Земной поклон батюшке

(воспоминания об архимандрите Серафиме)⁵¹

Кто не любит, тот не познал Бога, потому, что Бог есть Любовь.

(1Ин.4:8)

Божественный Учитель – Господь Иисус Христос – пришел, на землю как воплощенная Любовь. Его Божественный голос проникал в человеческие души, потрясал умы и влек к Нему сердца людей. Они отзывались на этот голос, шли ко Христу, несли к Нему свое горе, несчастье, скорби, страдания и болезни. Любовь, которая сияла на пречистом лике Христа, горела в Его очах – Любовь, которая исходила при всяком дыхании Его. Эта божественная Любовь согревала всех, приходящих к Нему, проникала в сердце, вносила покой в душу. И, забывая обо всем, эти люди обретали мир и покой. (Из проповеди архимандрита Серафима «Берегите православную веру»).

Все это в памяти, будто было совсем недавно. А произошла моя встреча с архимандритом Серафимом достаточно давно. 1979 год, второй курс педагогического института. Учусь и работаю в Москве и еду в Севастополь, в отпуск к маме. Может быть, и было в этом поезде двое верующих людей, и соединил нас Господь с Наташей в одном плацкартном купе. Хоть ни она не созналась, что христианка, ни я, что вопросы веры стали для меня в последние годы самыми насущными. В Севастополе мы жили друг от друга на расстоянии пяти минут ходьбы. Когда Наташа стала относиться ко мне с доверием, однажды поделилась: есть под Белгородом совершенно особенный старец – архимандрит Серафим... И сказала это так, что, наверное, не я, а мой Ангел-хранитель за меня ответил немедленной мыслью: я должна увидеть этого человека! Но прошли годы, прежде чем это осуществилось.

Наташа жила в Сергиевом Посаде, тогда – Загорске, а я в это время мечтала о возможности исповедоваться по-настоящему. И понимала, что это реально только в Лавре. Но было это для меня полностью невозможно – я жила на противоположном конце Московской области. И встреча с Наташей позволила мне приезжать в Сергиев Посад накануне, после всенощной ночевать у них и утром – успевать на исповедь и литургию.

История Наташиной судьбы была мне рассказана ее мамой, когда я стала другом их дома. Наташенька – девочка, верующая с раннего возраста, крестная мама у нее – монахиня, есть и другие родственники в монашеском постриге, вся семья благочестивая, глубоко воцерковленная. И мечтала она выйти замуж за священника. Ходила на вечера при семинарии и познакомилась с семинаристом. После священнической хиротонии мужа стала матушкой, поехала с ним в глухую деревню. Наташа окончила с золотой медалью школу, с красным дипломом Ленинский пединститут (музыкальное отделение). Какая, казалось бы, радость, в храме она стала регентовать, сама обладательница прекрасно поставленного голоса – благочестивая матушка на утешение приходу. Но ни Наташа, ни ее родители не знали, что живут в Загорске через стенку с колдуньей. Умирая, она страшно мучилась и кричала, видимо предощущая адские муки. А эти наивные люди ничего не подозревали и ее дочери говорят: «Что же она так кричит, позови священника... Почему она у тебя без креста?» В это время приехала Наташа на два дня домой – продукты купить, папу, маму увидеть. На руках у нее уже была крошечная Тонечка. И видит особенный сон, которому не придала значения. А увидела она себя на пороге комнаты умирающей соседки, которая ее манит: «Ну-ка, поди сюда». Та подходит, а она: «Вот я тебя сейчас угощу». Достает конфету, откусывает половину, а другую протягивает матушке. И Наташа машинально ее взяла и не помнит, ела или нет. Проснулась Наташенька, головой потрясла и забыла сон.

