XVII. Охота

Во все времена мира, на всех ступенях развития человечества охота была и доселе есть и конечно будет одним из приятнейших удовольствий человека в минуты отдыха и свободы от обычных повседневных его занятий. Цари и вельможи, богатые и бедные, взрослые и дети с удовольствием предаются той или другой охоте. Не прочь от такого удовольствия и семинаристы. Ловля соловьев, чижей, синиц и скворцов, уженье рыбы и ловля раков всегда обращали на себя внимание семинаристов в свободные часы, особенно же учеников училища. Как только настанет осень, сейчас же у мальчиков появятся западни, силки и сети собственного изделия и начнется ловля чижей и синиц, придет весна, начнут петь соловьи, сейчас же начнется хождение за соловьями в мелколесья и ивняки при ручьях и болотах, наступит петровский пост, пойдут ученики купаться в грязной воде осиновского заливчика, ловя в ней раков. Все тут забыто и горе всякое и страх быть наказанным за отлучку с квартиры иногда даже не в положенное время. И ночь тут иногда превращается в день, лишь бы выследить и словить хорошенького соловья, а то и вся ночь ни по чем.

К числу записных соловьиных охотников в семинарии принадлежал Голиков. В прежние годы, особенно в бытность свою в риторике и философии, редкую ночь он не ходил на соловьиную охоту во всю пору, пока пели соловьи, но с переходом в богословский класс реже стал заниматься этою охотою. За то уж его охота никогда не была неудачною, что ни есть лучше соловей в роще, то непременно будет его достоянием в самое короткое время, так сказать, сразу, с налету, стоит только ему услышать пение такого соловья, и тогда роща простись со своим певцом.

На другой день Троицы, Голиков собрался ловить соловьев не один, но с целою компанией, в последний раз. К нему присоединился Тихомиров с некоторыми из своих соквартирантов, хотелось ему взять с собою и Краснопевцева и несколько мальчиков с квартиры Владиславлева. С этою целью он зашел перед вечером в квартиру своего друга.

– Ну, ребята, – сказал он, – кто тароват, да весел, пойдемте со мною в герасимовский мелко-лесок ловить соловьев, говорят, там есть дивно хорошие соловьи... Уж так и быть, в последний раз половим там, да и конец... Было бы чем вспомнить нынешнюю весну... Только, братцы, пойдемте туда на ночь, чтобы утром на зорьке переловить всех хороших соловьев, а к восходу солнца быть здесь...

– Ты, должно быть, с ума сошел, – заметил ему Владиславлев, – Ну, сам ты посуди, можно ли тебе бросить свою квартиру без призора и уйти в лес на ночь? Ведь ты старший... На тебе лежит ответственность и пред начальством, и пред родителями, и даже пред самими учениками за все, чтобы не случилось в твоей квартире. Ты должен быть руководителем, образуем, примером точного исполнения ученических обязанностей, а ты какой пример хочешь подать своими ученикам? Ты должен других останавливать и вразумлять, а теперь ты куда хочешь вести и своих и чужих учеников?

– Ну, ну! Полно тебе, расходился! Все это я хорошо понимаю, обо всем забочусь, но нельзя же хоть однажды не позволить себе отступить от обычного, заведенного порядка... Ведь ты не понимаешь, что такое охота... Ну, что за преступление сходить в лес на ловлю соловьев? А сам-то будто ты никогда не хаживал ни на какую охоту? Небось, брат, тоже, не хуже нас грешных, во времена оны, и чижей ловил и за раками ходил... Припомни-ка, сколько это доставляло тебе удовольствия?

– Все это так. И я в свое детство был охотник и до ловли птиц, и до хождения за раками. Я хорошо понимаю, какое это великое удовольствие ловить соловьев... Но на все должно быть свое время. Нельзя по ночам ходить в лес вашему брату, вот в чем суть дела...

