Иоанн Датский (вторая половина VII в. – около 753 г.)

Иоанн Дамаскин – философ, полемист, поэт. Он родился и долгое время жил в Дамаске, находившемся под властью сарацин, занимая пост градоначальника Дамаска и первого министра халифа при его дворе. Когда византийский император Лев III Исавр (717–741 гг.) издал в 726 г. первый указ, запрещавший почитание икон, Иоанн встал на защиту иконопочитателей; он выступал против императора–иконоборца и в устных проповедях, и в письменных посланиях. Это не понравилось Льву, и он решил уничтожить Иоанна: направил халифу подложное письмо, написанное будто бы рукой Иоанна, в котором сообщалось, что градоначальник Дамаска намерен предать свой город византийскому императору. Халиф жестоко наказал Иоанна, приказав отрубить ему правую руку, но потом, узнав правду, снял с него обвинение и просил остаться при дворе. Но Иоанн не согласился и удалился в иерусалимский монастырь Саввы Преосвященного, где жил до самой смерти. Там он написал много церковных песнопений (в том числе 64 канона), в которых ярко сказался его поэтический дар, за который он был прозван «Златострунный». Современники Иоанна и потомки на протяжении многих веков считали его поэтические произведения лучшими образцами церковных песнопений, а Карл Великий приказал ввести октоих Иоанна в богослужение западной церкви.

В монастыре Иоанн написал несколько философско–богословских сочинений, главное из которых – «Источник знания». Для своего времени это была попытка сделать полный свод наук, включая, разумеется, и богословие; в этом обширном сочинении Иоанн, по его собственным словам (гл. 1), не намерен отбрасывать «умений языческих мудрецов», в надежде и у них найти «что–либо пригодное и душеполезное». Действительно, в первой части трактата Иоанн довольно точно воспроизводит свои главные источники – части из трактатов Аристотеля и Порфирия; лишь иногда он вносит в них более или менее значительные изменения и дополнения с целью более удобного перехода к изложению христианских догм. Так, вместо аристотелевского разделения субстанции на первую и вторую он вводит термины «ипостась» и «индивид». Интересны его рассуждения о грамматических и логических категориях – о сказуемом (гл. 16), о термине, посылке и силлогизме (гл. 64). При построении богословских рассуждений Иоанн не случайно придает огромное значение логике; именно логика, по мнению Иоанна, должна составить основу догматики, так же, как она легла в основу философии языческой, и особенно позднеязыческой. Эту мысль развивали позднейшие теоретики христианского богословия, особенно западные.

Обширный труд Иоанна состоит из трех частей: 1) «Философские главы»; 2) «О ересях»; 3) «Точное изложение православной веры». Стиль автора, несмотря на сложные абстрактно–философские темы, необыкновенно прост: образные сравнения, использованные в весьма умеренном количестве, общенародная основа языка – большие литературные достоинства труда Иоанна – способствовали популярности его как в Византии, так и за ее пределами: Иоанн Болгарский уже в X в. перевел первую и вторую части этого сочинения на славянский язык.

Ничего нет дороже знания, ибо знание есть свет разумной души; напротив, незнание – тьма. Подобно тому, как отсутствие света есть тьма, так и отсутствие знания есть тьма разума. Ибо незнание свойственно существам неразумным, а знание – разумным. Поэтому всякий, кто от природы способен к приобретению знания и к пониманию, но не приобрел его, тот, хотя от природы и разумен, но из–за нерадивости и душевной слабости хуже существ неразумных. Под знанием я разумею истинное знание сущего, ибо любое знание касается сущего.

Ложное знание, будучи как бы знанием не сущего, – скорее незнание, нежели знание. Ибо ложь есть не что иное, как не сущее. А так как мы живем не одной душою, но душа наша сокрыта плотью, словно завесою, и имеет нечто вроде ока – видящий и познающий ум, воспринимающий знание и понимание сущего, то душа имеет знание и понимание не сама по себе, а ей необходим для этого наставник; приступим же к неотложному наставнику – истине ⁴¹⁸.

В силу того, что всякий, без цели принимающийся за дело, словно во тьме блуждает, и так как работающий без цели нищенствует во всем, мы прежде всего скажем о поставленной нами в этом сочинении цели, чтобы содержание его легче усваивалось. Итак, цель наша заключается в том, чтобы, начав с философии, кратко предначертать в настоящей книге по возможности всякого рода знания. Поэтому назовем ее «Источник знания». Следовательно, я ничего не скажу своего: я только изложу все вместе собранным то, что порознь говорили божественные и мудрые мужи. Итак, прежде всего лучше доподлинно узнать, что есть философия.