Через два дня она возвращается домой и обретает на месте любящего мужа – человека, который яростно ненавидит ее и своего собственного ребенка. В полном ужасе она ничего не понимала. Через считанные дни, прижав годовалое дитя к груди, Наташа вернулась домой, и что-то страшное началось... Однажды при мне вспоминала: «Видела бы ты, во что я превратилась. Остался один скелет, обтянутый кожей, два безумных глаза и чувство, что я умираю...» Она ходила по врачам, никто ничего не мог понять, поставить диагноз. Если бы она не жила в Загорске, это вообще неизвестно, чем могло бы кончиться. Но духовный отец сказал ей: «Колдовство такое сильное, что в Лавре нет людей, которые могли бы вам помочь. Но есть под Белгородом большой старец – отец Серафим, благословляю к нему поехать». И вот, преодолев многие препятствия, Наташа в Ракитном. Старец не принимал, был болен. Она рассказывала: «Несколько дней я ходила вокруг храма и батюшкиной хибарки. И в один прекрасный миг открылась дверь, и он вышел. И я как увидела его лицо – просто живая икона! – растеряла все заготовленные слова: упала перед батюшкой на колени и навзрыд заплакала. Он тут же остановился, положил мне руку на голову и стал молиться. Не знаю, сколько времени продолжалась эта молитва, только поднял он меня с колен, благословил и с необыкновенной Любовью произнес одну фразу: «Передай там от меня поклон Преподобному Сергию». Сказал так, будто просил поклониться любимому родному брату. А ведь не рассказывала ему, что я из Загорска. Осталась на несколько дней и видела своими глазами чудеса, которые творил батюшка. Каких только людей ни привозили к нему, страшно вспомнить. Кто – на разные голоса ревет, кто – кукарекает, из другого – такая хула на Бога, что зажать бы уши и убежать куда-нибудь. А еще одного – восемь человек держат, и он весь связанный, но все время вырывается, и каждую минуту кажется, всех раскидает... И вот батюшка отмаливал таких людей». Нередко это была многочасовая молитва – три, пять и больше часов. Батюшка становился на колени, совершая сугубые молитвословия... и он освобождал людей от власти самых лютых бесов. А Наташа после этой поездки к старцу вновь стала тем милым и прекрасным человеком, каким и была.

К сожалению, прошло три года, прежде чем я сказала себе: «Еду». Ночной поезд до Белгорода, долгое ожидание на автостанции. Из автобуса все сразу заторопились в храм. Служба меня поразила, не пережитое ощущение неземного присутствия: можно стоять только на коленях. Забываешь, какое количество часов ты здесь находишься... И службы по пять-шесть часов – монастырские. Был Успенский пост – неделя до его конца. И вот мы выходим после службы в темную ночь, и только тут думаем о том: «А куда же идти?» Такие огромные, в противоположность московским, звезды в небе... А на улице уже целая толпа местных жителей, наперебой приглашает переночевать. Хозяева уводят с собой группы по десять-двадцать и более людей. Вместе с такой толпой я очутилась в одном гостеприимном доме. Как нас укладывали, слов нет. Кровати и печка, и лавки, и весь пол, все стелили, раскладывали матрасы, одеяла... Все отступала, отступала, и вот уже постелили последний коврик около дверей, и мне места не хватило. Все комната переполнены. Хозяйка посмотрела озадаченно: «Ну, куда же тебя?» И поместили меня в кладовку. В ней хранились старые перины и жили новорожденные котята, которых было с полдюжины, и они везде ползали и пищали. Всю ночь я боялась раздавить какого-нибудь котенка, это была непонятная ночь – звезды светили в щели крыши... Но утром, раным-рано, все мгновенно поднялись и отправились на раннюю, и я чувствовала себя прекрасно, как будто выспалась. Так Господь привел меня в это святейшее место.

