К истории номоканона в Византии и древней Руси

По поводу, а) А. С. Павлова: «Книги законныя», содержащие

в себе в древнерусском переводе византийские законы лемле-

дельческие, уголовные, брачные и судебные. СПБ. 1885.

б) E. Zacharifi von Lingenthal. Ueber den Verfasser und die Quel-

len des (Pseudo-Photifnischen) Njmokanon in XIV Titeln. St.-Pe-

tersbourg. 1885.¹

Названные труды, небольшие по объему, но весьма важные и интересные по содержанию, напечатаны по распоряжению Императорской Академии Наук.

Труд г. Павлова представляет издание, предваряемое глубоким историческим исследованием славянского памятника византийского права, носящего в рукописях заглавие: книги законныя, имиже годится всякое дело исправляти всемъ православныимъ княземъ. Памятник состоит из небольшого предисловия – части предисловия к Эклоге императоров иконоборцев Льва Исаврянина и Константина Копронима, затем «земледельческого устава» (Νομος γεωργιχος), «закона о казнех» (Прохирона титулы: 39-й, часть 40-го, 2 гл. 26-го тит.), далее – закона «о разделении браком» или о причинах развода (11-й тит. того же Прохирона) и наконец закона «о послусех» (27 тит. Прохирона с прибавлением пяти глав из 14 титула Эклоги).

Как видно отсюда, изданный памятник – компиляция из источников византийского права – VIII и IX вв. Эклоги и Прохирона и из какого – то «Земледельскаго устава». Что это за земледельческий устав? По отзыву издателя, «в целом – устав может быть характеризован по своему содержанию, как земско-полицейское и вместе уголовное уложение. Он трактует о разного рода кражах (земледельческих орудий, рабочего скота, жита, плодов, съестных припасов и проч.), о захвате чужой земли и посева, о порубке и поджоге чужого леса, об ответственности пастухов за вверенный им скот, о потравах и других убытках, производимых домашними животными, и т. п.» (стр. 32). Внутренний юридический характер памятника слагается из двух коренных начал социальной жизни всех древнеславянских племен: общинного землевладения и личной свободы крестьянина – земледельца, хоть бы он сидел и на чужой земле. Некоторые статьи устава как будто списаны с древнерусской крестьянской жизни, черты которой можно отчасти наблюдать и в настоящее время в местностях, не знавших крепостного права: «Если – говорит одна статья – два села спорят о меже или участке земли, то пусть судьи рассмотрят (дело) и выдадут правую грамоту той стороне, которая владела (спорною землей) большее число лет; если же есть на лицо и старая межа, то пусть остается неприкосновенным право прежнего владения»(ст. 7).– По внешнему объему, памятник небольшой: древнерусский его текст распадается всего на 83 статьи, подлинный на 92. Что первая часть издаваемого памятника – земледельческий устав – есть работа византийских императоров иконоборцев, – эта догадка уже была высказана Цахариэ и подтверждена проф. Васильевским. Свои исследования г. Павлов устремляет к решению вопроса: когда памятник переведен в первый раз на славянский язык, и когда он получил тот вид, в каком он предлежит в настоящее время в списках-рукописях графа А. С. Уварова № 264, Кирилловском (№ 1086 СПБ. Д. Академии) и в списке, принадлежащем Е. В. Барсову, покоим г. Павлов издал славянский текст памятника?

