Дорожные заметки на пути от Пекина до Благовещенска чрез Маньчжурию в 1870 году

От Пекина до г. Тун-чжоу. Мост Па ли дао и сплавной канал. – Постоялый двор в Тун чжоу. – Кумирня Давав мяо

В этот день переезд наш был только до Ту̀н чжоу. Рано утром мы выехали чрез ближайшие к нашему северному подворью северо-восточные ворота Пекина, Дун чжи мынь; отсюда ведет в Тун чжоу проселочная дорога, через деревни и пахотные поля; прямой же тракт пролегает южнее, по устланной камнями дороге. Воздух, после дождя, был чист и свеж; западные и северные горы скрывались в утренних парах; впереди простиралась безграничная равнина, зеленевшая от хлебных всходов. Мы миновали мост Па ли ця̀о, устроенный чрез хлебосплавный, со шлюзами канал, который проведен от Пекина до Тун чжоу; для доставления оброчного хлеба в столицу; мост этот знаменит не по одной битве англо-французов с князем Сэнгэринь цѝнем; он издавна, ранее воцарения нынешней династии в Китае, славился своею крепостью и медными скрепами; канал, который в иную пору почти высыхает, во время дождей превращается в быструю реку. От моста до Тун чжоу 8 ли, отчего и мост получил свое название. Вскоре завидели мы ярусную буддийскую башню в Тун чжоу, которая видна и с западных Пекинских гор, и затем въехали в огромный постоялый двор, со скромным помещением, огороженным особой глиняной стенкой; по торговым трактам в Китае, гостиницы и постоялые дворы, собственно, назначены для остановки и ночлега возов и вьючных скотов; требовать опрятных помещений, или других удобств, было бы не разумно; правда в некоторых гостиницах есть особые, относительно удобные помещения, отделенные от общего двора красивой сквозной стенкой из кирпичей: но вблизи больших городов, они не доступны для частных лиц и назначены для проезжающих мандаринов высокого ранга; извозчики называют такие помещения Хуа ця̀н (рисованной стенкой), или Гуань тѝн (чиновнической комнатой). Постоялый двор находился верстах в двух нa север от Ту̀н чжоу. Вечером, я был в кумирне Даван-мя̀о, находящейся в восточном предместье города; предместье тянется но набережной, вдоль пекинского канала, почти вплоть до впадения его в реку Ба̀йхэ; по случаю маловодья в канале, проведен был в него, с верховья Ба̀йхэ, особый проток; в это время, деятельно производилась нагими ку̀ли, разгрузка судов с казенным рисом, которые совершенно запрудили канал. В Даван мя̀о съехались мои пекинские друзья проститься со мной. Кумирня эта, посвященная духу-покровителю хлебосплавной реки, вместе с тем, служит складочным местом для чаев одного русского купеческого дома в Тя̀нь цзине; чаи, доставляемые сюда из Тя̀нь цзиня на лодках, отправляются далее, в Калган, на верблюдах, вьюками; кроме этого, в том же предместье, русские купцы завели еще два складочных места. Все европейцы, проезжающие между Тя̀нь цзинем и Пекином, обыкновенно останавливаются в Даван мя̀о, как самом удобном и лучшем помещении. По возвращении в гостиницу, я нашел весь двор ее загроможденным телегами с сорго и мелким просом, назначенным для ввоза в Пекин.

От г. Тун чжоу до селения Бань цзюнь. Река Байхэ или Юньхэ (сплавная река).– Селения Янь цзяо, Мацифа и Ся дянь. – Торговое местечко Цзао линь. – Речка Саньхэ. – Селение Дуань цзя лин

Отправившись из гостиницы, мы оставили Ту̀н чжоу направо и вскоре переехали проток р. Ба̀йхэ, проведенный к Ту̀н чжоу; через проток устроен временный накидной мост, на сваях, устланный гатью и сверху покрытый соломой с глиной; потом переехали, таким же мостом, через р. Ба̀йхэ, повыше соединения ее с Тунчжоусским каналом; в эту пору, вода была в убыли и, вместо перевоза, устроен был временный мост. Ба̀йхэ, т.е. Белая река, называется большею частью Ю́нь лян хэ (хлебосплавной рекой), или просто Ю́ньхэ (сплавной рекой): это название она сохраняет до Тя̀нь цзиня; там же приняв в себя старый, или Императорский, канал, она называется, до самого впадения в море, Ха̀й хэ, или Морской рекой; по ней, вверх, доставляется не только казенный хлеб в Ту̀н чжоу, но также провиант в гарнизон горной заставы Губэй ко̀у, пункта некогда важного, потому, что тут пролегала дорога в летнюю резиденцию маньчжурских императоров, Жо хэ̀. До сих пор, там квартирует значительный отряд войск и имеет пребывание главный начальник (Тѝ ду) собственно-китайского войска Чжилийской провинции. По другую сторону реки, простираются бугры сыпучего песку; за ними, мы проехали зажиточные селения Янь цзя̀о, Мацифа̀ и Ся дя̀нь; во всех этих местечках были шумные и оживленные базары и устроены театры, по случаю праздников китайской 4-ой луны; по дороге шли нарядно одетые крестьяне и крестьянки и брели слепые певцы (ся̀нь шен), с тамбуринами и флейтами; слепцы эти необходимая принадлежность каждого народного праздника, как и театр; они пользуются в народе уважением и считаются чуть не вещими. Мы постоянно ехали по открытой равнине; в туманной дали, на с.-в., стали показываться горы; остановились, для завтрака и корма мулов, в торговом местечке Цза̀о линь (Жужубовая роща). Поднявшись с места роздыха, мы переехали, накидным мостом, через речку Саньхэ̀ (трехречие – так названа потому, что имеет три истока), чистую и глубокую; у берегов ее стояло несколько лодок; речка вытекает из северных гор, которые здесь вблизи; левый берег ее гораздо выше правого. Через час мы проехали длинное селение Дуань цзя лѝн, расположенное при горе того же имени; дорога усеяна была галькой и щебнем. Отсюда далее, горы удаляются на c.-в., отбрасывая на юг отроги. На с.-в. должны быть горы Па̀нь шань; но они скрывались в тумане облекавшем горный хребет. Мы остановились, на ночевье, в местечке Бань цзю̀нь (на новом атласе Кит. империи Бан цзю̀нь). Хозяин гостиницы оказался дядею известного эвнуха Сяо а̀нь, любимца Императриц, недавно казненного за самоуправство и безчиние. Человек он очень богатый и содержит превосходную кухню.

От Бань-цзюня до г. Юй тянь сяня. Местечко Инь лю и сплавная река Инь лю хэ. – Гора Цуй пин юань. – Селение и гора Бе шань. – Встреча с преступниками под конвоем. – Местечко Цай тин цяо. – Свиноводство

Утром мы ехали по живописным местам до местечка Инь лю̀, при котором переехали мостом через речку Иньлю хэ̀ (осененная ивами); она называется иначе Цзѝ юнь хэ̀, или сплавной рекой в город Цзи чжо̀у, который остался у нас влеве; по ней доставляют провиант для охранных отрядов, расположенных при восточных императорских кладбищах. Северные горы были в виду; нижние уступы их, из красной глины, виднелись резко. Мы проехали мимо красивой горы Цуй пин шань (лазоревый щит), на вершине которой видна была кумирня. Почва здешних гор красноглинистая; при подошве их, камней очень мало, и скаты падей и ущелий прорезаны, сверху до низу, каменными слоями, с необыкновенной симметриею. На равнине повсюду почва добрая, земледелие процветает и население сплошное. Мы остановились для роздыха в селении Бѐ шань, расположенном при горе этого имени; гора стоить от других отдельно, – отчего и получила свое наименование. Мы застали в селении необыкновенное стечение народа, по случаю праздничного времени и театра. От Бѐ шань мы огибали выступы северных гор и дважды проехали у самой подошвы их; здесь попались нам навстречу две телеги с преступниками, под конвоем местной милиции, вооруженной палками; на каждой телеге сидело по три узника, в одних рубахах, с открытыми головами; один из них был в красной рубахе, – знак, что то был убийца; ноги их были в колодках. Далее, но дороге, то избитой, то грязной, мы с трудом доехали до местечка Ца̀й тин ця̀о (мост с изукрашенным павильоном); никакого павильона здесь не было; мост же исковеркан временем. К вечеру мы прибыли к уездному городу Юй тянь ся̀нь; мы обогнули красивые и исправные стены его с юга, и остановились в длинном восточном предместье его. Отсюда горы опять удаляются на с.-в. Юй тя̀нь значит нефритовое поле; но город стоит на песчаной равнине. Здесь добывается наждак. В переезд этого дня мы встречали по дороге множество возов с хлебом и свиньями; чем далее подвигались мы на восток, тем в большем процветании замечали свиноводство; свиньи гонятся в Пекин стадами, или везутся в рыдванах, связанные и нагроможденные одна на другую; последние, как воспитанные с бо́льшим рачением, ценятся гораздо дороже пригонных.

От г. Юй тянь сяня до местечка Чжень цзы чжень. Местечко Лян цзя дянь. – Речка Ша лю хэ. – Г. Фын жунь сянь. – Дурная дорога. – Гористые местности в области Юн пин'фу

С 5 ч. утра небо было туманно и воздух сыр; погода была переменна до полудня; затем прояснилось. Не вдалеке от Юй тянь сянь, мы переехали, по каменному мосту, через речку, почти стоячую и поросшую травой: попадалось также множество мулов и ослов, которых вели на продажу, и тащились телеги с грузом простой писчей бумаги; все эти произведения доставлялись из Луань чжоу, который от тех мест был не слишком далеко. В местечке Лян цзя дянь мы переехали через быструю речку, затем – другую, песчаную, Ша лю хэ, и остановились, для роздыха, в южном предместье уездного города Фын жунь ся̀нь; городок незначительный и ветхий; дорога сюда пролегает по низменным местам и чрезвычайно дурна; но почва должна быть добрая, судя по названию уезда (Фын жу̀нь – тучный, плодородный). От города далее начинается местность гористая, составляющая отличительный характер области Юн пин фу. Мы ехали сначала по сыпучему песку, потом стали подниматься на горный перешеек, соединяющий северные горы с южным кряжем, или отрогом; затем пошли спуски и подъемы; дорога была опасная, около оврагов и промоин, с крутыми поворотами, часто на какую-нибудь четверть от пропасти, футов в 50 (15 м.) отвесной высоты; дожди подмыли и продолжают подмывать красноглинистые террасы, по которым пролегает дорога; ночью, или в дождливую погоду, проезд здесь в экипажах невозможен. Во время недавних смут, произведенных конными разбойниками в Маньчжурии, часть их проникла, горными тропами, в здешние места; ночью они грабили, а днем скрывались в лабиринте оврагов. Спуск с этого горного перевала был длинный, каменистый и чрезвычайно трудный, вплоть до самого местечка Чжень цзы чжѐнь, где мы остановились ночевать; местечко большое и опрятное; по сторонам главной улицы устроены тротуары. Название его значит: слобода лещинных орехов, хотя таких орехов здесь не находится; вероятно здесь, в старину, был склад этих орехов, вывозимых обыкновенно из Маньчжурии. В здешних горах много извести, но каменного угля нет.

От м. Чжень цзы чжень до г. Юн пин фу. Станция Шахэи. – Селение Е цзи то. – Гора Шау ян шань. – Деревня Ван фу тай. – Ши ти цзы или Каменная лестница. – Вид на равнину р. Луань хэ. – Развалины укрепления, – Г. Юн пин фу

От Чжень цзы чжѐнь, мы ехали по долине, окруженной далекими горами; близ местечка извивался горный ручей; дорога была изрыта и невыносима; повсюду красноглинистая почва; покидая долину, мы переехали через горный перешеек. Погода сначала стояла туманная; потом стало проясниваться и подул с.-з. ветер. Для роздыха, остановились на станке Ша̀хэи (станция песчаной реки); реки здесь нет, а есть песчаная ложбина. Далее мы ехали по сыпучему песку вплоть до селения Е цзи то̀, расположенного близ сопки этого имени (значит фазанья сопка); дорога незаметно приближалась к южному горному кряжу; по вершине его тянется цепь холмов, в виде курганов, на которых видны следы древних маяков. На север от дороги, сквозь пыльный туман, виднелись отдельные сопки и между ними гора Шау ян ша̀нь, где построена кумирня, в честь доблестных Боѝ и Шуцѝ, древних мудрецов, братьев, удалившихся сюда и достигших бессмертной юности; изображения их, в виде двух мальчиков, в большой моде у китайцев. На песчаных полосах, по сторонам дороги, росли густые и сплошные плантации фруктовых деревьев; в особенности выдавалась яркая зелень сливовых деревьев. Оттуда, мы поднялись к деревне Ван фу та̀й (терраса, с которой виден город, т.е. Юн пин фу). Далее, через увалы, мы достигли края кряжа, где он оканчивался обрывистым спуском, известным под именем Каменной лестницы (Ши тия̀ цзы); над спуском воздымается крутой холм, на вышке которого рисуются остатки древнего укрепления, – три, или четыре квадратные башни, или высеченные из скалы, или, от времени, ссевшиеся в плотную массу; несколько пониже укрепления, идет терраса кругом холма, также, вероятно, высеченная в скале. Дорога здесь круто спускается, по каменному склону, прямо на песчаный бассейн реки Ла̀ньхэ (правильнее – Луа̀ньхэ). С вершины этого спуска представился поразительный вид; впереди и по сторонам расстилалась песчаная равнина, обозначавшая бассейн Ла̀ньхэ; вверху, мрачные развалины господствовали над окрестностями. Несомненно, что первые основания этой твердыни положены еще в те времена, когда китайское племя, подвигаясь на c.-в., должно было отстаивать приобретения свои от натиска горных племен (Шань жу̀н). Положение укрепления очень удачное; господствуя над долиной, оно опоясывается рекою Ла̀ньхэ, которая здесь принимает в себя другую реку, Цѝнхэ (правильнее Цѝн лун хэ); со внутреннею страною оно соединяется цепью маяков. Сильный ветер поднимал песок и застилал не только даль, но и город Юн пин фу, расположенный по ту сторону двуречья; это придавало много дикого величия и угрюмым башням, и песчаной равнине. Переехав вброд два речных протока, мы проехали потом накидным мостом через Ла̀ньхэ; вода ее прозрачная и течет быстро; ширина ее около 150 м. (70 саж.); от Ла̀ньхэ до Цѝнхэ шли поемные места; через Цѝнхэ мы переехали также накидным мостом; река эта гораздо меньше Ла̀ньхэ и протекает близ самого города. Город небольшой, но укрепленный, расположен при подошве каменистых возвышений, через которые мы должны были переправляться. Мы остановились в южном предместье города, расположенном на террасе берега. Только что мы успели расположиться в гостинице, как явился к нам бошко (низший военный чин), от коменданта крепости, наведаться о проезжающих; бошко передал нам, что здесь обычай осведомляться о проезжих особах высших степеней и о всех, следующих в Шаньхай гуа̀нь, иностранцах, для того чтобы предварительно посылать известие в эту крепость, в предупреждение недоразумений. Мы показали ему лист Цзун ли я̀мыня; полуграмотный бошко не много понял из этого документа о моей личности; в листе назван был я Да шѐнь фу, именем, составленным искусственно христианскими веропроповедниками, для лиц моего сана; людям, не знакомым с китайско-христианскою терминологиею, этот титул казался чрезвычайно странным; так показался он и бошко; он понял в этом названии великого отца духов и, по-видимому, смотрел на меня, как на какого-нибудь даосского архимага, Чжа̀н тянь шѝ; куда, и для чего я еду, он решительно не понял. Впрочем, комендант и не нуждался в объяснении; ему желательно было только удостовериться в тождестве лица, о котором он уже был извещен циркуляром из Цзун ли я̀мынь. Вечером, посетил нас слепой артист с гитарой, в сопровождении двух малолетних певцов, чтобы пропеть нам благопожелания в предстоящем пути; эти певцы докучали нам на каждой станции. Поздно ночью, в гостиницу пришел посланец от командира квартирующего здесь полка из китайцев (луѝн), также для собрания сведений о нас, но должен был удовольствоваться краткими словесными объяснениями моего домочадца.

Юн пин фу, как пункт в северо-восточном углу собственного Китая, с глубокой древности был одним из важнейших в военном отношении; область его гориста и камениста; поэтому жители ее, не находя достаточно продовольствия на непроизводительной почве, вынуждены приискивать себе другие средства жизни; подобно шаньсийцам и шаньдунцам, теснимым теми же местными условиями, они во множестве переходят в Маньчжурию, преимущественно для торговли. Область Юн пин фу, на востоке, служит границею того, что, в официальном слоге, называется Цзин ду̀н, т.е. страной на в. от столицы; страна эта известна своим плодородием, разведением скота и строевым лесом, и при нужде доставляет немаловажное подспорье продовольствию столицы.

От г. Юн пин фу до местечка Шень шуй. Дорога проложенная в гранитной скале. – Местечко Шуан ван.–Г. Фу нин сянь. – Вязы и тополи. – Селение Юй гуань

От Юн пин фу далее идут каменистые увалы; дорога просечена в гранитной скале и бывает так узка, что и пешему нельзя разойтись с экипажем; случалось проезжать таким коридором с полверсты; удивительно, что встречи с другими экипажами в этих теснинах не случалось, хотя тракт был единственный; правда, въезжая в них, наши извозчики громко кричали, подавая знак на противоположный конец; но не везде голос их мог быть слышен. Затем, мы проехали местечко Шуан ва̀н, близ которого на юге стоят две сопки, одна против другой; отчего, вероятно, местечко и получило название (шуан ван: смотреть друг на друга). Оттуда мы проехали горное ущелье, потом песчаную ложбину, по которой протекает речка Ян хэ, и вскоре прибыли в уездный город Фу̀нин ся̀нь; въехали в город северными воротами, выехали восточными и остановились в восточном предместье; городок показался мне опрятным, но население и торговое движение не значительным. Невдалеке от города, на ю. и на с., есть горы и горки; верстах в 8 на севере воздымается темный и дикий хребет. От Фунин ся̀ня мы ехали по увалам, постоянно имея в виду высокий хребет на севере; дорога была выбита и тряска; только оси и колеса китайских экипажей в состоянии выдерживать подобную езду; наши вещи бились, ломались и терлись, так что пришлось много из нашего багажа выбросить, как ненужный балласт. По деревням попадалось много плоских крыш на домах, – признак близости Маньчжурии. Верблюдов давно уже не было видно. Вязы (ю̀й шу) растут здесь во множестве; много также тополей (я̀н шу); из того и другого дерева здесь приготовляют строительный лес, который, вероятно, доставляют морем в Тянь цзинь; море же отсюда недалеко, в 30 ли. По дороге, мы проехали Юй́ гуа̀нь (вязовая застава), селение, обильное вязами и расположенное близ гор; на ночевье остановились в местечке Шень шу̀й (глубокая речка; на атласе Шень хэпу̀); оно стоит при западной подошве одного длинного холма. Весь день погода была ясная, но с постоянным ветром.

От м. Шень шуй до г. Лао цзюнь тунь. Деревня Фань цзя дянь. – Местечко Хун ва дянь. – Морское рыболовство. – Г. Линь юй сянь и застава Шань хай гуань. – Формальности при переходе чрез границу внутреннего Китая. – Гора скорби и радости. – Кумирня в честь именитой жены Сюй мин цян и сказание о ней. – Оживление по дороге. – Шаньсийцы.– Остатки древних укреплений. – Башни Дунь тай. – Местечко Лао цзюнь тунь

Сегодня должно было кончиться наше путешествие по внутреннему Китаю. С раннего утра мы отправились по волнистой местности, чрез овраги и увалы; у деревни Фа̀нь цзя дя̀нь мы усмотрели на севере хребет, который оканчивался на востоке сопкой; далее ничего не было видно. Плантации дерев стали редки, – признак малонаселенности; в лощинах лежал сыпучий песок; овраги и промоины в красноглинистой почве попадались во множестве. Погода была тихая и туманная. С нами ехал, верхом, тот самый бошко, который был у нас в Юн пин фу; он вез в Шаньхай гуань известие о моем следовании и от места роздыха поехал вперед нас. Мы остановились в местечке Хун ва дя̀нь. Хозяин гостиницы сообщил нам неприятное известие, что в Маньчжурии, за рекою Да̀ линхэ, хлеб и фураж вздорожали чрезвычайно, по случаю неурожая; неурожай же был в следствие безвременных дождей осенью прошлого года, погубивших озимые посевы. Главный промысел в здешнем краю есть рыболовство в море; производится оно в широких размерах, со взносом оброка за каждый невод, которым действуют до 200 человек. От места роздыха мы направились к Шань хай гуа̀нь, также по волнистой местности; с последнего возвышения мы увидели впереди песчаные и щебнистые полосы и за ними легкий спуск от края северного кряжа на юг, по направлению к морю; по средине этого низменного склона, или увала, обозначились высокие, но ветхие, ворота уездного города Линь юй ся̀нь, при котором расположена застава; вблизи города мы переехали вброд быструю и чистую речку Шѝтоу хэ (каменистая); в старину она называлась Юйхэ (вязовая), отчего и город получил название Линь ю̀й, т.е. стоящим на речке Юй. Застава прилегает к городу с восточной стороны, поэтому мы должны были проехать весь город; минуя мазанки, мы сначала въехали, особыми воротами, в предместье города, довольно значительное, потом, другими, в самый город; он обведен высокою и толстою стеною; длинная улица, по которой мы ехали, представляла оживленный рынок: видно было, что это город населенный и торговый, – чего нельзя было думать по пустынным его окрестностям. Среди города мы проехали под сводами башни, затем выехали восточными воротами, при которых устроена таможня; за воротами, чрез широкий обводный канал построен большой каменный мост; на нем стоял, в форменном одеянии, таможенный чиновник; не останавливая нас, он заглянул в каждый из наших возков, и только; с моста мы прямо въехали на площадку заставы, огражденную с трех сторон высокою стеною; на северной стороне стоит открытое на юг здание, тин, в котором восседал Фан ю̀й, или Гуаньда (пограничный комиссар); несколько низших мандаринов чинно стояли на галерее я̀мыня; по площадке прохаживался, взад и вперед, прилично одетый, дежурный страж; глубокая тишина царствовала в этом уголке; когда наши возки въехали на площадку и остановились, страж торжественно произнес: остановитесь! Мой домочадец, по-видимому, чувствовал важность минуты перехода за заветную черту; он облекся в парадное платье и в таком виде понес охранный лист в тин; надобно было исполнить формальность гуа мин, т.е. повесить свое имя в заставе, иначе, оставить в ней копию с листа. Комиссар пригласил меня в тин, напиться неизбежного чаю, пока будут списывать лист. Он был маньчжур, с белым прозрачным шариком на шапке; мы уселись с ним на деревянном диване, против дверей; между тем как за прилавком писарь начал свою работу. Фан ю̀й обяснил мне, что он обязан представить копию с листа главному начальнику границы, пребывающему в городе; причем не забыл упомянуть, что этот начальник, хотя второстепенный генерал (Мэ̀йрэн Чжангѝн, по кит. Фу ду ту̀н), пользуется правом непосредственного доклада Императору; затем, ему любопытно было узнать, которой степени звание Да шѐнь фу; в Китае служить и не иметь степени – не мыслимо; когда он узнал, что оно относится к 5 степени, то объявил, и что он 5 степени; содержания листа он недопонял, и вообразил, что в лице топографа, я везу с собой американца; надобно было выдержать дружеское прение о выражениях: бэнь го̀ жень, как он означен в листе, и хуа̀ жень, обозначавшем моего домочадца; если первое выражение взято из сообщения нашего посольства в Пекине, то оно, несомненно, относится к моему русскому спутнику, а хуа̀ жень – к домочадцу из китайцев; если же то выражение употреблено самим Цзун ли ямынь, то следует отнести его к моему домочадцу, а хуа̀ жень к топографу; фан ю̀й понимал в последнем смысле, но не обратил надлежащего внимания на конец текста, где вместо бэнь го̀ жень употреблено выражение эго̀ жень, которое прямо указывало на русского; что касается до слова хуа̀ жень, то нельзя было не согласиться с ним, что называть так китайца в обыкновенных документах не совсем уместно; слово хуа̀ имеет смысл, так сказать, выспренний, в противоположность и, варвару; употребить его в подорожной значит то же, что в русской подорожной прописать, вместо: «русский подданный» – «европеец». Но фан юй ошибался, разумея под именем хуа̀ жень американца; тогда было бы прописано хуацѝ го жень, как иногда называются американцы в Китае; притом, в этом выражении, звук хуа̀ выражается другим знаком. Гораздо проще и яснее было бы выражение ха̀нь жень, или чжун го̀ жень, как называют себя китайцы. Что касается до цели моего путешествия, то бесполезно было объяснять ее моему собеседнику; кто из китайцев поверит, чтобы здравомыслящий человек, из пустого любопытства, предпринял трудное и убыточное путешествие в малонаселенную страну? Фан ю̀й выразил предположение, что я еду с товарами, для распродажи их в Маньчжурии, по примеру китайских мандаринов, которые часто наживаются этим средством, провозя товары чрез заставу беспошлинно. В заставе от каждого проезжающего и проходящего требуют билетов, где обозначено не только имя и прозванье объявителя, но также место в Маньчжурии, куда он следует, цель его путешествия и время, сколько он пробудет в Маньчжурии. По словам фан ю̀й, более всех проходит в Маньчжурию шаньсийцев. Беседа наша прервана была шумом на площадке; какая-то женщина средних лет, прилично одетая, с двумя малолетними детьми, хотела пройти чрез заставу без билета, уверяя, что за заставой ждет её муж; напрасно уверяли её в незаконности ее требования; она настаивала на своем и хотела видеть самого комиссара; мандарины хотели подействовать на нее страхом и приказали сторожам арестовать ее; несколько человек бросились было к ней; но она храбро подняла свой посох и стражи рассеялись; тогда она завопила громким голосом; дети тоже заревели; насилу угомонили эту женщину, нарушившую декорум заставы. За заставой она обогнала нас в экипаже. Наконец, мой лист был списан и я простился с комиссаром. Из заставы проехали мы двойными воротами; стена идет от заставы, с одной стороны, на северо-запад, на вершины гор; с другой тянется версты 4, легким спуском, на юг к морю. Оттого крепость и названа Шань хай гуа̀нь, т.е. заставою между горами и морем. Стена сложена из кирпичей и в настоящем своем виде есть дело прежней династии Мин; у моря, говорят, заметны еще следы древней великой стены, построенной знаменитым Цѝнь ши хуан дѝ; по горам же остался от нее вал и маячные курганы. Горный хребет простирается от Шань хай гуа̀нь, по-видимому на с.-с.-в., на далекое пространство, отделяя от себя на ю.-в. увалы, через которые нам предстояло переезжать. Дорога шла, спускаясь и поднимаясь, чрез каменистые возвышения красного цвета; с вершины одного из них, направо, видно было море. Невдалеке от крепости мы переехали через увал, с которого отъезжающие в последний раз видят заставу, а возвращающиеся впервые усматривают границы вожделенной отчизны; поэтому, он носит два названия: у отъезжающих – горы скорби (Цѝхуан лин), а у возвращающихся – горы радости (Хуань сѝ лин). Спуск с этого возвышения очень глубок, со множеством промоин. Затем мы проехали местечко Хун ця̀н цзы (красная стена); по дороге дальше, в версте расстояния от нее, стоит одинокий каменистый холм, или сопка; на вершине ее построена кумирня в честь именитой жены, Сю̀й мын ця̀н, называемая по просту Ця̀н нюй мя̀о; когда Цѝнь ши хуан дѝ согнал сотни тысяч народа для построения Великой стены, в числе рабочих был и муж этой женщины; жена, не получая от него известия, решилась отправиться одна пешком для свидания с ним и по расспросам добрела до здешнего приморья, отыскивая мужа; она не застала его в живых; он помер от трудов и погребен был своими товарищами у подошвы Великой стены; бедная вдова, отыскав могилу мужа, горько плакала над ней и потом разбила себе голову о Великую стену; самые камни были тронуты ее горем и самопожертвованием; стена рухнула и погребла верную супругу на могиле ее мужа. Это предание воспето во множестве стихотворений, в укор Цѝнь ши хуан дѝ, которого китайская нация преследует глубокою ненавистью. Каменное изваяние Сю̀й мын ця̀н, в виде печальной женщины, поставлено в деревянном кивоте, в виду моря и Великой стены. При кумире есть такая надпись: «Куда девался теперь Циньский Государь! Великая стена утвердила навсегда ненависть к нему; между тем как Цян ню̀й доселе не забыта, и кусок камня на веки прославит ее супружескую верность». По случаю праздников, кумирня эта была открыта и народ сновал по западному склону холма. При вступлении в Гуань ду̀н (восток от заставы), как вообще называют Маньчжурию в Китае, прежде всего, поразило нас множество встречных путешественников, ехавших в экипажах, верхом на конях, мулах и ослах, но более всего пешеходов; то был торговый и промышленный люд, возвращавшийся на родину навсегда, или на время, после удачных или неудачных попыток разбогатеть в золотом крае (ба̀о дѝ) востока. На больших телегах, человек по 7 или 8 вместе, ехали торговые гости, шаньсийцы, побывать на родине, после 3-х или 4-х-летнего пребывания в Маньчжурии; насмешливое прозвище уксусников и здесь преследует этих, самых неутомимых и везде проникающих торговцев поднебесной империи; сам престарелый извозчик мой, всегда молчаливый и серьёзный, при встрече поезда шаньсийцев, не мог отказать себе в удовольствии крикнуть им: Лао сѝ цзы цзя̀ кэ ляо, тао эрр ва̀ цзы кэ ляо: «поехали домой уксусники, поехали ковырять в ушах» (т.е. ничего не делать, отдыхать). Усталые и загорелые пешеходы, обществами по нескольку человек, шли по сторонам широкой дороги, сохраняя глубокое молчание; выражение смуглых лиц их было озабоченное, и мысль сосредоточена, вероятно, на капитале, который они успели приобрести себе на заработках и промыслах, и несли с собой, крепко привязанным к поясу; были между ними женщины и даже дети; часто по дороге попадались кружки этих путников, отдыхавших, или обедавших, под деревом, или среди дороги; отдыхали и обедали они с тем же упорным молчанием и с тем же озабоченным видом; с каким, думал я, восторгом ступят они на вершину горы радости, откуда усмотрят в туманной дали родное небо. Пешеходы одеты были, большею частью, порядочно; но попадались также и бедные, в рубищах, с зловещим выражением на изнуренных и почерневших лицах; некоторые из этих несчастливцев, обессилевшие от голода, с трудом передвигали ноги. Странно, что до Шаньхай гуань не было заметно такого движения путешественников; вероятно, вступив в Гуань ли (в нутро заставы, т.е. в Китай), они расходятся по разным дорогам. По расспросам, мы узнали, что они, преимущественно, уроженцы северных провинций Китая, Чжѝли, Ша̀нь дун и Шаньси. Между этими путниками ярко выдавались одетые в желтое платье монгольские ламы, верхом на красивых мулах и лошадях; одни из них были из мукденьских монастырей, другие из аймаков, прилегающих к ивовой изгороди с северо-запада; ехали они в Вутай ша̀нь, на поклонение их святыни. Не одно движение по большой дороге привлекает здесь внимание путешественников; куда ни обратят они взоры, повсюду видят какие-нибудь следы минувшей воинственной жизни; на возвышенностях волнистой местности рисуются конические башни, одни – уцелевшие, другие – полуобрушившиеся, поросшие травой и кустарником; они построены из кирпича, превосходного качества, на четырехсторонних террасах; вышиною до 10 м. (30 ф.), к верху несколько суживаются и оканчиваются амбразурами; круглые и стройные формы их издали чрезвычайно живописны; не достает им только выпуклого венца, чтобы походить на древние римские башни. От многих из них остались только бугры и курганы. Народ называет эти башни Дунь та̀й, т.е. сторожевыми, или маячными башнями; но не то они были первоначально, во время царствования династии Мин; в ту пору они устроены были по главным дорогам нынешнего воеводства Шѐн цзин, под именем Лута̀й, т.е. придорожных, а по назначению – спасительных башен, для укрытия прохожих, в случае набегов или уря̀нха, или чжу̀рчжи; для этого на каждом Лута̀й было по несколько вооруженных солдат, которые спускали для спасающихся летучие лестницы. Первое наше ночевье в Гуань ду̀н было в местечке Ла̀о цзюнь тунь (старое военное поселение). В гостиницах здешних установлено новое правило для проезжающих; они должны платить, вместе, за простой и прокорм, будут ли пользоваться готовым столом, или нет; если положенное кушанье не нравится, проезжающий может заказать другое, но за него должен заплатить особо, а за положенное все-таки внести деньги. Архитектура здешних построек также особенная; стены, большею частью, выводятся из диких красных камней, скрепленных глиною и известью; крыши домов выгнуты легкой дугой; общий вид таких строений очень оригинален. Гостиницы, с пространными дворами и с огромною прислугою, наполнены проезжающими и прохожими; зимой, когда установляется обозный путь, здесь бывает еще более движения.

