Глава 2. Око и щит империи. Херсон к концу правления Юстиниана I и при его ближайших преемниках

С середины 50-х гг. VI в. евразийский мир оказался потрясен масштабными тюркскими завоеваниями. Закованная в железные латные доспехи, бронированная конница тюрок уже через три года покорила просторы от Каспия до Черного моря, объединив здесь всех степняков в рамках ордынской государственности – Великого Тюркского каганата (552–651), престол в котором наследовали выходцы из знаменитого рода Ашина – «Волка». Тогда же, в самом начале второй половины VI в., в районах, непосредственно примыкавших к Северному Причерноморью, появились новые племена аваров, двигавшиеся под натиском воинственных тюрок из приволжских степей. В 560–561 гг. они перешли Дунай, получили на поселение земли Малой Скифии, а затем, развязав войну с ромеями, в 567–568 гг. заняли под свой каганат просторы Паннонии⁵⁴⁷. Вслед за ними в 70-х гг. показались их преследователи – тюркюты (древние тюрки), вторгшиеся в Таврику, где до этого на степных просторах около Херсона (juxtum Chersonam) и Боспора кочевали племена гуннов, протоболгар⁵⁴⁸. Долгое время было принято считать, что вследствие этих бурных событий уже к середине VI в. строительство здесь пограничных оборонительных систем, как и в прочих регионах Византии, стало сворачиваться и под нажимом военных отрядов тюрок в 70–80-х гг. VI в. византийское доминирование на территории Крыма прекратилось более чем на два столетия, во второй половине VII в. уступив место безраздельному хазарскому господству⁵⁴⁹. В качестве одного из ярких примеров подобной трансформации фигурировало указание на исчезновение византийских слоев на городищах бывшего Боспорского царства после второй четверти VI в. и, как следствие, окончание античного периода его существования⁵⁵⁰. Роль Херсона при этом затушевывалась и его положение к концу правления Юстинина I и в постюстиниановское время исследователи долгое время либо сводили к традиционной, по сути дела, пустой фразе о конце античного этапа истории и «рождении феодализма», либо обходили своеобразным «заговором молчания», сетуя на нерепрезентативность источников.

Сомнения в справедливости подобных взглядов нарастают в последнее время, подтверждая мнение о том, что история как наука знает мало истин, установленных раз и навсегда. Едва ли городская и сельская жизнь в Восточном Крыму когда-либо обрывалась столь повсеместно, как думалось большинству исследователей⁵⁵¹, а там, где это случалось, не всегда можно видеть руку варваров: алан, утигуров, гуннов, тюрок или хазар, степень непосредственной угрозы которых в Таврике, как ныне становится ясно, была в определенной мере преувеличенной⁵⁵². Видимо, современников гораздо больше пугала сама возможность приближения опасности, нежели ее_реальные плоды. Крымский полуостров не пустел.

Скажем, многолетние раскопки Пантикапея (Боспора) не обнаружили следов гуннского разрушения, а строительство велось на территории бывшего акрополя даже во второй половине VI – первой половине VII в. Район центрального плато горы Митридат был обитаем, плотно застроен в позднеантичное время, несмотря на соседство кладбища с большим количеством ямных и плитовых могил, и, значит, даже в указанное время далеко не все жители боспорской столицы спустились к подножию горы, в Нижний город⁵⁵³. Материалы, собранные сотрудниками Керченского историко-археологического музея во время строительных работ в Керчи в 50–70-е гг. XX в. вместе с материалами охранно-археологических раскопок последних десятилетий в центре Керчи позволяют заключить, что Боспор раннесредневекового времени занимал значительно большую территорию, чем представлялось прежде. Городские кварталы простирались вдоль подножия горы Митридат, приморский участок города располагался у порта, а на центральном, западном плато, северных и южных склонах горы Митридат размещался обширный плитовый некрополь второй половины VI –начала X в., а кое-где продолжала функционировать террасная система и отдельные постройки V–VI в.⁵⁵⁴

Культурные слои Гермонассы –Таматархи IV–VІІІ вв. тоже не несут следов частых пожаров и вражеских разрушений, а очертания средневекового города повторили в основном античный город⁵⁵⁵. Еще более показательны результаты исследования Китея – боспорского центра юго-востока Керченского полуострова, которые позволили установить, что причиной прекращения в нем жизни к концу VI в. стали не военно-политические неурядицы, а скорее действие гораздо более неумолимого природного, гео-экологического фактора – катастрофическое нарушение структуры пресных водоносных слоев, сделавшее существование города невозможным примерно с середины столетия. Находки амфор первой половины VI в., поздних типов привозной краснолаковой «штампованной» керамики, солида Юстиниана I, а также тарапана ранневизантийского времени, то есть остатки производственного сооружения, свидетельствуют, что обитатели Китея дольше всего продержались в западной и восточной частях городища, но со временем вынуждены были уйти и оттуда⁵⁵⁶.

Киммерик (Кивериик) оказался на новом месте, несколько отодвинувшись от моря. Еще одна крепость находилась на горе Опук. В отдалении от моря продолжала существовать и крепость Илурат, некрополь которой функционировал в VІІ–VІІІ вв., действовали территориально-хозяйственные комплексы в районе Тиритаки, Крымского Приазовья, мыса Казантип, хотя чересполосно существовали места, фактически оставленные жителями (в Нимфее, Акре)⁵⁵⁷. Разрушения на поселениях сменялись строительством, причем традиции хозяйства и быта сохранялись неизменными⁵⁵⁸. Крымское Приазовье было особенно густо заселено и, в целом, вполне процветало⁵⁵⁹. Говорить о запустении земель Таманского полуострова «во время византийского владычества» можно с большой натяжкой⁵⁶⁰.

Не несут следов существенных этнических изменений и материалы некрополей⁵⁶¹. Даже степень негативности тюркского нашествия в Таврику во второй половине 570 – начале 580-х гг. и его разрушительность для поселений – основных демографических элементов античной системы землепользования и землеустройства – остается под вопросом. А.М. Масленников считает, что «...кое-где жизнь еще теплилась несколько десятилетий спустя», но сам же признает, что состоянием сельской хоры Восточного Крыма в эпоху раннего Средневековья никто серьезно не интересовался⁵⁶².

Следовательно, истинное положение непосредственных соседей Херсона по крымским владениям Империи могло быть не столь плачевным, как порой об этом пишут исследователи⁵⁶³.

Еще больше сомнений порождает представление о том, что власть ромеев рухнула по всей Таврике столь обвально и полностью. Оснований для подобного вывода нет. Херсон и прочие порты Крымского полуострова уже в силу своего выгодного геополитического положения должны были занимать важное место в византийской глобальной стратегии, направленной на умаление персидского контроля над восточной торговлей и расширение северного направления торговых путей. Потеря контроля над этими прибрежными городами, транзитными, посредническими центрами, означала бы не только утрату части выходов к морю, но гораздо большее – потерю всего приморского региона вместе с его сухопутными областями и территориальными водами⁵⁶⁴. Безопасность балканских провинций Романии, прикрывавших сердце и мозг государства – Константинополь, во многом тоже зависела от готовности ее подданных в крымских владениях собирать разведывательную информацию, пристально следить за передвижением самых разных племен и народов через Северное Причерноморье, вовремя предупредить о готовящемся нападении, способствовать в организации помощи (хотя бы дипломатической) и от позиции союзников Византии в соседних с Таврикой районах⁵⁶⁵. Ситуацию осложняли усобицы булгарских племен, передвижения аваров, завоевавших в 567–568 гг. Паннонию и на долгие десятилетия ставших злейшими врагами Империи. В этой обстановке главную роль неминуемо начинали играть торговые и военно-политические контакты с тюрками, врагами авров, шел обмен посольствами в 558, 562, 563, 568 гг. и конце VI в.⁵⁶⁶ При этом, если Боспор «во втором году правления Тиверия кесаря» (между декабрем 575 и декабрем 576 г.) оказался ненадолго захвачен многочисленными войсками полководца непобедимого властителя Турксанфа (Тянь-хан-хана), Вохана– наместника приазовских земель и его подневольного союзника, «гунна», а правильнее тюрко-болгарина Анагея, «владетеля племени утигуров» (os ekratei tou phulou ton Outigouron)⁵⁶⁷, то Херсон c окрестностями оказался способен стойко выдержать натиск кочевников, вероятно, сравнительно близко приблизившихся к его стенам. С их высоты горожане могли видеть их черные боевые стяги, украшенные золотой волчьей головой.

Это событие, совпавшее с пиком активной экспансии алтайских тюрок и их союзников-данников в Крыму, историки обычно относят к 580 г., поскольку из текста источника следует, что оно совпало с развертыванием подготовки осады аварским хаганом Бояном важного византийского города-крепости Сирмия, когда с помощью пленных ромейских мастеров велось строительство моста через Саву: император Тиверий II «...знал, что хаган строит мост с той целью, чтобы препятствовать ввозу в Сирмий припасов», но, будучи связан войной с персами в Армении и Месопотамии и не имея даже малочисленных войск для противостояния аварам, пытался запугать противника, говоря, «что это время не самое благоприятное для... аваров, потому что турки уже поставили стан у Херсона, и что если авары перейдут Истр, то это немедленно будет замечено [их врагами] турками»⁵⁶⁸. Действительно, подготовка к осаде города началась в 579 r., а в начале 582 г. она завершилась эвакуацией защитников и обитателей Сирмия, несмотря на очень серьезные переговоры и поиски компромисса с аварами⁵⁶⁹. Однако из сочинения Иоанна Эфесского (ок. 507–585) можно понять, что автократор Тиверий II и «все государство были немало огорчены тем, что случилось в 3-й год его царствования после смерти Юстина и всячески пытались разрушить мост», отстроенный, следовательно, не ранее октября 580 г. и не позже октября 581 г.⁵⁷⁰ Насколько были близки тюрки к Херсону в это время и действительно ли «поставили стан» в его окрестностях, так что их можно было видеть на противоположном, северном берегу Севастопольской бухты, можно только гадать, ибо, по словам Менандра, Тиверий II откровенно блефовал, притворяясь не понимающим замысел хагана и надеясь устрашить его не столько реальной, сколько призрачной угрозой, что не укрылось от «варварского посланника» уже во время переговоров. Во всяком случае, рядом с Херсоном не обнаружены какие-либо разрушения, произведенные тюрками, хотя окраины области Дори могли пострадать⁵⁷¹.

Как известно, Юстин II (565–578) отказался от решения проблем с варварами с помощью золота, что в дальнейшем, вероятно, и спровоцировало тюрок на отказ от политики переговоров, выраженной посольствами 568–575 гг., и на захват Боспора⁵⁷². С бурными событиями тюркской оккупации в Восточном Крыму могут быть связаны находки в склепе, раскопанном Ю.А. Кулаковским в 1892 г. на Госпитальной улице Керчи, остатков одного или двух железных панцирей из наборных пластин с вырезными краями, близких к защитным доспехам аварского круга, двух полусферических пластинчатых шлемов, один из которых был с кольчугой, закрывавшей шею, обломков двух мечей, двух железных кинжалов, двух десятков трех-лопастных наконечников стрел, железного наконечника копья, ременной золотой гарнитуры, возможно, поясной, и фрагментов расшитой золотными нитями одежды или покрова⁵⁷³. К этой же поре относится слой пожара на Баклинском городище, на дальних подступах к Херсону⁵⁷⁴, а также находки в самом городе моливдовула императора Тиверия Константина рубежа 70–80-х гг. VI в. и печати начала правления Тиверия Маврикия (582–583 гг.)⁵⁷⁵. Во всяком случае, внешняя опасность на какой-то момент была весьма велика и вполне реально могла грозить большиими бедами.

Очевидно, Херсон спасли не столько его мощные, двухрядные крепостные стены и начавшая активно создаваться к этому времени, во второй половине 70-х – начале 80-х гг. VI в., система обороны из нескольких укреплений – убежищ на подступах к городу, в юго-западной части Внутренней (Второй) гряды Крымских гор, сколько внезапная смерть тюркского хагана Арсилы в 581 г.⁵⁷⁶, последовавшая как раз тогда, когда враги, вероятно, обложили город или, скорее, бьши близки к этому, если поверить полуправдивым намекам Тиверия II аварским посланникам. К тому же приазовская группировка праболгар, из которой вышли создатели Великой Болгарии Куврат и его дядя Орган, вырвалась из-под власти алтайских тюрок и заключила стратегический союз с Империей, что сразу облегчило ее положение на северных границах⁵⁷⁷. С этого же года положение каганата осложнилось в связи с приходом к власти в Китае воинственной династии Суй, при которой развязалась кровавая тюркюто-китайская война. Тем не менее тюркская угроза, по крайней мере воспоминания о ней, сохранялась на территории Крыма по меньшей мере до конца 80-х гг., что, разумеется, должно было стимулировать крепостное строительство. Только разгоревшаяся с 581 г. внутридинастическая борьба, вылившаяся в гражданскую 15-летнюю войну, неудачи в войне с персами, полоса поражений на востоке, восстания в Хотане, Иране и памирских горцев-эфталитов, усиление Китая, образование в каганате прокитайской группировки, восстания некоторых племен (каби, сеяньто и др.), конец немногих влажных годов и наступление с 596 г. периода суши, вновь потребовавшего длительных перекочевок и сосредоточившего все силы лишь на добывании пропитания для скота, и, наконец, последовавший распад гигантской тюркской степной «империи», переставшей существовать в виде единого каганата к 602 г., постепенно заставили тюрок забыть о Таврике, сбросили здесь напряжение, создали возможность урегулирования многих вопросов и установления мирных отношений с Византией⁵⁷⁸. К 631–632 гг. Великий каганат тюркютов окончательно распался на Восточный и Западный, причем в последнем на троне остались выходцы из рода Ашина, которым в дальнейшем доведется сыграть значительную роль в истории Хазарии. В 588 г., если не раньше, тюрки вернули Империи Боспор⁵⁷⁹, а в 589–591 гг. уже принимали участие в войне с персами на стороне ромеев. Византия вместе с тайским Китаем на сей раз стала союзницей Западного каганата. Вскоре был заложен краеугольный камень будущей византийской дипломатии в отношении хазар – мирный договор с тюрками 598 г., на двести лет, определивший ее основное направление⁵⁸⁰.