Образ батюшки никогда не изгладится из памяти. Сразу было понятно, что перед тобой – избранник Божий. Целую неделю я смотрела во все глаза на живого святого. Вот он входит в храм, и посередине две-три иконы на аналоях (праздничная, посвященная святым, еще одна...) И все они старые, неказистого деревенского письма. Вместо образа святых месяца – потертая черно-белая фотография в простой деревянной рамке. Но как батюшка падает на колени перед каждой из этих икон?! Глубочайший старец, белый, как снег, согбенный. От него невозможно оторвать глаза и сердце – столь великое происходит. Страшное и прекрасное чувство охватывает всех, общепринятые слова ничего не выражают. Старец падал в прах – перед Живым Богом. И ощущая, что батюшка сию секунду приносит всю свою жизнь в предстательстве за всех людей, заполнивших до предела храм, – они покаянно рушились на колени вслед за отцом Серафимом. Перехватывало дух, ты впервые ощущал себя горсткой праха перед своим создателем.

Вот он выходит из алтаря и, кажется, он очень слаб, едва стоит на ногах (два с половиной года до батюшкиного успения). Служил обыкновенно другой священник, но отец Серафим участвовал во всех основных местах службы. Начинается поминание на литии. Всем известен общепринятый перечень, но батюшка призывает неизмеримо большее число святых, чем обыкновенно. Причем голос батюшки физически так слаб, что напоминает шелест листьев. Непонятно, почему все мы, где бы ни стояли, отчетливо все слышим. Интонация полного бесстрастия. Святые имена – известные, мало знакомые и те, которых вовсе не знаешь, – звучат 10 минут и еще 10, и еще... а батюшка все продолжает божественное общение. И потрясает не столько это количество, а то – как это происходит. Рождалось ощущение, что пропал купол, ни потолка, ни какой бы то ни было другой преграды между этим человеком и горним Миром – Живая, трепетная связь. Недостаточно сказать, что батюшка напрямую общался со святыми. Это была обращенность всем сердцем – к самым близким, бесценным и родным, какие только могут быть. Он медленно называл каждое имя, и оно вызывало глубочайший внутренний отзыв Неба и твоего сердца. И ты понимал, что он обращается к тем, кого он не просто очень хорошо знает. Он слышит, что они слышат его. Они склоняются к нему всем своим сердцем, они сейчас и немедленно приходят к нему на помощь. Все эти святые много лет участвуют в его жизни – давно помогают ему. Она есть – и близ! – эта Вечная Жизнь, и она столь же очевидна духовному восприятию этого человека, как лествица Иакова, по которой в его времена восходили и нисходили Ангелы Божии, а теперь и святые Божии человеки. Подобного я больше нигде не пережила.

Вспоминаю рассказ архимандрита В., духовного сына старца, прозвучавший годы спустя. «Отец Серафим был столь перегружен несметными толпами народа, что не имел физической возможности выслушать каждого. И Господь дал ему дар прозорливости». Одна католичка услышала о батюшке. И захотела к нему поехать. Если бы ее спросили, она не смогла бы это стремление объяснить. И вот она в храме, в густой толпе, очень далеко от старца. Он только что совершил литургию, произнес проповедь и вдруг говорит: «Подойдите ко мне, пожалуйста». Она совершенно не понимает, к кому обращены эти слова. Но толпа расступается, и она идет к алтарю по образовавшемуся коридору. Приблизившись к отцу Серафиму, она вдруг складывает руки, как православный человек под благословение. Никогда она подобного не делала и даже не знает этого жеста. Батюшка ее благословляет большим крестом и произносит: «Ну, когда будем принимать православие?» Она отвечает: «Как скажете». Происходит самое настоящее чудо. И батюшка говорит, что такого-то числа она поедет в Белгород, и священник Ν., его духовный сын, совершит все необходимое. Она сделала все, что ей было сказано. Теперь это православный человек.