От м. Лао цзюнь тунь до кр. Чжун хоу со. Слобода при крепости Цянь со. – Крепость Цянь вэй. – Военно-пахотные поселения при династии Мин. – Суходольный рис. – Свиноводство. – Особый счет чохам. – Крепость Чжун хоу со

Мы продолжали ехать волнистою местностью, поднимаясь и спускаясь по увалам; эти увалы, вообще, называются Лин, попросту Га̀н цзы; удолия, между подъемами, – Го̀у (овраг), хотя бы они были широки и без оврагов. В этих падях, обыкновенно, расположены селения и протекают ручьи; вообще, почва, хотя каменистая, пропитана водой; на с.-з. постоянно виднелись горы. В селениях, которые мы проезжали, во множестве продавались воронкообразные шляпы, из тростника Симѝцзы, одни белые, другие разноцветные; покупали их пешеходы, для защиты головы от солнечных лучей. По дороге проехали мы длинную и оживленную слободу, расположенную при крепости Цянь cо̀ (на атласе: Чжу̀н цянь со); крепость еще цела и довольно велика. Переехав еще несколько увалов, мы прибыли к крепости Цянь вэ̀й, от которой осталось одно городище, заселенное крестьянами, и остановились для отдыха в торговой слободе. Крепости, известные под именем Вэй и Со, в Маньчжурии, построены были при династии Мин; мины содержали, в пределах нынешнего Мукденьского воеводства, значительные военные силы, простиравшиеся иногда до 200000 человек, против Уря̀нха, Чжу̀рчжи и Кореи; войска размещены были гарнизонами в Вэй, или крепостях 1-го разряда, по 5600 человек, и в Со, или в крепостях 2-го разряда, по 1120 человек. Эти гарнизоны были вроде военно-пахотных поселений. Вэй и Со носили названия по относительному положению своему, передних (цянь), средних (чжун), и т.д. При нынешней династии, одни из этих крепостей упразднены, другие обращены в города, или в дозорные пункты. – В Цянь вэ̀й нас угостили кашей из суходольного риса; разведение его, далее на восток, значительно; называется он здесь Цзѝн ми, т.е. столичным рисом (по столице Шѐн цзин, а не по Пекину); лучший сорт его совершенно белый и отменного вкуса; низший с желтизною; в Китае называют его Ха̀нь дао ми (суходольным) и Лào бай ми (старым белым рисом); по рассказам, сеют его во 2-й луне (марте), собирают в 8-й луне (сентябре). Хозяйство здешнего края известно также отличным качеством свинины, о котором, по общему убеждению, и понятия не имеют в Гуань лѝ (в Китае). Надобно сказать, что Маньчжурия искони славилась свиноводством, даже в ту пору, когда коренные жители ее изображаются китайскою историей в полудиком состоянии. Есть здесь обычай считать медную монету, которую мы называем чох, втрое более, так что когда требуется отдать 300 чохов, по расчету продавца, то надобно отдать только 100. Хозяин гостиницы объяснил нам, что здесь считают один чох за три со времен династии Тан; временщик той эпохи, Чжа̀н ши гу̀й, нашел, что для такой страны, как Маньчжурия, где и лес большой, и звери огромны, не прилично иметь слишком мелкую монету, и возвысил ценность ее в три раза. Вероятно, однако, этот способ счета введен не ради чести, а из потребности дробных ценностей в торговле; так в Пекине, до введения большой медной монеты, тот же чох считался за два. Оставив Цянь вэ̀й, мы ехали при туманной и жаркой погоде, то по каменистым и песчаным равнинам, то чрез увалы и пади; дорога проложена в красноглинистой почве, или просечена в камнях того же цвета; навстречу нам, по-прежнему, ехали и шли путешественники, тащились телеги и шли вереницей ослы с грузом хлеба; дорога была чрезвычайно оживлена. С вершины одного холма видно было протяжение с.-з. гор на север, в виде цепи холмов. Через несколько увалов мы выехали, наконец, на равнину, и прибыли к крепости Чжу̀н хоу со̀; предместье ее, или слобода, чрезвычайно большая, населенная и богатая; мы проехали три длинных улицы, состоявшие исключительно из лавок; народу было множество; везде кипела работа; крепость высокая и хорошо сохранившаяся, но в ней, кроме начальственных лиц, мало жителей; торговля и промышленность сосредоточиваются в предместье, как вообще во всех торговых пунктах Китая. Крепость эта, при династии Мин, была одним из важнейших постов, а ныне местечко одно из самых оживленных по торговле и промышленности во всей Маньчжурии. Мы едва могли отыскать для себя скромный угол в одной гостинице, огромный двор которой был загроможден возами. Весь день был туманный; к вечеру сделалось холодно; предложили подтопить спальные нары, но мы отказались от этого несвоевременного удовольствия. Едва мы поместились в гостинице, как из крепости прислали вестового узнать: не то ли лицо прибыло, о котором здешнее начальство было предупреждено циркуляром; уверившись, что я то самое лицо, и что мы завтра отправляемся, начальство совершенно успокоилось. Подобные наведывания со стороны официальных лиц пока были не часты; зато на каждом роздыхе и ночлеге купцы и хозяева гостиниц приступали к нам с вопросами: какие товары везем мы с собой, и нельзя ли посмотреть и купить их; по их убеждению, мы везли образцы изделий на пробу, чтобы узнать, какие из них будут более пригодны для сбыта в Маньчжурии. Спрашивали меня также о текущих ценах на сукно, серебро, опиум и другие статьи. Разуверить их не было никакой возможности.

От кр. Чшун хоу со до деревни Гань цао лин. Характер местности при речке Ню чжоу хэ. – Местечко Ван хай дянь. – Деревня Цао чжуан. – Город Нин юань чжоу

Мы продолжали ехать волнистою местностью; движение по дороге было необыкновенное. Переправившись вброд через широкую речку Ню̀ чжоу хэ, переехали значительное возвышение Бào гун лѝн; из почвы красной глины выдавались белые камни; по гладкому и безлесному склону рассеяны могильные насыпи из красной глины. Далее следовали новые увалы. В почве повсюду просачивались родники, – по-видимому, запас воды был близко к поверхности земли, даже на возвышенностях. Поднялся ю.-з. ветер; сделалось холодно. Вскоре в небольшом местечке Ва̀н хай дя̀нь (место, откуда видно море) мы увидели направо, в версте расстояния, море; склон увала, по которому мы ехали, спускается до самого моря; невдалеке от берега видны были два острова, которые, по форме их, называются: один Цзю̀й хуа дао (остров Астра), другой Та̀о хуа дао (о-в персиковый цвет). Отсюда мы спустились на равнину с черноземной почвой; вдали, на востоке и северо-востоке, поднимались горы значительной вышины. Для роздыха остановились мы близ остатков крепости Шахэсо̀, в населенной слободе; здесь угостили нас превосходной морской рыбой. Подул сильный ветер; небо заволокло туманом. От места роздыха мы ехали сначала по равнине; потом, переехав одну речку вброд, поднялись по увалу, к деревне Ца̀о чжуан; на этом увале, во многих местах, камни и глина ярко-фиолетового цвета; попадались камни бурые, иные покрытые желтизной, как будто ржавчиной; за деревней простирается равнина с мягким грунтом. Плантаций дерев мало, но много пашен, большею частью под яровым; вообще же, земледелие в здешнем краю скудно. Сквозь туман впереди обрисовались горы, со сторожевыми башнями на двух вершинах их. На почве показалась дресва; ветер переменился и подул с востока от гор. Мы миновали город Нѝн юань чжо̀у, обнесенный высокой стеной со рвом; близ него остался вал от древнего города того же имени. Через несколько времени мы въехали в горную долину, при начале которой стоит кумирня; долина ровная, грунт – мокрый песок; камней по дороге мало; нет здесь ни промоин, ни голых каменных площадей; вместо белых камней, на боках гор выказываются седые, мшистые, каменные массы. За последним увалом мы спустились к деревеньке Га̀нь цао лѝн, названной так по ближайшему перевалу, и решились переночевать в ней. Близ деревеньки возвышается пирамидальная сопка, с развалинами древней башни наверху; она стоит отдельно от других гор и необыкновенно красиво рисуется, как огромный курган, с развалинами на вышке; гора эта называется Та̀й цзы шань, т.е. башенная. Деревенька отстоит от моря в 10 ли. Нам приготовили на ужин морской рыбы Янь вэй ю̀й (рыба с ласточкиным хвостом). В ночь выпал дождь.

От дер. Гань цао лин до сел. Шуан ян. Местечко Лянь шань. – Вид на море. – Деревни Сань и мяо и Та шань. – Местечко Гао цяо. – Распросы о дороге в Маньчжурию. – Куань чэн цзы. – Горы Син шань и Сун шань. – Речка Сяо лин хэ

С утра погода была ясная, тихая и теплая. Мы переехали через увал Га̀нь цао лѝн, и чрез несколько времени выбрались на равнину, по которой дорога была чрезвычайно избита; направо, в верстах в 5 или 6, блестело море; навстречу нам шли обозы с сорго и с хлопком. Затем мы проехали большое торговое местечко Лянь ша̀нь, во время утреннего рынка; здесь продавали разную простую посуду, множество морской рыбы, стрельчатый лук необыкновенной величины и неизбежный шпинат; замечательны были соломенные воронкообразные шляпы, с отверстием, не менее аршина в поперечнике; они служат надевными зонтами от дождя. Близ этой слободы, налево, есть цепь гор, отчего она и названа Лянь ша̀нь (сплошные горы). Далее по дороге встречались опасные лужи; воды здесь большое обилие; она текла по дорожным колеям. С вершины одного увала открылся широкий вид на море, верстах в 5 от дороги, со множеством судов и лодок; на море виднелись два острова с сопками, один дальний, Дàби цзя ша̀нь, другой ближе, Сяоби цзя ша̀нь; названы по сходству их гор с подставкою под писчую кисть (би цзя̀), с различением большого и малого, Да и Ся̀о. Отсюда мы проехали деревню Сань и мяо, названную так по кумирне. Погода была ясная, с северным ветром. Далее спустились в деревню Tà шань (гора башня); здесь протекает быстрая речка, устье которой в море мы видели с ближнего увала; полагаю, что в этом месте, до уровня моря, падения не более 100 ф.; это самый низший пункт на нашей минувшей и предстоящей дороге. Потом мы переехали еще два увала и остановились в довольно богатом местечке, Гào ця̀о (высокий мост); в гостинице угостили нас морскими раками. Здесь еще мало выделывают горохового масла и гороховых выжимок, для отправления в Ню̀чжуан. Хозяин гостиницы был в Айгуне, или, как здесь называют, А̀йху; но не мог сообщить нам подробностей о дороге через Гѝринь; он, как и все имеющие дела в Айгуне, или Цициха̀ре, ездил отсюда не на Гѝринь, а на Куань чэ̀н цзы; так называется торговое местечко, в 240 ли от Гѝриня на запад, следовательно по всем соображениям, там, где учреждено комиссарство Ча̀н чунь тин, обозначаемое на картах также под именем Шан ду̀ (верхняя столица), в предположении, что тут была одна из резиденций Киданьских ханов. Имя Куань чэ̀н цзы известно по всей Маньчжурии; к нему, говорят здешние купцы, ведут все северные проходы чрез Ивовую изгородь. Надобно отличать его от Куа̀нь чэн ся̀нь, за крепостью Сѝ фын ко̀у, уездного города, чрез который пролегает степной тракт в Цицихар. Дальнейшее путешествие наше было по длинной равнине; потом, переехав увал, мы спустились к подошве горы Син ша̀нь (абрикосовой), и объезжая гору слева, попали в тину, где уже сидел обоз с товарами; возки наши едва выкарабкались из нее; извозчики же обоза спокойно сидели на окраине тины и курили трубки. Затем, через два увала, мы подъехали к горе Сун ша̀нь (сосновой), при которой расположено селение того же имени; отсюда видна река Ся̀о лин хэ, налево от горы. При горах Син ша̀нь и Сун ша̀нь некогда были крепости, взятые маньчжурами во время похода их на Китай. Здесь пролегает дорога в Цзѝнь чжоу фу, весьма известный торговый областной город Южной Маньчжурии; мы оставили его налево и направились прямо к р. Ся̀о лин хэ (малая Лин хэ̀, или холодная река), через которую переправились вброд; эта чистая речка вытекает из гор; на ней, выше, стоит Цзѝнь чжоу фу; правое прибрежье ее заросло, или засажено, тополями. От реки, через несколько времени, мы доехали до селения Шуан я̀н (двойной ян, т.е. полдень; названо так по положению двух ближних гор, стоящих одна за другой и обращенных на полдень) и в нем остановились на ночлег. После полудня дул западный ветер; мы ехали постоянно в густой пыли. Отсюда до Цзѝнь чжоу фу считают 20 ли на с.-з.

От сел. Шуан ян до Чан синь дянь. Местечко и река Далин-хэ. – Тополи. – Селение Тулао по дянь. – Местечко Ши сань чжань. – Горы Ши сань шань. – Хребет Гуан нин шань или Иву люй. – Сказание о царевне Жень хуан ван

От Шуан я̀н, мы ехали, при свежем с.-в. ветре, по местам, похожим больше на кочевые пастбища, безлесным, с незначительным хлебопашеством. На одном отлогом увале мы встретили огромный обоз, следовавший в Цзѝнь чжоу фу. Затем, проехали чрезвычайно длинное местечко Да̀лин хэ, некогда (при династии Мин) знаменитое и важное, а теперь молчаливое и бедное; здания плохи, улицы не людны, гостиницы закрыты; за этим селением, в некотором от него расстоянии, протекает река Да̀лин хэ (большая Лин хэ̀, или холодная река), от которой оно получило свое название; река шириною, с островками, саженей до ста (200 м.); вода в ней мутная, дно иловатое, хотя берега ее глубоко песчаны на далекое пространство. Мы переправились вброд, с вожатыми, которые вели наших мулов под уздцы и извилинами брели в воде, по отмелям; в другое время здесь перевоз. На реке мы встретили вереницу бя̀о чэ, т.е. телег с казенным серебром; везли его из Мукденя. От реки мы ехали, после песков, по черноземной равнине, – потом по песчаным пустошам, засаженным тополевыми рощами. Давно уже я заметил, что здешние тополи (я̀н шу) значительно разнятся от тех, которые мы привыкли видеть около Пекина; они ростом меньше и походят на осину. Далее, через песчаный холм, въехали в селение Ту̀лао по дя̀нь; название это странно (гостиница лысой бабы), но оно помечено теми же знаками и в атласе; селение очень бедно. Справедливо говорили нам, что от Да̀лин хэ на восток страна бедствует от голода, вследствие неурожая; повсюду заметна была нищета, продовольствие вздорожало и появились неотвязные нищие. Мы остановились в бедном и нелюдном местечке Ши сань чжа̀нь (станция 13-ти), стоящем невдалеке от небольшой цепи гор, которая разделяется на 13 отдельных пиков, – отчего и местечко получило название. После роздыха, мы поехали подле цепи этих замечательных пиков, называемых Ши сан ша̀нь (13-ю горами); это отвесные скалы, серого цвета, поднимающиеся одиночными пиками; крайняя сопка, как будто, расщепилась на двое, сверху до низу; внутри ее, говорят, есть озерко. Впереди, вдали, виден был мрачный и огромный кряж Гуан нин ша̀нь, с которым Ши сань ша̀нь одного образования. Приближаясь к этому горному кряжу, мы могли различать гребнистую вершину его и ряд пиков, с отвесными скалами, в страшном беспорядке. Кругом простиралась степь. Мы объехали южную окраину хребта, имея его влеве; с равнины, по ту сторону хребта, видно было направление его на с.-в. К закату солнца, мы поднялись на возвышение, близ станка Чан синь дя̀нь; в это время солнце погрузилось за зубцы гор; мгновенно прозрачный фиолетовой туман облек весь обращенный к нам скат кряжа; нельзя было оставаться равнодушным при виде величия и дикой красоты зрелища; перед нами расстилался угрюмый и безобразно изрытый хребет, на далекое пространство, под легким покровом вечерних паров. Северная часть хребта, отделяющаяся от южной части его перерывом, или долиной, казалась формы более мягкой и спокойной, может быть за отдаленностью и туманом. По-видимому, горы эти состоят из голых, отвесных скал, нагроможденных одна на другую. Называются они, по имени ближнего города, Гуан нин ша̀нь, также Лю ша̀нь, или шестигорием, по шести ярусам, или террасам, которыми они воздымаются; но классическое название им – Иву лю̀й, – название не китайского происхождения; они были известны, в Китае, еще в глубокой древности, с тех пор, как Китай впервые познакомился с северо-востоком; в продолжение тысячелетий, Иву лю̀й чествовалась как охранная гора (Чжень ша̀нь) области мрака, или нынешней Маньчжурии, и была одною из 12 именитых гор, которые назначены были стражами 12 областей поднебесной империи; все царствовавшие в Китае династии, включая и нынешнюю, благоговейно чествовали ее и приносили ей жертву. По понятиям китайским, горы, давя почву, как будто дают твердость краю, над которым они господствуют, и упрочивают владение им; поэтому духи гор, как властители страны, вместе с духами морей и рек, а в Маньчжурии, кроме того, с духом дремучих лесов, которого гиньцы величали Князем прекрасной тени (Цзя̀ инь хо̀у), всегда были предметом обожания и поклонения; завоеватели, вступая в неприятельскую страну, прежде всего, старались жертвами и молитвами склонить в свою пользу духов местных гор. У маньчжуров, Иву лю̀й чествуется, как pendant Чан бо ша̀ня; обе они охраняют державу их в этом крае. Иву лю̀й служит также несокрушимым памятником имени киданьского царевича, Жень хуан ва̀н, на котором китайские географы и историки с любовью останавливаются. Когда основатель киданьского владычества в Китае (Тай цзу̀) покорил владение Боха̀й, в Маньчжурии, то он образовал из завоеванной им страны особое вассальное владение, под именем Ду̀н дань го (восточное киданьское), и поручил управление им сыну своему Жень хуан ва̀н; царевич всей душою был предан литературе и наукам; он собрал огромное количество рукописей и книг (китайских), и построил для них библиотеку и кабинет для себя на самой высокой горе в гряде Иву люй; там, в уединении, он проводил дни, среди книг, развлекая себя видом отдаленного моря. У Иву люй также погребен прах киданьского Тай цзу̀. По китайской географии, Ивулюйский горный кряж стоит отдельно от других, и в окружности занимает пространство в 230 ли; от моря отстоит в 130 ли. Формация его резко отличается от формации других горных систем Маньчжурии. Прибыв в Чан синь дянь, мы долго искали квартиры по длинной улице его; все гостиницы были закрыты, вследствие упадка торговли и дороговизны продовольствия; остались два бедных постоялых двора; но и те были заняты обозами и стадами пригонных свиней; мы едва упросили хозяина одного из них дозволить нам поместиться в единственном амбаре, в котором ночевали 20 человек работников и шесть извозчиков; продовольствия никакого; корм для скота продавался почти по золотникам.

От Чан синь дянь до Ху цзя во пу. Вороны и сороки. – Значение их в истории Маньчжурского дома. – Чжун нань пу. – Горох и гороховое масло.– Река Ян чан хэ. – Труп странника умершего с голода. – Селение Сяо хэй шань. – Китайцы-Маньцзы

В этот день мы также встречали на пути увалы и возвышения; но видно было, что мы понемногу оставляем гористое пространство, продолжавшееся от крепости Шань-хай гуа̀нь, и приближаемся к равнине, по которой протекает Ля̀о хэ. По дороге мы видели множество ворон; эта птица показалась мне здесь чернее и более блестящею, чем в Пекине; равно и на сороках черные перья более резко отделяются от белых и цвет их свежее. Та и другая птица уважается маньчжурами; в происхождении владетельного дома маньчжуров играет роль сорока; а вороны у маньчжуров нечто в роде капитолийских гусей; рассказывают, что вороны раз спасли основателя царствующего дома (Тай цзу̀) от неминуемой опасности быть убитым в бегстве от преследовавших его неприятелей, прикрыв его в траве; в память-де этого события и в благодарность птице спасительнице, у маньчжуров в домах ставят веху, с сосудом на верху, в который кладут мяса для ворон. В жизнеописании Тай цзу̀ действительно повествуется о чудесном его спасении; но обычай кормить ворон на вехах существовал в Маньчжурии ранее Тай цзу̀; вороны, в туземной религии, суть представители предков, съедающие фамильную жертву дома. Мы остановились, для роздыха, в местечке Чжу̀н нань пу. Здесь я попробовал горохового масла (до̀у ю); цвета оно желтоватого; сильного вкуса в нем нет; не противно, но и не вкусно, продается дешевле кунжутного; но когда наши извозчики, за неимением другого масла, стали подмазывать колеса экипажей гороховым, то от трения оно стало издавать нестерпимую вонь; горох, из которого добывается масло, называется желтым (хуа̀н до̀у), формы продолговато-круглой, и походит больше на бобки, чем на горох; так бы и следовало его называть; во внутреннем Китае о нем не имеют понятия, сколько мне известно. Выжимки от горохового масла формуются в кирпичи и доставляются в этом виде, под именем до̀у бѝн, (гороховых лепешек), в порт Ню̀ чжуан, в огромном количестве; и оттуда отправляются морем в южные провинции Китая, для удобрения полей, в котором там недостаток; хуан до̀у, сколько я заметил, разводится преимущественно в восточной части мукденьского воеводства; разводят его и далее на север; но выжимки гороховые, за отдаленностью пути, не отправляются в Ню̀ чжуан, а употребляются на месте для удобрения полей и на корм свиней. Нам случалось видеть, в постоялых дворах, чаны с этим снадобьем, в брожении, прежде чем его подвергали тиснению; запах от него был невыносимый. От станка, мы ехали пространной равниной до реки Я̀н чан хэ (бараньи кишки), названной так по извилистому течению ее. По переезде через реку и потом через увал, мы приближались к местечку Ся̀о хэй ша̀нь (черная горка), когда заметили, посреди кочковатой дороги, труп бедного пешехода, умершего с голода; он лежал под солнечным зноем и лицо его вздулось и побагровело; подле него брошен был посох; подобные встречи здесь не редкость; замечательно равнодушие, с которым китайцы смотрят на эти жертвы голода; наши извозчики слегка взглянули на труп и то только для того, чтобы объехать его, не задевши. Ся̀о хэй шань, вопреки моему ожиданию, оказалось селением огромным и оживленным. После него следовали холмы и увалы; потом долина и речка с накидным мостом; мы прибыли, затем, в селение Ху цзя во̀ пу, где и остановились переночевать. В гостинице один молодой человек, вновь поступивший в здешнюю милицию, рассказывал нам, что конные разбойники до сих пор не истреблены и скрываются в разных притонах, и что отряды войск продолжают ловить и казнить их; что эти мaцзэ̀й (конные разбойники) суть чистые ма̀ньцзы, т.е. не маньчжуры, а китайцы, или выходцы из Китая; между ними есть шаньдунцы и магометане, равно жители мукденьской области (Фын тянь фу̀) и даже выходцы из за Ивовой изгороди. Причина их грабительств одна: бедность. Здесь уже начинают называть китайцев, временно или постоянно живущих в Маньчжурии, ма̀ньцзами; многие китайцы, говоря о своей национальности, тоже называют, себя не Ха̀нь жень (китайцы), а ма̀ньцзы. Здесь сформирован был летучий отряд из тяньцзиньцев, славящихся храбростию.