Однако за этот короткий с точки зрения истории период в четверть столетия местное население Таврики, греки, а особенно ираноязычные аланы, германцы (готы), балты – «здешние люди, не терпевшие быть заключенными в стены»⁵⁸¹, усвоили урок, преподанный бронированной тюркской конницей. Наученные горьким опытом, они поневоле должны были окончательно расстаться с желанием «жить на равнине» и озаботиться продолжением создания надежных оборонительных сооружений-укрытий для местного населения, его имущества, скота, которые защитили бы подступы со стороны причерноморской и крымской степи, откуда через семикилометровую горловину Перекопа грозили вторжения пришельцев, способных заполонить все окрестности. Организовать такого рода целенаправленные усилия здешнего этнического конгломерата из отчасти христианизированных алан, готов, потомков прежнего античного населения, ныне называвших себя ромеями, могли только византийские власти, опиравшиеся на богатый опыт сотрудничества с военными союзниками-федератами и средства все еще обширного и достаточно могучего Ромейского государства.

Видимо, ко второй половине VI в. херсонесские баллистарии были уже заменены подразделениями регулярной ромейской армии, а Херсон превратился в провинциальный центр отдельного регионального командования в лице дукса, или дуки (dux, doukas), и, очевидно, рассматривался как составная часть соответствующей византийской эпархии, в которую входили земли Юго-Западного, Южного и Юго-Восточного Крыма⁵⁸². Уже само наличие дуки Херсона свидетельствует в пользу того, что здесь должна была существовать соответствующая византийская провинция. Недаром именно так – эпархией, то есть провинцией, назван Херсонес в позднеримском географическом трактате, в который были внесены интерполяции не ранее середины – конца VI в.⁵⁸³ Составитель житий св. епископов Херсонских, очевидно, в это же время тоже писал о вхождении Херсона в состав «провинции Тавроскифии» (tes Tauroskython eparchias)⁵⁸⁴. Вероятно, подобным образом либо провинцией Херсон называлась соответстующая пограничная эпархия, расположившаяся на крымских землях⁵⁸⁵.

Рождение дуката, а значит, изменение статуса города, связанные с преобразованиями в военной организации Херсона и системе администрирования Империи, могли отразиться в местной монетной чеканке. В правление Юстиниана I (527–565) здесь появляются в качестве наиболее ходовой монеты пентанумии с бюстом августа и его именем на аверсе и монограммой на реверсе, раскрываемой как «POLIS CHERSONOS» или «CHERSONOS», которые приходят на смену массовым пентанумиям нескольких вариантов с изображением на аверсе фигуры Юстиниана в воинском одеянии с длинным крестом или знаменем-лабарумом и сферой (щитом) и легендой VICTOR на реверсе⁵⁸⁶. Стилистическое сходство изображений головы Юстиниана I на монетах с монограммой Херсона с таким же изображением на декануммиях столичной чеканки 22-го года правления императора (548/549 г.) позволяют определить появление таких херсонских монет не ранее середины VI в., что, по мнению В.А. Сидоренко, совпадает со временем учреждения в Херсоне должности дукса⁵⁸⁷. В правление Юстина II (565–578) здесь устанавливается единый монетный тип городской чеканки крупных и мелких разменных номиналов (фоллисов, полуфоллисов), для которого было характерно помещать на аверсе вокруг фигур императора и августы Софии и вместо их имен – название города Херсона, написанное по-гречески⁵⁸⁸. Подобное подчеркивание названия города в легенде было явлением редким. В правление Юстина II оно встречается в североафриканском монетном деле, видимо, как следствие особого военно-политического значения некоторых имперских центров (FELIX CARTHAGO)⁵⁸⁹. В Херсоне это могло быть связано с особым положением «столицы» важного пограничного дуката, созданного после середины VI в.

Точнее определить рубежные хронологические рамки этого события позволяет обнаруженная на Тамани, явно имевшая отношение к азиатскому или европейскому Боспору строительная надпись, которая начинается с упоминания «вечного августа и автократора Юстиниана» и указывает на непосредственных распорядителей работ: византийского трибуна Ангула, очевидно, выходца из Малой Азии, воинственного исаврийца, и некое должностное лицо местной муниципальной администрации – «отца города» или архонта, – тоже носившее византийский титул и, значит, утвержденное императором⁵⁹⁰. Надпись датируется 11 индиктом и, поскольку для ромейских официальных документов счет по 15-летним циклам стал обязателен с 537 г., в 547/548 или 562/563 гг., на которые попадает этот индикт в царствование Юстиниана I, Боспор еще не находился в ведении дуки. Всем распоряжался командир расквартированного здесь ромейского гарнизона, который одновременно был градоначальником, курировал общественное строительство, сбор налогов и выполнение прочих имперских повинностей. Не исключено, что нечто весьма сходное наблюдалось в первой половине правления Юстиниана I и в Херсоне, где делами уже давно заправляли имперские офицеры (трибун, комит), которым подчинялись должностные лица местной администрации: архонт-протополит, «отец города» и прочие протевоны⁵⁹¹. В этой связи следует заметить, что слово комит (komes) могло уже с правления Диоклетиана выступать в нарративных источниках в значении «наместник»⁵⁹².

Должность дуки – коменданта города и одновременно верховного военного наместника здешних владений Империи, подчиненного военному магистру, впервые упоминается в херсонесской строительной надписи времени правления Юстина II и Софии (565–578)⁵⁹³. Скорее всего, фортификационные работы были организованы этим должностным лицом к концу правления Юстина II, когда власти оказались крайне встревожены стремительно нараставшей опасностью со стороны тюркютов и праболгар-утигуров, захвативших в 575/576 г. Боспор. Как будут развиваться дальнейшие события, ромеи не знали, но у них были все основания готовиться к худшему. Спасти от бронированной конницы мог только надежный, грамотно устроенный на удобном рубеже, усиленном самой природой, «каменный щит» из военных укреплений-кастра и фрурионов, с которыми степняки не привыкли иметь дело и которые должны были сыграть роль убежищ для окрестного населения. Обломок надписи, в которой шла речь о возведении новой куртины или оборонительной башни, был найден у южной крепостной стены Херсона, и, очевидно, главные работы велись на этом важном участке обороны, защищавшем «цитадель» города и портовый район (см. рис. 23). Именно тут раскопками К.Э. Гриневича в 1927 г. прослежены следы мощной нивелировочной засыпи, которая датируется второй-третьей четвертью VI в.⁵⁹⁴ Источником камня для этого строительства могла быть открытая каменоломня в виде отвесно срубленной на разную глубину материковой скалы на протяжении 40 м, которая находилась неподалеку от башни Зинона (XVII), на месте загородного некрополя, в котором она повредила четыре позднеримских склепа⁵⁹⁵. Следовательно, общее направление прежней политики, проводимой императорами в последней четверти IV–V в. и способствовавшей интеграции города в состав Империи, усилению обороны важного заморского региона, сохранилось здесь после смерти Юстиниана I, более того, вступило в новую, активную, мощную фазу⁵⁹⁶. В промежуток между 550-ми гг. и 575 г. Таврика приобрела статус дуката, «столицей» которого стал Херсон. С учетом вышеупомянутых данных нумизматики, эпиграфики и оценки общей политической обстановки в Евро-Азии, это произошло, вероятно, вскоре после 563 г., но до захвата тюркютами Боспора, и было в значительной степени обусловлено ростом опасности со стороны Великого тюркского каганата, стремлением византийских властей лучше организовать силы для отпора, провести военно-административную реорганизацию, объединить провинциальные центры в один округ, активизировать оборонительное строительство на. наиболее угрожаемых направлениях и в наиболее важных городах полуострова.

В этом плане особенно показательна надпись 590 г., обнаруженная П.И. Сумароковым в 1803 г. в Тамани, сообщающая о «великих и удивительных подвигах», очевидно, связанных с происшедшим незадолго перед тем освобождением Боспора от тюрок, о возобновлении здесь «великолепного царского здания» (to lampron en bosporoo kaisarion – в оригинале kesarion) и о выполнении этого ; поручения «благочестивого (eusebes) и богохранимого нашего государя (despotes)» Маврикия (в тексте Magrikis вместо Maurikios) «через собственного своего раба (genesios doulos) Евпатерия, славнейшего стратилата и дуки Херсона (endoxotatos stratelatos kai doukos Chersonos)»⁵⁹⁷. Очевидно, выражением «собственный (истинный, природный, настоящий) раб» Евпатерий стремился подчеркнуть свою особую преданность и покорность императору, какую стало принято выражать византийским чиновникам перед лицом государя (despotes, dominus)⁵⁹⁸. Показной, триумфальный характер надписи подчеркивали изображения двух Ник, которые в VI в. окончательно трансформировались в христианских ангелов и одновременно в персонажи, прославляющие победы государя⁵⁹⁹.

Надо заметить, что речь шла именно о строительстве «кесариона», то есть «кесарского» – имперского здания, возможно, дворца, а не о восстановлении обязательно некоего храма, культовой постройки, как иногда полагают. Кесарионами действительно называли прежде римские храмы императорского культа⁶⁰⁰, но применительно к христианской эпохе такое было немыслимо. По мнению А.И. Айбабина, подобным образом мог быть назван базиликальный комплекс VI в. с мраморными полами и архитектурными деталями, возможно, с крещальной купелью-резервуаром примерно 1 х 1 м, реконструированный боспорцами в районе церкви Иоанна Предтечи, в портовой части города⁶⁰¹. Однако исследование сочетания циклов обнаруженной в слое керамики позволяет заключить, что эта общественная постройка возникла в конце второй четверти VI в.: и просуществовала до конца VI –начала VII в., то есть как раз до того времени, когда стараниями дуки Евпатерия был возобновлен «кесарион»⁶⁰². Надо также учесть, что такого рода сооружения, если даже они не имели баптистерия, были связаны с литургической практикой, отвечали интересам Церкви, и это обстоятельство – обстоятельство особой святости, а не пышности (to lampron) постройки – не могло не оказаться отмеченным в строительной надписи на ней, чего нет. В любом случае подразумевалось восстановление конкретного «царского здания», не исключено – боспорской резиденции дуки, а не в переносном значении – византийского правления. Последнее формально не прекращалось здесь со времен если не императора Юстина I (518–527), то начала правления Юстиниана I (527–565), за исключением непродолжительных моментов, когда город оказывался в руках гуннов или тюркютов⁶⁰³. Но ромеи не предавали значения таким случайным, непродолжительным превратностям судьбы, смотря на здешние крымские земли как на законное и потому неотчуждаемое наследие, которое они пока еще не собирались делить с «варварами». Недаром Иоанн Малала подчеркивал, что после событий, связанных с убийством гуннского вождя Грода в Боспоре, и ввода в город проконсула Иоанна с готским войском (meta boetheias Gotthiaes), кораблей с экзархом и солдат стратига Вадуария «мир был восстановлен в Боспоре, населенном ромеями» (kai gegonen en eirene е Bosporos, уро Romaion oikoumene)⁶⁰⁴.

Дуки, как и комиты rei militaris – командующие частями регулярной армии, .размещенными в отдельной провинции, были прежде всего начальниками войск пограничных округов или командирами укрепленных городов-крепостей, верховными представителями военной власти на территории того или иного пограничного округа, но иногда имели в своем распоряжении и регулярные контингенты полевых армий, то есть относились к высшему командованию военных сил эпархий, тогда как, если говорить о стратилатстве только как о звании, чине, сане бюрократического аппарата (lamprois axiomasi), оно соответствовало в VІ–VІІ вв. сану апоэпарха – отставного эпарха, который прилагался к служащим ведомства префекта претория или префекта города в ранге сенаторского cursus dignitatum⁶⁰⁵. По своему уровню титул стратилата был близок к не очень высоким «степеням» ипата, отставного ипата, апоипата, вестиария или силенциария и следовал после них⁶⁰⁶. Жалованье за это звание не предусматривалось.