От прихожан батюшкиного храма я услышала рассказ о стоянии Зои. Многие десятилетия это свидетельство замалчивает пресса. В городе Куйбышеве в 50-е годы жила девушка по имени Зоя. Переписывалась с молодым человеком, ожидая его возвращения из армии. Он вернулся, была назначена встреча, приглашены друзья. Вечер совпал со всенощной Рождества Христова. Мама ушла в церковь, так и не сумев убедить дочь в неуместности вечеринки. Веселая молодежь заполнила дом. Уже и радиолу включили, и танцы начались, а виновника события – нет. И вдруг Зоя выступила вперед и громко произнесла: «Ну, что ж! Нет одного Николая – пойду танцевать – с другим!» Ее просили не делать этого, но Зоя, ответила: «Если есть Бог, пусть он меня накажет. Она подставила табуретку к красному углу, сняла со стены старинный фамильный образ Святителя Николая – и только собралась было пуститься с иконой в лихой пляс – как была поражена гневом Божиим. Комната внезапно заполнилась шумом, ветром, как будто молния сверкнула... На глазах у всех Зоя мгновенно окаменела – застыла неподвижным столбом. Молодежь с визгом и воплями бросилась вон из дома. Несчастную мать, после того, как она узнала о происшедшем, – в тяжелом состоянии увезли в больницу. Приехала скорая помощь, но игла шприца безнадежно сгибалась при попытке ввести инъекцию, как будто тело Зои было сделано из неизвестного природе материала. На следующий день в храмах города не хватило крестов для тех, кто захотел креститься, для всех вспомнивших, что и они – христиане, – все надели на себя кресты. Толпы людей хлынули к Зоиному дому. Милиция не могла справиться с народом и в конце концов тысячи людей разгоняли, поливая их из шлангов водой под большим напором. Дом стала охранять милиция. Зою рады были бы увезти куда-нибудь подальше от народа – с глаз долой. Но никто не мог этого сделать. Сила Божия охраняла ее. Местные священнослужители пытались вынуть икону из застывших рук – но и это никому не удалось. Однажды к молодому милиционеру, стоявшему на посту у дома Зои, подошел неизвестный старец. Когда потом милиционера допрашивали, он говорил: «Я никогда никого не пропускал, этого не могло быть... а как этого пропустил – не знаю...» Пришедший был отец Серафим. Он долго молился о рабе Божией Зое, а потом просто и ласково сказал: «А ну-ка, милая, давай поставим ее на место...» – и легко вынул икону из ее рук. После посещения старца Зоя обрела дар речи на считанные часы в сутки. Милиционеры предпочитали карцер – пребыванию на посту в это время – так страшно кричала Зоя: «Люди, – кайтесь! Кайтесь! Кайтесь!!! – земля и воздух горят от наших грехов...» Один из постовых полностью поседел за одну такую ночь. Несомненно, ей было открыто то, что многие по сей день не хотят знать, то, во что все мы призваны вникнуть...

Вернувшись в Ракитное с иконой Святителя Николая (она по сей день находится в алтаре Свято-Никольского храма), отец Серафим сказал: «Надо ждать или конца света, или великого чуда». И чудо произошло – Зоя ожила на Пасху, опровергнув все материалистические представления о возможности существования человека без воды и еды. Во искупление своих грехов и грехов своего рода, а может быть, и чьих-то еще... она принесла Богу свое 128-дневное стояние. Оно длилось от Рождества Христова – до Христова Воскресения. Когда ее спросили, как она могла столько дней не есть и не пить, она ответила: «Голуби... меня кормили голуби...» Зоя причастилась Святых Христовых Таин – и ушла из жизни в тот же день Воскресения Христова, в который ожила – он стал днем ее рождения в Вечность. Она исполнила возложенное на нее Богом послушание – во Славу Божию. Отец Серафим стал тем избранником, которому Господь поручил вынуть икону Святителя Николая из рук окаменевшей Зои и молиться о спасении ее души. Этим знамением – по сей день обращается к нашим твердокаменным сердцам – Бог.

Здесь же, на приходе, по Милости Божией, я узнала удивительный эпизод из жизни архимандрита Серафима. Когда он занемог и не в силах был исполнять свое молитвенное правило, один из близких навестил его. Со страхом и трепетом он удостоился увидеть у аналоя старца – молящегося за него – живого преподобного Серафима Саровского. Сам батюшка лежал на постели с закрытыми глазами.

