М.Г. Талалай. Русская судьба XX века: каторга, ссылка, изгнание

Имя Бориса Николаевича Ширяева стало широко известным на рубеже XX–XXI вв., когда была переиздана огромными тиражами и разными издательствами его книга о первых годах Соловецкого лагеря «Неугасимая лампада». Высокий литературный слог, трагическая тематика, сила «первосвидетельства» не могли не впечатлить современного русского читателя – автором заинтересовалась самая широкая публика. Постепенно – и не до конца – стали открываться контуры прикровенной и противоречивой биографии Ширяева. О нем начали часто писать литературоведы и историки¹⁰¹.

Внешние вехи его жизни таковы. Борис Ширяев родился 27 октября 1889 г., по старому стилю, в Москве, где окончил гимназию и историко-филологический факультет Московского университета (некоторое время он учился и в Германии). Перед талантливым студентом, оставленном при университете, открывалась научная карьера, но началась мировая война, и 25-летний филолог ушел добровольцем на фронт, в ряды 17-го Черниговского гусарского полка; там он дослужился до чина корнета (зачастую, неточно указывается, что до штабс-капитана или ротмистра). После развала фронта, Ширяев вернулся в Москву, ставшую «красной». С началом Гражданской войны, сделав свой политический и моральный выбор, он отправляется на Юг России, в Добровольческую армию. Там попал в плен к «красным», был приговорен к смертной казни, однако, сумел бежать в Одессу, а затем в Среднюю Азию, где участвовал в антибольшевистском сопротивлении, а после его поражения, с целью конспирации, работал надсмотрщиком табунов на азиатских пастбищах.

Ширяев, однако, мечтает вернуться в Россию и пробирается в Москву, но в 1922 г. снова попадает под арест, с очередным смертным приговором, замененным на десять лет каторги.

Тяжкий труд в Соловецком лагере особого назначения, фантасмагорическим образом соединился у него с трудом литературным. В странной атмосфере начала 1920-х гг., в лагере выходил и журнал «Соловецкие острова», в котором появились первые произведения Ширяева: повести «1237 строк», «Паук на колесиках» и несколько стихотворений («Соловки», «Диалектика сегодня», «Туркестанские стихи» и др.). Вместе с соузником-литератором В. Н. Глубовским, он собрал и записал лагерный фольклор, впоследствии, изданный отдельным сборником. В 1927 г. каторгу Ширяеву заменили на ссылку в Среднюю Азию, где писатель сотрудничал в нескольких газетах, преподавал в университете (Ташкентском) и, со свойственным ему филологическим темпераментом, изучал местную культуру. Одно свое изыскание, «Наднациональное государство на территории Евразии», ему удалось опубликовать за границей, в альманахе «Евразийская хроника» (Париж, 1927. № 7). Другие очерки вышли в СССР в журналах «Прожектор», «Огонек», «Вокруг света» и пр. Публиковал он и брошюры, в том числе, по азиатскому искусству, самой крупной из которых стала – «Кукольный театр в Средней Азии».

По окончании срока ссылки, литератор возвращается в Москву, но, будучи «под колпаком», снова подвергается аресту и ссылке на три года в слободу Россошь (Воронежская обл.). Когда время ссылки закончилось, Ширяев переселяется на юг, в Ставрополь, где работает преподавателем педагогического института и женится на студентке Нине Капраловой.

Немецкую оккупацию бывший каторжник и ссыльный расценил, как возможность легальной борьбы с большевизмом; он становится редактором ставропольской газеты «Утро Кавказа» (она же, «Ставропольское слово»), а затем симферопольской газеты «Голос Крыма». Он, также, занимается социальной деятельностью, добиваясь освобождения ряда военнопленных и помогая многим, иногда, даже, рискуя своим положением. Позднее, этот драматический опыт отразился в романе «Кудеяров дуб» (1958), в нем поднимается больная проблема судьбы русского патриота-антикоммуниста, пошедшего на сотрудничество с немцами.

С наступлением Красной армии, литератор бежит в Берлин, а оттуда – в Белград, где в 1944 г. Ширяев провел несколько месяцев. В феврале 1945 г., вместе со своей семьей он, через Германию, переправляется в Италию. Во Фриули, в предгорьях Альп, он живет при штабе казачьей армии генерала Доманова и, в течение нескольких месяцев – до исхода казаков в Австрию – выпускает газету «Казачья земля». При наступлении союзников, в отличие от большинства казаков, он вместе с семьей остается в Италии.

Можно с уверенностью сказать, что, именно, в Италии Ширяев окончательно сформировался, как писатель. Несмотря на постоянный страх насильственной репатриации и полуголодное беженское существование, здесь, в колыбели европейской цивилизации, – а к глубокому историческому фону он, филолог по образованию, был особенно чувствителен – бывший журналист ощутил и литературное призвание, и собственный дар. После первого, чисто филологического труда «Обзор современной русской литературы», вышедшего на итальянском (Венеция, 1946), он пишет рассказ «Соловецкая заутреня», ставший камертоном последующей «Неугасимой лампады».