Главными должностными занятиями дуков были военное дело и военная служба. Скажем, из писем епископа Синезия от 411 г. следует, что в Киренаике всеми гражданскими делами, фискальными вопросами ведал презид провинции Геннадий, тогда как дука Анисий занимался вопросами обороны, налаживанием дисциплины в войске, в котором ранее «недисциплинированность солдат соответствовала жадности командиров», а ныне, в 411 г., лучшая часть молодежи Киренаики встала под императорские знамена⁶⁰⁷. Дуки обычно избирались из числа дворцовой знати. Как можно понять, их должность, как и должность презида эпархии, покупалась при дворе за деньги, которые потом компенсировали за счет притеснения жителей провинции⁶⁰⁸.

Согласно «Стратегикону» Маврикия, в конце VI – начале VII в. дука мог командовать огромным отрядом (moira) числом от 2 до 3 тыс. человек, а если он был еще и стратилат, полководец (magister militum), тогда это означало, что он являлся одним из трех мерархов, а именно тем, который возглавлял среднюю меру (meros), и считался ипостратигом – вторым лицом после стратига⁶⁰⁹. Вместе с тем хронист VI в. Иоанн Малала совершенно определенно называл стратилатство саном. Он приводит случай, когда им был почтен комит и доместик⁶¹⁰. Но тот же Иоанн Малала упоминает дукса Палестины (o doux Palaistines) и стратилата Армении (stratelates Armenias), причем и тот и другой в его описании несли военные функции, имели в подчинении военных людей⁶¹¹. Как обычно, в администрации Средневековья грань была зыбкой, а функции смешивались. К слову, стратилату подчинялся и комит федератов – военачальник союзных войск⁶¹². Это надо особо отметить, учитывая вполне вероятные тесные взаимоотношения херсонских дук, в том числе стратилата Евпатерия, с крымскими «энспондами» (enspondoi) – союзниками Империи, как несколько архаично именовал местных федератов Прокопий Кесарийский. Как раз для осуществления этих целей существовали толмачи – ерминевты (ermeneutai)⁶¹³. Два моливдовулы такого переводчика, Стефана, известны среди сфрагистических материалов Херсона именно второй половины VI –первой половины VII в.⁶¹⁴

В представлении агиографов стратилат предстает как правитель ромейского города, вершитель гражданского правосудия (церковный суд олицетворял епископ), как судья, выносивший приговоры и отдававший приказы о приведении наказаний в исполнение⁶¹⁵. Из Жития Симеона Столпника (389–459), написанного его учеником Антонином в последней трети V в., следует, что подобные должностные лица занимались наведением порядка в окрестностях города; организовывали общественные торжества, обеспечивали перенос мощей⁶¹⁶. И через двести лет в их компетенции бывали сугубо гражданские, финансовые, налоговые дела, как можно понять по печати 679/681 гг., которая принадлежала Косьме, стратилату и главному коммеркиарию таможенных складов и округов Еленопонта (stratilatou kai genikou kommerkiariou apothekes Elenopontou)⁶¹⁷.

Скорее всего, мы имеем дело с многозначным понятием. Стратилат в значении «полководец» мог обозначать командующего армией, с подчиненными ему военными командирами, а также командующего областыо, мерой или фемой, но по своему положению соответствовал также должности tribunus civitatis, отчего в VI в. на него возлагались функции гражданского управления тем городом, куда он назначался военным комендантом⁶¹⁸. Дука тоже отвечал за военную защиту вверенной ему области, руководил войском и гражданской администрацией, назначал и смещал чиновников, командовал комендантами городов и крепостей (трибунами или комитами), хартулариями – военными администраторами, управлявшими отдельными частями дуката, осуществлял полицейские функции, контролировал действия судебных инстанций, сам проводил публичные судебные заседания в присутствии заседателей в главном городе своего округа, где он принимал апелляции нижестоящих судов, ведал финансами и поступлениями налогов, следил за церковным управлением, организовывал епископские выборы⁶¹⁹. Таким образом, он был военным командиром и одновременно имел весьма широкие и хлопотные административно-территориальные полномочия, соединял военную власть с гражданской, короче говоря, являлся своеобразным военно-гражданским «губернатором» области. Все это вполне увязывается с политикой Юстиниана I и его ближайших преемников по сосредоточению гражданской и военной власти в провинциях в руках одного должностного лица⁶²⁰. Нетрудно заметить, что дука Херсона, действовавший в правление Юстина II (565–578) вместе с неким светлейшим Феагеном (doukos Ch[ersonos... tou lamp[rotatou... Th]eag[enous), может быть, архонтом или «отцом города», тоже был распорядителем общественных, скорее всего фортификационных, строительных работ⁶²¹. Весьма примечательно, что в ранневизантийской агиографии слова stratelates и doux были тождественны, абсолютными синонимами и использовались для обозначения верховного представителя имперской власти в провинции, наместника⁶²².

Таким образом, сочетание должности стратилата и дуки (stratelatou kai doukos), а также деятельность столь высокого чиновника одновременно в Херсоне и в Боспоре позволяют полагать, что Евпатерий, упомянутый в надписи из Тамани, являлся представителем верховной власти Империи в Юго-Западной, Южной и Восточной Таврике, командовал как верховный военный чиновник вооруженными силами Херсона и в то же время осуществлял высшую административную и судебную власть, нес гражданскую службу, главные функции гражданского управления в разных центрах полуострова⁶²³. Но, поскольку стратилатство стоит в надписи перед должностью дуки, это указывает, что последняя занимала более высокое место в административной иерархии⁶²⁴.

По убедительному предположению А.И. Айбабина, дука Херсона мог руководить строительством укреплений, размещением в новых крепостях гарнизонов из местных аланоготов, а также назначать (точнее, утверждать) управляющих – «простатевонтов» в крымские кастра и полисмы-города, крепости и протогородки, число которых только в Юго-Западной Таврике, если верить позднейшим данным Никифора, было не меньше двух десятков⁶²⁵. В специальных исследованиях по поводу содержания терминов «кастрон» и «полисма» историки пришли к выводу, что первый мог обозначать и укрепленные поселения с ярко выраженными городскими функциями, и крепости-полисы, тогда как второй использовали, чтобы показать статус, близкий к городу, небольшой городок⁶²⁶. Видимо, добавление южного берега Крыма позднее увеличивало число таких центров вдвое. Не случайно Вильельм (Вильгельм) Рубрук в 1253 г. писал в донесении о сорока крепостях, что существуют «между Керсоной и Солдайей» (Херсоном и Сугдеей)⁶²⁷, а городище на плато Чуфут-Кале сохранило с того же времени воспоминание об этом в своем татарском названии – Кырк-Ор («Сорок крепостей»). Все это отвечало постепенному совмещению в понятии византийцев терминов «город» и «укрепление»⁶²⁸. Поэтому собственно термин polisma всегда был связан в византийских источниках с городским контекстом и означал небольшой городок, хотя мог использоваться и как синоним для полиса или кастрона, византийской крепости. К примеру, именно так называли Месемврию и Филиппополь⁶²⁹. В этом плане весьма показательным является моливдовул диаметром 25 мм из Парфенита – типичного полисматона, – с погрудным изображением Богоматери Никопеи с младенцем перед грудью (диска нет) и крестообразной монограммой на обороте, которая может быть раскрыта как «[печать] Константина дуки» (см. рис.)⁶³⁰. Впрочем, для имени KWNCTANTINOV здесь отсутствуют буквы W и Т, если только эта лигатура не скрыта в левом плече крестовидной монограммы в виде горизонтальной Т и вертикальной W. Зато лигатура слова «дука» – D и А – просматривается вполне отчетливо. Лик Богоматери на рисунке Моливдовул второй половины данном типе округлый, изображение рельефное, но не выпуклое; мафорий трактован дугообразными полукруглыми линиями, со штриховой манерой в передаче складок.

Известен еще один, но хуже сохранившийся экземпляр подобной печати, которая недавно была приобретена в Севастополе и находится в коллекции К.Д. Смычкова⁶³¹. Ее диаметр 23 мм, толщина 5 мм, вес 10,3 г. Оттиск смещен вправо, по линии канала металл выпал с лицевой стороны, к тому же печать погнута. Тем не менее на лицевой стороне просматривается поясное изображение Богоматери с младенцем перед грудью и четырехконечные крестики по сторонам. Отличительной особенностью является постановка согнутых в локтях, широко расставленных рук Богоматери, держащей Христа. Ее лик удлиненный, изображение в высоком рельефе, торс более выпуклый, особенно предплечья и согнутые руки, но мафорий не выделен, в трактовке одежд отсутствуют штрихи. Христос уже с нимбом (крещатым). На обратной стороне моливдовула в лиственном ободке монограмма имени и должности. Слева лигатура NE, вверху – ОV, под ней – Т, справа – К, внизу – DA, что дает возможность прочитать зашифрованное как KWNCTANTINOV. DOVKA (Konstantinou douka). Хотя лигатура внизу монограммы вышла гораздо хуже, чем на печати из Парфенита, общее очевидное совпадение остальных деталей позволяет достаточно уверенно предположить, что перед нами аналогичный экземпляр моливдовула дуки.

Печати не слишком разнятся по времени: тип первой, очевидно, близок к концу правления Юстина II, тогда как вторая известна среди типов моливдовулов первой половины VII в. Во всяком случае, удлиненный овал лица, отсутствие деталировок в одежде, младенец Христос с нимбом – элементы изображения Богоматери, встречающиеся уже на буллах императора Фоки (602–610). Показательна и эпиграфика монограммы, которая исполнена литерами с прямыми линиями. Их кончики не имеют утолщений. Только литера Т и лигатура слова «дука» несут следы прямых черточек, хотя и они без утолщений. Такие особенности характерны для печатей первой половины – середины VII в. К третьей четверти этого столетия все литеры на моливдовулах отличаются характерными клиновидными утолщениями на концах. Следовательно, обе крымские печати, особенно печать из собрания К.Д. Смычкова, близки ко времени первой половины VII в. Видимо, в это время дука распоряжался на землях византийской Таврики, сочетая военную и гражданскую власть, и, значит, здесь еще действовал режим ромейского дуката.

Несмотря на войну Византии с Персией, осложнившуюся гражданской войной, восстаниями и государственными переворотами в 602 и 610 гг., Херсон оставался в сфере пристального внимания имперской администрации, самих императоров, о чем свидетельствуют находки двух моливдовулов Фоки и печати Ираклия, тип которой относится к начальному этапу его правления (около 616–625 гг.).⁶³² Не исключено, что они скрепляли документы, адресованные главному должностному лицу в Таврике, которым на тот момент мог быть только дука. Невозможно согласиться с тем, что ко второй половине VII в. он из центра византийской эпархии, более того, дуката превратился лишь во «внешний торговый пункт в системе византийской клиентуры», то есть практически отошел от Империи, стал самостоятельным⁶³³. Указанные выше моливдовулы из полисматона Парфениты и из полиса-кастрона Херсона еще один весомый аргумент в пользу сохранения ромейского присутствия и ромейской власти на полуострове. Сфера влияния дуката продолжала включать города, округа-архонтии, кастра, полисмы и прочие поселения Таврики от Херсона до Боспора, соседями которых стали бежавшие от хазар булгары-оногуры, как и аланы с готами, получившие статус федератов Империи и сохранявшие с ней дружественные отношения⁶³⁴. Ссыльные монахи-антимонофелиты Феодор и Евпрепий находились в этих кастра в середине VII в. именно потому, что они оставались под византийским контролем, а не «во власти готов или непосредственно хазар» (последних здесь в это время еще не было и не могло быть).

Дукат был формально ликвидирован и заменен архонтатом не «в течение VII в.»⁶³⁵, а не ранее последней четверти этого столетия, поскольку соседство Крымского полуострова с могущественной Хазарией, установившееся к этому времени, вызвало необходимость оформления на здешних землях нового статуса – византийско-хазарского «кондоминиума», предусматривавшего взаимное мирное сотрудничество. Это обстоятельство не могло не заставить византийцев отказаться от политического режима дуката, с его обязательным военным присутствием в пограничном анклаве, и перейти к более гибкому режиму архонтата с его иллюзией псевдоавтономии, в котором городу было суждено оставаться вплоть до конца 30-х–начала 40-х гг. IX в., когда он был возведен в ранг государственной военно-административной единицы – фемы в связи с развалом все того же «кондоминиума»⁶³⁶. Расправа, учиненная Юстинианом II над двумя десятками окрестных простатевонтов (ton eteron prostateuontas polismaton) в 710 r., свидетельствует в пользу того, что, несмотря на установление с конца VII в. особых византийско-хазарских отношений в Крыму, обширная внегородская зона оставалась в подчинении властей Херсона – центра военно-административного округа, на тот момент уже архонтата, в свою очередь включавшего ряд более мелких округов, и даже в момент сурового испытания это единение не было поколеблено: карательные акции не заставили широкие слои населения местных, региональных «архонтий», «полисм» видеть в византийцах завоевателей и врагов⁶³⁷.