Одно из самых священных воспоминаний моей жизни. Батюшку ведут по церковному двору, он очень слаб, согбен почти до земли. Его поддерживают с двух сторон два послушника. Кажется, он едва передвигается. В дверях храма с огромным напряжением его давно ждут. Ждут два ряда, вернее, две стены плотно сбившихся людей, в пять-семь человек толщиной – от входа до алтаря. И я в этой сбитой толпе где-то ближе к концу. И батюшка начинает очень медленно продвигаться по центру, между этих двух человеческих стен, благословляя каждого человека. После первых шагов в храме Благодать Божия чудно оживляет батюшку, вот он уже почти полностью выпрямился, лишь слегка сгорблен. Чудный светоносный облик. Глаза – невыразимой глубины, бесконечно чуткие. Очень хочется, но почему-то страшно встретиться с ним взглядом. Стою с низко опущенной головой, как подсудимая. К тебе приближается, Боже мой, сама Любовь, светлое абсолютное знание обо мне и о всех, о всех наших великих грехах и малейших изъянах. Непередаваемое чувство своей вины, своего недостоинства и одновременно не пережитой порыв навстречу этой Любви – твоя собственная Любовь, на которую ты, оказывается, способна. Все твое существо испытывает не пережитое волнение – с трепетом жду – далеко ли еще до меня батюшке? Каждому он заглядывает в лицо и что-то говорит. Многих людей видит впервые, но обращается к ним, будто ему все о них известно. Он отвечает на вопросы без всякого вопроса. Например: «Не бойся, не переживай, я благословляю тебя на операцию, все будет хорошо». Следующему: «Ты думаешь я не найду для тебя времени? Не уезжай, мы обязательно побеседуем». Стоящему рядом: «Ты не можешь завтра причащаться. Вспомни, что вчера ел и пил». Батюшка общается с каждым человеком очень кротко, с невероятной Любовью, и тогда, когда упрекает, за этим стоит такая ласка, что укоряемый готов провалиться сквозь землю. Многие тут же начинают каяться... Вот батюшка все ближе и ближе ко мне, и кажется, что с Неба спустилось облако, и этот нездешний Свет приближается к тебе. Вот он уже рядом. Никогда не забыть взора. Как батюшка смотрит тебе в глаза – он заглядывает в невероятную глубину твоей души. С этой глубиной ты еще не знаком и не знаешь, что она – твоя душа – существует до такой степени за всей твоей суетной жизнью, за всей этой ненужностью. Батюшка смотрит в самую твою суть. Он поднимает руку и благословляет – очень медленно, очень тщательно. И непередаваемое чувство, будто он снимает что-то чуждое с тебя, будто он именно самую сущность твою крестит, и произносит тихим глубоким голосом... Слово это нельзя забыть. Оно слишком дорого. Я не была готова услышать его тогда. Увы, не соответствую ему и двадцать четыре года спустя.

Когда батюшка отступил от меня и сделал два шага к другому человеку, все мое существо, полностью потрясенное, разрыдалось – так я не плакала никогда. В тот миг поняла выражение (которое до того момента воспринимала как чисто литературное) – желание упасть на колени и целовать следы стоп этого человека. Слезы хлынули градом, и батюшка стремительно ко мне вернулся, с огромным участием, с глубиною Любви неземной, совсем здесь неизвестной, ни с чем не сравнимой. Он снова осенил меня крестным знамением и повторил еще раз слово – которое я недостойна была слышать, ибо по сей день не исполняю Божьего благословения. А батюшка сказал очень просто и неизмеримо глубоко: «Молитесь...»