Въ языке перевода – говорит г. Павлов – как в лексическом, так и грамматическом отношениях, нельзя не заметить следов весьма почтенной древности. В подборе слов настолько преобладает русский элемент, что мы не сомневаемся и самый перевод признать делом русского человека, говорившего еще языком Русской Правды, начальной летописи и других памятников XII века. Русская речь и русский говор XII – XIII вв. слышится и в частых примерах полногласия (разворотити, веремя), и в употреблении ч вместо шт (щ) извечати, восхочет и т. д., и в грамматических формах: жива, сделавшомоу. настоящомоу и т. д. Но с другой стороны в языке памятника встречаются и элементы, сильно неблагоприятствующие высказанной догадке о столь древнем переводе памятника. Ибо с одной стороны встречаются в нем явные сербизмы (ωтоуждати, тоужди, моужета–замужняя и др.), с другой – слова, указывающие на московский период нашей истории, как напр. волостель, наместник, казна, грош. Эта разнохарактерность элементов языка памятника дает основание признать, что первоначальная редакция перевода сделана была еще в Киевский период в XII – XIII вв., но за тем вследствие практики этого законодательного памятника, древний перевод его подновлен был применительно к юридическому сознанию и говору московского периода. Весьма сильным побуждением отнести первоначальную редакцию перевода к киевскому периоду служит и то обстоятельство, что некоторые статьи подлинника материально изменены переводчиком, именно применительно к самому древнему русскому быту. Так в 13 главе закона о казнех поставлены вместо «делателей фальшивой монеты» (ο πλαςτην μονιταν ποκών) – «списавшие лживую грамоту о продаже какого-либо места» – переделка, свидетельствующая о принадлежности памятника еще к киевскому периоду, когда преступление, предусмотренное византийским законом, было у нас невозможно, так, как и чеканка монеты еще не производилась.

Источники византийского права переводились и переписывались у нас не для назидательного занимательного чтения, а для возможного приложения их к жизни, к местной юридической практике: где же та сфера, в которой ближайшим образом применялся рассматриваемый памятник?

Прямых свидетельств о практическом значении земледельческого устава в судах духовных и гражданских как Киевской Руси, так и Руси Московской не имеется. Тут бы и делу конец; но не таков почтенный издатель, чтобы успокаиваться там, где раз интерес исторический возбужден, а удовлетворение его вызывает к напряжению духовные силы исследователя. Нет прямых свидетельств, нужно воспользоваться теми косвенными, которые должны быть. Ведь они тем дороже, чем отдаленнее представляется внешнее отношение между ними и из них объясняемым как из своей причины фактом. Отсутствие внешней связи между явлениями есть признак не существования внутренней для поверхностного наблюдателя. А взор ученого, проникающий во внутрь ограниченного строения явлений внешне изолированных, усматривает такие родственные свойства, которые с необходимостью приводят к предположению определенного звена, когда-то смыкавшего эти явления, а потом выпавшего. К числу такого рода предположений принадлежит «догадка» г. Павлова касательно той сферы гражданских отношений, в которой прежде всего применялся земледельческий устав. Эта, дотоле неизвестная, сфера открылась через сближение земледельческого устава с давно известным церковным уставом Ярослава. «Аще кто в гумно или стоги ввержет огнь, мстя врагу, огнем да сожжен будет» – узаконяет земледельческий устав; «аще кто зажжет гумно или двор, или иное что, митрополиту 40 гривен, а епитимью подымут, а князь казнит» – отвечает ему церковный устав. «Аще нецыи во время жатвы входят в чужия нивы, и крадут снопы, или колос, одеж своих лишатся и сами биени будут» – узаконяет земледельческий устав – «Аще муж имет красти конопли или лен и всякое жито, или жена, митрополиту 3 гривны» – отвечает церковный устав. «Поучительна эта параллель во многих отношениям – рассуждает г. Павлов. Она не только показывает, как применялась у нас в период действия Русской Правды и Ярославова устава о церковных судах, постановления византийских законов об уголовных наказаниях за то или другое преступление, но и ведет к догадке о первоначальной и главной сфере действия земледельческого устава. Если церковный устав говорит о зажигательстве и краже, как предметах митрополичьего и епископского суда, то это не может относиться к общему суду церкви, компетенция которого простиралась на все классы древнерусского общества, а только к особенному, которому подлежали, во 1-хъ, крестьяне, жившие на церковных землях – по общему правилу того времени: «по земле и суд»; во 2-хъ низшее духовенство, как такой класс лиц, которые во всех отношениях своей жизни подчинены были церковной иерархии. Органом этого суда были те же архиерейские чиновники, которые заведовали сбором податей с крестьян архиерейских вотчин и с тяглого духовенства епархии – десятинники. Они – по словам Стоглава – «искони вечно» ведали и судили весь священнический и, иноческий чин и все причты церковные и прочих людей (т. е. крестьян архиерейских вотчин) по рядным и по кабалам, и в боех и в грабежех опроче духовных дел» – словом: ведали и судили такие дела, для решения которых земледельческий устав, как дополнение к церковному, назначенному собственно для святительского суда по «духовным делам», мог служить вполне достаточным руководством». (стр. 35).