Следует учесть, что Херсонес всегда стремился иметь у своих границ зависимое или полузависимое местное население и, если верить херсонским патриографам, задолго до строительства укрепленных кастра в ранневизантийской Юго-Западной Таврике, в конце III – начале IV в. располагал некими «соседними крепостями» (ton plesiochoron kastellion), из которых в случае нужды черпал войска⁶³⁸. Впрочем, это не исключало возможности разделения власти дуки с архонтами Херсона и прочих местных, наиболее крупных и важных городов и поселений полуострова. Так, во время восстания самарян в Палестине дукс этой провинции совместно с архонтом Палестины просил помощи у императора Юстиниана I⁶³⁹.

Дуки осуществляли верховные полномочия власти как над городом, так и над прилегающими территориями, границы которых обычно совпадали с границами церковного диоцеза, включавшего иногда несколько епархий⁶⁴⁰. К примеру, ближайшие к Таврике дукаты с пограничными силами находились в Скифии и Нижней Мезии, на западном берегу Понта⁶⁴¹. Это объясняет, почему во второй половине VI–VII в., по крайней мере в правление Маврикия Тиверия (582–602), власть византийской высшей администрации распространялась вплоть до Боспора, что к тому же имело, судя по рассказу Константина Багрянородного о войне херсонесцев с боспорским царем Савроматом, какие-то давние исторические обоснования⁶⁴². 06 этом контроле может свидетельствовать и текст ранневизантийского трактата из собрания ГИМ, в котором упоминается «Таврический Херсонес с Кафой и Симболон» как одна из европейских римских провинций – эпархий⁶⁴³. В данном случае под Кафой следует понимать западные пределы Боспора – сельскую территорию, простиравшуюся от предгорий Крымских гор, вероятно, до Акмонийского перешейка⁶⁴⁴. М.А. Шангин датировал трактат концом IV в., но упоминание в нем Рагузы позволяет сдвинуть составление источника на два столетия позже⁶⁴⁵. Тогда становится понятным появление в это время эпархии, охватывавшей побережье Крымского полуострова от Херсона до пределов Боспора и ее трансформация в византийский дукат. Он продержался, вероятно, вплоть до появления хазар в Таврике, то есть более ста лет, чем и объясняется отсутствие сфрагистических и других свидетельств о херсонских имперских архонтах в VII в.

В условиях византийского присутствия в этом крайнем восточнокрымском городе со второй половины VI–начала VII в. развернулось производство пальчатых фибул керченского типа и типа «Аквилея», а также орлиноголовых пряжек с щитками, отлитыми с изображением головы орла или сокола, которые попадали не только в Херсон и центры Юго-Западной Таврики (Эски-Кермен, Мангуп), но и Поднепровье⁶⁴⁶. Видимо, их распространение объяснимо не только торговыми контактами, но и миграцией населения с территории Керченского полуострова, что совпадает по времени с появлением массы новых могильников на южнобережье, а также в предгорном и горном Крыму⁶⁴⁷. Угроза со стороны тюркютов и тут сыграла свою роль, но это не значит, что она привела к необратимым изменениям. Новая концепция истории позднеантичного-ранневизантийского Боспора, предложенная A.B. Сазановым, позволяет говорить о том, что в постюстиниановское время его развитие шло по византийской модели и Боспор остался частью ромейского мира. По мнению автора концепции, история ромейского Боспора завершилась только в конце VII – первой половине VIII в., с приходом хазар⁶⁴⁸, что, однако, не исключает и в последующем сохранения значительного византийского влияния в этом греческом в своей основе городе⁶⁴⁹.

Уже к середине VI в. в горном Крыму была создана оборонительная система из «больших (высоких) стен» или «длинных стен» (teichismasi makrois), как называл эти укрепления Прокопий Кесарийский, завершивший к 560 г. свой труд «О постройках» императора Юстиниана I⁶⁵⁰. Видимо, они закрыли стратегически наиболее важные клисуры, проходы (tas eisodous) – крупные балки, ущелья, по которым со стороны степи или с побережья можно было попасть в Юго-Западный Крым и, самое главное, на плато Мангупа – центр «страны Дори», территория которой установилась после оформления между местным населением и Византией союзнических отношений⁶⁵¹. Особенно наглядно следы таких двухпанцирных стен, сложенных не позже середины VI в. из крупных известняковых блоков с забутовкой на известковом растворе с примесью песка и гальки, прослеживаются у подножия Мангупа, в балке Каралез (Сторожевая), и к северу от Эски-Кермен, поперек ущелья Текме-таш⁶⁵². Судя по описаниям Эвлия Челеби, некая древняя стена, создание которой он приписывал татарам, перегораживала ущелье Салачик недалеко от Бахчисарая⁶⁵³. Кроме того, такие teichismasi makrois, очевидно, стоившие дешевле оборудования крепостей, целесообразно было бы сооружать поперек наиболее населенных, плодородных речных долин, но следы их здесь особенно трудно отыскать: активная человеческая деятельность давно обрекла готовый строительный материал на переработку.

На южном берегу, в Гурзуфе, на скале Дженевез-Кая, и в Алуште на вершине высокого холма в 200 м от моря, продолжительное время сохранялись воздвигнутые тогда же, хорошо укрепленные византийские пункты, сторожевые посты, базы для дислокции военных сил – «фруры Алустон и в Горзувитах», следившие, разумеется, не за степью, а за крымским побережьем, морем и, вероятно, реанимировавшие старую римскую систему контроля за каботажным плаванием, особенно между Херсоном и Боспором⁶⁵⁴. Это были именно не города-полисы, а укрепления военного характера, цитадели, иногда убежища для окрестного населения, хотя, как отмечали византийские историки, находившиеся в известной зависимости от города⁶⁵⁵. Уже в силу своего расположения эти сторожевые посты не годились на роль охранников «символических ворот с Эвксинского Понта вглубь полуострова»⁶⁵⁶. Их легко можно было миновать стороной. Но устроенные на особенно опасном из-за подводных рифов морском участке побережья близ скал Адалар, они сделали морское сообщение более надежным и безопасным⁶⁵⁷. Следует подчеркнуть, что и то и другое, наряду с ремонтом оборонительных стен Херсона и особенно Боспора, было проделано до конца 50-х гг. VI в. и, вероятно, осуществлялось параллельно одно другому. Взаимосвязь или какие-либо этапы здесь трудно уловить: общестратегический план, если таковой существовал, зависел от финансирования, весьма нерегулярного.

Конец правления Юстиниана и его ближайших преемников, надо полагать, преимущественно Юстина II (565–578) и Тиверия II (578–582), вплотную столкнувшихся с тюркской военной угрозой, прошел в Крыму, очевидно, под знаком совершенствования этой системы обороны. Прежняя линейная система защиты, устроенная по отдельным ущельям, балкам, долинам, показала свою слабую пригодность в новых условиях, когда пришлось иметь дело с крупными конными отрядами противника, способного заполонить все окрестности и отважиться не просто на набег, а на долговременную оккупацию территории. Поэтому рядом с «большими стенами» на возвышенных плато Второй гряды, предназначенными служить убежищами, начинают строиться опорные крепости, где, наряду с наземными фортификационными сооружениями, прямо в скале, на вершине обрывов высотой в несколько десятков метров, вырубают наблюдательные пункты, сторожевые площадки, склады, ямы-зернохранилища, подсобные помещения. Эти надежно укрепленные самой природой и людьми ключевые форпосты лишали врага стратегического преимущества, даже если он прорывался на одном из участков обороны, причем не только со стороны побережья, как это было прежде. Кроме того, они обеспечивали более надежную защиту окрестного мирного населения и византийских федератов из «хоры Дори», которые отныне получили возможность укрываться за их стенами в случае внезапных появлений конных вражеских отрядов и дожидаться их ухода.

Таким образом, анализ общеимперской военно-политической ситуации позволяет думать, что рывок в оборонительном строительстве в Юго-Западном Крыму должен был прийтись не на конец правления Юстиниана, 50-е – первую половину 60-х гг., когда оно, видимо, только началось на плато Мангуп⁶⁵⁸, а на конец самостоятельного правления Юстина II и начало кесарства Тиверия (с 574 г.). Действительно, до этого времени, в 527–541 гг. и в преддверии ирано-византийской войны за Колхиду (середина VI в.), основные усилия византийцев в Причерноморье были сосредоточены на оборонительном строительстве абазгских, апсилийских, мисимианских, лазских укреплений для защиты перевальных путей, прикрывавших владения Империи от набегов через горы, с севера, и с востока, от персов, и позволявших контролировать связи побережья с Северным Кавказом⁶⁵⁹. В конце правления Юстиниана I византийское правительство искусно использовало аваров для поддержания мира в Причерноморье и, значит, до середины 60-х гг. VI в. надобности в массовом строительстве сложных оборонительных сооружений здесь возникнуть не могло⁶⁶⁰.

Тюрки как новая могущественная сила появились на исторической арене только к началу – середине VI в., когда началась их консолидация и движение на Запад. В зоне интересов Византии они оказались к 562 г., разгромив савир и хазар, а в 563–567 гг. – государство гуннов-эфталитов, захватили Согд, причем основное внимание завоевателей, как известно, было обращено на закрепление побед в Средней Азии. Овладев выходом в степное Предкавказье, тюрки в 60–80-е гг. направили основной удар на низовья Кубани и Терека, на короткое время покорили алан, установили контроль над Приазовьем. В 568 г. они уже вступили в военный союз с Византией против Дербента, стремясь подчинить Каспийский проход – эту воронку, втягивавшую все народы с востока, но через три года восстановили мир с основным на тот момент противником ромеев – шахом сасанидского Ирана. Обострение византийско-тюркских отношений особенно отчетливо обнаруживается в 70-е гг. VI в. В 580 г. тюркские конные армии громили Колхиду, a с запада Причерноморью могло грозить вторжение авар, окрыленных успехами у Сирмия. Вот в этот сравнительно короткий промежуток времени, связанный с глобальным изменением ситуации в причерноморской степи, накануне последующих неурядиц, постигших каганат к концу VI в., и должна была появиться у византийских властей Таврики насущная, острая необходимость реанимировать предшествующую кампанию оборонительного строительства и, вместе с тем, напрягая все силы, вывести ее на иной, более высокий, чем прежде, уровень. Ситуация была такова, что не могла не встретить понимание и поддержку местного населения, заинтересованного в своей безопасности перед лицом неотвратимо надвигавшейся серьезной угрозы, которой ничто не предвещало скорый конец. Есть веские основания полагать, что панцирная квадровая кладка с забутовкой между блоками некоторых участков стен, башня и протехисма южного узла обороны, а также осадный колодец крепости на Эски-Кермене, расположенной в 12 км от Херсона и в пяти от Мангупа, были сооружены не ранее последней трети или даже последней четверти VI в., причем это было сделано с учетом опыта византийской фортификации и, видимо, ромейскими специалистами⁶⁶¹. Особенно показательна в этом плане сложная система предвратных укреплений около южных, основных ворот крепости, которые прикрывала выстроенная углом протехисма с башней и высеченные по сторонам боевые казематы (№1 и №4). Подъемная решетка-катаракта предшествовала полотнищам ворот, коридорообразный проход за которыми в случае осады закладывали камнями⁶⁶². Почти вся северная часть плато оставалась незастроенной и, видимо, служила для убежища жителям окрестных поселений.

Не менее типичным для ранневизантийской фортификации сооружением являлся вырубленный в скале осадный колодец, вдоль ствола которого следовали на большую глубину, вплоть до водоносного слоя, шесть маршей вырубленной в скале лестницы (ср. описание системы водоснабжения ромейской горной крепости Барас)⁶⁶³. Туннель был пробит проходчиками точно к естественной пещере с источником, вода из которого поступала в водосборную галерею длиной около 20 м, где накапливалось до 70–75 куб. м. В мирное время вода поступала на городище из источника в балке Бильдеран по водопроводу из гончарных труб, длиной каждая 0,4–0,42 м, муфтообразные стыки которых были обильно промазаны крепким известковым раствором, что находит полные аналогии в водопроводных системах раннесредневекового Херсона⁶⁶⁴.

В центральной части плато высилась большая трехнефная базилика, от которой к крепостным воротам на южном мысу вела главная улица шириной 2 м, сильно заглубленная в скалу. Еще одна вырубленная в скале дорога шла к главным воротам извне по южному склону плато, рядом с которым размещались крупные зерновые склады в виде вырубленных в скале ям вместимостью по 500 и более литров каждая.

Эски-Керменский могильник возник в последней четверти VI в., очевидно ко времени строительства укрепления с развитым гидротехническим комплексом, поскольку здесь прослеживаются гробницы, поврежденные во время вырубки склепов и могил первой половины VII в.⁶⁶⁵ В слое, накопившемся у оборонительной стены и на склоне плато, прослеживается керамический материал второй половины VІ–VІІ в.⁶⁶⁶

Видимо, густота населения в этом районе Таврики была такой, что одного укрепленного убежища показалось мало. Прежде всего надо было обеспечить фортификацией политический центр «хоры Дори».