На рубеже 1940–1950-х гг., в самых разных эмигрантских изданиях – «Русская мысль», «Часовой», «Грани» – издаются художественные произведения Ширяева, написанные им в итальянских городах и весях. А в 1952 г. выходит его первая большая книга на основе самых свежих впечатлений – «Ди-Пи в Италии», в следующем году – сборники очерков «Я – человек русский» и «Светильники Русской Земли». Еще через год, в 1954-м, нью-йоркское издательство им. Чехова выпускает его самый важный труд – «Неугасимая лампада», принесший ему посмертную славу¹⁰².

Как Гоголь, в Риме, создал картины русской провинции, в своей поэме «Мертвые души», так и Ширяев, писавший книгу под Неаполем, воскресил атмосферу соловецкой каторги. Об обстоятельствах и времени ее написания сообщает сам автор: окончательный текст «Неугасимой лампады» появился в конце 1940-х гг., когда он оказался в беженском лагере под Неаполем, в местечке Пагани.

В Италии эмигрант получил статус «Ди-Пи» (от displaced persons – «перемещенные лица»). Эта, почти забытая ныне, аббревиатура, в середине прошлого века была символом судеб миллионов людей, и не только русских: после окончания Второй мировой войны, и победы в странах Восточной Европы режимов сталинского образца, «перемещенные лица», а по сути, беженцы предпочли потерю Родины, нежели покорность чуждому им строю. Кроме того, многие «Ди-Пи», живя, прежде, на оккупированной немцами территории, при приближении Красной армии не без оснований опасались расправы за коллаборационизм, добровольный или вынужденный. Выдача этих беженцев назад, – на плаху и в советские лагеря – темное пятно на «ризах» западных демократий. В Европе до сих пор неохотно говорят о драме дипийцев, в особенности, в Италии, где, в течение почти полувека, в культуре доминировала левая идеология, изымавшая из цивилизации XX столетия все «реакционные», по ее мнению, явления.

Жизнь Ширяева в Италии протекала, действительно, в атмосфере не только непреходящей угрозы насильственной репатриации, но и постоянной борьбы с мифологизированным сознанием итальянцев, представлявших СССР «раем, для трудящихся». Возможно, именно, полемика с левой итальянской интеллигенцией, в основной своей массе находившейся тогда под сильным влиянием мифа о Сталине и большевизме, еще сильнее подтолкнула Ширяева к созданию обличительного (но и высокохудожественного) повествования – книги о советской концлагерной системе.

Страшный соловецкий опыт становится точкой отсчета его творчества. Даже стихотворный пространный эпиграф к «Ди-Пи в Италии», отсылает нас к беломорскому архипелагу:

«И связали вас крепкие нити / С далью прежних любимых сторон, – / Вы с трибуны отважно громите / Погубивших Россию и Трон. //В эти дни, когда с ревом и свистом / Были сорваны славы венки, / Против воли вы стали «туристом», / Посетив, например, Соловки» (так обращался к Ширяеву его коллега по «второй волне» Д. С. Товдин). С Соловками он сравнивает лагерь для «Ди-Пи» на острове Липари, близ Сицилии...

Сама книга «Ди-Пи в Италии» с подзаголовком «Записки продавца кукол»¹⁰³, открывает нам, как уникальные обстоятельства его жизни, увязанной с малоизученной «второй волной» эмиграции, так и легкость его пера, его юмор и иронию, которые, впрочем, оставляют место и для, уже известного по «Неугасимой лампаде», драматического и эпического жанра (на тех страницах, например, где повествуется о насильственной выдаче беженцев сталинским карателям, называемым автором «охотниками за черепами»).

Попав после разных злоключений в неаполитанский лагерь, Ширяев, как признается, вытащил «счастливый билет». Среди роскошной природы, гостеприимных и веселых южан, в хорошо оборудованном лагере, где прежде стояли войска англо-американских союзников, можно было заняться и литературой. Конечно, жизнь в эмиграции была тяжелой и, ради содержания семьи, он принялся за изготовление кукол, в чем, кстати, преуспел, но, тем не менее, ожидать тут, близ Неаполя, заокеанской визы было много спокойнее, а, главное, имелась возможность писать. Вот, как он сам сообщает об условиях своего тогдашнего творчества:

Войдя в ворота (Помпей), я разом прыгаю через два тысячелетия и погружаюсь в мудрую тишину могилы. Я часто бываю здесь по будням.

_ -Я–

Захвачу свои тетрадки, сяду в излюбленном уголке в доме какого-то Клавдия Луция, к счастью, его, давно испепеленного, и пишу свою «Неугасимую Лампаду», горевшую в иной могиле – на Соловках. Тихо. Редко-редко донесется трескучий речитатив гида, выкрикивающего свои, затверженные годами, объяснения («Ди-Пи в Италии»).