– С тобою не сговоришь, брат! Да и что с тобою толковать много! Сиди себе дома, а мы пойдем. В случае какой-нибудь беды тебя отвечать за нас не заставим, сами за себя дадим ответ. Не мы первые пойдем на соловьиную ловлю, не мы и последние будем... Помнишь, когда мы были еще в IV классе училища, как тогда семинаристы свободно на целую ночь хаживали на рыбную ловлю на Ивановское болото, а на соловьиную в басовскую засеку? Это ведь подальше герасимовского мелколесья, да и то ничего не боялись. И я сам вместе с большими не раз бывал там...

– Все это я хорошо знаю и помню, но тогда было время, а теперь совсем другое... Как хочешь, а я никому из своих ни за что не позволю с тобою шататься ночью по лесам и болотам, да и тебя еще раз прошу оставить эту затею...

– Василий Петрович! – сказали Краснопевцев и Ильинский, – пожалуйста, позвольте нам хоть раз-то сходить... Будьте покойны, что все будет хорошо и благополучно...

– Ни за что, господа! Ни за что... Ради Бога вы меня не искушайте... Если бы было можно, я с удовольствием отпустил бы вас и даже самбы с вами пошел...

– Стало быть, – сказал Голиков, – и толковать больше нечего... А я со своими артистами и Тихомиров все-таки пойдем... как десять часов пробьет, так и мы в путь-дорожку... Прощай...

Голиков ушел, Краснопевцев и Ильинский подчинились воле своего старшего, но не без сожаления о том, что им не пришлось принять участие в ночной прогулке в лес и ловле соловьев. Живо припомнились им прежние годы, когда они совершенно свободно вместе со своими большими ходили на рыбную и соловьиную охоту. Снова сердце потянуло их к охоте. Явилось непреодолимое искушение уйти в эту ночь на охоту.

– Знаешь ли, что мы сделаем, – сказал Краснопевцев Ильинскому на ухо после вечерней молитвы, – мы сейчас же отправимся в сад спать, а чрез час, как вся наша братия там заснет, мы чрез забор да и марш в лес. Еще успеем догнать веселую компанию или на месте найти ее без дела...

– Отлично, – ответил Ильинский, – это мы сделаем.

Спустя минут пять-шесть сначала Ильинский, а потом и Краснопевцев отправились в сад, где они вместе с другими летом спали в шалашах. Владиславлев в эту пору был в саду с товарищем и односельцем своим Вознесенским и разговаривал с ним о задуманной Вознесенским подаче заявление о желании его поступить в священники в кавказскую епархию. Он видел, как Краснопевцев и Ильинский легли спать и успокоился, думая, что они в самом деле хотят спать. Но лишь только Владиславлев вышел из сада и отважных философов обоих там не стало, сейчас же они оделись, да и марш через забор в поле. По пути они забежали в квартиру Голикова узнать, давно ли охотники ушли в лес. Оказалось, что Голиков, Тихомиров и человек с двадцать других семинаристов только что собрались в путь и хотели выходить из дома.

– А, вот и Краснопевцев и Ильинский! – вскричал Голиков, – Люблю за ухватку, не забыли старину... Спасибо, что пришли. Нам будет веселее... Песенки там попоем во все свое широкое горло... такое будет раздолье, что ай люли... запляшут у нас лес и горы и все соловьи слетятся к нам...

– Только вы, пожалуйста, не сказывайте про нас Василию Петровичу, – сказал Краснопевцев.

– Что же? Или вы украдкой от него утянули из сада?

– Да, он видел, что мы легли спать, и, если никто ему не скажет о нас, ничего не будет знать о нашем похождении.

– Ай да молодцы, ребята! Люблю за ухватку... Чего понапрасну тревожить человека... ведь он бы всю ночь не уснул, боясь и за вас, и за себя, если бы отпустил вас со мною... А теперь пусть его спит спокойно в блаженном неведении. А завтра я ему непременно скажу. Посмеюсь над ним.

– Нет, пожалуйста не сказывайте... Если бы сказали, что инспектору на нас донесете, мы и глазом не моргнули бы. А Василия Петровича мы любим. Мы знаем, что наш поступок очень огорчит его. Мы не хотим доставлять ему неприятность... мы лучше назад вернемся...

– Ну, хорошо, хорошо. Все будет шито и крыто...