Итак, сфера применения земледельческого устава – крестьяне, жившие на вотчинных землях архиерейских домов, и низшее тяглое духовенство.

Настоящий труд г. Павлова – по его словам – приготовлен был к изданию еще лет 10 тому назад, предназначаясь, как часть, для «полной истории византийского права у южных славян и в России» (стр. 8). Можно-ли в виду этого заявления от души не пожелать, чтобы устранились для нашего русского ученого все препятствия к исполнению его важного предприятия?

Цахариэ в вышеназванном исследовании дает замечательные дополнения к изданному Академией Наук еще в 1877 году исследованию его о греческих номоканонах² и объяснения по поводу уже довольно давней своей деятельности по разработке василиконских схолий.

Как показывает заглавие, главным центром исследования служит определение личности автора и источников (гражданской части) «Псевдофотиева» номоканона в XIV титулов. Необходимо заметить, что в своем исследовании 1877 года Цахариэ провел замечательную и вполне оригинальную гипотезу происхождения византийских номоканонов в 50 и XIV титулов. Оба номоканона – по этой гипотезе – основаны были на канонико–юридических произведениях юстинианова и ближайшего к нему времени. Древнейшее произведение этой эпохи, не сохранившееся до нас вполне, представляет весьма ясно упоминаемый в «синагоги» И. Схоластика, свод канонов в 60 титулов, с эпилогом из постановлений Кодекса, известным в настоящее время под именем Collectio in XXV capitulorum. Второе – «синагоги» И. Схоластика в 50 титулов с позднее присоединенным к нему Collectio LXXXVII capitulorum; затем около 580 года неизвестным каким–то автором составлен repertorium канонов в XIV титулов с эпилогом из сокращенного изложения Институций, Дигест, Кодекса и Новелл, известным под именем Collectio tripartita, или Collectio constitutionum ecclesiasticarum. Из этого–то последнего произведения в VII веке и составлен был Номоканон в XIV титулов, подобно тому как из произведений И. Схоластика в том же VII веке составлен был номоканон в 50 титулов.

Автором номоканона в XIV титулов был тот юрист, из сочинений которого περί έναντιοφανειών и других в Василиконе очень часто приводятся выдержки, обозначаемые то нарицательным τοϋ ’Ανωνύμου, то – τοϋ έναντιοφανούς· Затем, в 883 году работа этого автора, которого компиляторы василиконских схолий за незнанием собственного имени так и называли «έναντιοφανης». – подверглась незначительному дополнению, автором которого с ХII века почитается знаменитый Константинопольский патриарх Фотий. «Мне кажется – писал тогда Цахариэ – это авторство Фотия более чем сомнительным. Заслуга (дополнительной) обработки (номоканона) «так незначительна (ist so gering), что едва ли может почитаться достойною столь ученого и высокопоставленного лица; и если такая работа опубликована была в 883 году с именем вселенского патриарха, то едва ли можно объяснить то, каким образом лишь 20 лет спустя вместо этого нового в известной мере официального издания номоканона было переписано старое издание, имеющееся теперь в № 715 Бодлианского Кодекса (который Zacharia подробно и описал)? Наконец, легче понять то, что именно спустя лишь три века номоканон 883 года был приписан знаменитому Фотию, который как раз в 883-м году и не был патриархом вселенским (?), нежели то, чтобы игнорировано было столь знаменитое авторство во время, непосредственно за обработкой номоканона следовавшее.

На этом размышлении Цахариэ и закончил в 1877 году вопрос об авторах Номоканона в XIV титулов.