От Ху цзя во пу до селения Синь минь тунь. Местечко Бань ла мынь. – Дурная дорога. – Болотный рис. – Местечко Да бай ци пу. – Разговор с сосланным родственником Императора. – Военные поселения Маньчжуров

Сегодня мы ехали по равнине; гористую страну миновали; предстояли места низменные. С раннего утра было ясно, тихо и тепло, а потом сделалось жарко. Земледелие здесь, по-видимому, в цветущем состоянии; разработка земли в обширных размерах. По дороге мы проехали местечко Бань ла мынь, замечательное только глубокою лужею поперек проездной улицы; чтобы объехать ее, нужно было сделать огромный круг, сначала переулками, потом полями; вследствие удивительной небрежности жителей, половина селения, по ту сторону лужи, лишена движения, потому что все объезжают ее; навстречу нам попались местные чиновники в экипажах, также объезжавшие роковое место; они также не заботятся об улучшении проезда и также подвергаются неудобствам проселочной дороги и напрасной траты времени из-за одной лужи. Впрочем, известно, что в Китае вообще цены времени не знают, а дурное состояние дорог и вследствие того прекращение, или затруднение, сообщений считается неисправимым злом, наряду с поветрием наводнением и засухой. Мы изведали это тяжким опытом, проезжая по такой дороге, которую трудно было пройти и пешком. В особенности страдали обозы; жаль было смотреть на бедных животных, карабкавшихся в тине по брюхо несколько часов сряду, нисколько не подвигаясь вперед; летом в упряжи бывают большею частью лошади, которые, по мнению китайцев, легче переходят грязи, чем мулы и ослы своими тонкими ножками; в каждом возе запряжено бывает от 7 до 10 скотин, но и тех еще не достаточно; перевозку на возах здесь предпочитают вьючной из экономии. В сухих местах дороги выбиты такие глубокие колеи, что высокие колеса китайских экипажей попеременно низвергаются в эти щели по ступицы; часто возы с товарами опрокидываются, а седок в возке должен постоянно спасать свою голову от размашистых ударов в стенки экипажа. Для путешественника, не привыкшего к подобным переездам, здешняя дорога истинная пытка; чрез несколько дней трудно узнать его. Иногда, после тяжелого переезда, у какого-нибудь селения мы проезжали тщательно отделанный мостик чрез канаву, между тем как огромные пространства убийственной дороги оставались не тронутыми; обыкновенно, при таких мостиках были памятники в честь создателей их; многие из этих памятников лежат на земле поверженные и разбитые каким-нибудь озлобленным путешественником. Впоследствии мы неожиданно усмотрели, что фатализм относительно дорог существует и в Южно-усурийском крае. Мы продолжали путь постоянно по равнине. В низменных песчаных местах заметно было разведение ба̀й цзы (болотного риса), который здесь в большом употреблении; зерно идет на корм скота, а солома на устилку крыш домов. Мы хотели было остановиться для роздыха в местечке Ся̀о бай ци пу, но единственная удобная гостиница там была закрыта и мы отправились далее, в Да̀ бай ци пу (большое Бай ци пу̀, или местечко белого знамени; прежнее было малое Бай ци пу̀), где нашли удобную гостиницу. Здесь посетил нас один желтопоясый (Хуан да̀й цзы, родственник Императорского дома); но его словам, он служил при мукденьском воеводе и прибыл сюда по своим делам; на самом же деле, как я узнал после, он был сослан, за проказы в Пекине, в Мукдень, под надзор воеводы. Долго он беседовал со мной, расспрашивая о русских товарах и о ценах их; в особенности интересовался он знать, не везем ли мы запаса револьверов, за которые мы могли бы приобрести здесь огромную выручку. Он также рассказывал, что разбойники мукденьской области грабят больше от голода. Мой собеседник оказался очень начитанным и знающим страну. Перед отъездом нашим, он и хозяин гостиницы настоятельно просили нас в обратный путь привезти с собой револьверов, часов и ковров. До сих пор мы проезжали китайским населением; далее стали попадаться военные поселения маньчжуров, издавна утвердившихся здесь в качестве Чжу фа̀н, или гарнизонных; военное устройство их одинаково с устройством пекинского маньчжурского войска; но главное начальство военное, как и гражданское, здесь в руках воевод (Цзя̀н цзюнь). Здешние маньчжуры, сколько я заметил, отличаются от пекинских трудолюбием и промышленностью; оттого они зажиточны. Во всех поселениях их заведены училища для детей. Для ближайшего управления колониями китайцев в Маньчжурии, учреждены второстепенные инстанции, под ведением воеводы, занимаемые гражданскими чиновниками из китайцев под именем Тун чжѝ и Ли шѝ тун па́нь; китайцы не любят подчиняться военным властям. От Да̀ бай ципу̀, переехав две речки и миновав кумирню с великолепной тополевой рощей, мы прибыли в большое поселение Синь минь тунь (новое поселение крестьян), где и остановились ночевать. Это местечко походит более на город и имеет особого правителя, тун чжѝ; торговля должна быть здесь огромная; денежные разменные банки принимают серебро только в большом количестве, и билеты их ходят, без всякого затруднения, и в Мукдене. Гостиница содержится маньчжуром.

От селения Синь минь тунь до дер. Да ши цяо. Река Ляо хэ. – Крепость Цзюй люхэ чэн. – Местечко Син лун дянь. – Селение Лао бяпь. – Въезд в Ляодун. – Вежливое обращение туземцев. – Безопасность

Мы продолжали ехать по равнине. Погода была тихая и ясная. Местами виднелись следы древних укреплений, в виде бугров, поросших травою; видно было, что мы приближались к бассейну р. Ля̀о хэ, служившей с незапамятных времен военною линиею для Китая. Переехав протоку этой реки вброд, мы миновали несколько усадьб и крепость Цзю̀й люхэ чэ̀н, расположенную на правом берегу реки; в крепости пребывает маньчжурский комендант с гарнизоном; называется эта крепость по старинному названию реки: Цзюй люхэ̀. Перевоз через речку должен быть у крепости, но по некоторым неудобствам перенесен ниже по течению, на крутой изгиб реки; мы добрались до него по сыпучему песку; все наши пять возков помещены были на один паром, ходивший через реку по канату; река значительной ширины; средняя глубина ее, по показанию перевозчиков, здесь десять футов; вверх по реке плыли торговые суда небольшого размера; берега реки песчаны, ровны и засеяны болотным рисом. Меня уверяли, что плавание по Ля̀о хэ вниз удобно только при высокой воде; обыкновенный путь в Ню̀ чжуан идет из Мукденя, вьюками и телегами. По переправе через реку, за песчаной равниной, мы следовали среди пахотных полей до местечка Син лун дя̀нь, в котором остановились для роздыха. Оттуда ехали также по равнине; по дороге проехали небольшое селение Ла̀о бянь, иначе Цзю̀ бянь; то и другое название значит: старая граница; местечко названо так от старинного вала, который тянется направо и налево от него на неопределенное пространство; китайские географы полагают, что это была военная граница при династии Мин, воздвигнутая в ту пору, когда Китай потерял Ляо ду̀н, т.е. страну на восток от реки Ля̀о хэ, и должен был отстаивать Ля̀о сѝ (страну на запад от Ля̀о хэ). Ляо ду̀н, в которую мы вступили, имеет особый характер, приятно поражающий путешественника; повсюду видны плантации дерев; на безбрежной равнине рисовались, купами и аллеями, зеленые ивы и тополи, которыми здесь обсаживают пашни и могилы; большая широкая дорога, называемая императорскою (Юй лу), также обсажена ивами; и теперь еще, на многих местах дороги, уцелели превосходные аллеи, хотя свинопасы и пилигримы промышленности, без жалости, истребляют придорожные деревья. Мы остановились в деревне Да̀ ши ця̀о (большой каменный мост), названной так по каменному мосту, устроенному через канаву, подле деревни. Продовольствие в здешнем краю было чрезвычайно дорого; пуд мелкого проса стоил около 4-х рублей монетою; такая же цена плохой пшеничной муки. Начиная с Синь минь тунь, местное население уже не так дивовалось нами; европейцы здесь несколько известнее, чем до Мукденя и за Мукденем, вследствие сношений с портом Ню чжуан. Кстати, скажу за весь переезд наш от Пекина до Айхуня, что в продолжение всего нашего путешествия я не слышал ни от кого грубого или насмешливого слова, тем менее подвергались мы каким-либо оскорблениям делом, кроме разве назойливого любопытства. Правда, случалось, что принимали нас неохотно, но потом, не замечая у нас ни револьверов, ни нагаек, и слыша от нас китайскую речь, убеждались в нашей добропорядочности; китаец с иностранцем, объясняющимся по-китайски, редко позволит себе уклониться от правил вежливости; знание же китайской грамоты окончательно мирит его с иноземным собеседником и порождает в нем даже уважение. Другое обстоятельство, о котором я не могу умолчать, есть полнейшая безопасность для проезжающих; в гостиницах, где мы останавливались, мы нигде и никогда, ни днем, ни ночью, не выбирали вещей из некоторых возков наших и не вносили их в комнаты; между тем в гостиницах бывало до 80 человек прислуги, исключая несметной и постоянно сменяющейся толпы любопытных. Тем не менее, у нас, во всю дорогу, не похитили ни одной вещицы. Но любопытство толпы было для нас крайне неудобно и досадно, лишая нас свободы в действиях; к сожалению, неизвестно, каким путем нам почти всегда предшествовала молва; одни рассказывали, что мы иностранные торговые гости, другие – что мы нарочито командированы китайским императором на границу, для произведения какого-то важного следствия; находились простые люди, которые совершенно были убеждены, что мы отправляемся в ссылку, в Цициха̀р. Все эти толки удваивали любопытство в местах, где мы останавливались. Со второй половины дороги, к тому присоединилась неотвязная предупредительность и попечение о нас со стороны местных властей, которые видели в нас шпионов и еще хуже; их официозное внимание окончательно связало нас. Не говорю, как о мелочи, о впечатлении, какое производило, в некоторых местах, на зрителей случайное сходство мое, в глазах китайцев, с каким-то европейским путешественником, который оставил, в этом крае, по себе недобрую славу.

От дер. Да ши цяо до местечка Да ва. Местечко Тавань. – Кумирня Бао шен сы. – Город Мукдень. – Кумирня Лао е мяо

Утро было пасмурное. Переехав у деревни Да̀ши ця̀о через хороший каменный мост, мы должны были удалиться вправо от большой дороги, потому что впереди, в местечке Та̀вань, разрушился мост; объезд по проселочной дороге был чрезвычайно труден; через одну грязную канаву мы с трудом переправились; затем следовала полоса сыпучего песка и потом мы выехали на открытое место; поля засеяны были желтым горохом, пшеницей и сорго. Влеве видна была ярусная башня в Та̀вань. Подул сильный ветер, поднимая густую пыль; сквозь пыльный туман обозначилась белая cyбypга̀, в ламской кумирне Бао шен сы̀, на западе от Мукденя; вскоре показалась и кумирня, осененная густыми деревьями. Кумирня эта построена в 1638 г. вторым ханом Маньчжурского дома, через 13 лет по перенесении резиденции из Хэту ала [Син цзѝн, или столица возникновения (династии)] в город Шень я̀н, переименованный в Мукдень [по кит. Шѐн цзин, т.е. столица усиления (династии)], для помещения кумира Махагала̀, хранителя веры. Кумир отлит был еще при Хубилае знаменитым Пакба ламою, для кумирни горы By тай ша̀нь, откуда унесен был в северную Монголию; Хутухта Сярба̀ принес его к Чахарскому хану Линь да̀нь; когда маньчжурский завоеватель покорил земли Чахаров, Лама, по имени Моргэ̀н, представил кумир маньчжурскому хану; кумир встречен был в Мукдене торжественно и тотчас приступили к сооружению достойного для него помещения. На украшение этой кумирни употреблено было множество золота и серебра. Так рассказывается на 4-х-язычном памятнике, поставленном в кумирне. Маньчжурские ханы, с самого начала, выказывали симпатию к ламскому буддизму и, для охраны новой резиденции своей, поставили при ней одно из буддийских божеств, изображаемое в виде грозного и черного исполина; в Пекине есть другая буддийская святыня, сандальный кумир Будды, сделанный, будто бы, еще при жизни его. Ближе к городу показались кумирни, кладбища и огороды; город построен на безлесной равнине с глинистою почвою, и изрытой промоинами, точь-в-точь как Пекин, только в уменьшенном виде. Он обнесен наружной глиняной стеной, с простыми, без башен, воротами; кроме того, есть внутренняя стена, сложенная из кирпичей, с башнями и амбразурами; прямые улицы города поддерживаются лучше, чем в Пекине, и также состоят из лавок и магазинов; торговое движение, особенно во внутреннем городе, было значительно, – и немудрено: сюда сходятся торговые пути из Китая, порта Ню̀ чжуан, Кореи, внутренней Маньчжурии и Монголии; посреди города устроена сторожевая башня, при которой есть оживленный рынок. Мы остановились в пространном постоялом дворе, со стоянкой для возков и телег (чэ̀дянь); кроме того, есть здесь постоялый двор, для вьючного скота, ло̀мадя̀нь. Едва мы поместились в квартире, как стали являться к нам купцы с предложениями мехов, жинь шиня; нефритовых изделий, и со спросом, о наших товарах. Купцы жаловались на дороговизну нашего сукна и на то, что лучшие собольи меха поступают теперь от Хэ̀цзинь (гольдов) к русским. Здешние торговые люди, большею частью, из Шань си и Юн пин фу̀. Отсюда до порта Ню̀чжуан считается 360 ли. В топливо здесь употребляют дурной каменный уголь, привозимый с ю.-в. из дальних гор Бэньсиху̀, или, как здесь называют, Бэй цзяху̀. С южной стороны Мукденя протекает река Ху̀нь хэ, впадающая в Ля̀о хэ. Замечательно, что имени Мукдень в Маньчжурии мы ни разу не слышали; равносильное же ему Шен цзин употребляется только в официальных бумагах, равно как и Фын тянь фу̀, в смысле губернского управления; обыкновенное название его здесь просто Цзин, или столица; но самое общеупотребительное – есть старинное: Шень ян; торговое сословие и простонародье другого имени не знают. Города Мукдень и Син цзѝн считаются заповедными; близ них погребены первые ханы маньчжурские; до начала текущего века, богдоханы считали обязанностью, хоть раз в жизни, посетить могилы своих предков; но со времен государя Цзя цѝн, путешествия эти прекратились; этим объясняется неисправность дорог; оставшихся в совершенном небрежении; мосты обрушились, боковые канавы затоплены и деревья срубаются или пожигаются. По обилию китайских переселенцев в мукденьском воеводстве и по особенным преимуществам края, в Мукдене есть высшие инстанции, по примеру Пекина, исключая Палаты чинов. Мой домочадец, по просьбе одного пекинского знакомого, ходил здесь в уголовную палату, для выручки родственника его, невинно замешанного в одном уголовном деле; он был оправдан, но для выхода его из тюрьмы требовалась очистительная жертва, 6 лан серебра (12 рублей). В палате, между прочим, говорили М., что о нашем проезде давно уже получено предварительное известие, но что здешний воевода не обращает особенного внимания на приезжающих из Пекина; у него-де на плечах Ин цзы, – так здесь называют Нючжуанский порт. Нас пугали, что в Гирине не найти нам извозчиков в дальнейший путь; что поезда на Амур этим путем редки; торговый тракт в Цицихар и Айхунь лежит через проход Ивовой изгороди, называемый Фа̀кумынь, на аймаки Корцѝнь и Корло̀с; там есть огромные колонии китайских землепашцев, в Чан ту и Чан чунь (Куань чэн цзы); но мы не могли изменить нашего маршрута и решились покориться всем случайностям путешествия. Поднявшись с места, мы выехали восточными воротами внутреннего города и направились на север, следуя близ восточной стены; у северо-восточного угла городской стены мы заметили небольшую кумирню, вроде пещеры, освещенную внутри лампадами; перед кумирней водружено, по маньчжурскому обыкновению, несколько красных шестов; вся прилегающая к кумирне часть городской стены увешана досками, с благодарственными надписями за спасение и исцеление; кумирня посвящена хучэ̀н ла̀ое (господину хранителю города), в простонародье называемому Лао ѐ цзы (су̀дарь); так величают в Маньчжурии чудесную лисицу, вроде оборотня. Странно было встретить здесь, в таком ходу, китайское суеверие, которое в самом Китае, в настоящее время, считается предосудительным, или, по крайней мере, не выражается в открытом и общественном почитании. Проехав северными воротами внешнего города, мы поднялись на глинистый увал (Ту ган цзы), на южной стороне которого построена красивая кумирня, Лао е мяо, в честь Гуань дѝ, глубоко чествуемого по всей Маньчжурии. Гуань дѝ был историческое лицо III-го века по P.X. и назывался Гуань ю̀й; во время междоусобий того времени в Китае, он был одним из воевод, ратовавших за законное дело дома Хань, и в этой борьбе погиб. Во внимание к его доблестям, он был возведен в сан божества, под именем Гуань дѝ (царя Гуань). Надобно думать, что чествование его в Маньчжурии распространено было военными колониями китайцев при династии Мин, и ныне царствующий в Китае дом еще в Маньчжурии привык благоговеть к его имени. С вершины увала, вдали на с.-в. стали показываться горы. По сторонам заметны были следы маяков. Здесь впервые показались мухи; до сих пор мы не видели ни мух, ни ос. Мы остановились ночевать в местечке Давà̀ (большая впадина), расположенном в болотной лощине. На постоялом дворе надобно было поместиться в общем амбаре; тут же находилась и школа со множеством учеников. Дорога была несносная; к вечеру ветер стих, и небо покрыто было дождевыми облаками. Ночью, у открытых окон амбара, надоедал нам до глубокой полуночи слепой трубадур с гитарой и барабаном; несколько раз пропел он добрые нам пожелания и наконец, так как никому не хотелось вставать с постели, удалился, с укоризненными возгласами.

От м. Да ва до г. Те лин Сяня. Селение Цин ши тай. – Суеверный обычай при перевозке покойников. – Перевал Хама лин. – Встреча поезда с преступником-мусульманином. – Местечко И лу. – Шаньдунские колонисты. – Селение Фань цзя тунь. – Город Те лин сянь. – Железное производство. – Базары в Маньчжурии. – Разговор с промышленником бывшим в Усурийском крае

Утро было туманное; перепадал мелкий дождь. Путь наш даже лежал по волнистой почве, – через отпрыски восточных гор, между тем, как слева простиралась Ляодунская равнина, на которую иногда мы спускались. Дорога была чрезвычайно избита. Проехали маньчжурское поселение Цин ши та̀й, довольно промышленное; улица завешана была синими холстами, вывешенными для просушки. Дорога, после мукденьской, казалась пустынною; плантации редки; попадаются ели и Шань лихун (резань); встречные экипажи были, большею частью, порожние; раз попался рыдван, на котором везли гроб с покойником, в Китай; в Маньчжурии существует суеверный обычай отправлять отсюда покойников в Китай, с запасом билетов, взятых из кумирни Чэ̀н хуан мяо (городского пената) того города, где временно жил умерший; при каждой переправе через реку, или проход через заставу, сжигают по одному билету, давая тем знать местному духу, что покойник имеет право на пропуск; иначе, душа его, следующая за телом, не может перейти ни за реку, ни чрез заставу. Поднявшись на значительный перевал Ха̀малѝн (лягушечий), мы встретили поезд с важным преступником, стариком лет 70; по обыкновению, везли его на открытой одноколке, без шапки, со скованными ногами; поравнявшись с ним, я узнал в нем магометанина (по подстриженным усам); широкое лицо его было бледно и совершенно бесстрастно; заплывшие кровью глаза устремлены были вперед неподвижно; голова качалась из стоны в сторону; впереди ехал, в экипаже, офицер в полной форме; за преступником еще два возка с конвоем. Магометан в Маньчжурии очень много; большею частью они свободные переселенцы из Шань дуна, и подобно тому, как в Китае, не пользуются доброю репутациею; беспорядки, часто повторяющиеся в Маньчжурии, не обходятся без их участия. С вершины Ха̀ма лѝн перед нами открылся великолепный вид на север, где обрисовалась цепь гор, отделенная от нас прекрасной долиной, погруженной в утреннем тумане; оттуда мы спустились в долину, где, между двумя отрогами гор, расположена станция Илу̀; пред въездом в селение, мы встретили конный отряд солонов, вооруженных луками, стрелами и копьями; завидев нас, они весело крикнули нам монгольское: менду, и проехали мимо в порядке, по два в ряд. Илу̀, говорят, стоит на месте старинного города Ило̀у сяня, названного так в память древнего народа Маньчжурии, Ило̀у. Ныне местечко это заселено китайскими выходцами из Шань дуна; расселились они в Маньчжурии в огромном количестве, назад тому очень давно, в ту пору, когда маньчжуры, променяв свою родину на Китай, открыли свободный вход в нее, для переселенцев; шаньдунцы, терпевшие в ту пору голод от неурожая и стеснение от избытка населения в стране гористой, двинулись колониями в Маньчжурию; население их столь велико здесь, что наложило свое наречие на поселенцев из других провинций Китая, исключая кочующих шаньсийцев, которые с трудом изменяют свое наречие. В настоящее время, значительное число промышленников, временно проживающих в Маньчжурии, тоже шаньдунцы. Илу̀ поселение огромное; одним краем оно примыкает к перевалу. Не останавливаясь долго в Илу̀, мы поехали далее, через увал, и проехали поселение Фа̀нь цзя тунь, расположенное на равнине близ гор; здесь тунь, т.е. поселения, суть военно-пахотные колонии из старых, или коренных, маньчжуров (Фо̀ маньчжу), которые поселили здесь вследствие увеличения маньчжурских полков; эти тунь расположены близ Ивовой изгороди, по ту и другую сторону ее. Далее, мы держались постоянно гористых возвышенностей, имея их направо; на одной горе красовалась ярусная башня; вскоре затем показался город Тѐ лин ся̀нь, к которому мы направились; он широко раскинулся вблизи длинного горного кряжа, Те лѝн, темневшего за городом; к городу ведет превосходная гладкая и ровная дорога. Мы миновали одну гору, на которой временно пребывал император Ка̀нси, и потому названную Чжу̀би шань, потом проехали мимо религиозного монумента, похожего на триумфальную арку, изящной формы, с тремя сквозными каменными проходами под сводами. Поезд наш направился в восточное предместье города; улицы были чрезвычайно оживлены; наступили уже сумерки и начинал крапать дождь, когда мы въехали на небольшую площадь перед городскими воротами; здесь странный вид поразил нас: вся площадь уставлена была наковальнями с пылающими горнами, и кузнецы неустанно ковали железо; удары молотков смешивались с шумом густой толпы народа, освещенного багровым пламенем горнов и гулом от раздувальных мехов; главная статья промышленности и торговли здесь есть железо, добываемое в хребте Телѝн (железный хребет). Мы едва выбрались из этого циклопического притона и удалились на край предместья, где находился единственный постоялый двор; весь он загроможден был телегами и скотом съехавшихся на базар окрестных жителей; в Маньчжурии, как и в Китае, в каждом порядочном местечке непременно бывает базар в определенные дни луны, по крайней мере раз шесть в месяц, напр. во 2 и 8, 12 и 18, 22 и 28 числа луны; на базары крестьяне свозят свои произведения и закупают на них нужные для себя вещи; в Тѐлин ся̀не такие базары ежедневны. Эти срочные рынки называются цзи (съезды), в Маньчжурии же гай (по-пекински цзе, улица, рынок), по произношению шаньдунцев. На постоялом дворе не было помещения; мы едва могли уговорить хозяина его очистить для нас угол в огромном Дао цза̀ (общий амбар). К вечеру пошел дождь, с громом. Вечером, один пожилой прислужник постоялого двора рассказывал мне о своем путешествии в Уссурийский край, куда он ходил на заработки, и описывал дремучие леса, высокие горы и болотистые долины, которые заграждают путь в этот золотой край (ба̀o ди); зато в один год смелый промышленник может там добыть себе столько, сколько он не был бы в состоянии приобрести десятилетним трудом на родине.

От г. Те лин сяня до селения Цзю шэ. Местечко Гао ли чжань (т.е. Корейское). – Селение Сунь цзя тунь. – Речка Цин хэ. – Город Кай юань сянь. – Китайския суеверия

Утром был густой туман, но скоро рассеялся, и солнце поднялось яркое. Переехав речку Ча̀й хэ, мы ехали среди обработанных полей; здесь повстречали мы французского миссионера, ехавшего в китайском возке, в сопровождении катехизатора из китайцев; он остановился и поговорил со мной короткое время; по его словам, он и еще другой, товарищ его, считаются уссурийскими миссионерами; он ехал в Мукдень, по каким-то делам. В этот день было 28 число 4 луны, и празднество в Телинской кумирне, Ня̀н нян мяо, т.е. посвященной женскому божеству; по дороге, навстречу нам, шли и ехали нарядные маньчжурки из ближних поселений. В 10 ли от города, мы проехали небольшое местечко Га̀о ли чжань, т.е. корейское. Встреча имени Кореи, в местности столь отдаленной от этого слабомощного владения, могла бы возбудить недоразумения, если бы исторические документы не свидетельствовали о прежнем влиянии его в здешнем краю; довольно вспомнить, что династия Га̀о ли, производя свой род от древних Гао го̀у ли, и потому считая себя в родстве с домом Боxàй, предъявляла права свои на весь Ляо дун, и что спор Кореи с Китаем за Телин был поводом к падению династий Га̀о ли и воцарению нынешней Ча̀о сянь. Мы приближались к горам, когда густой туман, покрывавший их, быстро стал спускаться по их склонам, полетел по долине и погрузил нас в полумрак, обдавая сильным холодом. Это явление у китайцев служило признаком наступления ясной погоды. Затем проехали мы два селения Чжун гу̀ и Ша̀хэ, следуя большею частью гористою местностью, и выехали на высокую равнину, на которой расположено поселение Су̀нь цзя ту̀нь, где мы остановились для роздыха. Все здешние горы красноглинистые, отлогие и безлесные, покрыты зеленью, среди которой краснеют прогалины. Отправившись со станка, мы ехали по высокой равнине; налево, вдали, поднималась ярусная башня города Ка̀й юань ся̀нь; мы переправились в брод, через речку Цѝн хэ, текущую к Ка̀й юань ся̀нь, который отсюда не далее, как верстах в трех; в верховье она протекает мимо городища Ха̀да, принадлежавшего некогда народу того же имени; оттого называется также Ха̀дахэ̀. Ка̀й нань ся̀нь, в старину, был одним из важнейших пунктов; так при династии Мин, крепость эта была в соседстве, с одной стороны, с уря̀нха, народом монгольского племени, с другой, с чжурчжи, называемыми хайсѝ. Во время монгольского владычества, в этом пункте сосредоточено было управление всею северо-восточною Маньчжурией). За речкой, мы ехали по равнине, при тихой, ясной и теплой погоде; местоположения здесь красивы; прекрасные речки извиваются среди полей; вдали тянутся цепи гор мягкими линиями. Мы остановились ночевать в поселении Цзю̀ шэ, расположенном при речке. (Цзю̀ шэ, т.е. девятая община, или деревня, переселенцев). Здесь сообщили нам, что из Гириня присылали сюда человека узнать о нашем следовании; селение это было вблизи Ивовой изгороди, за которою начиналось гириньское воеводство; так здесь принято вопреки атласу, на котором граница поставлена дальше. Хозяин гостиницы, предполагая в нас важных особ, принял нас очень любезно и уступил, в наше распоряжение, свой гуѝфан, т.е. контору и вместе свое помещение. Замечу здесь, что Гиринь в Маньчжурии вовсе так не называется: самое обыкновенное его название Чуань ча̀н (верфь), и еще проще: Чан, так как в нем строили и строят казенные суда для плавания по Сунгари (а прежде и по Амуру). Вообще, китайское население, которое теперь можно считать господствующим в Маньчжурии, установило здесь свои названия, которые приняли и маньчжуры. Вечером собралась к нам толпа китайцев; между прочим, они, с полною верою, рассказывали нам о чудесах, творимых лисицами, хорьками, зайцами и мышами; эти животные, как вредные в земледельчестве, играют важную роль в народной религии китайских крестьян; в особенности, после лисицы, чествуется хорек (хуа̀н шула̀н), называемый здесь, большею частью, волченком (хуан ла̀н цзы). Кумиренки в честь этих хищных и хитрых зверьков перемежаются с кумирнями в честь Ла̀ое (Гуань ди). Хорек есть также одно из божеств в маньчжуро-китайском шаманстве (тя̀о шень, т.е. уплясывание духов, или умилостивление их пляскою); я не слышал, чтобы волк значил что-нибудь в китайских суевериях в Маньчжурии; он, как хищный зверь пастбищ, отошел в поверья кочевых степных племен, подобно тому как тигр, царь гор, и медведь, царь лесов, служат предметом обожания у полудиких народов северо-восточной Маньчжурии. Изображения божеств, чествуемых в Маньчжурии, преимущественно рисованные; по крайней мере, на всем пути нашем, я не видел ни одного кумира (разумеется, исключая буддийских).

От сел. Цзю шэ до м. И хэ. Местечко Вэй юань пу. – Ивовая граница. – Формальности при переходе чрез нее. – Мянь хуа гай. – Горы Е хэ. – Древнее городище Ихэ хотонь. – Местечко И хэ. – Исторические судьбы страны окруженной Ивовою изгородью

Сегодня мы должны были проехать чрез знаменитую Ивовую границу (Лю̀тяо бянь, т.е. граница из ивовой изгороди, попросту Любя̀нь, – ивовая граница). Мы ехали по равнине при сильном холодном ветре; небо заволокло дождевыми облаками; переехали вброд речку Kо̀yxэ и приближались к цепи холмов, по которой проложена изгородь. Напрасно отыскивал я глазами следы ее по вершинам гор; там росли деревья, которые от этой межи далее уже не редкость; в некоторых местах, по хребту, видны были мелкие возвышения, в виде бугров; но были ли то остатки изгороди, трудно решить. Ивовая изгородь первоначально состояла из ивовых тычин, от 2-х до 4-х футов вышиною, вроде прясел; при ней вырыт был ров; так было назад тому более ста лет, по рассказу одного очевидца, китайца; другой писатель повествует, что тычины разрослись в огромные деревья; но деревья и теперь растут по всем тамошним горам, так что трудно выследить искусственные рассады.

