Слово пред отпеванием прот. А. В. Мартынова
Неожиданное событие созвало, братия, в этот всечестный храм многолюдное собрание лиц разных классов общества, занятий и убеждений: разность большая, но объединяющий всех мотив один, одно и настроение.
Непреодолимое внушение совести воздать последний долг почившему – вот мотив, всех нас объединяющий, всех нас роднящий. Гнетущее чувство скорби и уныния, навеваемое непредвиденною катастрофою, безвременно постигшею одного – вот наше общее настроение.
Так дорога, так симпатична, так связующа и так обязующа личность почившего!
Мы оставили свои обычные занятия, свои заботы и поспешили сюда, быть может, с большим усердием, чем поспешили бы на дело, лично нам полезное; мы оставили все свое, чтобы прийти сюда и сказать: прости и прощай, наш добрый пастырь, прости, учитель, отец, друг, брат, прости, добрый человек!..
Но в моментах подобной общей скорби есть, однако же, и нечто высокое и священное, что заставляет сдерживать естественные порывы к безотрадным слезам и безнадежному унынию.
Человек, стяжавший единодушную скорбь других при кончине своей, как-то неизбежно вырастает над общим для всего живущего жребием смерти и тления, и вырастает в представлении нашем даже с большей живостью, чем при жизни.
Да, именно теперь, когда прекратилась возможность беседовать с усопшим, с какою определенностью выступает живой образ его и как желательно представить весь жизненный путь, им пройденный!
С какою ясностью восстает предо мною образ его в момент первой нашей встречи на жизненном пути! Вот прекрасный и симпатичный юноша. Глядя на него нельзя думать, что это – уроженец бедного селения северного края, рано лишившийся ласк своей матери, сиротою прошедший суровые низшую и среднюю школы воспитания. Отмеченный выдающимися дарованиями, как Божиею искрою, он легко мог сделаться, под давлением внешних обстоятельств, черствым человеком, все подчиняющим своему эгоизму. Но не таким знали его сверстники-студенты Академии: это – ласковый, общительный, добродушнейший товарищ. В таких же чертах выступает он и на своем служебном поприще в Духовной Академии: это – ревностный профессор, стойкий в убеждениях, строгий к самому себе, но добрый, ласковый, гуманный со всеми, как бы ни различались они своими убеждениями, своим настроением; и эти свойства внушали к нему искреннее уважение и любовь. Что же парализовало в нем суровость сиротства и школы воспитания? – Его глубокая религиозность. Это был усерднейший чтитель Преподобного Сергия и обитель его доселе помнит Александра Васильевича. В этой религиозности – источник его любви, гуманности, терпимости, сострадания ко всякому бедствию ближнего; здесь и объяснение того знамени, с которым до последней минуты жизни он проходил свой дальнейший путь служения долгу. И благословил его Бог: состоя на службе в Академии, Александр Васильевич породнился с прекраснейшею семьею, и потекла его счастливая семейная жизнь, которой не должно бы так скоро прекращаться... Воспитанник Академии, ею увенчанный ученою богословскою степенью, он никогда потом не прерывал общения с нею и до последних минут жизни нес знамя веры и знания, которое она ему вручила, отпуская на иное поприще общественной церковной службы.
Не широким и гладким путем шло его служение долгу, но тесным и трудовым. Вне кабинета и семейного очага его можно было видеть только на служебном посту: вот и вся ширь его жизненного пути. И всегда он был занят, и всегда ему было „некогда!“ На дружеский совет: „полегче, полегче относитесь, отдохните А. В–чъ“, приходилось слышать одно: „нельзя, нужно, я обязан!“…
Такие люди всегда составляют меньшинство, с ними живется хорошо всем прочим, но тем чувствительнее их утрата. Оттого-то в момент кончины они и вырастают в сознании современников навсегда определенно очерченными типами.
Смерть – неизбежный удел каждого живого существа, не исключая и человека, как жителя земли. И нет никакого основания человеку роптать на то, что конец его земного бытия – смерть. Но глубоко различна смерть, постигающая людей. Один умирает героем на своем посту, и его смерть вызывает слезы дорогой утраты и благоговения к умершему; другой умирает позорно, вызывая скорбь за человеческое достоинство.