Поэтому рядом, на расстоянии всего лишь 5 км от Эски-Кермен, и, очевидно, несколько раньше последней трети VI в. было начато одно из самых внушительных фортификационных предприятий – на труднодоступном плато Мангуп, на высоте свыше 580 м над уровнем моря, была воздвигнута «цитадель», занявшая около 4,5 га оконечности восточного мыса Тешкли-Бурун. От нее сохранились ряды вырубок в скале – постелей на северной оконечности мыса, а также полувырубные пещерные сооружения, вероятно, дозорно-оборонительного характера⁶⁶⁷. Здесь, у важного участка дороги, огибавшего скалу и ведшего к главным городским воротам, уже в раннее Средневековье могло существовать сторожевое помещение⁶⁶⁸. На восточном краю плато, перед первоначальным укреплением, разросся обширный могильник. От «цитадели» затем, после VIII в., была продолжена главная линия оборонительных сооружений обширной крепости, изначально предназначенной для союзников Византии и наиболее уверенно отождествляемой с раннесредневековым Доросом (Дарасом). Этимология этого топонима остается неясной, но не исключено, что в нем проскальзывает указание рассматривать это место как «дар, подарок» (dora), в свое время пожалованный имперскими властями предкам федератов VІ–VІІ вв., расселенным в окрестностях этого плато для защиты подступов к Херсонесу⁶⁶⁹.

Дорос не имел себе равных в раннесредневековой Таврике: в его стены, особенно мощные в ущельях-клисурах между мысами, в конечном итоге было уложено около 15 тыс. куб. м камня; защищенная территория охватила около 90 га, а искусственно созданные оборонительные рубежи с тенальными углами, преградившие балки и местами проходившие по вертикальным обрывам 70-метровой высоты, протянулись почти на 1500 м (при общей протяженности обвода около 7 км, что примерно в два раза превосходило длину стен средневекового Херсона)⁶⁷⁰. Для такой крепости, строившейся как убежище для местного населения, не показалось бы большим числом и 2000 защитников – состав немалого византийского отряда-фемы, собрать который было бы, конечно, нелегко⁶⁷¹. Тем не менее фортификационный комплекс на подступах к Херсону, заложенный в ранневизантийский период, был построен столь грамотно, искусно, что все остальное время оставался практически неприступным⁶⁷².

Имеющиеся аналогии и археологические материалы, правда, незначительные, позволяют предположить, что первоначальные оборонительные сооружения на высоком, до 50 м, плато Чуфут-Кале (20 км к северо-востоку от Мангупа и Эски-Кермена), в районе мыса Бурунчак и Старого города на площади в 7 га, а также укрепления соседнего небольшого «пещерного» городища Тепе-Кермен площадью 1,4 га (в 6 км к юго-востоку от Бахчи-сарая), построенные рядом с границей византийских владений в Таврике, тоже носят следы ромейского влияния и могут быть отнесены к последней трети – концу VI–VII в.⁶⁷³ Во всяком случае, некрополь на склоне Чуфут-Кале возник не ранее конца VI в., скорее всего, почти одновременно с первыми оборонительными стенами крепости, вероятно, перегородившими расселины на северо-западной и юго-западной сторонах плато⁶⁷⁴. Исследования с применением лихенометрического метода (датировка по диаметру растущих лишайников рода Phiscia и Lecidea), проведенные О.В. Исаенко и A.A. Клюкиным на Средней стене в районе ворот Орта-Капу в центре застроенной части плато, тоже позволяют утверждать, что фортификационные работы велись здесь не ранее 480-х и не позже 630-х гг.⁶⁷⁵

В 150 м от Малых ворот Чуфут-Кале, у подножия крепости, в 1998 г. спелеологами под руководством А. Козлова было обнаружено уникальное гидросооружение, которое прикрывала фрура в виде отдельной башни (8,4 х 7,4 м) со стенами толщиной 1,5 м, сложенными в типичной для ранневизантийской фортификации технике двухпанцирной кладки из крупных квадров с забутовкой на крепком известковом растворе. Для защиты самой башни служила мощная крепостная стена шириной до 4 м, следы которой прослеживаются ниже по склону на расстоянии до 70 м. С юга к башне подводил вырубленный в скале постепенно, до глубины 2,5 м понижающийся пандус длиной до 12 м и шириной до 2 м, который завершался в гроте. Отсюда начинался постепенно, с уклоном в 30–35 градусов, понижавшийся туннель почти квадратный в сечении (2x2 м), с широкими плоскими ступенями числом до 220. Он тянулся почти 130 м и уводил на глубину 30 м, где четыре ступени вели к вырубленной цистерне-водонакопителю (6 х 2 х 2,5 м). Отсюда же, из галереи, следовала вертикальная шахта диаметром от 1,8 до 2,2 м, которая расширялась еще на 5 м за счет идущего восемью витками пандуса. На глубине 18 м последний заканчивался двумя резервуарами-водонакопителями обшим объемом 70 куб. м. Обращение к трудам позднеримских фортификаторов показывает, что фрура и гидротехнический комплекс под ней были сооружены теми, кто был хорошо знаком с лучшими достижениями военно-теоретической мысли своего времени⁶⁷⁶. К сожалению, остатки боевой башни и укреплений рядом с ней, входивших в нижний ярус обороны кастрона на месте Чуфут-Кале, специально не исследовались археологами и об их привязке ко времени наиболее грандиозного крепостного строительства на подходах к Херсону пока можно говорить лишь предположительно, опираясь на сходные примеры⁶⁷⁷.

Примечательно, что тщательно вырубленный, с правильной отделкой стен «пещерный» базиликальный храм с баптистерием – древнейшая часть монастыря на Тепе-Кермене, судя по выразительным особенностям литургического устройства (непривычная ориентация север – юг, отсутствие професиса, темплон в виде П-образной скальной выгородки, предалтарные плиты-экраны с ранними «византийскими» крестами, неглубокая крестовидная купель), мог быть сооружен уже в VІ–VІІ вв⁶⁷⁸. Во всяком случае это произошло до того, как очень близко к потолку церкви прошла каменная лестница, сооруженная для связи с мемориальным комплексом (пом. №35), нижняя граница которого датируется археологическим материалом VІІІ–ІХ вв.⁶⁷⁹ К этому времени городище Тепе-Кермен стало своеобразным церковным центром округи, имело главный храм-базилику (5,5 х 2,2 м) рядом с цитаделью, его монастырь был включен в оборонительную систему Империи в горном Крыму, обзавелся мартириями и мемориями, пещерными усыпальницами-кимитириями, святым источником – агиасмой, принимал паломников в пещерном помещении верхнего архондарика с экседрой в южной стене (пом. №36–37)⁶⁸⁰. Исследователи храма с баптистерием обратили внимание, что его алтарное окно точно выходит на окно пещерного храма Баклы, самого северного городища горного Крыма, расположенного на краю степи, в нескольких километрах от Тепе-Кермена. Не исключено, что это было сделано специально для удобства обмена световыми сигналами, какими связывались между собой большинство «пещерных» городов, и, следовательно, здесь постоянно находились дозорные – клирики⁶⁸¹.

К концу VI в. (после 555 г.) была построена небольшая крепость площадью 1,5 га на юго-западной части Монастырской скалы, отроге Мекензиевых гор в Инкермане⁶⁸². С трех сторон скала ограничена высокими, до 70 м, обрывами в Монастырскую балку, долину р. Черной и балку Гайтани (Первомайскую). Поэтому для защиты крепости, способной укрыть до 3–4 тыс. человек и разместить на стенах и башнях 500–600 воинов, требовалось сооружение оборонительной линии только с напольной стороны, с севера и востока⁶⁸³. Устье р. Черной около впадения ее в Севастопольскую бухту являлось идеальным местом для строительства кастрона, который находился бы на перекрестке дорог, идущих из степей и предгорий Крымского полуострова в Херсон, а также оказывался на пути неприятеля с наиболее угрожаемого направления – с северо-востока⁶⁸⁴. Поблизости находились и другие укрепления меньшего размера. Одно из них, впоследствии разобранное до основания, было на мысу северного обрыва Каменоломной балки, а другое, площадью около 0,5 га, со стенами, башней, – на Загайтанской скале⁶⁸⁵. Можно согласиться с В.Ф. Филиппенко, отдавшем много лет исследованию Инкерманской крепости, что уж коли византийские власти заботились об укреплении дальних подступов к Херсону, то вряд ли оставили бы без внимания ближние подступы, наиболее стратегически важные⁶⁸⁶.

Среди сделанных здесь находок присутствует керамика V–ІХ вв., обломки амфор с частым гребенчатым рифлением, бороздчатых амфор, венчик пифоса V–VІІІ вв. с прочерченной по глине монограммой из двух греческих букв «Р» и «П», причем обращает на себя внимание непрерывность этого материала⁶⁸⁷.

В.Л. Мыц полагал, что первоначально византийское укрепление на Монастырской скале состояло из одной башни (№3) и двух напольных куртин, сходящихся к ней под углом, и что до VIII в. это укрепление дважды перестраивалось⁶⁸⁸. Раскопки, проведенные В.Ф. Филиппенко в 1984–1988 гг., позволили уточнить, что первая крепость состояла из четырех башен (№1, 3, 5, 6), соединенных тремя куртинами шириной 2,3–2,4 м и общей длиной 234 м, которые прикрывал вырубленный в скале ров шириной до 9 м и глубиной до 3,7 м⁶⁸⁹. Кроме того, судя по подрубам скалы, вдоль западного и южного обрывов шла невысокая стена толщиной около метра. После ее разрушения здесь была устроена какая-то ограда, от которой сохранились отверстия для столбов⁶⁹⁰.

От первого строительного периода также осталась заложенная позже боевая калитка около башни №3 и полукруглая в плане подрубка материковой скалы диаметром 15,7 м около башни №5⁶⁹¹. Очевидно, тогда же в 8 м от западного обрыва Монастырской скалы был вырублен почти такой, как на Эски-Кермене, осадный колодец уникальной глубины – не менее 60 м до уровня воды в р. Черной⁶⁹². Кроме того, крепость и находящаяся рядом с ней слобода получали воду по устроенному византийскими инженерами водопроводу из хорошо обожженных гончарных труб, стыки которых были тщательно промазаны раствором высококачественной извести. Свое начало водопровод брал у источника, расположенного в верховьях северного отрога балки Гайтани (Первомайской), примерно в 1,5 км, откуда вода поступала в кастрон в вырубленную в скале малую фильтрационную цистерну объемом около 4 куб. м и большую водосборную цистерну объемом более 80 куб. м. Их поместили на самом высоком месте крепости и оштукатурили тщательно затертой в стены известью⁶⁹³. Кладка Инкерманской крепости первого строительного периода состояла из хорошо обработанных и подогнанных друг к другу очень крупных блоков известняка, образцово уложенных в соответствии с византийской строительной техникой на подрубленные в скале «постели». Способ обработки и укладки таких больших блоков был хорошо известен местному населению, судя по таврским мегалитическим кладкам, кладкам «каменных ящиков» и башням в сельских усадьбах на хоре Херсонеса. Забутовка между панцирями была выполнена из рваного камня, а в качестве связующего раствора применена все та же известь с примесью песка⁶⁹⁴. Совершенно аналогичную двухлицевую блоковую кладку с забутовкой из разных камней на известковом растворе, сочетающую византийский характер планировочных решений с местными строительными приемами, можно видеть в раннесредневековых оборонительных стенах Херсона, Мангупа, Эски-Кермена и Чуфут-Кале. В таком виде крепость просуществовала, по мнению В.Ф. Филиппенко, до начала XV в., когда произошла новая перестройка. Такова же кладка первой стены «Цитадели» на высоком плато Бакла – самой северной укрепленной точки византийской обороны в Юго-Западном Крыму, которая едва ли могла быть сооружена ранее конца VI столетия⁶⁹⁵. Она была устроена на возвышенности вдоль крутого обрыва на пространстве 60 х 200 м, тогда как рядом разместился посад с жилыми постройками⁶⁹⁶.