Въ настоящем году, возвращаясь к этому же вопросу, Цахариэ уже категорически заявляет, что Номоканон в XIV титулов в XII веке был «ложно» приписан Фотию (falschlich dem Photius zugeschrieben), что это – «псевдо–Фотіев номоканон» (pseudo-Photianische Nomokanon). Что послужило мотивом к переходу от сомнения к такой решительности для осторожного в других отношениях Цахариэ – неизвестно: ибо он не счел нужным этого высказать в настоящий раз, устремив все свое внимание на раскрытие вопроса, – кто такой Энантиофанес и какими источниками он пользовался для обработки гражданской части Номоканона, т. е. т. н. χειμενα Фотиева номоканона?

Столь решительное заявление корифея византийского права о псевдо–авторстве Фотия невольно возбуждает поставить вопрос – достаточны ли для сего те основания, которые выставлены? По–нашему мнению, эти основания весьма слабы.

1.      «Заслуга дополнительной обработки так ничтожна…» Правда ли это? По показанию самого Цахариэ (утверждающемуся на втором предисловии к номоканону), псевдо–фотий ввел в каноническую часть номоканона правила 4-хъ соборов: Трулльского, VII Вселенского, Двухкратного и Софийского. Правда, что количественно это дополнение незначительно: но стоит обратить внимание на то: какие это были соборы? как относились они к жгучему в то время вопросу о разных нововведениях в Римской церкви? как непосредственно правила последних двух из этих соборов касались распри между греками и латинами, обострившейся при Фотии? – и тогда дело канонизации этих соборов, приравнение их к древним канонам Вселенской церкви – представится в свете, совершенно ином.

Удивительно, как Цахариэ опустил из виду это соображение. Питра, при не скрываемом не благоволении к Фотию, на этот раз оказался проницательнее Цахариэ, когда, по поводу вышеозначенного дополнения Синтагмы, высказал следующее замечание: «тогда как прочие соборы исчисляются по принятому порядку хронологически и называются весьма кратко, – сии позднейшие или проходятся молчанием, или помещаются вне порядка, или на самом последнем месте, даже после меньших соборов, иногда–после канонических посланий, – или же изображаются необычными описательными выражениями, приторными до отвращения, а именно: Σονοδβ οίκουμενικήσ έκτησ, τησ συγκροτηϋείσης έπϊ ’Ιουστινιανού τού έυσεβοϋς βασυλέως, έν τφ Τρούλλω τοϋ παλκτίο Κωνσταντινοπολεως. Или: Σύνοδο ά καί β’συγκροτηθεϊσης έν τφ ναφ των αγίων α’ποστόλων. Или: της άγιας σύνοδο της έν τφ περιωνύμω ναφ καί επωνυμφ του θεού Λο'γου συστάσης, την ζ’ οικουμενικήν σύνοδον βεβαιωσάσης, πάσαν δέ σχισματικήν χαϊ αιρετικήν πλάνην απέλασης, – что все указывает на позднейшую работу и сильно пахнет несносным высокомерием Фотия, так же, как и слова его – как их передает второе предисловие, ясно это показывают».³

Откинув в этих словах Питры то, что явно сказала понятная ненависть к Фотию (глубоко ученому мужу ведь ничто не препятствует быть добрым католиком), мы должны будем признать в них совершенно верное соображение, что введение в канонический свод правил Трулльского собора (ненавистного и не признаваемого латинянами) под именем VІ-го Вселенского собора и сопричтение фотианских поместных соборов к древним общепризнанным – было делом не только не маловажным, но в высшей степени важным, требовавшим авторитета, и именно Фотиева авторитета.

2. «Какъ могло случиться, что 20 лет спустя после официально опубликованного номоканона, списан был не он, а старый не исправленный?... Странный довод! Для того временя не представлялось ничего удивительного переписать старый рукописный фолиант и при существовании новых исправленных и дополненных. Номоканон и в до-фотиевской редакции представлялся все-таки почтенным фолиантом, а фолианты рукописные – ценность, не легко падавшая. При том же таких списков дошло до нас весьма мало: сколько трудов тому же Цахариэ стоило найти их? Между тем списков фотиевой редакции – бесчисленное множество.