Философия есть знание сущего как такового, т. е. знание природы сущего. Иными словами, философия есть знание божественных и человеческих вещей, т. е. и видимых и невидимых. В то же время философия есть забота о смерти, как произвольной, так и естественной. Ибо жизнь бывает двух видов: естественная, которой мы живем, и произвольная, через которую мы страстно привязываемся к настоящей жизни. Двух видов бывает и смерть: естественная, когда душа отделяется от тела, и произвольная, когда мы, пренебрегая настоящей жизнью, стремимся к будущей. С другой стороны, философия есть уподоблению Богу. Уподобляемся же мы Богу через мудрость, т. е. через истинное знание добра, а также через справедливость, которая есть равное воздаяние и нелицеприятное суждение; и, наконец, через святость, которая выше справедливости, т. е. через добро как благодеяние обидчикам.

Философия есть искусство искусств и наука наук, ибо философия есть начало всякого искусства. Ведь при ее посредстве изобретено всякое искусство и всякая наука; искусство, по мнению некоторых, кое в чем погрешает; наука же не погрешает ни в чем, и одна философия безгрешна. По мнению других, искусство есть то, что осуществляется посредством рук; наука же – всякое умственное искусство: грамматика, риторика и тому подобное. Кроме того, философия есть любовь к мудрости; истинная же мудрость есть Бог; поэтому любовь к Богу есть истинная философия ⁴¹⁹.

Философия разделяется на теоретическую и практическую; теоретическая – на богословие, физиологию и математику; практическая – на этику, экономику, политику.

Теоретическая философия украшает знание. При этом богословию свойственно рассматривать бестелесное и невещественное: прежде всего – Бога, поистине невещественного, затем ангелов и души. Физиология есть знание вещественного и непосредственно нам доступного, т. е. животных, растений, камней и тому подобного. Математика есть знание того, что само по себе бестелесно, но что тем не менее можно наблюдать в телах: я имею в виду числа и гармонию звуков, а кроме того, – фигуры и движение светил; при этом рассмотрение чисел составляет науку арифметику, рассмотрение звуков – музыку, фигур – геометрию, светил – астрономию. Все это занимает среднее место между вещами телесными и бестелесными. Действительно, число само по себе бестелесно, но рассматривается по отношению к веществу, например: к хлебу, вину или чему–либо подобному.

Практическая философия касается добродетелей, так как упорядочивает нравы и учит, какой вести образ жизни; при этом, если она предлагает законы одному человеку, то называется этикой; если целому хозяйству – экономикой; если городам и странам – политикой.

Некоторые пытались устранить философию, говоря, что нет ни ее, ни какого–либо знания, или понимания. Таких мы спросим: почему вы говорите, что нет философии, знания, понимания? Потому, что вы это знаете и понимаете, или потому, что не знаете и не понимаете? Если потому, что понимаете – то вот вам знание и понимание; а если потому, что не знаете, – никто вам не поверит, ибо вы рассуждаете о предмете, не познав его…

Так как мы задались целью рассуждать о всяком звуке в чисто философском смысле, то нам необходимо прежде узнать, с каким звуком философия имеет дело. Начиная свою речь с рассмотрения звука, мы говорим: звук бывает или значащий, или незначащий: незначащий – тот, который ничего не обозначает; значащий – тот, который что–нибудь обозначает. Далее, незначащий звук, в свою очередь, бывает или нечленораздельный или членораздельный. Нечленораздельный – тот, который не может быть написан; а членораздельный – тот, который может быть написан; итак, звук бывает нечленораздельный и незначащий, например, тот, который производится камнем или деревом; ведь его ни записать нельзя, и ничего он не обозначает. Бывает незначащий и членораздельный, например, скиндапс ⁴²⁰. Ведь записать его можно, но он ничего не обозначает; скиндапса не было и нет. Философия не занимается незначащими звуками, будь он нечленораздельный или членораздельный.

Значащий звук также бывает или членораздельным или нечленораздельным. Нечленораздельный звук бывает значащим, как например, лай собаки: он обозначает собаку, потому что есть голос собаки. Обозначает он и чье–то присутствие, но он нечленоразделен, а потому и не пишется. Этим звуком философия также не занимается. Членораздельный значащий звук бывает или общим, или частным: общий – например, человек; частный – Петр, Павел. Но и частным звуком философия не занимается, а занимается значащим, членораздельным, общим, всеобъемлющим, – в том смысле, что относится ко многим предметам.