Мы проехали небольшое местечко Вэ̀й юань пу̀, знаменитое по проходу чрез Изгородь, называемому, по его имени, Вэ̀й юань пу мы̀нь. В конце местечка, при выезде на север, устроены простые ворота и при них гауптвахта, с черными рогатинами; от ворот направо, к низменному увалу, и налево, к речке, выведены сбитые из глины стенки, – все это и составляет заставу. Подъехав к воротам, мы остановились; из гауптвахты вышел дозорный и спросил, из какого мы царства, и когда получил ответ, то попросил нас на гауптвахту напиться чаю; нам не хотелось останавливаться, и дозорный раскланялся с нами. За воротами, мы въехали в долину; горы левой окраины были лесисты; мы были не более, как в версте от заставы, когда нагнал нас другой дозорный, запыхавшись; на заставе спохватились, что не освидетельствовали моей подорожной, и один дозорный бросился догонять нас; прочитав охранный лист, он успокоился и объяснил нам, что мы те самые лица, о проезде которых через заставу гириньский воевода приказал донести ему; действительно, чрез несколько времени от заставы отправился и обогнал нас вершник, везший известие в Гиринь о нашем следовании; я призадумался над такою странною бдительностью гириньских властей относительно нашего поезда и никак не мог домыслиться до причин ее. Мы ехали по прекрасному удолию, вверх по извилистой речке, и миновали, не останавливаясь, таможенную заставу. Здесь настиг нас короткий дождь, после которого поднялся холодный северный ветер; по склонам гор видны были пашни в красноглинистой почве. Для отдыха мы остановились в Мя̀ньхуа гай (улица хлопка); название это переделано главными обитателями здешними, шаньдунцами, из маньчжурского: Монгу холо (монгольская долина); последнее дано, вероятно, или по причине близости Монголии, или в память давнего господства монголов в этом крае. Далее продолжалась та же прекрасная долина, орошаемая речкой; на левой окраине ее тянулась цепь тор, с ровными, как будто срезанными вершинами и с отвесными треугольными спусками на долину, заросшими густым кустарником. В урочище Я́н му лѝнь цзы (тополевой роще) мы проехали мимо другой таможенной заставы. Впереди показались горы Ехэ̀, значительной вышины; по склонам их, на красноглинистой почве, среди зелени, резко выдавались, розовыми пятнами, пашни и промоины. На одной из гор левой окраины долины ясно были видны следы укрепления, с витым всходом на вершину ее. По дороге попадались трясины, снизу устланные гатью, а сверху засыпанные землею; на этих зыбких мостах экипажи качались, как будто проезжали по тонким доскам; такие мостовые за Ивовою изгородью были часты; в иных из них нижние гати подгнили, и тогда ноги мулов и колеса возков проваливались в тину. Подъезжая к станции Ихэ̀, мы проехали мимо городища Ихэ хотонь, бывшего резиденцией бэ̀йлэ (князя) маньчжурского народа ехэ; каждая сторона его от 50 до 70 саженей; оно показалось мне параллелограммом, с округленными углами и построенным, как будто, на срезанной вершине натурального холма; вал вышиною сажени в две; тотчас видно, что укрепление это не дело китайских рук. Городищ в гиринском воеводстве насчитывают более 30; но если, в том числе, разумеются и городища Уссурийского края, то на долю средней Маньчжурии останется слишком мало следов минувшей воинственности и гражданской жизни; куда девались 80 городов бохайского царства в Маньчжурии? Очевидно, что внутренность этой страны еще мало исследована и мало известна. Что касается до уверения китайских географов, что все городища гириньской страны суть старинные резиденции разных бэйлэ маньчжурского племени, то оно слишком безусловно. Долина, которой мы проезжали, составляла некогда владение ехэ, но кроме незначительного Ехэ хотонь, да одного, или двух укреплений на горах, не видно было других признаков старинного оседлого быта в этом краю. Станция Ихэ̀ (читан. Ехэ) отстоит от городища верстах в трех, при горах значительной вышины; местечко населено шаньдунцами; в нем мы остановились для ночевья. Горные возвышенности, по которым пролегает здесь дорога, составляют межевую линию, искони отделявшую собственно Маньчжурию от страны Ляо ду̀н и Ляо сѝ, в которой Китай всегда старался упрочить свое господство; эта линия идет, в восточной части, по отрогам Чан бо шаньских гор, а на запад от реки Ля̀охэ, по отрогу хребта Хин–ань (Хинган); так показывают китайские географы. Император Канси провел по этой черте Ивовую изгородь, огородив ею заповедные места своей родины, могилы предков; потом от с.-в. угла изгороди, он провел далее особую отрасль ее, для охранения облавных мест. В этой огромной горной ограде, обнимающей целую страну, существуют до 20 проходов, называемых воротами, и при каждом устроена застава и поставлен караул. Во времена Канси, когда страны за ивовой границей не объединились еще под влиянием гражданского быта и правильной администрации, и были почти чужими для маньчжуров, и когда элюты произвели волнение во всей Монголии, грозившее опасностью родине Маньчжурской династии, мысль устроить оплот против возможных вторжений казалась натуральною. Однако, странным кажется, что умный государь Канси увлекся общею страстью крайнего востока строить бесконечно длинные оплоты, когда прежние примеры доказали, что они почти вовсе бесполезны и не стоят неимоверных трудов, каких требовало построение их; подобные стены были не более, как наглядною границею, которую, в военное время, трудно было охранять; китайцы испокон века, в вынужденных сношениях и столкновениях с соседними племенами, любили, прежде всего, ставить межи, подобно волшебникам, очерчивающим себя при начале своих действий; в подражание им, и соседние им народы устраивали валы, перекопы и изгороди, один против другого, – корейцы против чжурчжи, чжурчжи против корейцев, гиньцы против монгольских племен, и наконец, отдаленные японцы против айно. Канси, по видимому, завершил этот первобытный способ обороны.

От м. И хэ до дер. Сяо гу шань. Слобода Хо шао лин. – Местечко и речка Хэрсу

Утром небо было безоблачно и воздух свеж. Мы ехали по гористым местностям, то спускаясь в долину, то следуя по склону гор, то поднимаясь на перевалы. Горы впереди постепенно расходились и понижались. Погода сделалась туманною, тихою и теплою. Для роздыха остановились в слободе Хо̀ шао лѝн (обожженная гора). Здесь был праздник по случаю 1-го числа 5-й луны; кумирня, посвященная Ла̀ое и Ня̀н нян (женскому божеству), была открыта; близ нее устроен был театр; кавалеры и дамы шли толпами на празднество. Здесь впервые видели мы пегих свиней; доселе были черные, как во всем Китае. С места роздыха, мы поднялись на возвышение, с площадью, на которой толпился празднующий люд. Далее долина все более и более расширялась; левая окраина ее далеко углубилась от дороги. На одном возвышении цвет глины был ярко оранжевого цвета, оттого, вероятно, весь этот перевал назван обожженным. Затем мы ехали по равнине с частыми топями, и переехали вброд довольно глубокую речку Хэрсу̀, или Кэрсу̀; при ней, по горному склону расположено местечко Хэрсу̀. После того мы поднялись на увал, на вершине которого видны следы овального городища, и оттуда спустились в деревню Ся̀о гу ша̀нь (малая Гушань, или одинокая горка), – где мы остановились ночевать. Название это деревня получила от ближней красивой горки, одиноко стоящей на равнине и обросшей лесом; горка внизу обведена стеной; на верху ее построена кумирня. Жители деревни тоже шаньдунцы; в селениях по этому тракту много магометан, переселившихся сюда из Шаньдуна; у них есть мечети. Хозяин гостиницы рассказывал нам, что конные разбойники скрывались в здешних горах и грабили преимущественно деньги и опиум; всему причиною, будто бы, голод. Он сообщил нам также, что о нашем поезде разосланы были из Гириня по всем дорогам циркуляры, с приказанием доносить по начальству, куда, когда мы прибудем и когда отправимся. Замечательно, что давно уже мы не видели ни одного нищего; зато постоянно встречали слепых трубадуров. Речь повсюду китайская. С приближением к Гириню употребление курительного табаку обще для всех возрастов обоего пола; ребенок едва в состоянии ходить, а уже имеет свою трубочку; сами родители приучают детей к курению; у каждого мальчика есть своя трубка и кисет за поясом. Зато курение опиума в здешнем простонародье не так развито, как в Китае; курят его только люди зажиточные. Земледелие в здешних возвышенных местностях не в цветущем состоянии; крестьяне жаловались на плохую почву; больших трудов стоит им красноглинистый грунт земли обращать в хлебородные поля, посредством удобрений; для этого они добывают чернозем при дорогах и в болотных местах.

От дер. Сяо ту шань до местечка Имачжань. Селение И тун. – Проект водяного пути между Ляодунским заливом и Амуром

До полуночи дул сильный ветер. Утром мы ехали по длинным, отлогим возвышениям и открытым местностям; горы далеко разошлись по сторонам. С одного возвышения мы увидели на волнистой равнине Да̀ гу шань (большая Гу ша̀нь, или одинокая гора); по сторонам виднелись такие же одинокие сопки и в других местах: мы следовали по направлению к этой горе, миновали ее и поднялись на возвышение, откуда особая дорога ведет в Куань чэн цзы; затем, также чрез возвышения, доехали до местечка Иту̀н, иначе Иту̀нь; селение значительное; расположено на берегу речки И́тун хэ, впадающей в Сунгари; здесь мы остановились для роздыха. О речке Иту̀н надобно сказать слова два. Во времена Канси, когда спор за Албазин был в полном разгаре, и маньчжуры начали передвигать войска к Амуру, встретилось большое затруднение в доставлении провианта для действующих войск, так как за ивовой границей, в ту пору, не было ни достаточно земледелия, ни запасных магазинов; тогда придумали плавить хлеб вверх по реке Ля̀охэ, чтобы потом доставить его на Сунгари. Суда с провиантом должны были плыть восточным притоком реки, называемым Дун ляо хэ (восточною Ля̀охэ); там же, где этот приток делает поворот, хлеб предполагалось провезти сухим путем до речки Итун хэ и по ней на судах сплавить в Сунгари. По измерению оказалось, что от поворота Ду̀н ляо хэ до реки Итун хэ, в самом близком взаимном расстоянии их, всего сто ли, или 50 русских верст; но, как кажется, проект этот не приведен в исполнение; споры с Россией были покончены, и вопрос о новом хлебосплавном пути замолк. Не могу сказать, пользуются ли ныне этим путем, по крайней мере, мелкие торговые суда; для больших вряд ли он возможен; Ля̀охэ обмелела и прочищения ее трудно ожидать от беспечного правительства. Замечательно однако ж, что водяное сообщение между Амуром и Ляодунским заливом преграждается, только 50-верстным волоком, по которому, вероятно, удобно устроить канал. По выезде из селения, мы переехали мелкую речку Итун хэ вброд; в низовье она, вероятно, глубже; за ней следовал подъем на увал; после того мы переехали еще увал, спуск с которого идет среди рощ и чрезвычайно живописен. На долине мы переправились через речку И́махэ (на атласе И́бадань), и остановились в местечке И́мачжань (на атласе И́бадан), расположенном на этой речке по долине. Почва повсюду красная глина. Вечером был у нас маньчжур, участвовавший в разграничении озера Син койху̀ (Хинка).

От м. Имачжань до дер. By ли дань. Встреча с транспортом ссыльных. – Местечко ПИуан ян. – Станция Ирмынь чжань. – Встреча с буддийским монахом

Утром было очень свежо. Мы заметно подвигались в страну более и более гористую и лесистую; но лес повсюду был молодой; старых, вековых деревьев вовсе не было видно. Переехав через большую лесистую гору, мы спустились в долину, с которой видны были, по сторонам, острые сопки, сверху до низу обросшие лесом. В другой долине мы оставили налево широкую дорогу в Куань чэ̀н цзы; далее проехали бедную деревеньку Шѝтоу хэ̀цзы (каменистая речка), расположенную на речке этого имени. Погода стояла ясная и теплая; дорога пустынная; мы обгоняли только рыдваны со ссыльными; при каждом ссыльном было по несколько человек конвоя; в гостиницах, где они останавливались, принимали их неохотно и с неудовольствием; ссыльные, в особенности евнухи, были требовательны и капризны; а конвойные старались платить за постой и прокорм как можно меньше; мы часто были свидетелями выходивших из-за того споров, шума и даже драки. С возвышенностей мы спустились к реке Шуан я̀н хэ (на атласе Шуа я̀нь), на которой расположено местечко Шуан я̀н, где мы и остановились для роздыха. От этого места мы ехали, по-прежнему, чрез увалы, то спускаясь, то поднимаясь, – по отпрыскам Чанбошаньских гор; наконец, переехав вброд широкую, быструю и мутную реку Ирмы̀нь, мы прибыли на станцию Ирмы̀нь чжа̀нь, но здесь не нашли помещения и принуждены были проехать до деревеньки Вулидя̀нь (гостиница в 5 ли), где отыскали для себя две плохие комнаты; они завалены были луком и плевой, которою здесь кормят собак. Здесь я имел визит от хэ̀шана (буддийского монаха), молодого и щегольски одетого; он не был пострижен, что часто бывает в этом классе людей. Встретить хэ̀шана в Маньчжурии большая редкость; монахи этой секты существуют только в главных городах Маньчжурии и то, большею частью, только при казенных кумирнях. Население края, сколько я заметил, вообще не расположено к ним; у него есть своя религия и свои суеверия.

От дер. By ли дянь до Да шуй хэ. Местечки Ша ли хэ и И ли ци. – Замечания о Маньчжурских племенах. – Селение Сутун. – Местечко и речка Да шуй хэ. – Слухи о русском пароходе в Гирине. – Слепой певец

С приближением к Гириню, местечки, чрез которые мы проезжали, населеннее и оживленнее. При свежей утренней погоде, переехав через отлогое возвышение, мы прибыли к местечку Ша̀лихэ̀ (на атласе Салун хэ), расположенному по обоим берегам реки того же имени; мы переправились через нее вброд; река широка и бежит с шумом по каменистому ложу; в местечке был утренний рынок; торговая улица загромождена была глиняной посудою, соломенными шляпами, луком и грудами шпината. За рекой дорога пролегает красивыми рощами; вдали горы выступали с юга мысами, которые нам приходилось объезжать. Мы остановились для роздыха в большом и оживленном местечке Илицѝ (иначе Иласѝ и Илацѝ), куда на базар съехалось множество народа; хозяин гостиницы маньчжур, высокий и стройный мужчина, с длинным лицом и таким же носом; не раз я уже встречал в гириньском воеводстве подобного типа маньчжуров, и думал, не чистокровные ли они представители этой расы, более или менее сохранившиеся в глубине Маньчжурии. Смотря на этих статных выходцев из чанбошаньских долин, как-то трудно сроднить их с тем племенем, которое, ради научной необходимости установить какую-нибудь этнографическую классификацию, назвали тунгусским. Когда мы углубляемся в древнюю историю туземных племен Маньчжурии, нас поражает характер каст, господствующий в их общественном устройстве; с одной стороны, владетели и воины, с другой – рабы и служители, равны по происхождению; рабство внесено в Корею первою колониею с гор Бухянь (Чан бо шань) и несомненно того же происхождения, как завоевательные колонии последующих времен, двинувшиеся с берегов Сунгари в ту же Корею; дворянство и рабство было уже вполне развито в народе фу юй, который в Маньчжурии первый вышел из полудикого состояния и воспринял формы гражданского быта. Были ли эти гя, хя или кя привилегированными родами племени, или пришельцами завоевателями, это первый вопрос, который должна бы решить историческая этнография Маньчжурии, прежде чем обобщать населявшие её народы. Если же непременно нужно найти одно начало народностей этой страны, то история указывает на сушѝн, которые имеют неоспоримые права, как аборигены, быть общими предками маньчжурских народов, гораздо более, чем одичавшие и отдаленные отрасли их. Замечательно, что Пекинский исторический комитет прошедшего века подозревал в названиях Сушѝнь и Ча̀осянь искаженное выражение названия чжу̀рчжи и таким образом придавал им племенное значение в обширном смысле, какое бы ни было истинное произношение древнего коренного слова. Комитет, произведший путаницу в истории произвольными восстановлениями иноземных собственных наименований, на этот раз, по моему мнению, был близок к правде. Справедливо говорит китайская пословица, что неразумный человек из тысячи нелепых мыслей может случайно высказать одну добрую, как и умный человек, из тысячи здравых мыслей может высказать одну нелепую. На этой станции, мы слышали, что в Гиринь вскоре должен прибыть, по Сунгари, русский пароход, с большой командой, и что гириньский воевода готовился принять русских и даже приготовил для них квартиру. Это был ложный слух; но все верили ему и связали наше путешествие с приходом этого парохода. Поднявшись со станции, мы, по прежнему, объезжали горные отроги, выступавшие справа; по дороге проехали селение Сутун (на атласе Соудэ̀н) и тут же переправились вброд через речку того же имени. Далее мы ехали то около гор, то по долине; погода стояла ясная и свежая. Переправившись через речку Да̀шуйхэ̀ (на атласе Суйха̀), мы остановились в местечке того же имени. Здесь прибывшие из Гириня опять сообщили нам известие, что там ждут прибытия русского парохода, с уполномоченным для переговоров об открытии торговли в этом пункте; а мы-де едем в Гиринь нарочито к тому же времени, с образцами русских изделий; все это казалось здешнему обществу совершенно натуральным; и рассказчики, и слушатели смотрели на это дело спокойно, как вовсе не противное их взглядам. Мы тоже верили в приход парохода и раздумывали, не лучше ли нам будет перебраться на пароход, чтобы прекратить бесконечные толки и докучливые допрашивания. Вечером посетил нас слепой музыкант с мальчиком певцом; певец представил длинный замасленный лист со списком арий, которые он изучил, на наш выбор. Нам было не до песен; но молодой артист непременно хотел развлечь нас и пропел оглушительным альтом какую-то печальную песнь тоскующей души; слепец аккомпанировал ему на флейте; вся китайская дворня гостиницы с умилением слушала родные мотивы, забыв о чужеземцах.

От Да шуй хэ до Гириня. Характер местности. – Перевал чрез горы Лао е лин. – Деревня Эрр дао лин. – Сельское училище. – Горы Чан бо шань. – Объяснение их названия. – Обычай относительно покойников. – Набережная.– Пожар. – Формальности со стороны полиции. – Недоверие к европейцам

В этот день мы должны были прибыть в Чуань ча̀н или Гиринь. Погода все время стояла ясная, тихая и теплая. Мы начали углубляться в горы и въехали в долину; горы частью были лесисты, частью безлесны; лес по горам молодой, не крупный. Нам предстояло переехать через значительный горный отрог Лао е лѝн, отделявший от нас бассейн Гиринь улы, и мы приближались к нему долинами и ущельями, чрезвычайно красивыми; по дороге журчал ручей, в зеленой чаще раздавался одинокий крик иволги; кое-где курился дымок из усадьб; спокойствие и тишина царствовали в этих дебрях. Затем начался переезд через крутой и каменистый Лао е лѝн; по сторонам подъема шла лесная чаща; из почвы просачивались родники, вода которых с шумом бежала по каменистым колеям дороги. На верху перевала построена красивая кумирня в честь Гуаньдѝ, или Лаое, которому посвящен этот хребет. Спуск с горы был не менее труден и также живописен; мы спустились в ущелье по широкому ручью, потом вступили в долину, где была деревенька Э́рр дао лѝн (два хребта, т.е. промеж двух хребтов); в ней мы остановились для роздыха. Крестьяне приняли нас с радушием; день был праздничный, 5-е число 5-й луны; все жители деревни, от мала до велика, и обоего пола, собрались к нам в деревенскую гостиницу. Не смотря на незначительность населения, здесь оказалось училище с 15-ю школьниками; наставником их был один ссыльный студент, родом из Пекинской области; узнав, что мы из Пекина, он с участием расспрашивал о столичных обстоятельствах. Деревенский рассказчик, потешавший на улице праздную публику, видя, что она покинула его, предпочел присоединиться к нашим гостям, и для общего развлечения, представил в забавном виде трудности путешествия. Отправившись из деревеньки, мы перешли еще два перевала; на одном из них устроена таможня.

С последнего увала мы увидели Гиринь, раскинувшийся на пространной долине и тонувший в рощах; за ним поднимался огромный горный отрог; направо видна была часть Гиринь улы. Мы спустились на равнину и оставили за собой Лао е л̀ин; на протяжении этого хребта должна быть близко отсюда Жертвенная гора (Ван цзи ша̀нь, по маньчжурски называемая Вэ̀ньдэхэ), на которой весной и осенью приносится жертва горам Чан бо шань; главный узел их отстоит от Гириня, по показанию китайской географии, в 1300 ли, или около 700 верст; гириньские горы считаются северным отрогом их. Известно священное значение Белых гор на крайнем востоке, с глубокой древности. Впервые упоминание о них встречается в китайской истории, под именем Бу хянь ша̀нь; слово Бухя̀нь не есть китайское; оно напоминает монгольское Бурхань, – название, которое, в старину, носили горы Гэнтэй, в Монголии (по иным, Хань ола в Урге); в древности, было более общности в языках народов Монголии и Маньчжурии, чем в позднейшие времена. Настоящее название Чан бо шань, Длинных белых гор, они получили при династии Гинь, или Чжурчжи; перед тем, большею частью называли их Тай бо шань, т.е. Великими белыми горами, или просто Боша̀нь; так они назывались и у корейцев издавна. Горы эти, как описывали и описывают, безлесны; растения на них, большею частью, с белыми цветами; обитающие в них звери имеют белую шерсть и не вредят людям, как и люди не смеют вредить им. При династии Гинь, Чан бо ша̀нь считались жилищем милосердого Боѝ гуань ѝнь, т.е. белоплатного бодисатвы Гуань ѝнь, который в Китае изображается в виде женщины с ребенком на руках; название Боѝ, белоплатного, в этом случае есть не более, как игра слов; оно придано Гуань ѝнь, как божеству мирскому (белоплатными назывались миряне в отличие от монахов); а не для указания символистического белого цвета, присвоенного этому бодисатве. В Корее, в ту пору, существовала особая кумирня, с шаманкой, для чествования духа Чан бо ша̀нь, изображавшегося в виде девицы; а корейские буддисты поместили в этих горах мудрого бодисатву Маньчжушри. При этом невольно приходит на память сказание о происхождении названия династии маньчжуров от имени этого бодисатвы; впрочем, сближение это, должно быть, случайное; слово Маньчжу встречается в собственных именах Чжу̀рчжи гораздо ранее маньчжурского Тай цзу̀. Все патетические описания Чан бо ша̀нь, исключительно относящиеся к главной возвышенности, или узлу их, не дают точного понятия о физическом строении их и возбуждают недоверие к показаниям; можно извлечь из них только то, что на некоторой высоте этого горного узла существует озеро, окруженное с трех сторон обнаженными скалами; от поверхности озера до вершины скал найдено 2500 ф. (760 м.); размеры озера у разных авторов не одинаковы; по одним, оно в окружности 80, по другим 40 и 25 ли; By чжао тэ̀н, воспевший Чан бо ша̀нь в стихах, показывает, что оно в ширину 5 и в длину 8 ли и имеет форму свиных почек. Эта горная впадина, по описанию, походит на кратер потухшего вулкана, разрывом обращенный на юг. Что касается до белизны Чан бо ша̀нь, трудно решить, происходит ли она от вечных снегов, или от белого камня известковой породы, который добывался в Корее в отрогах Чан бо ша̀нь. Кроме протяжения Чан бо ша̀нь в Гиринь, другой отрог их простирается на юго-запад, по западную сторону р. Ялу цзян, до впадения в нее реки Тунга цзян.

По спуске с гор, мы приближались по долине к Гириню, и вскоре подъехали к ряду деревьев, которыми обсажена правая сторона дороги; на каждом дереве висело по клетке, и в каждой клетке висела отрубленная человеческая голова; многие головы уже истлели, от них оставались черепа и клоки волос; другие были свежие; с одной точилась кровь. Головы эти принадлежали разбойникам, большею частью из магометан, которые беспокоили гириньское воеводство грабежами и убийствами; гириньский воевода, как и цицихарский, имеет право казнить преступников смертью, не испрашивая на то разрешения из Пекина. Сразу после этой ужасной аллеи, на той же стороне дороги, открылось значительное пространство земли, сплошь уставленное гробами с покойниками; по обычаю здешнего края, умирающие здесь гости из Китая не хоронятся в землю, а выставляются в гробах на это открытое место, для того, чтобы родственники, или друзья их, могли отыскать и отвезти прах их на родину; если в течение десяти лет никто не явится для взятия гроба, то погребают его на том же месте. Ни одной живой души не было в этой смрадной юдоли казни и тления, и мы въехали в бедное предместье Гириня с тяжелым чувством; сначала тянулись деревянные заборы, потом следовал внешний город, обведенный валом; он показался мне довольно пустынным; потом мы въехали во внутренний город большими воротами; улицы вымощены толстыми поперечными досками. Мы скоро выехали на набережную, которая идет полукругом, по левому крутому берегу Гиринь улы; набережная утверждена на сваях, которые от времени и от воды уже подгнили, и застроена лавками небогатого вида; противоположный берег реки низменный и песчаный; с набережной мы повернули во внутренние улицы и долгое время не могли найти для себя квартиры; гостиниц много, но ни в одной не пускали нас. К моему несчастию, я походил на какого-то европейца, который, бывши здесь, наделал много хлопот и хозяину гостиницы, и местным властям; везде с удивлением восклицали: опять приехал! и тотчас запирали ворота на запор. Утомившись разъезжать по тряским мостовым людных улиц Гириня, мы наконец насильственно въехали во двор одной большой гостиницы и объявили, что не выедем со двора, пока не отведут нам квартиры; для рассеяния сомнений хозяев, мы показали управляющему гостиницы наш охранный лист; управляющий со вниманием прочел его, и дело уладилось к нашему удовольствию; мы въехали, боковым проездом, в обширный двор, где были целые ряды удобных квартир. Только что мы вышли из экипажей, среди огромной толпы любопытных, как раздался крик: пожар! спрашивают: где? говорили, что в Лѝбайсы (мечети); мечеть оказалась вблизи гостиницы, и водруженное на верху ее медное яблоко виднелось из за крыши кухни, действительно окруженное дымом; но ошибались; загорелась самая кухня гостиницы. Прислуга, заинтересованная нашим приездом, бросилась к нашим возкам; повара покинули очаги, и в их отсутствие искры от огня попали в бумажный потолок кухни и зажгли его; дворня гостиницы, числом человек до 80, бросилась туда и успела в минуту потушить огонь. По случаю праздничного дня устроен был открытый театр невдалеке от гостиницы; звуки гонгов и флейты, вместе с пением актеров, доносились до нас; зрители, прослышав о нашем приезде, вторглись во двор гостиницы огромною толпою и безмолвно осаждали нашу квартиру; между ними выдавались цветные полукурмы знаменных маньчжуров; некоторые из них, из щегольства носили за плечами лук с двумя, или тремя стрелами. Вскоре хозяин гостиницы прислал нам, по случаю праздника, бесплатно, превосходно приготовленный в китайском вкусе обед, состоявший преимущественно из рыбы сазана, которую ловят в Гирин уле. Затем явились два полицейских служителя; потом пришли два стража от гириньского Тун чжѝ (народного правителя), для нашей охраны; кроме того, у ворот гостиницы поставлены были четыре стража. Тун чжѝ прислал бошко, с просьбою препроводить к нему наш охранный лист, чтобы показать его воеводе; но мы не хотели отдавать его без визитной карточки Тун чжѝ, как водится в Китае, в случае неформальной передачи документов на время; мы убедились, что охранный лист из Цзун ли ямынь выручал нас во всех случаях и не решались подвергать его бесконтрольным случайностям. Тун чжѝ немедленно прислал к нам свою карточку, достоверность которой заверена была хозяевами гостиницы и мы отдали лист. Когда мы несколько успокоились от дневных тревог, то обратились к управляющему гостиницы, человеку рассудительному, с вопросом, почему в гостиницах такая неприязнь к европейцам; на это он отвечал: прежде всего неприятно то, что с приездом европейца в гостиницу, она наводняется досужими зеваками; затем некоторые европейцы оставили здесь по себе не добрую славу; тот, который походил на меня, в бытность свою в Гирине забавлялся, пугая зрителей револьвером, и под конец, накупив вещей на 100 долларов, заплатил за них, (вероятно чрез своего компрадора) фальшивой монетой, что открылось уже по его отъезде, устроенном стараниями Тун чжѝ. Вечером хозяин пировал с гостями, и к нам доносились возгласы: два, пять, четыре, и пр., обыкновенно выкрикиваемые наугад другим при каждой чарке вина. Наконец, в урочный час, ночной сторож, став посреди двора, прокричал во всеуслышание: спать! Тогда все замолкло и начался сторожевой бой в палки. Таков здесь порядок.