3.      «Легче понять то, что спустя лишь три века Номоканон 883 года был приписан Фотию, нежели то, что во время непосредственно за обработкой его Фотием следовавшее игнорирован был столь знаменитый автор». Но кто же игнорировал имя Фотия, когда он сам не пожелал объявить своего имени, а совершенно укрыл его? Разве писец, именно тщательный и добросовестный писец, не считал и не должен был считать своей обязанностью не отступать от оригинала: ничего не убавлять и ничего не прибавлять к нему?! Имя Фотия, как редактора Номоканона, не было забыто; оно сохранилось и хранилось там, где ему и следовало храниться – в традиции наиболее сведущих канонистов.

Итак, пусть почтенный византолог представит более веские аргументы за псевдо-авторство Фотия; тогда, хотя и с прискорбием, история Восточного канонического права сделает поправку в заглавии Фотиева Номоканона (в Псевдо-фотиев), но пока еще для такой поправки нет достаточных оснований.⁴

Исследования Цахариэ нынешнего года направлены – как сказано – на решение вопросов: а) об Анониме-Энантиофанесе и б) об источниках, какими он пользовался при составлении κείμενα.

По первому вопросу Цахариэ утверждает следующие положение: Аноним-Энантиофанес – одно лицо, автор сочинений: а) περί ληγατων καί μορτις καΰσα δορεών, б) μονοβιβλος περί ένανπιοφανειων, в) παραγραφαί к сокращению дигест («Summa digestarum») и – само собою разумеется – автор Номоканона в XIV титулов. Время написания последнего Цахариэ указывает теперь в период между 629 и 640 гг.

Въ частности, относительно определения личности этого неизвестного–Анонима-Энантиофанеса–Цахариэ утверждает:

1) он – не одно и тоже лицо с профессором Юлианом, автором «Латинского сокращения новелл» («Breviarium novellarum») – как утверждал это Питра;⁵ он моложе Юлиана, время смерти коего падает па 578–582 гг.

2) Аноним-энантиофанес не был автором греческого эпитоме новелл, которое так часто цитируется в κείμενα Номоканона, и это эпитоме – не одно и тоже с латинским эпитоме новелл «Юлиана, как то утверждал некогда сам Цахариэ: Цахариэ опровергает теперь свою прежнюю теорию, которая ввела в вышеупомянутое заблуждение и Питру (стр. 9). – Анонима-энантиофанеса должно отличать от ’Δνωνυμ’α старшего, который также принадлежал к схолиастам Василикона. Аноним-Энантиофанес имел уже под руками Summa di-gestarura Анонима старшего и писал к ней свои παραγραφαϊ (стр. 9).

Относительно источников κείμενα Цахариэ утверждает следующия положения:

а)      Главным источником для них служил эпилог канонической синтагмы – Collectio constitutionum ecclesiasticarum. Аноним-энантиофанес, когда составлял κείμενα почитал этот сборник уже законом, принятым церковью и рассматривал его как Νόμος εκκλησιαστικός (стр. 2). Но эти извлечения из Collectio constitutionura ecclesiasticarum Аноним-энантиофанес, или аноним младший, дополнял вставками из других сочинений профессоров-юрисконсультов VI века. Из каких же?

б)      Эти источники оказываются общими у Энантиофанеса с теми, какими пользовался и неизвестный автор Collectio constitutionum ecclesiasticarum. На стр. 3–4 и идут исследования этих источников. Но своим результатам они очень важны. Цахариэ нашел, что сочинения, доселе почитавшиеся источниками Collectio tripartita, нe были его источниками. Так, в Collectio tripartita приводится до 30-ти мест из Институтов Юстиниана в сокращенном изложении. Обыкновенно полагали, что автор Collectio constitutionum ecclesiasticaruia заимствовал это сокращенное изложение институтов из Парафразов Феофила: Цахариэ пришел к положительному убеждению что Collectio tripartita не имеет ничего общего с Парафразами Феофила: для него источником служила какая-то другая Summa institutionum.