Наш почивший добрый пастырь сражен смертью, не успевшею выхватить у него знамени всей его жизнедеятельности. Какое это знамя? – Знамя веры и знания.
С каким глубоким уважением, с какой любовью почивший Богослов относился и к естествознанию, и классицизму, современному порыву к знанию и культуре – это я не могу только, но и обязан засвидетельствовать. С каким глубоким уважением, любовью и признательностью в беседах со мною он отзывался о Вас, высокочтимые представители естествознания! Как горела душа его стремлением внести свет и теплоту веры Христовой в Ваши ученые труды и занятия! Какою глубокою печалью снедалось его сердце враждой, которую власть тьмы всегда стремилась и стремится внести между светом веры и знания, между жизненностью и теплотою христианской любви к Богу и ближнему и симпатичностью естественного гуманизма и альтруизма! С таким же глубоким уважением и любовью он относился и к Вам, высокочтимые представители классицизма, будучи сам воспитанником классицизма христианского.
Это уважение к Вам как верным и строгим служителям долга внушала ему его религиозность и любовь к знанию. Разве вера – враг знания? О нет и нет! Вера озаряет и вдохновляет, вера укрепляет энергию труда, помогает побеждать препятствия в равной мере и натуралисту, и филологу, и богослову. Это – только раздел и виды дарований Единого Божия Духа, Зиждителя, Приснотекущего Источника божественного света.
Здесь, без сомнения, причина того уважения, которое стяжал себе почивший в кругу лиц разных воззрений, убеждений, направлений. Такие люди, люди долга, связуют отдельных лиц в нравственное общение, создают сферу благодарного воспоминания, остающуюся долго по смерти их. Они заносятся в летописи учреждений, которым служили, и имена их живут вместе с ними, составляя их духовное богатство и украшение, и их телесная смерть есть начало их исторической жизни.
Но не надежна, не прочна ты, людская намять! Как нередко встретить явления такого рода, что одно поколение людей ставит своим любимцам и героям памятники и колонны, а последующее – их разрушает. Да и что отрадного в этих земных сооружениях самому усопшему и близким сердцу его? Смерть отняла у него средство грубо-чувственного общения с нами и миром явлений. Эти сооружения, эти закрепления памяти людей долга нужны современникам и дальнейшим поколениям, дабы вызывать в них подражание: ибо люди долга – соль земли, по выражению Слова Божия, движители преуспеяния жизни и ее прогресса, без которых или при заметном умалении которых начинается шатание, брожение, борьба личных интересов, бесплодие и вырождение.
Но смерть не в силах лишить христианина, и тем более служителя Христа, бессмертного духа, созерцающего красоту божественного мироздания без тех чувственно-материалистических посредств, чрез которые принужден созерцать чудеса божественного творчества самый утонченный гений ученого – обитателя планеты. По учению Святой Церкви, смерть христианина есть великое таинство – переход из переходящего, всегда переменчивого мира явлений в новое небо и новую землю, перемена обветшалой, истерзанной трудами и болезнями плоти, как ветхой храмины, на новую оболочку – храмину вечную, небесную.
И вот там, где земное, опытное знание, при виде гроба отказывается что-либо сказать о дальнейшей судьбе духа, сбросившего ветхую свою оболочку, теряясь и смущаясь своею беспомощностью, вера с непоколебимою твердостью говорит: не умре, но спитъ – и вместо безутешных слез и молчаливого уныния приглашает к тихой и пламенной молитве: Боже Праведный и Милостивый! Очисти душу усопшего: прости грехи его вольные и невольные и приими его, Твоего верного знаменоносца, в Твои селения небесные! Эта молитва вселяет благодатное упование, что умерший плотию не прекратит своего духовного общения с оставшимися близкими сердцу его, незримо для них будет наставлять их, ходатайствовать за них, благословляя их небесным благословением и молясь Единому, всех и вся Животворящему Богу, Ему же слава во веки веков. Аминь.