Таким способом заключенных пытались сломать перед допросами. Архипастырей обвинили в создании нелегальной контрреволюционной религиозной организации. Их дальнейшая участь уже была предрешена в НКВД. 19 ноября 1937 г. «тройка» НКВД по Южно-Казахстанской области приговорила митрополитов Кирилла, Иосифа и епископа Евгения к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в Лисьем овраге под Чимкентом.
Погибали и другие святители – 2 декабря 1937 г. в Казани был расстрелян епископ Иоасаф (Удалов), в тот же день в казахстанской ссылке были убиты епископы Порфирий (Гулевич) и Макарий (Кармазин). В Казани был арестован и расстрелян архиепископ Венедикт (Плотников), в Нижнем Новгороде был арестован митрополит Феофан (Туляков). После жестоких издевательств был казнен и он. Еще одной утратой для Церкви была гибель митрополита Нижегородского Евгения (Зернова), расстрелянного 20 сентября 1937 г. Не спасали от смерти и старые связи со спецслужбами – так, 2 декабря 1937 г. был расстрелян митрополит Серафим (Александров).
Оставшиеся на свободе иерархи и священники Московской Патриархии подвергались беспрецедентному давлению с целью принуждения их к сотрудничеству. Архиереи, шедшие на компромисс, иногда не скрывали перед собратьями факта своего падения и даже пытались обратить проступок на пользу Церкви, препятствуя закрытию оставшихся храмов. Судьба этих священнослужителей была печальна – в НКВД двойной игры не прощали и обвиняли их в «двурушничестве». В 1937 г. жертвами такого обвинения стали расстрелянные архиепископ Питирим (Крылов), епископ Иоанн (Широков) и др.
Все было готово и к устранению митрополита Сергия (Страгородского). Было арестовано его окружение, на местоблюстителя уже было заведено дело как на «японского шпиона».
Подвижничество, без преувеличения равное подвигу первых христиан, встречалось и в эти страшные годы. Служение заключенным, помощь страдальцам за веру осуществлялось и пастырями, и мирянами. Некоторые подвижники, а чаще подвижницы, ехали в ссылку за духовными отцами, за арестованными святителями. Мученица Вера Труке (память 31 декабря) помогала священномученику Фаддею (Успенскому), неподалеку от священномученика Кирилла (Смирнова) поселилась монахиня Евдокия (Перевезникова).
Особого внимания заслуживает подвиг мирян и мирянок, хранивших веру в годы кровавого безумия. Мученица Татиана Гримблит (память 23 сентября), отдавшая всю свою жизнь служению ближним, арестовывалась пять раз. Почти всегда основанием для арестов становилась помощь, которую она оказывала заключенным за веру, посылки и деньги, которые она пересылала исповедникам. После каждой ссылки, после каждого освобождения она вновь возвращалась к служению. Мученица Татиана работала медсестрой и почти все зарабатываемые деньги жертвовала на нужды страдальцев. «Вы тратите деньги на вино и кино, а я на помощь заключенным и церковь», – говорила она на допросе.
6 сентября 1937 г. святая была арестована в последний раз. Предъявить ей серьезное обвинение было невозможно. Поэтому среди «доказательств» ее вины было, например, такое: Татьяна Николаевна посетила больного, а тот на другое утро рассказал врачу, что ему всю ночь снились монастыри и монахи. Этот факт на вел следствие на мысль, что медсестра говорила с больным на религиозные темы. Доносчики передавали такие слова мученицы: «В разговоре со мной Гримблит сказала: «Теперь стал не народ, а просто подобно скоту. Помню, раньше, сходишь в церковь, отдохнешь, и работа спорится лучше, а теперь нет никакого различия. Но придет время, Господь покарает и за все спросит».
«Относительно воспитания детей Гримблит говорила: «Что хорошего можно ожидать от теперешних детей в будущем, когда их родители сами не веруют и детям запрещают веровать». И, упрекая родителей, говорила: «Как вы от Бога ни отворачиваетесь, рано или поздно Он за все спросит"».
23 сентября 1937 г. мученица Татиана была расстреляна. Православным москвичам была хорошо известна еще одна подвижница – Анна Зерцалова. Она была духовной дочерью протоиерея Валентина Амфитеатрова, к которому призывал обращаться за молитвенной помощью сам отец Иоанн Кронштадтский. До 1917 г. Анна Зерцалова издала несколько книг о своем духовнике, а после революции подвергалась нападкам в атеистической прессе. Власти пытались препятствовать почитанию отца Валентина – был вырван крест, стоявший на его могиле, предпринимались попытки извлечь тело праведника из земли и уничтожить. Сама Анна после 1932 г. жила в Москве нелегально, занималась частным преподаванием, устраивала паломничества к могиле протоиерея Валентина. Мученица писала: «Верующая душа не боится смерти, она встречает ее радостно, спокойно, так как знает, что смерть приведет ее к Небесному Отечеству, в вечную страну нашей новой, лучшей жизни». Анна Зерцалова была расстреляна на Бутовском полигоне 27 ноября 1937 г.
Большой террор сопровождался разрушением храмов и монастырей. Церкви закрывались каждый год тысячами. Ходатайства с просьбой о сохранении храма удовлетворялись очень редко, причем никто не гарантировал, что через некоторое время храм вновь не попытаются закрыть. Поводом для закрытия мог быть донос и арест кого-либо из членов приходского совета, неудовлетворительное техническое состояние храма, наличие рядом с ним школы, наконец недовольство со стороны местного «Союза воинствующих безбожников». Любой из этих предлогов мог стать решающим. Школы очень часто размещались в зданиях дореволюционных церковно-приходских школ, а значит, находились недалеко от храмов. Плохое техническое состояние церковного здания могло толковаться как угодно широко. Если власти хотели закрытия храма, то любая техническая неисправность могла стать основанием для признания церкви аварийной, тем более что бедное положение приходов часто не позволяло проводить своевременный ремонт.