На случай, как бы волк или какая-нибудь собака не напала на них, охотники вооружились, дубинками и тронулись в путь. Миновав находившийся близ города солдатский лагерь, они вышли на просторную поляну, где открылось для них полное раздолье.

Была чудная, прелестная ночь, в полном смысле слова очаровательная. С середины неба глядел месяц. Окрестность вся залита была чудным серебристым светом. Город весь виден точно на ладони. В воздухе тихо. С лугов и из лесочка несется море благоухание. Соловьи в лесочке и перепела в полях разливаются так, как будто бы хотят одни перекричат других. С болота доносится уханье безобразной выпи.

– Вот, братцы, ночка так ночка! – сказал Голиков, – настоящая гоголевская «Украинская ночь». И в такую-то ночь наш брат семинарист должен или спать или сидеть за своими тетрадками и корпеть... Что за вздор... Погуляем на славу, так, чтобы и после, многие годы, вспоминать о ней можно было с большим удовольствием... Ну-ка, братцы, грянем песню удалую!

Тихомиров первый затянул, «Ах вы, сени, мои сени», и пошла потеха! Все тотчас же подхватили эту песню, и такую задали выпляску в чистом поле, что вряд ли еще когда приходилось так плясать самым даже отчаянным из семинаристов.

– Вот так браво! – вскрикнул Тихомиров, когда кончилась пляска, – Теперь, братцы, пропоем, «Куда летишь, кукушечка только получше, постройнее и погромче, а там и в лес...

Новая песня была пропета, и затем вся толпа двинулась в мелколесье. Вот и это мелколесье. Что за очарование здесь! Прелестная ночь, тишина в воздухе, серебристый свет луны, благоухание луговых трав и цветов и громкие трели целых десятков и сотен соловьев – какая прелесть! Забилось сердечко каждого юного охотника. Притаив дыхание, все стали слушать пение соловьев. С полчаса прошло в полном безмолвии.

– Вот, братцы, соловей так соловей, – сказал Голиков, прерывая это молчание, – слышите вон в тех кустах поет, что в право от вас? Какой сильный и чистый голос! Какие переливы! И как долго он поет! Прелесть. Сейчас же выслежу его хорошенько и словлю. Только чур, братцы, не шуметь... беритесь за дудочки и начинайте свистать и чмокать...

Человек пять-шесть сейчас же взялись за дудочки и начали по-соловьиному свистать и чмокать, подзадоривая соловьев. Голиков пошел в кусты. Прислушавшись хорошенько и присмотревшись к месту, он начал и сам высвистывать, вторя соловью, потом на минуту замолк, а потом снова защелкал и засвистал в свою дудочку, все ближе подходя к тому кусту, где сидел соловей. Еще минута, и соловей очутился в руках Голикова.

– Вот он, братцы! Поймал! – кричит он, спеша к товарищам.

Началось общее ликованье. Сейчас же явилась на сцену охотничья соловьиная клетка, и соловей уже в ней бегает и рвется вон из своей темницы, в которую он попал столь неожиданно как бы в наказание за свое искусное пение.

– Пальто свое разорвал, – сказал Голиков, – До утра, братцы, оставим ловлю... На зорьке мы их как раз десятка два поймаем... А теперь, братцы, чтобы соловьев здесь не пугать своим шумом, пойдемте в лес... там песенки споем и ночку проведем.

Тотчас же все отправились в лес. Что за чудная картина природы в лесу в лунную ночь! Тут еще лучше, чем в мелколесье.

– Стой, братцы, стойте! – крикнул Голиков в одном месте.

Все остановились.

– Слышите, продолжал он, как хорошо здесь отдается эхо? Вот где можно будет петь-то хорошо.

Голиков свистнул, и эхо громко откликнулось ему вдали, аукнул, и оно еще громче отдалось.

– Слышите, как отдается эхо? снова сказал он. Нуте-ка, братцы, грянем на басах «Было дело под Полтавой», «Что ты спишь, мужичек?» «На горе за рекой хуторочек стоит» и «Среди долины ровные». Чудо, как это выйдет хорошо... Ну, начинайте!