Этот звук, в свою очередь, бывает или существенным, или прилагаемым к сущности. Существенный тот, который раскрывает субстанцию, т. е. природу вещей. Прилагаемый к сущности тот, который выражает случайный признак ⁴²¹; например, человек – разумное смертное животное. Все это существенно, ибо если что–нибудь из этого отнимешь у человека, он не будет человеком. И если скажешь что он не животное, то он уже и не человек; и если скажешь что он не разумен, то он – не человек; точно так же, если скажешь, что он не смертен, он – не человек; ибо всякий человек – животное разумное и смертное.

Вот потому–то эти звуки и называются существенными, что они и выражают природу человека, и человек без них не может существовать. Точно так же и в каждой вещи существенным называется то, что составляет ее природу; прилагаемое же к сущности есть тот случайный признак, который может быть в подлежащем, например, в человеке, в лошади или в чем–либо ином, а может и не быть; например, белое. Ведь будь кто–либо белым, или черным, тем не менее он останется человеком.

В отношении омонимов следует искать ответ на три вопроса: омонимы ли это? Сколько предметов ими обозначается? И о каком из них идет речь? Но прежде следует сказать, что такое омоним. Омоним бывает тогда, когда два или более предметов имеют одно название, и каждый из них означает нечто иное, имеет иную природу, т. е. принимает отличное от другого определение; так в данном случае обстоит дело в отношении рода, ибо род относится к числу омонимов. Во–первых, род означает происхождение из определенного отечества и от определенного родителя; и в том и в другом случае в двух смыслах: либо близко, либо далеко. Происходящий из близкого отечества, например, из Иерусалима, называется иерусалимнянином, а из далекого, например, из Палестины, палестинянином. Точно так же происходящий от близкого родителя – когда, например, Ахилл, бывший сыном Пелея, называется Пелидом. А происходящий от отдаленного предка, – когда, например, тот же Ахилл по деду Эаку называется Эакидом, ибо Эак был отцом Пелея.

Далее, родом называется отношение родоначальника ко многим происшедшим от него людям: например, все ведущие свое происхождение от Израиля называются израильтянами. Но указанными значениями слова «род» философы не занимаются.

Далее, родом называется то, чему соподчинен вид. Например, животному соподчинен человек, лошадь и другие виды. Следовательно, животное есть род. Этим–то родом и занимаются философы. Определяя его, говорим: род есть то, что включает в себя много предметов, различающихся по виду, и можно спросить: что есть предмет? Например, животное – род – содержит вопрос: что есть предмет? – и включает в себя человека, лошадь, быка и много иных существ, различающихся между собою по виду. В самом деле, у человека – свой вид, у лошади – свой, у быка – свой. О роде можно спросить: что есть предмет? В самом деле, на вопрос, что есть человек, отвечаем: животное. Точно так же и в отношении лошади: на вопрос – что есть лошадь? Говорим: животное. Таким образом, род есть то, чему соподчинен вид (и снова: род есть то, что разделяется на виды). Т. е. род разделяется на виды, является более общим, нежели вид, обнимает виды и есть высшее в сравнении с ним понятие.

Всякое сказуемое или шире подлежащего, или равно ему; уже подлежащего оно никогда не бывает. Шире оно бывает тогда, когда более общее высказывается о менее общем; более общими являются высшие понятия, менее общими – низшие. Самое общее изо всех понятий есть сущее, поэтому оно и высказывается обо всем. В самом деле, и субстанция называется сущим, и акциденция называется сущим. Но мы не можем сказать, что сущее есть субстанция; ибо не только субстанция есть сущее, но и акциденция. Равным образом и роды высказываются о видах, так как роды более общи; виды же не высказываются об их родах; виды менее общи, нежели роды, поэтому субстанция высказывается о животном, а животное о человеке. Ведь животное есть субстанция, и человек есть животное. Но эти суждения не допускают обращения: ведь всякий человек есть животное, но не всякое животное – человек. И лошадь, и собака – животные; но не всякая субстанция есть животное. В самом деле, камень или дерево – субстанция, но они – не животные. Подобным же образом и вид служит сказуемым к обнимаемым им индивидам, т. е. ипостасям, так как вид является более общим. Но индивид, или ипостась, не говорит о виде, ибо ипостась имеет меньшую общность, нежели вид. Итак, Петр есть человек и Павел есть человек; но не всякий человек – Петр или Павел: ведь есть и другие ипостаси, объединенные видом, к которому относится человек.