Гирин. Наем извощиков. – Слухи о русской торговле. – Шаньсийцы в Маньчжурии. – Беспорядки производимые магометанами. – Основание города Гириня при Канси. – Число жителей. – Табак, жинь шинь и золото. – Гириньскип медведь. – Ясачные инородцы

Прежде всего мы озаботились нанять извозчиков до Айхуня; подводы наши до Гириня наняты были очень дешево, за возок по 15 лан серебра (30 р. сер. монетой) и не выгодно для извозчиков; за извоз в дальнейший путь надобно было заплатить более, чем вдвое, потому что путь был малоизвестный; здешние извозчики преимущественно ездят только до Мукденя, и редкие из них бывали в Цицихаре, или Нингуте; с помощью хозяев гостиницы и Тун чжѝ, которым, конечно, желательно было отделаться от нас, нам удалось нанять извозчиков до самого Айхуня, по 35 лан за каждый возок; ни один из извозчиков не был там; взялись они везти нас обнадеженные тем, что по дороге будут кормить упряжной скот подножным кормом. Торговые сообщения с севером, обыкновенно, бывают на Куань чэ̀н цзы, и редко большим трактом, по крайней мере летом, притом на быках. О проезде чрез Нингуту в Южно-Уссурийский край мы перестали и думать; для этого нужно было составлять особый вьючный караван в Нингуте. Оттуда пролегает несколько дорог на восток; южная, на Хунь чу̀нь, есть самая трудная; но на ней есть стоянки для ночевья; другие идут севернее, и одна из них на озеро Хинкай, но все без пристанищ на пути; все эти дороги гораздо удобнее для проезда зимой, на санях. Нас уверяли, что и на избранной нами дороге предстояло немало трудностей, так как она идет по болотистым и низменным местам; зимний переезд был бы легкий и беспрепятственный. Условлено было выехать на другой день. Все слухи о русском пароходе оказались ложными. Утром посетил нас молодой сын Тун чжѝ, в партикулярном платье, чтобы удостовериться, что в нашем поведении нет ничего подозрительного. Приходило также много купцов, большею частью шаньсийцев; ясно было, что они глубоко заинтересовались слухами об открытии непосредственной торговли русских в Гирине и старались узнать от нас, насколько они справедливы и какую роль мы занимаем в осуществлении этого проекта. Замечательно присутствие везде этих евреев Срединной империи; куда бы ни поехал путешественник по Китаю, он повсюду встретит их; во всех малоизвестных углах внутреннего Китая и внешних его владений он услышит говор их, который резко отличается от других наречий; в противоположность оседлым и земледельческим колониям шаньдунцев, они редко прикрепляются к почве страны; девиз их: фан, шан, хан, дан (банкирство, разъезды с товарами, учреждение магазинов и закладных лавок); действуют они всегда компаниями и, надобно сказать правду, большею частью, на правилах строгой честности; в Маньчжурии они объясняются с инородцами на их языке, как в Кяхте на русском; они легко и без задержки произносят, коверкая по-своему, самые непроизносимые для китайца звуки, как будто деревянными челюстями; соотечественники их предполагают в них необыкновенный дар языков; один только язык, именно маньчжурский, изгнан из их лингвистики; они не изучают его, как язык бесполезный для их торговых сношений. Через эти средства, они везде забирают главное производство торговли. В предположении, что мы пойдем прогуляться по городу, начальство приготовило конвой, и огромная толпа любопытных ждала нашего выхода у ворот гостиницы; но мы отказали себе в чести, торжественного шествия и зевакам в удовольствии нашего лицезрения. Мне очень хотелось побывать в ближайшей мечети, но при настоящих отношениях магометан к маньчжурам, я воздержался от этого посещения, которое могло возбудить самые нелепые подозрения. В последнее время шайки магометан возмущали этот край; в наш приезд они были большею частью рассеяны; множество захваченных магометан было казнено, и головы их безобразили гириньский пропилей; отдельные партии их бежали в восточные горы и леса; коновод их, Ян шѝ, т.e. Ян Х-й (по фамильному счету), ускользнул от преследований. Народ называет их хуан ху̀цзы, рыжими бородами, или просто ху̀цзы, бородами. Гириньский воевода, без пощады, казнит смертью всех пойманных преступников, преследуя и тех, на которых китайцы доносят из личной мести. Чрезмерная строгость воеводы возбуждала не безосновательные опасения в жителях Гириня, чтобы не последовало поголовного восстания магометан в этом крае. Гиринь обязан настоящим существованием своим войне маньчжуров, при Ка̀нси, с Элютами, и потом спорам с русскими за Албазин. Прежде главное военное управление края было сосредоточено в Нингуте; по случаю же военных тревог, перенесено в местечко Гиринь ула, так называвшееся по имени реки. Ка̀нси, опасаясь вторжения элютов в Маньчжурию, приказал осмотреть сообщения и измерить расстояния между Мукденем, Гиринем, Моргэном и пограничным с Монголией горным кряжем Сою̀рцзи, самым высоким в системе западного Хин-а̀нь; на этих путях учреждены были станции и военные посты. Перед походом на Албазин, Ка̀нси устроил в Гирине верфь, для постройки хлебосплавных и военных судов. В то время нашли в Гирине старую корабельную доску, и узнали, что и в старинные времена Гиринь считался удобным местом для судостроения. Прежде окрестности его были богаты строевым лесом; но ныне нужно добывать его в далеких Во̀цзи и сплавлять рекою. Сунгари здесь собственно называется Гиринь ула, а попросту Ула, или Цзян (река); в бытность нашу в Гирине, вследствие убыли воды, глубина ее у города была не более, как по пояс человеку, во многих местах ее есть каменистые отмели. Сказание о сотнях тысяч жителей в Гирине мне кажется несправедливым; устные показания в Китае всегда чрезмеру преувеличивают; город показался мне менее оживлен и населен, чем Мукдень. В 1812 г., по официальному известию, во всем гириньском воеводстве было 300 с небольшим тысяч жителей обоего пола (не включая инородческие племена). Позднейших статистических данных нет; преувеличенный счет жителей Гириня, вероятно, определен в зимнюю пору, когда бывает здесь огромный съезд торговых гостей. Главное произведение Гириня есть листовой табак; возделываемый в его области считается лучшим не только в Китае, но и во всей Маньчжурии; зимою и стекаются сюда купцы из Китая для оптового закупа его; все гостиницы наполняются торговыми гостями, и пространные дворы их загромождаются тюками с табаком. Это зелье, которое, по словам китайских медиков, пьяного отрезвляет и трезвого опьяняет, голодного делает сытым и сытого голодным, расходится по всему Китаю, под именем Гуань дун ѐ цзы (листьев Маньчжурии). Некогда гириньское воеводство славилось добыванием корня жинь-шинь; вся страна разделена была на участки, в которых знаменные маньчжуры обязаны были отыскивать этот драгоценный корень для двора и князей; ныне этот промысел совершенно упал; прииски оскудели, и отыскивание его перешло на восток от Уссури и находится в руках китайцев. Мы слышали, что в Гирине происходит контрабандная торговля золотом, добываемым в северных отрогах Чан бо шань, где существуют, будто бы, золотые россыпи неимоверного богатства; известно, что прииски золота в Маньчжурии строго воспрещены, и тайные золотопромышленники, известные под официальным названием Цзѝнь фэй (золотых золотопромышленников), судятся как важные преступники; однако ж, партия в 10000 человек, говорят, деятельно занимается разработкою золотоносных россыпей, с ведома гириньских властей, которые не в состоянии рассеять это скопище промышленников, организованное на военный лад. Нам рассказывали также, что шайка золотоискателей, вытесненная русскими из Южно-Уссурийского края, кинулась было к гириньским приискам, но там была встречена выстрелами своих единопромышленников и рассеяна. Гиринь, между прочим, доставляет для китайских гастрономов жирные медвежьи лапы (сюн-чжа̀н), а для аптек – медвежью желчь (сюн да̀нь); гириньский медведь славен издавна; он вдвое сильнее тигра и бывает огромной величины; раз поймали медведя, который весил 34 пуда, и представили его императору; уссурийские медведи, говорят, гораздо меньше гириньских; последние живут в берлогах, а уссурийские и в дуплах деревьев. В прежнее время, до присоединения уссурийской полосы к России, Гиринь доставлял к Пекинскому двору значительное количество собольих шкур; они собираемы были с ясачных инородцев Хэ̀чжэ, попросту Хэцзинь (гольдов), Фия̀ка (гиляков), Киллэ̀р (амгуньских тунгусов), Куе (айно), Ороньчо (орочон) и Кя̀кала (дазы). Теперь, в гириньском воеводстве остались только западно-уссурийские Гольды, да саньсинские инородцы (вероятно, нельканы). Утратив часть земель, гириньское воеводство взамен того приобрело особую политическую важность, вследствие новых пограничных отношений с Россиею.

От Гириня до местечка Да шен ула (Ула гай). Местечко Цзю чжань. – Переправа чрез Гиринь улу (Сунгари). – Встреча с арестантами-магометанами. – Жемчужный промысел. – Разговор с сосланным эвнухом

Небо было сумрачно и обещало дождь, когда мы оставили Гиринь; 8 человек пеших конвойных сопровождали нас до городских ворот. Нам нужно было переехать через горный отрог, который вдается на восток и заставляет реку делать большой изгиб. С вершины перевала, сквозь дождевой туман, открылся обширный вид на гириньскую долину, окруженную горами. На этой же возвышенности мы проехали мимо усадьбы, или дачи, гириньского воеводы, в которой постоянно живет его сын. Оттуда мы спустились на равнину, по которой прибыли к месту роздыха, местечку Цзю чжа̀нь (старая станция), расположенному на левом берегу Гиринь улы; весь берег реки завален был толстыми бревнами, из которых пилили доски для постройки судов. Дальнейший путь наш шел ровными лугами; кое-где были пашни. Мы скоро прибыли к перевозу под дождем и при тихой погоде. Здесь мы должны были несколько обождать: с противоположного берега реки перевозили, с величайшею осторожностью, трех вновь арестованных разбойников из магометан, под надзором 9 или 10 вооруженных маньчжурских всадников. Хотя узники были с колодками на ногах, однако же приняты были предосторожности, чтобы они не бросились в воду с парома; на другом пароме переезжал офицер, с другим охранным конвоем. Когда причалили паром к левому берегу, солдаты перенесли на себе арестантов, на приготовленный для них рыдван; главный из них был старик, другие двое дети его, один лет за тридцать, другой молодой человек лет 17, с приятной и благодушной физиономией. Старик и старший сын его были одни из лютых товарищей шайки; по ночам они грабили, днем же вели торговлю, как честные люди; выдал их третий малолетний сын старика, рассказав посторонним лицам без умысла о награбленных отцом его вещах; дом их накрыли и отыскали как награбленные ими вещи, так и оружие. Жаль было видеть молодого человека в обществе насме́ртников, часы жизни которых были сочтены; конвойные солдаты сказывали, что все селение, в котором они жили, поручилось в том, что он совершенно невинен и не участвовал в преступлениях отца. Солдат уверял также, что после поимки этих преступников, более не будет тревог, и Ян Х-й, хотя и скрылся от преследования, не посмеет поднять головы. Переправившись через Гиринь улу, мы скоро прибыли, также по равнине, в Да̀шен у̀ла (так по-китайски; по-маньчжурски Бу̀тха ула; то и другое значит охотничья река), или, как здесь все называют, Ула гай; при местечке есть большое городище, которое считают старинною резиденциею владения ула. В Да̀шен ула в Сунгари добывают жемчуг для двора и князей; для этого здесь пребывает от дворцового приказа особый ухэрида̀ (по-кит. Цзун гуа̀нь, главноуправляющий); но в настоящее время промысел этот в упадке. Сряду по прибытии нашем, посетил нас офицер, для прочтения охранного листа, и уходя поставил в гостинице караул. Затем сделал нам визит евнух из дворцовых, сосланный сюда на поселение; одет он был богато; он с удовольствием вспоминал о Пекине и о лицах, которые частью и мне были знакомы. В Улагае расположен отряд войска, который, кажется, усилен, с тех пор, как приставал сюда русский пароход. Воспоминание об этой русской экспедиции сохранилось живо и в Гирине, и в Улагай. С приближением ее, мнительный воевода испугался не на шутку; на всякий случай, он приготовил войско и придвинул к реке артиллерию.

От Да шею ула до Фатха мынь. Военное поселение Ван ци тунь. – Река и местечко Сила хэ. – Селения Гая хэ, Бай ци тунь и Гуцзя цзы. – Местечко Фатха мынь. – Таможня. – Невежество относительно России

Весь день шел дождь и мы ехали по слякоти; по выезде из Улагай, проехали через большое городище. Страна, вообще, малолесная; на полях сеют сорго и маслобойный желтый горох, выжимки из которого употребляют на удобрение. Мы встречали по дороге только возы, да верховых. За военным поселением Ван циту̀нь, мы переехали вброд реку Сѝлахэ̀ (на атласе Шу̀ланьхэ̀), с каменистым ложем, впадающую в Гиринь ула, и остановились для роздыха в местечке Сѝлахэ̀, названном так по реке, при которой оно расположено. Из Сѝлахэ̀ мы ехали по равнине; дождь скрывал от нас окрестности; поля здесь черноземные; по дороге проехали чрез селение Га̀яхэ (в атласе Ка̀ха), военное поселение Бай ци ту̀нь, деревню Гуцзя̀ цзы, и наконец, с большим трудом, доехали до местечка Фа̀тха мынь (в атласе Баянь о́форо); оно расположено при проходе через гириньскую ивовую границу, называемом Фа́тха; попросту, это место более известно под именем Мынь шан (у ворот). При заставе есть таможня, для сбора пошлин с вина, соли и свиней, хотя здесь и не граница гириньского воеводства. Хозяин гостиницы, родом шаньдунец, принял нас с большим радушием. Его гуйфа̀н служил, вместе с тем, лавкой, в которой жители покупали вино, соль и разные мелкие изделия; такие гостиницы-лавки часты по этому тракту. Вечером был у нас один старый маньчжурский офицер; он с интересом наведывался о графе Муравьеве, которого имел случай видеть не раз на Амуре.

Замечательно, что в Маньчжурии, исключая чиновных людей, да частью военного и купеческого сословия, все остальное население не имеет ни малейшего понятия о наших новых пограничных отношениях; простой народ воображает, что на границах обитают только полудикие Ло̀ча; нас спрашивали, что это за народ, и для чего мы едем к этим буйным людям; спрашивали также, к какой нации принадлежал наш экспедиционный пароход, вероятно-де английский, о которых доходят сюда слухи из порта Ню̀ чжуан; один простолюдин даже выразил предположение, что Вай ѝ (варвары) стали появляться в здешнем крае, гонимые голодом. Такое неведение простирается до самого Цицихара. Люди официальные остерегаются распространять сведения об истинном положении дел, или объясняют его по-своему; так у китайских выходцев, бродящих по восточной Маньчжурии, и которые не могут не знать о новой границе, составилось убеждение, что русские заняли Амурский и Уссурийский край с соизволения Пекинского двора, только на время, и что когда кончится срок условия, мы должны будем убраться восвояси; но так как край слишком понравился нам, то мы спешим учреждать военные посты по временной границе, чтобы сделать ее постоянною. Таким образом и честь Богдохана сохранена, и коварство иностранцев вполне обнаруживается.

От Фатха мынь до станции Се шуй дянь цзы. Селение Да по. – Красивые местности

Всю ночь шел дождь; по дороге была глубокая грязь. Поднявшись с места, мы выехали, на краю местечка, через ворота заставы; здание заставы было открыто, но в нем не было видно никого; местоположение здесь волнистое, но значительных возвышений нет; не видно было также и «изгороди». Погода была неблагоприятная; по дороге не раз настигал нас проливной дождь с порывистым ветром; мы свернули с большой дороги, проложенной по низменным местам, и ехали большею частью по возвышенностям; остановились для роздыха в селении Да по̀ (большой подъем), расположенном на услоне небольшой горы. Далее мы ехали также при дождливой погоде. На мосту через одну речку нас встретили два вершника, высланные со станции Се шуй дя̀нь цзы, и спросили нас, где мы намерены остановиться на станции, в станционном доме, или гостинице, причем пояснили, что на станциях получены циркуляры, с приказанием иметь о нас особую заботу; мы предпочли гостиницу; один из них отправился вперед предупредить хозяина гостиницы, другой сопровождал нас до самой станции Се шуй дя̀нь цзы, где мы остановились на ночевье; селение названо по ближнему болоту (дянь цзы). К вечеру погода стала проясниваться; солнце при закате было ярко, но горизонт обложен тучами; к ночи была частая зарница; мы с живым интересом наблюдали небесные явления, напуганные преследовавшим нас ненастьем и рассказами о трудностях дальнейшего путешествия. Се шуй дя̀нь цзы отстоит от р.Гиринь Улы в 5 ли и населено шаньдунцами; мы уклонились от линии военнопахотных маньчжурских поселений (Га̀шань по-маньчжурски, и Тунь и Цунь – по-китайски), которая направляется на Ларинь и Ашихэ (как здесь называют Алчукэ). К сожалению, дождливая погода сделала наш переезд по здешним прекрасным местностям лишенным всякого удовольствия; в хорошую погоду он был бы приятной прогулкой; мы заметили, что правый берег реки холмистый; горы имели легкие очертания и поросли зеленым молодым лесом; повсюду видна была богатая растительность; постоянно попадались речки и ручьи; по возвышениям частые хутора и усадьбы; поляны пестрели цветами и обдавали нас благовонием; плантации дерев оглашались криком иволги (хуан цяо, т.е. желтая птичка) и кукушки. В некоторых местах мы проезжали мимо триумфальных арок, или ворот, поставленных от станционных, в честь, как знак благодарности, гириньскому воеводе, за его заботливость и внимание к их трудной службе. Вблизи станции пасли табун станционных лошадей. Вечером станционные чины спрашивали нас о часе нашего отъезда завтра утром, для того, чтобы известить о том высшее начальство; такая мелочная заботливость казалась нам странною и излишнею; но так-так, в тоже время, нам оказывали предупредительность и даже незаслуженную почтительность, то мы и перестали обращать на то внимание; мы, частью, даже были довольны этою попечительностью, потому что на будущее время, в затруднительных случаях, могли рассчитывать на помощь местных властей. Ночью мириады лягушек в ближнем болоте огласили своим криком пространные лощины Се шуй дя̀нь цзы.

От Се шуй дянь цзыдо станции Тао лай чжоу. Селение Кала хэцзы. – Станция Монгу Чжань. – Селение Гу юй шу. – Заботливость местного начальства о путешественниках. – Циркуляр Пекинского министерства по поводу путешествия о. Палладия. – Подозрительность

Погода прояснилась; мы выехали из Се шуй дя̀нь цзы в дальнейший путь; селение это большое; кругом его простираются привольные пастбища; дорога пролегала по равнине слегка волнистой; далее начались пахотные поля. У селения Кала хэ̀цзы мы переехали через речку этого имени (Кала̀, вероятно Кара̀ черный и Хэ̀цзы речка). Так как большая дорога, пролегая низменными поемными местами, была затоплена дождевой водой, то мы принуждены были делать далекие объезды по возвышенным окраинам Гиринь улы; мы видели издали песчаные берега ее. Здесь стали попадаться нам, кроме стад свиней, и овцы, которые до сих пор были очень редки; с этих пор также по дороге мы видели трупы и кости павших коров; падеж распространился далеко на север, до Мэргэня; мор губил только коров, не касаясь другого скота. Прибыв на станцию Мо̀нгу Чжа̀нь (Монгольская), мы раздумали остановиться в ней, как прежде предполагали, и, пользуясь благоприятной погодой, благодушно отправились дальше, и остановились, для роздыха, в огромном селении Гую̀й шу (одинокий вяз); между тем, со станции Се шуй дя̀нь цзы заранее известили вперед, что мы остановимся в Мо̀нгу чжа̀нь и дозорный начальник (Сюнь цзянь), пребывающий в Гую̀й шу, отправил на эту станцию низшего чиновника для наблюдения за нашим поездом; посланец разъехался с нами, и, прибыв на Мо̀нгу чжа̀нь, не застал нас там и пустился догонять нас. После роздыха мы уже собирались в дорогу, как прибыл посланец, весь измученный и в поту; он объяснил нам, что послан своим начальником на тот случай, что мы могли избрать не настоящую дорогу, а ту, которая ведет отсюда в Ашихэ. Мы отвечали, что мы тронуты заботливостью его начальника, но что мы не ошибемся в дороге, потому что везде подробно расспрашиваем о ней; что мы путешествуем по собственной, а не по казенной надобности, и хоть признательны за оказываемое нам местными властями содействие, тем не менее не желали бы до такой степени беспокоить их. На это посланец ответил, что так приказано поступать высшим начальством, и в доказательство тому, вытащив из сапога своего письменный документ, которым Сюнь цзянь снабдил его на всякий случай, подал его нам на прочтение. Прочитав этот документ, я был поражен его содержанием. То был циркуляр от имени Цзун ли я̀мынь; Пекинское М.И.Д. выразило в нем сомнение относительно того, действительно ли мы отправились на границу ради удовольствия путешествия; легко-де может статься, что мы имеем какие-либо особые замыслы и намерены возбудить на границе беспорядки; вследствие того строго предписывалось местным властям Маньчжурии тщательно следить за нашими действиями во все время нашего путешествия, как в Маньчжурии, так и по границе; но вместе с тем отнюдь не делать нам никаких препятствий или затруднений и, напротив, оказывать нам всевозможное внимание для того, чтобы мы не имели предлога к осуществлению своих целей. Циркуляр этот разослан по всей Маньчжурии, от Шанхай гуа̀ня до Айхуня, и от Хулун буйра до Хунь чу̀ня. Тут-то я убедился, что посторонние внушения в Цзун ли ямыне не остались бесследными; люди, хорошо знавшие меня, род моих занятий и мои наклонности, постарались бросить тень на цель моей поездки, конечно, не из личной неприязни, а просто из обычной подозрительности относительно замыслов московитов. Участие высшего правительственного учреждения придало делу незаслуженную важность и нас, в Маньчжурии, не колеблясь, оподозрили в политическом агитаторстве и в намерении содействовать завладению северным краем страны, раз высказали нам это откровенно. Местным властям Маньчжурии дана была не легкая задача: иметь над нами бдительный надзор, и вместе с тем не раздражать нас какими либо стеснениями; надобно отдать им справедливость, они исполняли свою обязанность с уменьем; окружая нас попечениями и надзором, они никогда не прибегали к стеснительным мерам, и хотя, напр., были убеждены, что мой спутник Н., снимавший глазомерно путь наш, чертит планы будущих военных действий в этой стране, однако же, не смели явно препятствовать его работе; они старались только поскорее, по-добру по-здорову, сбыть нас из своих округов, чтобы какие-либо затеи с нашей стороны в пределах их администрации не навлекли на них ответственности. Как ни прискорбно было нам такое положение дел, мы должны были примириться с ним, и, в конце концов, пользоваться удобствами и мерами, принятыми для благополучного и беспрепятственного путешествия нашего. С места роздыха мы ехали по увалам; местность здесь волнистая. С вершины одного длинного перевала, господствующего над окрестными высотами, видна была Гиринь ула в песчаных берегах, освещенная солнцем сквозь тучи; посреди реки выдавался лесистый остров. По гладкому скату перевала мы скоро прибыли на станцию Та̀о лай чжо̀у (на атласе То лай чжао); дорога, по отсутствию пашен, была превосходная; на станции приготовлено было для нас помещение в станционном подворье; но мы предпочли остановиться в частной гостинице. Название станции явно монгольское (толай, заяц), вероятно заимствовано от имени ближнего острова на Гиринь уле; вообще в этом крае, многое напоминает о прежнем влиянии монголов, которых границы отселе близки; но теперь здесь водворяются китайцы, изглаживающие не только следы прежних народностей, но и коренную, маньчжурскую.

Кан, или нары, в комнате были натоплены; таков был здесь повсеместный обычай и летом, крайне неудобный для путешественников, не привыкших спать на подогретых кирпичных лежанках.

От станции Тао лай чжоу до селения Тай пин чжуан. Небрежность Китайцев во время падежа скота. – Селения Сань цзя цзы и By цзя цзы. – Влияние Китайского населения в Маньчжурии. – Селение Вань фа тунь. – Маньчжурская речь

Мы продолжали ехать по возвышенностям правого берега Гиринь улы, при туманной погоде. По дороге, встречались возы, нагруженные коровьими кожами, вероятно с павших коров. Небрежность китайцев во время падежа скота изумительна; заболевшие коровы паслись вместе со здоровыми; около павших коров бродили здоровые; шкуры с павших коров распродавались и развозились в разные места; на дворах жилищ лежали груды костей от падали; не мудрено, что зараза, легко распространяясь, губила рогатый скот тысячами. По дороге много было пашен, кое-где виднелись плантации деревьев. За большим, но бедным селением Сань цзя цзы (три дома), мы ехали по песчаным местностям. (Здесь ослы еще водятся, но малорослые и мохнатые). Для роздыха мы остановились в значительном поселении By цзя̀ цзы (5 домов), состоящем из 800 домов, большею частью, переселенцев. Здесь мы слышали, что разбойники из магометан, частью перешли за Гиринь улу, на запад. (Масляный горох и здесь разводится). Один из сосланных сюда шаньсийцев, в беседе с нами, много говорил о влиянии китайского населения Маньчжурии из шаньдунцев и шаньсийцев; первые отличаются земледельческими и промышленными наклонностями, последние торговыми; Шаньдун и Шаньси – провинции равно гористые и изобилующие населением, высылают колонии, одна для постоянного жительства, другая для торговых операций; в Маньчжурии эти два рода китайских выходцев, со временем, преобразуют край на китайский лад. Тому, кто интересуется судьбами Маньчжурии, необходимо иметь в виду постоянно усиливающийся в ней китайский элемент. Замечательно, что китайские выходцы в Маньчжурии строго сохраняют особенности характера и быта, которые они принесли из своей родины; шаньдунец остается всегда шаньдуньцем, шаньсиец – шаньсийцем, юньнанец – юньнаньцем; одно только наречие испытывает перемену, незаметно переходя в шаньдунское. Мы отправились далее под дождем, по миновании которого сделалось тихо и жарко; ехали большею частью небольшой дорогой, и объездами, затем, что от дождей она сделалась непроезжаемой; за поселением Вань фа тунь путь наш пролегал то пашнями, то лугами; на станцию Шэрѝ мы не поехали, а направились на селение Тай пин чжуа̀н (хутор Мира), где и остановились для ночевья; в гостинице мы застали маньчжурский эскадрон, с ружьями и револьверами, возвращавшийся в Бодунэ из экспедиции против разбойников; маньчжурские всадники были красивые молодые люди и свободно говорили по-маньчжурски, произнося слова по-старинному, а не по пекински; это был в нашем путешествии доселе единственный случай, что мы слышали маньчжурскую речь. Маньчжуры были к нам очень приветливы и дружелюбны. Нам отвели для помещения гуй фа̀н (контора гостиницы), но вместе с тем просили обождать в общей комнате, пока эскадронный командир и семеро его подчиненных, занимавшие контору, кончат операцию курения опиума; через несколько времени, командир вышел к нам испитый и опьяневший от опиума и весело крикнул нам: Менду! За ним вышли и другие курители, с блестящими от курения глазами. Они тотчас сели на коней и уехали.