Особенно ярко византийское строительство видно на примере сравнительно хорошо сохранившейся Сюйренской (Сюреньской) крепости, расположенной на скалистом мысе Куле-Бурун над левым берегом р. Бельбек (севернее Мангупа, в 1 км к югу от с. Малое Садовое)⁶⁹⁷. Отсюда было удобно контролировать один из важнейших горных проходов второй гряды Крымских гор, откуда открывался путь к Доросу и Херсону⁶⁹⁸. Как заметил уже П.И. Кеппен, это было составное звено в ряду крепостей и других мест, которые начиная от Балаклавы почти прямой линией шли по направлению к северо-востоку (Чоргун, Мангуп, Чуфут, Бакла, Керменчик и др.)⁶⁹⁹. Кладка стен ее двух куртин общей длиной 110 м, отгораживавших 300-метровую вытянутую оконечность мыса площадью около 1,7 га, как и круглой двухэтажной башни высотой около 12 м и внешним диаметром 8 м, с парапетом и мерлонами, расположенной на стыке куртин рядом с боевой калиткой и сводчатыми воротами, очень близка кладке стен ранневизантийских крепостей Подунавья (два панциря квадров с соблюдением горизонтальности рядов в системе чередования точков и ложков с забутовкой между ними на известковом растворе с песком, уложенные местами на вырубленные в скале «постели»)⁷⁰⁰. На это же указывает круглая форма башни с бойницами на этажах (более поздние византийские башни делались чаще всего прямоугольными или квадратными). А.И. Айбабин, ссылаясь на отсутствие находок керамики на мысе Куле-Бурун ранее второй половины VIII в. и на сходство с херсонскими и другими византийскими кладками оборонительных куртин и башен, возводившихся c IX в., относил создание здешних крепостных сооружений ко времени образования фемы Климата в Юго-Западном Крыму⁷⁰¹. Однако следует обратить внимание, что уже Н.И. Репников предлагал датировать их «послеюстиниановской порой», VІ–VІІ вв., a А.Л. Якобсон подчеркивал схожесть здешнего типа кладки из хорошо отесанных квадров с кладкой ранневизантийских стен Мангупа, когда «совпадают даже размеры блоков и высота рядов»⁷⁰². Последний обратил внимание также на сходство кладки Сюйрена с кладкой южной пристройки к баптистерию, входившему в комплекс Уваровской базилики, который, судя по последним уточненным данным, не мог быть построен раньше последней трети VI в.⁷⁰³ Тонкость же культурного слоя на плато, где стоит крепость, ни о чем не говорит, поскольку поначалу оборонительное сооружение использовалось как убежище, от случая к случаю, и, очевидно, непродолжительное время, а в условиях, сложившихся в Таврике в VIII в., вообще могло оказаться невостребованным до тех пор, пока к концу IX в. на некоторое время вновь понадобилось византийским фемным властям⁷⁰⁴. Примечательно также, что у подножия плато уже с VII в. существовало поселение, возникновение которого, как и в случае с поселениями у Эски-Кермена и Чуфут-Кале, могло быть связано со строительством крепости⁷⁰⁵.

Не все ясно в отношении Алустона. Считается, что эта небольшая по площади (0,25 га), но хорошо укрепленная четырьмя башнями и мощными стенами толщиной 2,0–2,8 м сторожевая приморская крепость была покинута ромейским гарнизоном в связи «с появлением и укреплением на полуострове в VII в. власти хазар»⁷⁰⁶. Но, во-первых, если это и произошло, не могло случиться ранее конца VII в., до тех пор, пока крымские земли входили в состав византийского дуката или архонтии, а во-вторых, здешние слои VІ–VІІ вв. не несут следов пожара или разрушений⁷⁰⁷. По мнению В.Л. Мыца, «...гарнизон крепости заблаговременно оставил Алустон, разрушив, вероятно, только некоторые внутрикрепостные строения и забрав с собой все ценное и необходимое имущество». Однако подобные действия были не в практике византийцев, старавшихся сделать непригодными укрепления, которым грозил переход в руки врага. В таких случаях следовало разрушать не «отдельные внутрикрепостные строения», а сами оборонительные стены и башни фруры, вопреки логике происходящего оставшиеся нетронутыми. И в Алустоне, и в Горзувитах встречаются находки второй половины VI –второй половины VII в.⁷⁰⁸ Малому же количеству керамики, ее фрагментов можно найти и другое объяснение: обычная, нормальная жизнедеятельность не способствовала такого рода скоплениям, они удалялись вместе с прочим бытовым мусором. Подобную маловыразительную картину демонстрируют и раннесредневековые слои Херсона, образовывавшиеся после значительных строительных нивелировок второй половины VI – начала VII в.⁷⁰⁹

Наличие еще одного приморского укрепления позволяет подозревать находки византийских монет V–Х вв., фрагментированной массовой керамики, в том числе амфор с характерным гребенчатым орнаментом, которые были обнаружены во время разведок и раскопок экспедиции Национального заповедника «Херсонес Таврический» и Харьковского национального университета в 1996–2001 гг. на южной оконечности горы Кастель в Балаклаве, где в свое время генуэзцами были возведены так называемый Консульский замок и одноапсидная церковь Св. Николая⁷¹⁰. Обломки раннесредневековых амфор с зональным рифлением, амфор-корчаг, черепицы встречаются среди подъемного материала в ближайших окрестностях⁷¹¹. Скалистая, громоздящаяся обрывами гора над входом в Балаклавскую бухту, или, как ее назвали греки и римляне, гавань, порт Символов (Symbolon limen, Sumbolou limena, Symbolum portus), не подходит для поселения, которое могло существовать у подножия, в балке, недалеко от источников пресной воды (Кади-Су, Охун) и на морском берегу, но зато полностью удовлетворяет требованиям для устройства фруриона, аналогичного южнобережным. Как и размещенный на холме в этом районе во второй половине II – первой трети III в. римский кастеллюм, византийское укрепление предназначалось, вероятно, не только для слежения за морем, но и за противником, который мог двигаться к Херсону с востока вдоль юго-восточной кромки плато Сапун-горы, по наиболее удобной дороге, выводившей на Гераклейский полуостров⁷¹². Очевидно, этим удобством связи объясняется, почему экс-император Юстиниан Ринотмет во время бегства из Фанагории к низовьям Дуная в 704 г. Именно отсюда, из Символона (Symbolou), «послал тайно в Херсон» (aposteilas kryptos en Chersoni) одного из плывших с ним этайров за остальными немногими своими сторонниками⁷¹³. Следы связей обоих мест прослеживаются по обломкам колонн из розоватого мрамора из Мраморной балки и темного, почти черного песчаника из окрестностей Балаклавы, который служил сырьем для изготовления напольной мозаики херсонесских церквей⁷¹⁴.

Итак, строительными работами фортификационного характера, особенно напряженными на протяжении нескольких десятилетий, было охвачено не менее семи отдельных больших (Эски-Кермен, Мангуп, Чуфут-Кале) и малых (Инкерман, Сюйрен, Тепе-Кермен, Бакла) укрепленных пунктов Юго-Западной Таврики. Воздвигнутые раньше приморские фруры Алустон и в Горзувитах вместе с «большими стенами» продолжали свое существование. По мнению некоторых специалистов, в этой части Крымского полуострова была создана единая регулярная оборонительная система лимесного типа, своеобразный Limes Tauricus, совпадавший с естественной границей «между средиземноморской и евразийской частями полуострова»⁷¹⁵. Впрочем, с таким выводом трудно согласиться безоговорочно. Нетрудно заметить, что все перечисленные пункты представляли собой расположенные с юга на север отдельные кастраі крепости-укрытия или укрепленные сторожевые, дозорные посты – фруры, не составлявшие единого оборонительного комплекса, синтезной системы фортификации. В их расположении не были предусмотрены ни несколько линий обороны, ни «шахматный принцип», свойственный, к примеру, Балканскому лимесу, который к тому же обладал гораздо большей плотностью⁷¹⁶.

Они были привязаны главным образом к линии естественного, непреодолимого для степняков препятствия – южным и юго-восточным обрывам отдельных массивов Второй гряды гор, так что основная масса доступных с севера плоскогорий оставалась за пределами этого рубежа⁷¹⁷. Скорее перед нами отдельные опорные пункты, убежища от кочевников на труднодоступных плато, расположенные когда близко, когда весьма далеко один от другого и выполнявшие, видимо, роль узлов обороны, которые не создавали неприятелю препятствия для неожиданного вторжения в пределы обитания готов, аланов – союзников, федератов Империи, но давали возможность населению укрыться вместе со скотом и прочим имуществом. Если враг все же прорывался, обходя крепости, они, оставаясь у него в тылу, грозили ударом и заставляли противника распылять силы⁷¹⁸. Укрепления были предназначены для организации защиты дальних рубежей Византийской империи, причем это были границы конкретного изолированного анклава, охранять который в свое время пытались уже римские войска⁷¹⁹. Стратегия возведения подобных передовых фрур, одиночных башен – «бургов» на пути к крупным городам, преимущественно на господствующих высотах, была хорошо известна и широко использовалась византийцами, перенявшими эту традицию у римлян⁷²⁰. К примеру, ее можно обнаружить на подступах к Фессалонике в конце VІ–VІІ в., где роль «крепостиц» (to phrourion) играли некоторые укрепленные пригородные монастыри и храмы, прикрывавшие с наиболее угрожаемых направлений самый большой ромейский город Балкан⁷²¹.

Помимо строительства укреплений, проведению в жизнь политики византийской администрации способствовало начало создания в позднеюстиниановский период христианских трехапсидных базилик переходной формы «эллинистического» типа, но с деревянным стропильным перекрытием, характерных именно для VI в., и одноапсидных, прямоугольных в плане, небольших храмов, подобных херсонским и боспорским, остатки мраморных капителей, алтарных преград, прочие архитектурные детали которых открыты в Инкермане, у южного обрыва Монастырской скалы, на Эски-Кермене, Мангупе, Чуфут-Кале, в верховьях балки Каралез, в долине р. Бельбек, у подножищ горы Пампук-Кая, около фруры в Горзувитах и некоторых других местах⁷²². Мангупская базилика, возведенная в центральной части плато, даже обнаруживает следы амвона в виде прямоугольника (Л.A. Моисеев непоследовательно именовал его то солеей, то амвоном), причем под ним находились могилы, в частности ящикообразная, вырубная, где на заплечиках, поперек могилы, лежали семь железных полос, поверх которых покоились двое погребенных, явно привилегированных, возможно клириков, прах которых могли поместить в столь святом месте только с разрешения епископа⁷²³. Новейшие архитектурные исследования позволяют датировать возникновение этих монументальных памятников преимущественно второй половиной VI–VII в., а не более поздним временем, как иногда полагают⁷²⁴.

Наиболее приемлемое объяснение для столь бурной, дорогостоящей созидательной деятельности видится не только в продолжении усиления обороны обширной области расселения федератов Византии в приморской и предгорной части Юго-Западной и Южной Таврики, на главных подступах к «столице области» – Херсону, но и в стремлении распространить здесь ромейское влияние, а значит, быстрее интегрировать здешние племена и народы в состав византийского сообщества Империи⁷²⁵. Федераты не были независимой, самостоятельной политической силой, только в своих интересах строившей для себя, своего господства опорные пункты – крепости. Романия, находившаяся тогда в зените своего влияния на территории Крымского полуострова, не допустила бы подобных сепаратистских тенденций и уж тем более не стала бы им потворствовать, направляя в помощь строителям крепостей своих специалистов⁷²⁶. Общность черт конструкций, строительных приемов, планировочных решений, систем кладки, техники обработки всех этих сложных сооружений свидетельствует о реализации достижений позднеримского военно-инженерного искусства, раннего ромейского строительства и не несет следов преемственности с позднескифской фортификацией⁷²⁷. Несомненно, они строились местным населением под контролем византийской администрации, с привлечением византийских техников, военных инженеров, возможно, строительных артелей ремесленников – икодомов (oikodomoi) из Херсона, и их ромейский характер неоднократно отмечался специалистами⁷²⁸. О том же говорит использование единого с херсонскими христианскими храмами строительного модуля. Строительство это шло не один год, то замирая, то вновь активизируясь: слишком велик был масштаб работ. Если эта фортификационная деятельность и явилась «заключительным аккордом в создании кордонных оборонительных линий на границах Византии», едва ли она могла быть вся осуществлена только за последние годы правления Юстиниана I, фактически за пять лет, поскольку Прокопий не включил ее в перечень строительных акций этого императора, предпринятых до 560 г., ограничившись сведениями о реконструкции оборонительных стен Боспора, Херсона и о возведении фрур на Южном берегу Таврики⁷²⁹. Лишь некоторые teichismasi makrois в «стране Дори» могли явиться предвестником будущего грандиозного строительства в горном Крыму, затмившего Юстинианово. Возможно, отзвуком его относительной быстроты, поразившей современников, явилась одна из древних крымских легенд, донесшая из глубин веков рассказ о передовой мангупской стене – клисуре в балке Табан-Дере, которая якобы волшебством была создана за одну ночь для военачальника города⁷³⁰. Другое дело, что эффективность этой оборонительной системы в целом оказалась невелика, как и в других районах Империи. Недаром ее никто не пытался развивать и поддерживать. К тому же историческая ситуация сложилась в дальнейшем в Таврике так, что долгое время, особенно в течение VIII в., постоянной надобности в военно-опорных пунктах, крепостях-убежищах не ощущалось, свидетельством чему их слабая заселенность в это время. Только к X в. на некоторых из них (Эски-Кермен, Тепе-Кермен, Бакла) начнется плотная застройка усадьбами, и они приобретут черты «малых городов».