Различия также служат сказуемым к видам, которым они принадлежат, и к индивидам этих видов, ибо различия более общи, нежели виды. Так и «разумное» имеет большую общность, нежели вид «человек»: ведь всякий человек разумен, но не всякое разумное существо – человек; ангел разумен, но не человек. Таким бывает сказуемое, когда оно шире подлежащего.

Сказуемое равно подлежащему, когда оно допускает обращение. Так, свойства служат сказуемым к видам, которым они принадлежат, и виды служат сказуемым своим свойствам. Ведь всякий человек обладает способностью смеяться, и всякий, обладающий способностью смеяться, есть человек. Ибо хотя и говорят про обезьяну, что она смеется, однако она смеется не сердцем, а лишь своим наружным видом, ибо она – животное подражательное. Таким образом, когда род служит сказуемым к виду, различие к виду, вид – к индивиду, то сказуемое шире подлежащего. Когда же сказуемое есть свойства, то оно равно подлежащему. Такое сказуемое называется чисто обращаемым и допускающим взаимное с подлежащим предикатирование.

Сказуемое бывает синонимическим тогда, когда подлежащее принимает и название, и определение самого имени. Например, животное есть сказуемое по отношению к человеку, и человек принимает как название, так и определение животного. В самом деле, животное есть субстанция одушевленная, чувствующая, и человек принимает это определение; ибо человек есть субстанция одушевленная и чувствующая.

Сказуемое бывает омонимическим тогда, когда подлежащее принимает название, а определения – никогда, как, например, изображение человека принимает название человека, а определения человека не принимает. В самом деле, определение человека таково: животное, разумное, смертное, способное к разумению и познанию. Напротив, изображение и не животное (ибо оно не одушевлено), и не разумно, и к разумению и к познанию не способно.

Следует знать, что все, что служит сказуемым к чему–либо как к подлежащему, т. е. синонимически, будет сказуемым и к тому предмету, который служит подлежащим в отношении первого; например, животное есть сказуемое в отношении подлежащего – человека, т. е. сказуемое синонимическое; и человек есть сказуемое в отношении Петра, а Петр – подлежащее в отношении человека. Следовательно, животное есть сказуемое и по отношению к Петру, ибо и Петр есть животное.

Подлежащее употребляется в двух смыслах: в смысле основы существования и в смысле предмета высказывания. В смысле основы существования субстанция как бы служит основой для акциденций: в ней они имеют свое бытие и вне ее не существуют. Подлежащее менее общо в отношении сказуемого, ибо менее общее подлежит быть высказанным в более общем, то есть когда более общее служит сказуемым к менее общему; например, животное есть сказуемое в отношении человека. Об общем говорят, что оно соотносится с подлежащим, а о более частном, – что оно есть подлежащее в отношении сказуемого. Об акциденции говорят, что она находится в подлежащем, в субстанции; а о субстанции, что она есть подлежащее, составляя основу существования.

Следует знать, что логика ставит своей целью рассуждать о доказательстве. Доказательство есть силлогизм. Силлогизм состоит из двух правильных посылок и заключения. Например, желая доказать, что душа бессмертна, я говорю: «Все, что в вечном движении, есть бессмертно». Это – первая посылка. Далее я высказываю вторую посылку: «Душа находится в вечном движении». Затем – заключение: «Следовательно, душа бессмертна».

Каждое слово посылки называется термином. А термином называется то, на что разделяется посылка; например, посылка гласит: «Все, что в вечном движении, – бессмертно». «Все» называется термином, так как оно – часть посылки; подобным же образом называется термином и «что находится в вечном движении»; называется термином и слово «бессмертно», и слово «есть» также называется термином.

Следует сказать, что все посылки должны быть правильными, а заключение соответствовать посылкам. В самом деле, если одна из посылок или заключение окажутся ложными, то будет паралогизм, а не силлогизм. Кроме того, следует знать, что простой звук, имя, глагол, речение, термин – все эти пять слов ничем не отличаются друг от друга по предмету, но различаются только по своим отношениям. Например, человек как простое обозначение именуется простым звуком, как подлежащее – именем, как занимающее место сказуемого – глаголом, как часть утверждения и отрицания – речением; как часть посылки и силлогизма называется термином.

Следует знать, что в посылке, будь она утвердительной или отрицательной, подлежащее называется именем, а сказуемое глаголом. Например, утверждение: «человек прогуливается»; здесь «человек» – подлежащее и называется именем; «прогуливается» играет роль сказуемого и называется глаголом. «Сократ прекрасен». «Сократ» – подлежащее и называется именем; «прекрасен» играет роль сказуемого и называется глаголом, как часть утверждения. Хотя у грамматиков «прекрасен» называется именем, но вообще говоря, то, что сопровождается словом «есть», является глаголом.