От сел. Тай пин чжуан до г. Бодунэ. – Усадьба Да син дянь. – Устройство постоялых дворов

Утром синие тучи устилали небо; слышен был отдаленный гром; прошел порывистый дождь и затем погода стала проясняться. Мы отправились по легким увалам; на пути снова настигла нас туча, с сильными ударами грома и крупным дождем; стали часто попадаться деревни и поселения, по сторонам простирались луга и пашни; остановились в усадьбе Да̀ син дя̀нь. Нам оставалось сделать один переезд до города Бодунэ, который здесь все называют Синь чэ̀н, т.е. новым городом, в отличие от прежнего, ныне упраздненного. Отправившись из гостиницы, мы ехали сначала по равнине, где встретили нас посланные из Бодунэ наведаться о нас. Приближаясь к городу, мы с вершины увала видели песчаную полосу реки; к городу шла цепь песчаных холмов; за ними на равнине расположен Бодунэ; окрестности его пустынны; кое-где видны были плантации и хуторы; пригородного движения вовсе не было заметно; мы встретили только 3 или 4 рыдвана, нагруженные торговыми путешественниками. У города встретили нас полицейские служители и хотели поместить нас в загородном постоялом дворе; но квартира оказалась невозможною и мы въехали в город; главная улица довольно оживлена и застроена лавками. Мы с трудом нашли себе приют в одном постоялом дворе, против воли его хозяина, и поместились в огромном амбаре; гостиниц для проезжих здесь нет; есть только постоялые дворы для обозов, так называемые ню̀ чэ дя̀нь (дворы для телег на быках), так как перевозка здесь обыкновенно производится на быках; для извозчиков устроены огромные помещения, со всеми для них удобствами; у стен выложены кирпичные нары, покрытые рогожками и подогреваемые во все времена года; на них могут свободно улечься до 50 человек; посреди амбара поставлена жаровня, с постоянным огнем, для нагревания чайников и раскуривания трубок; сверху спускается светец с маслом; на стене повешена шуй па̀й или дощечка, для записывания счета за прокорм людей и скота; на стенах наклеены огромные лубочные картины, с сценами из театральных пьес; на верху одной стены прикреплен грязный кивот с изображением Гуань дѝ, или, чаще всего, гения богатства. Приставленные к нам четверо полицейских стражей взялись все сделать для нас; один оказался способным цирюльником, другой отправился для размена серебра и покупок, третий вскипятил воду для чая, четвертый приготовил обед. Мы разменялись со здешним Тун чжѝ визитными карточками; Тун чжѝ прислал к нам своего брата, который оставался у нас до глубокой ночи. Бодунэ переведен сюда, ближе к реке; городище прежнего (Фо̀ Бодунэ̀) отстоит отсюда в 25 ли по большой дороге. Некогда он носил название Нарахун, вероятно в ту пору, когда был на старом месте.

От Бодунэ до постоялого двора Шуй шу ин. Праздник Mo дао. – Старый Бодунэ. – Равнина Сунгари. – Переправа чрез Сунгари и Нонни. – Слияние этих рек

В этот день было 13-е число 5-ой луны, праздник Mo да̀о (точения меча), когда Гуань дѝ, по суеверному убеждению китайцев, точит свой меч на небе; оттого в эту пору бывает гром, молния и дождь; китайские чиновники находят это время самым удобным для представления молитв и прошений Гуань дѝ о повышении в чинах. С раннего утра, все власти Бодунэ отправились за город в кумирню Гуань дѝ, для приношения жертвы, и нас оставили без неусыпного попечения. Мы проехали по бедным улицам города и выехали за городскую глиняную стенку. Время было жаркое и погода туманная; нам попадались навстречу только телеги с женщинами, ехавшими в город на праздник. От Бодунэ далее простираются безлесные поля. Мы проехали мимо городища с большим валом, близ которого разбросано селение Бодунэ чжань, это Фо Бодунэ, или старый Бодунэ; судя по остаткам, город был гораздо значительнее нынешнего Бодунэ. Постоялый двор в селении оказался до такой степени бедным, что в нем не нашлось и соломы для скота. Один старик, из ссыльных, накормил нас пресными лепешками, печеными на гороховом масле. Селение расположено на яре, или крутом береге, который служит окраиною разливам Сунгари улы и тянется по бассейну Сунгари, в виде ровного залавка, на далекое пространство. Из деревни мы круто спускались на поемную, болотистую равнину, которой конца не было видно; на ней соединяются реки Но̀нни и Гиринь в одну Сунгари; эта местность самая низменная в точке соприкосновения Монголии и Маньчжурии; безграничная болотистая равнина, ровный и безлесный яр, теряющийся в туманной дали, и отсутствие жилищ человеческих придают этому месту вид пустынный и унылый; уже проезжая низменностью, мы заметили кое-где одинокие хуторы, в которых живут пастухи конских табунов; зато пастбища здесь тучные и привольные; много озер и кроме того кони здесь не страдают от паутов. Поемная равнина пересекается небольшими естественными валами, похожими на искусственные; на одном из них отдыхала кучка монголов. Нам стоило большого труда проехать это топкое пространство и добраться до Чуань ко̀у, или перевоза через Сунгари; наши возчики разделились, ища более удобного проезда; наконец мы съехались благополучно у пристани, где ждали нас перевозные паромы. Сунгари здесь называют Да цзя̀н (великой рекой); мы переправились через нее в несколько минут и потом, по пескам, скоро переехали к перевозу через Нонни у̀лу соединение двух рек должно быть несколько ниже места перевоза и мы переехали песчаный мыс, или стрелку. У перевоза перед нами открылось обширное пространство воды, в виде озера, – огромный плес, образуемый Нонни улою, в котором не заметно было течения. Нонни улу здесь называют Синь кай цзя̀н (новой рекой), вероятно вследствие перемены ее русла; также ошибочно Хэй лун цзя̀н, (Амуром); на картах она помещается обыкновенно под именем Ну̀нь цзя̀н. Должно полагать, что пункт слияния двух рек переменяется, смотря по высоте воды; потому же и перевоз через обе реки не всегда бывает на одном месте; прежде он был южнее. На переправу через плес мы употребили 3/4 часа; время было к вечеру; на противоположном берегу виднелся одинокий постоялый двор Шуй ту ѝн (тень дерев в воде), осененный деревьями; приблизившись к тому месту, где величественная Нонни стремительно вливается в водоем с запада, наши лодочники не смели пуститься на прорез ее течения, а взяли диагональное направление несколько вниз; паром наш понесло быстро по течению; у берега он несколько раз был отрываем от причала; мы были отнесены версты на две от Шуй шу ѝн. Один старый лодочник много говорил нам о значении Нонни-улы, которую он называл главною рекою Маньчжурии, считая Гирин улу притоком ее; в самом деле, почему главным верховьем Сунгари считают Гиринь улу, когда Нонни ула значительнее ее и по массе воды, и по длине течения? Нонни ула судоходна на далекое пространство, но протекая во многих местах по широкому руслу, часто мелководна; летом китайские торговые суда плавают по ней и выше Цицихара. Мы приехали в Шуйшу ѝн уже ночью и поместились в единственной общей комнате. Постой содержится китайским выходцем. Здесь граница гириньского воеводства; далее следуют кочевья корло̀сского а̀ймака. Наши мулы, привыкшие к рубленой соломе, с сего места осуждены были на подножный корм; на первый раз они с жадностью ели свежую и сочную траву; но новый корм был по-видимому не так питателен и имел для них неблагоприятные последствия.

От Шуй шу ин до станции Синь джань. Вход в степи кочевьев Корлосского аймака. – Станция Mo синь. – Колонии Юнь наньцев. – Монгольская девица верхом. – Сведения о дорогах

Погода была ненастная, с порывистым ветром. Мы вступили в корлосские кочевья, по станционной дороге, следуя близ левой окраины разливов Нонни; эта река, как и Сунгари, протекает по раздолью, с обеих сторон ограждаемому непрерывною линиею яров, или крутых и ровных окраин; на этом низменном раздолье река после разливов оставляет болота и озера. Хотя мы были в уделе кочевого аймака, однако же почти ничто не напоминало нам о степном характере; монголы живут в мазанках и домах, имеют усадьбы, воспитывают свиней, имеют пашни, которые отдают, большею частью, в аренду китайцам, нанимают работников из китайцев, хорошо говорят по-китайски, одеваются по-китайски и даже чертами лица походят на китайцев; имеют лошадей и быков; но овец мало, верблюдов же в корлосском аймаке я вовсе не видел; правда и то, что мы видели только монголов по станционной дороге; в местах отдаленных от нее, монгольский быт более сохранился, хотя колонии китайских земледельцев и на них уже распространяют свое влияние. Степь здесь волнистая; повсюду видны водосточные лощины, в которых были или озерки, или тина; кое-где заметны были одинокие деревья. Мы проехали мимо ламской кумирни; кругом ее построено несколько мазанок, в которых воткнуты были белые значки; по местам лежали кости павших коров. Со вступлением в степь, нас стали преследовать комары; до тех пор их не было. Говорят, что на здешних степях много волков. Мы остановились на станции Мосѝн, иначе Моухѝнь, расположенной на равнине; она состоит из 40 или более домов, построенных в разброс. Почва земли здесь илистая, которая подсохши делается твердою как камень и сверху покрывается беловатым слоем, вероятно солончаковым. К нам приходил станционный смотритель из монголов, прочесть наш паспорт, и спросил нас о дне нашего прибытия в Цицихар, для того, чтобы уведомить о том тамошнего воеводу; администрация станций в корлосском аймаке состоит в ведении цицихарских властей. Начиная с этого места далее, все станции по корлосскому тракту заселены потомками приверженцев Усань гуя и других поборников независимости Китая, времен Канси. Усань гуй пребывал в Юнь нани. Канси, победив Усань гуя, сослал приверженцев его в этот край на поселение, дал им земли и возложил на них станционные повинности по здешнему тракту; эти ссыльные обязаны содержать станции на свой счет, иметь табун лошадей, бесплатно держать изгон и также бесплатно продовольствовать проезжающих по казенной надобности; такой порядок существует во всем почтовом учреждении в Китае, с тем различием, что в других местах станции состоят на казенном окладе. Теперь юньнаньцы расплодились и образовали значительные земледельческие колонии в северо-западном крае Маньчжурии; они хранят память о своем происхождении и отличаются от других китайских поселенцев типом. Станция Мосѝн замечательна, как проездный пункт; от нее идет большая дорога в Ху̀лань, и торговый прямой тракт в Мукдень, на проход Факу мынь; последняя дорога проходит монгольскими степями. Отправившись со станции, мы долго ехали вблизи огромного озера, образовавшегося от воды Нонни; на дороге обогнала нас корлосская девица верхом на бойком коне; на ней был синий балахон с широкими рукавами, с поясом; на голове повязка, прикрытая сверху куском белого холста, который развевался по ветру; никакого сходства с костюмами монголок других аймаков; монголка смело заглянула в каждый из наших возков и поскакала далее. Мы остановились на ночевье на станции Синь джа̀нь (новой); при станции селение, состоящее домов из 80, с хорошей гостиницею, в которой мы поместились; тотчас явился станционный смотритель из монголов, прочел наш паспорт и ушел. Станция эта по-монгольски называется Уланор, по имени ближнего озера. Здесь рассказывали нам, что дорога от Цицихара к Мэргэню совершенно залита водой, так что экипажное сообщение по ней прекратилось; недавно мукденьский воевода прислал 12 экипажей в Айхунь за своим семейством; экипажи, прибыв в Цицихар, далее не могли ехать и вернулись назад. Мукденьский воевода, кажется, уроженец Айхуня, оттого и семейство его там оставалось. У Пекинского правительства принято за правило назначать воеводами трех провинций Маньчжурии уроженцев этой страны, но только не в той, где их родина. Станционные сказывали нам, что от Уланора есть также дорога в Ху̀лань, вероятно соединяющаяся с мосинской; есть и другие дороги в эту именитую область, составляющую часть Цицихарского воеводства; она известна хлебородием и благорастворенным климатом. Город Ху̀лань назван по реке этого имени, впадающей в Сунгари улу; в нем пребывает комендант.

От Синь дясань до усадьбы Папардянь. Селение Гулу. – Сельское училище. – Четырекнижие начертанное на бересте. – Приезд торговца-шаньсийца

Утром погода была ясная и прохладная; мы ехали вблизи огромного пустынного озера, по легкому возвышению; с вершины надозерного увала открылось другое озеро, направо от нас, так что дорога пролегала между двумя озерами; потом ехали по окраине разливов реки; реки́ мы не видели; на широком поемном низовье видны были только озера и протоки реки. Остановились для отдыха в поселении Гулу̀ или Гуру̀; оно состоит домов из 30, но содержит училище для детей; школьники, в числе 15, опрятно одетые, с учителем во главе, явились к нам засвидетельствовать почтение; китайцы любят практиковать своих детей в приемах, доказывающих их благовоспитанность и знание приличий; они должны изучить, вместе с четырекнижием, правила скромности и развязности, с которыми ребенок не проронит лишнего слова, но и не затруднится ответами на вопросы. Поистине, замечательна преданность китайцев их отечественному образованию и родным преданиям; где только заводится небольшая община их, там непременно учреждается училище. Здесь это дает им решительный перевес над туземным населением края; уважение к китайской цивилизации и вообще к Китаю незаметно втирается в головы туземцев и китаит их. Китаец несокрушим со своим конфуцианством; оно и слава его, и вместе причина застоя. Вспомнил я при этом о том китайском ученом XII века, который, будучи сослан в глубину Маньчжурии, постарался начертать четырекнижие на бересте, за неимением бумаги, в назидание полудиких чжу̀рчжи. Этот берестяной экземпляр знаменит в истории. Со станции мы продолжали путь по окраине и у окраины разливов Нонни; по пути нападали на нас мириады мошек. Погода стояла тихая, светлая и жаркая; наши мулы устали; мы остановились у пойла близ монгольской избы; резервуар или колодец с водой был внутри избы, откуда монгол подавал нам воду через отверстие в стене. До станции Тарха̀, где было для нас готово помещение, мы не могли доехать и остановились в одинокой гостинице и вместе усадьбе одного шаньсийца, называемой Папардя̀нь (по произношению шаньсийскому; настоящее название ее Пан па̀н эрр дя̀нь, т.е. гостиница толстяка). Хозяин гостиницы не ожидал нашего посещения и был видимо не доволен, когда наша свита из провожатых без церемонии стала очищать для нас его заповедный гуй фа̀н; это был истый шаньсиец, богатый господин в урочище; гостиница, которую он держит для проезжих купцов, служит вместе с тем магазином, в котором окрестные монголы покупают водку, масло, ткани и разные мелочи; многочисленная прислуга его состояла на половину из китайцев и монголов; покупатели и приказчики сновали взад и вперед; сам же он восседал в конторе со счетами в руках и раздавал отрывисто приказания. Мы возмутили и нарушили торговый порядок его дел; поэтому он сидел насупясь в одной с нами комнате. Здесь и далее на север шансийцев величают уже не уксусниками, а западными людьми (сѝ жень). Вечером выпал дождь, поднялся ветер и разогнал тучи, из-за которых появилась луна. Мы улеглись уже на теплом кану нашего нелюбезного хозяина, а он продолжал сидеть, при свече, сводя счеты за истекший день; вдруг среди шума ветра, послышалось скрипение колес, прислуга всполошилась и чрез несколько минут раздался веселый крик: Лю̀ чжан гу̀й ди (Лю купчина) приехал! Новость эта передавалась разными голосами. Действительно, в контору, ввалила толпа, сопровождая низкорослого китайца; главный приказчик гостиницы подвел его к свече, и все нашли, что Лю̀ чжан гу̀й ди похудел. Наш угрюмый хозяин осклабился во все лицо и приветливо привстал и поздоровался с гостем; тотчас стали разводить огонь на кухне; хозяин сам отмерил водки для нагревания, и потом стал расспрашивать, почему гость так долго не ехал и какие товары везет из Бу̀куя и других мест; гость, завидев нас, стал шепотом рассказывать про свои торговые поезды, и хозяин постоянно издавал одобрительные звуки. Поужинав в веселой компании, гость отправился спать на свой воз. Вот, подумали мы, как принимают своих-то. Бу̀куем в Маньчжурии называют Цицихар; последнего имени мы вовсе не слышали; Бу̀куй было старинное селение на месте нынешнего Цициха̀ра.

От Папардянь до ст. Боболи. Озерные пространства. – Цены на лошадей. – Усадьба Бэй мяо цзы. – Обо. – Станция Боболи. – Затруднения от наводнений

Утром был мелкий дождь. Отправившись с ночлега, мы ехали по легкой возвышенности с песчаным грунтом; повсюду видны были озера; одно из них, саженей 60 ширины, мы должны были переехать вброд; озера эти чрезвычайно рыбны; бедные китайские рыболовы ловили здесь больших сазанов; мы купили у них два за несколько копеек. С низменного места мы поднялись на берег огромного озера, по которому под сильным с.-з. ветром доехали до станции Tapxа̀, где остановились для отдыха. Дорогою, сопровождавшие нас станционные рассказывали нашим извозчикам о ценах корлосских лошадей; в недавнее время, до скотского падежа, их продавали очень дешево в большом количестве; за 30 р. монетою можно было купить отличного бегуна; но теперь, как свирепствовал мор на рогатый скот, цена на коней поднялась втрое. Корлосские кони красивы и крепки. Следующая станция Дона̀й, будучи окружена водою, перенесена была в урочище Мача̀н, местечко Сѝгуань, и нам предстояло сделать большой объезд. Сначала мы ехали по длинной возвышенности; по дороге попадались пашни, мазанки монголов и рощи лиственных деревьев; на одном поле я впервые видел монгола за сохой. Затем наступили песчаные увалы; на многих из них росли купы высокой травы, похожей на мальву; поля красиво испещрены были голубыми, фиолетовыми и, более всего, желтыми цветами. Кости павших коров рассеяны были повсюду. В усадьбе Бэй мяо цзы (северная кумиренка) мы остановились на несколько времени, чтобы напоить скот и дать ему отдохнуть. Далее мы ехали при подошве яра. Все время погода стояла ясная и прохладная, при постоянном ветре. Снизу мы поднялись на окраину. На одной возвышенности мы проехали мимо огромного обо̀, сбитого из глины в виде копны и обросшего травою; верх его также оброс травою и походил на мохнатую шапку; внизу кругом устроены были мелкие обо̀, в которых воткнуты были пуки травы; в верхушке обо̀ водружен был шест; сюда съехались ламы, для моления о дожде, с закланием барана. Оказалось, что здесь не было дождя; озера и болота оставались еще от прежних дождей и разливов реки. Если бы перед нашим проездом выпал здесь дождь, то вряд ли нам можно было бы ехать этими местами. От обо̀ мы спустились в болотистую лощину; сопровождавший нас смотритель станции Тарха, утомленный дальнею поездкою, советовал нам остановиться в Бо̀боли, у знакомого ему монгола, который в зимнее время открывает у себя для проезжих гостиницу и конечно не отказался бы принять нас и теперь. Бо̀боли было ближе, 7-ю или 8-ю ли, чем Сѝгуань, в которое перенесена станция Дона̀й. Так как мы не имели понятия ни об урочище Мача̀н (конское пастбище), ни о Сѝгуань (западная застава), ни о Бо̀боли (болото хлебцев), то и предоставили смотрителю распоряжаться, как он знает. Вскоре мы въехали во двор одинокого жилища монгола; дом был построен совершенно по-китайски и устроен очень хорошо; но не видно было никого, нигде; главные комнаты были заперты и тишина царствовала кругом; мы все поместились пока в небольшой кухне, загроможденной хлебами и мукой. Монгол, как кажется, сроду не видевший европейцев и никогда не слыхавший об русских, скрылся и не показывался; семейство его со страха заперлось в главном помещении. Наша свита отыскала монгола и убедила его, что мы вовсе не буйные люди; не без опасения, однако же, вошел он к нам в кухню и по здешнему обыкновению приветствия, общему в северной Маньчжурии, коснулся с каждым из нас руками; это был высокий, добродушный монгол, лет 40, одетый по-китайски. Монгол отправился отворить главное помещение, но семейство его ни за что не хотело отпереть дверей; делать было нечего; нам приходилось всем улечься на одном кану, на манер сибирских дикарей положив головы на загнутые ноги один другому, или доехать до Сѝгуань; мы предпочли последнее; по прибытии в это местечко, мы помещены были также в доме одного монгола; помещение это отличалось от китайского только тем, что пред божницей расставлено было, по ламскому обыкновению, восемь чашечек с жертвами. Здесь встретил нас инспектор станций (цзя̀ньду), выехавший из Бу̀куя, для сопровождения нас по его ведомству, человек чрезвычайно приветливый и обязательный. Цзя̀нь ду сообщил нам недобрые вести; по его словам за Бу̀куем, станции четыре, в ту пору решительно нельзя было проехать в экипажах; вода в протоках Но̀нни поднялась и затопила низменные места, по которым пролегает дорога; почту перевозили на Вайху̀ (маньчжурское название лодки, выдолбленной из цельного дерева). Мы выразили предположение, что от продолжительной сухой погоды вода должна сбыть. На это цзя̀нь ду отвечал, что капризный Си цзя̀н (западная река), как называют здесь Но̀нни, часто при ясной и сухой погоде, в один день поднимается сажени на три, и тогда прилегающие к ее бассейну низменные луга покрываются водою на далекое пространство. Мы раздумывали в унынии, не лучше ли повернуть нам на Ху̀лань, куда ведут хорошие сухие дороги, и откуда, рады или не рады, нас препроводят на лодках до самой Хабаровки; но цзя̀нь ду поспешил успокоить нас уверенностью, что Букуйский воевода в мудрости своей, выручит нас из затруднения и в случае крайности доставит нас в Мэргэнь рекою на лодках. На том мы и остановились.

От ст. Боболи до ст. Вань то хунь. Одинокий постоялый двор. – Распространение оседлости в кочевых владениях. – Влияние Китайских выходцев

Мы ехали по возвышенностям того же характера, как прежде: вершины их поросли деревьями; по полям росло много низкорослых диких абрикосов; так называли их наши возчики, с удовольствием объедаясь небольшими зелеными плодами их. По дороге обогнал нас цзянь ду, сидя в дахурской телеге (дахури чэ), запряженной тройкою лошадей, по-китайски; телега эта походит на ящик с рамчатыми стенками, и с высокими тонкими колесами. Мы сделали длинный перевал через песчанистый увал, с которого круто спустились на песчаную лощину с озерком. Далее по дороге мы встретили городской возок такой же, как наши; это была редкость, при виде которой все наши извозчики заговорили; до сих пор, кроме рыдванов разных форм, мы не видели других экипажей по этой редко проезжаемой летом дороге. Для роздыха, мы остановились в плохом одиноком постоялом дворе, называемом общим именем ма̀ньцзы дя̀нь, т.е. китайской гостиницы; здесь перенято от монголов называть переселенцев и поселенцев китайских ма̀ньцзами (ма̀нь цзы). Таких маньцзы дя̀нь далее по дороге не мало. Постоялый двор обнесен был плетнем из ветвей; на дворе лежали кучи коровьих шкур, несомненно с падали. От места роздыха, мы не отдалялись от окраины речных разливов; проехали мимо большого озера с отмелями, и остановились на ночлег на станции Вэ̀ньтохунь, названному так по ближнему озеру; ехали постоянно под ветром. Нонни от станции в 10 ли; она, по рассказам, здесь очень мелка, меньше сажени в глубоком месте. Монголов здесь уже нет; население состоит из одних ссыльных китайцев; для путешествующих этой дорогой приятно встретить ма̀ньцз, так как у них, большею частью, хорошее хозяйство и всегда есть огородные овощи. На станции этой долго беседовал с нами один потомок усаньгуйца; по-монгольски он не знал, хотя сношения с монголами здесь постоянны, отзываясь тем, что это дело западных людей, т.е. шаньсийцев. Судя по тому, что мы видели в корлосском аймаке, не трудно предугадать, что настанет время, когда монголы этого края превратятся в ма̀ньцз. Маньчжурское правительство само способствует к распространению оседлости в своих кочевых владениях; известны колонии китайских земледельцев в Чан ту (в Корцине) и Ча̀нь чунь (в Корлосе); оно прилагает эту меру повсюду, находя в мирном характере поселянина гарантию спокойствия и безопасности границ. Шаньдунцы и за ними шаньсийцы не упустили воспользоваться такими благоприятными обстоятельствами; первые, арендуя земли монголов, тайно приобретают их в свое владение значительными взносами (продавать земли в аймаках китайцам воспрещено). Шаньсийцы мелкою торговлею захватывают имущества и также земли своих должников из монголов, в виде залогов, и держат многих из них в кабале. Таким образом Маньчжурия и сопредельные с нею аймаки Монголии постепенно китаятся, и маньчжуры, сказать правду, сами подкапывают свою династийную самобытность на своей родине.

От ст. Бань то хунь до ст. Тэму дэ хэй. Поселение ссыльных Цянь гуань ди. – Лоху

Со станции мы отправились при тихой и ясной погоде и ехали по низменным, болотистым местам, обилующим комарами; затем по возвышенной равнине, на которой часто попадались пески; для роздыха остановились в хлебопахотном поселении Ця̀нь гуань ди, или переднем Гуань дѝ (казенный участок). Под этим именем известны в цицихарском воеводстве земли, возрабатываемые теми ссыльными, которые, по окончании срока ссылки, или будучи прощены, не пожелали возвратиться на родину, в Китай, и остались на жительство в Маньчжурии; такие дома называются ло̀ху; по законам страны, эти ссыльные обязаны или возвратиться на родину, или поступить в хлебопахотные поселения; в настоящее время ло̀ху доставляют оброка натурой цицихарскому воеводству до 80 тыс. пуд. зернового хлеба в год; более всего поступает от ло̀ху хуланьских. Поселенцы Ця̀нь гуань ди люди зажиточные, трудолюбивые и смирные; все большое помещение, в котором мы остановились, наполнено было любопытными жителями, сидевшими скромно и смиренно. Старики жаловались на бездождие; после мужчин посетили нас дамы деревни, в числе 12, одетые прилично; хотя все это были китаянки, но ног своих они не связывали; дамы посидели несколько минут, поговорили между собою, покурили трубок и ушли. Большая часть зрителей были в трауре; мы думали, не свирепствует ли здесь повальная болезнь; но причина тому была другая: живя особой колониею, жители села почти все породнились между собою и потому в случае смерти кого-либо из них, все многочисленные родственники облекаются в траур разных степеней; толпа в белых колпаках и белых кафтанах походили на скопище привидений, в китайском вкусе, а по-нашему на поваров. Дома китайских поселенцев внутри непременно украшены картинами из китайских драм; на главном же месте повешены неизбежные изображения Ла̀ое и Ца̀йшень (духа богатства). С Ця̀нь гуань ди мы отправились по песчаной равнине; на дороге настиг нас дождь с холодным ветром, по временам прекращавшимся; по дороге проехали большое поселение, расположенное близ озера, и далее следовали среди пашен, потом по глубокому песку, лесом, до самой станции Тэмудэхэй; повсюду грунт песчаный и много озер. Для нас приготовлено было хорошее помещение; близ этой станции мы видели стадо баранов, что здесь составляет редкость. Поблизости Но̀нни, на станции, лежали вэ̀йху, или длинные лодки, которые также удобно могут служить корытами. Станционные передали нам известие, что из Мэргэнь кто-то приехал в Бу̀куй, в телеге; следовательно дорога за Бу̀куем была не так ужасна, как говорили.

От ст. Таму дэ хэй до г. Цицихара. Селение Сань цзя цзы. – Селение Ухума. – Въезд в Цицихар. – Ссыльные. – Магометане

Весь день стояла ясная, свежая и ветряная погода. Утром ехали большею частью по низменным местам, встречая кое-где пашни; по дороге проехали большое поселение Сань цзя̀ цзы (три дома), расположенное при большом озере. С одного песчаного увала видны были по сторонам плантации дерев, разведенные поселенцами. Крестьяне здесь для кладки стен употребляют кубические глыбы глины и земли, высушенные на солнце; в стене от времени они крепнут и соединяются в одну массу. Под конец, мы проехали прекрасную долину, поросшую дерном и огражденную песчаными буграми, и остановились в селении Малое Ухума̀, расположенном близ Нонни, на которой виднелись мачты судов; по близости есть Большое Ухума̀. Небольшой переезд отделяет это поселение от Цицихара. Мы отправились по равнине, усаженной деревьями; погода была ясная и прохладная; поселения часты. С последнего возвышения мы спустились на поля, покрытые хлебною зеленью; впереди показались красивые загородные кумирни Цицихара, осененные деревьями; здесь ожидали нашего поезда густые толпы народа всех возрастов и сословий; они окружили нас и вместе с нами двинулись к городским воротам; у ворот встретил нас полицейский, для указания приготовленной для нас квартиры. Въехав в город, мы тотчас же повернули налево, в ворота очищенной для нас гостиницы; народ, которого не пустили во двор ее усыпал крыши соседних домов. Немедленно явилась целая когорта стражей; четверо из них заняли место у дверей квартиры; для общего наблюдения за порядком, в гостинице поселился также сам начальник свиты воеводы (го̀чика ха̀фань). Снабжение нас продовольствием не было затруднительно; воевода приказал доставлять нам все нужное по умеренным ценам и даже сам назначил цену наших рублей и долларов на китайскую монету; никто не смел ослушаться его; он пользуется в Цицихаре любовью и уважением за строгую справедливость. Вскоре посетил нас сам го̀чика, с огромной свитой, человек пожилой, полный, низенький, с добродушным лицом; он был молчалив, напрягался говорить только по-маньчжурски и изъявил желание списать нашу подорожную грамоту; тотчас принесли письменный прибор, и он начал списывать подорожную, сокращенными знаками, с такою изумительною быстротою, что все предстоящие, забыв о чужеземцах, следили за течением его кисти и повторяли вслух одобрительное: цэ, цэ! В несколько минут копия была готова; го̀чика поверил ее с оригиналом; оказалось совершенно верно; новое: цэ, цэ! из толпы. Го̀чика, затем, вежливо раскланялся с нами и отправился к воеводе; после он более не показывался. Мы узнали, что из Айхуня недавно прибыл сюда приказчик от коммерческого дома Ихэсѝн, для закупки рогатого скота. Посетителей было у нас не мало, преимущественно из купцов; были и ссыльные из Пекина. Но̀нни называется здесь Си цзя̀н (Западной рекой) и отстоит в нескольких ли от города на запад. Прежде китайские путешественники жаловались на недостаток образования юношества в Цицихаре; теперь уже не то; здесь существует четыре училища, под именем лоу (теремов); китайский элемент преуспевает и здесь. Между ссыльными, некоторые имели шрамы и пластыри на висках; это клейменые преступники, хуа ля̀нь цзы (пестролицые), как здесь называют их. Между прислугой гостиницы мы заметили одного высокого мужчину, с рыжей бородой, большим носом и впалыми глазами; когда мы стали расспрашивать о нем, он тотчас скрылся от нашего наблюдения; происхождение его неизвестно; но сдается, что он из европейских беглых или матросов, или преступников. В Цицихаре есть значительное население магометан, двух родов, различаемых здесь по положению их кварталов; одни Ду̀н хой (восточные), другие Сѝ хой (западные); первые суть давние, свободные переселенцы из Китая, и отличаются буйным характером; другие, западные, суть ссыльные; они ведут себя смирно; те и другие не водят общения между собою и имеют особые мечети. Воевода бдительно надзирает над этими магометанскими колониями; недавно, между западными магометанами выдался один богатый, приобретший известность и влияние между своими единоверцами; воевода, опасаясь его влияния, перевел его в другое место жительства. Воровства и грабежи здесь часты, и не мудрено при таком населении, в котором важную часть составляют ссыльные преступники; поэтому ночью стража в городе очень бдительная; до самого рассвета нам не давали покоя битьем в гонги, доски и палки, и выстрелами из ружей, с присоединением лая собак.