С разу грянула вся честная компания «Было дело под Полтавой». Эхо начало вторить певцам, и подлинно заплясали тут лес и горы. Весь лес огласился криком и как будто стон какой пронесся по нем. Грачи, галки и вороны слетели со своих мест ночлега и подняли такое карканье, что и в деревушке Герасимов все переполошилось, запели петухи, залаяли и завыли собаки, заржали на господской конюшне лошади, проснулись и люди.

Певцы кончили все свои обычные песни, которые задумали здесь пропеть на свободе, мало-по-малу птицы успокоились и настала в лесу тишина. Успокоились и жители деревушки, но ненадолго.

– Дело, братцы, – скверно, сказал Голиков, – своими песнями мы, без сомнения, переполошили деревушку... пожалуй еще придет толпа мужиков и задаст нам здесь хорошую трепку...

– Вот еще что выдумал! – возразил ему Тихомиров, – Теперь полночь... народ наш до крайности суеверен... как заслышали в лесу крик и стон, так небось сейчас же и вообразили себе, что у них в лесу лешие бушуют... За одно уж пугать-то их. Давайте-ка, братцы, еще грянем здесь песни две-три двух-хорных, да покрепче...

– Вот и отлично! – сказал Краснопевцев, – Зададим здесь всем такого страху, чтобы долго все помнили нынешнюю ночь.

– Ну, братцы, ладно, – подтвердил Голиков, – семь бед, говорят один ответ... Сначала пропоем «В темном лесе», а потом «Ни в лесах дремучих» и «А мы просо сеяли». Ну, разделяйтесь надвое и давайте прежде покрепче свистать и аукать, чтобы выбрать такие места, где эхо лучше отдается.

Сказано, сделано. Сначала свист и ауканье огласили весь лес, а потом певцы ваши грянули свои двух-хорные песни. И снова пошла потеха, эхо вторило певцам, вороны, галки и грачи закружились над лесом и огласили своим криком весь лес и деревушку, завыли собаки, заржали лошади, запели петухи, закудахтали и куры, встревожились и люди снова. Да и как было им не встревожиться? В лесу стоит гул, стон и крик, что там такое творится, ничего нельзя разобрать, в деревне лай и вой собак, пение петухов и кудахтанье кур на всех наводит какой-то то ужас, время полночное само по себе на деревенский простой люд наводит какой-то таинственный, необъяснимый для них страх, а там еще вдали на востоке чернеет туча и все более и более надвигается вперед, грома еще не слышно, но молния блестит поминутно. Простой деревенский люд и так всегда верит в существование леших и домовых, а тут тем скорее он мог прийти к тому заключению, что это лешие развоевались и выживают вон всю деревню, и что, быть может, та же самая туча, которая теперь на деревню надвигалась с востока разразит их всех и сожжет деревню. Все в страхе, ни живы, ни мертвы, крестятся и молятся, ждут, что-то с ними будет, когда надвинется туча. Но вот и эта страшная туча. Пронесся вдруг сильный вихорь, блеснула яркая молния и раздался первый удар грома.

– Вот, братцы, чудо-то, – сказал Голиков, – откуда вдруг взялась туча? из-за лесной чащи нам и не видно было, что она идет сюда, да и молнии-то не было прежде видно...

– Молнию, – сказал Ильинский, – я давно видел... только она прежде блестела по верхушкам деревьев и не была заметна для нас в низу... Нужно спасаться от дождя и грозы, пока еще можно это сделать... Тут за лесом есть один овинишко... пойдемте в него...

– Пойдемте... пойдемте скорее, – сказали все.

Действительно, за лесом оказался одинокий овинишко, и охотники наши успели в нем укрыться прежде, чем пошел дождь. Вскоре заблистала учащенно молния, загремел ужасный гром и полился дождь точно из ведра. Закачались деревья в лесу, зашумели и листья. Молния зигзагами рассекала воздушное пространство и пролетала змейкою по лощине, удары грома следовали один за другим, и один сильнее другого. Вдруг молния, точно, как голубь, слетела с неба целою массою не вдалеке от овинишка в виду скрывавшихся в нем охотников, последовал оглушительный удар грома и рассыпался по лесу мелкою дробью, и один громадный вековой дуб разбило в дребезги, так что и корень его вырвало из земли и щепочками разбросало во все стороны на довольно большое пространство. Замерли сердца наших охотников, дыбом стали волосы на их головах и прижались они друг к другу, ожидая нового столь же сильного удара и опасаясь, как бы этот удар не разразился над их убежищем. Еще минута, еще один необыкновенный блеск молнии, и последовал новый оглушительный удар, которым еще разбило вековой огромный дуб на другом конце леса, и вдруг все стихло и даже дождь перестал. Туча пронеслась чрез леса и долы и потом пошла тихо далее к западу. Молния еще блистала, но гром отдавался и гудел в дали. Охотники наши вылезли из свой трущобы и теперь издали любовались грозною и величественною картиною природы.