Следует знать, что следующие пять названий: суждение, посылка, вопрос, возражение, заключение нисколько между собою не различаются. В самом деле, когда я просто высказываю, что «душа бессмертна», то это называется суждением. Когда же выражение «душа бессмертна» берется как часть силлогизма, тогда оно является посылкой.

Когда кто–либо возражает против данной посылки, говоря: «Из чего следует, что душа бессмертна?», то это называется возражением. Когда же мы снова обращаемся к исследованию и спрашиваем: «действительно ли душа бессмертна?», то это называется вопросом. Наконец, когда из посылок делается вывод, то он называется заключением. Например, «душа находится в вечном движении; то, что в вечном движении – бессмертно». Из этих посылок делается вывод: «следовательно, душа бессмертна»; это и есть заключение.

Так благозвучие слов величает и сладостно славит

Божьего сына, что нас ради придя во плоти,

Древнюю скорбь прекратил совокупно стенающей плоти;

Боже, помилуй и нас, славящих имя твое.

Ты свой народ избавил древле, господи,

Рукою чудотворною смиряя хлябь:

Но так и ныне к раю путь спасительный

Ты открываешь, девой в мир рождаемый,

Хоть человек всецело, но всецело Бог.

Тебя приемлет чрево благодатное,

Неопалимой купины подобие ⁴²³,

И древнее проклятие снимается

С печальной Евы, ибо ныне с образом

И плотью человека сочетался Бог.

Звезда о солнце возвещает явственно

И путь волхвам указывает в тот вертеп,

Где ты, повитый пеленой, покоишься;

И славят с ликованием тогда волхвы

В лице твоем и смертного, и господа.

Благослови служителей твоих напев

И древнего низвергни искусителя,

О человеколюбче, прегрешения

Понесший наши; даруй же певцам твои.

Несложного устои правоверия.

Пречистой девы чадо всеблаженное

Сподобился, о диво! хор пастушеский

Узреть, и несказанно изумлен был слух,

Напевы невещественных небесных сил,

Что рождество Христово славословили.

Ты – горних царь, но в милости неслыханной

Спасенья ради нашего приходишь к нам;

От века был бесплотен ты, но час пробил –

И плотью загустело слово Божие,

Дабы Адама вызволить из немощи.

Провидя человека возрождение,

Вещал великий Аввакум в прообразах ⁴²⁴

И темных притчах тайну несказанную:

Что некогда с таинственной горы сойдет

Родившийся народам во спасение.

Радуйся, о радуйся, райский град!

Слава господня осияла тебя!

Пляски веди, горний Сион!

Ты же, о чистая,

Ликуй, Богородице,

Ибо сын твой из гроба восстал!

О дивный! о милый! о сладкий глас!

Нам ты неложно обещал, Христе,

Во веки веков с нами пребыть!

Якорь надежды нам В том необманчивый,

И о нем веселимся мы!

О пасха! о праздник! о день Христов!

О мудрость! о сила! о Боже наш,

Даруй и нам долю свою

Мирно наследовать

В день, что во царствие

Внидешь твое во веки веков!

Сладость какая в жизни сей

с плачем и рыданием не смешана?

Слава какая стоит на земле

нерушима и незыблема?

Всё теней бессильнее,

всё снов ненадежнее,

Миг единый, и смерть разгонит сны!

Но во свете лика твоего, Христе.

И в усладе твоего благообразия

Упокой, благий, раба твоего!

…………………………

О, какие страхи душе предстоят, что от тела своего отрывается!

О, в какой печали возрыдает она,

И не сыщет для себя утешителя!

К ангелам ли светлым подымет взор,

понапрасну будут моления!

К людям ли добрым руки прострет,

никто не подаст ей помощи!

Потому, достолюбезные братья мои,

о краткости века помысливши,

помолитесь усердно в душе своей

о душе новопреставленного!

Все дела человеческие – морок и сон,

все расточается с кончиною.

Ни богатства, ни славы не возьмем мы в путь,

ведь смерть, пришед, отымет все.

Но Христу бессмертному помолимся:

Упокой новопреставленного

во блаженных твоих селениях!

Где мира сего мечтание?

Где есть бренных вещей упоение?

Где злато, где сребро, где роскоши?

Где сонмы рабов послушливых?

Все – прах, и пыль, и тени мелькание!

Но царю бессмертному помолимся:

Господи, нетленных благ твоих

Удостой новопреставленного,

Упокой его в весельи нескончаемом!