Цицихар. Образцовый воевода. – Бутхани. – Колонии ссыльных. – Чулхань или съезд Бутханей

Погода ясная и тихая. Утром посетил нас любезный цзя̀нь ду, и сообщил нам, что впереди, на второй станции, где предстоял самый трудный переезд, для переправы нашей через проток Нонни, он приказал приготовить лодки вэ̀йху, и что он сам отправится с нами до границ своего ведомства. Жители Цицихара летом постоянно имеют при себе веера, хотя климат вовсе не требует этого прохладительного средства; наши гости размахивали ими, в ту пору, когда нужно было подогревать нары. Все, с кем нам случилось говорить, с восторгом отзывались о здешнем воеводе, превозносили его справедливость и уменье поддерживать порядок; между прочим, он имеет обыкновение каждый вечер ходить пешком по улицам в партикулярном платье, в сопровождении двух служителей правосудия; как раз, сегодняшним вечером произошел шум у ворот нашей гостиницы; наши извозчики купили пару лошадей, для подмоги своим мулам в предстоящем пути; расчет с продавцом происходил у ворот; продавец из-за чего-то заспорил и начал кричать, как вдруг явился Букуйский Гарун Альрашид и тут же отечески наказал его батогами. Должность и положение цицихарского воеводы не маловажны и не легки; в ведении его состоят три главных предмета: границы с Россиею, бутхани и ссыльные. Бутхани суть обязанные зверопромышленники из солонов, дахур, барху, ороньчо̀ и билар; управление этими туземными племенами не представляет больших затруднений, равно как, при миролюбивых отношениях, и пограничные интересы. Весь местный интерес заключается в заведывании ссыльными преступниками, которых главный сток находится в Цицихаре. В Айхуне, в Хулани и в Хулунь буире их очень мало. В Цицихар ссылаются только важные преступники: пираты, инсургенты, члены опасных религиозных сект и тайных политических обществ, самые лютые из разбойников, уличенные в самом гнусном разврате, подделыватели фальшивых бумаг, казнокрады, неисправимые родственники Богдохана и дворцовые евнухи, – общество, по истине, замечательное; в одном Цицихаре таких выходцев насчитывают свыше трех тысяч. Удивительно, что не происходит важных беспорядков в крае от такого скопища; между тем в Цицихаре нет ни казематов, ни караулов для ссыльных; контроль над ними ограничивается перекличкою их раз или два в месяц. Разумеется, ссылка различается по степеням и сроку; иные ссыльные семейства должны находиться в этом качестве до 4-го или 5-го поколения. Самою тяжкою ссылкою считается ссылка с отдачею в рабство на срок или навсегда, конным солдатам, более или менее бедным, равно служащим солонам и дахурам. Нельзя сказать, чтобы военные средства в распоряжении воеводы, на случай непредвиденных замешательств, были значительны; можно приблизительно положить, что военно-обязательное население во всем крае не свыше 30 тысяч домов, со включением бутханей. В случае нужды, он имеет право вытребовать войско из гириньского воеводства; для скорых сообщений с Пекином устроен прямой почтовый путь на Сифын-ко̀у; курьер может доставить депеши воеводы ко двору в трое суток или четверо; курьерское учреждение в цицихарском ведомстве весьма хорошо; мы сами были свидетелями неимоверно быстрых поездов этих гонцов, несмотря ни на дождь, ни на грязь, часто даже без седла. Одна из любопытнейших особенностей Цицихара есть чулхань, или съезд бутханей для представления оброчных шкур соболей. В июне – июле месяце они приезжают со своими у́хорида̀ к Цицихару и располагаются табором, близ города, по взносе оброчных соболей, в количестве 5500 штук, за которые воевода награждает оброчников деньгами, вещами и хлебом, открывается огромная ярмарка мехами и скотом; разумеется китайские купцы играют в ней главную роль. До ярмарки остался еще почти целый месяц и нам нечего было думать об ожидании ее.

От Цицихара до селения Тахар. Военное поселение Ma цзя ган

Утром погода стояла прекрасная; мы выехали из гостиницы на главную улицу, людную и оживленную, но тотчас повернули, в восточную часть города, для объезда, будто бы, грязи, которая стояла на главной улице и преграждала путь к северным городским воротам; мы ехали подле восточного городского вала, похожего на разрушенное городище. За северною частью города, сопровождавшая наш поезд толпа полицейских оставила нас. На север от города простираются кладбища; далее рощи молодого вяза; местность волнистая; по близости к Цицихару нет строевого леса; он доставляется, сплавом по Нонни, с хинаньских гор. По сторонам дороги виднелись пашни. Через несколько времени мы остановились на время в небольшом военном поселении Ма̀ цзя га̀н, у пойла при колодце, близ вновь отстраивавшегося дома айхуньского амбаня, который родом из этого местечка. Дом небольших размеров; подле него небольшая кумирня в честь Гуань дѝ; кругом обширная равнина, с озерами. Далее ехали мы по луговой равнине и потом по возвышенности. Впереди и по сторонам простиралась безграничная равнина, по которой рассеяны были военные поселения, заметные по плантациям дерев; все дома в этих тунь построены по одному казарменному образцу. Мы остановились в огромном военном поселении, Таха̀р, расположенном на возвышенности; время было еще раннее; но мы остались здесь на ночлег, так как впереди предстояла переправа через проток Нонни, о которой говорил нам цзянь ду. По дороге мы также замечали кости павших коров; скот заболевал расстройством желудка и умирал от истощения; это скотская холера; овцы редко подвергаются этой заразе.

От с. Тахар до ст. Ниннянь. Переправа чрез проток Нонни. – Характер Ноннийской низменности. – Усадьба Са цзянь цзы. – Селения новых Маньчжуров. – Селения Солопов

Утром мы слышали, что вода в протоках Нонни, через которые нам нужно было переправляться, поднималась; надобно было спешить, пока она не выступила из берегов. Прямо со станка мы спустились к протоку Нонни, шириною саженей 30, где устроен был для нас перевоз из двух вэйху, связанных вместе; перевозили по два возка за раз, а послушные мулы одни переправились вплавь и ждали на другом берегу; дно протоки песчаное. При низкой воде, проток, обыкновенно, проезжают вброд; но случается, что вода, выступив из берегов его, затопляет окрестности на огромное пространство. Потом мы проехали вброд еще мелкий проток, далее третий, довольно глубокий, саженей 10 ширины, также вброд. За последним следовали луга, потопляемые разливами Нонни; в почве повсюду просачивалась влага. Под конец мы переправились через главный проток на дощанике; здесь нагнал нас цзянь ду, следовавший за нами в рыдване, в сопровождении верховой свиты. Далее мы продолжали ехать по равнине, среди густой и высокой травы ; растительность на этих местах необыкновенная; но кругом пустыри; не видно ни жилищ, ни человека, ни даже пасущегося скота; на этой обширной низменности попадались впадины, или лощины, и они-то были для нас предметом страха, грозя потоплением в глубокой тине; ехали мы наудачу, избирая более удобные для проезда места; вдруг мы неожиданно подъехали к Нонни; наконец-то мы узрели коварную Лазуревую (как переводят название Нонни) невидимку, которая преследовала нас своими протоками, затонами, озерами и болотами; она тихо протекала в низменных берегах, образуя протоки и острова, поросшие травой и кустарником, и показалась нам саженей 100 ширины; повыше виднелся парус судна, единственный признак жизни на пустынной зеркальной поверхности воды. Здесь называли Нонни Да цян, или великой рекой. Затем мы сделали большой объезд кругом болотистого места и под дождем остановились в усадьбе Сань цзя̀ цзы. Хозяева дома были новые маньчжуры, люди простые и добрые. С нами говорили они по-китайски, а между собою непременно по-маньчжурски, произнося слова слитно; забавно было слышать звучную и мерную маньчжурскую речь в устах оборванных мальчишек; женщины, удалившиеся в особую комнату, болтали между собою тоже по-маньчжурски. Быт новых маньчжуров безбеден; они возделывают земли безоброчно, разводят свиней, имеют быков и сеют просо обоих родов. Многие из них отдают детей своих в школы, для обучения китайскому языку. Хозяева жаловались на дороговизну необходимых для них изделий, которыми снабжают их шаньсийцы. Богатых между ними нет, но почти все они зажиточны. О происхождении своем они, по-видимому, уже забыли. В старину, они составляли разрозненные роды, не имевшие общего управления, и обитали в восточной части нынешнего гириньского воеводства; до сих пор существующие у них фамилии Гуалчжа̀ и Гуалгя̀ напоминают те роды, которые основатель нынешней династии (Тай цзу) вывел из Уссурийского края и включил в состав маньчжурского народа под именем ичэ̀ маньчжо̀у (новых маньчжуров). В число ичэ̀ маньчжо̀у включены были также Ила̀йнь хала̀ (три рода), обитавшие по берегам Ху̀рха и Сунгари и называвшиеся лесными дикарями (Во̀ цзи да̀ цзы). В маньчжурском населении цицихарского воеводства новые маньчжуры, как уверяют, составляют 8/10; они разделены также на 8 дивизий или знамен. Пред отправлением нашим с места роздыха, хозяева не хотели было взять с нас ничего за постой. Мы отправились далее по равнине под мелким дождем, который пополудни перестал. В это время мы загрязли в большой луже и сидели в ней с полчаса; нужно было вытаскивать сначала мулов, потом возки; в таких случаях, мулы обыкновенно ложились на тину, и нужно было много усилий, чтобы поднять их с этого мягкого ложа. Далее, в утешение наше, простирались прекрасные поляны; дорога к станции Нѝннянь была ровная и гладкая, как шоссе, и шла подле глубокого протока Нонни. На станции встретили нас станционные чины и явились два чиновных солона, с синими шариками на шапках; солоны посланы были, из Бутха, от тамошнего ухэрида, для встречи и сопровождения нас до следующей станции, так как на пространстве переезда есть поселения солонов; предлог, правду сказать, забавный; в охране мы не нуждались; с нами, всякий раз, было целое полчище спутников; главная цель их командировки была та, чтобы удостовериться в нашем проезде и затем успокоиться. Солоны эти свободно объяснялись по-китайски и их трудно было отличить от других военнослужащих. Они были чиновные, или служащие солоны; солоны же Бутха суть облавные или зверопромышленные, это разделение существует и между Дахурами. Вечером простился с нами наш цзя̀нь ду, пожелал нам благополучно совершить переезд чрез знаменитые грязи Бурдэ̀ и с этим зловещим напоминанием расстался с нами.

От ст. Ниннянь до селения Лаха. Местечко Эрр ши ли цзя цзы. – Солоны

Утром была тихая, теплая и дождливая погода; мы проехали всего 12 ли, под мелким дождем, по большой торной дороге, и остановились в местечке Эрр ши ли цзя̀ цзы (дом в 20-ти ли, – откуда, неизвестно), далее следовали солонские туни или поселения, в которых, как уверяли нас, нельзя было останавливаться. Дом, в котором мы остановились, принадлежал зажиточному маньчжуру: в особом кивоте чествовалось изображение Чжѐн сянь ла̀ое, как во всех жилищах здешнего края, в виде китайца, стреляющего из лука в созвездие черного пса, который вредит детям, наводя на них падучую и другие болезни; Чжѐн сянь ла̀ое считается покровителем детей. В здешнем шаманстве зловредный для детей дух также известен под видом черной собачки; одна только шаманка может видеть его. Жители очень благоволят к ласточкам, которые вьют гнезда внутри жилищ на балках, или, где нет потолка, на стропилах; весь день только и слышно летанье в отворенные окна, и щебетанье их над головами. По выезде из местечка, мы усмотрели солонские туни; пашен было мало видно; несколько коров, да несколько лошадей паслись на необозримом безлесном пространстве; солоны живут в таких же домах, как маньчжуры. Когда мы проезжали мимо одного туня, толпа оборванных, грязных и безобразных солонов выступила на дорогу и издавала дикие вопли; многие из них были с одутловатыми лицами, что часто замечается в солонском племени; но у мальчиков были замечательно резкие черты лица. Дорога была превосходная; впереди и кругом степь далекая; кое-где небольшие плантации дерев указывали солонские туни. Чиновные солоны, сопровождавшие нас, отпросились у нас позавтракать в ближнем поселении у своих соотечественников. Перед станцией Ла̀ха встретили нас станционные чины; затем явился верховый фы̀ндэ бошко̀ из дахур, с белым прозрачным шариком на шапке, в сопровождении ку̀тулэ (денщика), тоже дахура; он отправлен был мэргэнским амбанем для встречи и сопровождения нас до Мэргэня. Станция Ла̀ха есть поселение огромное; в нем есть лавки, содержимые шаньсийцами; есть даже Да̀н пу (закладные лавки), – что считается признаком цветущего состояния селения. Здесь оставил нас бошко, посланный прежним цзя̀нь ду для сопровождения нас до Ла̀ха; вместо него, явился к нам только что прибывший из Мэргэня новый цзя̀нь ду, стройный и красивый мандарин, с новой свитою. Нас непременно хотели угостить обедом, разумеется, на счет станционных; но мы решительно отказались; у нас накопилось столько сопровождающих, что мы не знали что делать с этой толпою в парадных шапках; бедные станционные были впопыхах; все требовали телег и лошадей, и кроме того завтрака и обеда; наши возчики тоже вздумали было злоупотреблять нашею многозначительностью и стали требовать на станциях мелкого проса для своих мулов, в чем им не смели отказывать; к счастью, М. скоро узнал об этом и мы стали смотреть за ними во время остановок. На станции Ла̀ха раскланялись с нами солонские чжангины̀ и уехали в Бутха; на пути, более мы не видели солонов.

От с. Лаха до ст. Бурдэ. Характер местности. – Станция Хэ нань. – Трудный переезд на ст. Бурдэ. – Болота. – Переправа чрез р. Нэмэр

Здешний обычай натапливать спальные нары все лето тяжело действовал на нас; утром мы вставали, промокшие от пота и истомленные этим банным угощением; нары натапливались заранее до нашего приезда. Со станции мы ехали волнистою местностью, имея в виду значительные возвышения на западе, за Нонни; кое-где виднелись пашни; на черноземной почве заметны были следы недавно выпавшего сильного дождя. Поля были пустынные, но пастбища тучные. Мы проехали оврагом, или падью; кругом не было видно ни жилья, ни дерев, ни пасущегося скота; по дороге ни одного встречного путника; необыкновенно густая трава на напоенной влагою почве, зеленые скаты лощины, яркие цветы по зелени и, в особенности, ароматичные пары, поднимавшиеся от растений и пропитавшие наше платье, благотворно действовали на дух и тело; единственными обитателями этих благовонных дебрей были певучие пташки; чувствовалось, что природа встречает здесь путника как дорогого гостя, окружая его лучшим и успокаивающим излиянием своих живительных сил. Мы спустились с перевала на равнину, и по ней, под дождем, доехали до промежуточного станка Хэна̀нь, заселенного маньцзами и приписанного к станции; здесь мы остановились для роздыха. Впереди предстоял самый трудный переезд на станцию Бурдэ̀, через низменный бассейн реки Нэмо̀р, на расстоянии верст десяти. Давно уже говорили нам об этом переезде со зловещими восклицаниями; по страсти китайцев выражаться числительными афоризмами, составлена была краткая характеристика переезда: Сань дя̀н ву сюа̀нь, т.е. три болота и пять тин, и эта поговорка произносилась так, как будто была освящена всеобщей географиею и известна с глубокой древности. Хотя мы уже не раз испытали преувеличения китайцев, однако же, слыша общие неблагоприятные отзывы, мы невольно приуныли и отправлялись на авось. На станке этом есть училище, в котором обучаются до 10 школьников; сын нашего хозяина, мальчик лет 10, являлся к нам с поклоном. На главном месте комнаты был кивот с изображением гения богатства и счастья, и перед ним, как редкое приношение, расставлены были два русских пустых полуштофа и две такие же бутылки; это были первые признаки нашего приближения к границам отечества. Мы посылали одного вершника поискать объезда болотом; вершник, зная хорошо, что объездов нет, для нашего успокоения, показал вид, что ездил, разумеется, без успеха. Отправились мы в путь с сжатым сердцем; через грязи мы шли пешком, чтобы не обременять возков; и без того мулы и лошади падали в тине; самый трудный брод был чрез болото, саженей 60 ширины, наполненное водой и усеянное кочками; мы перешли его пешком, утопая ногами выше колен; но бедным животным тяжело досталась эта переправа; они решительно выбились из сил; долго возились мы на этом месте в воде и в жару, и наконец успели перебраться на другую окраину болота; наша огромная свита оказалась совершенно бесполезною в трудных случаях. Далее уже не было столь опасных грязей и мы дотащились до перевоза через реку Нэмэ̀р (на атласе Нанамо̀р, у здешних китайцев Момор хэ̀, а по произношению Дахура Кутулэ, Нэмор го̀с), впадающую в Нонни; шириною она саженей 30; течет в низких берегах, опушенных кустарником и травою, по песчанистому ложу: течение ее быстро; глубина до 1½ сажени. По переправе через реку, мы выехали на мелкотравную поляну и вскоре прибыли на станцию Бурдэ̀ (на атласе Бордо̀). В это время шла туча с громом и захватила нас краем. Мы были в благодушии, по случаю благополучного переезда через грязи, и немного позлорадствовали, узнав, что наш цзя̀ньду, со своей телегой, загряз в знаменитом болоте и сидел там долго под дождем. Бурдэ̀ местечко значительное и оживленное; в нем есть лавки с разными товарами, и даже закладные. Со следующей станции прибыл курьер спросить нас, проедем мы ее, или переночуем на ней; отвечали, что проедем, но будем там завтракать.

От ст. Бурдэ до ст. Илха. Речка Лао лай хэ. – Станция Камниха. – Длинный вал. – Растительность

Утром явился к нам чиновный дахур, с синим шариком на шапке, говоря, что он прибыл из Ивоцѝ (тоже что Бутха), по приказанию своего начальника, узнать о нашем пути следования; мы спросили его: какое им дело до нашей поездки? он отвечал, что они, получив о нас циркуляр, предполагали, что мы, быть может, заедем к ним; на это мы отвечали, что отыскивать их становища не намерены, а направимся прямо в Мэргэнь. Посланец был удовлетворен и скрылся. Мы ехали далее по степным местам, поросшим густою травою. По дороге встретил нас высланный мэргэньским амбанем, Га̀бшинь, из отборного отряда, дахур, дюжий и плечистый детина, каких обыкновенно выбирают в этот отряд (Цянь фы̀н), также с кутулэ; он присоединился к прежде посланному дахуру и оба все время не отставали от нас. Мы переехали, через легкие увалы, в широкую долину, огражденную с двух сторон ровными увалами; посреди этой долины протекает болотистая речка Ла̀о лай хэ(на атласе Ло̀локэ); местность была пустынная; по дороге мы заметили следы давнего становища; от него остались правильно расположенные бугры. Долина чрезвычайно богата растительностью; по местам виднелись одинокие деревья, кое-где пашни. Мы остановились для роздыха на станции Ка̀мниха, названной так по положению ее в долине; она находится в близи западного увала, который в этом месте довольно высок, крут и ярко зеленел. Помещение на станции лучше всех, какие мы встречали. Далее мы продолжали ехать по той же долине, держась левой окраины ее; следуя по склону окраины, мы проехали мимо длинного вала, который казался искусственным; наши извозчики, шутя, называли его Вужень тунь (поселение без жителей) и Гао̀ ли чэн (Корейский город); в их понятиях, эти названия показывали вещи невозможные, фантастические. Среди долины, по течению речки, ярко выдавались оранжевые полосы от высоких болотных золотистых цветов; лепестки на этих цветках длиною дюйма два; его собирают, сушат и употребляют на лекарства и в приправы кушаньям; в китайских кухнях он известен под именем Хуа̀н хуа (желтого цветка), а в аптеках под именем Чжень цзѝнь (чистого золота). Мы остановились на ночевье на станции Илха, в бедной деревеньке, заселенной маньцзами Ло̀ху. На станции был Битхэши, или штатный писарь, из дахур; он уверял, что дахурский язык отличается от монгольского преимущественно произношением; так он произносил Тэнгэрэ̀ (Тенгри), Бутэта̀нь (Бутхань).

От ст. Илха до г. Мэргэня. Деревня Бань цяо. – Вулканические местности. – Селение Цянь гуань ди. – Селение Хоу гуань ди. – Везд в Мэргэнь. – Расспросы со стороны местного начальства. – Крепость. – Дешевизна продовольствия. – Бумажные деньги. – Обзор границы. – Этнография Маньчжурии. – Солоны и Дахуры. – Происхождение имени Солон. – Барху. – Ороньчо. – Билар. – Дацзы. – Ороньчо Бутхани. – Вал Урнэ