Происходившие в это время в Крыму процессы хорошо увязываются с теми, что шли в иных регионах Империи. Этнически Херсон оставался преимущественно греческим центром, и вывод о гуннско-тюркской прослойке в нем несостоятелен⁷³¹. Погребальные сооружения с варварскими чертами составляли около 9% общего числа позднеантичных могил, к тому же речь может идти лишь об отдельных чертах, свидетельствующих о негреческом этническом происхождении погребенных⁷³². Даже редкие обладатели деформированных черепов, так называемые макрокефалы с высоким вариантом циркулярной или лобно-затылочной деформации, возможно, из числа привилегированных сармат или алан, похороненные не позже VІ–VІІ вв. в некрополе у куртины 1 западной оборонительной стены и около Карантинной бухты, обнаружены в типичных позднеримских склепах с нишами-лежанками или в вырубных гробницах, которые продолжали использовать для захоронения христиан, и сами могли быть христианами, судя по находке в инвентаре большой серебряной пряжки с крестом на прямоугольном щитке, бронзовой пряжки со щитком в форме креста, светильника-свечника в виде трубки на плошке и известнякового надгробия в виде креста⁷³³. Три костяка «макрокефалов» оказались в склепе рядом с поминальной церковью – усыпальницей св. Василия к востоку от главного храма на территории комплекса Западной базилики – монастыря Св. Леонтия Киликийского⁷³⁴.

Обломки лепных «грубых глиняных горшков», как сказано в отчете К.К. Косцюшко-Валюжинича, и большая кольцеобразная бронзовая серьга с привеской в виде 14-гранника, характерная для вкусов варваров V–VІ вв., подчеркивают негреческий этнический облик покойных. Поэтому упоминание раба Божьего с необычным для херсонитов именем Гот в греческой надписи VІ–VІІ вв. на закладной плите склепа №4, обнаруженного в 1968 г. во время раскопок рва по соседству с монастырем, с внешней стороны 1-й куртины, тоже могло быть не случайным совпадением с предыдущими предметами⁷³⁵.

Но находки характерных для остготского костюма металлических аксессуаров крайне редки. Пока только в западном некрополе в погребении первой половины VI в. из склепа №14 (1914 г.) обнаружен полный гарнитур с большой пряжкой и парой фибул, а в склепе №4, использовавшемся в VII в., обломок серебряной орлиноголовой пряжки с двумя вишневыми альмандинами⁷³⁶. В любом случае варварские погребальные комплексы теряются в массе могил, греческая, а точнее, ромейская принадлежность которых не вызывает никаких сомнений⁷³⁷. Поэтому мнение о наличии в раннесредневековом Херсоне заметного элемента в той или иной степени огреченного сармато-аланского населения и тем более общины готов не находит подтверждения⁷³⁸. Столь же натянутым, а по сути, утрированным является утверждение, что херсонесские склепы с нишами-локулами «использовали представители разных этнических групп»: на деле эти «представители» весьма редко были теми, кого ромеи относили к «инородцам», «иноплеменникам»⁷³⁹. Даже наличие у некоторых похороненных особых антропологических признаков, искусственной деформации черепа еще не основание для того, чтобы отказывать им в наименовании ромей, поскольку в этот термин не вкладывалось сугубо этническое содержание.

Данные антропонимики, почерпнутые из херсонесских эпиграфических памятников VІ–VІІ вв., главным образом надгробных надписей, столь же непреложно свидетельствуют о безусловном и абсолютном доминировании имен, относившихся к общей греческой номенклатуре. Их носители не только говорили на греческом, то есть владели фонетически, но умели писать по-гречески, пусть с рефлексами разговорной речи, неуверенностью в определении долготы гласных, необычными огласовками, анаколуфами, грамматическими и синтаксическими ошибками, отступлениями от правил орфографии (особенно это касается замены ипсилона на иту и омеги омикроном, что, впрочем, стало обычным для ранневизантийской палеографии). Греческий язык, причем уже без доризмов, а димотика с весьма незначительным числом латинизмов, оставался в городе официальным и разговорным языком⁷⁴⁰.

Зато в округе Херсона ситуация была несколько иной. Так, лепная керамика из могильников Юго-Западной Таврики позволяет говорить о преимущественно сармато-аланском населении региона в IV в.⁷⁴¹ На Гераклейском полуострове, на восточном склоне Килен-балки открыты позднеантичные вырубные Т-образные склепы, которые принято связывать с аланами. Они имеют в качестве погребального инвентаря позднюю краснолаковую посуду, стеклянные украшения, остатки полотняных одежд, головных уборов, кожаной обуви, дощатые гробы, сбитые железными гвоздями, но локул нет, что свойственно традициям варварского населения⁷⁴². Те же черты прослеживаются в усыпальницах в Хомутовой, Карантинной, Доковой, Юхариной балках. Вообще, преобладающим, массовым типом погребального сооружения в округе ранневизантийского Херсона были подбойные могилы с коллективными или одиночными захоронениями, в числе которых встречались костяки с искусственно деформированными черепами⁷⁴³. Погребения «макрокефалов», мужчин, женщин, детей, известны в Инкермане, в могильниках Сахарная головка, Карши-Баир, Узень-Баш, Манто-Фонтан, Алмалык в округе Мангупа и у с. Скалистое, в некрополе позднеантичного времени у с. Вишневое, возле ромейской фруры Алустон, у подножия горы Демерджи (у с. Лучистое), в каждой пятой могиле ранних комплексов некрополя рядом с фрурой в Горзувитах, причем чаще в подбойных и грунтовых могилах, реже в склепах⁷⁴⁴. В раннесредневековом могильнике у Чуфут-Кале их могло быть половина от всех похороненных, как мужчин, так и женщин, что соответствует представлению о концентрации в этом районе главным образом этпоса сармато-аланского круга, для которого была особенно характерна «мода» на искусственно деформированные головы⁷⁴⁵. Не исключено, что в этой «моде» проглядывает элемент этноопределения или обычай отмечать таким выразительным образом некоторую привилегированную группу населения внутри этноса⁷⁴⁶. Недаром Захария Митиленский (Ритор) в VI в. называл Херсон «областью, населенной варварскими и нецивилизованными людьми»⁷⁴⁷. Следовательно, с точки зрения образованного провинциального ромея, к тому же ярого сторонника монофиситства, не привившегося в этом законопослушном Константинополю городе, последний потерял тот блеск греческой культуры и обычаев, который, по словам Плиния Старшего, прежде отличал его среди остальных пунктов западного побережья Таврики (Plin. NH. 85). Этому категоричному определению не помешало даже то очевидное обстоятельство, что часть обладателей деформированных черепов покоилась в могильниках, несших в это время явные признаки христианизации населения (Сахарная головка, Карши-баир, Узень-баш, округа Мангупа, Чуфут-Кале, Скалистое), что, видимо, в значительной степени предопределило постепенное вытеснение этого варварского обычая искусственной деформации головы после VII в.⁷⁴⁸

Β V в. здесь жили готы, и спустя столетие Прокопий Кесарийский пишет о них как об оседлых крестьянах и «энспондах» – союзниках Империи. В V–VІІ вв. на Эски-Кермене наблюдается характерный готский тип склепов с дромосами, известный по могильникам Суук-Су и Узень-Баш в обширной, площадью 5000 га, плодородной Байдарской долине, очевидно, являвшейся ядровой территорией «хоры Дори», «готской земли»⁷⁴⁹. По мнению В.В. Кропоткина, могильник конца VI–VII в. около Чуфут-Кале мог принадлежать уже смешанному алано-готскому населению⁷⁵⁰. Впрочем, если верить Прокопию, крымские готы еще существовали как особый этнос. Материалы некрополей показывают, что в это время здесь распространился специфический готский обычай ношения широких поясов с большой пряжкой и двух фибул⁷⁵¹. Признаки готского этноса выделяются и в антропологических материалах, например, Эски-Керменского могильника, которые демонстрируют примесь североевропейской долихокранной расы⁷⁵². Процесс ассимиляции сравнительно малочисленных готов и балтов сармато-аланами, вероятно, завершился лишь к концу VII в.⁷⁵³, причем свою лепту в этот процесс внесло ромейское воздействие, которое, несмотря на отсутствие реальной этнокультурной эллинской основы, заставило эти народы быстрее «терять свое лицо». К примеру, нательные кресты и надгробные плиты с изображением крестов известны в Инкермане уже в VІ–VІІ вв., а к VIII в., как уже было сказано, постепенно перестает практиковаться в массовом порядке обычай искусственной деформации головы, вероятно, в силу влияния христианизации⁷⁵⁴. В окрестностях Херсона ромейские союзники были большей частью крещеными. Обращает на себя внимание сокращение в инвентаре многих погребений глиняной и стеклянной посуды, используемой для заупокойной пищи, предметов обихода (ножей, кинжалов, кресал с кремнями, удил, рыболовных крючков), а также наличие, пусть редких, бронзовых нательных крестов, сделанных по ромейским образцам, перстней с христианскими символами или монограммами на щитках, официально разрешенных амулетов – медальонов в виде коробочек или пластин с изображением креста, св. Мина, св. Георгия, св. Даниила со львами, Богоявления (Христа, Иоанна Крестителя и ангела), наконец, крестов, прочерченных на закладных плитах склепов, известняковых надгробий в виде креста или с его изображением (могильники у высоты Сахарная головка, Узень-Баш, Скалистого, Суук-Су, Эски-Кермен, Лучистого)⁷⁵⁵. Языческие традиции погребального обряда оставались живучи, видимо, к ним проявлялась толерантность даже со стороны крещеных, либо последние по-своему переосмысливали их, но постепенно, медленно они все же сдавали позиции под влиянием христианства. К тому же надо учесть, что наличие погребального инвентаря не столь надежный индикатор язычества, как представляется: его содержали ранневизантийские захоронения во многих странах с давними традициями христианства, причем порой даже в церквах или около них⁷⁵⁶.

Византия охотно принимала целые группы населения, такие как аланы, готы, гунны, тюрки, переходившие на ее сторону, и с помощью иноплеменников восстанавливала свою экономику, военный и демографический потенциал. Гибкость и терпимость по отношению к подобным инородцам обусловливалась уже тем, что единственным признаком их христианства служила помощь Византии в военных конфликтах и неучастие христианизированных народов в военных действиях против Империи⁷⁵⁷. Но официальная государственная доктрина не знала этнических предрассудков, ромейские власти не проводили насильственной эллинизации и почти не прибегали к принудительной христианизации. Впереди меча, как правило, следовали крест и ремесленные товары, причем надо учесть, что даже в своих миссионерских деяниях византийцы редко полагались на силу, принуждение и не знали предприятий, подобных раннесредневековым франкским или германским крестовым походам против саксов, славян, прусов⁷⁵⁸. Главным было принять подданство императора и не нарушать римские законы⁷⁵⁹. Дискриминации подвергались лишь иноверцы и еретики, всегда остававшиеся за бортом официального общества.

Судя по всему, крымские христиане, эта постепенно складывавшаяся горнокрымская народность, как ромейские союзники (enspondoi), το есть симмахи, и народ, подвластный императору (katekooi), в VІ–VІІ вв. обязывались военной службой императору и могли выставлять ополчение не менее чем в 3 тыс. человек⁷⁶⁰. Это указывает на условие получения ими земли, верховной собственницей которой формально считалась Империя. Примечательно, здесь проглядывает общая тенденция, поскольку в 70-х гг. VI в. половина армии на восточной границе государства состояла именно из федератов⁷⁶¹. При этом можно говорить о сохранении союзниками некоторой политической самостоятельности⁷⁶². В ходе долгого и медленного процесса вызревания, создания фем в качестве военно-территориальных единиц симмахи устраивались на поселения в византийских провинциях, как, например, готы Тиверия Константина и Тиверия Маврикия – в малоазийских Ликаонии и Писидии⁷⁶³. По закону с июля 530 г. они причислялись к milites наравне со схолариями и стратиотами – солдатами, которыми командовали магистры войск⁷⁶⁴.

Судя по погребениям на некрополях Мангупа, Эски-Кермена, Чуфут-Кале и Баклы, здешние воины жили в окрестностях крепостей вместе с семьями⁷⁶⁵. Раскопки Мангупа также показали, что в верховьях ущелий здесь могли существовать крупные жилые комплексы, которым принадлежали многочисленные хозяйственные ямы, а среди массового археологического материала преобладали импортные амфоры V–VІІ вв.⁷⁶⁶ Инвентарь погребений того же времени в Юго-Западной Таврике свидетельствует также в пользу того, что местные союзники Империи – энспонды принадлежали к свободным состоятельным земледельцам-воинам, слабо дифференцированным в имущественном и социальном отношении⁷⁶⁷. Судя по остаткам пряжек, бляшек и фибул, они даже стремились одеваться в соответствии с модой византийской знати, элиты, пользуясь при этом более дешевыми копиями⁷⁶⁸. В целом это напоминает стратиотский состав крестьян-общинников Византии, «господ георгов» несколько более позднего времени. Назвать их бедными не приходит в голову. Серебряные, позолоченные пряжки, браслеты, бляшки с инкрустированными щитками, фибулы, ремни от поясных гарнитуров, прочие предметы быта, в том числе импортные краснолаковые блюда, миски со штампами на дне, приобретаемые путем купли или обмена, довольно часто встречаются в могилах VI – первой половины VII в., что говорит в пользу зажиточности местного населения, причем даже в сравнении с погребенными в это время на загородном кладбище Херсона, где такого рода вещи попадаются гораздо реже⁷⁶⁹.