Многочисленные места Дигест в Collectio tripartita внесены из Summa digestarum Анонима старшего, коими пользовался и Аноним младший (стр. 3–9).

Въ рассуждении извлечений из Новелл автор Collectio tripartita и Εναντιοφανής сходятся только в одном источнике – Epitome Афанасия Эмессинского: ибо Collectio tripartita в 3-ей части своей представляет не что иное, как буквальное заимствование первых трех отделений или титулов Epitome Афанасия. Но пользовался ли Εναντιοφανης и прочими титулами сочинения Афанасия? – Вопреки мнению Геймбаха Цахариэ теперь доказывает, что εναντιοφανης не пользовался сочинением Афанасия; не пользовался он также и полным собранием Новелл в 168 номеров их –как то утверждали Бинер и Геймбах. Энантиофанес черпал постановления Новелл буквально из особого Epitome novellarum, следы которого сохранились в Epitome ad Prochiron mutata и в Epitome Marciana. Интересные сопоставления разных мест Номоканона с отрывками оригинального текста этого, в целом неизвестного, сборника, даваемые Цахариэ, убеждают в этом наглядно и вполне (стр. 6–7). Но что это за Ері-tome novellarum? В ответ на этот вопрос Цахариэ представляет в высшей степени точное, глубокое и всестороннее исследование цитат χειμενα, василиконских схолий и разных произведений византийских юристов после юстинианова века и в, качестве результата этого исследования воспроизводит порядок новелл, в котором они следовали в утратившемся греческом Epitome novellarum, воспроизводит при этом весь текст новеллы 123-й и указывает отношение, в, каком стоит порядок и счет новелл этого эпитоме к порядку и счету их в латинском бревиариуме новелл профессора Юлиана, сборнике 168 новелл, в сборнике новелл, изданном самим Цахариэ, в сборнике Афанасия Эмессинского, равно как указывает и все сюда относящиеся цитаты Василикона и Номоканона. Таблица, в которой представлено это соотношение, занимающая стр. 11–23 рассматриваемого исследования, без сомнения должна быть отнесена к числу крупных явлений в новейшей литературе по истории юстинианова но-велльного права (Novellenrecht): а она своим появлением на свет обязана всецело – Цахариэ.

Капитальные исследования представляют и стр. 24–41, решающие вопрос об источниках Collectio tripartita и Εναντιοφανης’α по извлечениям из Кодекса. В общем вопрос решается так: краткие положения конституций Кодекса, как в Collectio tripartita, так и в χειμενα Номоканона сделаны не по сочинениям Исидора, Фалелея, Феодора, или Анатолия, а по сокращению Кодекса, приписываемому профессору Стефану. Но этот Стефан был, по всей вероятности, не тот известный Antecessor Stephanus, которому принадлежит πλάτος digestorum, а позднейший его юрист того же имени, если только

автор Πλατος’α дигест не написал в позднейшее время Summae Codicis (стр. 41).

Итак, по последним исследованиям Цахариэ, κείμενα Фотиева Номоканона составлены по следующим источникам: 1) Collectio constitutionum ecclesiasticarum, 2) Summa digectorum Анонима старшего, – произведение в настоящее время предполагаемое только по фрагментам (в схолиях к Василикону и в κείμενα); 3) Epitome novellarum – содержавшее очень сжатый греческий текст новелл, неизвестного автора; 4) Summa Codicis – составленная или профессором Стефаном, автором перевода дигест (Πλάτος) и современником Юстиниана, в последние годы его литературной деятельности (по смерти Юстиниана), или другим юристом того же имени. По этим источникам какой–то неизвестный юрист в VII веке, обозначенный схолиастами Василикона нарицательным именем Анонима–Энантиофанеса, и составил гражданскую часть Номоканона; но не патриарх Фотий, хотя предание ему усвояет этот труд; составил в 629–640, а не в 883 году, хотя второе предисловие Номоканона и ставит этот год временем образования κείμενα.