А в иных местах заступиться за церковь многие уже боялись – известно множество случаев, когда защитники храмов арестовывались. Мученица Наталия Козлова (память 14 сентября) пыталась отстоять Богоявленский храм в с. Чурики Рязанской области, одновременно помогая арестованному духовенству. Святая была расстреляна в 1937 г. Святая Параскева Кочнева (память 8 апреля) оказалась в концлагере за попытки отстоять Александро-Невский храм в Миассе. В 1939 г. она погибла во время работы. Мученица Мария Данилова (память 12 января) настаивала на возобновлении богослужений в г. Гаврилов-Ям, в 1937 г. получила 10 лет концлагеря, где и умерла в 1946 г. Список можно продолжить.
Для власти, поставившей целью добиться забвения имени Божия, выступления православных христиан в защиту храмов уже ничего не значили. В одном только 1937 г. было закрыто более 8 тысяч церквей. Уничтожались замечательные памятники архитектуры. Так, в 1936 г. был разрушен Казанский собор на Красной площади в Москве, позднее на его месте был устроен общественный туалет. В 1938 г. Московская Патриархия лишилась кафедрального Богоявленского собора в Дорогомилове. Новым кафедральным собором на шесть десятилетий стал Богоявленский собор в Елохове.
Такой же была ситуация в остальных городах страны. К концу 1930-х гг. были закрыты или разрушены еще остававшиеся кое-где кафедральные соборы, а также масса больших и малых церквей. Кафедральными соборами немногочисленных епархий Русской Церкви теперь становились небольшие городские храмы, а иногда и кладбищенские. Храмы на кладбищах в некоторых городах вообще остались единственными действующими церквами. С весны 1936 г. в Московской Патриархии не совершались архиерейские хиротонии. К началу Второй мировой войны Российская Церковь была уничтожена практически полностью. В 1939 г. у нее не осталось ни одного легального монастыря, ни одного духовного учебного заведения. Количество приходов в пределах Российской Федерации было около 100. В других республиках Советского Союза ситуация была не лучше. Например, в Белоруссии летом 1938 г. осталось всего два православных храма. Сам митрополит Сергий уже не контролировал церковную ситуацию в стране и признавался, что в его подчинении осталось всего 80 храмов.
Накануне Второй мировой войны на территории СССР находилось на кафедрах всего 4 архиерея Русской Церкви. Это были патриарший местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский), митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископ Петергофский Николай (Ярушевич), архиепископ Дмитровский Сергий (Воскресенский) –управляющий делами Московской Патриархии. Помимо них, часть архиереев Российской Церкви находилась в ссылках и лагерях, некоторые старались жить незаметно. Так, в Самаре, переименованной большевиками в Куйбышев, в приходском храме служил епископ Андрей (Комаров). Чтобы обезопасить себя и не подводить других, иерарх практически ни с кем не общался, нигде не бывал, кроме квартиры и храма, где служил ежедневно. В ссылках находилось еще несколько иерархов. В Москве жил на покое архиепископ Алексий (Сергеев), в 1938 г. объявивший о разрыве с митрополитом Сергием и провозгласивший «автокефалию» в Иванове. Тогда же он был запрещен в священнослужении.
Несколько архиереев Московской Патриархии проживали за границей, хотя количество прихожан у этих иерархов было совсем невелико – подавляющее большинство эмигрантов сторонникам митрополита Сергия не доверяло.
Примерно такая же ситуация была и у обновленцев. В 1936 г. навсегда сгинул в лагерях «митрополит Челябинский» Василий Некрасов, в 1937 г. были расстреляны «митрополит Киевский и Галицкий» Александр (Чекановский), «митрополит Новосибирский» Александр Введенский (тезка фактического лидера раскола), «митрополит Ивановский» Александр Боярский, «архиепископ Красноярский» Александр Турский, «архиепископ Свердловский и Пермский» Петр (Савельев), в 1938 г. расстреляны «митрополит Белорусский» Петр Блинов, «митрополит Крымский» Алексий Баженов, «епископ Одесский» Тихон (Русинов) и т. д. За период 1930–1941 гг. было приговорено к расстрелу 86 обновленческих «архиереев». Страх быть арестованным приводил к случаям отступничества. Наиболее ярким стало отречение от веры обновленческого «митрополита Ленинградского» Николая Платонова в 1938 г. Для советской пропагандистской машины случаи ренегатства были хорошим подарком и с удовольствием освещались прессой. После отречения от Бога Платонов стал сотрудником Музея истории религии и атеизма, в который был превращен петербургский Казанский собор.
У коммунистического государства в тот момент была возможность ликвидировать и Патриаршую Церковь, и обновленческий раскол. Однако советская администрация, понимая, что окончательное уничтожение легальной Церкви всегда можно осуществить в течение нескольких дней, все же сохранила Патриархию. Это объясняется несколькими причинами.
1.Перед всем миром нужно было демонстрировать, что гонений на Церковь нет, показывать иностранным делегациям пусть немногочисленные, но зато переполненные храмы, иногда предъявлять мировому сообществу живого и здорового местоблюстителя.
2.Легальные структуры были необходимы, чтобы не допустить окончательного ухода верующих в подполье.
3.В преддверии грядущей войны, которую Сталин планировал вести на чужой территории, становились реальными перспективы присоединения к Советскому Союзу новых земель, в том числе и православных. Для контроля над верующим населением будущих республик и областей необходимо было сохранять контролируемый государством орган церковного управления.