Впрочем, варвары далеко не везде переходили к общинному землепользованию на территориях, где они расселялись. К примеру, в Эмилии-Романье, в Восточной Италии, германцы были включены в традиционную позднеримскую систему хозяйственных отношений и социальных связей⁷⁷⁰. Учитывая мощное античное влияние со стороны Херсона, подобное могло произойти и в Юго-Западной Таврике. Но не произошло. Во всяком случае, антропонимика не отразила таких связей. Причина могла крыться, видимо, в том, что система античного местного землевладения в ІV–VІ вв. пришла в упадок. Тем не менее херсонитам пришлось вступить в отношения со свободными мелкими земельными собственниками – аланами, готами, даже если последние не жили крестьянскими общинами. К счастью для византийцев, это население иранского и германского происхождения в Юго-Западной Таврике не было оформленной и политически организованной многочисленной общиной. Недаром германская топонимика оказалась представлена здесь весьма слабо и, за исключением названия «страны Дори», «земли Готфов» и, возможно, Фул (от готского fuls – «гнилой, тухлый»⁷⁷¹), в византийских источниках не отразилась. Средневековые по содержанию тенденции формирования воинского устройства тоже развивались исподволь и в течение нескольких столетий.

Нет сомнений, что в военно-организационном отношении все эти контингенты «катиков», «союзников», постепенно терявших свою этническую, племенную, религиозную специфику, были замкнуты на командование дуки, находившееся в Херсоне. Финансовые, налоговые, податные вопросы здесь решали тоже представители византийской администрации. Находка на Мангупе в сезон исследований 2000 г. моливдовула императорского логофета, патрикия Дорофея, скорее всего главы налогового ведомства государства во второй четверти VII в., ответственного за поземельный налог и прочие доходы, недвусмысленно указывает на распространение здесь имперской податной системы, в сети которой попали федераты⁷⁷². О контроле со стороны официального Константинополя говорит и отправленный сюда моливдовул одного из василевеов VII в.⁷⁷³ При этом для общения с алано-готским контингентом существовали особые штатные переводчики – ерминевты, две печати которых тоже зафиксированы среди херсонских сфрагистических материалов⁷⁷⁴. Β VIII в. такие чиновники вошли в структуру важнейшей логофессии дрома, своего рода министерство иностранных дел и внешней разведки. Все эти экономические, политические и идеологические средства объективно действовали в сторону скорейшей интеграции местного варварского населения в этнически пестрый, с полутонами подвластности, но, по сути, единый состав Романии и вели к образованию в Таврике архонтий.

В представлении ромеев Херсон действительно находился на краю Византии, на крайних пределах Империи, был отдаленным местом⁷⁷⁵. Однако надо учесть, что это понималось именно как отдаленный край, рубеж, но не заброшенная, захолустная окраина, как иногда полагают современные исследователи. Куда дальше от Константинополя находились юг Малой Азии или Сицилия. Максимум 10–15 суток неспешного морского плавания от столицы Романии либо двое-трое суток от южного берега Понта, напрямик были отнюдь не огромным расстоянием⁷⁷⁶. Город постоянно ощущал то активизировавшуюся каждый новый навигационный сезон, то замиравшую на несколько месяцев зимой, но никогда не прекращавшуюся связь, которая делала его частицей Империи, причем не малой частицей. К VI в. Херсон занимал площадь около 29 га, когда на западном участке обороны к нему было сделано солидное приращение из оборонительных стен, добавившее еще 1,2 га⁷⁷⁷. Сухопутная сплошная линия защиты города имела едва ли не рекордную протяженность в Таврике – свыше 2,5 км – и, очевидно, была прикрыта оборонительными стенами как с юга и запада, со стороны суши, так и с севера и востока, с моря⁷⁷⁸. Собственно, «Херсонития» простиралась еще дальше, вплоть до «хоры Дори», то есть плато и долин Второй (Внутренней) и Третьей гряды Крымских гор, бассейнов рек Черная, Бельбек, Кача и Альма, отчасти южного и юго-восточного побережья полуострова. Едва ли в середине VI в. ее население превышало 60 тыс. человек⁷⁷⁹. Это соответствует примерно 6 тыс. семей. Если верить данным Прокопия, получается, что каждая третья из них могла выставить воина-федерата для службы императору (exiknouniai de es trischilious)⁷⁸⁰.

Таманская строительная надпись о работах в Боспоре стратилата и дуки Херсона Евпатерия датируется 590 г. и совпадает с находкой на территории херсонесской цитадели печати Тиверия Маврикия, которая относится к заключительному этапу его правления (590–602)⁷⁸¹. Здесь, в юго-восточном, особенно хорошо укрепленном углу городища находился военный гарнизон и, скорее всего, ставка дукса. От этого времени на территории «цитадели» дошли строительные остатки так называемого дома командира – по меньшей мере двухэтажного здания недалеко от 19 куртины оборонительных стен и располагавшаяся напротив, перестроенная в VI в. баня-валания с системой гипокауста, облицованными цемянкой ванными, горячим, теплым и холодным помещениями, способными принять одновременно 10–15 человек⁷⁸². Еще более примечательны обнаруженные в 2005 г. в ходе раскопок экспедиции Харьковского университета строительные остатки дважды перестраивавшегося здания ранневизантийского претория, представлявшего в плане расположенный почти по центру «цитадели» прямоугольник (18,0 х 6,60 м, 118,8 м2) с тремя расположенными в ряд обширными помещениями площадью соответственно 31, 22 и 23 м2. При этом стены нижнего, самого раннего здания, просуществовавшего до первой трети IX в., были выложены в технике opus mixtum с толщиной плинф 0,033–0,035 м при толщине раствора 0,04 м. Следовательно, последний немного превосходил толщину плинфы, что может служить указанием на Юстинианову пору строительства или на время близкое к этой поре⁷⁸³. Вообще, подобная техника кладки была особенно характерна для общественных зданий Херсона второй половины VI – начала VII в. Скорее всего, здание служило для размещения местных правящих и судебных властей, как это следует из конституции Льва I префекту претория Константину, вероятно, от 471 г., которая была включена в Кодекс Юстиниана в виде действующего государственного закона. Из постановления следовало, что если община, то есть полис, располагала священным дворцом или преторием (sacra palatia vel praetoria), тогда управление, судьи обязаны были занимать для обитания не покинутые дома частных лиц, а «...всеми способами заселяют (inhabitare) священнейшие дворцы или претории, так как эта необходимость побуждается (потребностью) предусматривать их восстановление». При этом преторий предназначался для «...долженствующих быть полученными (от налогоплателыциков) и сохраненными продуктов (speciebus) вместо хранилищ, или для дела иной необходимости»⁷⁸⁴. Под этой необходимостыо применительно к Херсону могло подразумеваться размещение правителей и судей (iudex, iudicans), a также имперских офицеров, к каковым относились комит, а позже дукс.

Наряду с кадровыми, регулярными полевыми войсками, вооруженные силы города могли дополнять ополченцы, по сути дела, городская милиция, немногим отличавшаяся от арифма прежних баллистариев. Аналогии такой практики достаточно хорошо известны, в том числе и в самом Херсоне ІV–V вв.⁷⁸⁵, и в целом ряде других ранневизантийских центров. Имперские профессиональные войска в конце VI – начале VII в. были сосредоточены главным образом на границах, и их не хватало для оказания помощи в организации обороны византийских провинциальных городов, даже самых крупных, горожане которых поэтому были вынуждены сами вооружаться и защищать стены своих городов (о gar demos... oplisthentes ері ta teiche aneesan), как это наглядно видно на примере Фессалоники с ее «городским войском (ton stratou tes poleos)»⁷⁸⁶. Как можно понять со слов автора Чудес св. Димитрия, вспоминавшего о событиях семидневной осады Фессалоники славянами и аварами в 586 г. или 597 г., часть горожан, очевидно небольшая, была записана в «воинские отряды» (en stratiotikois tetagmenon lochois), но жила в городе, как и некоторые остальные, от случая к случаю выступая оттуда в походы (ton alios pos ethisthenton makran pou tes poleos oplitikos)787. Некоторые города во Фракии в самом конце VI в. еще сохраняли дарованное ранее императорское право иметь свой собственный гарнизон во главе со «знатными стратиотами города» (tes poleos episemoi stratiotai), a значит, определять его численность и состав⁷⁸⁸. Таким образом, херсониты тоже могли представлять иррегулярное или полурегулярное воинское формирование, наподобие exercitus Рима VII в., где, по данным Книги понтификов, рассказывающей о событиях 640-х гг., воинское содержание – ругу получала вся вооруженная часть населения, пригодная для того, чтобы выступать в составе ополчения, – люди «от мальчика до старика»⁷⁸⁹. Город, подобный Херсону, с населением не менее 6–7 тыс. человек⁷⁹⁰, был способен выставить приблизительно тысячу ополченцев (1:6 обычное соотношение воинов от числа городского гражданского населения в Средневековье). Вероятно, в свое время император Константин Великий в награду за военную помощь Империи не случайно выделил херсонеситам именно такое количество ежегодных воинских пайков – chilias annonas⁷⁹¹. Константин Багрянородный счел при этом важным уточнить, что «...вплоть доныне (до времени составления источника, которым пользовался император. – C. С.) их сыновья зачисляются в [этот] отряд (en to arithmo) сообразно с состоянием стратии родителей (ton goneon tes strateias)»⁷⁹². Вместе c 3 тыс. крымских энспондов Империи из числа местных «готоалан» эти вооруженные силы представляются вполне достаточными по меркам эпохи. Известно, что позже численность состава византийской воинской фемы составляла в среднем 2–4 тыс. человек⁷⁹³. В действительности она могла быть еще меньше. Скажем, во время военной экспедиции на Крит в 949 г. войско Фракисийской фемы насчитывало 950 человек (600 армян-стратиотов и 150 офицеров и профессиональных солдат), а фемы Харпезикий и того меньше – 704 человека, из которых 428 были армяне-стратиоты, причем командный состав составлял 251 человека, не считая 25 человек, входивших в штаб стратига⁷⁹⁴. Даже такая большая военно-административная область, как Пелопоннес, если исходить из подсчета, проделанного Н. Икономидесом, располагала примерно 1500–2000 стратиотов⁷⁹⁵. К тому же надо учесть, что херсонесские военные силы ни в ранневизантийское время, ни тем более позже не предназначались для осуществления крупномасштабных наступательных операций. Около 716 г. будущий Лев III Исавр, ведший рейдовую войну с арабами силами небольшого отряда, отступив в Писидию, организовал оборону осажденного города силами всего лишь 800 человек⁷⁹⁶.

Пределы размерам воинских контингентов, собираемых для военных действий, клала прежде всего проблема снабжения этих войск на марше, поскольку это снабжение зависело в значительной степени от реквизиций, которые удавалось сделать по пути⁷⁹⁷. Поэтому византийская тактика, унаследованная от Маврикия с его «Стратегиконом», учитывала, что военные действия лучше вести небольшими, но дисциплинированными отрядами – фемами⁷⁹⁸. Кроме того, концентрация большого количества вооруженных людей в одном месте даже ради смотра или устройства военного лагеря сулила опасность по политическим соображениям и поэтому допускалась на очень короткий срок, после которого шло разделение собранных войск на более мелкие, легче управляемые и проще снабжаемые отряды⁷⁹⁹. Памятуя тактические наставления, дошедшие от VІ–VІІ вв., Лев VI Мудрый тоже советовал избегать скоплений войск в городах, мягко относиться к воинам-ополченцам и побыстрее переводить собранную армию на вражескую территорию, чтобы она снабжалась не за счет собственного, а за счет чужого продовольствия⁸⁰⁰.

Едва ли Херсона и его периферии могло не коснуться все вышесказанное. Их историческая судьба не являла исключений из общих правил, коим следовало развитие вначале греко-римской, а затем византийской цивилизации. Вероятно, к концу правления Юстиниана, около середины VI в., во всяком случае не позже времени правления Юстина II, Херсон получил статус византийского дуката, и в постюстиниановское время, как и прочие многочисленные центры Империи, окончательно потерял если не внешние, то внутренние, глубинные античные черты, бесповоротно став типичным пограничным провинциальным городом, проводником миссионерства в Таврике, «столицей» этого полуденного края с пока еще весьма гетероэтничным населением, которое неравномерно, медленно, но неуклонно консолидировалось в военно-политическом и культурном отношении, эволюционируя в сторону «византийского содружества наций». С точки зрения сложного комплекса материально-технических, военно-организационных, правовых, религиозных факторов, норм и явлений это было типичное пограничье, по сути, отделявшее «цивилизованный мир от нецивилизованных варваров»⁸⁰¹. Как показали последующие столетия, основы разностороннего ромейского влияния, заложенные здесь во второй половине VI – начале VII в., невзирая на демографические сдвиги и перипетии византино-хазарских отношений, оказались столь мощными, что их уже нельзя было поколебать.