Ехала в Белгород с надеждой, что мы поговорим с отцом Серафимом, я расскажу ему о своих непосильных скорбях, на моих руках в это время был тяжело больной муж. Я дошла до полного изнеможения и растерянности перед лицом непосильной ноши, которую на себя взяла. Но когда увидела несметные толпы, которые одолевали батюшку с утра до ночи... Все люди были в самом тяжелом состоянии: больные или одержимые, или в запредельных скорбях – это было написано на лицах. Перед неподъемностью креста, который безропотно принимал на себя батюшка, я не осмелилась просить его уделить мне время. Но то, что я получила за неделю этих служб – неоценимо. Встреча с отцом Серафимом остается основополагающим событием моей жизни.

В батюшкином храме святителя Николая мне был преподан урок. Стою на службе, а впереди две неизвестные мне женщины в голос разговаривают. Терпела, надеясь, что с началом Евхаристического канона они умолкнут. Но голоса еще громче. Попросила у Бога помощи и с наивозможной кротостью вежливо напоминаю, что началась главная Часть литургии. В следующую секунду ко мне поворачиваются два лица, искаженных столь нечеловеческой злобой, что я испытала неподдельный ужас. Они набросились на меня с яростью. Но не успела расслышать ни одного слова. Не успела ничего подумать. Отнюдь не я, мой Ангел-Хранитель, поддержанный святыней этого места, стал интенсивно молиться за меня Иисусовой молитвой: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй этих людей! Помилуй этих людей!» До этого никогда еще так не молилась. При самостоятельной молитве в будущем никогда не имела столь мгновенной Милости в ответ. Я оказалась защищена настолько, что не слышала ни одного бранного слова, будто окруженная непроницаемой прозрачной броней. Была столь погружена в молитву, что подняла голову лишь в след двум спинам, удаляющимся в толпе. Вздохнула с облегчением и вернулась на литургию. Так меня на всю жизнь научили, что в случае любой напасти – нужно молить Бога – о нападающих.

Еще один подарок у отца Серафима. На первом курсе института я познакомилась с одной девочкой. Случайно мы вместе сдавали разные экзамены одному преподавателю, она была курсом старше. Годы я хотела с ней познакомиться ближе. Но, видя ее отстраненность от студенческой суеты и непривычную сосредоточенность, я не могла позволить себе насильственно переступить грань, которую отчетливо ощущала. Здесь, у отца Серафима, машинально наблюдая вереницу отходящих от причастия (я недостаточно хорошо вижу), думаю, какая приятная девушка, с таким благоговением причастилась. Поздравлю ее с принятием Святых Христовых Таин. Подошла, и мы ахнули и – обнялись: передо мной была та самая Наденька, к которой я не смела приблизиться в стенах института. Она уезжала в этот же день и отдала мне удобную кровать в келье у верующих добрых людей. Так я покинула свою кладовку с котятами. Теперь Надежда давно инокиня.

Не забуду одну из первых служб в Ракитном. Всенощная, как всегда очень длинная, все стоят на коленях и оглядываются, ожидая прихода отца Серафима. На все это недостает слов. По храму волнами идет на молящихся благодать Божия, полное ощущение, что батюшка – здесь. Хотя его нет, он явно присутствует своей молитвой. Накануне у общих хозяев я познакомилась с людьми, которые тоже приехали к отцу Серафиму, они были явно больны, в тяжелом духовном состоянии. И вот после этой всенощной мы все сидим за столом и – чудо продолжается. Ярко ощутимая Божия Милость идет из двух иконочек – Господа и Богоматери, которые висят над стадом. От этих простеньких, в фольге и бумажных цветочках, многие бы сказали, убогих картинок, идет – поток Святых Божиих Сил – на всех присутствующих! И на этих больных, несчастных, которые только что дичились друг друга, вздрагивали, оглядывались с подозрительностью – проявляя явное нездоровье. Этой батюшкиной чудотворной молитвой проясняются все лица, выпрямляются души, люди становятся неузнаваемыми. Светлые детские улыбки, каждый схватился за свою котомку, достают какую-то еду – для всех, для всех... Ты живешь среди этих людей, которые только что опасливо смотрели друг на друга, и с потрясением узнаешь, что и они любимы Богом, батюшка Серафим прояснил не слышимую обычно нами, погрязшими в грехах, – великую Любовь Бога к каждому человеку... как нас всех любит батюшка. И так все дни, вся неделя, которая пролетела стремительно – до дня Успения...