Мы оставили долину, которая направилась на с.-в., и переехали на левую окраину ее; далее следовали гористые места, отделявшие от нас мэргэньскую местность; по вершинам увалов начал попадаться кустарник; с высшей точки перевала, налево, вдали, за Нонни, видны были крупные возвышения, или ровные горы, с обрывами по местам; последний увал порос лиственным лесом; мы спустились густым лесом, под тенью берез и вязов; эта гора была одна лесистая; все другие были совершенно обнажены от дерев и покрыты густою зеленью; мы остановились в деревне Бань ця̀о, расположенной при подошве перевала и так названной по деревянному досчатому мосту, перекинутому через ручей. Деревня состоит домов из 10 ха̀нь цзюнь, или китайских солдат, вошедших в состав маньчжурских знамен; ха̀нь цзюни в цицихарской области суть шаньдунцы, издавна переведенные сюда, вместе с маньчжурскими гарнизонами; вся артиллерия на руках ха̀нь цзюней. Жители Бань ця̀о занимаются земледелием и засевают овес, просо, пшеницу, ячмень и горох, но в малых размерах. При деревне есть небольшая кумирня в честь хорька, изображенного в виде парадно одетого китайца; он чествуется каждое 1 и 15 число луны приношением курительных свечей. С места роздыха, мы отправились по склону прекрасной зеленой ложбины и потом ехали по самой ложбине. По дороге, на вопрос, есть ли в этих местах, поблизости, вулканы, сопровождавшие нас дахуры отвечали, что такие горы действительно есть на север и юго-восток оттоле, и называются Лю̀хуан шань, т.е. серными горами, по обилию находящейся в них серы; – однако ж добывать серу воспрещено. Действительно порох сюда привозится из Мукденя. Действующие ли то вулканы, или потухли, дахуры не могли, или не хотели сказать, крайне изумившись предложенному им вопросу. Мы спустились в тинистую долину, при выходе из которой виднелась одинокая сопка; после того, на время останавливались у пойла в китайском хлебопахотном поселении Ця̀нь гуань ди (передний казенный участок) оттоле оставалось верст девять до Мэргэня; следовало только переехать через увал. С вершины этого увала мы увидели впереди открытую пустынную местность, незаметно наклоненную к Нонни, и город, походивший больше на село; за Нонни тянулись ровные горы, с крутыми краями; Нонни блеснула для нас в последний раз, среди низменных песчаных берегов; на берегу ее курился дымок из шалашей рыболовов; кругом безлесье и безлюдье. Мы переехали две лощины, одну у поселения Хоу гуань ди (задний казенный участок), другую далее; здесь встретили мы, не без изумления, телегу, запряженную низкорослым и мохнатым осликом. Окрестности Мэргэня не оживлены и походят на степь; на поле заметна была только одинокая могилка, огороженная пряслами, – да у восточных ворот города кумирня Ла̀ое мяо, осененная деревьями. Городская стена выстроена из бревенчатого тына, за которым, сквозь огромные скважины, видна была земляная насыпь; на стене тоже поделаны бойницы и амбразуры; в общем, крепость очень походит на тюремный замок. Мы объехали восточную стену города и поместились в отведенной для нас гостинице, против северных городских ворот; ворота эти были заколочены, и дорога к ним заросла травой; любопытных зевак было не более 20–30 человек, – что показывало крайнюю бедность населения. На дворе гостиницы встретил нас чжангѝн, один из 5, состоящих при амбане, приветствовал нас восклицанием: менду! и ввел в квартиру, покосившуюся от времени. За ним, пришли три чиновника, для списания нашей подорожной, потом чиновный солон, посланный, по его словам, от ухэрида̀ бутханей; мы начинали тяготиться этими беспрестанными посольствами и не без досады заметили ему, что у Бутха не три, а один ухэрида̀, от которого мы уже имели честь принимать посольство, и что он, вероятно, прислан от какого-нибудь илюда (помощник ухэрида). Что же вам нужно от нас? спросили мы солона. Тот отвечал: желательно узнать, куда поедете отсюда? – А если поедем к вам, тогда что? – Тогда, отвечал он, я должен предупредить свое начальство, чтобы успели приготовить все для вашего проезда. Мы отпустили его с миром, объявив, что едем не по той дороге. – Крепость вмещает в себе жилища амбаня и чинов, четыре казармы, 1 училище и 1 кумирню; остальное пустыри. Крепость перенесли на это место с прежнего, где теперь торговое поселение, состоящее лавок из 10 не более; думали, что на новом месте город будет преуспевать; оказалось противное; обязанные жители его стали умирать часто; теперь никто не хочет переселяться в город, считая его неблаговещим, так что подумывают снова перенести его на прежнее место. Дешевизна продовольствия здесь неимоверная; наши возчики кормили свой скот просом, расходуя не более нескольких чохов; за один чох продавали нам более 10 яиц; мясо было тоже очень дешево. Падежа на скот здесь не было. Однако ж, повсеместный вид запустения и природа, постепенно дичавшая, наводили на нас уныние; мы, столько стеснявшиеся толпами народа, теперь с некоторым сожалением вспоминали о шумной и людной жизни большой дороги Маньчжурии; мысли наши переносились на верховья Сунгари и низовья Нонни, и далее, на привольные пажити, тучные поля и оживленные селения и города, – в те пространства, куда в древности стремились полудикие народы из влажных удолий и лесистых гор северной Маньчжурии, чтобы приучаться к благам гражданственности, под влиянием Китая и Кореи. Сопровождавший нас цзя̀ньду приходил к нам наведаться и сообщил нам, что он будет сопровождать нас до самого Айхуня. В Мэргэне есть несколько домов магометан; им не позволено селиться ни на станциях, ни в военных поселениях. Разменяв серебро на монету, мы получили часть ассигнациями частного банка в Айхуне; эти бумажные деньги ходят по всему тракту, от Мэргэня до Айхуня. Вечером посетил нас тот же чжангин, который встретил нас. Он не раз был командирован, в качестве гу̀сай да (полковника), для обзора границ с Россией и имел случай познакомиться с нашими пограничными начальниками; он хвалился, что приобрел себе между русскими много друзей, – в доказательство чего имел у себя их фотографические карточки; в особенности одобрял обычай русских, при первом знакомстве, дарить какие-нибудь вещицы; на это мы благоразумно промолчали. Обзор границ производится ежегодно, – летом; для этого отправляются из Цицихара, Мэргэня и Айгуня полковники со свитами в разные пункты границы. Для контроля, заведен обычай оставлять по границе значки; цицихарский полковник должен встретиться по границе с мэргэньским; они пишут на особых дощечках свои имена, год, месяц и число свидания, и одну дощечку зарывают при корне дерева, другую вешают на дереве; тоже самое чинят полковники мэргэньский и айхуньский при встрече. Дозорные следующего года отыскивают эти дощечки и по возвращении представляют воеводе; об осмотре границ ежегодно доносят императору. Сам воевода посещает границы только раз во время своего управления краем. У нас на границе эти компании дозорных известны под именем торгачинов. В дальнейшем пути нашем более не встречались ни ухэрида, ни илкида. Кроме солонов, мы ни прежде, ни после не видели ни одного бутханя на нашем пути; по-видимому, все они были в разброде, на охоте, пред наступлением чулхань. Главные племена (в границах Бутха) суть солоны и дахуры. Некогда, рассказывают китайцы, вся страна Бутха принадлежала Семенам, и имя их было, будто бы, так славно, что дахуры и бродячие ороньчо считали честью носить имя солонов; даже и ныне, в Пекине, и старый, и малый представляют себе солонов, как нацию воинственную и храбрую; может быть, что так было прежде; ныне же дахуры во всем преимуществуют пред солонами; сколько мы заметили, они более образованы и чаще попадаются в числе чиновных и служащих; всякий раз, когда мы спрашивали встретившегося дахура, кто́ он, солон или дахур, – он поспешал отвечать: я дахур! таким тоном, как будто говорил: я римский гражданин. Оседлая жизнь также легче прививается к дахурам, чем к солонам. В старые времена, тот и другой народ вели кочевую жизнь; император Канси вздумал приучать их к земледелию и, распределив на полки, образовал из них военно-пахотные поселения. Китайские писатели уверяют, что название солон правильнее читается соэло̀; однако ж это вовсе не способствует к разъяснению происхождения этого загадочного племени; вероятнее всего, Са̀эло произвели от Са̀хала, название приамурского народа, покоренного маньчжурами; имя же Солон (Солунь) было известно еще во времена династии Мин. С другой стороны, название Солон возбуждает странное сближение; известно что монголы называли Корею Солонго̀, откуда, вероятно, произошло маньчжурское Со̀лхо, кореец; мне кажется несомненным, что это название заимствовано от Синьло̀ (иначе Сылу и Синьлу), некогда три века сряду (по Х-й по P.X.) бывшего сильным владением, обнимавшим всю Корею. В ту пору также выселена была колония корейцев во владение Тугю̀й, господствовавших до границ Маньчжурии; на основании этого указания, легко можно составить гипотезу о происхождении солонов первоначально от колонии корейцев, потерпевшей изменение от влияния соседних племен; но подобные отрывочные свидетельства, без новых данных, не могут подтвердить гипотезы. Самое вероятное предположение есть то, что солоны суть потомки уря̀нха, народа малоизвестного, но несомненно населявшего страну от нынешней Ивовой границы на север со включением нынешней Бутха. Обыкновенно, нынешние исследователи думают находить остатки уря̀нха в аймаке Харачѝнь; даже уверяют, что Урянхай есть имя эконома Чингисханова; но писатели династии Мин, знавшие близко уря̀нха, описывают их, как остатки киданей, при монголах состоявших под управлением монгольских воевод; они были единоплеменны монголам, но не были монголы. Эта гипотеза о происхождении солонов мне представляется более вероятною. Автор записок об Амуре упоминает о солонах русских, из Ка̀мнихань (Прибайкалья?), которые были захвачены во время набегов на маньчжурские границы, в 18 веке; но он смешивает солонов с тунгусами, между которыми находит сродство. Дахуры, по голословному указанию китайских исследователей, происходят от старинного аймака киданей Дахо̀; вряд ли нужно восходить до древности, чтобы отыскивать происхождение этого народа; гораздо правдоподобнее предположение тех писателей, которые, находя в языке дахуров много китайских слов, считают их остатками военного поселения монголо-китайского; действительно, монголы имели обыкновение заводить такие колонии в отдаленных владениях своих, переселяя, для процветания их, китайских ремесленников и земледельцев. Барху̀ суть халхасцы, некогда удалившиеся от нашествия Галдана в пределы России, но потом возвращенные и поселенные в пределах Хулун буйрской области. Есть барху̀ старые и барху̀ новые; под первыми надобно разуметь тех, которые рассеянно обитали в Хин аньском хребте, на восток от Хулун буйра. Имеют ли барху отношение к нашим барху-бурятам, и сии к бурят-урянхаям, иначе лесным людям, о которых упоминает Канси, трудно решить. Что касается до названия Барху, то оно, как название места у Байкала, встречается в форме Барху-чѝн (Баргузин) еще при Чингисхане; туда бежали остатки разбитых мэркѝ, и они-то, быть может, были родоначальниками наших бурят. Ороньчо̀ и соплеменные им била̀р, в цицихарском воеводстве, попросту называются цѝлинь (правильнее кѝлинь), иначе Еда̀ цзы; Цѝлинь, собственно Цѝлин, есть название урочища, в котором прежде производилась торговля с ороньчо̀, ныне запрещенная; Е да̀цзы значит: дикие да̀ цзы; китайцы и все охотничьи и рыболовные племена Маньчжурии назвали тем же именем, которое они прилагают к монголам, с прибавлением особенных наименований е, диких, юй пѝ рыбокожных (по Амуру) и чан ма̀о, длинноволосых (в заливе Ольга). В Маньчжурии это название да̀цзы началось со времен монгольского владычества, когда монголы назвали чжурчжитские племена, обитавшие по рекам Сунгари и Усури, шуй дада, или речными дада̀; из последнего слова, обозначавшего в Китае всех вообще полудиких народов крайней Азии, китайцы сделали да̀цзы. Ороньчо бутхани разделены на два разряда: 1) знаменные, или военно-пахотные; они причислены к коннице, потому и называются конными, а не в том смысле, что они вместо оленей, употребляют коней; 2) пешие, или пехотные ороньчо, ведущие бродячую жизнь и занимающиеся звероловством по горам и в лесах. Конные ороньчо управляются по образцу знаменных войск; пехотные подчинены избранным из них, пяти старшинам, называемым аньда, или дядькам – била̀р, как уверяют, одного племени с ороньчо и управляются 4-мя бошко из их рода; это племя, по-видимому, незначительное. Что касается до хунхури, то они, будучи присоединены к солонам, не входят в статистику края. Подлинно, велика путаница в этнографии Маньчжурии, в особенности в тех пунктах, где сталкиваются племена совершенно различные; если углубляться в историю страны, то встретятся новые данные, усложняющие вопросы. Так, кроме тунгусского и монгольского племен, которые ныне соприкасаются на окраинах Маньчжурии, некогда были в Маньчжурии оседлые колонии тюркского племени, с берегов Енисея: из кэргиз, урянхайцев и ханасы̀, которые Хубилай перевел (1293) в Абалаху (облавы), поблизости к Амуру. Трудно сказать, оставила ли эта горсть людей следы своего существования в северной Маньчжурии, или исчезла бесследно. Говоря о Бутха, нельзя пройти молчанием знаменитый вал Урнэ̀, который идет этой страной с запада, потом на юг, в Мура̀нь, или облавные места, в пределах Жохэ̀; все, что известно китайцам о нем, заключается в том, что он построен, по преданию, какими-то двумя братьями; по преданию же монголов (Шишмарев), самим Чингисханом для старшего сына; у монголов он называется Хырмын дзам (дорога по валу). Единственное историческое объяснение этой постройки заключается, пока, в указании жизнеописания Чингисхана, на то, что преемник его, Огодай, обвел свой родовой удел валом. Убегающие из ссылки обыкновенно руководятся этим валом, для достижения границ Китая.

От Мэргэня до ст. Корол. Усадьба Сы ши лихэ. – Гористая местность

От Мэргэня мы постепенно вступали в гористую страну, для перевала через горный кряж, называемый китайцами Хин ань лѝн и отделяющий бассейн Амура от бассейна Нонни. Из города отправились мы при ясной и свежей погоде, по пустынной равнине, на которой кое-где виднелись деревья. Затем стали подниматься на значительное возвышение, пересекаемое в разных местах ложбинами с тиною; изредка попадались пашни; пашут здесь на лошадях; по верхам увалов кое-где рос кустарник; в ложбинах, через трудные рвы и тины устроены были зыбкие мосты из ветвей. С последнего высшего увала мы заметили, что впереди возвышения делались значительнее; оттоле мы спустились к усадьбе Сы̀ ши лихэ̀ (река в 40 ли), где и остановились для отдыха; усадьба стоит при опушке леса, на полугорье. Хозяин был из знаменных китайцев; перед тем, жил у него один ороньчо, три дня охотясь в ближнем лесе; подстрелив дикую козу, он содрал с нее кожу и взял ее себе, а мясо отдал хозяину за постой, и ушел. Хозяин предлагал это мясо проезжающим. В доме этом также было изображение стрельца созвездия пса, с молитвенною надписью: «Храни моих детей и внуков». Переждав короткий дождь, мы отправились вверх по горе. С вершины ее, впереди мы увидели гору, возвышавшуюся над увалами и называемую Тунь ша̀нь цзы (гора при поселении); названия гор и урочищ здесь чисто китайские. Мы продолжали ехать по увалам и через пади, – встречая по вершинам кустарник и мелкий дуб; с последнего возвышения спустились в лощину, где было множество ху̀ан хуа, – признак болотистого места, и оттоле в долину, по которой протекал ручей. Направо виднелась высокая усеченная гора Корона̀нь, названная по реке Коро̀ль, при которой расположена станция того же имени. Природа здешняя нам показалась дикою, пустынною и безжизненною. Вид длинных голых увалов, с крутыми обрывами, казавшихся низменными, был утомителен и скучен; только поднимавшиеся кое-где сопки несколько разнообразили унылую картину; по долинам много было завянувшей и белесоватой травы, которая придавала полянам безжизненный вид. Станция Коро̀ль есть поселение большое; но никто не встретил нас; на улицах не было ни одного человека, хотя ворота и даже двери домов были отворены; по улицам бродили только свиньи и собаки; так, без почета, въехали мы в станционный дом; здесь тоже, никого из шариконосцев не было; все отправились встречать инспектора станций (цзя̀нь ду), вероятно кратчайшим путем. Вскоре однако ж цзя̀нь ду прибыл и станция наполнилась чинами; кухня задымилась; готовился обед для нашего гастронома цзя̀нь ду и для толпы незваных гостей, на которую бедные станционные смотрели, думаю, как на саранчу. На станции мы встретили двух молодых магометан из Айхуня, где они ведут торговлю; они объяснялись по-русски довольно хорошо; по их рассказу, в Айхуне есть до 60 магометанских домов; у них есть мечеть и строгий ахун; все они давние переселенцы из Шань дуня.

От ст. Корол до ст. Калтарки. Болотистая местность. – Река Корол. – Гора И цзы шань. – Речка Ши тау хэ цзы. – Станция Монахэ. – Свободные переселенцы из китайцев

Весь переезд сего дня был по болотистым долинам. Со станции мы ехали по поемным местам реки Король, через которую мы переправились частью вброд, частью на вэ̀йху. Оттоле был легкий подъем к проходу между двумя холмами; по сторонам были пашни; видны были признаки населения. Проезд по тинистым низменностям был очень труден; везде болота; мостов никаких. Впереди виднелясь гора И́ цзы шань (Кресельная), названная так по сходству с креслами, и стоящая одиноко; с одной стороны ее прорыв, поросший лесом; она очень походит на потухший вулкан; таких кратерообразных гор мы много встречали по этому пути; они господствуют над длинными низменными горами и долинами. По дороге, мы проехали березовой рощею, потом через речку Шитау хэ̀ цзы (каменистую), по мосту, устроенному из березовых бревен; здесь есть поселение, вблизи горы Юй цюань ша̀нь (нефритового ключа). Далее по долине, мы переехали через быструю речку Мо̀нахэ̀ и прибыли на станцию Мо̀нахэ̀, заселенную знаменными китайцами (ха̀нь цзюнь); этот род китайцев, как свободных переселенцев, легко можно было отличить от ссыльных, по их свободным приемам и виду; дети их были миловидны, смелы и развязны, – все с трубками. Выехав со станции, мы следовали по болотистой долине извилинами, избирая места повыше; погода стояла туманная и жаркая; в виду у нас, направо, была ровная столообразная гора, со всех сторон, отвесно спускавшаяся на долину; она как будто создана была для построения на ней неприступной крепости; скаты горы поросли лесом; подошва ее омывалась речкой. Мы переехали к болотистой подошве другой горы, с крутыми скатами, поросшими травою и кустарником; склоны горы пестрели разнообразными цветами; многих из них мы до сих пор еще не видели. От горы мы должны были удалиться на другую сторону долины, через деревню и речку, и переехали через крутой косогор; здесь настиг нас дождь с холодным противным ветром. После, того, как стало проясниваться, мы поднялись на крутой горный отрог, заросший березовым лесом, где впервые пауты напали на наших мулов и лошадей; в открытых местах эти кровожадные насекомые не показывались. Спустившись с березовой горы на равнину, мы прибыли на станцию Калтаркѝ, расположенную при подошве горы. При этой станции протекает прежняя речка Монахэ̀ (на атласе Мунархэ̀) с чрезвычайною быстротою и шумом. К вечеру погода прояснилась. На завтра предстоял переезд через хребет Хин а̀нь, самый трудный на всем гористом пути, как уверяли нас все в один голос; но чувство опасения у нас уже притупилось и мы равнодушно слушали восклицания рассказчиков.

От ст. Калтарки до ст. Кумур. Перевал чрез хребет Хин ань. – Кумирня на вершине перевала

Утром густой туман облекал все окрестности; погода стояла тихая и ясная; мы подъехали к огромной горе, за туманом едва различая ее; потом ехали по равнине. Через несколько времени туман пал па землю белыми облаками, солнце засияло ярко и мы очутились в великолепной долине, огражденной волнистыми высотами, и стали постепенно подниматься на горный перевал, углубляясь в извилины его; здесь мы вступили в Во̀цзи; непроницаемая лесная чаща покрывала крутые скаты гор и густая трава устилала топкие и вместе каменистые подошвы их; почва была влажная; дорога каменистая, сделалось жарко; пауты, единственные обитатели этих дебрей, напали на нас с остервенением. Поднявшись еще выше, мы вступили в лес и чрез несколько времени, вдруг, выехали на ровную и открытую террасу вершины перевала; нам бросились в глаза красные стены, триумфальные арки, павильоны, башенки и черепичные крыши китайской кумирни, которая как будто случайно, заброшена была в эту пустынную, угрюмую и дикую местность; мы не были предупреждены заранее о такой встрече и в ту пору, как воображение наше населяло дремучие леса гор тиграми и медведями, и поезд наш медленно подвигался вперед, сопровождаемый жужжанием паутов, при диких криках возниц и стуке колес по каменистой дороге, мы вдруг попали как будто во внутренний Китай; мы тотчас же въехали во дворик, устроенный при кумирне, с большим куревом от овода. Там встретил нас лао да̀о, добровольный смотритель кумирни, с несколькими другими отшельниками из мирян, и ввел нас в большую комнату, с жаровнею у нар, в которой кипел чайник с водой; измученные пешеходным подъемом на гору, мы сейчас же принялись за горячий чай, бесценное достоинство которого мы тысячу раз имели случай испытать. Над дверьми комнаты прикреплена была доска, на которой большими китайскими буквами начертано было: Хинань лѝн, т.е. хребет Хинь ань. На этом месте высший пункт перевала; отсюда тотчас же начинается спуск на другую сторону хребта; по этому случаю айхуньцы и построили тут кумирню, посвятив ее, по обыкновению, Гуань дѝ; впрочем, в ней есть отделения в честь и других божеств, особенно чествуемых китайским народом: Гуань ѝнь, Цай шень (богатства), Ша̀нь шень (гор), Хо̀ шень (огня), Лун ва̀н (дождя), Мава̀н (лошадей), Ио̀ван (врачества), так что проезжие всех сословий и вер китайских могут удовлетворить здесь своим религиозным чувствам. Служители богов, миряне, взявшие на себя заботу о поддержании кумирни и жжении курительных свечей перед кумирами; они живут доброхотными подаяниями; есть также при кумирне небольшая пашня и огород: все эти анахореты из ссыльных ло̀ху; главный из них, родом сычуанец, человек благоприличный, но с болезненным лицом и с тем страдальческим и пугливым выражением, которое мы замечали почти у всех ссыльных, и которое было следствием, быть может, не столько сознания совершенных ими преступлений, не всегда действительно доказанных, сколько продолжительной процедуры китайского правосудия и тюремных испытаний. Другой был шаньдунец, глубокий старик, но с живыми глазами, которые избегали прямого взгляда посторонних людей. Кроме того, было при них несколько молодых людей. Лао да̀о угостил нас завтраком из яиц и колодезной водой со льдом, который в колодце не тает все лето. Кумирня увешена надписями от разных лиц, преимущественно чиновных, начиная от воеводы до Битхэши включительно; в одной надписи автор ее молит Гуаньдѝ «просветить здешнюю тигровою страну» – разумеется, светом китайского просвещения. По рассказу лао да̀о, в этих горах медведей нет, тигры водятся; в 3 луне (апрель), во время таяния снегов, и в сильные дожди, дорога через хребет решительно непроезжаема. Отдохнув в Ла̀ое мя̀о, мы стали спускаться с горы; спуск был удобнее, чем подъем, но выдавались места чрезвычайно трудные; надобно было ехать и идти по торчащим из земли острым камням. Мы спустились в долину, окруженную лесом, по которой ехали, через березовые рощи; навстречу нам шла туча; слышны были удары грома; спустившись с каменистой крутизны, мы остановились переждать дождь, который хлынул на нас с сильными ударами и раскатами грома; дождь был летний, без ветра, крупный ливень; мы спаслись от него под высокие березы, забыв опасность такого пристанища во время грозы; не гостеприимен был для нас Хинаньский хребет; по миновании дождя, мы отправились далее и несколько раз переехали чрез один и тот же ручей, который, на наших глазах, превращался в речку; каждый переезд чрез него доставался нам тяжко, от груды камней, которыми завалены были берега и ложе его. Наконец прибыли на станцию Куму̀р, расположенную на этой речке, среди гор. На дороге встретил нас высланный из Айхуня фы̀ндэ бошко̀.

От ст. Кумур до кумирни Лаое мяо. Станция Эюйр. – Трудный переезд. – Кумирня. – Хребет Куан ань лин

Погода была ясная и тихая; мы переезжали долины, переправляясь через встречавшиеся увалы, – отпрыски Хинаньского хребта, – между прочим, через значительный горный отрог, поросший редким лесом, и потом через большой перевал; оттоле, проехали мимо хутора, с кладбищем и кумирней. Затем, спустились в долину, и прибыли на станцию Эюйр, расположенную при подошве возвышения, на окраине болотистой долины, по которой мы ехали; здесь мы остановились для отдыха. Небо было безоблачно, погода тихая, становилось жарко и пауты начали свои преследования, осаждая нас и в комнате. Дальнейший переезд наш был крайне труден и утомителен; попадались частые тины и болота; в некоторых местах устроены были наскоро живые гати из березовых палок, через которые с трудом можно было пройти пешком; на одной из таких мостовых один из наших возков опрокинулся в болото, вместе с мулами. Мы проехали долину, с крутыми каменистыми окраинами, и переправились через ручей; здесь были два домика, вроде завода, для сдирания и выделки бересты; далее переехали значительное возвышение, и оттуда спустились в болото, в котором некоторые из нас оставили свою обувь. Трудненько было сохранить благодушие и стать выше дорожных случайностей в этом тяжелом горном переезде, когда нужно было большею частью идти пешком, под солнечным жаром, то на горы, то по топким болотам; дорога местами была камениста, чаще с глубокими колеями и промоинами, с тяжелыми подъемами, опасными спусками, топкими болотами и душегубными гатями, с присоединением неутомимых лесных врагов, паутов; пауты здесь истинная язва для скота и людей; они всех возможных размеров, вида и цветов; от укушения их кровь струилась на теле мулов и лошадей, в особенности на шее и груди; более всего паутов в березовых лесах; едва чуяли они наше приближение, как целыми роями, с угрожающим жужжанием, вылетали из мрачной тайги и с яростью нападали на наш поезд. Не против этих ли злых гениев Во̀цзи, древние обитатели их, умудрились делать платье из свиной щетины? Переехав еще перевала два, мы наконец увидели наше пристанище, одинокую кумирню, Ла̀ое мяо; кругом никакого жилья. В кумирне тоже были лао да̀о из ссыльных пекинских солдат; они были бойче и развязнее, чем ссыльные других сословий; но глаза все-таки изменяли им. Кумирня стоит в лощине, близ оврага, в котором протекает ручей; за этим ручьем поднимается на восток отлогий увал, ведущий на последний особый перевал, с которого спускаются в бассейн Амура; хотя этот горный отрог составляет часть системы Хин аня, или окраину ее к Амуру, но китайцы считают его отдельным хребтом и величают именем Куан а̀нь лѝн, т.е. хребтом обширного спокойствия, как и было начертано на доске в приемной зале кумирни; во время таяния снегов и дождей переезд через Куан а̀нь лѝн чрезвычайно труден; поэтому, говорил лао да̀о, и устроена здесь кумирня в честь хребта и для отдыха путешественников. На это мы внушительно заметили ему, что вместо построения кумирен, гораздо полезнее было бы понемногу исправлять дорогу, чтобы не доводить путешественников до гибели, или до безобразия; лао дао̀ принял наши слова за шутку. Путешествие утомило нас, и нам не верилось, что завтра увидим Амур и за ним наш родной край, и покинем эту тигровую страну. Лао дао̀, подавая нам кипятку для чая, уверял нас, что это вода Амура, проникающая подземными каналами в колодезь кумирни; мы приняли благодушно это предположение и нашли чай вкуснее и приятнее. Итак, мы здесь простились с Хин ань лином; кряж этот не слишком высок; исключая некоторых пиков или сопок, вершины его, большею частью, округленные; не это ли мягкое и спокойное очертание хребта и отрогов его подало китайцам мысль дать благовещее наименование водворения спокойствия (Хин а̀нь) системе гор бесконечного протяжения?

От кумирни Ляое мяо до Благовещенска. Спуск в Амурскую равнину. – Селение Турби. – Речка Гун бе. – Станция Хэлун цзян чжань. – Айхунь. – Переправа чрез Амур. – Городище Айху. – Переправа чрез Зею

Утром небо было сумрачно; Куан а̀нь лѝнь облечен был белым покровом тумана; погода была тихая. Со станции мы спустились в каменистый овраг и, переехав ручей, стали подниматься на длинное возвышение, поросшее редким лесом; оттоле, по-видимому, начинался постепенный спуск, увалами и лощинами; мы ехали по вершинам отрогов; по сторонам открывались перед взорами глубокие зеленые долины, одни с рощами, другие безлесные; дорога была гладкая, по твердому песчаному грунту; поляны, по сторонам дороги, усеяны были великолепными цветами, преимущественно большими белыми (пионы); поездка была чрезвычайно приятная по этим цветущим возвышенностям, которые коварно прикрывали дикие дебри и болота. Мы были на вершине одного увала, когда вдалеке, на туманной равнине, блеснул широкий Амур; с последнего возвышения был крутой спуск на амурскую равнину; мы в полчаса времени спустились на болотистую, ровную и мелкотравную местность; проехали поселение Турби, где прежде была станция, и следовали далее близ оврага с речкой; затем переехали вброд быструю и довольно глубокую речку Гун бѐ (самец – черeпaxa); название это наши возчики нашли в высшей степени неприличным. Близ дороги были кое-где пашни; мы остановились на станции Хэлун цзя̀н чжань (Амурской), последней в нашем путешествии; станция устроена на горном мысе, выдающемся на равнину. Здесь мы узнали, что в Айхуне приготовлено для нас помещение в доме фирмы Ихэ сѝн, имеющем дела с русскими. На этой станции один старый маньчжур выразил предположение, что мы спешим в Айхунь, для принятия участия в решении спора об урочище Таипин гау (Падь Мира), находящемся по ту сторону Амура и незаконно занятом, будто бы, русскими. Мы не имели никакого понятия ни о вопросе касательно Пади Мира, ни о самой пади; очевидно, что это был современный местный интерес в айхуньском крае. По выезде со станции, мы встретили посланца от айхуньского амбаня, с его визитной карточкой и с выражением желания видеться с нами. Вследствие дорожных затруднений и усталости, мы отклонили предложение амбаня. С последнего возвышения мы увидели Айхунь, раскинувшийся но берегу, в виде длинного села, и песчаные берега Амура. Надобно было перенести последнее дорожное испытание, переехать длинный подгнивший мост, или бревенчатую гать через болото; на другом конце этой костоломной мостовины построена кумирня, в которой путешественники, вероятно, благодарят богов за целость своих костей и экипажа, по переезде через нее; подъезжая к городу, мы напрасно отыскивали глазами аллеи дерев, которыми, по описаниям, обсажен Айхунь с трех сторон (четвертой он примыкает к реке); от аллеи осталось несколько одиноких дерев; город обнесен бревенчатым тыном, как Мэргэнь. Нас повезли кругом города, в предместье, прилегающее к реке, и ввезли в Хан, или магазин Ихэсѝн. Здесь встретил нас переводчик Сахаров и затем являлись чины один за другим; в последний раз списали нашу подорожную. Амбань непременно хотел видеться с нами и прислал нам китайский обед; мы просили отсрочки до прибытия в Благовещенск, но он сам посетил нас. Известен он за человека ловкого; много говорил о временах пограничных переговоров, в которых он принимал участие в качестве делопроизводителя, и приписывал себе честь успеха нашего. Мы простились с ним дружелюбно; тем не менее, он расставил повсюду вестовых, чтобы узнавать, что мы предпримем далее. В Айхуне мы наняли 4 телеги, для отправления наших вещей в местечко Сахалѝн, расположенное насупротив Благовещенска, или, как китайцы называют, Черноречья (Хэй хэ), откуда они на другой день были переправлены в Благовещенск. От Айхуня до Сахалина считается 70 ли по берегу реки; сам же я, с переводчиком С., переехал Амур у Айхуня, на двух связанных вместе вэ̀йху; лодочники были из речного ведомства; это тоже особый класс потомков ссыльных китайцев, переведенных сюда из Гириня. Вода в Амуре, от грунта ли, или от примеси минеральных частиц, как будто слегка окрашена сепиею, что подало туземным племенам повод назвать ее черною. По переезде через реку, мы сели в тарантас, запряженный тройкой, и покатились по ровной и гладкой дороге, вверх по берегу Амура; от места перевоза до станции считается 12, а от станции до Благовещенска 25 верст; по другую сторону Амура виднелись передние террасы Хин àня, низменные и смиренные издали; на нашей стороне расстилалась пространная луговая равнина; дорога пролегала, главным образом, по поселениям дахуров, маньчжур и китайцев; странно, что эти чужие поселенцы на нашей земле как-то чуждаются русских и неохотно вступают с ними в разговор. На станции, мы переменили лошадей и отправились по лугам; курчавые казаки в красных рубахах уже собирали сено в стога; медлить, говорили, было нельзя; июль, обыкновенно, бывает дождливый, да и трава тогда грубее. По дороге попадались нам бедно одетые военные люди, вроде бродяг; это военные переселенцы из России, солдаты, обязанные быть казаками, или казаки обязанные быть солдатами, не помню в точности. На земле китайских колонистов мы проехали мимо городища Айху (соболье). Китайские археологи полагают, что это остатки монгольской крепости Хэй лун вэ̀й; но с такою же вероятностью можно предположить, что тут было еще при династии Тан, Хэй шуй фу̀; со временем, несомненно, найдутся монеты в этих развалинах, как находятся они во всех китайских построениях. В начале нынешней династии здесь обитал народ сахалянь, имевший много и других городищ и покоренный маньчжурами. Мы прибыли на перевоз через широкую Зею, недалеко от слияния ее с Амуром; у маньчжуров она называется Цзѝнкири, у китайцев – Желтою рекою (Хуан хэ); переправлялись мы очень долго, при тихой, ясной и прохладной погоде; надобно было огибать отмели; на противоположном берегу реки, среди пустырей, виднелись несколько плотов, мукомольное заведение (кажется бывшее) и выше, по берегу, архиерейский дом, а далее на ю.-з., верстах в 4-х расстояния, блестела от лучей заходящего солнца глава Благовещенского собора. По переправе через реку, мы взяли вправо и прибыли в архиерейский дом, в котором я встретил радушный прием и нашел спокойный приют. Преосвященного не было дома; он отправился обозревать свою пространную епархию. Дом построен на самом берегу Зеи; вода этой тихой на вид реки считается лучше амурской; местоположение здесь выше, чем Благовещенска; поэтому в случае затопления последнего, что возможно по мнению некоторых, вероятно на основании показания какого-нибудь старого ороньчо, здешний высокий берег Зеи останется неприкосновенным.