– Вот так гроза! – сказал Тихомиров, – Буду я помнить эту ночь... просто жилы все у меня задрожали и сердце замерло в ту минуту, как чуть не над самыми нашими головами раздался первый удар и в мгновение ока не стало векового дуба...

– Эка великая страсть! – возразил Голиков, – Я, брат, еще не такие страшные грозы видал в совершенно открытом поле, да и то не боялся их... А ты благодари Бога за то, что мы не укрылись от дождя именно под этим самым ветвистым вековым дубом... Я именно думал укрыться под ним, опасаясь того, что овин может во время грозы более представить для нас опасности, чем дуб...

Забрезжилось утро. Вспыхнула зорька на востоке. Заморгали звездочки и начали гаснуть одна за другою. Потянулись по небу белые полосы света все выше и выше от восточного горизонта. Проснулись птички в лесу и протянули первый свой голосок. В воздухе не шелохнется. Листок на дереве не дрогнет. Немного свежо. Пахнет ландышем, сиренью и майским левкоем. Как приятно в такое утро городскому жителю подышать в лесу свежим весенним воздухом? И наши охотники теперь пользовались удобными для них минутами подышать здесь чистым воздухом и полюбоваться картинами природы в раннее утро.

– Теперь, братья, пора и за дело, сказал Голиков, когда стало светать. Поймаем соловьев пять-шесть, да и домой.

Все снова отправились в мелколесье и там рассыпались в разные стороны выслеживать, где сидят соловьи, и ловить их.

Не прошло и полчаса, как Голиков, Краснопевцев и Ильинский поймали более десятка соловьев. Пронзительный свист Голикова, как заранее условленный знак, собрал всех охотников вместе, и они отправились домой.

С восторгом наши охотники возвратились домой, немного согнули и отправились в семинарию, весело провели они все три класса, шумно рассказывали в своих квартирах о ночном своем похождении все, кроме Краснопевцева и Ильинского, которые и виду никому не подали, что они в эту ночь ходили на охоту.

Наступило время вечернего купанья. Владиславлев со своими квартирантами стал собираться на Ивановское болото. В эту пору пришли к нему Голиков и Тихомиров с пятью человеками своих соквартирантов.

– Пойдем, брат, в Герасимовку пить молоко, – сказал Голиков, поздоровавшись с Владиславлевым, – там и искупаемся в пруде.

– Я пойду на болото, – ответил ему Владиславлев, – куда позволено нам ходить купаться, туда я и пойду со всеми, и вам советовал бы тоже сделать, чтобы твои мальчики не ходили купаться одни и не потопли...

– А нас с Ильинским вы пустите? – спросил Краснопевцев.

– Отпустить вас туда купаться я не могу, но погулять вы можете пойти, только с тем, чтобы к ужину быть дома...

– И за это благодарим вас... К ужину придем домой.

Чрез несколько минут Владиславлев с мальчиками пошел купаться на Ивановское болото, а Голиков со своею охотничьею дружиною отправился в Герасимовку к одной знакомой старушке молоко пить. Дорогою они довольно много и очень громко пели в полное свое удовольствие, потом искупались в пруду за деревнею, и тогда уже отправились в дом к знакомой старушке. С старческою приветливостью приняла их хозяйка дома и тотчас же за гривенник принесла им большой кубок молока.

– Ну, что, бабушка, как живешь, как можешь? – сказал ей Голиков, когда она принесла им молока, – Говорят, тут у вас сегодня утром случилась какая-то оказия.