И сам праздник Богоматери. Отец Серафим служил литургию, произносил проповедь. Ее содержание сводилось к главному переживанию старца – глубину его не с чем сравнить, ибо батюшка жил всей своей великой душой. Отец Серафим, страшно сказать, предстоял Распятию Христову... Его лицо было залито слезами, он говорил о том, как Матерь Божия стояла перед Крестом, перед Своим Единственным Сыном и Богом – перед лютой пыткой смертельных страданий, разделяя это непревзойденное во вселенной мученичество... Так жить, так чувствовать мог только тот, кто сам участвовал в этих Страданиях – глубиной своей жизни. Ничего более подлинного, чем это переживание – я не узнала ни на одной службе, посвященной Страстям Христовым.

Всю свою непомерную Любовь к Господу батюшка вынимал из своего внутреннего существа и отдавал этой несметной толпе людей. Храм был набит битком. Тишина стояла мертвая. Только иногда кто-то срывался на рыдания и тут же заставлял себя замолчать. А сам батюшка стоял перед нами столь худой, изможденный и наводящие страх и трепет и ответную муку – потоки слез по его лицу... По белой раздвоенной бороде два ручья слез – льется на пол... Подобного в этой жизни, кажется, уже не осталось и не доведется больше.

Надя, когда я вернулась в Москву и пыталась что-то передать о празднике, рассказала мне о другой батюшкиной проповеди, которую удостоилась слышать. Отец Серафим говорил о предательстве Христа в Гефсиманском саду, и кончил немногословную проповедь страшными словами. Они пронзали всех до основания. Ему было даровано Богом доносить до людей самое большое, что нам нужно знать. Но это узнание мы откладываем со дня на день. Мы, привыкли читать книги залпом, в том числе и Святых Отцов, поглощая их страница за страницей, том за томом, и нам кажется, что мы начитанны и достаточно все знаем. А батюшка, минута за минутой, повторял на один, второй и третий лад – одну единственную мысль, пытаясь довести ее до окамененных наших сердец, до полумертвой души, до основы существа каждого человека, стоящего перед ним. Он говорил: «Понимаем ли мы, что мы все – Иуды?!» В этом заключалась суть проповеди. Блаженны способные правильно вместить то, что оставил нам батюшка... Не представляю себе более мощного зова к покаянию.

Отец Серафим был тем чудотворцем, который воистину преображал умы и сердца людей. Для меня эти дни в Ракитном были – великим и благим потрясением. Святыми молитвами отца Серафима (там где-то батюшка, я – на другом краю света) все вокруг меня стало быстро меняться. Эта молитва, которая была пролита за меня, окаянную, недостойнейшую – всю жизнь мою переменила полностью. Я ее чувствую – она действует по сей день. Господь, молитвами святого ученика преподобного Серафима, полностью перестроил мою судьбу. Я не представляю, что было бы, не будь этой встречи. Жизнь моя изменилась так явственно, разительно и просто, как режут пирог пополам. Все предыдущее осталось в неверующей жизни. Она была от меня резко отнята и отодвинута, как давняя, ненужная, с которой у меня не может быть ничего общего. И началось – все новое.

Снова и снова вспоминаю эту поездку, святые дни подле батюшки. Осознаю, что так много получила тогда, быть может благодаря тому, что переживала чрезвычайно тяжелую ситуацию. «Ну вот, видишь, – как будто говорит мне отец Серафим, – не нужно бояться тяжестей, бед, испытаний. Вслед за ними мы обязательно получаем неизреченные Милости Божии». И добавлю от себя: на этом или – на Том Свете... Буди воля Господня благословенна!