Вне сомнения, замысел книги о Соловках вынашивался Ширяевым еще до Италии. Естественно, в качестве «подсоветского» гражданина он не имел никакой возможности писать о СЛОНе, а, если и вел заметки, вероятно, делал это скрытно.

Есть свидетельства тому, что общий замысел соловецкого произведения, по мере его написания, уточнялся: из обличения, оно становилось свидетельством, согретым христианской верой. Повествование, как и другие большие книги Ширяева, по сути дела, в итоге, представляет собой, искусно собранную серию очерков, объединенных сквозной интонацией «сказителя» (но не историка). Для Ширяева было важно изложить, именно, сказание, предание, былину. Отсюда и обескураживающие, порой, неточности, касающиеся истории Соловков¹⁰⁴, их автор мог, при желании, устранить, будучи вхожим в папский колледж Руссикум в Риме, с его богатейшей библиотекой. Поэтому и читателю книги следует, вероятно, подходить к ней с другой меркой: как к литературе не о жизни, а о житии, в центре которой – коллективный «Угодник Божий», Святая Русь. Главный пафос книги, сформировавшийся уже позднее, в эмиграции, это вера в сокровенную Родину, сберегшую свою былинную красу и мощь. Как, некий, Китеж, она ушла, при победе 3-го Интернационала, ведомого врагами страны – внешними и внутренними, но Святая Русь воскреснет, возможно, вместе с «белым» царем во главе.

Стремление к агиографическому жанру присутствует и в мелочах, даже в «подписи»: в конце книги автор проводит особую географическую траекторию: «Соловки–Капри», с острова несвободы – на остров неподцензурного творчества (не было ли здесь и вызова Горькому, писавшему на Капри вольные, но левацкие тексты и ставшему, в итоге, прославителем Соловков и прочих атрибутов большевистского режима?). При этом, названия места, где реально писалась «Лампада» – Пагани, автор явно избегает, не желая неприятных ассоциаций.

В Италии укрепились и политические воззрения Ширяева, патриота и монархиста. Оттачивает он и свой публицистический дар: под эгидой «Русского собрания», литератор основывает в 1946 г. периодический орган «Русский клич». Журнал первоначально размножался гектографическим способом в лагере беженцев в Риме, а затем стал издаваться в виде типографской брошюрки. «Русский клич» первоначально был непартийным изданием, и перед ним ставилась задача объединения русских людей в тяжелых условиях эмиграции, однако, постепенно он стал журналом монархическим. При нем существовал большой литературно-художественный кружок и проводились поэтические и прозаические конкурсы. Ширяев вошел также в правление «Российского народно-монархического движения», созданного И. Л. Солоневичем в Аргентине.

В Италии, наконец, Ширяев сделал и «выбор веры». Его переход в католичество не раз подвергался критике в его собственном стане, и поэтому, на страницах книги «Ди-Пи в Италии» об этом, важнейшем для автора, духовном событии нет ни единой строчки. Однако, читателя деликатно «подводят» к обоснованию подобного решения: это описание и духовных сокровищ Западной Церкви, и гуманизма католического клира, и благоговейные образы русских католиков в Риме. Католическая вера вновь затронула поэтические струны его души: спустя 40 лет после первых и последних стихотворений, он вновь пишет стихи, на сей раз – переводы гимнов Франциска Ассизского, небесного покровителя Италии. Сборник религиозно-литературных эссе Ширяева «Религиозные мотивы в русской поэзии» (Брюссель, 1960) стал его последней, посмертной книгой, выпущенной католическим издательством «Жизнь с Богом». Можно предположить, что большую роль в этом сыграла помощь Римско-Католической церкви во время скитаний по Италии; очень вероятно, что и в Аргентину семье Ширяева удалось уехать, именно, по католическим каналам, как это произошло в случае других коллаборационистов и даже немецких нацистов.

Парадоксально: вся книга «Ди-Пи в Италии» повествует о драматической битве автора за право уехать из Италии, что, в итоге, ему и удается. Тем не менее, проходит несколько лет, и Ширяев, при первой возможности, сюда возвращается, уже защищенный, правда, аргентинским паспортом. Здесь же, в предместье милого курортного городка Сан-Ремо на берегу Лигурийского моря, и закончился земной путь каторжника и изгнанника, еще одной жертвы ушедшего века, сумевшей, однако, своим творчеством победить палачей и гонителей. В той же «благословенной», по выражению Ширяева, стране и закончился его земной путь: здесь 17 апреля 1959 г., в два часа пополудни, на улице Борго Опако, № 74, в предместье Сан-Ремо скончался писатель-беженец.

Его вдова и сын Лоллий вернулись в Америку, но уже не в Южную, а в Северную¹⁰⁵. Согласно их распоряжению, могила Бориса Николаевича на городском кладбище Армеа, не может быть упраздненной, даже, если ее никто и не посещает¹⁰⁶, как нельзя упразднить и, написанные им, книги о драме русского народа.