– Ахти, касатики мои! – ответила старуха, – Таких ужастей мы ноне в ночь набрались от этого леса, что просто ужас...

– Что же такое случилось? Громом дуб разбило?

– И, касатики! страшно и вымолвить-то к вечеру... всю ночку-ноченьскую нони провоевал в нашем большом лесу...

– Кто провоевал всю ночь?

– Да «он» – леший... кто ж больше? С нами Бог.... С нами крестная сила! Чур меня! Место свято... К ночи-то его я, грешница, поминаю... Прости Бог греха...

– Что ж страшно было?

– Кабы вы послушали, что только о ту пору было... На что уж наш баринок молодой не верит ни в самого «черного», ни в «леших», ни в «домовых», ни в «русалок», и то, как заслышал в лесу свист да стон, да крик птиц, испугался и все бегал по своим хоромам... искал вишь ружье, хотел выстрелить в «него», да спасибо мать его остановила... Видно, касатики мои, выживать «он» стал нас из деревни... Напугал окаянный... А на ту пору... одна беда к другой... еще туча нашла страшная...

– И вам еще страшнее стало!

– И! уж так стало страшно... так и думали, что сейчас же всех нас разразит... выстрелит-выстрелит в чистое поле-то! Просто ужасти Господни... Мы были все ни живы, ни мертвы... Да и «он», видно... даром что окаянный... убоялся грому-то Божьего и спрятался от него в дубы... Допрежь-то весь лес стоном стонал, а как прогремел первый гром.... слышим это... «он» и перестал... А как два дуба-то, в которые «он» влез, разразило так просто страсти были Господни... А «ему» что ж? «Он» сквозь землю в тартары ушел от грому Божия, а ноне, смотри, о туже пору опять в лес придет... Уж как начнет кого выживать, выживет, окаянный... Знать уж мы очень прогневали Господа Бога, что Он попустил на нас гнев такой, чтобы «он» выжил нас из деревни вон...

Семинаристы фыркнули и покатились со смеху, выслушавши рассуждение старухи о происшествиях прошедшей ночи.

– И чему же вы, болобуи (балабаны, или пошлые дураки), смеетесь? – сказала старуха с сердцем. Видно все вы такие же греховодники, как наш баринок... нехристы... басурманы... не верите ничему... а кабы вы сами послушали, что ночью было, так поверили бы... страсти Господни, что было...

– Да мы там, бабушка, и так в эту ночь были, соловьев ловили и песни пели, а во время грозы в овине сидели... Ведь этот «леший» то ваш – мы, – сказал Голиков.

– Что ты брешешь, прости Бог греха, как пес окаянный... Я больше твоего на свете-то живу, и «лешего» то не могу отличить от человека... С нами крестная сила! свят, свят... зачем вы заставляете меня к ночи-то поминать «его»?

– Да право же, бабушка, никаких леших в вашем лесу не было... Мы там ночью были и песни пели... нас было там человек двадцать пять... как запели мы, всполошились вороны, галки и грачи и подняли неистовое карканье... отголоски эха и крики птиц доносились до вашей деревушки, а вам и казалось, что в лесу лешие воюют...

– И не поверю... и не поверю... ни за что на свете не поверю... умру с тем, что не поверю. Что ты меня, старую дуру, морочишь? Я сто годов на свете прожила, и всякие виды видала, а такого страху еще не видала...

– Пойдите-ка теперь, убедите ее, что никаких леших нет, – сказал Голиков семинаристам, никакая сила с нею ничего не поделает, и теперь, без сомнения, вся деревушка также убеждена в том, что в лесу леший воевал, и из рода в род сохранится предание о прошлой ночи... Вот, братцы, какие чудеса мы здесь натворили...

– И не поверю... и не поверю тебе... с тем и умру...

Посмеялись семинаристы еще, сходили к месту, где были разбиты дубы, подивились там ужасной силе молния, и потом возвратились домой. Краснопевцев и Ильинский долго дома рассказывали всем о происшествии прошлой ночи, но так, как будто сами-то они там не были вместе с другими, а слышали о том от старухи и семинаристов, участвовавших в охоте.